В это утро его величество проснулось от того, что не смогло больше спать. Точнее говоря, спать оно очень хотело, но совесть, подняв голову и продрав зенки, принялась кочевряжиться.

— Эй! — крикнул государь своему лохматому отражению в зеркале. — Спишь, лошадь конская? А народ уже, чай, все зяби вспахал и в реку уперся! А ты все спишь? А народ уже колорадского жука поизвел, огурцы засолил и скотину случает! А ты все анфасом в подушечку сны обхрюкиваешь? Встать, дармоед! Сесть, плешивый! Встать, лысый! Сесть, хомячище!

Исполнив упрощенную до предела зарядку и показав заспанному облику в зеркале отнюдь не маленькую волосатую фигу, государь прошествовал к сундуку с повседневной одеждой и, с кряхтением отомкнув его, в несколькой неудобной позе заснул...

... — Я т-те задам! — бушевало его величество часом позже. — Люди уже на Луне коровники строят, а он тут в прыжке засыпает! Его уже археологи обыскались и потомки забыли, а он здесь, веник носатый, до одури исхрапелся!

Морально уничтожив зеркало взглядом, государь напялил одежки, твердой поступью и с гудками прибыл к умывальнику, где по прошествии нескольких моментов заснул уже основательно взмыленный, с занесенной для первого скребка бритвой.

В таком положении и застал его шут, явившийся бить челом яйца к завтраку. Осторожно лишив спящее изваяние бритвы, его смешнейшество обтер рушничком испачканные мылом ланиты, перси и даже чресла его величества.

— Хорошо стоим! — немного погодя, сказал шут.

— Вовремя будем! — подтвердил царь, не поднимая век. Правая рука его деловито засуетилась перед лицом.

— Смотри, не порежься, — остерег его шут.

— Иди бабушке в сортире советуй, — ответствовал царь. Брился он аккуратно и без порезов, и невидимые глазу результаты его устраивали. — Одеколон дай!

— На, — сказал шут, не вынимая рук из карманов.

— "Тройной"? Где достал? — государь обильно попрыскался и в нерешительно позе замер.

— Хорош! — похвалил его шут.

— Главно дело, лысина наконец заросла. Долго мечтал, — поделился царь. Закрытые вежды его, судя по всему, видели очень многое. — Шкура вот тоже тигровая неплохо сидит. Пятьдесят шестой тигр был, второй рост, лично сам в джунглях выбрал. Двумя пальцами задавил. Шибко здоровый стал, все могу. Хочешь, шакала тебе на воротник отловлю?

— Весьма обяжете. А также, если не затруднит, слона на гульфик. Сейчас кожа в моде, — двусмысленное положение слегка озадачило шута. С одной стороны, царь крепко спал, с другой — бодрствовал и общался. Окончательно потерявшись, шут перекрестился и дернул царскую бороду на себя.

— Хах-х-х!! — государь очнулся мгновенно и мгновенно же оценил обстановку. — Веришь, Сеня — чуть не побрился во сне! Без бороды себя чуть не оставил! Чего лыбишься? Тебе-то вот не позор как шуту. А ну я сейчас безбородый на крыльцо выйди — дрова в поленнице хохотать станут! Потому как я лицо царского полу. То бишь, первейший и всенепременнейший древнего происхождения властитель дум, чаяний и мечтов. А также хранитель вверенных мне Господом Богом народного счастья ключей. Равно как и достойный продолжатель дел предковых, кои задолго до нас премного были славны. Вот. Ну, там... Неразгромимый полководец, тонкий дипломат и, как отмечают обозреватели...

Государь уложился всего в полчаса, что свидетельствовало о возросшей его скромности. Растолкав сомлевшего шута, он показал пальцем в небо и изрек:

— Голубое. Облаков нету. Купаться.

Купание его величества в водах обычно проводилось недалеко от архимандритовой пасеки, в огороженном бревнами участке реки. До полувзвода попов стояли по течению чуть выше и непрерывно освящали омывающие царя буруны. Подразделение челяди неподалеку ритмически опускало в воду мешочки с солями. Аквалангисты неназойливо массировали свесившиеся с надувного матраца августейшие пятки. Шут с плотика ловил аквалангистов сачком.

— Скучно, — царь снял с лысины матерчатую пляжную корону и отер ею пот. — Ни одной идеи в башке. Почитай, неделю уже в праздности провели. Как деды престарелые. А царь на пенсии — это хуже нонсенса. События надобны. Желательно политические. А то в упадок придем. Пришли уже. Ты в последний раз-то когда шутил?

— Инкогнито, — отозвался шут. — Хорошее слово... Голландский посол часто употребляет. Красивое

слово.

— Ругательство? — спросил царь. — Это ты к чему?..

...К тайному хождению царя в народ готовились тщательно. Запачкали и порвали штаны. Покрасили сажей бороду. Сняли носки. Растрепали седины.

— Чуден Днепр... — вздохнул шут. — А ты, батюшка, и того чудней. Прямо Челкаш какой, гопник. То ли артист в тебе пропадает, то ли и впрямь от обезьян род ведем.

— Эх, взгляд-от у меня благородный излишне! — сокрушался царь. — Так молниями и пуляю! Взглядом-от могу себя выдать. Умный он у меня и решительный. А надобен глупый, потому как дурачками пойдем.

— Под бровями-то не разберут, — успокаивал его шут. — Вид у тебя, надежа, вполне идиотский. Еще в золе чуток поваляемся — и вперед!

От негласного сопровождения отказались. Ободок от короны затерли гримом. Аромат от лосьонов затерли луком. Шутовской колпак заменили на кепку. Обоих вставили в лапти. Перекрестились. И стартовали...

...Поскольку в тесной толпе царь наступил на ногу мужчине вдвое больше себя, и поскольку мужчине это совсем не понравилось, и поскольку царь как ни в чем ни бывало собрался было двигаться дальше... Короче, базарная толпа быстренько расступилась и освободила место для драки.

— Ну, ты! — мужчина был так груб, что почти не имел слов в голове, а имел только намерения. Намерения его отчетливо были представлены в виде двух набухающих кулаков, каждый размером с большое горе. — Ты... Ну... я... тебе...

— Поди прочь, — ласково сказал государь. Он мог бы, конечно, элементарно испепелить грубияна светом очей или обратить в бегство львиным рыком царского гласа. Но шут сумел таки растолковать ему смысл иностранного термина и всю прелесть тайного пребывания среди народы своя. Выдавать себя было нельзя. — Поди прочь... эта... Асмодей...

— Чаво-о?! — изумленно вылупился мужчина. Толпа единым движением потерла руки, а кто-то тщедушный в задних рядах охнул и сладенько облизнулся. Почуявший неладное шут, бросив кулек с семечками, полез через головы к эпицентру.

— Убью, — коротко сказал огромный мужчина, и немерянный кулак его, возвысившись, достиг верхней точки. — Убиваю...

Малоопытный в мирском житье государь стоял и моргал. Моргнуть ему еще оставалось никак не более двух разов. После этого царская ветвь неминуемо должна была обломиться, династия — оборваться, неторопливое течение времен — прекратиться.

— Охти мне! Рожаю! — сдавленный крик послышался ровно из того места, где находился шут. Народная гидра мигом обернула свои бородатые и сатиновые в горошек головы. Кулак замер в воздухе. Толпа взглядом обшаривала сама себя. Государь сделал неприметный шаг в сторону.

— Ой, рожу-рожу щас! Щас маленького рожу! — катаясь в пыли и мусоре, шут настолько потерял очертания, что ему верили еще несколько ценных мгновений. Государь совершил второй, не менее мудрый шаг.

— Родил!!! — крикнул шут и замер.

— Кого?!! — выдохнула толпа. Государь обогнул чье-то брюхо и через три легких прикосновения к почве был уже за углом.

— Что-то не пойму, сын али дочь... — задумчиво сказал шут, вертя в руках нечто маленькое и грязное. Толпа, вытянув шеи, глазела. — Нда, не таким хотел я видеть первенца своего. Разве ж это дитя?

— Лапоть! — выкрикнул кто-то зоркий и догадливый одновременно.

— Лапоть?! — поразилась толпа.

— В шестой раз вместо сына обувь рожаю, — сокрушенно вздохнул роженец. Лапоть он обтер рукавом и положил за пазуху.

— Юродивый! — прошелестело в ушах и упало семенем в головы. — Юродивый!! Сейчас тайное скажет...

— Скажу. Чего ж не сказать? — произнес шут, глядя в землю. — Самую что ни на есть тайну выболтаю. Самый шибкий секрет, кумовья, вам поведаю. На руки тока меня вздымите. Чтобы всем слыхать было.

Его схватили десятками бережных рук и подняли столь высоко, что заперло дух. Стал виден белеющий над рекой дворец, струящаяся к нему дорога и несущийся по ней с огромной скоростью царь.

— Государь наш... — молвил шут, со значением подняв палец. — Государь наш самый верный путь держит. Потому как вся мудрость династии теперь — в ем одном. Потому как сила ума его есть частный случай ума Господня. Который выше всяких похвал. Потому как един государь наш во образе своем и над всеми нами наднационален. На ваших же личиках, братие, ничего, кроме озорства, не написано. Опусти кулак, рожа. А государь завсегда есть номер один. Потому смирны будем и далее, и пред царствующие нози надежды своя возложим. А еще мне тут во середу анекдот такой рассказали...

...К вечеру популярность юродивого превзошла все границы. Его таскали из кабака в кабак, не давая ступить на землю. Его поили напитками и совали под нос закуски. Его слушали, открыв рты. Юродивый, не повторяясь, сыпал байками и побасенками, пил не глядя и через каждые три стакана откалывал новый тост за царствующий ныне дом...

...Государь лично встретил шута у входа. Пожав вялую ладошку, он осторожно положил ее спящему вдоль бедра. Коробочку с медалью он сунул шуту в карман.

— Ибо есть самый верный опчества сын! — сказал государь и добавил спящему на грудь сдвоенный лавровый венок.

— К тому же друг, приятель и корефан! — дополнил монарх и присовокупил к венку нагрудный, чистого золота, знак.

— Плюс ко всему великий питейных дел патриарх. Опосля меня первый, — и вложил в руку доисторической чеканки платиновый в алмазах ковшик.

— Минус отлить скорей, — пожелал ненадолго пришедший в сознание шут и был немедленно с почестями под руки в ближайший куст удовлетворен. Удовлетворен был и царь, но немного позднее, когда затихло все во дворце, когда раздались первые храпы, когда окончательно обнаглела в небе лунища, когда вылез непонятно откуда пред царский взор не прямоходящий, но зато с полным ковшиком шут и, проикав полночь, молвил:

— Продолжим...