Этот день так и не выделился бы чем-то особенным в череде таких же других, если бы наконец не добрался до царства приглашенный еще в прошлом году певец. Царь заплатил за концерт по почте вперед, подождал да забыл.

— Укрались они кем-то, денежки-т наши! — только и посетовал в прошлом году государь. Артистов, певцов и вообще, как он говорил, "людей с искусственным интеллектом", царь жаловал. И приглашал отовсюду. Однако часто бывали накладки, и вместо выписанного вальяжного роскошного тенора приезжал психованный укротитель улиток, а вместо женщины-змеи — мужчина-лилипут с куплетами и баяном. В этот же раз почта сработала хоть и скандально медленно, но все ж верно. Певец приехал. Вернее, пришел пешком на старом осле. Смотал с головы грязную дорожную чалму, намотал бархатную концертную. Достал зеркальце, посмотрел себе в горло. Вытащил из пыльного хурджина инструмент. Глянул на собравшихся зрителей.

— Эй, люди добри! Вас у кто-нибудь леска есть?

Сбегали, принесли. Натянул. Закрепил. Сел прямо на дорогу, закрыл глаза. Очень-очень долго молчал.

— Это, поди, вовсе и не певец, — подумал вслух шут,- Молчит ведь. Это, поди, йог индейский какой-нибудь. Они по году так сидеть могут. Потом кланяются и уходят. Восток. Нам этого не понять.

— А балалайка ему на что?- спросил царь.

— Дутар. — сказала информированная царевна.

— Дутар у татар! — сказала царица. Все помолчали, пытаясь понять, скаламбурила она или выругалась.

— Из Азии он! — вспомнил царь,- Не помню тока из какой. Из Задней ли, из Передней... Певец-натуралист. Точно. Он.

— Натуралист? Это как? — спросила царица.

— Это так... — ответил шут, заплевывая цыгарку,- Это, твое дамское величество, такое искусство, когда не голос у его, а душа поет. В натуре. И не наружу, а внутрь. Поэтому другим ничего не слыхать. Разве тока если ухом припасть.

Все покачали головами и с возрастающим сомнением поглядели на гостя. Тот сидел с закрытыми глазами нем и недвижим.

— А может... — государю, что случалось не часто, не дали договорить. Певец резко вскинул голову и запел. Вернее, закричал пронзительным голосом безо всякой мелодии. Если не считать таковой звуки лески на обшарпанном инструменте. Песня его была непривычна для уха, неожиданна для ума и непонятна местами, видимо, даже и ему самому. И еще была она невероятно длинна.

— Вай-й-й-й-й-й, билят, билят, билят, биля-а-а-а-а-ат! Гиде тока не был я, не ходил я, не был! Самарканд, Бухара, Ташкент, Долгопрудный бы-ы-л! Владивосток челнок Хоккайдо гашиш зиндан се-е-ел! Аляска снег лыжи от белый медведь бежа-а-ал! Следовой полоса контрольный от погрансобака тика-а-а-а-а-а-ал! Билят, билят, билят, виза не-е-е-е-ет! Много разный всякий люди глаза смотреле-е-ел! Один плохой люди "Стой, кто идет?" сказа-а-а-ал! Ай, зачем не слышал?! Билят, билят, билят, ой! Чхучхара, мхучкара, меня кушал мошкара! Меня кушал волк в лесу, как собака колбасу! Ой, бой, я живой! И пою, как надувной! Заяц поезд вместе с осел я се-е-е-е-ел! Контролер мне дубинка побить хоте-е-е-ел! Я на красный рычаг сразу тогда висе-е-ел! В речка с моста вместе с осел лете-е-ел! Лодка меня тогда подобрал рыба-а-а-ак! Только не отпускал он за просто та-а-ак! Много нам в оба морда кидал кула-а-ак! Чтобы с моста не прыгал мы как дура-а-ак! Потом нас обои ночью поймал патру-у-у-уль! А у нас документы нет, только в кармане ду-у-уль! А у них, спасибо Аллах, нету с собою пу-у-уль! Отпустили нас, тока дали чуть-чуть пенду-у-у-уль! Чхучкара, мхучкара, завтра лучше, чем вчера! Не боюсь я ничего, кроме морда своего! Ой, фай, посмотри! Мои уши целых три! А потом чтобы кушать я вагон разгружа-а-ал! А ишак мой осел козел на спине лежа-а-ал! Прям не знаю, за кого он мене держа-а-ал! Пусть бы мама его обратно в себе рожа-а-ал! И тогда я сказал "Прощай, белый све-е-е-е-ет! На тебе совсем билят уже правда не-е-е-е-ет! Лучше я повешаюсь, как жаке-е-е-е-ет!" Но мене от веревка спасал сосе-е-е-е-ед...

Песня, вопреки ожиданиям, не закончилась и к полуночи. Только голос певца слегка охрип да девять раз рвалась леска. Царь из вежливости ушел последним, оставив рядом с поющим толстенький кошелек. И заснул еще на пути к кровати. Вздохнув перед этим и сказав сам себе :

— Искусство, билят, должно принадлежать народу! А не мне. Я в нем, честно говоря, ни хренасеньки не понимаю...