В этот день было умеренно холодно. Товарищи краснопузые снегири, как и зеленая синичья братва, пообвыклись с морозами и чувствовали себя прекрасно. Спокойно сидели на ветках, запросто летали по воздуху и толпами шарились по сугробам в поисках своей нехитрой еды. Степенные вороны, отнюдь не отождествляя себя с крылатой мелочью, терпеливо прохаживались по дворцовому крыльцу, делая иногда гортанные предположения о том, чем сегодня будет набито Большое Помойное Ведро, основа жизни и вместилище удовольствий, которое вот-вот вынесет им сонная пожилая кухарка.

Во дворце же его величество, жуя бутерброды, был молчалив и хмур. Перейдя к чаю с конфетами, сделался задумчив. И лишь когда утер рот салфеткой, вдруг просветлел лицом и заискрился глазами.

— О! — сказал государь и поднял вверх указательный палец. Все завтракающие насторожились. Сей возглас означать мог все что угодно, от простой констатации падения пищи в желудок до немедленного объявления войны всем соседним державам. Собравшиеся уставились на государя, стремясь угадать его мысли. И как всегда, никто в этом не преуспел.

— Эпос! — громко сказал государь, — Народный! Нужен! Песенно-стихотворный о деяниях геройских людей. А то вон у всякого народа своя кричалка имеется и через поколения сказителями потомкам передается. А у нас разве тока одни частушки. К тому ж одни неприличные. А надобно эпопею поэтическую сочинить. Подгитарного складу. Али хоть под гармошку. Чтобы барды пели, а народ слушал. О том, как предки были славны. А не о том, как у мово миленка огурец под пленкой, двадцать лет его растил, только нынче угостил...

Царевна прыснула, приглашенные бояре хихикнули, государыня с улыбкой потупилась. Его величество по-своему истолковал их реакцию.

— Вот именно! Вместо былинных песнопениев — сплошные хохотушки срамные! Рази ж они как следует дух народный передают? Нет! А ведь даже вон у дикарей индейских разумные баллады имеются. Как там бишь... Ну, навроде... — государь, припоминая, пожевал губами. И вдруг неожиданно и мощно выдал в сильно извращенном, длинном и утомительном виде :

С койкоместа Гайавата злой восстал от недосыпа На ночных сверчков. И матом крыл их крепко, одеваясь. Томагавк заткнув за пояс, взял он лук и взял он стрелы, И пошел лесной дорогой к речке уток настрелять Иль гусей к обеду жирных, коль еще не улетели, Или гадких ирокезов для коллекции из скальпов, Или жирненьких апачей для забавы молодецкой, Иль кого-нибудь из белых подстеречь и укокошить, Криком боевым индейским до поносу напугав, Чтоб не шлялись, словно дома, при часах и кошельках, Чтобы знали, кто хозяин рек, лесов и прерий здешних. А то ишь, козлы такие, понаперли отовсюду, Будто тута им малина, а хозяев будто нет, Будто можно без зазренья инглишем орать на белок И швырять на землю шпалы для колесных смрадных чудищ, Рощи вырубив под корень в день по тысяче гектаров, И за золото дрянное нож пыряя каждодневно В брюхо как единоверцам, так и местному народу, Каковой для них лишь мусор и отрыжка мирозданья. Нет, вонючки! Гайавата зря что-ли стрелять учился Из любого положенья из оружия любого по любой наземной цели? Хрен вам, гады! По тропинке, непрерывно маскируясь, он идет. И хрен кто слышит шаг его в лесу осеннем! Он один. Но хрен кто сможет изловить его и грохнуть! Потому что храбрый воин с детства смерти не боится, Потому что он с пеленок бил собак и кошек вешал Гроздьями на всех деревьях. А отец ему за это Леденец дарил трофейный и с убитого портянки, И учил стрелять на запах виски и на цокот шпор сапожных, И топор метать на милю точно в брюхо капеллану, Чтоб не смел своим кадилом духам нашим в нос вонять. Хрен вам всем! Рукою верной Гайавата не промажет И по брови в землю вгонит иль на дно реки отправит Хоть бригаду, хоть эскадру, хоть на ядрах прилетайте - Все найдете здесь могилу! За родной земли свободу И за огненную воду в ваших флягах все помрете, Здравствуйте, я ваша тетя! Костяная и с косой! Песнь моя — за упокой! Чу! Услышал Гайавата! И увидел. И рукою Потянулся к томагавку. А другою он для бою Лук свой мощный снял с плеча. Половинку кирпича Для метанья приготовил И кастет, весь в пятнах крови, Что проламывал, бывало, Даже рыцаря забрало. И копье из цельной ели С наконечником огромным, Что ни разу мимо цели Не воткнулось, сколько помню. И ужасную секиру, что куда острее бритвы, Вынул он не страху ради, а конкретно ради битвы. И топорик окаянный С длинной ручкою деревянной, И ножей лихой набор, Каждый длинен и остер. И ружье-оленебой, Что всегда носил с собой, Сняв с холодного придурка, То ли копа, то ли урки, В общем, звался Следопыт, Пока не слетел с копыт От удара в лоб дубиной. И ее, конечно, вынул Из заплечного мешка. Враз она полкотелка Сносит запросто с размаху. Даже мамонтову ряху Как-то набок своротил, Размахнувшись что есть сил. Чтобы зря не топал ночью, Когда люди спят и хочут Тишины вокруг себя. И аркан достал, любя. И, лелея, приготовил Для душения без крови. И немалый южный нож, Что на финский не похож, Что любым манером кинешь - Так и так по ручку вхож. Хочешь — в брюхо, хочешь — в спину, Хочешь — ткну, а хочешь — кину. И, конечно, бумеранг, Что летит по кругу дранг Хоть нах остен, хоть нах вестен. Промахнулся — снова вместе. А уж ежели попал - Птицу мочит наповал. Всадника — с коня сбивает. И, бывает, убивает Даже вместе и с конем. Ежли десять раз метнем. Да, короче, все при нем! Всем запасся Гайавата, Лучший образец солдата И волшебник поля боя. Даже полковой трубою Он самим собой снабжен. Всяк да будет им сражен! Всяк ему да покорится! Всяк его да убоится! Всяк пред смертью убедится, Что зазря пришлось родиться И напрасно помирать. Чу! Ступает вражья рать...

— Хватит! — крикнула царица. И, опрокидывая посуду, встала. И демонстративно вышла. Следом за ней — царевна. Покрутив предварительно у виска пальчиком.

— Совсем вы, батя, по зимнему времени озверели! Сугробы везде, воевать несподручно, так вы в мыслях буйствуете. Негоже!

Бояре молчали.

— Не понравилось, что-ли? — спросил их государь. — Я же в качестве примера. Что люди эпосы целые сочиняют, а у нас лишь одни хохмы короткие.

— Да ими, поди-тко, и обойдемся? — вопросительно произнес казначей, — Что-то уж больно слушать-то страшно, батюшка. Аж икота нервная, прости Господи, сквозь портки рвется. Может, не надобно нам оно?

Все промолчали. Включая шута, который спал и ничего не слышал. Но стонал во сне. Кошмарил, видимо, помаленьку.

— Ну и хрен с вами! — обидевшись, сказал царь. И дулся на всех вместе взятых подданных до обеда и даже немного после.