В этот день вдруг ударил такой мороз, что его величество, обведя тоскливым взглядом оконный узор, сказал:

— От страна! Ну, хоть не просыпайся всю зиму! Под одеялком-то соси себе да соси. Лапу. Прям не климат, а ежедневный какой-то смертельный номер. Аж стены от холоду-то дрожат.

— Топим не покладая, — доложил чумазый истопник. С охапкой дров он сновал от одной дворцовой печи к другой.

— А вы покладая топите! Покладая и покладая! Дровишек-то не жалейте! А то ить оно простуженный геморрой — самая тяжелая из болезней. Так, Женюра?

Летописец, смущаясь, привстал и что-то утвердительно пробормотал.

— Сиди-сиди... — сказал ему государь. А сам, заложив руки за спину, прошелся из угла в угол. На ходу ему лучше вспоминалось и думалось.

— С самых, значится, ранних лет... — опять стал диктовать государь, и летописец опять зачеркал пером, — С самых, короче, грудных младенчеств его будущее величество отличался от сверстников зрелостью суждений и чутким отношением к людям.

Царь наморщил лоб, пытаясь вспомнить свои первые сразу же после рождения действия. Как и многое другое, это легко ему удалось.

— Имея на выходе живой вес всего лишь четыре фунта, уже к вечеру дня рождения отказался от груди и самостоятельно перешел на стакан. Первые признаки государственного ума обнаружил тотчас же, строго указав кормилицам на недопустимость применения к себе таких слов как "описался" и "срыгнул".

Его величество сделал еще одну пятиметровую ходку, похрустел за спиной суставами пальцев, внимательно осмотрел потолок, оглядел пол и продолжил:

— Несмотря на общую запеленутость, практически сразу стал помогать батюшке в управлении хозяйством и государством. В ответ на показанную ему государем-отцом козу не лыбился, как равные ему по возрасту дети, а попросил привести настоящую. Каковую, к удивлению всех тут же самостоятельно подоил.

— И самостоятельно же зарезал острым колющим предметом путем протыкания в нужном месте сонной артерии! Каковую последнюю, к еще большему удивлению всех, также подоил в кастрюлю! Получив таким образом от козы не только молоко для сыра, но и кровь для приготовления гематогена! Да еще и...

Государь подошел к двери и захлопнул ее, не дав шуту докричать. Он не любил, когда осмеивали его труд. К тому же такой общественно и исторически важный как написание собственной официальной биографии. Тем более что труд был и коллективным. Господин придворный художник только что закончил производством первую серию иллюстраций к жизнеописанию его величества. Самыми запоминающимися из них были "Младенец-государь лично высушивает свой матрасик", "Юный наследник играет с надувною короной", а также аллегорическая гравюра "Добрый молодец расчленяет и препарирует злого змея".

— Пиши: с детско-юношеских лет его будущее величество отличался и отменной храбростью духа, каковая... — царь на мгновенье задумался. Но всего на мгновенье, — Каковая доселе у людских человеков не отмечалась. Так, в возрасте двух с половиной лет, будучи укушен разъяренным котен... нет... пиши — псом... не отступил. А выстоял! И все-таки заставил озлобленного рычащего ко... пса... ходить в шарфике и в носках.

Государь любил вспоминать свое детство. Не потому, что оно было таким уж очень счастливым. А потому что с годами в этих воспоминаниях появлялось все больше новых интересных подробностей. Судя по этим подробностям, нынешний монарх еще в ясельный период своей жизни затмил геройством и славой всех царей прошлого, вместе взятых. А когда государь случайно узнал, что в литературе существует жанр мемуаров, устные рассказы его о себе тотчас решено было записать и издать. К тому же, совсем недавно, опередив повелителя, диктовкой своей славной боевой биографии занялся воевода. Так что в каком-то смысле это была уже мода.

— У-у-ужина-а-ать! — донесся из столовой приятный государынин голос. Не менее приятный запах донесся через щели чуть раньше.

— Уже? — подивился царь. День сегодня пролетел для него незаметно.

— А что ты хочешь? Зима... — войдя, сказал шут. На худом его личике застыло подозрительное выражение несвойственного ему благообразия.

Царь махнул рукой летописцу, тот подул на последние строчки, отложил свиток и встал.

— Пошли, повечеряем. Матушка, кажись, кашу гречневу сотворила.

Царь вышел первым. За ним, вытирая синим платочком чернильные свои руки, последовал летописец. Из столовой горницы с каждым шагом пахло все сильней и вкусней. Причем одновременно первым, вторым, третьим, салатиком и компотом. Что было, в общем-то, несколько многовато для ужина.

— Обе-е-е... Ой! У-у-ужина-а-ать! — снова крикнула государыня. Шут ей мысленно подмигнул. Ухмыльнулся. Это был один из тех маленьких и легкораскрываемых дворцовых заговоров, которые ничего, кроме пользы, не приносили.