Была уже середина лета. Однажды под вечер Севка стоял на мосту и, свесившись через перила, рассматривал свое отражение в воде. Неужели это он, тот самый мальчишка, который любил запустить в небо змея, забраться в чужой сад, насолить своей бабке? Нет, это уже не тот мальчишка! Эскадрон, госпиталь, железная дорога, служба на мельнице переметили его своими метками, и от прежнего Севки немного осталось. Повстречай его сейчас Венька Парамонов — нипочем не узнал бы!

По взгорку поднимался кто-то незнакомый… и словно бы знакомый! Севка пулей полетел навстречу, хоть и не узнал еще до конца.

— Зина!

Да, это была Зина, но какая-то новая, не такая, как прежде. Отросшие светло-русые волосы свернулись в крупные кольца, на лицо лег ровный загар. Только глаза были прежние — большие и лучистые. Да еще походка. По походке Севка ее и узнал.

— Здравствуй! Как же ты нашла?

— Вот еще! — засмеялась Зина. — В Сибири каждый мужик на триста верст в округе всех по именам знает. Нашла на базаре попутную подводу и приехала в твои Гусаки. Елена Ивановна тебе кланяется. Твое письмо очень хвалила. Умное, говорит, и обстоятельное.

— Правда? Неужели так и сказала?

— Так и сказала.

— Я рад, если так, — признался Севка. — Елену Ивановну я очень уважаю. Справедливая и образованная, не нам чета.

С приездом Зины Севка стал чаще наведываться к хозяину: беспокоился, что ей на первых порах будет трудно, ведь не знает человек крестьянской работы.

Пришел однажды под вечер проведать и не узнал старого хозяйского дома: окна вымыты, крашеные полы такие чистые, что на них боязно ступить. В кухне, над загнеткой печи, недавно еще гудели рои ленивых, сытых мух, а теперь их и в помине нет. Старый Турбай и тот словно помолодел, стал веселее.

— Как ты тут? — спросил Севка, выйдя вслед за Зиной во двор. — Не обижает Степанида?

— Ой, Сева, и смех и грех! Я же тебе говорила, что ничегошеньки не умею…

— Вот так не умеешь! — возразил Севка. — Чистоту навела — любо-дорого!

— Что там чистоту! Видел бы ты, как я коров доила. Оказывается, корову надо доить всегда с одной стороны, с правого бока. А я не знала. Половину выдоила, а дальше не с руки. Перешла на другую сторону. Корова пыхтит, смотрит на меня, как на дуру. Потом трах ногой — и все молоко в навоз! На беду и Степанида куда-то подевалась. То все присматривала за мной, а тут нет ее. Наконец приходит. Я стою с пустым подойником и реву. «Что стряслось?» — спрашивает. «Лягается! — отвечаю. — Я на ту сторону зашла, а она как поддаст!..» Степанида расхохоталась, дразнит: «На ту сторону! Чучело гороховое, ты что, коровы не видела?»

— Это пустяки, — сказал Севка. — Подумаешь, один-то раз… А хозяин узнал?

— Не узнал. Степанида приказала: «Молчок про молоко! А то влетит нам с тобой от старого коршуна». Так и сошло.

Первое время у Зины все получалось шиворот-навыворот. Степанида то смеялась над ней, то сердилась. Начнет Зина печь растапливать — забудет трубу открыть. Примется картошку чистить — всю изведет на шелуху.

— И откуда ты такая неумелая? — разводит руками Степанида. — Как же это мать не научила?

— Меня другому учили.

— Чему же?

— На рояле играть, вышивать по канве, по-французски разговаривать…

— Чудеса! — дивилась Степанида. — Ну вышивать — это еще так-сяк. А на этом… как его… на лояре для чего? Или по-французскому?.. Нешто по-русски нельзя?

— Не знаю, тетя Степанида. Отец с матерью велели, я и слушалась. Выходит, не тому учили.

Степанида щурила глаза и недоверчиво качала головой:

— Сына учили тому, Севку, то есть, а дочку не тому. Это как понимать?

— Так Севка же мальчик! Да и постарше он, — оправдывалась Зина, поняв, что проболталась. — Скажите лучше: что надо делать? Я быстро научусь, вот увидите.

Действительно, Зина все схватывала на лету. Научилась она и гряды полоть, и лапшу раскатывать, и стирать в щелоке. Правда, Степанида еще нет-нет да и посмеивалась над ней.

Однажды велела она Зине задать свиньям травы. Зина нарвала возле плетня полный мешок жгучей крапивы, мелко порубила на доске топором. Собрав в большую корзину, понесла свиньям. Пошла и пропала.

Ждала-ждала Степанида — нет Зины! Наконец не вытерпела, заглянула в хлев. И видит: свиньи сгрудились над корытом, толкаются, жадно хватают крапиву, чавкая и роняя. Лишь одна старая Фенька преспокойно лежит в углу, прижмурив хитрые глазки. Возле нее вьюнами крутятся розовые поросята, отталкивают друг дружку, тыкаются мордочками в Фенькино брюхо и, припав к соскам, пьют молоко, беспокойно суча ножками, причмокивая и крутя хвостами. Вот одного вытолкнули. Он туда-сюда… Наконец вскочил на Фенькин живот, пробежался, утопая копытцами, притих, выглядывая с высоты щелочку между братьями и сестрами, чтобы нырнуть в нее и пробиться к молоку. Тут его и подхватила Зина, которая молча стояла над поросятами, глядя на них, как на чудо.

— Что, обидели? — поднесла она поросенка вплотную к лицу. — Ах ты, глупыш! Молочка хочется? — И поцеловала лопоухого в мокрый, холодный пятачок.

«Скажи на милость! — удивилась Степанида, тихонько прикрывая дверцу хлева. — Большая девчонка, а разум еще ребячий! Чтоб поросенка целовать!.. Все они, городские, с чудинкой».

Посмеивалась Степанида, а порой было ей и не до смеха, хоть прощала почему-то Зине ее промашки. Пролитое молоко — мелочь. Но никто не знал, что есть за Зиной провинности и покрупнее.

Как утро — скандал! Степанида ее будить, а Зина — ногами дрыгать, отбиваться. Насилу растолкает!

Надоела Степаниде эта морока. Возьми она да и плесни однажды на Зину холодной водой из кружки.

Та как вскочит! Хвать за голенище сапог с пола и, не помня себя, — к Степаниде… Опомнилась лишь снова на кровати. Степанида в одну руку сгребла обе Зинины руки, держит, как в клещах, а другой ее — по щекам да по щекам!

— Взбесилась? — спрашивает. — Тут тебе не город. Не встанешь разом с солнцем, так что ж будешь жрать?

Молчит Зина. Ровным счетом нечего ей возразить.

На другое утро — откуда что взялось? Сама встала, без побудки! Подойник в руки — и за дверь. Подоила коров, процедила молоко. На Степаниду поглядывает мирно и приветливо. У той и отлегло. Тоже оказалась не злопамятная! А хозяин с Севкой так ничего и не узнали.

С неделю, а то и больше Зина была шелковая, пока не приключилось с ней новой неприятности.

Жил в Гусаках Дениска Кучеров. Ровесник, примерно, Зине, а может, чуть постарше. Вреднее этого мальчишки не было человека во всем селе. Что ни день влетало ему, но не бросал, вредничал. Любил разные клички придумывать а еще — дразнить ребятишек поменьше себя. Назарка и рад бы его стороной обойти, так разве обойдешь? Высунется из-за дерева, из-за плетня, из-за колодезного сруба и, слова не говоря, тычет Назарке под нос пальцы, сложенные в букву «О».

Как поняла Зина, что это намек на кривые ноги, — сразу к нему:

— Отстань!

Не отстает. Небрежно сплюнул, процедил сквозь зубы:

— Кат-тись ты, супонь сыромятная!

Подалась она чуть вперед, сделала обманное движение левой. Денис вскинул, заслоняясь, обе руки. Тут и врезала ему Зина с правой. Тычком! Вроде не очень и хлестко, а мальчишка в рев — и ходу.

Тем бы, может, и кончилось, если б не Денискина мать. Допросила она сынка, сгребла за воротник да — к Степаниде:

— Полюбуйся!

Любоваться тут было нечем. У мальчишки начисто заплыл глаз. И, не иначе, провалился бы разнесчастный Денис от стыда, если б мать не держала за руку.

Обмакнула Степанида край полотенца в сметану и, приложив к поврежденному месту, замотала Денискину голову.

— Что ж теперь делать? — спросила примирительно. — Не судиться же из-за этого, соседка. Свою девку не оправдываю, но и твой малец не последний в Гусаках шкода. Будем считать — квиты.

Денис, понятно, никому ни полслова про поражение, да и Зина никому. Но шила в мешке не утаишь. К радости своей, узнала сперва деревенская малышня — от Назарки, а за ней — все Гусаки.

Дениска отсиживается, на улицу глаз на кажет. А если выйдет с ведрами до колодца — мальчишки тут как тут. Издали целятся пальцами в «фонарь» под глазом, кричат: «Посвети!»

Егор Лукич часто отлучался из дому по делам. Случалось, его не было неделями. А когда возвращался, то придирчиво во все вникал, доходил до мелочей. И хоть скуп он был на похвалу, но однажды напомнил все-таки Степаниде:

— Тарахтела ты тогда — мол, сопливого работника привез. А что получилось на деле? Выходит, не ошибся я в нем — мальчишка золотой! И сестренка ему под стать. Смотри, как дом засверкал! Видно, не плохих родителей дети.