Устинов должен был прийти с минуты на минуту, а Мазин все еще думал о вчерашней беседе с Филиным.
«Не гоняемся ли мы за призраками? Драма кончилась, актеры перебиты, как в шекспировской трагедии. Поставить точку? Но сколько пробелов в этой будто бы реальной картине! Во-первых, где деньги и маленький чемоданчик, который видела соседка? Зайцев сел в машину с человеком в кепке. Кто этот человек? Где простились они с Зайцевым? Нет, человек в кепке — не просто пробел в картине, это нечто, опрокидывающее всю картину. Он мог появиться у Зайцева на рассвете случайно. Однако они должны были хорошо знать друг друга, чтобы Зайцев, бросив собирать вещи, сел в машину и поехал… Куда, кстати, он поехал на похищенной машине? Да и похищена ли она? Может быть, он взял «Волгу» по доброму согласию Дианы и отправился за чемоданом? А ночь они провели на даче. Тогда многое проясняется. Например, неосторожность Зайцева, оставившего на улице угнанную машину.
Итак, Зайцев собирался взять вещи и ехать за Дианой. Но он бросил все на кровати и уехал с неизвестным в кепке. Куда он отвез неизвестного? Почему свалился в карьер в стороне, противоположной Дачному поселку? Почему он вообще свалился? Филин считает, что несчастный случай. Эпилептик. Это нужно проверить. Он свалился, возвращаясь в город. Откуда? А чемоданчик? Взял ли его незнакомец? Неужели это был Устинов?
Филин наверняка говорил вначале о нем. Что он знает об Устинове? Может быть, не знает, а только подозревает? Так как же вести себя с Устиновым? Намекнуть на прошлое или ограничиться настоящим? Нет, припереть к стенке можно фактами, а не домыслами или намеками! О прошлом говорить рано. Нужно собрать более солидный материал, подготовить его для заключительного залпа».
— Разрешите, Игорь Николаевич?
— Пожалуйста, я жду вас.
Главбух дышал тяжеловато, но нельзя было понять, волнение это или естественная усталость немолодого и грузного человека.
— Лестницы у вас крутые.
— Старое здание, этажи высокие.
«Нет, он не волнуется».
На Устинове был темный поношенный костюм, серая рубашка и одноцветный галстук. Игорь заметил, что ногти на его коротких пальцах аккуратно подстрижены, да и весь он выглядит чистым, от поблескивающих носков ботинок до розоватой, гладко выбритой головы.
— Чем могу служить?
Устинов сел напротив Мазина и смотрел спокойно и выжидательно.
— Я хочу предупредить, что ответы ваши будут записаны, и вам придется подписать протокол. Поэтому…
— Значит, допрос по всем правилам? В чем же вы нашли меня виноватым?
— Константин Иннокентьевич, виновным человека может признать только суд, а следствие выясняет…
— Я уже немало вам рассказывал.
— Возникли новые обстоятельства.
— Пожалуйста, спрашивайте.
— Когда вы в последний раз видели Вадима Зайцева?
Устинов подумал:
— Число не могу сразу вспомнить.
— Где это произошло?
И снова Устинов помедлил:
— Я приходил к нему домой.
Мазин, державший руку в ящике стола, разжал пальцы. Мундштук ударился о дно ящика.
— Это было за день до того, как Вадим исчез. На другой день нам сообщили, что он взял бюллетень.
— Следовательно, в воскресенье?
— Выходит, в воскресенье.
— Значит, в воскресенье вы были у Зайцева. И забыли у него эту вещь?
Он положил мундштук на стол. Устинов потянулся к нему, но Мазин жестом остановил его:
— Одну минутку. Это ваш мундштук?
— Еще бы! Лет двадцать как он у меня. А я-то расстроился. И где, думаю, мог его утерять? Я вообще-то к вещам привязчив. Разрешите забрать?
— Подождите немножко. Вспомните, не ошиблись ли вы! Может быть, вы были у Зайцева в другое время?
— Нет-нет, вечерком забегал. Вечерком в воскресенье.
— Однако, когда мы говорили об исчезновении Зайцева в первый раз, вы не упомянули о своем визите.
— А какое это имеет значение? С его бегством мой визит не связан.
— Не торопитесь делать выводы. Может быть, и связан. Почему вы не сказали, что были у Зайцева?
— В голову не пришло.
— Но ведь могло прийти. Когда вы были у Зайцева, то видели, что он здоров. Бюллетень-то оказался фикцией! Почему же вас не удивило, что здоровый человек сказывается больным?
— Я не врач. Откуда мне знать, как он себя чувствовал? Был здоров, а утром плохо стало. Что тут особенного?
— Предположим. Итак, вы определенно заявили, что были у Зайцева в воскресенье вечером. У нас же есть сведения, что вы навещали его в понедельник утром.
Бухгалтер посмотрел прямо на Мазина голубыми своими глазами:
— Ой, не ошибитесь, молодой человек.
Слова эти задели Игоря.
— Я и хочу не ошибиться. Потому вас и спрашиваю.
— Тогда запишите категорически: в понедельник утром я у Зайцева не был.
— Хорошо. Значит, не были. С какой же целью вы посетили его накануне? Разве вы часто бывали у него, ходили в гости?
— Нет, гостить не гостил. Зашел по делу.
— По какому?
— На этот вопрос отвечать мне бы не хотелось.
Мазин разгорячился:
— Вы понимаете, о чем речь идет? Как это для вас повернуться может? Чем кончиться?
— Я не по своему делу ходил, и к деньгам ворованным это не имеет ни малейшего отношения.
— Зато вы имеете.
— Каким же это, позвольте, образом?
— Да самым прямым! Знаете, где мы нашли ваш мундштук?
— У Зайцева дома?
— Не дома! Совсем не дома! А в машине, в которой он разбился или его убил кто-то.
— Я, по-вашему?
— Я сказал: кто-то! А вас видели с ним вместе утром, когда вы садились в машину возле его дома.
Устинов нахмурил брови:
— Меня? Вранье!
— Почему вранье? Почему я должен верить вам, а не человеку, который вас видел?
— Не мог меня никто видеть, раз я там не был. — Прием этот ваш нехороший.
— Это не прием. Вас видели.
— Та-ак, — протянул бухгалтер, будто осознав наконец о чем идет речь. — Выходит, я и деньги взял, и Зайцева убил?
— Мы должны узнать, как погиб Зайцев. Потому что Зайцев раздавил Живых, а тот, в свою очередь, убил Кранца.
— Вот оно что! Не ожидал, нет, совсем не ожидал такого.
— Ну, теперь вы понимаете, о чем речь?
— Как не понять, когда хорошо объясняют. Понял лучше некуда. Спасаться нужно, а не то удавка на шею. Так-так. Ну, спрашивайте, однако.
Мазин хотел снова спросить, зачем главбух приходил к Зайцеву, но ход его мыслей вдруг изменился.
— Брали вы у Коломийцева пленку со снимками для газеты?
— Брал.
— С какой целью?
— Тщеславной. Себя увековечить захотелось. В смысле карточку на память сделать.
— Кто делал вам снимок? Вы сами?
— Нет. Я не могу. Зайцев делал.
— Вы передали пленку ему?
— Вот именно.
— И он по вашему поручению увеличил эту часть снимка?
Мазин достал обрывок фотографии.
— Любопытно. Зачем же это?
— Для того, чтобы Живых изготовил ключ для сейфа.
— Ну зачем же в Москву через Сибирь ехать? По такой карточке ключ подгонять да подгонять! Уж если б мы этакое дело затеяли, то и проще могли б сработать. Ключ-то у Елены Степановны, случалось, на столе лежал. Слепок бы сделали.
Игорь и сам считал так.
— К сожалению, факты говорят другое. Снимок мы нашли у Живых. Сделан он с пленки, которая побывала в руках у вас и у Зайцева. Вы оба общались c Живых. На обороте, как видите, обозначен ваш дом. Кстати, в прошлую беседу вы уверяли, что Живых давно не видели?
— Точно так.
— Однако признавали, что он заходил в ваш подъезд?
— Было такое. Но не «признавал» я, а сам упомянул.
Устинов потянулся к графину:
— Водички позволите?
— Пожалуйста.
Он налил полстакана, выпил всю, налил еще немного:
— Не слишком ли крепко вы за меня взялись?
— Против вас существуют серьезные улики.
— Мне бы хотелось со свидетелями вашими повидаться.
— Вы имеете на это право. А теперь скажите все-таки, зачем вы приходили к Зайцеву.
— В воскресенье?
— Да, в протоколе с ваших слов записано — в воскресенье.
— Не хотелось бы мне говорить… — Устинов произнес это раздумчиво, словно самому себе. — Поверьте, никакого отношения ко всем вашим преступлениям мой визит не имел. Да и будь я преступником, разве б не придумал что-нибудь убедительное?
Игорь надавил на перо:
— Удивительный вы человек! Признаете то, что может вам повредить, а то, что помочь может, не признаете. Ведь признали ж вы, что мундштук ваш, — признали. Что забыли его у Зайцева — признали. Что пленку брали — признали. Это ж все против вас свидетельствует. Так скажите что-нибудь в защиту! Опровергните эти факты!
— Как я могу опровергнуть то, что было? Все, что вы назвали, было. Спорить не могу.
«Кто же он, черт возьми? Тупица? Честный человек? Опытнейший преступник?»
— Хорошо! Не говорите. Поговорим о другом. Вы помните тот день, когда приемник, стоявший у вас в бухгалтерии, вынесли из института?
Устинов наморщил лоб:
— И приемник, значит, участвует?
— Участвует!
— Что ж… И здесь признать придется Приемничек я использовал.
— Как — вы? Он же принадлежит Зайцеву?
— Ему.
— И Зайцев забрал его?
— По моей просьбе.
Ответ прозвучал просто и бесхитростно. Именно бесхитростно. Это ощущение Игорь испытывал, глядя в широко открытые, какие-то ласковые голубые глаза Устинова, в которых он постоянно улавливал что-то стариковски спокойное, и — Мазин боялся назвать это слово — стариковски-мудрое. Казалось, все, что говорит Игорь, совсем не пугает бухгалтера, лишь слегка интересует его, потому что знает он нечто гораздо более важное, по сравнению с чем разговор их ерунда, и Устинов поддерживает его потому только, что приходится поддерживать, чтобы помочь Мазину, и он сожалеет, что не может помочь так, чтобы Мазин сразу во всем разобрался.
— Приемничек я использовал по случаю дня рождения. Друзей пригласил. Хотя и немолод, конечно, но, сами знаете, без музыки тоже несподручно. А у меня пластинки есть…
Он замолчал, ожидая очередного вопроса.
Игорь выложил на стол последнюю карту, не надеясь уже, что она сыграет:
— Зайцев уверял, что приемник сломан и давно не работал.
Карта действительно была побита.
— Верно Вадик сказал. Ловил музыку он плохо. Но с проигрывателем тянул. А мне джазы и не нужны. У меня все старинные песни, русские.
Игорь чувствовал, что Устинов говорит правду. Опять правду? А где же ложь? Неужели же он, Мазин, просто беспомощный мальчишка перед этим невозмутимым стариком?
— Постарайтесь вспомнить подробности.
— Это насчет именин-то?
— Именины меня не интересуют. Меня интересует приемник. Как вы его вынесли из института?
— Что же тут хитрого? Вадик взял, да и понес вниз. А там на машине.
— Расскажите подробно, — повторил Мазин устало.
— Пожалуйста. Вадик, как припоминаю, сначала отказать хотел. Мне неудобно стало, раз человека смущает мое предложение… Однако ошибся я, и Вадим сам напомнил. Говорит: «Константин Иннокентьевич, пора музыку везти». Мне, правда, в то время не до музыки было. Ведь Елена Степановна пострадала как раз. Но взялся за гуж… Людям-то сказал. А Вадим говорит: «Берите, берите!» Помню, этот разговор в коридоре состоялся, на лестнице. Мы с ним из буфета поднимались.
— Вы так хорошо запомнили?
— Вы ж просили вспомнить подробно.
— Конечно. Но трудно запомнить случайный разговор на лестнице.
— А я его не случайно запомнил. Я задумался о том, как приемник транспортировать, то есть доставить мне домой. Ну и, понятно, решил вызвать такси. Потому я и сказал Вадику: «Давай вызовем в конце дня такси и отвезем». А тут по лестнице спускается Диана Тимофеевна.
— Филина?
— Именно. Покинувшая ныне Валентина Викентьевича. Разумеется, дела чужие — потемки, и осуждать ее я не могу.
— Вы были знакомы с женой профессора?
— Здоровались, приветствовали.
— Понятно. Продолжайте.
— Так вот, Диана Тимофеевна меня приветствует и спрашивает о здоровье. А Вадим с шуточками своими про мой день рождения говорит, смутил меня, помню. Ну и про музыку, про приемник этот. Диана Тимофеевна и говорит: «Зачем вам, Константин Иннокентьевич, с такси связываться? Пока приедут по вызову, вы их целый час прождете. Давайте-ка мне эту музыку в машину. Я и довезу». Я был любезностью тронут, но испытывал неловкость и говорю, что затруднять ее не хочу, тем более день рабочий еще не кончен и, следовательно, поехать к ней не могу. Она посмотрела на часы и ответила: «Не беда. Несите приемник, положим на заднее сиденье, и я поеду к портнихе. Пока вы тут закончите, я освобожусь и домой приеду». Мы же в одном доме живем. Только подъезды разные.
«Неужели и это правда?»
— И Филина отвезла приемник?
— Отвезла, отвезла. Вадик выписал пропуск, взял это радио и отнес в машину. Помог мне.
— А дальше что?
— Ничего. Я день свой рабочий завершил, поехал на трамвае, как всегда, и через минут двадцать по приезде Диана Тимофеевна мне снизу просигналила. Я у нее приемник взял, ну, и поблагодарил, как полагается.
— А Зайцев? Он был до конца работы с вами?
— Вот уж не помню.
— Послушайте, Константин Иннокентьевич! Если вы не расскажете, зачем вы ходили к Зайцеву, мне придется вас арестовать. Против вас имеются очень веские обвинения.
— Но я ж говорил, что визит этот не меня касается.
— Кого же?
Устинов потер пальцами лоб и решился наконец:
— Елены Степановны. Вернее, дочери ее, Аленки. Дело это сугубо личное…
Поверил ли Мазин Устинову? Его давило чувство ответственности. Хватит романтики, достаточно тайн, загадок и неожиданностей. Пора ставить точку. Был когда-то человек по имени Кранц, немец, загубивший жизнь другому человеку со странной фамилией Живых. Пришло время, и тот отомстил. Но слишком поздно, потому что сам уже стоял над пропастью. А за спиной его двое. Мальчишка, ипподромный завсегдатай, вечно нуждающийся в деньгах, и хитроватый старичок-кулачок, прошедший жизнь в тени, уцелевший при всех поворотах судьбы, маскировавшийся, считавшийся честным и даже патриотом. Теперь он юлит, заметает следы, старается бросить тень на других. Что из того, что деньги вывезла Диана? Элементарная удача! Они встретились на лестнице. Зачем ей копаться в приемнике, стоявшем на заднем сиденье машины? Правда, ее тоже нет, она исчезла, и это мешает делу. Но в общем-то все сходится. Найдется и Диана. Поехала не к матери, а к подруге. Мамаше стыдно показаться на глаза… Остальное сходится, хотя и есть одно «но». Впрочем, чепуха. Такое нельзя запомнить абсолютно точно…
Игорь еще раз побывал у соседки, любительницы кошек.
— Калерия Саввична, вы твердо помните, что Зайцев сел в машину с незнакомым вам полным пожилым человеком?
— Как сейчас вижу. Тот подошел к машине и открыл дверцу, а Вадим с другой стороны зашел, с тротуара.
Зашел с тротуара. С другой стороны… Мелочь? Очень существенная. Зайцев и пожилой человек сели в машину с разных сторон. Зайцев со стороны тротуара, то есть рядом с водителем. А пожилой сел на водительское место. Но если Зайцев зашел с тротуара, то его спутником не мог быть Устинов. Бухгалтер не умеет управлять машиной! Конечно, Калерия Саввична могла ошибиться, наверняка ошиблась. А если она права?..
— К вам девушка, Игорь Николаевич.
Это дежурный звонит по внутреннему телефону.
— Кто еще?
— Хохлова Елена.
«Вот как! Сглупил крепко. Отпускать Устинова не следовало. Теперь они во всем сговорились».
— Пусть поднимется.
«Нет, хороший следователь из меня никогда не выйдет!»
— Здравствуйте, Игорь Николаевич!
— Здравствуйте.
— У нас был Константин Иннокентьевич.
«Хоть не скрывает, что сговорились».
— И попросил вас рассказать, зачем он посещал Зайцева?
— Что вы! Я сама…
«Ну еще бы!»
— Что же вы хотите сообщить?
— Над Константином Иннокентьевичем нависло страшное обвинение.
— Да, серьезное.
— Но он ни в чем не виноват.
— Вы так полагаете? А я нет.
— Вы тоже не уверены. Иначе вы арестовали бы его.
— Лена.
Мазин посмотрел девушке в глаза, но не «проницательным» взглядом, а просто с интересом:
— Лена! За что вы полюбили Зайцева?
Лена сразу растерялась:
— Разве это имеет отношение?..
— Имеет.
— Я считала, что могу ему помочь…
— Так я и думал. Вы из тех, кто за меньшее не берется. Спасать людей — ваше любимое занятие. Сообщите же мне те ценные сведения, которые у вас имеются.
— Не смейтесь. Константин Иннокентьевич ходил к Вадиму по просьбе мамы. Мама думала, что я мучаюсь…
— И попросила его узнать у Зайцева, собирается ли он предложить вам руку и сердце.
Лицо Лены покрылось пятнами.
— Я бы никогда не пошла за него. Мне было просто стыдно.
— Но он ведь нуждался в помощи…
— Ему нельзя было помочь. Он не считал себя слабым.
— А каким же?
— Наоборот. Суперменом.
— В самом деле? Но вы любили его?
— Это неважно.
— А что он ответил Устинову?
— Он сказал, что поздно.
— Почему поздно?
— Он полюбил другую…
Лена выглядела очень пережившей, и сама нуждалась в помощи.
— Мог он украсть деньги?
Лена подумала:
— Мог. Чтобы доказать, что может.
«Да, это в духе Зайцева».
— Скажите, Лена, если б вы знали, что Зайцев взял деньги, что бы вы сделали?
Она молчала.
— Сообщили б в милицию?
Она отрицательно покачала головой.
— Тратили бы их вместе?
— Нет.
— Так что? Просто смолчали?
— Уговорила б его вернуть деньги.
— Вы знаете, что он умер?
— Он разбился.
— Возможно, его убили.
— Я не верю.
— Почему?
— Кто мог его убить?
— Сообщник, с которым они не поделили деньги.
— Если деньги взял он, то сделал это один. Чтобы доказать… самому себе. Всегда ему казалось, что он может больше, чем делает. Ему не деньги были нужны.
— Оригинальный способ доказывать свои способности.
В том, что говорила Лена, Игорь чувствовал зерно истины. Зайцев непохож на обычного преступника. Однако тогда окончательно отпадает Устинов.
«Человек, который шел с Зайцевым, — думал Мазин, — сел на водительское место, но мертвый Зайцев сидел, уткнувшись грудью в баранку».
— Вы знали его приятелей, людей, с которыми он встречался, был близок? Не помните среди них полного, приземистого человека?
— Полного?
— Да, невысокого роста.
— Вадим дружил с Мишкой Васиным.
— Васин молодой!
— Конечно. А разве все полные пожилые?
«В самом деле! Разве мало приземистых и полных среди молодых? Сзади они кажутся старше своих лет. Как элементарно!»
— Какой он носит головной убор?
— Кепку.
Мазин постарался успокоиться.
— Меня интересует человек, который водит машину.
— Машины у Мишки нет, у него мотороллер.
— Мотороллер?
«Так почему бы ему не сесть на водительское место?»
— Что представляет собой Васин?
— Бабник, — ответила Лена лаконично.
— Он не женат?
— Зачем ему жена? Дурочек ищет.
— Он и к вам приставал?
— А то как же! Никого не упустит.
— Васин не нравился вам?
— Мы с Вадимом встречались, а Мишка знал и приставал. Друг называется…
— Вы говорили об этом Зайцеву?
— Нет. Противно было. Думаете, он соучастник? Игорь развел руками:
— Вы и за него вступитесь?
— Я за справедливость.
— Я тоже. Поэтому и вынужден проверять каждую версию.
— Хороши ж ваши версии! — сказала Лена излишне жестко. — Тот дурак, что прислал анонимное письмо, — тоже версия?
«Вот еще белое пятно! — вспомнил Игорь. — За последними сенсациями о нем почти забыли».
— Почему — дурак? Скорее подлец.
— Дурак самый настоящий. Знаю я его.
— Знаете?
— А ему ничего не будет?
Игорь удивился рт души.
— Леночка, помилосердствуйте!
— Он по глупости. Мальчишка еще.
— Да кто же это?
— Женька Коломийцев. Сын нашего соседа по клетке. Он видел, как я выходила из дому. Я еще помню, на остановке стояла с чемоданом, а Женька подходит: «Ленка, куда едешь?» — «Куда надо, туда и еду». Хулиганистый мальчишка. Схватил чемодан. «Ой, какой тяжелый, — рожу состроил, — не поднять!» Я его турнула как следует, он и побежал.
Мазин вспомнил слова «тижолый чимодан».
— Сколько ему лет?
— Женьке? Четырнадцать. Из озорства все наделал. И из воображения. Возомнил себя сыщиком.
— Это вы предполагаете?
— Почему? Я письмо от него получила.
Она достала из сумочки листок бумаги. На листке не искаженным, а вполне естественным, подростковым почерком было написано:
«Лена!
Милицию не бойся. Если будут тебя обвинять, что они знают, как ты выходила из дому с чемоданом, скажи, что это мальчишки над ними пошутили.
Твой друг».
— Оставьте письмо, — попросил Мазин.
Лена быстро протянула руку и выхватила листок:
— Не нужно. Это я так сказала. Чтоб вы не путались. А наказывать Женьку не нужно. Он понял, что сглупил. Раскаивается.
— Выпороть бы его!
Но думал он о другом.
— Скажите, Лена, Зайцев никогда не говорил о том, что он тяжело болен?
— Нет! Чем он болел? Я ничего не знала.
Игорь не стал вдаваться в подробности.
— Не могу сказать, потому что не уверен. Кланяйтесь Елене Степановне.
Закрыв за ней дверь, Мазин вернулся к столу и сел. Ему пришла в голову одна мысль. Даже не одна. А две разные. Но чтобы свести их вместе, требовалась Диана Филина…
Между тем Сосновский пытался продвинуться в другом направлении. Он расхаживал по кабинету, заложив руки в карманы брюк, и хотя края его кителя некрасиво топорщились, Бобу казалось, что в самой этой небрежности есть нечто значительное, производящее впечатление. Маленькая Гаджиева, приткнувшись на стуле, выглядела по сравнению с ним еще меньше, и Борис, посматривая на нее сверху вниз, говорил внушительно, не прекращая движения из угла в угол:
— Не думал я, Фатима Ахметовна, что нам придется встретиться в официальной обстановке… Отношения наши развивались вроде бы нормально. И вдруг такой пассаж! А? Что скажете?
Фатима не говорила ничего. Во-первых, ей было непонятно слово «пассаж», а главное, она никак не могла сообразить, чего добивается этот энергичный молодой человек.
— Молчите?
— Не знаю даже, что сказать. Я правду говорила.
— Правду? — переспросил Боб весело, но без насмешки. — Неужели? А может, забыли что-нибудь, а?
Он остановился и посмотрел на Гаджиеву пристально, меняя выражение лица постепенно, пока оно не стало строгим.
— Нехорошо, Фатима Ахметовна. Мы не любим людей нечестных. О махинациях на скачках знаете?
— Какие махинации? Не знаю я махинации.
— Вот как? — Борис подошел к столу. — Значит, правду сказать не хотите? Тогда пеняйте на себя. Вам придется отвечать за соучастие в убийстве.
— Убийство? С ума сошел!
Гаджиева подскочила на стуле, будто ее подбросило пружиной.
— Сядьте, Фатима Ахметовна. Успокойтесь и расскажите все по порядку. Суд может учесть чистосердечное признание.
Фатима заплакала:
— Да что это, господи, не убивала я никого…
— Я не говорю, что вы убили. Зато ваш брат…
— Брат?
— Да, ваш брат. А сообщили ему, что деньги у Зайцева, вы!
Сосновский налил в стакан воды:
— Выпейте, приведите себя в порядок и расскажите.
Затихнув немного, она вытерла слезы желтой сухой рукой и спросила:
— Что говорить?
— Вот, это другое дело, — усмехнулся Боб. — Все говорите без утайки. Во-первых, откуда вам стало известно, что Зайцев похитил деньги из сейфа?
— Как — откуда? Сам сказал.
— Я?!
— Кто еще! Приходил и говорил, что деньги кто-то украл. Значит, Вадька, раз к нему приходил.
Сосновский немного смутился:
— Существа дела это не меняет. Не важно, откуда вы узнали, важно, как вы распорядились полученными сведениями. Вы сообщили о деньгах брату…
— Ну и что? Брат у меня один родственник на свете! Что же я, родному брату сказать ничего не могу?
— Не горячитесь, Гаджиева! Сказать вы, конечно, могли, но вот то, что вы сделали…
— Что ж мы, по-вашему, сделали?
— Вы решили завладеть деньгами и с этой целью убили Зайцева.
— Да как же?
— Это вы и должны рассказать!
— Все я вам сказала, все, понимаете?
— Нет, не все! Кое-что я могу напомнить, если хотите.
Боб снова прошелся по кабинету:
— Итак, вы, Гаджиева, утверждаете, что узнали о похищении денег от меня. Предположим. Хотя я лично подозреваю другое. А именно: вам сообщил о деньгах Живых, который делал Зайцеву ключ к сейфу.
— Ключ делал? Федор?
— Точно так. За эту работу он получил триста рублей.
Гаджиева напряглась на своем стуле. Видно было, что слова Сосновского произвели на нее впечатление.
— Живых говорил вам о деньгах, полученных от Зайцева?
— Про Вадьку не говорил. Но деньги были, были.
— А что говорил Живых? Как он объяснял появление денег?
— Совсем не объяснял ничего. Я сама видела. Он же бедный был совсем. Голодный ходил. Кормила я его. А тут появился — прямо барин. Я спросила: «Где деньги взял, Федя?» А он смеется: «Там взял, где много. Скоро еще будут».
Слова «еще будут» вернули Борису надежду, ибо то, что говорила Гаджиева, мало вязалось с фактами: деньги-то нашли у Живых непотраченными! Но теперь становилось ясно: деньги эти не были первыми!
— Я вам не верю. Живых сказал, конечно, откуда он рассчитывает получить деньги. Он собирался шантажировать Зайцева. Ему это не удалось. Тогда попробовали вы.
— Что пробовали? Не понимаю я, что спрашиваешь.
Борис сдержал себя и укоризненно покачал головой:
— Значит, это не ваш брат уехал с Зайцевым утром на машине, и не он сбросил его в карьер?
— Брат мой? Сбросил в карьер?
— Да. Он! Не отпирайтесь. Вы сказали брату, что у Зайцева находятся похищенные деньги. Тогда он потребовал, чтобы Зайцев отдал деньги. Зайцев не согласился, и ваш брат убил его!
— Это вы все знаете?
— Знаем!
Гаджиева отреагировала неожиданно:
— Если все знаешь, зачем спрашивать?
Сосновский сел за стол.
— Хорошо, — сказал он, придав голосу зловещий оттенок. — Я скажу, зачем спрашиваю. Нас интересует, где деньги, которые вы с братом забрали у Зайцева. Отвечайте! Я даю вам последнюю возможность чистосердечным признанием облегчить свою участь.
— Никого мы не убивали, денег в глаза не видали.
— Это ваше последнее слово?
— Самое последнее.
Боб сделал вид, что не слышал. Все-таки одолеть его было нелегко.
— И еще вы мстили Зайцеву за смерть Живых.
— Зачем путаете?
— Ничего я не путаю, Фатима Ахметовна. Ведь Федора-то Зайцев убил.
— Вадька?
— Он самый.
— Сволочь какой!
Черные глаза Гаджиевой сверкнули так, что даже плечистому Сосновскому стало не по себе.
— Вот, значит, как, говоришь? Он ему ключ сделал, а они его…
— Кто — они?
— Да Вадька с дружком. С доктором этим белобрысым…
— Гаджиева! Говорите яснее! Вы имеете в виду Васина?
— Они, они, сволочи… Они его травили. Кто ж ему отраву, дурь эту, добывал?
— Васин доставал для Живых морфий?
— Марафет проклятый. Яд этот. Все доставал. И рецепт писал и так давал. Ампулы давал. Через Вадьку передавал.
— Вы хотите сказать — продавал?
— Продавал? Так давал.
— За красивые глаза, что ли?
И тут Гаджиева заплакала навзрыд.
— Я, начальник, я виновата.
Борис наполнил стакан:
— Выпейте, Фатима Ахметовна, выпейте! Успокойтесь и расскажите по порядку. Все, что знаете.
Признаться, версия с братом Гаджиевой не вызывала в нем внутренней убежденности. Жокей — человек случайный. Иное дело Васин. Здесь есть и связь, и логика.
Гаджиева пила воду, бросая на Сосновского испуганные взгляды.
— Пейте, пейте, — подбодрил Борис. — Хорошо, что вы начали говорить правду. Только правда может выручить вашего брата. Зачем ему чужую вину на себя брать? А он и так не без греха, а?
— Не виноват брат, товарищ начальник. Я один…
— Одна, — поправил Боб.
— Брат совсем не виноват. Это они его, бандиты, Вадька с дружком своим, нехорошим человеком… Федя несчастный был, больной. Без отравы совсем жить не мог. С войны у него. От раны… А потом совсем плохо. А где его взять?
— Морфий?
— Его, проклятого.
Про морфий спросил Скворцов. Он вошел в кабинет и, не прерывая допроса, присел в угол.
Сосновский был рад продемонстрировать свои достижения начальству. Кроме того, он понимал, что шеф сможет узнать у Гаджиевой и что-нибудь новое.
— Мы обсуждаем с Фатимой Ахметовной последнюю, так сказать, версию. Она считает доктора Васина замешанным в преступлении.
— Васина? С какой же целью он доставал для Живых морфий?
— Федя про скачки говорил. Кто первый прийти может.
Сосновский и полковник переглянулись.
— Васин играл на скачках? — спросил Дед.
— Сам не играл. Вадька играл. Каждое воскресенье на ипподром бегал.
— Понятно, — подытожил Сосновский. — Значит, механика такая. Живых нуждался в морфии, который мог доставать в больнице Васин. И доставал. А в обмен Федор снабжал Зайцева и Васина сведениями о намеченных на скачках махинациях?
— Зачем махинации? — живо возразила Гаджиева. — Просто разговор слушал. Брат говорил. Приятели его говорили, какой лошадь, какой жокей лучше, какой раньше прийти может.
— Ну, это положим… — махнул Боб рукой.
Но полковник остановил его:
— Нельзя все видеть в худшем свете, Борис Михайлович. Живых часто бывал в обществе жокеев, слышал их предположения, прогнозы. Не обязательно подозревать махинации.
— Вот правильно, товарищ начальник. Вот правильно. Придет к брату — там разговор: Сувенир — хорошая форма, резво идет. И жокей кто. Жокей разный бывает. Они много знают…
Говорила она быстро, сбиваясь в русском языке, а полковник слушал внимательно, кивая время от времени, так что Сосновский никак не мог понять, верит он Фатиме или нет.
— Об этих разговорах и вы сообщали Зайцеву?
— Да, сообщала. Разве нельзя? Разве это преступление, товарищ начальник?
— Однако Живых передавал Зайцеву как факты?
— Не знаю как.
— Ладно, это тема особая. В общем-то связь между Живых и Зайцевым понятна. Вы слышали, как Васин приходил утром к Зайцеву в день, когда тот погиб?
— Он приходил, приходил. Я слышала через стенку, слышала: пришел человек…
— И узнали голос Васина?
Скворцов смотрел на Гаджиеву внимательно и доброжелательно.
«Сейчас подтвердит», — решил Сосновский, сомневаясь, впрочем, что Скворцов поставил вопрос правильно.
— Узнали, значит?
Фатима скрестила тонкие пальцы. Она мучилась:
— Нет, товарищ начальник.
Полковник не стал настаивать:
— Наверно, вы устали, Фатима Ахметовна. Пора и отдохнуть. Как вы смотрите, Борис Михайлович?
Боб удивился:
— Мы не так уж долго беседуем.
— Зато содержательно. Для непривычного человека, пожалуй, и хватит. Пойдите отдохните, — повернулся Скворцов к Гаджиевой.
Фатима вышла пятясь.
— Петр Данилович! — воскликнул Сосновский.
Дед собирался пояснить, почему он отпустил Гаджиеву, «о на пороге появился Мазин.
— Хорошо, что вы зашли, Игорь Николаевич. Гаджиева дала интересные показания. Введите его в курс, Борис Михайлович.
Сосновский рассказал подробно.
— Значит, Васин? И у меня он прорисовался. Лена Хохлова сообщила, что Васин — владелец мотороллера и, следовательно, мог быть за рулем.
— Не было бабе хлопот, так купила порося!
— Да, хлопот прибавилось. Тем более, что Гаджиева не узнала его голос.
— Рано ее отпустили, Петр Данилович! — вернулся к своему Борис.
— Думаю, что вовремя. Вы так поднажали, что она могла наговорить черт-те что. А выдумок и без того хватает.
— Гаджиева не выдумывала, а сообщила важные вещи, — обиделся Сосновский.
— Отставить пререкания. Я, по-вашему, важное от чепухи не отличаю? — И он повернулся к Мазину — У тебя, Игорь Николаевич, все?
Игорь понимал их обоих: и рвущегося напролом Бориса, и осторожного Скворцова. «Чепуху от важного он отличит без ошибки — это факт. Но догадывается ли шеф, кто настоящий преступник? впрочем, Дед и догадки, как гений и злодейство, — вещи несовместимые. Ему нужно знать наверняка. А если догадаюсь я? — подумал Мазин дерзко. — Тогда он первым определит, бред это или истина».
— Мне кажется, Петр Данилович, можно найти Диану Филину. Я говорил по телефону с ее матерью. Мать по-прежнему уверяет, что понятия не имеет, где обретается беглая профессорша, но, я уверен, темнит. Тон у нее изменился. Так спокойно говорить об исчезнувшей дочери невозможно. Стоит съездить в Куйбышев!