Путешествовать с целью знакомства с другими культурами я стал после окончания университета. В СССР самостоятельно ездить в какую-либо иную страну было невозможно. Для этого нужно было получить разрешение огромного количества контролирующих органов, включая КГБ. В наше время свобода путешествий – это, пожалуй, единственная реальная свобода, которую мы получили после развала СССР.
Моей поездке в Америку помог счастливый случай. В 1965 г. Министерство образования организовало в Америке передвижную выставку «Художественное творчество детей в СССР». Поскольку я занимался тогда эстетическим воспитанием и опубликовал книгу на эту тему, мне предложили поехать в США в качестве гида. Выставка открылась в Сан-Франциско, а затем переехала в Портленд и Сиэтл. Она имела ошеломляющий эффект, посетители – дети и взрослые – каждый день наполняли залы. На выставку приходили не только школьные преподаватели искусства, но и теоретики воспитания.
В США мне посчастливилось встречаться с известными и выдающимися людьми современной Америки. Это были философы, психологи, антропологи, художники, кинематографисты, политические деятели. Мне кажется, эти человеческие судьбы будут интересны отечественному читателю. Что касается меня, то воспоминания о встречах с этими людьми позволяют вновь вернуться в те страны, в которых я побывал и которые стали предметом моих культурологических исследований.
Для моего поколения, поколения 60-х гг., США казались моделью, по которой следовало бы построить или перестроить политическую и культурную структуру нашего общества. Но для советских людей Америка была закрытой страной. Фильмы, книги, журналы, газеты на английском языке были недоступны. Таможенники в аэропортах искали в вашем багаже прежде всего заграничные книги и безжалостно отбирали всё без разбора как самую злостную контрабанду. Единственным источником знаний о жизни в США в то время были передачи «Голоса Америки», которые глушились, но тем не менее их слушали все.
В период оттепели цензура стала помягче. На русском языке стали издаваться книги американских писателей – Стейнбека, Сэлинджера, Фолкнера, Хемингуэя. У меня в квартире долго висел портрет Хемингуэя в свитере. Музыкальная культура строилась на подражании американскому джазу. Передачи Канновера о джазе по «Голосу Америки» слушали все. Американизм чувствовался даже в моде, одежде, обуви, галстуках.
Первого известного американца, точнее американку я встретил на московской земле. Это была антрополог Маргарет Мид. В 1964 г. в Москве проходил всемирный конгресс по антропологии. Среди почетных гостей была крупная женщина с сучковатой палкой в руке, напоминающей посох пастуха. Она сверху вниз с высоты своего роста взирала на коллег, которые прислушивались к каждому ее слову. Это была Маргарет Мид, знаменитая исследовательница народов Океании, автор книг о гендерных различиях и об американском национальном характере.
Половину своей жизни Маргарет Мид провела на островах Самоа и Новой Гвинеи. Здесь она жила вместе с членами общины, которые принимали ее, очевидно, за вождя племени. Она вмешивалась в ход жизни племен, разбирала социальные неурядицы, помогала заключать браки. Делала то, что действительно входит в обязанности вождя. И вместе с тем она собирала полевой материал о жизни племенных обществ, писала замечательные работы по философии детства и распределении сексуальных ролей в примитивных обществах.
Маргарет Мид поставила под сомнение представления французских антропологов – Леви-Брюля, Дюркгейма – об особом, «дологическом» характере первобытного мышления, о том, что первобытный человек отличается от современного по характеру мышления. Согласно ее представлениям, мышление первобытных народов вполне логично, основывается на причинно-временны́х связях. Главный научный интерес Маргарет Мид был связан с проблемой детства. Этому она посвятила книги «Взросление на Самоа», «Взросление на Новой Гвинее». Всё это сделало ее легендарной личностью не только в США, но и во всем мире. И теперь мне представлялся случай познакомиться с этим человеком.
Я был представлен Маргарет Мид и обменялся с ней несколькими фразами. Она казалась очень строгой и властной, восседающей в центре аудитории с посохом в руке. Но на самом деле оказалась доброй и отзывчивой. Маргарет пригласила меня к себе в лабораторию, в Нью-Йорк. Я тогда подумал, что это никогда не сбудется. К счастью, я ошибся. Когда я приехал в США по научному обмену, я пришел к Маргарет Мид на кафедру антропологии в Университете Нью-Йорка. Она показывала мне кафедру, ее лаборатории, экспонаты, публикации.
Маргарет Мид скоропостижно умерла в 1978 г. Ее дочь – Кэтрин Бейтсон – также была антропологом. Она написала воспоминания о своей знаменитой матери, которые называются «В глазах матери».
В Москве я познакомился с ученицей и последовательницей Маргарет Мид – антропологом Барбарой Хиз. Вместе со своим мужем Скоттом она провела долгое время в Москве – он был врачом по глазным болезням и стажировался в одной из московских клиник, занимаясь изучением различных способов лечения глаз. Мы подружились с Барбарой и впоследствии переписывались с ней. Она снабжала нас самым драгоценным – книгами на английском языке, которые в то время нельзя было достать в Москве.
Барбара и Скотт жили в Калифорнии, в небольшом поселке Кармел, где обитают самые знаменитые и богатые люди Америки – кинозвезды, банкиры. Впоследствии, когда я впервые попал в США с выставкой детского художественного творчества, Барбара часто посещала выставку и приводила на нее своих коллег-антропологов. Через нее я познакомился с женой самого известного американского антрополога Альфреда Крёбера (1876–1960).
Крёбер был основателем факультета и музея антропологии в Калифорнийском университете. Он – автор множества книг по культурной антропологии и по теории культуры, очень серьезных и профессиональных. Но вместе с тем он участвовал и в полевых исследованиях, изучая культуру индейцев, живших на территории Калифорнии. В 1911 г. он узнал, что в штате Орегон был найден индеец, находящийся на последней стадии истощения. Это был последний «дикий» индеец из племени яху, члены которого все погибли – кто от голода, кто от рук белых колонистов. Крёбер взял индейца к себе в университет, предоставив ему жилье, пищу, а впоследствии и работу. Индеец назвал себя Иши, что на языке яхов означало – «человек».
Иши был человек каменного века. Он мог изготавливать из обсидиана стрелы, копья, каменные топоры, добывать трением огонь. Крёбер решил поставить смелый эксперимент: может ли человек каменного века приспособиться к условиям современной американской цивилизации, цивилизации машин, индустрии, газет и радио? Он изучал поведение Иши, записывал его язык, пытался узнать историю его племени. Выяснилось, что Иши быстро осваивал новую культурную и социальную среду. Он научился говорить и понимать по-английски, принимал в музее университета публику и демонстрировал навыки человека каменного века. Можно сказать, что цивилизация не вызвала у него культурного шока, отторжения. Но его организм не смог противостоять бациллам туберкулеза, которым наградила его цивилизация. Вскоре он заразился этой в то время неизлечимой болезнью и скоропостижно умер в марте 1916 г.
Иши был любимцем публики, его любили все. Он обращался к другим с приветствием: «Все ли счастливы?» Сам он был счастлив, когда возвращался в места, где жили члены его племени.
Обо всей этой занимательной и немного грустной истории Теодора Крёбер написала в книге «Иши в двух мирах», которая появилась в печати в 1961 г. Сама Теодора тоже была антропологом. До этого она издала сборник мифов и легенд калифорнийских индейцев. Когда я встретил ее на выставке детского творчества, ее книга достигла пика популярности не только в Калифорнии, но и во всех штатах Америки. Она переиздавалась, по ней снимались видеофильмы. Теодора пригласила меня к себе, в прекрасный дом из красного дерева, стоящий на берегу океана. Из окна гостиной открывался величественный вид на залив. Теодора была намного моложе своего знаменитого мужа, стройная, красивая женщина, которая интересовалась Россией и русской антропологией. До сих пор помню вкус ее бутербродов, которыми она меня угощала. Но самый большой подарок, который она мне сделала, были ее книги. По возвращении в Россию я предложил книгу об Иши для перевода на русский язык. Она вышла в издательстве «Мысль» в 1970 г. в переводе моей жены. Судя по тому, что тираж в 85 тысяч экземпляров быстро разошелся, книга имела большой читательский успех. Я до сих пор использую книгу Теодоры Крёбер в своих лекциях в Гуманитарном университете культуры.
Через Барбару Хиз я познакомился не только с выдающимися американскими антропологами. После смерти Скотта она вышла замуж за человека, занимавшегося фотографией. Он приехал из Нью-Йорка и стал членом группы калифорнийских фотографов, которые жили в Монтерее на сказочном берегу Тихого океана. Мне посчастливилось познакомиться с выдающимся американским фотографом Анселмом Адамсом и даже присутствовать в его доме на праздновании его 80-летия. Он и другие фотографы – Морли Байер, Эдвард Вестон – создали замечательную школу художественной фотографии, запечатлевшую красоты калифорнийской природы. У меня хранятся альбомы их фотографий, которые являются собранием настоящих произведений искусства.
В США мне удавалось порой встретиться с выдающимися учеными. Одним из них был психолог Рудольф Арнхейм, крупнейший представитель так называемой гештальтпсихологии. Арнхейм родился в 1904 г. в Берлине. Отец его был владельцем фабрики пианино. Арнхейм довольно рано познакомился с изобразительным искусством. Дело в том, что его старшая сестра была замужем за известным историком искусства Куртом Бадтом и тот водил мальчика по музеям, знакомя его с миром живописи. В 1923 г. Арнхейм поступает в Берлинский университет на отделение психологии. В то время там преподавали два крупных представителя гештальтпсихологии – Вольфанг Кёлер и Макс Вертхаймер. Последний стал руководителем его диссертации.
С 1928 по 1933 г. Арнхейм занимается журналистикой, пишет статьи о кино, о Баухаузе. С 1933 г. работает в Международном институте образовательного кино, где готовит трехтомную энциклопедию по кино. Эти занятия послужили материалом для его первой книги «Кино как искусство». Но приход Гитлера к власти заставляет Арнхейма как еврея бежать от фашистов. Он едет сначала в Англию, а затем с десятью долларами в кармане – в США. Здесь он получает две стипендии – Рокфеллера, а затем Гугенхейма. С 1943 г. он преподает психологию в колледже «Сара Лоуренс» в Нью-Йорке, а с 1968 г. становится профессором Гарвардского университета, избирается президентом Американского общества эстетики.
Арнхейм – автор 15 книг по перцептивной психологии, кино, архитектуре, радио, живописи. Среди них «Генезис живописи: “Герника” Пикассо» (1962), «К психологии искусства» (1966), «Визуальное мышление» (1969), «Энтропия и искусство» (1971), «Радио, искусство звука» (1971), «Динамика архитектурных форм» (1977), «Власть центра» (1982), «Мысли о художественном воспитании» (1990). Две из них – «Искусство и визуальное восприятие» и «Новые очерки по психологии искусства» – вышли на русском языке с моим предисловием. Тот, кто заинтересуется теорией Арнхейма, может обратиться к ним.
Но Арнхейм занимался не только законами гештальта, он оставил яркие, живые рассуждения об искусстве. Не касаясь его серьезных научных сочинений, сошлюсь на его замечательную автобиографическую книгу «В параболах солнечного света», которая вышла в 1989 г.
По форме и жанру эта книга представляет собой дневниковые записи. В предисловии к ней Арнхейм предупреждает, что эта книга не просто дневник, а регистрация «внутренних озарений», которые неожиданно возникали и которые он записывал, чтобы сохранить. Эти записи Арнхейм стал делать с 1959 г., когда он получил вторую стипендию Фулбрайта для поездки в Японию на один год. Он говорит, что поездки по разным странам вдохновили его заметки о психологии и культуре разных стран, часть из которых относилась к особенностям национального характера.
«Все эти images reisonn’es отражают места, в которых они возникли, мои путешествия по Азии, Европе, американским городам, а также голоса моей жены, моих друзей, коллег и студентов, незнакомых людей и даже поведение кота, все они как бы превратились в эхо. Мое внимание привлекали прежде всего психология и искусство, но не были обойдены и философия, религия».
Арнхейм признается, что его заметки импрессионистичны и не представляют собой академического исследовангия. Они легковесны, как лучи солнца, и не претендуют на глубокомыслие. Не случайно заголовком этой книги послужили строки известного английского поэта Дилана Томаса из «Поэмы в октябре» – «В параболах солнечного света».
Заметки Арнхейма подобны детским воспоминаниям, они – внезапные озарения в лучах солнечного света. Они представляют интерес как свидетельство того, как психолог видит мир и воспринимает искусство, литературу, поэзию. Эта книга дополняет теоретические работы Арнхейма по психологии восприятия его личными наблюдениями и суждениями.
Арнхейм не претендует на роль оракула. Он просто пишет о том, что видит. Не случайно он иронично называет себя маленькой совой на плече Афины, богини мудрости.
Приведу несколько из его «озарений». Чаще всего они связаны с оценкой произведений искусства. «В картине Гольбейна “Послы” присутствует череп, образ которого возникает в зависимости от точки зрения на него. Символически эта картина как бы говорит нам: “Если смотреть фронтально, то вы увидите двух джентльменов в роскошном кабинете, но посмотрите с другой точки зрения и вы увидите исчезновение всех предметов”. Обыденное мышление оставляет глубинную истину скрытой».
И еще об иллюстрации и декорации в искусстве:
«Искусство движется между двумя противоположными полюсами: иллюстрацией и декорацией. Иллюстратор изображает определенный предмет, настроение, идею или шутку любыми изобразительными средствами, какие он считает нужными. Бен Шан, Магритт, Дали или Уайез – иллюстраторы, потому что содержание их картин не определяется энергией формы, как это происходит, например, у Гойи. С другой стороны, форма, не наполненная содержанием, создает декораторов. Обри Бёрдсли добивался гармонии в своих рисунках, изображая уродливость в человеческом теле, происходящую от притворства, злобного намерения или дряхлости. Он фиксировал эти уродства с помощью своего каллиграфического орнамента и поэтому, можно сказать, морально оправдывал их: развращенность становилась признаком красоты».
«Теория гештальта имеет дело с формальной организацией, но делая это, она обращается и к содержанию. Она говорит: дайте мне набор сил, и я скажу вам, как они должны быть организованы. Теория гештальта предпочитает порядок хаосу в том смысле, что порядок – это условие творения абсолютно всего, тогда как хаос имеет дело с ничем, если мы определим его как отсутствие организации. В психологии искусства нельзя полагать, как это делает Антон Эренцвейг, что какое-либо произведение является результатом свободного от гештальта бессознательного субстрата. Книга Бытия учит, что мир возникает из хаоса, но это не означает, что мысль Создателя свободна от гештальта».
Я бы мог приводить еще много подобных остроумных сентенций, так как перевел для себя эту книгу. Несмотря на лаконичность, эти мысли Арнхейма кажутся мне проектом более обширных и серьезных обобщений. Они представляют собой то, что немецкий романтик Гаман называл эстетикой in nuce (в орехе).
Рудольфа Арнхейма я встретил в 1965 г. в Нью-Йорке. Я знал его телефон, позвонил ему, и мы встретились в ресторане одного из отелей. Я передал ему только что изданный перевод его книги «Искусство и визуальное восприятие». Издательство «Прогресс» в соответствии с давней советской традицией издало эту книгу без разрешения автора и издательства. Я тщетно пытался объяснить Арнхейму причины такой издательской практики, но боюсь, что он так ничего и не понял. Я сам почувствовал нечто подобное, когда китайцы издали мою книгу без всякого согласования со мной. Но вместе с тем Арнхейму было приятно узнать, что его знают и читают в России. С тех пор издательство «Беркли Юниверсити Пресс» присылало мне все новые издания Арнхейма.
Я долгое время переписывался с ним, но со временем из-за занятости и частых переездов перестал писать, о чем очень жалею. В то время когда я его встретил, он вышел на пенсию и жил в свое удовольствие без необходимости преподавать в университетах или возглавлять Американское эстетическое общество. Его отличали живость ума, желание увидеть в обыденном необычное. Он действительно был маленькой совой на плече Афины.
Во время моей первой поездки с выставкой детского творчества я встречался со многими учителями американских школ, теоретиками художественного воспитания. Иногда были неожиданные встречи. Помню такую сцену. Наша выставка почему-то располагалась в здании центра мормонов в Сан-Франциско, вход в нее был открыт для всех. Однажды утром дверь распахнулась, и по ступеням спустился высокий человек в сутане, с православным крестом на груди. Он был окружен свитой из нескольких человек. Это был Иоанн Шаховской, архиепископ Сан-Францискский (в миру – Дмитрий Алексеевич Шаховской).
Об Иоанне Шаховском многие из нас знали, так как он выступал с лекциями по «Голосу Америки», который все мы тогда слушали, несмотря на попытки его заглушить. Неожиданно он спросил по-русски, здесь ли находится господин Шестаков, т. е. я. Оказывается, ему в руки попала книга, написанная мной с А. Ф. Лосевым. Шаховской хотел узнать, «тот ли это Лосев, которого мы все помним и знаем». Когда я ему ответил утвердительно, он благословил меня на виду обалдевших от неожиданности моих коллег и подарил копии своих книг, автографы Марины Цветаевой и бисерные закладочки для книг. После этого архиепископ и его свита удалились.
В тот же день меня вызвал к себе в номер представитель КГБ, который сопровождал нашу выставку, молодой и малообразованный парень. Включив на полную мощность телевизор, он стал допытываться у меня, откуда я знаю Шаховского. Он потребовал, чтобы я отдал ему всё, что подарил мне архиепископ, включая автографы Цветаевой и закладочки. Пришлось отдать. Так что от подарков Шаховского у меня осталось его благословение, его КГБ не смог отнять. Очевидно, все его книжечки, письма и поэзия пошли в копилку КГБ. Не случайно, очевидно, по возвращении в Москву у меня уже на таможне отобрали целый ящик книг, которые я прилежно собирал в течение восьми месяцев пребывания в США. Обещали, что вернут после ознакомления, но не вернули ни странички. Неужели всё это сжигалось? Или же кто-то из начальства пополнял таким образом свою библиотеку? Думаю, что второе вероятнее. Недавно я прочел воспоминания чиновника от Главлита, который подтвердил, что многие реквизированные книги попадали в библиотеки сотрудников ЦК КПСС.
Я встречался с еще одним известным ученым, американским историком и культурологом Дэниелом Бурстином. Он родился в 1914 г. в городе Атланта, штат Джорджия. В 1934 г. окончил Гарвардский университет. Кандидатскую диссертацию защитил в Йеле. Затем изучал право в Оксфорде, в Бэллиол-колледже, том самом, где учился мой сын. После этого он 25 лет преподавал в университете в Чикаго. С 1969 по 1973 г. работал в Смитсоновском институте в Вашингтоне, а затем занял почетный пост директора Библиотеки Конгресса, самой крупной и самой важной библиотеки в США.
Дэниел Бурстин написал десяток замечательных книг по истории Америки. Первой была книга «Потерянный мир Томаса Джефферсона» (1948), затем «Дух американской политики» (1953). В 1961 г. появилась его остроумная и критическая книга «Имидж. Путеводитель к псевдособытиям в Америке». Наконец, в 70-х гг. Бурстин опубликовал трилогию, посвященную американской культурной истории, под названием «Американцы». Каждый из этих томов имел специальный подзаголовок. Первый – «Колониальный опыт», второй – «Национальный опыт», третий – «Демократический опыт». Все три получили престижные премии – Бэнкрофта, Паркмана, Пулитцера. Впоследствии, уйдя на пенсию, Бурстин написал серию интересных книг – «Первооткрыватели» (1983), «Творцы» (1992), «Искатели» (1998).
Я встретился с Бурстином в 1987 г. в Вашингтоне, когда он еще был директором Библиотеки Конгресса. Я привез ему текст моего послесловия к русскому переводу «Американцев». Он принял меня в директорском кабинете. Пока мы беседовали, его сотрудники принесли сведения о моих книгах, находящихся в библиотеке. Довольно быстро ему перевели на английский язык и мой русский текст о его книге. Он прочел его и остался доволен. В гостиницу я возвращался с сумкой, нагруженной книгами Бурстина, которые он мне подарил.
На следующей неделе я был приглашен в дом Бурстина на обед. Я был представлен его жене, познакомился с его домашней библиотекой. В гостиницу он вез меня на своей машине, хотя редко пользовался собственным автомобилем. Его возили на машине, принадлежащей Библиотеке Конгресса.
Хотя Бурстин занимал официальный пост, ему были свойственны либеральные и критические идеи. Позднее я узнал, что в 1930 г. он вступил в Коммунистическую партию, хотя вскоре и вышел из нее. Я широко пользовался его материалами, опубликованными в книге «Имидж», в моей книге «Американская мечта и американская действительность».
Русский перевод трех томов «Американцев» вышел в издательстве «Прогресс» с моим послесловием, которое было напечатано в каждом из трех томов. Мне представляется, что Бурстин был самым крупным американским историком XX в., сочетавшим знание и интуицию, объективность историка и здоровый скепсис критика. В своей книге «Скрытая история» он опровергал мнение об историке как о пророке наоборот.
«Когда мы становимся историками, мы соблазняемся пророческими искушениями: хотим быть умнее, чем на самом деле, отрицаем возможность непредсказуемого. Но наше прошлое лишь чуть более отчетливо, чем наше будущее, и, подобно будущему, постоянно меняется, то скрываясь, то появляясь вновь. Быть может, было бы более правильным назвать пророчество историей наоборот».
В предисловии к русскому изданию «Американцев» Бурстин вспоминал слова Алексиса Токвиля о том, что когда-нибудь в будущем русские и американцы встретятся друг с другом и «будут держать в руках судьбу половины мира». У самого Бурстина были более скромные пожелания – чтобы обе страны вместе могли заглянуть в свое прошлое.
Умер Бурстин в 2004 г. в возрасте 90 лет от воспаления легких. Я буду долго помнить его интеллигентность, открытость и понимание истории как культуры. В этом я с ним вполне солидарен.
После Бурстина директором Библиотеки Конгресса стал Джеймс Биллингтон. Но он занимался не американскими, а славянскими исследованиями. Он был автором книги с довольно интригующим названием «Икона и топор. Интерпретация культурной истории России». Очевидно, Бурстин рекомендовал меня в качестве возможного издателя русского перевода этой книги. Действительно, я договорился с директором издательства «Республика» о таком издании, написал на нее рецензию, предложение и т. д. Был назначен день для подписания договора, но Биллингтон на встречу не явился. Потом мы узнали, что его машина оказалась в плену танковой колонны. Начиналась война за власть Ельцина с парламентом, и над иконами ельцинской демократии был занесен топор. После этого «Республика» как-то сникла, и договор на книгу так и не был подписан. Теперь она выпущена в другом издательстве, и связь с Библиотекой Конгресса оборвалась.
Если сравнивать этих двух директоров Библиотеки Конгресса, то я бы отдал предпочтение первому. Бурстин был интеллектуалом, Биллингтон – воином. Его книга хороша, но это идеологическая книга, своеобразный диалог с русской историей.
Сегодня в России в средствах информации и в выступлениях правящей элиты господствует антиамериканизм. Он в особенности усилился в связи с присоединением Крыма и военными действиями армейских подразделений, потерявшихся в отпуске и оказавшихся в зоне военных действий на юге Украины. В результате Россия подверглась санкциям и изолирована от мира, за исключением некоторых восточных стран.
Я глубоко ненавижу антиамериканизм, как слепую, зоологическую ненависть одного народа к другому. Я объездил половину Америки, у меня там много друзей, в особенности в университетских кругах. Я знаю, что американцы – творческий народ, создавший свою культуру и цивилизацию, о которой я писал во многих своих книгах. Конечно, у них есть свои ястребы, свои Жириновские, которые строят свою карьеру на конфронтации с Россией. Но не секрет, что они обогнали нас в технике, в образовании, а главное, в системе правового, демократического устройства общества. Каждый американец хвастается в первую очередь не машиной, не домом, а правовой системой, которая распространяется на всех, невзирая на их положение в обществе. То, чего добилась Америка, – это развитое правовое общество. Американцы верят, что все законы, записанные в Конституции, работают на всех уровнях их социума. Это то, чего так не хватает нам, где законы записаны, они существуют, но ни один из них не действует. В этом отношении мы могли бы многому поучиться у американцев. Россия и Америка могут многого добиться совместными усилиями, вражда наших стран может привести мир только к уничтожению цивилизации на планете Земля. Сегодня обе страны упражняются в создании способов эффективного уничтожения друг друга с помощью атомых сверхбомб, цунами и прочих средств, которые могут привести к Армагеддону на планете. Как всегда, каждая страна обвиняет другую. Но если война начнется, некому будет на Земле выяснять, кто прав, кто виноват.