Плыла луна над горбами Карпат, Светлила в Дунае воду, Когда из могилы встал солдат, В которой лежал три года. Ладонью крошки земли отряхнул С солдатских волос коротких. И на здоровье трижды чихнул И выбил пыль из пилотки. В ночной тишине пропел петух. И вздрогнул солдат и подумал вслух: — Чего я торчал в могиле? Живого, видно, зарыли. Его освежил густой ветерок, Пропахший лесом карпатским. Солдат лостоял — и пошел на восток Широким шагом солдатским. Шагал солдат под небом чужим, И наши дороги мерял, И в то, что лежал в земле живым И встал из могилы, — Не верил. Июль не жалел для земли тепла, Намыливал воину спину. И вот на выходе из села Его догнала машина. Шофер молодецки затормозил: — Садись в кабину, служивый! И, снова пыль заклубив, спросил: — Ну, живы? — Выходит, — живы. И как-то натужно и скорбя Прибавил солдат, словно для себя: — Я был зарыт в сорок пятом году На том берегу Дуная. И встал из могилы, и вот иду, А кто я? — и сам не знаю. Шофер на веку повидал всего И сжал баранку потуже: — А ты случайно, друг, не того… Снарядом не оконтужен? Сказал об этом и был не рад, Заметив, как побледнел солдат. И жаль ему стало солдата. И он протянул виновато: — Хотя на войне бывало чудес: Вставали и из могилы. Я тоже, можно сказать, воскрес, В бомбежку меня завалило. А дальше молчал, качал головой, А как на развилке встали, Сказал на прощанье: — Живи, раз живой, И не входи в детали. На западе гас веселый закат, Когда к селу подходил солдат. Он шел безучастный, словно немой, К одной дорогой могиле, Здесь в сорок четвертом году зимой Комбата они зарыли. И вдруг солдат по лицу рукой Провел. И сразу весь ожил: — Наверно, комбат по дороге другой, Как я вот, шагает тоже? Присел где-нибудь у дороги сбочку В своем кительке потертом И сыплет в трубочку табачку, Что выдан в сорок четвертом. Но нет, могила была цела И содержалась в порядке. Над ней душистая липа цвела, Пестрели цветы в оградке. Шагнул солдат за решетку и стал Над вечным сном комбата. И звал его из земли, и глотал Скупые слезы солдата. Нет, он не встанет — зови не зови, Оттуда еще не вставали. — А я-то вот встал!.. Ну, встал и живи И не входи в детали. В дороге солдат бородой оброс А с виду казался старше. В уже недалекий родной колхоз Шагал ускоренным маршем. А ночью лугами бежал напрямик, Где бегал мальчишкой когда-то. И звезды, к которым с детства привык, Глядели с небес на солдата. Но вот и под темными ивами пруд, А вон и береза у дома. И девушки песню у клуба поют, И песня солдату знакома. Так что ж ему стало не по себе?.. Устало побрел он к своей избе. Узнает иль нет?.. В окошке темно, Как в пушечном зеве дула. Несмело солдат постучал в окно, И чье-то пицо мелькнуло. Как будто и мать и не мать с лица, Но мать солдата узнала, Метнулась к порогу, сбежала с крыльца И сыну на грудь упала. А воин к ее голове седой Прижался щекой небритой, Двадцатилетний, молодой, Под Будапештом убитый. И начал печальную повесть свою: — Я, матушка, был убит в бою… А мать улыбнулась: — Сыночек мой, Дитя ты мое родное! И мертвый ты в сердце моем живой, Пока оно бьется живое. Пойдем, чего мы стоим на ветру. Тебе я поужинать соберу. Солдат и щи и кашу подмел, И творог на что-то протертый, Потом головой упал на стол И сразу заснул как мертвый. А мать, не стирая счастливых слез, Поближе подсела к сыну. И стала из жестких его волос Выпрастывать крошки глины… О, если б вы знали, Как хочется мне, Тоскующей матери ради, Чтоб дети, погибшие на войне, Домой приходили не только во сне, Дышали не только в балладе!