© Шестера Ю. Ф., 2015

© ООО «Издательство «Вече», 2015

* * *

 

Глава I

Пролог

Очнулся Андрюша на рассвете, когда еще невидимое солнце осветило взметнувшийся ввысь шпиль на здании Адмиралтейства. И хотя после очередной вечеринки молодых офицеров в Английском клубе уснул далеко за полночь, что-то беспокоило его. Голова соображала еще довольно туго, но, испив из кувшина огуречного рассолу, заранее приготовленного слугой, знающим прихоти барина, Андрюша стал пытаться восстановить события бурно проведенной ночи.

И тут его осенило. Флотские офицеры, бывшие к этому времени в фаворе, возбужденно делились впечатлениями об утвержденном накануне Его Императорским Величеством Александром Павловичем, недавно вступившим на престол, проекта морской экспедиции на Камчатку и в Русскую Америку. Глаза моряков светились неподдельным восторгом. Еще бы! Ведь сейчас считался дальним плаванием переход из Кронштадта в Архангельск вокруг Скандинавского полуострова, а тут кругосветное плавание через все моря и океаны! А начальником этой экспедиции назначили какого-то лейтенанта Крузенштерна, произведенного по этому поводу в капитан-лейтенанты.

У Андрюши засосало под ложечкой. Многие из этих недавних выпускников Морского кадетского корпуса совсем скоро будут в течение нескольких долгих лет в шторм и в штиль, при попутных и встречных ветрах бороздить неведомые доселе воды, увидят дальние экзотические страны и народы, их населяющие. И вернутся настоящими «морскими волками» на зависть сверстникам и на радость столичным барышням. А он, хоть и гвардейский поручик, будет в это время прозябать в столичном гарнизоне и тянуть однообразную офицерскую лямку. Какая несправедливость!

От этих переживаний у молодого и от природы любознательного молодого человека хмель как рукой сняло. Он, конечно, не флотский офицер, и посему никакого отношения к морским делам не имеет. Но ведь что-то же можно предпринять?! Поэтому вся надежда может быть только на батюшку, представителя старинного дворянского рода, имевшего связи в аристократических столичных кругах. Но Андрюша понимал, что прежде чем обратиться к нему с такой необычной просьбой, нужно располагать хоть какой-нибудь достоверной информацией по поводу предполагаемой экспедиции.

И тут он вспомнил о мичмане Фаддее Беллинсгаузене, которого достаточно хорошо знал, так как был почти его ровесником, и который, кстати, участвовал в этой самой последней вечеринке в Английском клубе. И окрыленный надеждой, Андрюша договорился о встрече с ним в ближайшие дни. Фаддей хоть и был немало озадачен неожиданной просьбой поручика, но все-таки поведал известную ему историю этого вопроса.

Когда в 1778 году великий английский мореплаватель Джеймс Кук, безуспешно искавший в своей третьей кругосветной экспедиции Северо-западный проход из Тихого океана в Атлантический, подошел к одному из островов Алеутской гряды, то был очень удивлен присутствием на нем русских мореходов. Еще более он был удивлен видом судна, на котором, по его мнению, можно было с грехом пополам тащиться вдоль берегов, а они, эти самые русские мореходы, оказывается, не только посмели, но и плавали в этих бурных северных океанских широтах.

Кое-как набранный из невыдержанного леса корпус, латаные-перелатаные паруса, в сплошных узлах снасти корабельного такелажа… Одним словом, суденышко выглядело убогой сиротой на фоне громад трехмачтовых сорокапушечных красавцев «Резолюшен» и «Дискавери» с полированными чуть ли не до блеска бортами и целым облаком парусов из безукоризненно белоснежной парусины.

Блестящий английский капитан, естественно, не только не знал, но и не мог предположить, что всю корабельную оснастку перевозили из Центральной России на Дальний Восток за многие и многие тысячи верст обозами по самому северу бескрайней Сибири. И чтобы уложить на возы такие крупные вещи, парусину и канаты разрезали на куски, якоря распиливали на части, а затем уже на охотских верфях сшивали, связывали и сковывали вновь.

Однако удивлению многоопытного капитана не было предела, когда он увидел морскую карту этих мореходов, бесценную на взгляд много повидавшего на своем веку моряка, бережно извлеченную из-за пазухи штурманом Измайловым с разрешения шкипера Якова Ивановича Сапожникова. Кук, конечно, что-то слышал о Беринге, который будто бы лет сорок тому назад переплыл из Сибири в Америку, но все считали это маловероятным ввиду уж слишком большой удаленности, по их мнению, Азии от Америки. Но перед ним не во сне, а наяву лежала со следами перегибов от длительного употребления морская карта, созданная Берингом и его соратниками! На русской карте с большой точностью были нанесены все острова с указаниями мест, удобных для стоянки судов, и обозначены безопасные фарватеры в проливах между ними.

С разрешения гостеприимных хозяев он стал быстро исправлять свою карту, сверяя ее с картой русских, сохранив при этом все труднопроизносимые для англичанина русские географические названия, некоторым из которых он уже успел дать свои, считая себя их первооткрывателем. Затем на северной части Тихого океана, отделенной от него Алеутскими островами, размашисто написал: «See of Bering», то есть «Море Беринга».

* * *

Екатерина II, узнав о посещении Алеутских островов Куком и показа ему морской карты, составленной по результатам Второй Камчатской экспедиции Беринга, была не на шутку встревожена. Ведь эта карта была предназначена только для внутреннего пользования, так как результаты Великой Северной экспедиции, частью которой была и Вторая Камчатская экспедиция, открывшая берега Северо-Западной Америки, объявлялись секретными. В результате этих географических открытий в северной части Тихого океана Америка уже в первой половине XVIII века была включена в сферу русской внешней политики. И интерес англичан к этому удаленному району Тихого океана и к землям, там находящимся, для разведки которых был послан не кто-нибудь, а сам капитан Кук, являвшийся непререкаемым авторитетом среди мореплавателей всех европейских морских держав, угрожал притязаниям России на владение этими далекими, но богатыми мехами заморскими территориями.

Просвещенная императрица прекрасно знала, что сам по себе факт открытия тех или иных земель еще не давал права на присоединение их в качестве колоний до организации на них постоянных поселений. Но русских поселений на территории Северной Америки, за исключением острова Кадьяк у залива Аляска, пока еще не было, и государственный ум российской императрицы подсказал нетривиальный путь решения этой проблемы. Она дала указание изготовить большое количество чугунных плит с медным гербом Российской империи и надписью:

ЗЕМЛЯ РОССИЙСКОГО ВЛАДЕНИЯ

Эти плиты надлежало тайно закопать в обусловленных местах на всех землях Северо-Западной Америки, которые уже посещали или будут посещать в будущем подданные Российской империи, как неоспоримое доказательство приоритета русских в колонизации этих территорий. А для доставки в Петропавловск этого объемного и тяжелого груза Екатерина указала в короткий срок организовать специальную Тихоокеанскую морскую экспедицию.

Так в конце 70-х годов XVIII века не только зародилась идея первого кругосветного плавания русских моряков, но и начались конкретные работы по ее осуществлению. Начальником экспедиции предполагалось назначить одного из опытнейших капитанов русского флота Григория Ивановича Муловского.

Но грянула война – шведский король Густав III в 1788 году направил свой могучий флот к русским берегам. Шведы намеревались разгромить русских и вернуть все земли по побережью Балтийского моря, отобранные у них Петром I.

Русская эскадра во главе с адмиралом Грейгом, выходцем из Шотландии, вышла из Кронштадта навстречу противнику и 6 июля встретилась со шведами в Финском заливе, в тридцати милях западнее острова Гогланд. В этом морском сражении, получившем название Гогландского, несмотря на равенство сил, победу одержали русские. В своем донесении командующий эскадрой особо отметил мужество команды линейного корабля «Мстислав» под командой капитана Муловского, не покинувшим линию баталии до конца боя, имея серьезные повреждения корпуса и рангоута от огня неприятеля.

Однако уже в следующем, 1789 году в сражении у острова Эланд славный командир «Мстислава» был убит. Русский флот потерял не только одного из лучших своих капитанов, но и потенциального руководителя кругосветной экспедиции, судьба которой сложилась бы несомненно более удачливо, а Григорий Муловский заслуженно стяжал бы славу первого русского мореплавателя, пронесшего Андреевский флаг по всем океанам. Но судьба распорядилась иначе…

Тем не менее подготовительные работы по организации Тихоокеанской экспедиции были успешно завершены, и фрегат под гром пушек бастионов покинул Кронштадт, взяв курс на далекий Петропавловск. Однако при выходе из Балтийского моря он потерпел кораблекрушение, будучи во время шторма выброшенным на прибрежные рифы одного из датских проливов. У Екатерины II появилась новая головная боль – потерю одного из лучших кораблей Балтийского флота еще можно было пережить, но в случае обнаружения европейцами секретных чугунных плит, находившихся на его борту, России грозил серьезнейший международный скандал с непредсказуемыми последствиями.

Однако тайну плит все же удалось сохранить, и они после возвращения их в Петербург были все-таки доставлены в Охотск сухопутным путем через Сибирь, несмотря на то, что в те времена провоз туда только одного пуда стоил целого состояния. А затем уже морем были переправлены в Петропавловск на Камчатке и развезены оттуда на все острова и земли Северо-Западной Америки, где ступала нога русского морехода, в точном соответствии с указаниями русской императрицы.

Так незадачливо закончилась первая попытка осуществления русскими моряками кругосветного плавания. Но отрицательный результат – тоже результат: Россия уже была беременна кругосветными морскими путешествиями.

* * *

Инициатором новой экспедиции на Дальний Восток и в Русскую Америку стал лейтенант Иван Федорович Крузенштерн, который в свои тридцать два года уже снискал славу опытного моряка. Он успел не только участвовать в морских сражениях со шведами на линейном корабле «Мстислав» под командой капитана Муловского, но и послужить офицером на военно-морских флотах Англии и Соединенных Штатов Америки и побывать в Северной Америке, Карибском море, Африке, Индии и Китае. Еще будучи юным мичманом и зная о подготовке Тихоокеанской экспедиции, он просил капитана Муловского взять его с собой в случае назначения того начальником этой экспедиции.

Поэтому, вернувшись из дальнего путешествия на родину, Крузенштерн, основываясь на собственном опыте, подготовил проект организации кругосветного плавания, о котором мечтал с юношеских лет, снабдив его подробным обоснованием огромной выгоды для России подобного предприятия. И сразу же приобрел могущественных союзников по реализации этого проекта в лице купцов Российско-Американской компании. Дело в том, что наряду с другими побудительными мотивами в проекте были два положения, сулившие Компании значительное увеличение ее прибылей.

Во-первых, расчеты Крузенштерна показывали, что провоз груза морем из Петербурга в Русскую Америку обойдется во много раз дешевле и быстрее, чем провоз того же груза традиционным сухопутным путем через Сибирь. Во-вторых, продажа в Китае заготовленной в Русской Америке пушнины гораздо прибыльнее, чем в Европе, что доказал французский мореплаватель Лаперуз, очень выгодно продавший в Макао, португальской колонии в Китае, меха, привезенные из Северо-Западной Америки.

Кроме того, Крузенштерн, учитывая печальный исход Тихоокеанской экспедиции, а также опыт дальних плаваний французского капитана Лаперуза и английского капитана Кука, предусматривал участие в предлагаемой им экспедиции уже двух кораблей вместо одного.

Однако император Павел I, несмотря на ходатайство именитых членов правления Российско-Американской компании, отверг представленный ему проект Крузенштерна, назвав его чепухой, что тем более удивительно, так как самодержец имел высший морской чин генерал-адмирала, являясь шефом Военно-морского флота Российской империи. В связи с чем надежды русских моряков на участие в кругосветном плавании, а купцов Компании на получение сверхприбылей, казалось, окончательно и бесповоротно рухнули.

Но в 1801 году в результате дворцового переворота гвардии Павел I был убит. Вскоре после этого Российско-Американская компания обратилась к новому императору за помощью в организации морской экспедиции в Русскую Америку, и в 1802 году Александр I утвердил ее проект.

Начальником экспедиции и капитаном флагманского трехмачтового шлюпа «Надежда» был назначен Иван Федорович Крузенштерн, произведенный в чин капитан-лейтенанта, а капитаном шлюпа «Нева» – его друг еще со времен Морского корпуса капитан-лейтенант Юрий Федорович Лисянский.

Из морского департамента Крузенштерну сразу же сообщили, что Его Императорское Величество желает, чтобы он немедленно принимался за дело.

* * *

Фаддей старался как можно точнее излагать эту волнующую и лично его историю. Ведь он уже твердо решил добиваться своего участия в экспедиции Крузенштерна. А Андрюша с замиранием сердца слушал повествование мичмана, изредка задавая уточняющие вопросы, и не переставал удивляться глубоким знаниям молодого флотского офицера. Знать, хорошо готовили дворянских отпрысков в Морском корпусе, так как он сам был довольно хорошо образованным молодым человеком, свободно владел французским, читая французских авторов в подлиннике, изъяснялся на английском и немецком, так что мог в полной мере оценить эрудицию собеседника.

После этой удивительной беседы Андрюша был вполне уверен в своей готовности для обращения к батюшке со своей неординарной просьбой, хотя и испытывал внутренний трепет, хорошо зная его дотошность и вполне возможный взрыв гнева у родителя при недостаточно точном ее изложении. Но Андрюша точно знал и другое – теперь он ни при каких обстоятельствах не отступится от своей мечты. Такая возможность испытать себя в деле может возникнуть только один раз в жизни…

* * *

Однако страхи Андрюши оказались напрасными. Петр Иванович благосклонно выслушал исповедь сына, внутренне радуясь его устремлениям, но, естественно, не подавая при этом вида. Он сидел в долгом раздумье, прекрасно понимая всю сложность предстоящих хлопот. Хотя Андрюша и был офицером, пусть и гвардии, но никакого отношения к флоту не имел. Да, он хорошо образован, но одного этого мало. Нужны еще какие-то возможности, какие-то еще пути решения этого непростого вопроса.

Но, видя устремленные на него глаза сына, полные мольбы и веры в его могущество, Петр Иванович не смог вот так сразу отказать ему. Да, честно говоря, и не очень-то и хотел – он прекрасно понимал, что представлялся действительно уникальный случай получить его сыну и наследнику столь драгоценный опыт преодоления трудностей, которые, как он знал по собственному опыту, будут неизбежно встречаться на его жизненном пути.

– Ладно, Андрюша, попробую прощупать почву в кругах, от которых может зависеть решение твоей проблемы. Чем черт не шутит, может быть, и найдется какой-нибудь выход.

Андрюша повис на шее своего горячо любимого батюшки, благодарный не только за данное им обещание, но и за то, что тот воспринял его мечты и устремления.

Когда же об их беседе узнала матушка, то только всплеснула руками:

– Бог с тобой, куда же ты собираешься-то, Андрюшенька, ведь сгинешь где-нибудь на самом краю света!

Но, взглянув на нахмурившегося Петра Ивановича, сразу же утихла и только краем платка утерла набежавшую слезу. Все домашние хорошо знали об особом отношении отца к сыну, своему первенцу и наследнику, в которого он вложил столько отцовской любви, и дав ему прекрасное по тем временам образование.

* * *

С тех пор на большом письменном столе Андрюши в его комнате появились во множестве географические карты, украшенные плававшими по океанам китами с фонтанами воды над головами и прочими морскими чудищами, фолианты с описаниями заморских стран и путешествий мореходов с древнейших времен. Теперь он гораздо чаще, чем привилегированный Английский клуб, посещал книжные лавки, скупая нужные ему издания, немало удивляя книготорговцев странными, на их взгляд, пристрастиями блестящего гвардейского офицера.

А тот уже всерьез задумывался над изучением испанского языка, так как не раз и не два в его руки попадали прекрасно изданные и хорошо иллюстрированные испанские книги по морской тематике. Ведь как ни крути, а Испания была великой морской державой, владычицей морей вплоть до разгрома англичанами ее Непобедимой армады в 1586 году.

Время шло, и каждый раз по возвращении отца домой Андрюша с надеждой вглядывался в выражение его лица и каждый раз огорченно опускал глаза, понимая, что долгожданного результата нет.

А однажды в его отсутствие матушка привела отца в комнату сына, и тот даже ухмыльнулся, увидев содержание стола Андрюши, который, как оказалось, категорически запретил прислуге при уборке не то что перемещать, а даже прикасаться к его сокровищам. Бегло просмотрев собранную сыном литературу, Петр Иванович проникся еще большим к нему уважением, угадывая присущую ему самому целеустремленность. Он ориентировочно оценил стоимость собранной коллекции – а по-другому и нельзя было назвать это собрание раритетов! – и решил каким-нибудь образом возместить сыну финансовые затраты, которые явно превышали денежное содержание гвардейского офицера, потому как просто так он, Андрюша, скорее всего, денег не возьмет.

Затем присел в кресло сына и глубоко задумался, в то время как матушка, прижав руки к груди, чуть ли не со страхом наблюдала за ним, понимая, что именно сейчас решается судьба ее милого Андрюшеньки.

Некоторое же время спустя, когда батюшка вернулся со службы, сердце Андрюши екнуло: «Неужели?..» Петр Иванович между тем не спеша разделся и, перекрестившись на иконы в красном углу, пригласил сына в свой большой и уютный кабинет, обставленный стеллажами с книгами в дорогих кожаных переплетах с золотым тиснением, вход в который без его разрешения был раз и навсегда запрещен кому бы то ни было. Это была святая святых их большого дома. Именно здесь, в благоговейной тишине, Петр Иванович готовил и принимал самые важные и ответственные решения.

Сев в свое любимое кресло за изящным, заморской работы, письменным столом, кивнул сыну на кресло, стоящее напротив. И только тогда, видя ожидание и немой вопрос в его глазах, улыбнулся. Андрюша же, истерзанный долгим ожиданием и неопределенностью и сердцем понявший, что наконец что-то сдвинулось в решении его вопроса, не выдержал и разрыдался. Петр Иванович, явно не ожидавший такой реакции сына, растерянно смотрел на его вздрагивающие плечи и с болью в сердце понял, что же на самом деле творилось в душе его любимца в эти последние месяцы.

Когда же Андрюша несколько успокоился и, стыдясь своей минутной слабости, кротко взглянул на отца, то совершено неожиданно увидел в глазах этого, в общем-то, сурового и скупого на эмоции человека столько любви и нежности, что чуть снова не расплакался от счастья. Так молча и сидели два близких по крови и по духу человека, глядя друг другу в глаза. Слова здесь были совершенно ни к чему…

Наконец Петр Иванович, сглотнув комок, застрявший в горле, и для пущей солидности прокашлявшись, сообщил Андрюше главную новость.

– Довольно быстрое высочайшее утверждение проекта экспедиции на Дальний Восток и в Русскую Америку было связано не столько с просьбой членов правления Российско-Американской компании, сколько с назревшей необходимостью установления торговых отношений с Японией. Этого требовала политика укрепления влияния России в северотихоокеанском регионе. В то же время правительство императорской Японии проводило изоляционистскую политику, не допуская европейцев в свои порты за исключением голландцев, да и то только в Нагасаки. Необходимо было попытаться сломать эту традицию, тем более что Россия становилась для Японии практически единственным соседним европейским государством.

Однако направить миссию в Японию через Охотск или Петропавловск на каком-нибудь утлом суденышке значило заведомо обречь ее деятельность на неудачу, так как японцы уже видели большие голландские корабли, заходившие в Нагасаки. Поэтому появление в Японии русского трехмачтового военного корабля должно было, соответственно, вызвать уважение к стране, желавшей установить определенные с ней отношения. А тут как раз и подоспел проект Крузенштерна. Потому-то Александр I и торопил моряков с подготовкой этой экспедиции.

Возглавить торговую миссию в ранге полномочного посланника было поручено камергеру Николаю Петровичу Резанову, который стал отвечать не только за подбор членов миссии, но и был обязан принять активное участие в подготовке самой экспедиции. Я достаточно хорошо знаю этого молодого и энергичного вельможу, и как раз на сегодня с большим трудом добился у его превосходительства, вечно занятого неотложными государственными делами, аудиенции. Коротко выслушав мою просьбу и данную мною краткую характеристику твоих деловых качеств, он дал согласие на включение тебя в состав своей миссии.

Так что, Андрюша, Богом молю, постарайся не подвести меня.

– Что ты, батюшка! – горячо воскликнул тот. – Верь в меня, как в себя…

Он прямо-таки ел глазами отца, все еще не веря удаче, свалившейся на его голову. Свершилось – он действительно пойдет в кругосветное плавание в составе экспедиции! Ай да батюшка! «И небываемое бывает!» – вспомнил он возглас Петра I после захвата в 1703 году двух шведских кораблей в устье Невы. И действительно, казалось бы, невозможное стало реальностью. Андрюша даже суеверно ущипнул себя за мочку уха, чтобы убедиться, что это не сладкий сон.

А Петр Иванович, словно не замечая состояния сына, поведал необходимые тому данные о его новом начальнике.

– Николай Петрович Резанов родился в 1764 году, имеет придворный чин камергера, что в соответствии с Табелью о рангах приравнивается к флотскому чину контр-адмирала. В начале 90-х годов женился на дочери именитого купца Григория Ивановича Шелихова, одного из основателей официально оформленной в 1799 году Российско-Американской компании. После скоропостижной смерти Шелихова становится одним из главных пайщиков Компании и одним из ее учредителей, а с 1800 года после перевода ее правления из Иркутска в Петербург избирается главой ее правления.

Сухие официальные данные, за которыми скрываются перипетии жизни одного из ярких представителей государственных деятелей послепетровской России.

* * *

Теперь Андрюша денно и нощно все свободное от службы время посвящал изучению накопленных сокровищ. Начал изучать и звучный испанский язык, так как отплытие экспедиции в кругосветное плавание намечалось только на конец лета следующего, 1803 года, и времени на это было предостаточно. По этому случаю прикупил и давно присмотренные дорогостоящие старинные испанские книги, благо, что батюшка под каким-то предлогом всучил ему довольно крупную сумму денег, отказаться от которых в силу сложившихся обстоятельств он просто не смог.

А матушка только дивилась упорству сына. Она уже давно смирилась с принятым мужчинами решением и все никак не могла насмотреться на своего милого сердцу Андрюшеньку, отгоняя прочь мысль о предстоящей разлуке. Она даже шикала на дворовых, когда в доме, по ее мнению, становилось слишком шумно:

– Забыли, что ли, оголтелые, – молодой барин работает!

Сама же, отгоняя прислугу, приносила в комнату сына то кофе со сливками, то еще что-нибудь вкусненькое, а сама с чисто женским любопытством поглядывала на ворох книг и карт, над которыми корпел ее сынок. И умилялась: «Какой же он у меня умненький!» А однажды поздно вечером с наигранной строгостью сделала ему замечание, указывая на канделябры с оплывшими восковыми свечами:

– Ты, Андрюшенька, скоро разоришь семью – на тебя же свечей не напасешься! – но не выдержала и радостно рассмеялась, на что сын ответил ей благодарной и милой ее материнскому сердцу улыбкой.

* * *

И все же Андрюша как-то заглянул в Английский клуб, чтобы хоть несколько расслабиться от своих ежедневных бдений за письменным столом и сменить обстановку. Завсегдатаи клуба, друзья и просто приятели, радостно приветствовали его, приглашая к своим столикам. Но тут он встретился с устремленным на него взглядом. Ба! Да это же Фаддей Беллинсгаузен! Они дружески обнялись, приняли по маленькой. И Фаддей, несколько стесняясь, сообщил:

– Я наконец-то зачислен вахтенным офицером на шлюп «Надежда» под команду Крузенштерна, – и виновато опустил глаза, как бы боясь своей радостью ранить душу товарища.

– Ну что же, – после некоторой паузы спокойно ответил Андрюша, – значит, пойдем в плавание на одном корабле.

Мичман недоуменно посмотрел на гвардейского поручика. И только когда Андрюша пояснил, что он тоже зачислен, но в торговую миссию под команду Резанова, оба офицера откровенно и задорно рассмеялись, привлекая к себе внимание других посетителей клуба. Но для них в данный момент это не имело никакого значения…

Они снова крепко обнялись и долго стояли так, переживая бившую через край общую радость.

 

Глава II

К дальним берегам

Наконец настал столь долгожданный день.

Вся набережная была буквально забита респектабельной публикой. Родные, близкие, друзья и товарищи провожали в кругосветное плавание моряков и членов торговой миссии. Царило всеобщее радостное возбуждение, подогреваемое видом стоящих на Кронштадтском рейде «Надежды» и «Невы», готовых к дальнему походу.

Андрюша в партикулярном платье, столь непривычном для близких, стоял в окружении родителей и сестренок Машеньки и Катюши, испытывая одновременно чувства нетерпения к скорейшему выходу в открытое море и радости от присутствия столь близких для него людей. Батюшка молча взирал на своего любимца, понимая, что не увидит его несколько долгих лет. Матушка же все никак не могла наглядеться на своего Андрюшеньку, а когда тревожно переводила взгляд на застывшие на рейде шлюпы, то украдкой вытирала набежавшую слезу. А сестренки с девичьим восторгом смотрели на своего старшего брата, такого красивого и отважного, переполненные гордостью и желавшие непременно поделиться с кем-нибудь из окружающих своей радостью. Но у всех провожающих, как назло, были свои заботы и переживания.

Когда же с «Надежды» прозвучал пушечный выстрел, уходящие в плавание расцеловались со своими близкими и поспешили к своим катерам, стоявшим у берега, а оставшиеся осеняли их крестным знамением.

Наконец шлюпы снялись с якоря и стали под паруса, а когда те наполнились ветром, салютовали крепости семью выстрелами, на что им равным числом было ответствовано. На брандвахте – корабле, наблюдающим за выполнением установленных правил судами, прибывающими и выходящими из порта, – когда они мимо нее проходили, матросы были поставлены по сеткам вдоль ее борта, которые желали счастливого пути отважным мореплавателям троекратным, протяжным по флотскому обычаю, «ура!».

Здесь все в последний раз мысленно простились с провожающими, которые уже издали продолжали напутственно махать шляпами и платочками. Теперь они остались одни, и Андрюша почувствовал, что с этого момента каждый час, каждое мгновение будет удалять его от всего, что для него так дорого, и не смог удержаться от слез…

* * *

Начались морские будни. Андрюша договорился с Фаддеем и, испросив разрешения у капитана присутствовать на вахтах вместе с Беллинсгаузеном, стал постигать искусство управления парусным судном.

О, это была великая наука! Сколько же времени ушло только на изучение устройства судна и бесчисленного количества парусов трехмачтового шлюпа и их назначения! Казалось, запомнить всего было невозможно. Но от вахты к вахте все постепенно становилось на свои места, и Андрюша стал уже осваивать повороты судна с галса на галс. И чем больше познавал нового в управлении парусами, тем больше осознавал бездну знаний, которую еще надо было постигнуть.

Он испытывал большую признательность Фаддею, который был не только отличным моряком, но и умелым учителем, терпеливо и не спеша обучавшим его бесчисленным таинствам морской науки.

Особенно трудной была так называемая моряками «собака», то есть вахта с нуля до четырех часов утра, когда не только клонило ко сну, но и было почти ничего не видно. Хотя впередсмотрящие, самые зоркие и чуткие матросы, непрерывно вглядывались с салинга в пространство, лежащее перед судном, и вслушивались в шумы моря, чтобы, не дай Бог, не прозевать приближение корабля к надводным рифам. Здесь, в средних широтах, было еще терпимо, а вот в тропиках, как рассказывал своим офицерам Крузенштерн, было действительно так темно, хоть глаз выколи. И тогда приходилось убирать часть парусов, чтобы снизить ход судна.

Когда же подошли к датским проливам, капитан уже вообще не уходил с мостика. Он, да и все офицеры, хорошо помнили участь фрегата Тихоокеанской экспедиции, постигшую его именно в этих местах. А моряки во все века были, наверное, самыми суеверными людьми на свете. К этому их приучили превратности морской службы, когда в случае несчастья никто не мог помочь им, и приходилось рассчитывать только на свои собственные силы.

И хотя дул свежий норд-ост, шторма, слава Богу, не было. А когда благополучно минули Скагеррак, последний из датских проливов, и вышли в Немецкое море, Крузенштерн, оглянувшись на «Неву», послушно шедшую в кильватере за флагманом, широко и истово перекрестился, чему благоговейно последовали и все офицеры, находившиеся на шканцах, а затем спустился в свою каюту отсыпаться.

* * *

Однажды, когда шлюпы уже давным-давно минули пролив Ла-Манш, отделявший британские острова от материка, и бороздили воды Атлантического океана, в кают-компанию, где отдыхали офицеры, свободные от вахты, и члены торговой миссии, неожиданно вошел камергер Резанов в сопровождении Крузенштерна. По команде старшего офицера, хозяина кают-компании: «Господа офицеры!» все встали по стойке «смирно». Их редко видели присутствовавшие, так как пищу они принимали в своих каютах: Крузенштерн – в капитанской, а Резанов – в адмиральской. Поэтому их появление в кают-компании было целым событием.

Однако в процессе беседы на самые разные темы Резанов совершенно неожиданно поинтересовался успехами его подчиненного в освоении морских наук. Андрюша аж вспыхнул от такого внимания к своей особе. Он никак не предполагал, что камергер не только знал о его бдениях на мостике, но, оказывается, и следил за их результатами. По знаку капитана мичман Беллинсгаузен доложил:

– Поручик гвардии Шувалов по результатам совместных со мной вахт через самое малое время будет практически готов к самостоятельному исполнению обязанностей вахтенного офицера, обладая как достаточными для этого знаниями по управлению парусами и судном, так и хорошо поставленным командным голосом.

Резанов с некоторым сомнением обернулся к Крузенштерну, но тот подтвердил слова мичмана. Было видно, что камергер остался весьма довольным успехами поручика, убедившись к тому же и в верности характеристики, данной ему его отцом.

Андрюша же был на седьмом небе от счастья, но краем глаза все-таки отметил, как ревностно вспыхнуло лицо кадета Морского корпуса Коцебу, который хотя еще и не имел офицерского чина, но, будучи дворянином, был допущен в кают-компанию. Ведь он уже в следующем году должен быть переведен в гардемарины, но о самостоятельном несении им вахты пока не могло быть и речи. А тут какой-то франт-гвардеец через столь непродолжительное время плавания уже рекомендован в вахтенные офицеры. Какая несправедливость! И не мог кадет уразуметь, что кроме этих месяцев плавания за плечами поручика гвардии были годы военной службы и знания, которые ему, пятнадцатилетнему юноше, придется ох как долго еще постигать.

Теперь на вахтах Фаддей стал доверять Андрюше самостоятельно осуществлять не очень сложные маневры судна. Вахтенные унтер-офицеры и матросы давно привыкли видеть на мостике рядом с мичманом этого молодого человека, и когда он стал отдавать команды, то стали беспрекословно выполнять их.

При первом же самостоятельном повороте оверштаг, то есть переходе на другой галс при встречном ветре путем пересечения линии ветра носом шлюпа, кромки парусов заполоскали, и пришлось срочно спускаться под ветер, а затем, выбирая шкоты, потихоньку приводить судно к более острому углу относительно ветра. Андрюша даже вспотел от напряжения, еще раз убедившись в том, что как хорошо наблюдать за маневром судна, когда его проводит опытный моряк, и как трудно это делать самому. Однако Фаддей молча наблюдал за муками подопечного, не делая каких-либо замечаний или подсказок, хорошо помня и о своих мучениях еще в Морском корпусе на занятиях по морской практике.

Когда же судно устойчиво легло на заданный курс, Андрюша смущенно посмотрел на вахтенного офицера.

– Для первого раза не так уж и плохо, – констатировал мичман. – Допустил небольшую ошибку, но не растерялся и, не суетясь, тут же исправил ее. А это самое главное, – голосом офицера-инструктора Морского корпуса заключил Фаддей.

И с каждой последующей вахтой шлюп все более и более послушно подчинялся его командам – приходил опыт управления парусным судном.

* * *

Еще при подготовке к экспедиции Андрюша решил вести не только дневник, но и путевые заметки, в которых отмечал что-то необычное, приключившееся в плавании, а также свое отношение и оценку этому. Это решение основывалось на изучении отчетов о плаваниях многих мореплавателей, которым он в свое время уделил столько времени и внимания.

Конечно, не всегда хотелось после утомительных вахт корпеть над этими записями, но он поначалу заставлял себя делать это, а затем это вошло в привычку. Кроме того, предстояла остановка на Канарских островах, принадлежавших Испании, и ему очень не хотелось ударить в грязь лицом перед флотскими офицерами в знании испанского языка. Поэтому он в свободное время, кроме всего прочего, штудировал еще учебники и пособия по изучению этого языка.

Фаддей, иногда заходивший в его каюту, всячески поощрял его занятия, так как и сам вел собственные записи. Но самым интересным были задушевные беседы друзей с ученым натуралистом Лангсдорфом, входившим в состав экспедиции от Петербургской академии наук. Григорий Иванович, которому не было еще и тридцати лет, обладал столь глубокими фундаментальными знаниями по своей дисциплине, что они просто заслушивались его рассказами. Растительный и животный мир разных стран представлялся им столь реально, что создавалось впечатление, что они на самом деле были участниками его фантастических путешествий. Прокладывали себе дорогу в джунглях топорами и мачете; преодолевали реки, кишащие кровожадными пирайями; сражались с дикими зверями и громадными анакондами, стремившимися задушить их в своих смертельных объятьях; любовались длинноклювыми колибри, порхающими, словно бабочки, над душистыми цветками в поисках нектара.… Речь шла о Бразилии, в глубь которой он, Лангсдорф, собирался организовать научную экспедицию.

Это были часы наслаждения, которое они испытывали. А Григорий Иванович, наблюдая за завороженными лицами своих собеседников, неожиданно опускал их на грешную землю, имея в виду, что одно дело слушать рассказы, а другое – участвовать в самой экспедиции, когда вся черновая работа, все тяготы и неустроенность кочевой жизни остаются где-то там, в глубине будней.

И, будучи всего лет на пять старше и Фаддея, и Андрюши, предсказывал им, как они будут рассказывать молодым офицерам о своих приключениях в дальних морях и странах, напрочь забыв и об изнурительных бесчисленных вахтах на мостике шлюпа и в тропическую жару, и в холод северных широт, об употреблении пахнущей болотом питьевой воды, осточертевшей солонины и прогорклых сухарей. В памяти останутся только яркие впечатления, и благодарные слушатели будут слушать их с буквально открытыми ртами, благоговея перед столь знаменитыми мореплавателями и путешественниками.

Их импровизированные беседы чаще всего проходили в просторной кают-компании, уют которой непроизвольно настраивал на лирический лад под приглушенный аккомпанемент музицирующих на фортепиано ее посетителей. В самом начале плавания к их узкой компании пытался подключиться и кадет Коцебу, но разность в возрасте в десять – пятнадцать лет – и это в их-то молодые годы! – и некоторая его бесцеремонность в обращении с претензией на равенство, естественным образом исключили такую возможность. Может быть, это и обидело его, но, как говорится, это были уже его проблемы.

А когда экспедиция уже приближалась к Канарским островам, Григорий Иванович, как бы между прочим, сообщил им, что в соответствии с планом Петербургской академии наук предусмотрено восхождение на вершину Тенерифского пика высотой около одиннадцати с половиной тысяч футов (более трех с половиной километров) на острове Тенерифе, самом большом острове архипелага. При этом вскользь глянул на Андрюшу, глаза у которого сразу же загорелись нетерпеливо-мечтательными огоньками. Однако никаких конкретных предложений не последовало.

Тем не менее Андрюша уже «заболел» этим путешествием, решив, как и в случае с экспедицией, что ничего невозможного не бывает. И, обложившись книгами и картами из своего собрания, которые он, разумеется, взял с собой в плавание, приступил к изучению описаний этих дивных островов.

* * *

Через несколько дней на горизонте появился конус огромной горы, подымавшейся как бы прямо из океана, на самой вершине которой, ну, просто не верилось глазам, блестели в лучах южного солнца полосы снега. Это и был Тенерифский пик.

Вечером того же дня при входе в гавань городка Санта-Крус, административного центра острова Тенерифе и всех Канарских островов, «Надежда» приветствовала крепость семью пушечными выстрелами, на что та ответила равным количеством. Крузенштерн облегченно вздохнул, так как по собственному опыту знал, что испанцы зачастую пренебрегали правилами морской этики, то ли экономя порох, то ли просто по причине пренебрежения к флагу прибывающих судов. А ведь здесь Андреевский флаг, между прочим, видели впервые.

Андрюша уже знал, что моряки всех стран очень ревностно относились к взаимному отданию приветствий, а уж военных кораблей тем более. И если крепость не отвечала равным количеством пушечных выстрелов, то корабль непременно ложился в дрейф, и к ее коменданту посылался офицер для истребования равного ответствования.

Вообще же по морским правилам купеческие суда должны были первыми приветствовать любой военный корабль, а военный корабль низшего ранга – военный корабль более высокого. Например, бриг первым приветствовал корвет, а корвет, в свою очередь, – фрегат и так далее. И если, не дай бог, эти правила нарушались, то по борту открывались пушечные порты, из которых угрожающе выдвигались стволы корабельных пушек, готовых к отмщению обидчика. Этим особенно отличались английские моряки, чрезвычайно ревностно относившиеся к чести своего военно-морского флага и не прощавшие никому даже самого малого ущемления его достоинства. А как же могло быть иначе, ведь Англия была царицей морей. И не зря ее государственный гимн начинался словами: «Правь, Британия, правь морями!»

Россия же впервые вышла в Мировой океан, и Крузенштерн отчетливо понимал, какая ответственность легла на его плечи по защите чести Андреевского флага. Потому-то так и переживал, как же его встретят в первом порту за пределами Европы.

* * *

Когда же стали на рейде на якорь и вся суета, связанная с приходом в порт, улеглась, Григорий Иванович пригласил Андрюшу к себе в каюту.

– Руководство экспедиции, – полуофициально сообщил он, – приняло решение включить вас в группу по восхождению на Тенерифский пик. Руководить группой буду я. В нее включены также два матроса в качестве носильщиков.

– Конечно, по вашей рекомендации, Григорий Иванович? – просиял Андрюша.

– Вы так радуетесь, будто я приглашаю вас на увеселительную прогулку по морскому берегу в тени раскидистых пальм, – не сдержал улыбки натуралист. – Решение в отношении вас, Андрей Петрович, принято с учетом того, что вы пока свободны от служебных обязанностей и, кроме того, сможете общаться по-испански с местными жителями.

– Покорнейше благодарю вас за столь лестное для меня приглашение.

– Почему же все-таки «лестное»? – не унимался тот.

– Да потому, милейший Григорий Иванович, что даете мне прекрасную возможность проверить себя в настоящем деле.

Видимо, удовлетворившись ответом, Григорий Иванович уже по-деловому сообщил, что на сборы отведено всего три дня, за время которых они должны успеть нанять проводника из коренных жителей, гуанчей, которые, к счастью, тоже говорят на испанском языке.

К своей великой радости Андрюша убедился, что гуанчи понимали его, и он, иногда, правда, запинаясь, подыскивая нужные слова, вполне успешно вместе с Григорием Ивановичем наняли проводника, а заодно и четырех верховых лошадей. У натуралиста отлегло от сердца:

– Полиглот вы наш, дорогой Андрей Петрович! Выручили! Ведь иначе нужно было бы нам нанимать и переводчика, а это и накладно, и, к тому же, лишняя обуза. Да и где его найдешь в этой глуши, когда русских-то здесь никогда и не видывали?

* * *

В поход экспедиция, как неизменно называл группу восхождения Григорий Иванович, вышла ранним утром, пока еще не наступила изнуряющая жара. Впереди, на юге, казалось бы, совсем рядом, возвышался конус Тенерифского пика, хотя на самом деле до его подножия было не менее двадцати верст.

Участники экспедиции в самом бодром настроении верхом на лошадях двигались за едущим впереди проводником. Но более всех радовались походу матросы, хоть на некоторое время оторванные от рутины корабельной жизни и догляду бдительных унтер-офицеров. Кроме того, будучи выходцами из крестьян, они не могли нарадоваться общению с лошадьми, ласково похлопывая по их шеям. А во время кратковременных остановок, когда нужно было поправить перекинутые через их спины тюки со спальными мешками, теплой одеждой, самой необходимой посудой и провизией, украдкой поглядывая на их благородия, баловали своих любимцев сухарями, предусмотрительно припасенными на шлюпе при содействии сердобольного баталера, того же, как и они сами, социального происхождения.

Хорошо знакомая проводнику тропа вилась вначале между, казалось, бесконечными плодовыми деревьями, а затем, по мере увеличения наклона местности, пошла уже лесом. Но не таким густым, как в средней полосе России, и без привычных елей, сосен, берез и дубов. Что и говорить – чужая сторона. Да и щебет птиц был не тот. Но особо выделялось пение канареек, желтыми шариками перелетавших с ветки на ветку. И хотя они уже давно были завезены в Европу и одомашнены для услаждения слуха привередливых хозяев, их количество в естественной среде обитания приятно удивляло.

Слева уже стали заметно возвышаться горы, увеличиваясь в размерах по мере продвижения экспедиции, а Тенерифский пик, бывший все еще впереди, угрожающе занимал уже большую часть неба. А тропа тем временем становилась все круче и круче.

Наконец по команде Григория Ивановича у ручейка с девственно-чистой водой был сделан привал, так как стало припекать, да и лошади заметно притомились. И теперь они, разнузданные, мирно паслись, поедая траву, гораздо более сочную, чем в долине. Андрюша с наслаждением улегся в тени большого дерева, пока матросы готовили нехитрую еду, а Григорий Иванович тем временем неутомимо рыскал по окрестностям стоянки, присматриваясь к растительности и с нескрываемым интересом рассматривая каких-то букашек в лупу, с которой так и не расставался. «Натуралист, он и есть натуралист», – снисходительно рассудил Андрюша сквозь набежавшую дрему.

Слегка подкрепившись, путешественники обмыли лица прохладной горной водой, наполнили ею фляжки и, оседлав лошадей, двинулись дальше. Через некоторое время, как-то сразу, лес кончился, и они выехали на прекрасные альпийские луга. Здесь дул слабый живительный ветерок, и, несмотря на то что солнце было почти над головой, было не так нестерпимо жарко.

Григорий Иванович то и дело соскакивал с лошади, собирая какие-то листочки-цветочки для гербария. На его обычно спокойном лице теперь уже блестели глаза азартного охотника. Еще бы! Здесь, в каких-то пятистах верстах от Северного тропика, оказаться в зоне растительности, характерной для не таких уж и высокогорных районов Средней Европы. Душа ученого чуть ли не пела от радости.

Когда же они подъехали к границе альпийских лугов и перед ними теперь высились только каменные громады, проводник неожиданно наотрез отказался ехать дальше. И не столько потому, что не знал далее тропы, сколько из-за табу для гуанчей подниматься к вершине этой горы, так как они оттуда живыми уже не вернутся. И Григорий Иванович с Андрюшей поняли, что переубедить его в своем решении невозможно. Матросы же, стоя в сторонке и слыша перебранку господ с проводником, только суеверно и истово крестились. Что же еще за напасть такая…

Было решено оставить несговорчивого проводника здесь, а самим, уже вчетвером, продолжить восхождение на вулкан. При этом гуанча предупредил, что будет ожидать их здесь только три дня, не считая сегодняшнего, а затем вернется домой, сообщив капитану об их гибели. Андрюшу аж передернуло, когда он представил себе лица Крузенштерна и Резанова при этом сообщении, но попытки продлить срок ожидания не увенчались успехом, так как проводник убежденно считал, что они вообще никогда не вернутся с этой проклятой его предками горы.

Это было очень существенным ограничением времени их пребывания на склонах вулкана, но в то же время, что делать? Ведь если они не уложатся в срок, отведенный проводником, то последствия этого будут самыми печальными. В общем, как ни крути, сами виноваты, что заранее не оговорили этот вопрос при найме проводника.

– Ну что же, Андрей Петрович, будем поспешать, – озабоченно подвел итог Григорий Иванович, и группа двинулась в дальнейший путь. Было видно, что это не вызвало особого энтузиазма у матросов, но привычка к дисциплине и, особо, уверенность их благородий в окончательном успехе экспедиции, несколько приободрили их.

Однако, по прошествии некоторого расстояния уклон стал столь крутым, что всадникам пришлось спешиться и вести лошадей на поводу. Остановки, чтобы перевести дух, становились все чаще, а солнце неумолимо клонилось к горизонту, и Григорий Иванович, учитывая практическое отсутствие сумерек в этих широтах, присматривал подходящее место для ночлега.

Кое-как поужинав и забравшись в спальный мешок, Андрюша, поеживаясь от прохладного воздуха, только и успел, что увидеть нависшие прямо над ним огромные, чуть ли ни с кулак, южные звезды, перед тем как буквально провалиться в глубокий сон смертельно уставшего человека.

* * *

Чуть только рассвело, Григорий Иванович бесцеремонно растолкал своих спутников. Дальше подниматься на гору, нависшую над ними, предстояло только им двоим. Матросы же с лошадьми останутся здесь, благо место для временной базы было выбрано весьма удачно.

Сейчас, ранним утром, на этой высоте было весьма прохладно, но как потом подниматься на эту крутизну в морских свитерах? Посоветовавшись, решили, пока будет возможно, идти в них, а затем снять и оставить на каком-нибудь видном месте, чтобы захватить при спуске.

Взяв притороченные к седлам посохи, ножи, фляжки с водой, сухари, по куску рафинада, блокноты и карандаши, присели на дорогу. Затем, перекрестясь, двинулись в путь, а матросы провожали их печальными взглядами чуть ли ни как покойников, помня слова проводника, так запавшие в их суеверные православные души.

* * *

Подниматься вверх даже после отдыха было очень тяжело, и вскоре они сняли свитеры, положив их на хорошо выделяющуюся среди окружающих камней вулканическую бомбу. Вокруг были базальты, омываемые потоками застывшей лавы. Как ищейка, Григорий Иванович выбирал наиболее подходящий путь, и они, задыхаясь от недостатка кислорода, все-таки, хоть и медленно, продвигались вперед.

Солнце уже подходило к зениту, а вершина вроде бы и не приближалась. Григорий Иванович все чаще во время кратковременных остановок доставал из карманчика у пояса серебряные часы на серебряной же цепочке и, шевеля губами, делал какие-то расчеты.

– Ну что, Андрей Петрович, до кратера мы, конечно, доберемся. А вот как быть дальше, это большой вопрос.

– Давайте доберемся до вершины, а там и посмотрим, что делать, – философски изрек усталый Андрюша.

– И то верно!

Подъем продолжался, пока они не вышли на довольно широкую, саженей в две, площадку. Не успел Андрюша присесть на ближайший камень, как раздался восторженный возглас спутника:

– Андрей Петрович, Андрей Петрович!

Григорий Иванович стоял у почти отвесной стены, зачарованно глядя перед собой. Подойдя к нему, Андрюша был поражен не меньше его. На каменной стене были отчетливо видны высеченные кем-то и, как видно, очень давно какие-то знаки и фигурки. А ученый все никак не мог успокоиться:

– Это же мировое открытие! Эти таинственные надписи могут рассказать об очень и очень многом! Какая удача!

И удивленно глядя на Андрюшу, неожиданно произнес:

– А на какой ляд нам теперь сдалась эта вершина?

Неопределенно пожав плечами, он, все еще находясь в большом возбуждении, предложил начать немедленно делать зарисовки наскальных надписей.

Андрюша улыбнулся:

– Григорий Иванович, а может быть, сначала немного отдохнем, не то, не дай бог, руки дрожать будут. Как бы чего не напутать.

Тот глянул на него и задорно рассмеялся.

Передохнув, они вооружились блокнотами и, по предложению Григория Ивановича, стали срисовывать надписи в две руки, то есть раздельно, чтобы впоследствии при их расшифровке избежать возможных пропусков и ошибок, сравнивая обе копии. Трудились молча, не спеша, прекрасно понимая цену возможным неточностям.

* * *

Закончив работу, засунули за пазухи блокноты с драгоценными записями и, сев на камни, достали съестные припасы. Григорий Иванович, запивая из фляжки сухари с кусочками рафинада, вслух размышлял:

– Тенерифский пик является действующим вулканом, подтверждением чему является вон та расщелина в дальнем конце площадки, из которой сочатся какие-то газы, то есть налицо наличие фумаролы.

Андрюша возмущенно вскочил:

– Извольте объясниться, почему я об этом узнаю только сейчас?

– Да потому, уважаемый Андрей Петрович, – спокойно ответил тот, – что я и сам только что обнаружил ее, отойдя туда по малой нужде.

– Это не опасно? – несколько успокоившись, спросил Андрюша.

– Думаю, что не очень. Ведь мы здесь находимся довольно длительное время, и явных признаков отравления у нас пока не наблюдается.

– А может быть, эти газы обладают каким-нибудь замедленным действием?

– Навряд ли. Мне представляется, что химический состав газов может периодически изменяться в зависимости от активности процессов, происходящих внутри земной коры. Однако ни здесь, ни на подступах к этой площадке мы не обнаружили никаких признаков гибели людей или животных. Так что табу, наложенное на посещение этих мест аборигенами, имеет какие-то другие корни, о которых, вполне возможно, могут рассказать наскальные надписи при их расшифровке.

Строгая логика рассуждений ученого окончательно успокоила Андрюшу. Эх, знать бы, о чем сообщается в этих надписях…

– Вполне очевидно, – между тем продолжал свою прерванную мысль Григорий Иванович, – что последнее извержение вулкана произошло очень и очень давно, иначе наскальные надписи были бы, с большой долей вероятности, уничтожены. Но теперь эти таинственные надписи будут сохранены для потомков.

– От всей души поздравляю вас с этой замечательной находкой! – несколько торжественно произнес Андрюша, с удовольствием пожимая руку ученого.

– Нас, – уточнил Григорий Иванович. – Теперь в научных кругах многих стран будут в ходу две их копии – моя и ваша.

Глянув на так и непокоренную вершину, он усмехнулся:

– То-то будет удивлен наш проводник, увидев нас живыми и невредимыми, да еще раньше срока.

И они стали не спеша спускаться по крутому склону вулкана.

* * *

Шлюпы, слегка накренившись на правый борт, резво рассекали воды Атлантического океана. Их команды, отдохнувшие и вдоволь накупавшиеся, бодро несли вахтенную службу. Но главным событием по-прежнему были удивительные результаты экспедиции по восхождению на Тенерифский пик.

Когда ее члены триумфаторами вернулись на «Надежду», то почти сразу же были приглашены Резановым в свою адмиральскую каюту. Внимательно и с большим интересом рассматривая копии наскальных надписей, он удовлетворенно хмыкнул:

– То-то заерзают толстыми задами заморские академики! А испанцы?! Более трех веков владеют Канарскими островами и не удосужились обследовать высочайшие их вершины, хранящие сокровища всемирного масштаба. Позор, да и только! Впрочем, – и он безнадежно махнул рукой, – их всегда интересовало только золото.

Выяснив, что Григорий Иванович собирается переслать копии в Петербургскую академию наук для их тщательного изучения и расшифровки, в задумчивости побарабанил пальцами по столу.

– Думаю, что столь ценные бумаги надобно переслать в Петербург дипломатической почтой, а еще лучше курьером.

И с лукавством глянул на Андрюшу:

– Может быть, столь ответственное задание поручить вам, Андрей Петрович?

Тот вскочил, как ужаленный, с покрасневшим от обиды лицом.

– Шучу, шучу… Как же можно посылать курьером столь знатного морехода, да к тому же покорителя заоблачных вершин.

Григорий Иванович деликатно улыбнулся, а Андрюша не знал, что ему делать: то ли радоваться, то ли огорчаться.

А Николай Петрович уже серьезно подытожил:

– Этим делом займется наш генеральный консул по прибытии нашему в Бразилию. Я же для верности отпишу относительно вашего вопроса президенту Петербургской академии наук. А вам, господа, большое спасибо за содеянное вами благое дело во славу Отечества…

* * *

Во время вахт Фаддея Андрюша по-прежнему был на мостике. Его внимание уже давно привлекли летучие рыбы, изредка залетавшие на палубу, но по большей части на руслени. Матросы вахтенной смены тут же, ругаясь, выбрасывали их за борт – не дай бог, если их заметит боцман. Порядок на верхней палубе – святое дело! Это они усвоили с первых же дней службы на флоте, а боцманский кулак только укреплял в них веру в справедливость неписаных морских законов.

Однако по мере приближения к экватору летучие рыбы все чаще и чаще стали падать на палубу шлюпа. Душа Андрюши возмутилась такой расточительности природы, и после смены с вахты отыскал Григория Ивановича. Но его вопрос о летучих рыбах и, тем более, об их съедобности несколько озадачил натуралиста. Тем не менее он подробно поделился с Андрюшей своими знаниями о них.

– Летучие рыбы – теплолюбивые стайные пелагические рыбы, – начал он свои пояснения тоном заправского лектора.

– ???

– Пелагические – значит живущие в толще воды открытого моря, – извинился за свой академизм Григорий Иванович и продолжил: – Питаются они мелкими планктонными организмами, – и вопросительно взглянул на Андрюшу, но тот утвердительно кивнул, – а посему вполне пригодны для употребления в пищу. Обитают главным образом в тропических и субтропических водах Атлантического, Индийского и Тихого океанов. Однако они, в свою очередь, служат добычей многих хищных рыб, особенно тунцов различных видов, а в Атлантическом океане и бонитов, то есть макрелей. Значительно уступая хищникам в скорости, летучие рыбы при их нападении выпрыгивают из воды и парят над ней за счет грудных плавников, приспособленных к планирующему полету. При этом могут пролетать по воздуху более пятидесяти саженей и взлетать на высоту до пяти саженей, чего вполне хватает для попадания на палубу кораблей.

И только после этого поинтересовался, зачем же все это потребовалось Андрюше. Тот объяснил, что только за время вахты, то есть за четыре часа, на палубу падает до десятка летучих рыб размером до двух пядей каждая. И если их собирать в какую-нибудь емкость с забортной водой, то можно за сутки набрать количество, достаточное для приготовления отменного второго для всей кают-компании. Ведь это же свежая рыба, а не осточертевшая солонина!

У Григория Ивановича загорелись глаза, и Андрюша понял, что в его лице приобрел надежного союзника. Теперь только оставалось убедить Крузенштерна в принятии этой идеи.

Иван Федорович внимательно выслушал их и призадумался. Идея сама по себе была очень заманчивой, однако…

– Я что-то не припомню, чтобы моряки употребляли в пищу летучих рыб. Может быть, это связано с недостаточным их количеством. Ведь мне приходилось плавать в тропических водах на фрегатах, высота бортов которых почти в два раза больше, чем у шлюпа, и это было непреодолимым препятствием для летучих рыб. А на малых судах типа китобойных площадь палубы гораздо меньше.

Было очевидно, что ему очень не хочется попасть впросак. И он мучительно искал подходящее решение. Наконец Иван Федорович поднял глаза на собеседников.

– Сделаем так. Я прикажу собирать летучих рыб, а вы, Григорий Иванович, как ученый натуралист будете делать их замеры, взвешивания и так далее в научных целях. И если их количество окажется достаточным, то как отработанный научный материал передадим этих самых рыб на камбуз. Ведь, в самом деле, не пропадать же такому добру? – невинно улыбнулся капитан. – И еще одно непременное условие. Убедительно прошу вас, господа, чтобы эта маленькая тайна осталась только между нами.

И вот теперь матросы вахтенной смены усердно собирали летучих рыб в довольно большой брезентовый чан с морской водой, а Григорий Иванович не менее усердно замерял и взвешивал их, перекладывая в другой такой же чан и делая записи в тетради. Ну чем ни научный эксперимент?

Изредка подходил Андрюша, интересуясь результатами. Было, как всегда, безоблачно, дул устойчивый норд-ост, характерный для этих широт, волнение водной поверхности практически отсутствовало, и летучие рыбы с завидным постоянством шлепались на палубу. Все это обнадеживало. Однако для ужина рыб было еще маловато, поэтому решили «научный эксперимент» продолжить и на следующий день.

И вот к обеду на другой день натуралистом было «отработано» более пятидесяти рыб, и их торжественно отнесли на камбуз, где опытные коки разделали их и поджарили. А когда в кают-компанию внесли подносы с заманчиво подрумяненными жареными рыбами, восторгам не было предела. Все присутствующие дружно благодарили Григория Ивановича за успешный эксперимент и за пользу науки для мореходства, в то время как заговорщики обменивались многозначительными взглядами.

Но, к удивлению Андрюши, натуралист и на самом деле так заинтересовался этим экспериментом, что продолжил его и в дальнейшем, благодаря того за идею, давшую возможность написать научную статью о летучих рыбах, которую он собирался опубликовать после возвращения из плавания. Таким образом были убиты сразу два зайца, и почти регулярно через каждый день на стол кают-компании поступала только что «пойманная» свежая рыба.

* * *

По мере приближения к экватору моряков все больше охватывало возбуждение. Ведь его пересечение было не только чисто географическим событием. По установившейся во всех морских державах традиции моряк, пересекший экватор, приобщался к высшему морскому сообществу, что подтверждалось особым обрядом и выдачей соответствующей грамоты.

Руководил этим обрядом бог морей Нептун, на исполнение роли которого назначался моряк, уже ранее пересекавший экватор. Но в составе экспедиции были только два таких моряка: Иван Федорович Крузенштерн, капитан «Надежды», и Юрий Федорович Лисянский, капитан «Невы». Поэтому именно на них и выпала роль руководителей этого обряда на своих шлюпах.

На высоком троне восседал Нептун с длинной бородой из пакли, короной на голове и трезубцем в руке. Его окружала свита из морских чудищ и бойких помощников. Перед ним простиралась купель, сооруженная из запасного паруса на растяжках и окруженная моряками, которым предстояло пройти морское крещение. На мостике с секстаном в руках колдовал штурман.

И когда раздалось долгожданное: «Широта ноль!», Нептун ударил трезубцем о помост. Тотчас его помощники с визгом и улюлюканьем подхватили на руки камергера Резанова как старшего по чину и бухнули в купель с морской водой. Над шлюпом пронеслось торжествующее «ура!». Те же помощники Нептуна помогли камергеру выбраться из купели, и тот, оставляя потоки воды, стекавшие с его одежды, поднялся к трону. Здесь виночерпий поднес ему чарку, и Николай Петрович, перекрестясь, осушил ее. А Нептун торжественно вручил ему именную грамоту, официально подтверждающую приобщение его к избранным морского сообщества. И опять воздух содрогнулся от многоголосого «ура!».

Затем в купель последовал старший офицер и так далее по чину вплоть до счастливого юнги. И все это сопровождалось радостными возгласами участвующих в славном морском празднике.

Переодевшись и приведя себя в порядок, Андрюша, возбужденный и радостный, поспешил в каюту Фаддея. Друзья обнялись, поздравляя друг друга.

– Никак не могу поверить, Андрюша, что таинство морского посвящения уже свершилось, – делился своими впечатлениями Фаддей. – Ведь знали же, что мы на подходе к экватору, и все равно это случилось как-то неожиданно. Ну, точно так же, как и производство в офицеры в Морском корпусе. Странно все-таки устроен человек, – задумчиво добавил он.

– А это всегда так бывает, когда ждешь чего-то великого, – успокоил друга Андрюша. – Не мы первые, не мы и последние. Так есть и так будет всегда во все времена, – с сияющими от счастья глазами философствовал он, обнимая Фаддея.

– Пора поторапливаться, – вдруг заспешил мичман, одергивая парадный мундир и поправляя у пояса морскую саблю. – До времени сбора в кают-компании, объявленного старшим офицером, осталось всего ничего. А опаздывать, во всяком случае, мне, флотскому офицеру, как-то ни к чему, – не удержался от дружеской подковырки Фаддей.

По случаю столь праздничного обеда в кают-компанию прибыли и Резанов с Крузенштерном, что еще больше усилило необычайность происходящего. Многочисленные тосты и здравицы следовали один за другим, но хмель не брал пирующих. Все и так, без вина, были хмельны от щедро выпавших на их долю радости и счастья. Это событие было не просто разнообразием в рутине повседневной флотской жизни. Это было триумфом моряков, впервые в истории русского флота пересекших экватор, участвуя в кругосветном плавании.

* * *

Волнения, связанные с пересечением экватора, уже улеглись, и корабельная жизнь вошла в обычное русло. Шлюпы по-прежнему шли курсом на гавань бразильского города Дестеро, но уже в Южном полушарии, и моряки могли по ночам наблюдать легендарный Южный крест, главное созвездие южного звездного неба, который уже довольно высоко поднимался над горизонтом.

После окончания очередного завтрака в кают-компании старший офицер неожиданно обратился к Андрюше:

– Андрей Петрович, у нас приболел лейтенант Головачев. Не могли бы вы заменить его на вахте?

– Так точно, господин лейтенант! – уже официально ответил вскочивший со своего места Андрюша с забившемся от волнения сердцем.

– Вот и отлично! Заступайте на вахту в двенадцать ноль-ноль.

Андрюша инстинктивно поискал глазами Фаддея, как бы ища так нужной ему поддержки, а тот, подмигнув, незаметно показал большой палец.

Все! Спокойная жизнь закончилась. Одно дело управлять парусами в присутствии Фаддея, который в случае чего мог помочь быстро исправить допущенную ошибку, и совсем другое быть на мостике одному, чувствуя только настороженность рулевого, вроде бы спокойно стоящего у штурвала. Но в то же время он так стремился к самостоятельной вахте, неоднократно проигрывая про себя свои действия в критических ситуациях! «Бог не выдаст – свинья не съест», – философски подытожил свои мучительные размышления новоиспеченный вахтенный офицер.

Выслушав напутственные наставления Фаддея, Андрюша, как и положено, к двенадцати часам с полуденным боем склянок поднялся на мостик. Сдающий вахту мичман, безусловно, предупрежденный о новом вахтенном офицере, четко доложил:

– Курс зюйд-зюйд-вест, ветер умеренный зюйд-ост, шлюп идет полный бейдевинд левого галса, скорость шлюпа девять узлов. Вахтенная команда в полном составе. Вахту сдал!

– Вахту принял!

– С первой вас самостоятельной вахтой, Андрей Петрович! – уже по-дружески поздравил мичман под трель боцманских дудок, оповещавших о смене вахты.

– Спасибо, Степан Михайлович!

С этого момента он целиком и полностью отвечал за удержание судна на генеральном курсе, а также за его безопасность.

Про себя же Андрюша с большим удовлетворением отметил, что ветер ровный и менять направления не будет, так как они находились в зоне действия пассатов, воздушных течений в тропических широтах океанов, сравнительно устойчивых в течение всего года. А это значит, что лавировать, меняя галсы, не придется.

Он еще раз, но уже внимательнее, осмотрел свое хозяйство. Паруса наполнены, их кромки не полощутся, унтер-офицер вахтенной смены с боцманской дудкой на груди и лихо закрученными усами «ест глазами» начальство, то есть его, вахтенного офицера, ожидая приказа для исполнения. «Что же думает этот опытный служака, глядя на нового вахтенного офицера в партикулярном платье? Да, наверное, ничего и не думает, – решил Андрюша. – Господам, мол, видней. А его дело маленькое. Раз стоит его благородие на мостике, значит, так и надо, а ты, стало быть, только и знай, что исполнять его приказы».

И рулевой стоит, как истукан, бровью не ведет, лишь изредка поворачивая штурвал влево-вправо.

– Рулевой, курс? – решил хоть как-то проверить свою власть Андрюша.

– Зюйд-зюйд-вест, ваше благородие! – мельком глянув на картушку компаса, доложил тот.

– Так держать!

– Есть так держать!

«В своем полку командовал полуротой, а здесь трехмачтовым парусником! – усмехнулся он про себя. – Эх, то ли еще будет…»

На руслени шлепнулась летучая рыба, и выскочивший откуда-то матрос ловко бросил ее в чан с водой. И так каждый раз. Было видно, что матросам нравилось это занятие – хоть какое-то разнообразие.

Появившийся на верхней палубе Григорий Иванович приветливо помахал Андрюше и, присев у чана, принялся за свои научные эксперименты. «Это же надо, как зацепило натуралиста?» – искренне удивился он.

А через некоторое время на мостик поднялся Фаддей. Как раз он и должен был принимать у него вахту в шестнадцать часов. Все было в полном порядке, и друзья мирно беседовали, обдуваемые ласковым морским ветром. Присутствие Фаддея сразу же создало привычную обстановку их совместных вахт, с той лишь разницей, что теперь обязанности вахтенного офицера исполнял уже он, Андрюша.

Наведался и старший офицер. Андрюша четко доложил ему об обстановке, и тот, осмотревшись, остался доволен.

Солнце уже заметно сдвинулось от зенита в сторону горизонта, и стало не так жарко. Еще раз достав из кармашка луковицу часов, убедился, что приближается время смены вахты.

Наконец раздались шаги Фаддея, поднимающегося по трапу на мостик одновременно с боем склянок. Андрюша по полной форме доложил обстановку.

– Вахту сдал!

– Вахту принял!

И тут же дружно заверещали боцманские дудки, оповещая о смене вахты, а по палубе разбежалась дробь матросских ног меняющихся смен. Друзья обнялись, и Андрюша с сознанием выполненного долга направился в свою каюту. Отдыхать.

Перед началом ужина в кают-компании старший офицер поздравил новоиспеченного вахтенного офицера с первой самостоятельной вахтой, и присутствовавшие одобрительно зашумели, пожимая ему руку.

С тех пор теперь уже не Андрюша, а Андрей Петрович нес вахты наравне с офицерами шлюпа.

 

Глава III

Здравствуй, Тихий океан!

Бразилия осталась позади, и шлюпы под всеми парусами шли на юг вдоль берегов Патагонии. Замена мачты на «Неве» надолго задержала их в Дестеро, и Крузенштерн торопился, так как у мыса Горн скоро должна была закончиться более или менее спокойная погода, на смену которой придут ураганные ветры.

Чем дальше продвигались на юг, тем становилось прохладнее, а затем и откровенно холоднее. А уже при подходе к Огненной Земле заштормило, и несение вахты на мостике превратились в сущую пытку. Это тебе не тропики, когда можно было неделями идти, ни разу не меняя галса. А теперь при непрестанном изменении силы ветра только успевай убавлять или прибавлять парусов, да следить за горизонтом, чтобы, не дай бог, не пропустить надвигающегося шквала, то есть порыва ветра ураганной силы. И тогда можно было потерять не только паруса, изорванные в клочья, но и мачты.

Меняясь с вахты, Андрей Петрович буквально падал на кровать. Не хотелось ни есть, ни видеть кого-либо. Но молодость брала свое, и когда через час к нему в каюту заглядывал Фаддей, он был рад видеть друга. Так было и сейчас.

– Очухался, мореплаватель? – вполне серьезно спросил тот, зная состояние после вахты по собственному опыту. – Пойдем «поднимать на крыло» Григория Ивановича.

– С превеликим удовольствием, мичман! – и, подумав, уточнил, – если только сможем.

Дело в том, что натуралист очень плохо переносил даже легкую бортовую качку. А сейчас, в шторм, судно не просто качало с борта на борт, а просто-напросто бросало его из стороны в сторону, и оно, как бы зависнув на несколько мгновений на вершине огромной волны, проваливалось затем в пропасть между ними, содрогаясь всем корпусом.

Андрей Петрович оказался прав. Когда они, постучав в дверь его каюты, приоткрыли ее, Григорий Иванович пластом лежал на кровати, и его тело безвольно моталось из стороны в сторону в такт качке. Увидев их, он попытался улыбнуться, а когда из этого ничего толкового не получилось, слабо махнул вялой рукой и чуть ли не прошептал:

– Извините, друзья, я, кажется, не в форме…

* * *

На свою очередную вахту Андрей Петрович заступал ровно в восемь ноль-ноль. На мостике были и капитан, и старший офицер. Оказалось, что буря раскидала шлюпы, и они потеряли друг друга из вида. Так что выходить в Тихий океан им предстояло в одиночку.

Справа по курсу уже виднелась огромная черная скала с белым султаном брызг разбивавшихся у ее основания пенистых волн.

Мыс Горн! Сколько же трагических историй, связанных с этим легендарным мысом, прочитал Андрюша в свое время. Сколько мореходов боролось с бурями при прохождении мимо этого утеса, и останки скольких кораблей лежат на морском дне подле него? Одному Богу известно… И вот он, поручик гвардии, наяву видит его во всей своей ужасающей красе с уходящей из-под ног палубы русского корабля. Видит одним из первых русских мореходов. Разве не стоило только ради этого так упорно добиваться участия в экспедиции, взвалить такую обузу на своего горячо любимого батюшку?!

Подходило время поворота через фордевинд – мыс Горн был уже на траверзе правого борта. У Андрея Петровича засосало под ложечкой – вроде бы и не такой уж сложный поворот, но в такой шторм, да еще в присутствии капитана и старшего офицера…

– С вашего разрешения, Андрей Петрович, я сам выполню поворот, – деликатно произнес Крузенштерн. – Есть у меня желание самому вывести «Надежду» в Тихий океан.

У того отлегло от сердца.

– Пройду, пожалуй, мористее, – вслух рассуждал капитан, – от беды подальше.

И его можно было понять – гребни волн у черной скалы поднимались выше мачт шлюпа.

Наконец прозвучали команды, и «Надежда» как бы нехотя, переваливаясь с борта на борт в пене брызг от верхушек волн, гуляющих по ее палубе, повернула вправо. Мыс Горн стал уходить по правому борту в сторону кормы.

– Проскочили! – облегченно вздохнул Крузенштерн и истово перекрестился.

Все офицеры, как бывшие на мостике, так и теснившиеся на шканцах, последовали его примеру.

Перед ними лежал бескрайний Тихий океан…

* * *

Однако и после выхода в Тихий океан буря, преследовавшая «Надежду» от мыса Горн, не утихала в течение многих дней, относя ее все дальше и дальше на запад. «Неву» в этом хаосе беснующихся волн они так и не обнаружили. Поэтому надеялись встретиться с ней у острова Пасхи, где было назначено рандеву обоих шлюпов. Но чтобы подойти к этому одинокому острову в юго-восточной части Тихого океана, Крузенштерну пришлось бы повернуть «Надежду» на восток и идти короткими галсами против ветра, теряя драгоценное время. Ведь длительная задержка в Дестеро ломала весь график плавания. А он, Крузенштерн, должен был в соответствии с утвержденным планом экспедиции зайти в Петропавловскую гавань на Камчатке, и уже осенью быть с торговой миссией в Японии.

Поэтому Крузенштерн принял решение идти прямо к острову Нукагива, где было оговорено с Лисянским запасное место встречи шлюпов.

Наконец-то жестокий шторм утих, и Григорий Иванович ожил. Он с большим удовольствием покинул свое убежище, и теперь друзья в свободное от вахт время могли спокойно и непринужденно вести с ним свои, давно ставшие традиционными, беседы. Они знали, – а как могли не знать вахтенные офицеры! – что шлюп направляется к острову Нукагива. Да это, собственно говоря, и не было тайной.

Об этом острове им было известно только лишь то, что он находится милях в восьмистах к югу от экватора. Расстояние, конечно, не малое, но только не для Тихого океана. Здесь все измерялось в тысячах миль. Однако он был первым островом в тропической зоне Тихого океана, который предстояло посетить русским морякам. Поэтому хотелось бы знать о нем побольше, но единственным доступным источником информации для них был только Григорий Иванович, обладавший энциклопедическими знаниями. Но и он был, к их сожалению, немногословен.

– Остров Нукагива входит в состав Маркизских островов. Был открыт всего тринадцать лет тому назад, в 1791 году, американским капитаном Ингрегэмом, который, посетив его, не оставил о нем почти никаких сведений. Это объясняется тем, что он командовал купеческим судном, в команде которого не было ни хорошо подготовленных офицеров, ни, тем более, ученых.

Поэтому Адмиралтейств-коллегия по просьбе Петербургской академии наук включила в маршрут экспедиции посещение этого острова для его всестороннего обследования.

Вот и вся информация. Не густо, конечно…

* * *

Спутники Крузенштерна много читали, да и слышали от бывалых английских моряков об экзотической красоте тропических тихоокеанских островов, но когда в начале мая подошли к берегам Нукагивы, увиденное превзошло все их ожидания. Весь остров был покрыт густой растительностью, которая, казалось, вся цвела и благоухала. Легкий бриз доносил нежные запахи цветущих растений, и все, находившиеся на верхней палубе, притихли, вдыхая их аромат. Только моряки, месяцами бродившие в открытом океане, вдали от берегов, могут оценить пленительный запах земли.

Крузенштерн повел «Надежду» к входу в бухту Анны-Марии, обозначенную на карте Ингрегэма, где их встретила лодка с туземцами, давно наблюдавшими за подошедшим к их берегам большим кораблем. Одним из них оказался европеец, представившийся Робертсом, бежавшим с английского корабля матросом. Он предложил свои услуги в качестве переводчика и лоцмана, которые были приняты Крузенштерном. И не зря. Фарватер входа в бухту на самом деле оказался сложным, пролегая между многочисленными островками и рифами, пройти который большому судну без помощи опытного лоцмана было делом затруднительным.

Робертс предупредил, что на острове уже лет пять находится еще один беглый матрос, француз Кабри. Он просил капитана остерегаться этого человека, который, по его убеждению, готов сделать любую пакость. «Конкуренция», – решил Крузенштерн, но не подал вида, что разгадал его замысел.

* * *

Начались взаимные визиты с вождем местного племени Тапегой, и Робертс все это время был занят в качестве переводчика. Однако Григорий Иванович был озабочен организацией, по его выражению, экспедиции для обследования острова. А без переводчика могли возникнуть большие трудности, так как на Нукагиве жили и другие племена туземцев. Поэтому он, с разрешения Крузенштерна, решил привлечь в качестве переводчика француза Кабри. Языкового барьера между ними не существовало, так как и он, Григорий Иванович, и его спутник Андрей Петрович свободно владели французским языком. И тот, к большому неудовольствию Робертса, с радостью согласился.

Экспедиция Григория Ивановича на баркасе, груженном продовольствием, различными инструментами и старыми железными обручами от бочек, которые, как они успели убедиться, пользовались большим спросом у туземцев, рано утром, сразу же после завтрака, вышла из бухты Анны-Марии. Она включала кроме, разумеется, самого Григория Ивановича верного его спутника Андрея Петровича, штурмана и десяток матросов во главе с боцманом. Им предстояло обследовать берега острова и точно нанести их на морскую карту, так как карта Ингрегэма была составлена очень приблизительно, на глазок. Кроме того, им было необходимо обследовать и сделать описание всего острова, а также, по возможности, определить и его происхождение.

– Ну что, Андрей Петрович, снова в путь? – глаза Григория Ивановича возбужденно блестели. – И времени у нас с вами ровно столько, сколько осталось до прихода «Невы» на Нукагиву. Так что придется поспешать.

– Успеем, ведь остров не так уж и велик, – прикинул Андрей Петрович, – при условии, конечно, что вас опять не потянет в горы, – улыбнулся он, по собственному опыту зная приверженность натуралиста к горным восхождениям. – Только учтите, что здесь не Тенерифе Канарских островов с его довольно скудной растительностью, а Нукагива, покрытая непроходимыми тропическими лесами.

– Вот именно, – мечтательно произнес тот, и Андрей Петрович со всей определенностью понял, что поход в глубь острова с восхождением на гору в его центре неизбежен.

* * *

Они медленно продвигались вдоль береговой линии, делая частые остановки, чтобы штурман нанес ее точные очертания на карту. Боцман с матросами замеряли глубины, а Григорий Иванович в это время собирал образцы растительности и грунта, скрупулезно отмечая их местонахождение на своей схеме. «Натуралист – он и есть натуралист», – добродушно усмехался Андрей Петрович, прекрасно зная, что тот еще долгими неделями будет обрабатывать полученные данные. «Если, конечно, не будет качки», – по-товарищески сочувственно уточнил он.

На третий день обнаружили залив, не отмеченный на карте. Он был больше бухты Анны-Марии и, как оказалось, глубже. По предложению штурмана его назвали именем Чичагова, знаменитого русского моряка и ученого. Берега, обрамляющие чудным кольцом с пышным тропическим лесом зеркальную гладь залива, представляли чарующее зрелище. Было ощущение, что они попали в райский уголок, достойный избранных. Однако деревня туземцев, видневшаяся в глубине залива, возвращала в мир реальных вещей.

Туземцы, вышедшие на лодках навстречу баркасу, дружелюбно приветствовали морских путешественников. Это несколько успокоило их, так как они уже знали от жителей деревни в бухте Анны-Марии, что несколько лет тому назад английский корабль разрушил эту деревню огнем корабельных пушек. Видимо, небольшой размер судна без пушек не вызывал у них опасений, да и флаг на нем был совсем не тот.

Удивил вид лодок туземцев. Параллельно длинному корпусу каждой из них было на некотором расстоянии прикреплено бревно.

– Для большей устойчивости лодок при волнении моря. Другими словами, предохраняют лодки от опрокидывания, или, если хотите, от перевертывания. На таких лодках можно совершать довольно дальние плавания, – пояснил штурман. – Этот тип лодок широко распространен во всей Полинезии, то есть в центральной части Тихого океана.

Вождь племени, узнав, что они прибыли из бухты на противоположной стороне острова, где стоит большой корабль, с надменным выражением лица произнес:

– Там находится деревня Тапеги, моего врага, – и презрительно добавил: – Он может выставить для боя только восемьсот воинов, а я – тысячу двести. Вот и считайте, кто из нас сильнее.

Действительно, его деревня выглядела побольше и побогаче деревни Тапеги.

– Почему вы враждуете, а не живете в мире? – озадаченно спросил Андрей Петрович.

– Мне нужны рабы, много рабов. Воины должны воевать, а рабы – работать, – как о само собой разумеющемся ответил вождь.

«Во всем мире одно и то же. Только здесь – откровеннее», – с горечью подвел итог Андрей Петрович.

– И часто вы воюете? – полюбопытствовал он.

– Нет, не часто. С нашим оружием много не навоюешь. Вот если бы ваши ружья да корабли с пушками, – лукаво посмотрел вождь на Андрея Петровича, – тогда было бы совсем другое дело!

Андрей Петрович быстро глянул на довольно бойко переводившего Кабри. «Правильно ли он переводит?» – мелькнуло тревожное подозрение. Но француз, поняв его взгляд, только обиженно поджал губы.

Только теперь Андрей Петрович понял, почему Крузенштерн именно на него возложил обязанности по ведению переговоров с туземцами. Ведь Григорий Иванович, являясь руководителем их экспедиции, был только талантливым ученым, и не более того. В то время как политика – дело тонкое. И здесь были нужны совсем другие качества.

– Русские с местными жителями не воюют, – сдержанно ответил он, пристально глянув на Кабри.

Француз, напрягаясь от этого, ничего хорошего не сулившего взгляда, перевел и посмотрел на Андрея Петровича, как бы подтверждая: «Я перевожу дословно».

Вождь, видя напряжение, возникшее между начальником белых и переводчиком, понимающе кивнул и уточнил:

– Я просто хотел выразить свою несбыточную мечту.

«Да, умен ты и наблюдателен, вождь полинезийцев, а не прост, каким можешь показаться с первого взгляда, – заключил Андрей Петрович, – и с тобой нужно держать ухо востро».

* * *

– Может быть, отсюда и направимся в горы? – предложил Григорий Иванович, показывая на поросшую густым лесом вершину в центре острова. – Вон там видна чуть приметная лощина, уходящая к горам. Наверное, это русло речушки, впадающей в залив западнее деревни. Если это так, то нам не придется продираться сквозь тропические чащи, экономя силы и время.

Андрей Петрович уже давно свыкся с мыслью, что поход в глубь острова неизбежен, и посчитал доводы натуралиста в пользу его начала именно отсюда убедительными. «Из двух зол нужно выбирать наименьшее», – вспомнил он кредо своего батюшки.

Видя молчаливое согласие своего спутника, Григорий Иванович деловито, но с некоторой долей задумчивости, произнес:

– Необходимо, все-таки, сделать окончательный вывод о происхождении острова, а его тайна несомненно скрыта именно там, в горах.

В группу для похода решили включить еще и двух матросов в качестве носильщиков.

– Как при восхождении на Тенерифский пик, – обосновал состав группы Григорий Иванович.

Тяжелые ружья с огневыми припасами было решено с собой не брать, так как, по уверению туземцев, никаких зверей, угрожающих жизни людей, на острове не было, а встреча с какими-то ни было аборигенами в центральной части острова практически исключалась. Вполне достаточно было ножей в кожаных ножнах на поясе у каждого путешественника, двух топоров и тесаков, или мачете по-испански, у матросов.

В поход вышли ранним утром сразу же после легкого завтрака, дав указания штурману нанести очертания залива на карту, а боцману промерить глубины в его акватории.

Натуралист оказался прав. Чуть видневшаяся с берега залива лощина действительно оказалось руслом речушки, усыпанным валунами, и продвигаться по нему было очень удобно, перепрыгивая с одного валуна на другой. И все убедились в огромных преимуществах такого способа передвижения, видя непролазные дебри тропической растительности, буквально нависавшей над нешироким руслом речушки. Создавалось устойчивое впечатление их движения в своеобразном туннеле, конца которому, казалось, никогда не будет.

– А валуны-то базальтовые, Андрей Петрович, – торжествовал Григорий Иванович, который уже высказывал предположение о вулканическом происхождении острова. – Да и глыбы из туфа налицо. Нам бы еще найти застывшие потоки лавы или хотя бы какие-нибудь их следы, пусть даже самые незначительные, – мечтательно произнес натуралист, поднимая глаза к небу, словно ища помощи и поддержки у Всевышнего.

– Найдем, Григорий Иванович, обязательно найдем, – убеждал Андрей Петрович, проникшийся верой в правильность сделанных тем предположений и почувствовавший азарт первооткрывателя.

– Вашими устами да мед бы пить, – благодарно улыбнулся ученый.

«Сколько веревочка ни вейся…» – вспомнил народную мудрость Андрей Петрович, когда уже не речушка, а ручеек иссяк у последнего ключа, бившего из-под груды камней. Теперь их с трех сторон окружал девственный и, казалось, непроходимый тропический лес, заслонявший собой все вокруг. «Куда же теперь идти?» – с тревогой подумал он и с надеждой взглянул на Григория Ивановича, словно ища у него поддержки, хотя и предполагал, что двигаться нужно правее русла ручейка, остающегося теперь позади.

И натуралист, достав компас и сориентировавшись на местности, показал рукой именно в том направлении, которое и предполагал Андрей Петрович. «Ай да молодец! – мысленно поздравил он себя. – Значит, кое-что можем!»

Набрав в фляжки родниковой воды, двинулись в указанном направлении. Теперь впереди двигались матросы, крепкие парни, руки которых привыкли к топорам. Они, как бы играючи, перерубали лианы и мелкие деревца, преграждавшие им путь.

Войдя в тропический лес, путники окунулись в его духоту, густо пропитанную запахами гниющих деревьев и их плодов. Дышать стало трудно, и они стали делать небольшие остановки для восстановления дыхания, так как уклон местности стал гораздо больше, чем у русла речушки. К тому же путь им часто преграждали каменные глыбы, которые надо было обходить, и под ногами был не ровный грунт, а камни различной величины, поросшие какой-то скользкой растительностью. Поэтому Георгий Иванович все время следил за правильностью их движения по компасу.

Наконец они поднялись на гребень, и им предстояло теперь преодолеть ущелье, правда, не очень глубокое, прежде чем взобраться на вершину горы, которая была, казалось бы, совсем уже рядом. Но и Андрей Петрович, и Григорий Иванович уже знали по собственному опыту обманчивость горных видений, и не так радовались этому, как матросы.

Когда же они спустились на дно ущелья, то неожиданно раздался взволнованный возглас Григория Ивановича:

– Андрей Петрович! Это же лава, целый поток застывшей лавы! Перед нами вулкан, древний вулкан, Андрей Петрович! – никак не мог успокоиться натуралист.

– Поздравляю вас с новым географическим открытием, дорогой Григорий Иванович! – и обнял ученого.

– Вы каждый раз приносите мне удачу! Вы мой талисман, Андрей Петрович, – мистически шептал тот ему на ухо, словно боясь спугнуть очередную удачу.

– Как бы то ни было, но остров действительно вулканического происхождения. Еще раз поздравляю вас, Григорий Иванович.

Здесь, на дне ущелья, чувствовалось хоть какое-то слабое движение воздуха, и, главное, не было изнуряющей духоты. Путники несколько приободрились, несмотря на то что солнце, бывшее почти над головой, пекло нещадно. Григорий Иванович объяснил, что теперь они пойдут вверх по лавовому потоку, который, изгибаясь, поворачивает в сторону вершины горы.

Срубив несколько деревьев, матросы по указанию ученого соорудили из их стволов знак, по которому можно было определить начало тропы, прорубленной ими в тропических джунглях. Теперь можно было спокойно продолжать движение вперед, не боясь заблудиться на обратном пути.

Усталые, с потемневшими от пота спинами они наконец-то поднялись на вершину горы, к которой стремились с самого утра. Григорий Иванович сразу же раздал спутникам по небольшому кусочку рафинада, который они сосали, запивая водой из фляжек. Сейчас пока не до восторгов, сейчас надо было хоть как-то восстановить силы, израсходованные почти до остатка на подъем, который у вершины был особенно крут.

А восторгаться было чем. Вокруг, куда ни кинь взгляд, простирались искрившиеся на солнце воды океана, сливавшиеся на горизонте с небом. Просматривалась вся береговая линия острова. Вон там, почти на юге, виднелась бухта Анны-Марии со стоящей в ней «Надеждой», а на противоположной стороне острова – залив Чичагова, откуда они вышли этим утром.

– Обратите внимание на следующий парадокс природы, – задумчиво заметил Григорий Иванович. – С наветренной стороны, с юго-востока, остров покрыт густым тропическим лесом, а с подветренной стороны, с северо-запада, – кустарниковой саванной. Спрашивается, почему?

Путники кивком головы подтвердили справедливость вопроса.

– Дело в том, что дождевые тучи, увлекаемые воздушным потоком, подходят к острову и упираются вот в этот горный массив, – он показал на него рукой, – который делит остров почти пополам. Средняя высота гор этого массива гораздо выше линии туч, и поэтому осадки в основной своей массе выпадают на наветренную сторону острова, а на подветренную – кое-что за счет завихрений, образующихся при прохождении остальных туч мимо острова. Это ясно? – тоном опытного лектора спросил Григорий Иванович.

– Это ясно, ваше благородие, – ответил один из матросов, польщенный тем, что столь ученый человек объясняет это и ему наравне с господином вахтенным офицером. – Но почему тучи идут только с юго-востока, а не с остальных направлений?

– Извините, Григорий Иванович, – вмешался Андрей Петрович и обратился к матросу, задававшему вопрос, – ты из вахтенной смены?

– Так точно, ваше благородие! – матрос мгновенно вытянулся по стойке «смирно».

– Вольно! – непроизвольно улыбнулся Андрей Петрович. – Так ответь мне: часто ли мы меняли галсы при прохождении тропических зон Атлантического и Тихого океанов?

Быстро прикинув что-то в уме, матрос ответил:

– Никак нет, ваше благородие! Это были самые легкие вахты.

– А почему?

– Так ветер все время дул с одной стороны, ваше благородие! – и вдруг широко улыбнулся. – Все понял, ваше благородие, пассаты. Это ветры, которые дуют в тропиках всегда в одном направлении.

– Откуда знаешь?

– Так объясняли нам, матросам, господин старший унтер-офицер, ваше благородие!

Все дружно рассмеялись.

– Молодец, матрос! С помощью наводящих вопросов, но все-таки сам ответил на свой же вопрос, – порадовался за него Григорий Иванович.

– Рад стараться!

– Кто твой командир? – неожиданно спросил Андрей Петрович.

– Их благородие мичман Беллинсгаузен, ваше благородие! – настороженно ответил тот.

– Доложи господину мичману, что я объявил тебе благодарность за усердие по службе.

– Есть доложить господину мичману, ваше благородие! – лицо матроса прямо-таки зарделось от нечаянной радости.

«Да, видать, не часто их балуют благодарностями, – подумалось Андрею Петровичу, – а по большей части жалуют кулаками за малейшую провинность. Хотя в английском флоте, как рассказывал Крузенштерн, дело с кулаками обстоит еще гораздо хуже».

– Итак, – подвел итог Григорий Иванович, – мы с вами находимся на линии раздела миров, которая проходит вот здесь, вдоль хребта вот этого горного массива, – и он провел рукой вдоль вершин через то место, где они стояли.

* * *

Григорий Иванович буквально ползал по вершине горы, отыскивая какие-то камни и обнюхивая их. Наконец он обратился к Андрею Петровичу:

– А вулкан-то потухший. Причем много-много миллионов лет тому назад. Смотрите, не осталось даже каких-либо намеков на присутствие на этом месте кратера.

Глаза их встретились, и они поняли, что думают об одном и том же. «Вечность… И что для нее значат годы их жизни? Да ничего…»

– Конечно, в доисторические времена эта гора имела форму конуса, – после паузы, связанной с их размышлениями, сказал Григорий Иванович, – как и подобает вулкану. Но за многие миллионы лет под воздействием ветров и перепада температур – ведь здесь не всегда были тропики, так как земная ось периодически меняла свое направление, – а также разрушительных землетрясений ее вершина разрушалась, и обломки этого разрушения постепенно сгладили традиционную для вулканов конусообразную форму. А буйная растительность на ее склонах довершила дело. И сейчас мы имеем то, что имеем.

Закончив экскурс в геологическую историю развития вулканов, Григорий Иванович призадумался.

– Я предлагаю следующее. Вы, Андрей Петрович, с одним из матросов, – и он, улыбнувшись, показал на того, которому тот объявил благодарность, – по уже проложенной нами тропе возвращаетесь в залив Чичагова. А затем на баркасе идете на запад вдоль побережья острова вон к тому мысу, – он указал его на карте, а затем на местности. – Я же с другим матросом спускаюсь в саванну, обследую ее и выхожу к этому же мысу. Тем самым мы за то же время проделываем работу в два раза большую. Согласны?

Андрей Петрович утвердительно кивнул головой.

– Теперь давайте сделаем расчет времени, – он приложил ладонь к глазам и посмотрел на солнце, которое начало клонится в сторону горизонта. – До конца сегодняшнего дня вы успеете вернуться к заливу, так как будете идти под гору по готовой тропе, нигде не задерживаясь. Завтра вы заканчиваете дела в заливе. Чтобы добраться до указанного мыса на баркасе, вам хватит светового дня. Так? – Андрей Петрович согласился. – Поэтому я буду ждать вас в точке рандеву к вечеру послезавтрашнего дня или в крайнем случае к утру следующего за ним дня. Договорились?

Друзья обнялись на прощание и разошлись по своим маршрутам.

* * *

Они уже подходили на баркасе к входу в бухту Анны-Марии, когда из нее неожиданно под парусом вышла шлюпка с «Надежды». На ней оказался Робертс, который сообщил, что по приказу капитана он направляется на встречу с «Невой», которая по сообщению туземцев находится на подходе, чтобы помочь провести ее в бухту.

– Вовремя успели! – обрадовался Григорий Иванович.

Когда подошли к трапу «Надежды», то были сразу же приглашены в каюту Крузенштерна. Перед тем как пойти на встречу с капитаном, Андрей Петрович подарил Кабри нож в кожаных ножнах, чему тот очень обрадовался.

– Большое спасибо, мсье! Если я вам еще понадоблюсь, то всегда готов к вашим услугам.

Григорий Иванович и Андрей Петрович доложили Крузенштерну результаты своей экспедиции, которыми тот остался очень доволен.

– Теперь мы сможем дать всесторонний отчет об острове Нукагива как в Адмиралтейств-коллегию, так и в Петербургскую академию наук. Больше здесь нас ничто не держит, и как только мы обеспечим «Неву» запасом пресной воды и свежей провизией, то сразу же выйдем к Гавайским островам.

Когда же Андрей Петрович доложил о переговорах с вождем туземцев, живущих у залива Чичагова, и его предложении заключить военный союз с нами против Тапеги, то Иван Федорович откровенно рассмеялся:

– Все как в Старом Свете: получить что-либо существенное, но желательно чужими руками.

* * *

«Нева» вошла в бухту часа через три, уже под вечер. С обоих шлюпов раздавались дружные крики «ура!». Наконец-то соединились – вместе было как-то спокойнее на душе.

Как и предполагал Крузенштерн, Лисянский подошел к острову Пасхи, но не обнаружив там «Надежды» и узнав от местных жителей, что никакой большой корабль под таким же, как у них флагом, не подходил к их берегам, поспешил сюда, к острову Нукагива.

– Команда очень устала после болтанки у мыса Горн, и требуется хоть небольшой отдых на берегу. Да и вода в бочках протухла, которую к тому же приходилось экономить, – пожаловался Лисянский.

– Обычное дело в дальнем плавании, – заметил Крузенштерн. – Ничего, Юрий Федорович, завтра и отдохнете на берегу, и наберете свежей воды. Отношения с местными туземцами у нас прекрасные.

Однако утром Крузенштерну доложили, что туземцы ведут себя сегодня как-то странно. Бегают вдоль берега с копьями, держа их у плеча, и громко поют какие-то песни. Да это было видно и невооруженным глазом. Он сразу же приказал передать Лисянскому, чтобы тот шлюпки на воду не спускал и не направлял своих людей ни на берег, ни за водой. Все терялись в догадках о причинах такого поведения туземцев.

Наконец через некоторое время к «Надежде» вплавь добрался Робертс. Встревоженный, ничего не понимающий Лисянский был уже здесь.

– Измена! – сразу же выкрикнул Робертс, едва поднявшись на борт. – Этот негодяй Кабри распустил слух, что вы заключили военный союз с племенем, живущим по другую сторону острова, для нападения на нас. А хорошими отношениями с нами, мол, маскировали свой предательский план до прибытия второго корабля, вызванного на подмогу.

Все с недоумением смотрели на него.

– Вы сами-то верите в эту чушь?! – вскричал Крузенштерн.

– Нет, сэр, я не верю в это, иначе не приплыл бы к вам. Но и сам Тапега, и его воины возбуждены и готовы сражаться с вами.

– Но ведь это же безумство, Робертс, противостоять тридцати шести пушкам и командам двух кораблей, вооруженным ружьями?!

– Я прекрасно понимаю это. Да это понимает и Тапега, но у него нет другого выхода.

– Есть выход, Робертс! Вы сейчас же поплывете назад и передадите своему вождю мое предложение встретиться с ним для переговоров здесь, на «Надежде», без присутствия его разгоряченных воинов. Ведь для успеха в переговорах нужна холодная голова. Я гарантирую ему полную безопасность, разумеется, вместе с вами, – и, подумав, добавил: – Это лично для вас, Робертс. Мы не заключали никакого союза против вашего племени, хотя нам на это и намекали.

Лицо англичанина просветлело.

– Я с удовольствием выполню ваше поручение, сэр! И уверяю вас, что Тапега примет ваше предложение. Как вы знаете, я же член его семьи, муж его дочери.

– Успеха вам, Робертс!

* * *

В каюту Крузенштерна были приглашены камергер Резанов, капитан «Невы» Лисянский, натуралист Лангсдорф и Андрей Петрович.

– Господа! – обратился Крузенштерн к присутствующим. – Я оцениваю сложившуюся ситуацию как чрезвычайную. Под угрозой срыва находится утвержденный план экспедиции. Если в ближайшие дни мы не наполним бочки «Невы» свежей питьевой водой и не обеспечим ее команду отдыхом на берегу и свежей провизией, то не сможем выйти в открытый океан.

Конечно, можно было бы осуществить это в заливе Чичагова, но нет никакой гарантии, что это удастся сделать, так как появление двух многопушечных кораблей у деревни туземцев, подвергшейся в совсем недавнем времени разрушению, может быть воспринято ими совершенно не однозначно. Кроме того, мы не можем оставить отношения с местным племенем невыясненными, так как сюда впоследствии могут зайти и другие русские суда. Поэтому необходимо все эти вопросы решить именно здесь, в бухте Анны-Марии.

Что же послужило причиной бунта туземцев? Слухи, которые появились в результате работы экспедиции под руководством уважаемого ученого господина Лангсдорфа. Но переговоры с вождем племени туземцев, живущих у залива Чичагова, вел присутствующий здесь Андрей Петрович. Вы, случайно, Андрей Петрович, ничего не перепутали, когда докладывали мне об этих переговорах? – обратился он к нему.

Андрей Петрович вспыхнул, вскакивая со своего места:

– Я случайно ничего не перепутал, господин капитан-лейтенант. Даю слово офицера гвардии!

– Наслышаны об офицерах гвардии, – недвусмысленно обронил капитан.

И тут встал Резанов, причем встал резко.

– Хватит пикироваться, господа офицеры! Не время! А вас, Иван Федорович, прошу не забывать, что гвардия – она и есть гвардия, тем более лейб-гвардия Его Императорского Величества.

Это означало: не забывайтесь, капитан-лейтенант! То, что допустимо в кругу друзей, то недопустимо в официальной обстановке, да еще в присутствии лица, имеющего придворный чин генеральского класса. Это был урок на всю жизнь. Это был холодный душ.

«Слава Богу, что из моих подчиненных здесь присутствует только Лисянский, мой друг», – промелькнуло в голове Крузенштерна.

Но тут встал Лангсдорф.

– Я присутствовал на этих переговорах, и я так же, как и Андрей Петрович, свободно владею французским языком. Поэтому я подтверждаю, что он при мне докладывал начальнику экспедиции именно то, что было на самом деле, – поддержал Андрея Петровича своим научным авторитетом Григорий Иванович.

Резанов же, боец, закаленный в придворных интригах, моментально прочитал по выражению лица обескураженного капитан-лейтенанта его мысли.

– Считаю инцидент исчерпанным и прошу вас, господа, в знак примирения пожать друг другу руки.

Андрей Петрович как младший по должности, хотя они и были с Крузенштерном равными по чину, так как офицеры гвардии имели преимущество в два чина перед армейскими и флотскими офицерами, первым сделал шаг вперед и протянул руку. Крузенштерн с облегчением сделал то же самое.

И тут, широко и искренне улыбаясь, Андрей Петрович неожиданно спросил:

– А какое бы вы, Иван Федорович, предпочли оружие, если бы я вас вызвал на дуэль для удовлетворения: шпаги, пистолеты?..

– Кулаки, – буркнул опешивший капитан.

– Оригинально, очень оригинально. Однако чисто в английском стиле, – удивился Андрей Петрович и вдруг хлопнул себя по лбу. – Покорнейше прошу прощения, Иван Федорович, я же совсем забыл, что вы служили на английском флоте!

Лангсдорф так и прыснул от смеха, окончательно разряжая обстановку. И когда он, ценитель тонкого юмора, белоснежным батистовым носовым платком промокнул края заслезившихся глаз, Резанов, усилием воли подавивший приступ смеха, уже серьезно спросил:

– Каковы же ваши предложения по выходу из создавшегося положения, Иван Федорович?

Крузенштерн, уже успевший сосредоточиться, ответил:

– Сейчас, на мой взгляд, важно ответить на вопрос: приедет Тапега на переговоры или нет. Если нет, то мы попадаем в тупиковое положение. Если да, то нужно будет постараться выяснить источник слухов, взбудораживших туземцев, а затем нейтрализовать их и прямо рассказать ему о наших проблемах. Но ни в коем случае не лебезить перед ним, так как он напуган не меньше нас. Мы должны суметь гарантировать безопасность его племени в обмен на решение наших насущных вопросов.

– Ну что же, наверное, так и будем действовать, – после короткой паузы заключил Резанов.

– А может быть, вам, Николай Петрович, вести переговоры, – предложил Крузенштерн камергеру, – вы же дипломат в ранге полномочного посланника?

– Вы не правы, Иван Федорович. Переговоры будете вести вы как известный им человек, авторитетный капитан, на которого они готовы молиться, а я для них никто, нуль, – улыбнулся камергер вместе со всеми, – но я буду рядом и в случае чего помогу вам. В общем, буду играть роль серого кардинала, – шутливо добавил он.

* * *

Робертс сдержал свое обещание. К полудню из-за мыса показались с десяток пирог, которые быстро приближались к «Надежде», но на некотором расстоянии, как было принято и ранее, остановились, и только одна с вождем, стоящим на ее носу, подошла к трапу. Дежурный офицер проводил его в сопровождении Робертса на шканцы, где во главе группы офицеров стоял Крузенштерн. С обеих сторон чувствовалась настороженность, от былого радушия не осталось и следа.

– Я приветствую тебя, вождь, на борту своего корабля, – с полупоклоном сказал капитан.

Тапега, выслушав перевод Робертса, ответил таким же полупоклоном.

– Я передал ваши слова вождю, сэр, но он бы хотел услышать это от вас лично.

– Хорошо, Робертс. Переводите. Мы ни с кем не заключали военного союза против вашего племени. Нам это ни к чему. Кто же пытается поссорить нас с вами, мы не знаем. Но, по нашему мнению, это не Кабри. Он был нанят переводчиком в экспедицию господина Лангсдорфа по обследованию острова и добросовестно выполнял свои обязанности. А со вторым кораблем мы потеряли друг друга из вида во время бури далеко отсюда, у мыса Горн, – Крузенштерн глянул на Робертса, и тот подтвердил, что все понял. – И только теперь его капитан нашел нас, – при этих словах Лисянский сделал полшага вперед. – Теперь дальше мы снова пойдем вместе. Но команда этого корабля устала и ей надо несколько дней отдохнуть на берегу. Кроме того, им нужно наполнить бочки чистой питьевой водой и купить у вас свиней, кокосовые орехи и бананы по тем же ценам, что покупали и мы. Как только все это будет сделано, мы снимемся с якорей и покинем Нукагиву.

Тапега все время внимательно слушал перевод Робертса, и вдруг в его глазах мелькнули озорные искорки.

– А чего же вам ждать – вы же боги и можете в любое время улететь на своих белых крыльях за облака?

– Это так, – не моргнув глазом, сказал Крузенштерн, – но и за облаками матросы должны и пить, и питаться.

Железная логика капитана окончательно убедила вождя в том, что бояться им нечего. Он и сам подспудно понимал абсурдность обвинений, выдвинутых против русских моряков, но хотел лично убедиться в их необоснованности. И капитан своей прямотой убедил его в этом.

– Сколько вам надо свиней и фруктов? – уже деловым тоном спросил Тапега.

– Об этом договаривайтесь с капитаном другого корабля, – с облегчением ответил Крузенштерн, указав на Лисянского.

Мир был восстановлен, и камергер Резанов молча пожал ему руку.

 

Глава IV

Курсом на Камчатку

Причудливая шапка Нукагивы, покрытая тропическим лесом, осталась за кормой, и шлюпы в кильватерной колонне бодро шли на север, к Гавайским островам.

Неожиданно Крузенштерну доложили, что в старых парусах, сложенных на палубе, обнаружен француз Кабри. «Только этого и не хватало», – раздраженно подумал он.

Кабри упал на колени перед Крузенштерном.

– Пощадите меня, капитан! Я знал, что мне нельзя больше оставаться на Нукагиве, так как я был оклеветан, и меня могли убить или воины Тапеги, или мой враг Робертс. Но я знал также, что вы откажетесь взять меня с собой, хотя я ваш преданный слуга. Поэтому ночью по якорному канату я поднялся на палубу и спрятался в старых парусах.

Прошу, умоляю вас, капитан, высадить меня на Гавайских островах, куда, как я знаю, вы плывете, или в любом другом месте, где вы посчитаете нужным. Я не буду зря есть хлеб, я буду работать наравне с вашими матросами. Поверьте мне, мсье, я неплохой матрос!

Крузенштерн улыбнулся, вспомнив, как накануне отплытия с Нукагивы он хотел хоть чем-то отблагодарить Робертса за его помощь, но тот категорически отказался. И вот теперь совершенно неожиданно ему представилась возможность избавить англичанина от его злейшего врага.

Что делать? Разумеется, Кабри был ему совершенно не нужен, но и возвращаться назад, на Нукагиву, означало терять драгоценное время. «Ох, и хитер француз. Все правильно рассчитал, шельма», – еще раз озадаченно подумал Крузенштерн.

И решил оставить беглого матроса на своем корабле.

* * *

Вот они, Гавайские острова! Андрей Петрович мог только в мечтах видеть эти сказочные земли, открытые легендарным Куком всего четверть века тому назад. Еще издали была видна огромная гора, вершина которой скрывалась в облаках. Это был самый южный и самый большой из Гавайских островов. Андрей Петрович жадно вглядывался в его гористые берега, покрытые пышной тропической растительностью, и был поражен их сходством с прибрежными лесами Нукагивы. «А чему, собственно, удивляться – тропики они и везде тропики», – рассудил он, и сам сразу не заметив влияния школы Григория Ивановича. А затем лукаво и благодарно улыбнулся: «С кем поведешься, от того и наберешься!»

У Крузенштерна же были свои заботы. Уже прошло около двадцати суток, как они покинули Нукагиву, и было бы неплохо запастись свежими фруктами, так как их дальнейший путь лежал в северные воды Тихого океана, где экзотическими плодами, разумеется, и не пахло. Поэтому он вел шлюпы вдоль побережья, надеясь на выгодный обмен с местными туземцами.

Однако Гавайи находились почти в самом центре северной части Тихого океана на пересечении оживленных морских путей, и ввиду этого часто посещались кораблями европейских государств. Поэтому аборигены очень быстро познали истинную стоимость своих товаров и заламывали за них такие цены, что взаимовыгодный обмен стал практически невозможен. Их мало интересовали топоры, столь ценимые на Нукагиве, и тем более зеркальца. За свои товары они требовали только сукно, которого у русских не было. Это несколько озадачило наших мореплавателей. А ларчик просто открывался.

– В нашем селении есть английская церковь, – на ломанном английском языке пояснил один из гавайцев, – и ее белый жрец запрещает нам ходить голыми, но заставляет нас носить только суконную одежду. Поэтому мы и стараемся продавать наши товары только за сукно.

Крузенштерн понял, что речь идет об английском миссионере. «Хорошо же они отстаивают торговые интересы Англии в заморских странах», – даже с некоторой завистью подумал он. И хотя был взбешен, но ничего не мог поделать.

– А что же мы можем обменять у вас на свои железные топоры? – спросил он.

– Только немного кокосовых орехов и бананов, – подумав, ответил туземец.

И капитаны смогли кое-как за свои топоры приобрести немного фруктов и по тощей свинье только для своих кают-компаний.

А тут опять объявился Кабри и стал просить не оставлять его на Гавайских островах, так как английский миссионер, дескать, непременно сдаст его первому же французскому капитану. А это будет означать для него виселицу на родине. Крузенштерн в сердцах согласился, тем более, что француз действительно оказался толковым и опытным матросом.

– Так и быть, высажу тебя на Камчатке.

– Большое спасибо, господин капитан! – француз приложил руку к сердцу. – Вот увидите, я не подведу вас.

* * *

Пришло время расставаться. «Нева» должна была идти в Русскую Америку: или в Павловскую гавань на острове Кадьяк, или в Архангельскую крепость в Ситкинском заливе на острове Баранова на усмотрение Лисянского, сдать там груз для Российско-Американской компании и наполнить трюмы заготовленной пушниной. А «Надежда» направлялась на Камчатку, в Петропавловскую гавань, а затем с торговой миссией в Японию.

Крузенштерн обнялся с Лисянским. Теперь друзья встретятся только через год в португальской колонии Макао в Китае, где они продадут местным купцам пушнину и определят тем самым выгодность торговли ею, здесь, на Востоке, по сравнению с европейскими торгами. Ведь это как раз и было одной из главных целей организации кругосветной экспедиции, поддержанной купцами Российско-Американской компании.

«Надежда» в течение двух месяцев шла курсом норд-вест. Андрей Петрович исправно нес вахты на мостике шлюпа, отмечая все изменения, происходящие в океане по мере их продвижения не север.

Вначале, к большому сожалению кают-компании, перестали падать на палубу летучие рыбы, вносившие разнообразие в меню из еще петербургских запасов порядком осточертевших солонины и сухарей. Все реже стали появляться неторопливо парящие над поверхностью океана альбатросы, а затем исчезли и они. Температура воздуха постепенно понижалась, но зато световой день становился все длиннее и длиннее.

А месяца через полтора впервые увидели небольшое стадо китов, спины которых то появлялись над поверхностью воды, то исчезали в ней. Морские исполины периодически выбрасывали фонтаны то ли воды, то ли пара, хорошо видимые даже на довольно большом расстоянии. Это уже была своего рода экзотика, полюбоваться которой высыпали на палубу свободные от вахты и матросы, и офицеры.

Затем однообразие вод стали нарушать животные, похожие на дельфинов, одновременно, как по ниточке, выпрыгивающие над водной поверхностью. Григорий Иванович, с интересом наблюдавший за ними, пояснил, что это касатки, которых иногда называют «морскими волками», гонят перед собой косяк каких-то рыб, постепенно, но упорно настигая их.

– Каждый по-своему добывает себе пропитание. А касатки стадные хищники, и в этом их большое преимущество.

Андрей Петрович вновь и вновь перечитывал книгу исследователя Камчатки Крашенинникова, участника Второй Камчатской экспедиции под руководством Беринга, «Описание земли Камчатки». Она будоражила его воображение своеобразием природы этого далекого уголка необъятной России. Далекого для взгляда из Петербурга. А сейчас Камчатка была совсем рядом. И он, в который уже раз, мысленно поблагодарил своего батюшку, предоставившего ему возможность оказаться в этих краях.

* * *

Неожиданно размеренная корабельная жизнь была нарушена. А причиной тому стала обезьянка графа Воронцова, которая привела в негодность почти половину путевых записок Крузенштерна, залив их чернилами из бутыли, стоявшей то ли на письменном столе капитана, то ли возле него. Крузенштерн был взбешен, но ничего не мог поделать с графом, который был членом торговой комиссии и подчинялся лично камергеру Резанову.

– И как тебе нравится выходка графа? – еще с порога возбужденно воскликнул Фаддей Фаддеевич, буквально ворвавшись в каюту Андрея Петровича.

– Успокойся, Фаддей, это вовсе не выходка, а месть за унижение графского достоинства Воронцова, нанесенное Крузенштерном. Или ты уже забыл об инциденте, произошедшем между ними во время ужина перед расставанием шлюпов у Гавайских островов?

– Нет конечно. Но не много ли позволяет себе граф?

– Ровно столько, сколько позволил себе сам капитан. Мы с тобой, к сожалению, не относимся к титулованному дворянству, и потому не можем в полной мере оценить степень унижения, испытанного Воронцовым не только по отношению к себе, но и к своему роду.

– Похоже, что ты, Андрюша, поддерживаешь графа? – усмехнулся мичман.

– Безусловно. Я же не член команды шлюпа, безоговорочно боготворящей своего капитана. А Алексей Михайлович является неординарно мыслящим человеком, и Николай Петрович ценит его.

– Каждый кулик свое болото хвалит, – иронически усмехнулся Фаддей. – И что же теперь, по-твоему, будет с твоим титулованным любимцем?

– Да ничего особенного. Просто Резанов, как мне кажется, будет вынужден исключить его из торговой миссии. Только и всего, – пожал плечами Андрей.

– Все-таки неплохо, оказывается, быть аристократом, – улыбнулся мичман.

И друзья откровенно рассмеялись.

* * *

Уже при подходе к Камчатке Андрей Петрович перед своей вахтой поинтересовался у штурмана о предположительном времени визуального открытия ее берегов.

– Часа через полтора-два, – улыбаясь, ответил тот, понимая волнение вахтенного офицера. – В общем, как раз в вашу смену, Андрей Петрович. Желаю успеха!

От волнения он непрерывно мерил шагами мостик, пока не раздался долгожданный возглас с салинга:

– Вижу землю!

На верхнюю палубу высыпала вся команда шлюпа, а капитан и старший офицер поднялись на мостик.

– Поздравляю, Андрей Петрович! – Крузенштерн и сам еле сдерживал волнение.

– Спасибо, Иван Федорович! И вас так же! – глаза вахтенного офицера сияли.

Но впередсмотрящий увидел-то землю с салинга грот-мачты, в то время как даже с мостика ее еще не было видно. Все моряки застыли в ожидании. Но вот показалась вершина снежного конуса, от которого тянулся небольшой дымный шлейф, и палуба огласилась восторженными криками «ура!». Это была окраина их Отечества, хоть и отдаленная на многие тысячи верст от Центральной России.

Белоснежный конус вулкана рос на глазах, а затем рядом с ним появился конус другого, но несколько пониже, который имел странный вид. Видимо, в доисторические времена титанической силы взрыв, как ножом, наискось срезал его конус примерно на треть от вершины, а затем на этом месте вырос новый, но меньшей высоты и несколько уже старого.

– Корякская и Авачинская сопки, – доложил штурман на вопрос Крузенштерна. – Действующие вулканы.

А тем временем левее показалась цепь остроконечных вершин высоких гор, уходящая к югу. По мере приближения к ним они вырастали в темные зубчатые громады.

– Дикий, угрюмый край, – задумчиво промолвил Крузенштерн, вглядываясь в открывающуюся перед ними панораму. – Но и здесь живут русские люди! – с гордостью за свой народ добавил он. – И не только живут, но и обеспечивают связь с еще более далекой, лежащей на другом берегу Тихого океана Русской Америкой, куда держит путь наша славная «Нева».

Торжественность его слов, произнесенных уже громко, вызвала ликование моряков на верхней палубе.

* * *

При подходе к входу в Авачинскую губу управление судном взял на себя сам капитан. Справа, как бы охраняя его, из воды торчали в ряд три скалы наподобие хищных зубов гигантского дракона. Это были широко известные среди дальневосточных мореходов Три Брата, как бы символизирующие собой близость Петропавловской гавани.

Сама же Авачинская губа поразила своими размерами и изрезанностью берегов, покрытых лесами. Но не тропическими, а сосновыми и пихтовыми с вкраплениями дорогих русскому сердцу берез. Правда, не привычными для глаза раскидистыми среднерусскими, а каменными, ветви которых росли под углом исключительно вверх. Это был большой залив, надежно закрытый со всех сторон от бурных океанских вод. А на северо-западном его берегу виднелись дымки печных труб. Это и был долгожданный Петропавловск.

* * *

В 1740 году пакетботы «Святой апостол Петр» под командой Беринга и «Святой апостол Павел» под командой Чирикова, выйдя из Охотска с целью отыскания земель в Северо-Западной Америке, пересекли Охотское море и остановились на зимовку на Камчатке в удобной бухте Авачинской губы уже на побережье Тихого океана. Построенные моряками первые жилые помещения на ее берегу и положили начало Петропавловску, получившему свое название в честь этих кораблей.

Открытые ими острова, богатые морским зверем с драгоценными пушными шкурами, как магнитом, притянули промышленный люд и купцов, и Петропавловск превратился в их перевалочную базу. Он стал быстро расти, а когда были организованы русские поселения на землях Северо-Западной Америки, получивших название Русская Америка, превратился в город.

Правда, к тому времени, когда «Надежда» стала на якорь в Петропавловской гавани, в нем насчитывалось с полсотни домов и три казенных строения, но для этих столь далеких мест это было довольно крупным селением. А главное, здесь звучала русская речь, здесь жили русские люди, хотя и с преобладанием мужского населения. Это была Россия!

* * *

Прежде всего приступили к выгрузке на берег товаров, присланных для Камчатки Российско-Американской компанией, на что потребовалось около двух месяцев. А уж затем приступили к починке снастей и парусов, сильно потрепавшихся за время столь длительного плавания.

Пока шли эти хозяйственные работы, Крузенштерн по совету местных жителей решил отправить на баркасе партию матросов для заготовки черемши, радикальнейшего средства против цинги, свирепствовавшей в северной части Тихого океана. Возглавить эту группу он поручил Андрею Петровичу и Григорию Ивановичу.

Изучая книгу Крашенинникова, Андрей Петрович запомнил, что у речки Паратунки, впадающей в Авачинскую губу у ее южного берега, имеется большое количество горячих источников с целебной водой. Там же по склонам холмов среди редкого кустарника произрастает и черемша. Григорий Иванович с энтузиазмом натуралиста воспринял эту информацию, и баркас взял курс на устье реки Паратунки.

И действительно, чуть поднявшись вверх по ее течению, они обнаружили сразу несколько горячих источников. Григорий Иванович тут же принялся за их описание, измеряя температуру воды, а Андрей Петрович выбрал больший из них и приказал матросам в удобном месте соорудить запруду. Когда же она была готова, то образовалась небольшая купель, в которой после заполнения ее водой можно было принимать ванну по крайней мере двум человекам одновременно.

Первыми, разумеется, раздевшись до гола, в нее забрались Андрей Петрович с Григорием Ивановичем. Это было истинным наслаждением! Горячая, но в меру, вода ласкала тело, вызывая самые приятные ощущения.

– Андрей Петрович, только ради этого блаженства стоило отправиться в столь дальнее путешествие на Камчатку. Какой благодатный край! – восхищался натуралист. – Да разве с этим чудом могут сравниться столь модные европейские источники?

– Я там, к сожалению, не был, но, как мне кажется, большего блаженства получить нигде не возможно.

Вдоволь насладившись купанием, они освободили место матросам, которые парами сменяли друг друга.

* * *

В окрестностях источников действительно росла черемша, причем в очень большом количестве. Она напоминала листья ландыша, но несколько шершавые, и имела вкус, средний между чесноком и луком. Матросы, взбодренные купелью, приступили к ее заготовке, а Андрей Петрович с Григорием Ивановичем решили пройти вдоль берега залива на восток.

Идти среди редкого кустарника и кое-где вразброс растущих каменных берез было легко, но нещадно донимал гнус. Эти омерзительные маленькие серые мошки буквально облепляли все открытые места тела, принося нестерпимые страдания. Ведь они не сосали кровь, как привычные для средней полосы России комары, а выгрызали микроскопические кусочки кожи, вызывая нестерпимый зуд. При каждом шаге эти твари целыми роями поднимались из мягкой почвы, набрасываясь на свои жертвы. Путники с остервенением давили их десятками на руках, лице и шее, но это мало помогало.

– Читал об этих тварях, но не предполагал, что это настолько препротивно, – в сердцах ворчал натуралист. – В городе ведь их не было, но здесь… Надо было бы запастись хоть керосином, что ли, чтобы отпугивать их его запахом. Но я как-то упустил это из вида. – А затем в нем заговорил профессионал. – Теперь мы на себе испытали «чудодейственное» воздействие гнуса на человека и будем думать, как наиболее эффективно противостоять ему.

– Да уж постарайтесь, Григорий Иванович, – пробурчал Андрей Петрович, размазывая по лицу очередную дозу мошки.

Тем не менее они вскоре обнаружили новый горячий источник. Да какой! Из него изливался не хилый ручеек, а целый полноводный ручей.

– Да их в этом месте, наверное, великое множество! – с энтузиазмом воскликнул Григорий Иванович. – Надо будет взять пробы воды из всех источников и отправить их для анализа в Академию наук. Не может быть, чтобы они не обладали целебными свойствами. Ведь Крашенинников, по вашим словам, Андрей Петрович, отмечал именно это их свойство. А если это так, то здесь нужно будет создать курорт для излечения страждущих. В будущем, конечно, – уточнил он. – В далеком будущем, – еще раз поправился он.

– Мечтать не вредно, – саркастически парировал Андрей Петрович.

– Без мечты жить нельзя. Зачастую она становятся явью, – назидательно заметил Григорий Иванович. – Пусть и в отдаленном будущем.

Вернувшись, они убедились, что все коробки, захваченные с собой с «Надежды», наполнены черемшей.

– Хорошо потрудились, братцы, – поблагодарил Андрей Петрович матросов.

– Рады стараться!

– Англичане, – обратился он к Григорию Ивановичу, – решили эту проблему по-другому. Каждому моряку от юнги до капитана они ежедневно выдают по лимону, и у Кука, например, за время его трех кругосветных плаваний и в писках южного полярного материка, и в северных широтах Тихого океана не было ни одного случая заболевания цингой. В то время как в экспедиции Беринга почти в то же самое время от нее скончалось несколько десятков человек. Есть разница?

– Безусловно. Просто англичане заранее приняли кардинальные меры предосторожности.

– Вот именно, – с грустью ответил Андрей Петрович, теребя в руках кустик черемши.

И они снова направились к купели.

– Благодать! А главное, в ней никакой гнус не страшен.

Вечерело. Бодрые после купания в горячем источнике матросы поставили паруса, и баркас лег курсом на Петропавловскую гавань.

* * *

Из Новокамчатска прискакал камчатский губернатор генерал-майор Кошелев. По бездорожью он преодолел семьсот верст всего за две недели, спеша увидеть соотечественников и соскучившись по общению с ними в своей Богом забытой губернии. Он радостно приветствовал Резанова и Крузенштерна, источая радушие гостеприимства. И сразу же распорядился выделить для экспедиции свежего мяса и рыбы.

– Вот только, к сожалению, мы не можем заготавливать рыбу впрок из-за недостатка соли. Она у нас большая редкость и стоит четыре рубля за фунт, да и за эту цену купить негде, – извинялся он. – Так что снабдить вас в плавание соленой рыбой мы не сможем, хотя свежей рыбы у нас практически неограниченное количество. Да какой рыбы! Лосося, о котором в Петербурге если и слыхивали, то далеко не все. Я уже не говорю о красной икре. Лучшей закуски под охлажденную водочку и быть не может, – горделиво закончил он свой экскурс в гастрономические тонкости гурманства. – Но я все-таки угощу вас этим деликатесом. Из небольших личных запасов, разумеется.

Поэтому Крузенштерну не удалось запастись провизией в нужном количестве для плавания в Японию, куда он должен был доставить торговую миссию полномочного посланника камергера Резанова. Пришлось опять рассчитывать только на солонину и сухари, заготовленные еще в Петербурге, так как запасы свежей рыбы вскоре испортились, и их пришлось просто-напросто выбросить за борт. Но во время стоянки в Петропавловске команда вволю питалась и свежим мясом, и свежей рыбой.

Наконец-то разрешился вопрос и с Кабри. Губернатор по рекомендации Крузенштерна с удовольствием взял его к себе на службу в качестве лакея. В те времена считалось модным иметь в барском доме слугу-француза.

 

Глава V

Миссия Резанова

Наконец-то паруса и такелаж были приведены в порядок, команда отдохнула после длительного перехода от Нукагивы до Камчатки, и Крузенштерн, довольный, что уложился в график, предписывавший к осени быть в Нагасаки, порте Японии, куда разрешалось заходить иностранным судам, да и то только голландским, с легким сердцем покинул Петропавловскую гавань.

«До свидания, Камчатка! Мы еще вернемся сюда», – мысленно простился Андрей Петрович с необжитым пока еще диким краем, к которому уже успел прикипеть душой.

Почти сразу же после выхода из Авачинской губы в океан заштормило, да так, что некогда было любоваться красотами громад горных цепей, молчаливо сопровождавших «Надежду», шедшую курсом на юг. Порывы ветра необычайной силы постоянно сбивали судно с курса, и приходилось идти переменными галсами с зарифленными парусами для уменьшения их площади. Это изматывало команду.

А тут еще обнаружилась течь в носовой части шлюпа, устранить которую в штормовых условиях никак не удавалось, и матросы подвахтенных смен выбивались из сил, непрерывно откачивая ручными помпами забортную воду, поступавшую в подпалубные помещения.

И так продолжалось в течение двух недель, показавшихся вечностью. Это было новым испытанием за время долгого плавания, сравнимым разве что с бурей у мыса Горн.

Андрей Петрович после очередной вахты на уходящем из-под ног мостике буквально падал в изнеможении на кровать в своей каюте, несмотря на молодость. Фаддей Фаддеевич был в таком же состоянии, а Григорий Иванович, естественно, вообще выбыл из строя, не покидая каюты даже на время приема пищи. Так что о былом общении друзей не могло быть и речи. Это тебе не плавание в благодатных тропиках, о которых теперь вспоминалось, как о милости Божьей.

Но всему бывает конец. Ветер стих, тучи рассеялись, и измученные моряки наконец-то увидели долгожданное солнце. И только зыбь, мерно покачивающая судно, напоминала о бушевавшем жестоком шторме. Заметно потеплело, и настроение команды как-то сразу изменилось. Посыпались шуточки, и даже откачка воды не казалась уже таким изнурительным делом.

И «Надежда» с наполненными ровным ветром парусами устремилась к берегам загадочной Японии.

* * *

А Япония до настоящего времени действительно оставалась загадкой для европейцев. Первые же попытки европейских морских держав, в первую очередь испанцев, португальцев и голландцев, проникнуть на ее территорию были встречены японцами очень настороженно, и они решили раз и навсегда оградить свою страну от нашествия иноземцев. Поэтому еще в 1638 году их правительство постановило:

«На будущее время, доколе солнце освещает мир, никто не смеет приставать к берегам Японии, хотя бы он даже был послом, и этот закон никогда никем не может быть отменен под страхом смерти».

Но так как европейские товары все-таки были нужны, из этого правила пришлось сделать исключение, согласно которому разрешалось посещать Японию, и то только в единственном порту Нагасаки, голландским купеческим судам, да и то с массой ограничений.

Это очень волновало Резанова, хотя в Петербурге небезосновательно полагали, что японцы наконец-то поймут необходимость и выгодность для них установления дипломатических и торговых отношений с европейскими странами, тем более хотя бы со своим северным соседом.

Крузенштерна же волновало другое. Голландцы отлично понимали всю выгодность их монопольной торговли с Японией. Поэтому они всячески препятствовали проникновению в Европу каких-либо сведений об этой стране, и в первую очередь, морских карт. Вследствие этого европейцы не имели представлений ни о ее конфигурации, ни об особенностях ее береговой линии, ни о наличии опасных для мореплавания мелей и рифов, ни о проливах между островами и характере течений в них.

У него, правда, были японские и китайские карты, добытые каким-то образом одним французским мореплавателем. Но особенно верить им было нельзя, так как они были составлены глазомерно и, по его мнению, очень неточно. Ведь их географы еще не были знакомы с геодезией, а посему вычерчивали их на глазок, не выдерживая ни истинных расстояний, ни точных очертаний прибрежных островов и берегов, без, разумеется, указания каких-либо координат. Именно поэтому он всем нутром опытного моряка предчувствовал, что проход по сложному фарватеру в Нагасаки будет нелегким испытанием и для него, и для штурмана.

* * *

Предчувствия не обманули Крузенштерна. Берега острова Кюсю, самого южного из четырех больших островов японского архипелага, на котором располагался порт Нагасаки, были сильно изрезаны большим количеством заливов с бесчисленными малыми прибрежными островами. А карты, изготовленные в Японии и Китае, совершенно не соответствовали действительности. Если, например, верить им, то очередной остров или островок отстоял от берега чуть ли не на милю, а на самом деле он отделялся от него совсем узким проливом со множеством надводных и подводных рифов. Поэтому идти вдоль берегов приходилось только в светлое время суток, чтобы, не дай бог, не сесть на мель или не пропороть днище о подводные камни. Ведь спасительного заднего хода на парусном судне, естественно, не было, и самое большое, что мог сделать капитан в случае опасности, так это быстро расположить паруса таким образом, чтобы погасить его инерцию.

Поэтому приходилось не только идти почти неведомым путем, но и привлекать офицеров, в том числе и Андрея Петровича, для описания берегов и составления подробных карт, заботясь о будущих русских мореплавателях. А это не только отнимало массу времени, но и изматывало их составителей. Однако офицеры понимали важность этой работы и трудились все свободное от вахт время.

А чего стоили заливы! Они были настолько длинными, что можно было принять их за проливы, и чтобы убедиться в этом, нужно было заходить в каждый из них. Так, например, одним из этих проливов они прошли около восьмидесяти миль, лавируя между многочисленными островками с узкими проливами между ними, но в конце концов все-таки дальнейший путь им преградили горы. И нужно было опять возвращаться в открытое море. Но, по словам Григория Ивановича, отрицательный результат – тоже результат, и на карту легли его истинные очертания.

* * *

Наконец ранним утром в начале октября «Надежда» вошла в широкий залив, у берегов которого был расположен город Нагасаки. Когда же шлюп приблизился к нему, к кораблю подошла лодка, и на палубу поднялся японский чиновник, долго кланявшийся всем. Очевидно, это был лоцман, так как он стал рядом с Крузенштерном и стал показывать ему, как войти в гавань, а затем указал место, где нужно было поставить «Надежду» на якорь.

В бухте было много кораблей с развевающимися на ветру флагами и вымпелами. Рядом стояли китайские джонки с грузом шелка и много японских судов, среди которых были и довольно крупные. А на другом конце гавани виднелись два не очень больших корабля под португальским флагом. «Купеческие суда», – определил Крузенштерн по обводам их корпусов. И все-таки самым большим среди всех судов в гавани Нагасаки была «Надежда».

Теперь стало ясным, почему японцы выбрали именно Нагасаки для посещения иностранными судами, в первую очередь, конечно, голландскими. Сам город находился чуть в стороне от гавани и не был виден из-за окружающих ее высоких холмов, которые были буквально усеяны фортами, различными укреплениями и батареями. Поэтому в случае необходимости японцы могли обстрелять корабли, стоящие в гавани, с трех сторон из десятков пушек, буквально разнеся их в щепки. Кроме того, и это было немаловажным фактором, для прихода в Нагасаки, расположенном на самом юге Японии, судам, кроме русских, идущих с Камчатки, не надо было идти вдоль японских берегов.

Примерно через полчаса на палубу поднялись сразу десять японцев, которые, не кланяясь, сразу же, как хозяева, спустились в кают-компанию. Крузенштерн был возмущен их бесцеремонностью, но сдержался – интересы дела были дороже личных эмоций.

Чиновники уселись на диван и сразу же раскурили маленькие трубки, поданные им слугами, которых хватало на две-три затяжки. Затем им подавали новые, заранее набитые табаком, и они молча прикуривали их горячими угольками из поставленной перед ними чугунной емкости. Так продолжалось в полной тишине минут десять. Наконец один из чиновников сказал что-то своему подчиненному, который слушал его, склонившись чуть ли не до пола. Затем, выпрямившись, он обратился к Крузенштерну по-голландски. Стало ясным, что это переводчик.

Благо, что Крузенштерн во время пребывания в Капштадте, у мыса Доброй Надежды на самом юге Африки, бывшем в то время голландской колонией, в ожидании оказии в Индию научился немного говорить по-голландски. Теперь он мог кое-как через переводчика общаться с чиновниками.

Выяснилось, что чиновники являются офицерами, наблюдавшими по поручению губернатора за портом, а столь удивившее его их поведение было обычной японской церемонией.

Крузенштерн объяснил им цель своего визита в Нагасаки, связанного с желанием русского правительства установить с Японией торговые отношения. Затем он представил Резанова как посла, и японцы слегка поклонились ему, не вставая с дивана. На вопрос о том, когда русский посол сможет поехать в столицу Японии для переговоров, офицеры ответили, что это может решить только сам микадо, их император, а о просьбе команде сойти на берег для отдыха после длительного плавания они доложат губернатору, который и решит этот вопрос.

Затем они стали расспрашивать о плавании «Надежды», показав при этом довольно обширные познания в географии.

– А каким путем вы шли из Камчатки в Нагасаки: вдоль восточных берегов Японии или вдоль западных?

– Вдоль восточных, – ответил Крузенштерн. – Ведь этот путь гораздо короче.

Японцы удовлетворенно закивали головами. Они, по-видимому, считали Японское море чуть ли ни своим внутренним и тщательно скрывали от европейцев западное побережье своей страны. Именно поэтому они и разрешали голландцам подходить к Нагасаки только со стороны Тихого океана.

Через полчаса по команде переводчика на палубу поднялись пятеро голландцев. И хотя они приехали вместе с японцами, но должны были, опять же по заведенному порядку, просидеть в лодке положенные полчаса. Спустившись в кают-компанию, они вначале поклонились японцам, опустив головы до колен, и только затем пожали руки русским. Это были директор голландской фактории в Нагасаки, его секретарь, два капитана стоящих в гавани судов и голландский чиновник, барон.

Как оказалось, директор говорил по-английски, и Крузенштерн обрадовался этому, так как теперь они могли свободно говорить о чем угодно, потому что японцы их все равно не поймут. Правда, он заметил, что офицеры, сидевшие на диване с каменными лицами, проявили при этом некоторое беспокойство.

– Почему вы так унижаетесь перед ними? – спросил Крузенштерн.

– А как же может быть иначе? – ответил директор. – С волками жить – по-волчьи выть. Приходится терпеть. Если ваши переговоры закончатся успехом, в чем я очень и очень сомневаюсь, вам придется унижаться не меньше нашего. Но, скорее всего, вас под благовидным предлогом выпроводят отсюда не солоно хлебавши. Так было лет пять назад с англичанами, которые тоже приходили в Нагасаки.

Резанов внимательно слушал голландца, и на его лице явно читалась озабоченность. Было видно, что он хотел еще что-то спросить у него, но, видимо, передумал.

Затем Крузенштерн заговорил с капитанами. Чувствовалось, что им было интересно беседовать с опытным русским моряком. Они охотно рассказывали о своих плаваниях, но как только речь заходила о Японии, сразу же начинали отвечать невпопад. Стало ясным, что голландские капитаны ничего путного о ней не скажут, скрывая свои знания об этой стране, которую посещали далеко не в первый раз.

Наконец офицеры поднялись с дивана и на прощание объявили, что на судне будут изъяты все ружья и порох. Крузенштерн растерянно посмотрел на директора.

– Не расстраивайтесь, капитан, – посочувствовал голландец. – С вами поступают милостивее, чем с нами. Ведь у нас отбирают не только ружья и порох, но и шпаги.

* * *

На другой день к судну подошло несколько лодок со свежей рыбой, крупой и живыми гусями. Когда же Крузенштерн знаками стал выяснять, сколько все это стоит, японец-переводчик, находившийся в одной из лодок, объяснил ему, что ничего платить не надо, так как это подарок русским морякам от их губернатора. Это было очень кстати, потому как они уже давно не употребляли свежей пищи.

Вскоре приехали новые гости – секретари губернатора и начальник города. От них-то Крузенштерн и узнал, что губернатор еще вчера послал в Иеддо, столицу Японии, курьера с сообщением об их прибытии. Однако на его вопрос, далеко ли до Иеддо и сколько времени понадобиться курьеру, чтобы съездить туда и обратно, они уклончиво ответили:

– Очень далеко, и придется подождать месяца полтора-два.

Крузенштерн, конечно, знал, что Япония не такая уж большая страна, и это настораживало. Резанов разделял его тревогу, но делать было нечего, и приходилось ждать.

Однако время шло, но до сих пор не было никакой ясности с началом переговоров по заключению торгового договора. На судно почти каждый день приезжали новые гости, к встречам с которыми Крузенштерн уже привык, но его вопросы и просьбы по-прежнему оставались без ответа, хотя и не было отказов, за исключением одного. Ему было категорически отказано в приобретении провизии для команды и вообще каких-либо товаров у японских купцов, пока «Надежда» стоит в гавани Нагасаки.

– Одни только голландцы имеют право вести торговлю в Японии. С Россией же у нас пока нет торгового договора. Поэтому все, что вам будет необходимо, губернатор будет присылать бесплатно.

* * *

Прошло полтора месяца после прибытия «Надежды» в Нагасаки, когда губернатор наконец-то разрешил морякам гулять по берегу. Однако и это разрешение было обставлено с японской оригинальностью. На пустыре был огорожен глухим забором участок размером сорок шагов на двадцать с одним единственным деревом и, естественно, многочисленной стражей по его периметру. Моряки, конечно, отказались воспользоваться такой любезностью губернатора. Разрешение на деле оказалось чистой формальностью. Зато в восторге был астроном Горнер, который перевез на этот участок свой телескоп и организовал там временную обсерваторию.

– Там нет качки, мешающей проведению наблюдений, тихо и широкий обзор небосвода, – объяснил он Крузенштерну.

Наконец где-то в середине декабря послу Резанову выделили двухэтажный особняк, стоящий почти у самого берега, который обнесли толстым глухим забором с одними воротами, выходящими к гавани. Эти ворота запирались на замок, ключ от которых находился у начальника японской стражи. Однако дом оказался без какой-либо мебели и без комнат. Были только передвижные ширмы из толстой бумаги, позволявшие планировать помещения по собственному вкусу. Поэтому по указанию Крузенштерна с судна привезли столы, стулья и кровать, и Резанов переехал в свою резиденцию. Однако доступ в нее был разрешен строго ограниченному кругу лиц.

На другой день после переезда посла было объявлено, что в его резиденцию должны быть перевезены подарки русского царя японскому императору. А это были главным образом огромные драгоценные зеркала. От чиновников Крузенштерн узнал, что если император согласиться принять их, то эти зеркала будут отнесены в Иеддо на руках. На его удивление японцы объяснили:

– Что там зеркала! Два года назад китайский император прислал в подарок нашему императору слона, и наш император приказал отнести его из Нагасаки в Иеддо на руках.

– И отнесли?! – оторопело спросил Крузенштерн.

– А как же, конечно отнесли! – удивленно ответили японцы.

Резанов, высокообразованный и весьма деятельный человек, не мог сидеть без дела. Поэтому он принялся за составление словаря японских слов. Дело было нужным, государственной важности. Ведь если о Японии вообще были весьма скудные сведения, то о ее языке и подавно. И он со свойственной ему обстоятельностью принялся за это многотрудное и кропотливое занятие и преуспел в нем.

* * *

Только в середине февраля стало известно, что император направил в Нагасаки уполномоченного с поручением вести переговоры с русским послом, который уже находился в пути. Резанов расценил это известие как провал переговоров.

– Если меня не допустили к императору, то, следовательно, этот уполномоченный направлен им не для ведения переговоров, а для вручения мне мотивированного, по японскому обычаю иезуитского, отказа от ведения каких бы то ни было переговоров. Одним словом, приехали… – горестно заявил он своим ближайшим подчиненным.

И, как всегда, оказался прав.

Уже на второй встрече в начале апреля с высокопоставленным японским чиновником, не считая первой, ознакомительной, ему было зачитано чрезвычайно торжественное послание, подписанное японским императором. В нем, в частности, говорилось:

«Могущественный государь российский посылает посланника и множество драгоценных подарков. Приняв их, властелин японский должен бы, по обычаям страны, отправить посольство к императору России с подарками, столь же ценными. Но существует запрещение жителям и судам оставлять Японию. К тому же Япония не столь богата, чтобы ответить равноценными дарами. Следовательно, властелин японский не может принять ни посланника, ни подарки».

Впрочем, в своем послании японский император любезно обещал бесплатно снабдить русский корабль провизией на два месяца, а также дарил русским морякам две тысячи мешков соли, две тысячи маленьких шелковых ковриков и сто мешков пшена.

– Эта любезность японского императора больше похожа не на дар, а на отступное за отказ заключить торговый договор с Россией, – заключил Резанов, вместе с Крузенштерном окруженный офицерами шлюпа и членами торговой миссии.

– С паршивой овцы хоть шерсти клок, – хмуро буркнул раздосадованный Крузенштерн. – А вот соли камчатский губернатор будет несказанно рад. Мне ее японцы так и не дали купить, а тут на тебе, целых две тысячи мешков, как манна небесная! Видать, правильно в народе говорят, что нет худа без добра, – философски заключил он.

– А вы не обратили внимания, господа, что нам в течение более чем полугода почти не давали риса, а ведь европейцы считают его основным продуктом питания японцев, – заметил один из офицеров.

– Это так и есть на самом деле, – пояснил Григорий Иванович, – но в Японии очень мало земли, пригодной для его выращивания, так как большую часть ее территории занимают горы. И это так на всех японских островах от Хоккайдо до Кюсю. Это вам не Китай с его огромными просторами. Поэтому они так и дорожат рисом. Вследствие этого большую часть своего рациона японцы вынуждены возмещать морепродуктами. Вы, наверное, обратили внимание, господа, на множество рыбацких судов и лодок у японских берегов.

– Вот так всегда. Кому вершки, а кому корешки.

– Дареному коню в зубы не смотрят, милейший.

– Нам, к сожалению, – продолжил Григорий Иванович, – так и не удалось откушать искусно приготовленных осьминогов и трепангов, а ведь японцы считают эти блюда деликатесом.

– Григорий Иванович, не портьте, пожалуйста, аппетит, – раздался умоляющий голос.

– Стыдитесь, мичман. Можно подумать, что вы воспитывались не в Морском корпусе, а в институте благородных девиц, – укорил страдающего лейтенант.

– Это национальная традиция, господин мичман, – с удовольствием продолжил натуралист, нащупав слабое место одного из слушателей. – Во Франции, например, как вам известно, таким же деликатесом являются задние лапки лягушек.

– О, Боже! – застонал тот же голос.

Дружный смех присутствующих окончательно разрядил тягостное настроение, связанное с провалом переговоров. Это сразу же почувствовал и Резанов, благодарно взглянув на Григория Ивановича. «А он, оказывается, не только ученый натуралист, но и тонкий психолог, – сделал очередное открытие наблюдательный Николай Петрович.

* * *

На ужин в кают-компанию пришли и Резанов с Крузенштерном. Все сразу подтянулись, предчувствуя серьезный разговор. И не ошиблись. Полномочный посланник рассказал о второй встрече с уполномоченным, на самом деле являвшимся ближайшим придворным императора и, вполне возможно, автором послания императора, которое он и огласил.

– Таким образом, переговоры о заключении торгового договора между Россией и Японией закончились ничем, – тяжко вздохнул он. – Но это одна сторона медали. Мне бы хотелось услышать от вас, господа, а есть ли какие положительные моменты нашего посещения Японии? – и обвел присутствующих проницательным взглядом.

– Безусловно, – встал со своего места Крузенштерн. – Во-первых, составлена подробная карта восточных и южных берегов острова Кюсю. Господа офицеры в течение нескольких месяцев обрабатывали свои записи, наброски и чертежи и свели все в единую карту, которой смело могут пользоваться будущие мореплаватели. Во-вторых, мы сделали подробное описание гавани Нагасаки и подходного фарватера к ней с указанием всех навигационных опасностей. В-третьих, мы узнали много нового о быте и традициях японцев, что безусловно заинтересует этнографов.

– Кроме того, в течение всего времени пребывания в Нагасаки велись систематические метеорологические наблюдения, и определена роза ветров этого времени года, – доложил Григорий Иванович.

– Проведены из этой точки земного шара уникальные астрономические наблюдения, связанные с фазами планет солнечной системы, – сообщил астроном Горнер.

Наступила тишина. И тут опять раздался голос неуемного Григория Ивановича:

– А как у вас, Николай Петрович, обстоят дела с составлением словаря японских слов?

– Работа над словарем практически завершена, – и Андрей Петрович впервые увидел некоторое смущение на обычно непроницаемом лице этого сильного и мужественного человека. – Думаю доработать его в окончательном виде до прихода в Петропавловск, чтобы оттуда переслать в Петербургскую академию наук.

«Оказывается, и у сильных людей есть свои слабости. И это связано с авторством столь значительного научного труда», – с удовлетворением отметил Андрей Петрович.

И тут, словно читая его мысли, снова встал Григорий Иванович:

– Это, Николай Петрович, не просто работа, а научный труд, имеющий мировое значение. Он по своей значимости превосходит все то, что здесь было перечислено. Поэтому разрешите от имени всех присутствующих поздравить вас со столь значительным вкладом в отечественную науку! – все встали и кают-компания огласилась аплодисментами.

* * *

Течь в корпусе шлюпа была устранена, снасти и паруса приведены в полный порядок, и «Надежда» была готова к дальнейшему плаванию. Перед самым отплытием прибыли секретари губернатора и привезли ружья и порох. Старший офицер лично пересчитывал и ружья, и бочонки с порохом.

– Японцам не откажешь в пунктуальности, – удовлетворенно заключил он. – Все в наличии и в полной сохранности.

Секретари еще раз предупредили Крузенштерна, чтобы он вел свой корабль на Камчатку только вдоль восточных берегов Японии, то есть Тихим океаном.

– Идти вдоль западных ее берегов мы иностранцам не позволим.

Резанов покинул свою резиденцию и вернулся на корабль вместе с зеркалами, которые уже не было необходимости нести на руках в Иеддо.

И 18 апреля 1805 года «Надежда» наконец-то покинула гавань Нагасаки.

 

Глава VI

Возвращение

Русские моряки снова были в открытом море. Когда же из вида скрылись берега Японии, Крузенштерн, недобро ухмыльнувшись, повернул шлюп направо, в сторону Японского моря.

– Тоже мне хозяева! – возмутился он. – Не имеют ни одного мало-мальски приличного военного корабля, а грозят так, как будто их порты забиты эскадрами. Накось, выкуси! – неожиданно воскликнул он, показывая кукиш в сторону уже невидимых берегов, и все, кто был на мостике, заулыбались от мальчишеской выходки своего всегда сдержанного капитана, понимая, сколько он натерпелся от высокомерных японских чиновников с их надменными каменными лицами.

Вошли в Корейский пролив, и Крузенштерн задержался на некоторое время для описания островов Цусима, расположенных в его центре. А затем ввел «Надежду» в Японское море. Теперь он шел путем французского мореплавателя Лаперуза, который первым из европейцев увидел эти таинственные воды. Крузенштерн был вторым.

Он вел шлюп почти по середине моря не потому, что боялся японцев. Они были ему не страшны. Просто столь неожиданно долгая стоянка в Нагасаки заставляла его торопиться, чтобы успеть на рандеву с Лисянским в Макао. А описание западных берегов Японии потребовало бы уйму времени.

Наконец на западе показались далекие гористые берега. Это была таинственная Тартария, очень приблизительно обозначенная на карте. Андрей Петрович с Григорием Ивановичем, с вожделением глядя на эту неведомую землю, думали об одном и том же. Но они знали, что обращаться к Крузенштерну с просьбой подойти к ней поближе, а уж тем более сделать хоть самую малую остановку, было бессмысленно. Они, конечно, знали, что вдоль ее восточных берегов прошли фрегаты экспедиции Лаперуза, но прошли под всеми парусами, не останавливаясь, и только далеко на севере зашли в залив, который был назван Де-Кастри в честь морского министра Франции. А вскоре «Надежда» повернула на северо-восток к самому северному японскому острову Хоккайдо.

И вот по курсу шлюпа прямо из моря появился конус вулкана, который вырастал по мере приближения к нему. Он очень напоминал Тенерифский пик, но в отличие от него был белоснежен, как сахарная голова. По японским и китайским картам этот вулкан находился на острове Риссири у северо-западных берегов острова Хоккайдо.

Крузенштерн ввел «Надежду» в пролив Лаперуза, отделяющий Хоккайдо от Сахалина, но из-за туманной погоды сахалинский берег не был виден. И он направился к северному побережью Хоккайдо.

Дело в том, что ему по заданию Академии наук надо было проверить правильность одной из легенд. Еще в XVII веке монахи-иезуиты приехали в Японию, чтобы обратить японцев в христианство, но были изгнаны оттуда. От них-то в Европе и узнали, что на севере Хоккайдо живут айны, тела которых якобы покрыты густой шерстью, как у животных. Но это вызывало у ряда ученых большие сомнения.

* * *

Продвигаясь вдоль пустынного берега, Крузенштерн уже начал сомневаться в его обитаемости, когда в глубине небольшой бухточки увидел пять домиков, очень напоминающих русские избы. «Надежда» стала на якорь, и баркас с учеными и офицерами во главе с Крузенштерном и Резановым подошел к берегу. Их очень поразило, что сейчас, уже в мае, земля была покрыта глубоким снегом. Правда, уже рыхлым, пропитанным влагой. Но ведь даже гораздо севернее, например, на Камчатке, его в это время года не было и в помине.

Их встречали местные жители. Это явно были не японцы. Те тщательно выщипывают свои бороды, а у этих мужчин были большие черные бороды лопатой. И одеты они были не в шелковые кимоно, а в одежду, сшитую из меховых шкур. Сомнений не было, что это были айны.

– Айны? – спросил их Крузенштерн.

– Айн, айн! – радостно закричали встречающие и стали наперебой приглашать гостей в свои дома.

Они зашли в один из них, в котором не оказалось никакой мебели, и жестами попросили молодого айна снять свою соболью шубу. Тот, видимо, стесняясь, никак не мог понять зачем это нужно, но, подбадриваемый своими соплеменниками, наконец согласился. Оказалось, что шуба была накинута прямо на голое тело.

Однако никакой густой шерсти на его теле не оказалось. Григорий Иванович тщательно осмотрел айна, заставив того несколько раз повернуться. Волосяная растительность, конечно, была, но такая же, как и у любого обыкновенного мужчины.

– Конец еще одного мифа! – торжественно произнес натуралист. – И развеяли его мы, русские мореплаватели! Поздравляю вас, Иван Федорович, с очередным успехом! – и он крепко пожал руку несколько смущенному начальнику экспедиции.

Тут неожиданно появился японский чиновник. Крузенштерн как можно учтивее поклонился ему, тот ответил таким же поклоном, но, сделав устрашающее лицо, несколько раз повторил, указывая на юг:

– Бум-бум! Бум-бум!..

Это, наверное, означало, что скоро сюда с юга придут японские корабли и прогонят их с острова своими пушками. Резанов, который за семь месяцев пребывания в Нагасаки уже мог кое-как говорить по-японски, объяснил ему, что они прибыли сюда с добрыми намерениями и скоро уйдут на Камчатку, как только рассеется туман. Это несколько успокоило чиновника, и он перестал пугать их своими «бум-бум».

Крузенштерн хотел хоть как-то отблагодарить гостеприимных хозяев и приказал принести с баркаса европейские безделушки. Они с удивлением и восторгом рассматривали бусы, зеркальца, но больше всего им понравились блестящие медные пуговицы. Они передавали их из рук в руки, рассматривали и хохотали. Когда же им в конце концов растолковали, что эти пуговицы принадлежат теперь им, они не поверили такой щедрости и пытались вернуть их назад. И когда все-таки окончательно убедились, что эти столь драгоценные вещицы они могут взять с собой, очень обрадовались.

Крузенштерн хотел сделать подобающий подарок и японскому чиновнику, но тот категорически отказался, кое-как объяснив ему:

– Мое начальство подумает, что я пустил иностранцев сюда за взятку. А на самом деле разве мог я один сражаться с военным кораблем!

Тогда он спросил через Резанова, не знает ли японец что-либо о земле под названием Сахалин?

– А как же, – с уверенностью ответил тот. – Она в ясную погоду видна и отсюда. Туда часто ходят японские купеческие корабли.

Однако из дальнейших расспросов они выясняли, что японцы знают и имеют сведения только о южном береге Сахалина, а о более дальних его районах не имеют ни малейшего представления.

Оставшись наедине, Резанов сказал Крузенштерну:

– Это очень важные сведения. Оказывается, японцы не владеют всем Сахалином, а используют в своих целях только его южное побережье. И я сообщу об этом в Петербург в качестве приложения к отчету о ходе и результатах переговоров с японцами.

Когда же туман окончательно рассеялся, «Надежда» покинула остров Хоккайдо, взяв курс на Сахалин.

* * *

Войдя в обширный залив Анива у южных берегов Сахалина, обнаружили, что тут живут те же айны, а управляют ими, как и на Хоккайдо, японские чиновники. Здесь уже был Лаперуз, и Крузенштерн повернул шлюп на восток, идя вдоль лесистых берегов. Обогнув мыс с одноименным названием залива, они приступили к выполнению основной задачи – описанию восточных берегов Сахалина, у которых еще не плавал никто из европейцев. Поэтому-то не было никаких морских карт, а на старинных картах он был условно обозначен как полуостров азиатского материка.

«Надежда» медленно шла вдоль берега, и уже сработавшиеся офицеры дружно выполняли довольно нудную и однообразную работу. А ведь им предстояло провести съемки не менее шестисот миль побережья, а с учетом заливов, бухт и мысов и того более.

Затем, как выяснилось, они оказались в очень обширном заливе, которому, казалось, не было ни конца, ни края. Пришлось изрядно потерпеть, пока его полностью обследовали. Поэтому ему единогласно и дали название «залив Терпения». Когда же уже выходили из него, огибая длинный и довольно узкий полуостров, так как за его берегами просматривалось бескрайнее Охотское море, впередсмотрящий с салинга доложил, что по правому борту просматривается небольшой остров. Крузенштерну очень не хотелось тратить столь драгоценное время на описание такого незначительного объекта, но присущая ему пунктуальность взяла верх.

На невысоком вытянутом на полверсты острове оказался большой птичий базар, и при приближении шлюпа птицы в огромном количестве поднялись в воздух с прибрежных скал, оглушая моряков своими криками.

– Кайры, – заинтересованно определил Григорий Иванович. – Эти могут кричать, как недорезанные, – авторитетно объяснил он Андрею Петровичу и Фаддею Фаддеевичу, стоявшим, как всегда, рядом с другом.

– А их яйца можно есть? – раздался заинтересованный голос.

– Можно, но уже поздно. У них уже или появились птенцы, или вот-вот вылупятся.

– Эх, жаль, что опоздали. А как было бы славно побаловаться горяченькой яишенкой, – теперь уже разочарованно прозвучал тот же голос.

Но главное их ожидало впереди. Обходя на малом ходу остров, неожиданно обнаружили лежбище морских животных, похожих на тюленей, которые во множестве лежали на песчаном берегу.

– Да это же вроде как морские котики, – заволновался Григорий Иванович. – Это же звери с бесценными шкурами. А здесь их многие тысячи! Неисчислимое богатство. Иван Федорович, надо подойти поближе к берегу на ялике и окончательно убедиться в этом.

Крузенштерн уже не жалел о затраченном времени. Это действительно были морские котики, и им опять сопутствовала удача, да какая! Ведь до сих пор было известно только одно их лежбище – на острове Беринга в группе Командорских островов к востоку от Камчатки.

Моряки под руководством натуралиста добыли одного из них, чтобы привезти в Петербург его шкуру как вещественное доказательство их открытия. А острову дали название «Тюлений».

* * *

Опять начались будни. Но восточные берега Сахалина были мало изрезаны, и дела по их описанию продвигались на удивление довольно быстро. Это тебе не берега Кюсю, сплошь изрезанные длинными и узкими заливами.

Но в конце мая путь им преградили сплошные ледяные поля, пробиться через которые было невозможно. Что же делать? Ждать пока они растают, означало потерю времени, да и Резанов торопил вернуться в Петропавловск, чтобы побыстрее послать оттуда извещение в Петербург о результатах своих переговоров с японцами.

И Крузенштерн принял решение идти на Камчатку, оставить в Петропавловске Резанова с его торговой миссией, а затем вернуться к Сахалину для продолжения описания его берегов. Поэтому «Надежда» под всеми парусами пошла на восток.

Наконец показались Курильские острова. Было уже начало июня, но все острова были еще в снегу, и их белоснежные шапки, постепенно уменьшаясь в размерах, дугой уходили за горизонт, на юго-запад. Андрей Петрович, как завороженный, прямо-таки впитывал в себя эту незабываемую красоту, созданную всемогущей природой. И никак не мог оторвать взгляда от этого дивного зрелища.

А «Надежда» тем временем прошла довольно широким проливом между островами Курильской гряды, названном впоследствии проливом Крузенштерна, и вышла в Тихий океан.

* * *

Андрей Петрович, конечно, знал, да это и не было большим секретом, что по прибытии в Петропавловск Резанов с членами торговой миссии покидают борт «Надежды». Чиновники миссии отправятся сухопутным путем в Петербург через Сибирь, а Резанов с небольшой свитой уже в качестве председателя Главного правления Российско-Американской компании намерен был с инспекцией посетить русские поселения в Америке.

Надо было, пользуясь случаем, попытаться осуществить свою давнюю мечту. И Андрей Петрович решился.

Встретив как бы невзначай Резанова, он попросил у него аудиенции. Тот внимательно посмотрел на него:

– А что откладывать, проходите в мою каюту.

Адмиральская каюта, в которой он был только один раз после памятного восхождения на Тенерифский пик, но толком так и не рассмотрел ее, охваченный возбуждением, когда они с Григорием Ивановичем были приглашены камергером для беседы, поразила Андрея Петровича не только своими размерами, но и убранством.

Во всю ее ширину были не иллюминаторы, как в каютах офицеров, а большие окна с тяжелыми шторами. За ними, со стороны кормы, просматривался балкон во всю длину переборки с резными перилами. В центре, ближе к кормовой переборке, большой письменный стол с канделябром, кожаное кресло, книжный шкаф. На полу дорогие ковры, а у левой переборки большое, во весь рост, зеркало. Кожаный диван для отдыха со столиком перед ним. А справа, за ширмой, очевидно, спальное место. Все добротно, сделано со вкусом.

Резанов неторопливо, по-хозяйски, прошел к большому письменному столу, сел в кресло и пригласил его сесть напротив.

– Так в чем дело, Андрей Петрович? – мягко спросил он.

– Я слышал, Николай Петрович, что вы собираетесь посетить Русскую Америку?

– Да, это так.

– В таком случае я хотел бы просить вас взять меня туда вместе с собой.

– ???

Резанов в задумчивости барабанил пальцами по столу, озадаченный неожиданной просьбой. Наступила пауза, которая явно затягивалась. «Именно сейчас решается все», – с замиранием сердца подумал Андрей Петрович.

– Но, насколько я осведомлен, Иван Федорович Крузенштерн намерен по возвращении из кругосветного плавания представить вас к присвоению чина мичмана.

– Да Бог с ним, с мичманом! – как-то само собой вырвалось у находящегося в напряжении Андрея Петровича.

И тут произошло, казалось бы, непоправимое. Лицо Резанова приняло жесткое, не предвещающее ничего хорошего выражение.

– Да знаете ли вы, молодой человек, что Александр Васильевич Суворов, будучи генерал-фельдмаршалом и главнокомандующим союзными войсками в Италии, экстерном сдавал экзамен специально созданной по этому случаю комиссии на присвоение ему чина мичмана? – тихим голосом спросил он.

Он вдруг встал из-за стола. Вскочил и Андрей Петрович.

– Генерал-фельдмаршал мечтал о чине мичмана, а вам, поручику гвардии, это, видите ли, ни к чему! – гневно воскликнул камергер, сверля этого самого поручика недобрым взглядом, а затем как-то устало опустился в кресло. Андрей Петрович продолжал стоять по стойке «смирно». – Ведь тот же Суворов, узнав о том, что вице-адмирал Федор Федорович Ушаков, используя морскую пехоту под прикрытием корабельной артиллерии, штурмом со стороны моря взял, казалось бы, неприступную крепость, воскликнул: «Почему я не был при Корфу хоть бы мичманом?». Вот так, господин поручик, тем более гвардии, – уже спокойно произнес Резанов.

Андрей Петрович, понимая, что все кончено и приговор вынесен, решил все-таки воспользовался правом последнего слова.

– Тем не менее, ваше превосходительство, для меня возможность посетить Русскую Америку имеет большее значение, чем присвоение чина мичмана.

– Почему же так официально, Андрей Петрович? – вдруг улыбнулся камергер. – Тогда объяснитесь, сделайте милость.

– Чины, Николай Петрович, – дело наживное, а вот побывать в Русской Америке у меня шансов больше не будет. Никогда…

– Да садитесь, что вы тянетесь передо мной, как перед полковым командиром.

Он уже с интересом смотрел на этого молодого человека, способности которого успел оценить. Его логика была убедительной. «А ведь главному правителю Русской Америки Баранову действительно не хватает способных, образованных и деятельных помощников. Как раз об этом Александр Андреевич и писал в своем последнем письме в Главное правление Компании. А этот поручик, похоже, не карьерист и собирается ехать в Америку вроде бы не за длинным рублем», – рассуждал Резанов. И как опытный организатор решил, пользуясь представившейся возможностью, прощупать молодого человека именно по этим волновавшим его вопросам.

– А чем вы, Андрей Петрович, думаете заниматься в наших американских колониях?

– Могу обследовать новые земли, вести разведку не занятых никем земель, интересующих Компанию, организовать оборону поселений от нападения индейцев или других неприятелей, а также выполнять отдельные поручения главного правителя по его усмотрению.

– Но вы, молодой человек, наверное, догадываетесь, что переход на купеческом судне из Петропавловска в Русскую Америку будет стоить довольно значительных средств?

– Не только догадываюсь, но и знаю. Я интересовался этим вопросом еще во время нашего первого пребывания в Петропавловске. По моим расчетам, суммы, переданной мне моим батюшкой перед отплытием из Кронштадта, и вознаграждений, которые я получу от торговой миссии и от экспедиции за совместительство при исполнении должности вахтенного офицера, будет вполне достаточно для этой цели. Да кое-что еще и останется, – доверительно улыбнулся он.

– И вы всегда так скрупулезно считаете свои доходы и расходы?

– Приходится, – вздохнул Андрей Петрович, – я ведь, в сущности, не богатый человек.

– Как же так? Ведь по моим сведениям у вашего отца несколько имений в Центральной России?

– Их он получил в наследство.

– Но вы же тоже наследник, причем единственный мужского пола?

– Да, но…

– Все мы смертны, – словно читая его мысли, пророчески произнес Николай Петрович.

Все было ясно – этот человек просто находка для Баранова. Честно говоря, он бы и сам был не прочь приблизить его к себе, но всему свое время. Пока же пусть наберется опыта да проявит свои способности. Теперь же надо было решить, как сделать так, чтобы доставить его, готового отдать все свои сбережения, добытые нелегким трудом, ради осуществления своей мечты, в Русскую Америку бесплатно. Конечно, он, камергер и руководитель Компании, мог совершенно легко оплатить эти, в общем-то, небольшие для него расходы сам, но это, безусловно, не будет принято Андреем Петровичем. «А то еще, чего доброго, вызовет на дуэль», – улыбнулся он, вспомнив об инциденте в каюте Крузенштерна на Нукагиве. Ладно, время пока терпит, и, как говорится, утро вечера мудренее.

– В принципе, я готов взять вас с собой. Но это, так сказать, общее решение. А частности оговорим уже на месте, в Петропавловске. Договорились?

– Большое, огромное спасибо вам, Николай Петрович! – Андрей Петрович не мог сдержать радостного возбуждения.

– Не за что. А чинами в будущем не разбрасывайтесь, чай не бирюльки, – улыбнулся он на прощание.

Душа Андрея Петровича пела. Свершилось! Уже во второй раз свершилось! И он бросился искать Фаддея, чтобы поделиться с другом так и распирающей его радостью.

* * *

Еще в Бразилии Крузенштерн приобрел около дюжины разноцветных попугаев в клетках. Присмотревшись к покупке капитана, Андрей Петрович тоже решил купить этих удивительных и необычных по внешнему виду птиц. Не дюжину, конечно, а только одного. И не из-за экономии, так как стоили они там не так уж и дорого. Наслушавшись у хозяина лавки, продававшего этих птиц, бойко говоривших и по-португальски, и по-английски, он решил научить своего будущего питомца нескольким фразам, а затем, при оказии, переслать его в Петербург батюшке в качестве «говорящего письма». Андрей Петрович знал, каким дорогим подарком он будет для его родителей.

Но для этого нужен был, во-первых, самый «говорливый» попугай и, во-вторых, не умевший пока произносить какие-либо фразы. А так как самым авторитетным человеком в этой области был для него, конечно, Григорий Иванович, то он и попросил его оказать ему содействие.

В лавке продавца попугаями натуралист самым тщательным образом осмотрел предлагаемый для продажи товар и сделал заключение, что самого «говорливого» попугая – жако – здесь нет, так как он водится только в лесах экваториальной Африки. От многочисленных разноцветных бразильских попугаев он решительно отказался, так как они беспрерывно, но несвязанно верещали, хотя красавцы ара привлекали внимание, но были очень велики по размерам, что затруднило бы их транспортировку. Да и каюта у Андрея Петровича по размерам была далеко не капитанская.

А вот парочка какаду заинтересовала его. Эти крупные с хохлом птицы обитают от Малайзии до Австралии, и были завезены сюда, наверное, моряками чайных клиперов, которые, поистратившись на берегу от соблазнов, продавали их по дешевке. Григорий Иванович видел этих попугаев в Европе, живущих в клетках, которые довольно членораздельно произносили заученные фразы. Андрею Петровичу приглянулся белый какаду с желтым хохлом и такого же цвета широким хвостом.

Хозяин лавки с тревогой посматривал на господина в очках, который, как сразу было видно, знал толк в попугаях, опасаясь, что тот отобьет у него клиента, уже не раз заходившего в его магазин. И когда тот спросил о цене выбранного им попугая, он на радостях даже не стал завышать ее, хотя и подумывал об этом.

– Теперь, Андрей Петрович, труд и терпение, – изрек Григорий Иванович, когда клетку с попугаем водрузили на стол в его каюте, – и он заговорит у вас, как миленький.

– Большое спасибо вам, Григорий Иванович, за неоценимую помощь.

– Чего уж там! Я сам с огромным удовольствием пообщался с этими экзотическими птицами. Хотя должен заметить, что наши серые невзрачные вороны среднерусской полосы гораздо умнее этих заморских красавцев. Правильно в народе говорят, что не с лица воду пить. Вот так-то.

А затем, немного подумав, задал наконец вопрос, который, видимо, волновал его:

– Как же вы, Андрей Петрович, назовете его?

– «Андрюша», – не задумываясь, ответил тот.

Умные глаза натуралиста по-доброму сверкнули из-за стекол очков.

– Очень хорошее имя – ваши родители будут довольны.

И вот теперь Андрей Петрович, наслушавшись у хозяина лавки попугаев, продававшего этих бойко говоривших на разных языках птиц, и вызнав секреты их дрессировки, все свободное от службы и работы над записками время посвящал своему любимцу.

Однажды, через довольно непродолжительное время, Фаддей Фаддеевич, как-то зайдя в каюту Андрея Петровича, буквально остолбенел, услышав от этой бестии, по его мнению, с наглым взглядом совершенно четкое:

– Андрюша, поручик гвардии!

– Ну и ну! – только и смог выговорить мичман.

– То ли еще услышишь, Фаддей! – радостно воскликнул хозяин попугая.

А когда из каюты Андрея Петровича стало раздаваться: «Иван Крузенштерн! Иван Крузенштерн!..» – вестовой принес в подарок от капитана неутомимому оратору кулек с какими-то экзотическими орехами.

* * *

Фаддея он нашел в его каюте. Однако мичман не разделил его бурных восторгов.

– Бежишь с корабля, бросая друга? – явно огорчился он.

– Ты не справедлив, Фаддей. Как я узнал от Резанова, всю торговую миссию и ученых по приходе в Петропавловске спишут на берег и отправят в Петербург уже сухопутным путем через Сибирь, а Крузенштерн навряд ли сможет оставить меня в команде «Надежды» сверх штата. Ведь я же не имею флотского офицерского чина. Поэтому у меня альтернатива: или отправляться в Петербург в свой полк, или посетить с Николаем Петровичем, у которого я уже получил согласие, Русскую Америку, а может быть, и остаться там на некоторое время в качестве служащего Российско-Американской компании. Ты бы сам что выбрал на моем месте?

– Сдаюсь, Андрюша, я был не прав. Просто очень не хочется расставаться.

– То-то, морской бродяга! Но в связи с этим у меня есть к тебе большая просьба. Не мог бы ты взять на себя труд доставить в Петербург моему батюшке в качестве подарка попугая?

– Что?! – искренне возмутился Фаддей. – Это я должен буду в течение почти целого года слушать его непрерывные бредни?! Нет уж, уволь. Я и в твоей каюте наслышан ими предостаточно.

Андрей Петрович понимающе улыбнулся. Он ради дружеской шутки научил попугая фразе: «Фаддей, не жалей, еще налей!», которая, как оказалось, не очень понравилась другу. Но что поделаешь, ведь обратно из попугая эту злополучную фразу не вытащишь. Как говорится, слово не воробей, вылетит – не поймаешь. Вот с тех пор мичман и невзлюбил попугая, хотя понимал, что тот здесь не причем. А теперь его еще просят везти этого болтуна до самого Петербурга.

– Не упирайся, Фаддей, прошу тебя, – взмолился Андрей Петрович. – Я, конечно, мог бы с этой просьбой обратиться к Григорию Ивановичу, но как он его повезет через всю Сибирь, да еще в морозы? К тому же он не знаком с моими родителями в отличие от тебя. Ведь ты же в нашем доме всегда желанный гость. Кроме того, придешь к ним с весточкой обо мне не с пустыми руками. Поэтому тебе, сам понимаешь, все гораздо проще. Когда же будешь во время плавания в своей каюте, то накрывай клетку каким-нибудь покрывалом – в темноте он сразу умолкает. А ухаживать за ним будет твой вестовой.

Он почувствовал, что Фаддей Фаддеевич колеблется.

– У меня остались кое-какие запасы корма для него, которых, я думаю, хватит до Макао в Китае, а там можно купить все, что угодно. Пополнить запасы корма можно будет и в Капштадте у мыса Доброй Надежды на юге Африки, где у вас в соответствии с программой экспедиции будет остановка. Все эти расходы я, разумеется, оплачу.

– А что, разве флотский офицер не сможет прокормить какую-то там заморскую птицу?! – возмутился мичман.

Андрей Петрович ликовал – это было красноречивым признанием того, что Фаддей Фаддеевич наконец-то согласился.

– Ты не прав, Фаддей, и очень прошу не обижать меня своим снобизмом. Я от всей души благодарю тебя как настоящего друга! – и обнял его. – Зато какую радость ты доставишь моим дорогим родителям! Вот увидишь…

– Не рассыпайся в любезностях – жизнь, может быть, еще не раз повяжет нас нашей дружбой. Вот тогда-то, быть может, и рассчитаемся.

 

Глава VII

Русская Америка

Когда по правому борту открылись Три Брата, как бы охраняющие вход в Авачинскую губу, мореплаватели облегченно вздохнули – они снова вернулись в русские края.

«Надежда» отдала якорь в Петропавловской гавани, и все жители города уже были на ее берегу. Первыми к нему на катере подошли Резанов и Крузенштерн. После взаимных приветствий губернатор поинтересовался:

– Как переговоры, Николай Петрович?

– Да никак. Японцы отказались от заключения торгового договора.

– Вот упертые азиаты! Никак не могут отказаться от своей дурацкой самоизоляции, – сокрушенно покачал головой Кошелев.

– Это плохая новость, – вступил в разговор Крузенштерн, – но есть и хорошая.

– И какая же, разрешите полюбопытствовать?

– Я привез вам соль.

– И сколько же? – сразу же оживился губернатор.

– Много. Две тысячи мешков!

– Да Бог с вами, Иван Федорович! – в неподдельном испуге замахал руками Кошелев. – Вы же вчистую разорите губернскую казну!

– Успокойтесь, ваше превосходительство, прошу вас. Считайте это просто подарком. Японский император просто откупился, в том числе и солью, за отказ от заключения торгового договора.

– Благодетель вы наш, дорогой Иван Федорович! – чуть ли не прослезился губернатор. – Ведь теперь нам ее хватит на много лет!

Среди встречающих возникло видимое оживление. Раздались радостные голоса и возгласы одобрения.

– Эх, жаль, что сейчас не сезон – ведь лосось еще не пошел на нерест, – сокрушался Кошелев. – А то мы бы от всей души насолили вам в дорогу отменной рыбы, а господам офицерам, кроме того, и красной икры – и малосольной для употребления в пути и недолгого хранения, и крепко соленной, которая сохранилась бы до самого Петербурга.

* * *

Резанов вызвал к себе Андрея Петровича.

– Могу поздравить вас. Мой личный секретарь получил известие из Петербурга о тяжелой болезни своего отца и попросил меня, по возможности, отпустить его вместе с торговой миссией. В другое время я бы подумал об этом, так как это очень способный и исполнительный помощник, но теперь удовлетворил его просьбу. Так что, Андрей Петрович, вам предстоит исполнять его должность, – официальным тоном сообщил он. А затем улыбнулся: – Теперь вознаграждение будете получать не из кассы Министерства иностранных дел, а от Российско-Американской компании, причем в значительно большем размере. Я ведь все-таки, как-никак, представляю это акционерное общество.

В другое время Андрей Петрович сразу бы обратил внимание на несколько наигранную скромность камергера. Ведь Резанов не просто «представлял» Компанию и был не только одним из главных ее акционеров, но и возглавлял ее Главное правление в Петербурге. Так что практически обладал неограниченными полномочиями в принятии решений. Однако сейчас ему было не до этих умозаключений.

– Большое спасибо, Николай Петрович! Я постараюсь в полной мере оправдать ваше доверие.

– Не сомневаюсь.

Затем сообщил, что в отсутствие Баранова взбунтовались индейцы, штурмом взяли Архангельскую крепость, уничтожили ее, перебив всех жителей, в том числе женщин и детей. Баранов, вернувшись из поездки, при поддержке команды «Невы», успевшей вернуться с острова Кадьяк, разбил их, а на месте бывшего индейского селения стал строить город Новоархангельск, который станет административным центром русских владений в Америке.

– Информация конфиденциальная, – подчеркнул он. – Подробности узнаем на месте. Теперь следующее. По достоверной информации Кошелева, скоро из Охотска должно прибыть сюда компанейское судно, на котором мы и отправимся в Русскую Америку. Так что принимайте дела у вашего предшественника, входите в курс дела и готовьтесь к поездке.

– Бедному собраться – только подпоясаться, – полушутя, но с готовностью ответил Андрей Петрович.

– Не прибедняйтесь! Теперь вам не надо будет оплачивать проезд из Петропавловска до Новоархангельска, так что денежные средства у вас на данный момент будут вполне достаточными, – с удовлетворением заметил Николай Петрович.

Через несколько дней пришло компанейское судно «Св. Мария» из Охотска. «Надежда» уже была готова к выходу в океан, но, как ни торопил Крузенштерн, разгрузка двух тысяч мешков с солью еще не была закончена. Начальник экспедиции пребывал в приподнятом настроении, так как шлюп покинули все пассажиры во главе с Резановым, и он стал единоличным хозяином на своем корабле.

Андрей Петрович передал попугая вестовому и вручил поморщившемуся Фаддею Фаддеевичу сумму на его пропитание, а также остатки корма.

– Ты слишком щепетилен, Андрюша, – посетовал мичман.

– Тем крепче будет дружба, – парировал тот.

– Когда теперь встретимся?.. Ведь ты непременно застрянешь в своей Русской Америке, да еще под покровительством твоего столь могущественного патрона.

– Так, наверное, и будет, – не стал отнекиваться Андрей Петрович, – но в любом случае встретимся в Петербурге.

И друзья обнялись на прощание.

* * *

Теперь он посетил Григория Ивановича. Убывающим в Петербург сухопутным путем торопиться было некуда. Пока Резанов доберется до Новоархангельска и пока сюда прибудет высланное им судно для доставки их в Охотск, пройдет не один месяц. Но это не имело никакого значения, ибо в дальний путь через Сибирь они смогут отправиться только тогда, когда установится санный путь.

Андрей Петрович горячо поблагодарил Григория Ивановича за те знания, которые он почерпнул от него как в дружеских беседах, так и в совместных походах на Тенерифский пик и при обследовании Нукагивы.

– Теперь благодаря вам, Григорий Иванович, я и сам, пожалуй, смогу возглавить небольшую экспедицию. А это может очень пригодиться в Русской Америке, куда я и направляюсь.

И он рассказал ему о договоренностях с Резановым и своих дальнейших планах.

– Честно говоря, завидую вам как натуралист, ведь там такие возможности… Новый, практически неисследованный с научной точки зрения край. Возьмите, к примеру, Стеллера, натуралиста из экспедиции Беринга, который пробыл на Американском континенте всего-навсего десять часов, но вошел в историю научного мира. А спрашивается, почему? Да просто потому, что первым описал морскую корову, стада которых обитали только на Командорских островах, открытых Берингом, и она вошла в научный обиход под именем стеллеровой коровы. Правда, теперь это вымершее животное, так как менее чем за четверть века они были повсеместно уничтожены промышленниками из-за чрезвычайно вкусного мяса.

Я же, как и всякий уважающий себя ученый, не лишен честолюбия и хотел бы оставить свой хоть какой-нибудь след в истории науки. Поэтому искренне, от всей души желаю вам, дорогой Андрей Петрович, успехов в далекой и еще мало изученной Северо-Западной Америке.

* * *

Андрей Петрович еще раз обернулся назад с мостика «Св. Марии». Над всей панорамой восточного берега Камчатки доминировали белоснежные конусы Корякской и Авачинской сопок. «Увижу ли их когда-нибудь еще?» – с грустью подумал он. И старался запечатлеть их незабываемый вид в своей цепкой памяти.

Затем внимательно осмотрел судно. Две мачты с прямыми парусами, латаными-перелатаными, как, впрочем, и на всех дальневосточных судах, семь пушек довольно небольшого калибра по три по каждому борту и одной в носовой части, погонной. Относительно небольшая команда по сравнению с военным кораблем, даже бригом. Не густо. Но ведь регулярно плавали же такие суда в бурных северных водах Тихого океана, снабжая всем необходимым и Камчатку, и Русскую Америку. И Андрей Петрович с уважением взглянул на Корнея Лукича, шкипера «Св. Марии», находившегося здесь же, на мостике.

А шкипер в это время приглядывался к молодому барину, которому не сиделось в своей каюте, причем одной из лучших на судне, специально предназначенных для высоких гостей. Когда же тот представился и задал несколько вопросов, Корней Лукич к своему великому удивлению понял, что этот самый барин не только знает толк в морских делах, но и весьма искусен в них. Он сразу же подтянулся и старался отвечать на его вопросы на сугубо профессиональном уровне, обращаясь к нему уже по имени и отчеству. Первое знакомство к обоюдному удовлетворению состоялось.

* * *

У Резанова были свои заботы. Он перечитывал копии документов, представленных Барановым в Главное правление Компании и затребованных им еще во время первого посещения Петропавловска, когда у него созрела идея поездки с инспекцией русских поселений в Америке. И вот курьер, безостановочно преодолев огромные расстояния, успел доставить их в Охотск перед самым отплытием «Св. Марии».

Прибыли Компании росли, несмотря на большие затраты, связанные, в первую очередь, с дорогостоящим строительством судов на охотских верфях. А без них дальнейшее развитие колоний, удаленных на тринадцать тысяч верст от Петербурга и носящих островной характер, теряло всякий смысл. Но были, по мнению главного правителя Русской Америки, и проблемы, главной из которых было снабжение поселенцев продовольствием, и в первую очередь хлебом. Закупать его приходилось в испанских владениях по баснословным ценам, так как продавцы прекрасно знали, что хлеб является основной пищей русских, число которых хоть и медленно, но продолжало расти, а конкурентов им во всем Тихоокеанском регионе не было. «Цена хлеба (зерна пшеницы) здесь для всех жителей доходит до 5 рублей за пуд, из которого десятая часть песку и каменьев», – писал тот.

В связи с этим Баранов предлагал предпринять ряд мер. Во-первых, организовать возведение собственных верфей в строящемся Новоархангельске, затраты на которые окупятся сторицей, а также кирпичного завода, механических мастерских и медеплавильных заводов по переработке болотных руд. Этот способ производства меди был известен индейцам еще до появления здесь европейцев. Во-вторых, провести колонизацию территорий в Верхней Калифорнии от залива Святого Франциска до французского Орегона на севере, которые еще никем не заселены. Но для осуществления этого потребуется дипломатическая помощь российского правительства.

Поэтому Резанов тщательно обдумывал как предложения Баранова, так и свои собственные, сформировавшиеся у него в результате долгих и мучительных раздумий. Один из путей увеличения прибылей Компании он видел в организации регулярных плаваний русских моряков из Кронштадта в Русскую Америку. Еще Лаперуз доказал выгодность продажи пушнины на торгах в Макао, а Крузенштерн с Лисянским должны подтвердить это, прибыв в Китай. Он, конечно, понимал, что одноразовый выброс на рынок столь большой партии пушного товара неизбежно собьет цены на него, но все равно выигрыш должен быть значительным. Другим путем может быть освоение огромной территории полуострова Аляска за счет промысла как лесного пушного зверя, так и песца, или полярной лисицы, обитающего в его северной, тундровой зоне.

Обдумав эти вопросы, он вызвал к себе в каюту Андрея Петровича и стал диктовать ему свои соображения по дальнейшему развитию Русской Америки и путям увеличения прибылей Компании. Конечно, он мог оформить свои мысли и сам, как не раз это и делал. Но, решив рекомендовать этого способного молодого человека Баранову в качестве его помощника, хотел, чтобы тот был в курсе проблем, стоящих перед главным правителем русских поселений, получив конфиденциальную информацию, так сказать, из первых рук. Закончив диктовать, оценивающе посмотрел на своего новоиспеченного секретаря.

– А каково ваше мнение по этим проблемам? – спросил он, пристально наблюдая за реакцией Андрея Петровича.

Но тот довольно быстро ответил, как будто только и ждал этого вопроса:

– На первом этапе реализации ваших предложений потребуются значительные материальные затраты, так что об увеличении прибылей в этот период не стоит и говорить. Но затем отдача от них будет существенной. Ведь сейчас мы только зацепились за земли на северо-западе Америки. Это, как мне представляется, Алеутские острова, остров Кадьяк, архипелаг Александра и узкая полоса материковой земли к востоку от него. Освоение же территорий на севере до Ледовитого океана, на востоке хотя бы до Скалистых гор и колонизация территорий в Верхней Калифорнии в качестве продовольственной базы превратит Россию в бесспорного хозяина в северной части Тихого океана. Баренцево море превратится, в сущности, во внутреннее российское море, как, например, Белое. А в случае успешной колонизации Курильских островов, тоже входящих, как мне представляется, в сферу интересов Компании, замкнется огромная дуга: Курильские острова – Камчатка – Алеутские острова – архипелаг Александра, превращая тем самым Россию уже в гегемона всей северной части Тихого океана со всеми вытекающими отсюда последствиями. Конечно, будет отчаянное сопротивление англичан и американцев, а отчасти и испанцев, но ведь без борьбы никто никогда ничего не добивался.

Камергер согласно кивнул.

– Но это, Николай Петрович, так сказать, перспектива, может быть, и далекая, а вот успешное решение задач первого этапа, на мой дилетантский взгляд, уже обеспечит Компании устойчивую прибыль. Хотя для самодостаточности русских колоний в Америки, как мне представляется, необходимо все-таки решение калифорнийской проблемы.

Резанов был потрясен. Этот гвардейский поручик за несколько минут сумел – да как сумел! – определить приоритеты развития Русской Америки, которые он, руководитель могущественной Компании, считал целью своей жизни! Просто поразительно…

– Откуда же у вас, Андрей Петрович, столь глубокие познания в этой области?

– Видите ли, Николай Петрович, у меня большое собрание сочинений различных авторов как прошедших времен, так и современных, посвященных путешествиям в дальние страны, в том числе описания трех кругосветных плаваний Джеймса Кука и отчета Лаперуза, успевшего переслать его из нашего Петропавловска перед тем, как пропала его экспедиция. Эти сочинения изданы на русском, английском, французском и испанском языках, которые я приобрел в Петербурге после известия о включении меня в состав торговой миссии под вашим руководством. И приобретены они были в основном на средства моего батюшки, ибо доходы гвардейского поручика не позволяли сделать этого самостоятельно. Сейчас они все время со мной.

– То-то я и удивился, что же это такое вы целых полдня переносили на борт «Св. Марии»? – усмехнулся Резанов.

А Андрей Петрович, как бы не заметив ехидной реплики камергера, продолжил:

– Я посвятил изучению этих сочинений и документов все свое свободное время и в Петербурге до отплытия на «Надежде», и во время плавания, а длительная стоянка в Нагасаки предоставила вообще идеальные условия для этого. Размышления над прочитанным привели меня к убеждению о большом будущем Русской Америки, почему я и обратился к вам с просьбой взять меня с собой. А ваши тезисы, продиктованные мне только что, окончательно утвердили меня в правильности сделанных мною выводов.

Камергер только сейчас понял всю глубину мышления этого человека и устыдился своего менторского тона, когда читал ему нотацию по поводу значения чина мичмана, приняв его за тривиального искателя приключений. «Если же гвардейский поручик ко всему прочему обладает еще и соответствующими организаторскими способностями, то цены ему не будет. И как же это я, считая себя проницательным человеком, не смог сразу оценить его глубокий аналитический ум, – корил себя Резанов. – Стало быть, правильно в народе говорят: век живи – век учись.

– Спасибо, Андрей Петрович, за оценку моих, как вы выразились, тезисов, – поблагодарил Николай Петрович. – Оформите их надлежащим образом и представьте мне. Если же у вас возникнут какие-либо замечания или дополнения, приложите их обоснование на отдельных листах.

* * *

Когда «Св. Мария» вошла в Ситкинский залив, Андрея Петровича удивили и его размеры, и наличие большого количества небольших островов и островков в его акватории. Однако Корней Лукич уверенно вел судно сложным фарватером, огибая острова и, возможно, подводные рифы, скрытые от взгляда непосвященного мореплавателя. Такому опытному мореходу лоцман, разумеется, не требовался. Однако при подходе к гавани Новоархангельска их встретил баркас, который провел их к месту стоянки.

– Сам Александр Андреевич встречает! – уважительно произнес шкипер.

По трапу, быстро спущенному с судна, на палубу поднялся высокий, подтянутый, но уже пожилой человек и уверенной походкой подойдя к Резанову, представился.

«Так вот ты каков, хозяин здешних земель, – заинтересованно и в то же время с чувством глубокого удовлетворения отметил Николай Петрович, почувствовав крепость его рукопожатия. – Уверен в себе, независим. Глубокий проницательный взгляд знающего себе цену человека. Похоже, что американские колонии находятся в надежных руках», – заключил камергер, явно довольный тем, что сложившийся у него за годы правления Компанией образ главного правителя Русской Америки, полностью совпал с оригиналом.

– Рад был познакомиться с вами, Александр Андреевич!

– Взаимно, Николай Петрович!

«Сколько же отчетов, служебных записок и прочих документов представил я этому могущественному человеку! Совсем еще молод, по его меркам, но взгляд глубокий, проницательный и в то же время открытый. Надежный и умный», – удовлетворенно констатировал главный правитель.

И оба руководителя прониклись симпатией друг к другу.

* * *

На первом же официальном совещании Резанов предложил Баранову доложить о бунте индейцев и его подавлении. При этом присутствовали Кусков Иван Александрович, ближайший помощник Баранова, и Андрей Петрович как личный секретарь камергера.

– В 1802 году во время моего длительного отсутствия с отрядом русских поселенцев на компанейских судах по обследованию и описанию Чугачского залива к северу от архипелага Александра взбунтовалось одно из индейских племен, населявших остров, на котором в Ситкинском заливе была построена Архангельская крепость. Индейцы, подстрекаемые американцами, шхуна которых стояла в десяти милях за мысом, и снабженные ими ружьями, порохом и свинцом для пуль, штурмом взяли эту крепость. Они перебили всех находившихся в ней русских и алеутов с острова Кадьяк, включая женщин и детей, разграбили склад Российско-Американской компании, в котором хранились две тысячи шкур морских бобров, а деревянные крепостные стены и постройки сожгли.

Узнав о случившемся, я стал готовиться к походу, чтобы вернуть России Ситкинский залив, сколачивая коалицию из индейских племен, оставшихся верными Российско-Американской компании. И хотя основу боевой мощи формируемых объединенных сил должны были составить русские и верные алеуты, политически была необходима демонстрация единства всех племен в борьбе с бунтарями, посмевших открыто, с оружием в руках, выступить против гегемонии русских во владениях Компании.

Уже зная о предполагаемом времени прибытия «Невы» в Русскую Америку, я очень надеялся на помощь тридцатипушечного корабля с командой из отборных военных моряков и поэтому приурочил начало карательной экспедиции в Ситкинский залив ко времени его прибытия. Но я также знал, что Лисянский имел право самостоятельного выбора места прибытия или в Павловскую гавань на острове Кадьяк, или в Архангельскую крепость в Ситкинском заливе. Поэтому заранее послал в Ситкинский залив два компанейских судна для возможной встречи «Невы», а в Павловской гавани, где в то время находился, оставил для Лисянского письмо с просьбой как можно быстрее разгрузиться и следовать в Ситкинский залив. А сам на трех компанейских судах вышел для сбора вдоль побережья воинов индейских племен, с которыми уже заранее были заключены союзные договоры.

Когда же на флагманском корабле «Ермак» прибыл в Ситкинский залив во главе бесчисленной флотилии байдар и пирог, забитых алеутскими и индейскими воинами, то с облегчением увидел «Неву», стоящую рядом с двумя нашими компанейскими судами. Индейцы же, проходя мимо «Невы», громадой возвышавшейся среди их малых судов, салютовали ей выстрелами из ружей – теперь уже никто из них не сомневался в благоприятном исходе предстоящих боевых действий.

Восставшие индейцы недавно закончили строительство новой крепости на побережье залива невдалеке от своего селения, в которой и укрылись, ожидая неотвратимой мести русских. От захваченных пленных индейцев стало известно, что в ней кроме женщин и детей находится восемьсот воинов, вооруженных ружьями, и есть несколько пушек, захваченных ими в Архангельской крепости. Очень серьезная боевая сила!

Первый штурм окончился неудачей, так как осажденные индейцы предприняли отчаянную вылазку из крепости и своим напором смяли ряды штурмующих индейцев, и те обратились в бегство, а от полного разгрома их спасли русские колонисты и матросы «Невы», проявив стойкость и мужество. Встретив организованное сопротивление, индейцы дрогнули, потеряв былой напор, и снова укрылись за стенами крепости.

Мне очень не хотелось рисковать «Невой», но после консультации с Лисянским мы поставили ее правым бортом против крепости на расстоянии пушечного выстрела, но так, что возможность поражения корабля пушечными выстрелами из крепости практически исключалась, так как пушки шлюпа были значительно мощнее крепостных, имея в виду этого большую дальность стрельбы. Но когда мы изготовились ко второму штурму, крепость оказалась пуста. Увидев прямо против себя русский военный корабль с нацеленными на них пушками, индейцы поняли, что им не устоять под их губительным огнем. Поэтому ночью, перебив собак и умертвив младенцев, чтобы те не выдали их своим лаем и плачем, они тайно покинули крепость через подкоп, сделанный ими под крепостной стеной.

– Вы преследовали их? – живо спросил Резанов.

– Нет. Но я приказал прилюдно повесить на пепелище Архангельской крепости четырех русских, позорно перешедших на сторону восставших, что произвело неизгладимое впечатление на союзных индейцев. «Если русский правитель так жесток к своим соплеменникам, – рассуждали они, – то что же ожидает сбежавших бунтарей-индейцев?!»

– Почему же вы все-таки отказались от преследования сбежавших индейцев? – настаивал Резанов.

– Я отказался от мести. Видите ли, Николай Петрович, весь богатый опыт колонизации обширных территорий Сибири и Дальнего Востока, населенных многочисленными народностями, показал, что гораздо эффективнее торговать с местным населением, чем вести с ними беспрестанные кровопролитные войны. Втянуть себя в длительную и изнурительную войну с индейцами означало ослабление влияния России в Северо-Западной Америке, так как это поставило бы в зависимость от американцев индейские племена. Ведь для ведения войны им понадобилось бы большое количество огнестрельного оружия и боеприпасов, достать которые можно было только у американцев, внимательно следящих за всем, что происходит в этих краях. И за ружья устаревших образцов они по дешевке скупили бы все меха, добытые индейцами, оставив в накладе Компанию. А уж этого я как главный правитель Русской Америки допустить никак не мог. Не для того мы восстановили полный контроль над архипелагом Александра, этим трамплином, открывающим путь в Калифорнию.

«Ох, и умен, с государственным мышлением человек, – удовлетворенно размышлял Резанов. – В общем, Баранов на своем месте».

– И что же стало с бунтарями? – полюбопытствовал он.

– Да ничего особенного. Они ушли через горы на северо-восток острова, и до конца не веря в свое спасение, построили там новое селение, избрали нового вождя, который до сих пор униженно ищет возможности уверить меня в покорности и преданности всего племени. А пока через посредников пытается сбыть нам свои меха. А я как-то и не против, – в первый раз улыбнулся Александр Андреевич.

* * *

Пока шли приготовления к инспекционной поездке Резанова по русским поселениям, Андрей Петрович с согласия камергера попросил Баранова выделить ему знающего человека для ознакомления с Новоархангельском и его окрестностями. Им оказался средних лет сотрудник местной конторы Компании. Видимо, получив соответствующие инструкции, он со знанием дела добросовестно исполнял обязанности гида.

– Новоархангельск строится на месте бывшего селения индейцев, покинувших его после подавления бунта. Это место во всех отношениях лучше того, где стояла сожженная индейцами Архангельская крепость, которую поэтому и решили не восстанавливать. На вершине вон того холма Баранов после изгнания отсюда индейцев-бунтовщиков собственноручно водрузил трехцветный флаг Российской империи, символизируя тем самым окончательное присоединение к России этих земель.

Если вы заметили, здесь, как и в Петропавловске на Камчатке, мало ровных участков местности, которые расположены в основном вдоль берега бухты. Кругом горы. Поэтому приходится экономить каждый такой участок. Баранов дал указание строить только каменные здания, чтобы придать административному центру Русской Америки современный европейский облик. Вот здесь началось строительство первого из них, будущего кафедрального собора. А построенные за это время деревянные дома будут постепенно сноситься, но это, как говорится, дело времени.

Конечно, хотелось бы построить свой кирпичный завод, но это проблема. И не столько из-за отсутствия подходящей глины, которую рано или поздно все равно найдут, сколько из-за каменного угля. Его не добывают на всем побережье Тихого океана, а ввозить из Европы, сами понимаете, обходится в копеечку, и притом в немалую, – его спутник для пущей убедительности потер большим и указательным пальцами правой руки.

По этой же причине тормозится и строительство медеплавильного завода, который будет работать на болотных медных рудах. А для него потребность в угле будет еще больше. Место для него определили вон за той горой. Здесь учли и розу ветров, и прикрытие города от вредных выбросов этой же самой горой. А вот в том углу бухты определено место для верфи, с постройкой которой особых проблем не будет, так как строевого леса здесь в избытке. Уже сейчас заготавливается непорочный кругляк для строительства будущих кораблей, так как потребуется сухой, выдержанный материал.

Андрей Петрович, как губка, впитывал в себя эти ценные сведения. Сейчас главной проблемой при строительстве города, как он понял, является каменный уголь. Он нужен как воздух. «Нужно будет выяснить, есть ли какие-либо сведения о его наличии в этих местах. В этих целях можно будет организовать опрос индейских племен вдоль всего побережья, принадлежащего Компании, разослав специальных курьеров», – решил он.

Поблагодарив своего спутника за подробную и квалифицированную информацию, Андрей Петрович стал обдумывать вопросы, которые было необходимо доложить своему патрону.

* * *

Инспекционная поездка Резанова по русским поселениям в Америке растянулась до поздней осени. Он дотошно обследовал каждое из них, много беседовал с поселенцами, стремясь узнать их мнение об организации промысла пушного зверя и их насущных проблемах в вопросах быта. В результате он пришел к выводу, что основой успехов хозяйственной деятельности Компании является целенаправленная работа главного правителя Баранова, авторитет которого в среде колонистов во всех без исключения поселениях был непререкаемым.

К этому времени Баранов уже имел чин коллежского советника, относящегося к 6-му классу Табели о рангах. Этот чин давал право не только на дворянские привилегии, но и на наследственное дворянство для всех его потомков и приравнивался к флотскому чину капитана 1-го ранга. Первым делом он навел порядок в районах пушного промысла. Ведь раньше, если в каком-то месте, богатом пушным зверем, сходились две артели промышленников, то дело доходило до смертоубийства, и только одному Богу известно, сколько там полегло буйных головушек. Да и зверь выбивался настолько, что запасы его в этих местах катастрофически скудели.

Стремясь к увеличению численности русского населения в поселениях, Баранов всячески поощрял смешанные браки русских поселенцев с индейскими женщинами, сам, кстати, женившийся на одной из них. Кроме того, заботясь о порядке в поселениях и сохранении добрососедских отношений между поселенцами, он категорически запретил карточные игры, что неукоснительно и повсеместно соблюдалось.

Результатами инспекции и ревизией хозяйственной и финансовой деятельности местных контор Компании и администрации главного правителя Русской Америки Резанов остался очень доволен. В доверительных беседах с главным правителем он внимательно выслушал его просьбы, наметил план действий и обещал ему полную поддержку в дальнейшем. Окрыленный оказанным доверием, Баранов заверил Резанова в неукоснительном исполнении всех данных им указаний.

Уже перед самым отъездом в Петербург камергер высказал пожелание, чтобы Баранов взял себе в помощники своего личного секретаря, Андрея Петровича, дав тому блестящую характеристику и очертив круг его деятельности, в котором тот может быть использован наиболее эффективно.

– Да это же царский подарок, Николай Петрович! – воскликнул обрадованный Баранов. – Мне же как раз не хватает толкового помощника для обследования и описания земель, принадлежащих Компании, но пока известных нам в той же степени, что и в Петербурге. По этой причине мне самому пришлось обследовать Чугачский залив, а ведь будь я в это время в Архангельской крепости, о бунте индейцев не могло бы быть и речи. Еще раз большое спасибо! – и улыбнулся: – Во всяком случае, он будет первым гвардейским офицером в Русской Америке.

И уже в своем кабинете Резанов подозвал личного секретаря.

– Ну что же, Андрей Петрович, я трудоустроил вас, как и обещал. Будете теперь служить помощником Баранова.

– Какая радость, Николай Петрович! Огромное спасибо! Вы ведь знаете, как я мечтал об этом. Заверяю вас, что я оправдаю вашу протекцию, и у Баранова не будет оснований упрекнуть меня в чем-либо.

– У меня в этом нет никаких сомнений. Но не благодарите так бурно – еще не вечер… – с налетом таинственности изрек Резанов.

 

Глава VIII

Залив Аляска

Компанейское судно «Ермак», покинув Павловскую гавань на острове Кадьяк, слегка накренившись на левый борт, под всеми парусами бодро шло к юго-западной оконечности полуострова Аляска. Теперь бывший флагман Баранова входил в состав экспедиции, организованной для обследования и описания огромного залива Аляска, протянувшегося по своей южной границе более чем на семьсот миль.

Вскоре после отъезда Резанова между Барановым и Андреем Петровичем состоялся важный разговор. На большом столе были уже заранее разложены карты владений Российско-Американской компании. Пригласив Андрея Петровича к столу, главный правитель сделал краткий обзор.

– Как видите, Андрей Петрович, западный берег Аляски благодаря плаванию в этих водах Кука и русских мореходов имеет более или менее отчетливые контуры, хотя и там много, с моей точки зрения, белых пятен. Восточные берега полуострова Аляска до острова Кадьяк тоже в относительном порядке, но нанесены они на карту русскими мореходами глазомерно, то есть не очень точно. А вот северное побережье залива Аляска от пролива Шелихова и далее на восток – сплошной темный лес. За исключением, пожалуй, залива, названного именем Кука, которого занесло туда в поисках Северо-западного прохода из Тихого океана в Атлантический, и не зря, так как протяженность его белее ста пятидесяти миль. Кук уже, наверное, предвкушал успех своей экспедиции, но в конце концов все-таки уперся в горный массив.

Поэтому сейчас наипервейшей задачей является тщательное обследование всего залива Аляска. В связи с этим я намерен организовать для этих целей специальную экспедицию и поручить вам возглавить ее. Ведь как мне говорил Николай Петрович Резанов, у вас есть опыт в этих делах?

– Да, определенный опыт есть, и я с удовольствием принимаю ваше предложение, Александр Андреевич. Но чтобы все прибрежные объекты были нанесены на карту с предельной точностью, необходимы их инструментальные съемки, что без геодезиста сделать просто невозможно.

– Вы абсолютно правы, поэтому я заранее, предвидя эти работы, вызвал из Петербурга геодезиста со всеми необходимыми инструментами, который должен прибыть сюда весной или в самом начале лета следующего года. А посему приступайте к решению организационных вопросов и определению состава экспедиции, в которую будет включено компанейское судно «Ермак». Его команда уже имеет опыт промера глубин во время обследования Чугачского залива. Кроме того, я передам вам трех промышленников, так же работавших со мной, на которых можно будет положиться при любых ситуациях, которые могут возникнуть при работе в отрыве от основной базы.

«Тертый мужик, все понимает без лишних слов», – благодарно подумал Андрей Петрович.

– Большое спасибо. Больше по экспедиции вопросов нет. Но, пользуясь случаем, я бы хотел обсудить с вами, Александр Андреевич, еще один вопрос.

– Я весь внимание.

– Он касается каменного угля.

– В каком плане? – живо отреагировал Баранов. – Ведь это уже не вопрос, а целая проблема!

– Изучив материалы, имеющиеся как в моем распоряжении, так и в вашей администрации, кстати, прекрасное собрание как справочной литературы, так и научных работ, – главный правитель при этих словах был заметно польщен, – я пришел к выводу, что у западных склонов Скалистых гор или других горных хребтов Аляски могут быть, хоть и небольшие, не для промышленной разработки, конечно, залежи каменного угля.

– И какова вероятность ваших предположений, Андрей Петрович, – в голосе Баранова чувствовалось напряжение.

– Не очень большая. Я же, как вы знаете, не геолог, но, думаю, процентов пятьдесят на пятьдесят. Поэтому прошу вас, Александр Андреевич, за то время, пока я буду обследовать залив Аляска, а на это потребуется сезона два, не меньше, организовать опрос индейских племен, живущих на материковой части владений Компании, на предмет наличия у них каких-либо легенд или сказаний, связанных с горючими камнями. Чем черт не шутит, может быть и всплывет что-нибудь, стоящее нашего внимания.

– Интересная мысль. Я обязательно займусь этим вопросом.

* * *

В самом конце весны в избу, которая, кроме всего прочего, служила Андрею Петровичу и кабинетом, вошел стройный, с военной выправкой молодой человек и, мельком глянув на хозяина, вставшего из-за письменного стола, спросил:

– Вы начальник экспедиции?

– Так точно, – по-военному ответил тот.

Молодой человек отпечатал несколько шагов и представился:

– Поручик корпуса геодезистов Измайлов! Прибыл в ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы!

– Поручик лейб-гвардии Преображенского полка Шувалов! – в тон ему ответил Андрей Петрович. – А по батюшке как?

– Николай Семенович, – несколько смутившись, ответил геодезист.

– А меня зовут Андрей Петрович. На этом военный язык на время забудем, а будем делать общее нелегкое дело, связанное и с риском для жизни, и с лишениями. Договорились?

– Так точно! – по инерции ответил Николай Семенович и снова стушевался.

– Не смущайтесь, это скоро пройдет, – со знанием дела успокоил его Андрей Петрович.

Затем он выяснил, что Измайлов участвовал в картографической экспедиции на Таймыре и вел геодезические съемки на Северном Урале, так что трудностями работы в полевых условиях его не испугаешь. На вопросы отвечал четко, со знанием дела.

– А какие у вас геодезические инструменты, Николай Семенович? – перешел к волновавшему его вопросу Андрей Петрович.

– Теодолит и буссоль. Это очень дорогие и капризные инструменты, и, как я уже выяснил, в Русской Америке их больше нет.

– Они, наверное, тяжелые, и как же вы переносили их в трудных полевых условиях?

– Они действительно довольно тяжелые, так как, кроме того, хранятся в добротных деревянных футлярах, которые существенно увеличивают их вес. А треноги? У нас ведь не будет специально построенных тумб для теодолита, поэтому придется использовать треногу, которую, и то на пределе, может нести один человек. То же самое с треногой и для буссоли. А перевозили мы их на лошадях. Это очень удобно и вполне безопасно для инструментов.

– Большое спасибо, Николай Семенович, за содержательную беседу. Думаю, что мы сработаемся.

– Обязательно сработаемся, Андрей Петрович! – с чувством облегчения ответил геодезист.

* * *

Оснащение экспедиции всем необходимым Баранов поручил Кускову, своему ближайшему помощнику, человеку хозяйственному и очень рачительному. Поэтому к нему и обратился Андрей Петрович. Все вопросы были относительно быстро решены, но когда речь зашла о лошадях, Иван Александрович уперся. Никакие доводы не могли убедить его. Однако выслушав лекцию по дорогостоящим геодезическим инструментам и ссылку на мнение геодезиста об их транспортировке, Кусков заколебался, и, тяжко вздыхая, согласился все-таки дать лошадь, но только одну.

– Хватит вам, Андрей Петрович, и одной лошади для геодезических инструментов, а остальное барахло будете носить сами, как это делали у Александра Андреевича при обследовании Чугачского залива.

«Конечно, можно обратиться за поддержкой к Баранову. Но у него с Кусковым, как я понял, особые отношения, и он очень даже запросто может стать на его сторону, и тогда все пропало. Нет, рисковать нельзя. Надо этот вопрос решить здесь и именно сейчас», – рассудил Андрей Петрович.

– Так ведь Чугачский залив по сравнению с заливом Аляска это небо и земля, – продолжал настаивать он. – Там ведь только береговая линия составляет не менее полутора тысяч верст, не считая пятиверстовой прибережной полосы, подлежащей описанию.

– Но вы же будете оборудовать промежуточные базы, куда все имущество будете перевозить на судне, – не сдавался Кусков.

– Да, но расстояние между ними будет не менее десяти верст. И это не прогулка месяца на полтора-два по песчаному пляжу, – вспомнил он почему-то запавшее в душу сравнение натуралиста Григория Ивановича на Канарских островах, – а полевые работы на пересеченной местности, поросшей непроходимой тайгой, с многочисленными речушками и ручейками, которые будет необходимо преодолевать вброд, сезона на два, не меньше. И вы, Иван Александрович, жалеете лошадей, но совсем не жалеете людей. Разве это правильно, разве это на пользу делу?

– Да ведь лошадей-то у меня, как кот наплакал. Город же строим, Андрей Петрович! – взмолился Кусков, своим острым практическим умом уже понявший справедливость упреков настырного начальника экспедиции, но никак не имея возможности свыкнуться с мыслью, что все-таки придется расстаться еще с одной лошадью, которых на самом деле не хватало на строительстве, за которое он нес персональную ответственность перед Барановым.

– Но, как мне известно, господин Резанов в беседах с главным правителем настаивал в первую очередь именно на обследовании и описании залива Аляска! – блефовал Андрей Петрович, намекая на свою близость к камергеру и учитывая при этом возможность незнания Кусковым всех подробностей этих бесед.

Тот же посмотрел на Андрея Петровича остановившимся взглядом и вдруг, чуть не плача, в сердцах почти выкрикнул:

– Да берите вы у меня хоть всех лошадей, только оставьте меня, ради Бога, в покое!

Видимо, Иван Александрович где-то в кругу друзей за чаркой рома пожаловался на неуступчивого нового помощника Баранова, заставившего его выделить целых двух лошадей для своей экспедиции. И теперь среди поселенцев только и было разговоров, как начальник экспедиции «выбивал» у прижимистого Кускова лошадей.

А уж они-то не по слухам, но по собственному опыту очень хорошо знали, что это было равносильно подвигу, и авторитет Андрея Петровича в их среде поднялся на значительную высоту.

* * *

Наконец «Ермак» отдал якорь в уютной бухте у юго-западной оконечности полуострова Аляска, отделенного от гористого алеутского острова Унимак нешироким проливом. Здесь же, на берегу бухты, и организовали первую промежуточную базу.

За время перехода из Павловской гавани Андрей Петрович перезнакомился и со шкипером Тимофеем Архипычем, оценив его познания в морском деле, и с рабочими Савельичем, которого, видимо, по возрасту все уважительно называли по отчеству, а также с Арефием и Климом, персонально переданных в его распоряжение Барановым.

Савельич, который был действительно старше других рабочих, оказался обстоятельным, хозяйственным мужиком. Но главным, имеющим большое значение в полевых условиях, было его умение готовить пищу. При этом он готовил ее не столько из-за необходимости, сколько, если так можно выразиться, по зову сердца.

Арефий, потомственный сибирский охотник, обладал уникальным зрением и прекрасным слухом. Был очень мобилен и не мог долго усидеть на одном месте. Поэтому любил бродить по лесным дебрям, добывая и птицу, и зверя на пропитание. Был любознателен, хорошо знал повадки лесных обитателей и мог довольно хорошо читать их следы.

Клим был неравнодушен к лошадям, обученный с детства обращению с ними своим отцом, конюхом богатого иркутского заводчика. Кроме того, был страстным рыболовом, промышляя в свое время рыбу и в Ангаре, и на Байкале, и всегда имел при себе нехитрые рыболовные принадлежности.

Андрей Петрович много раз, не стесняясь, беседовал с геодезистом Николаем Семеновичем, интересуясь вопросами геодезической съемки элементов побережья. Это были очень поучительные беседы, больше похожие на лекции, где в основном говорил геодезист, а он только внимательно слушал, задавая уточняющие вопросы.

В результате он пришел к следующей схеме работы экспедиции, одобренной и геодезистом. Одна партия в составе Николая Семеновича, Савельича и Клима вместе с лошадью занимается геодезическими съемками. Другая партия, включающая Андрея Петровича и Арефия, тоже с лошадью, изучает растительность, почвы и животный мир, делая упор на обитание пушного зверя, используя при этом и сведения, полученные от местных индейцев. Команда же «Ермака» на шлюпках делает промеры глубин у побережья, в заливах и проливах, а также отыскивает удобные места для стоянки судов.

Этот установленный порядок комплексного обследования и описания залива Аляска так и не менялся до самого конца работы экспедиции.

* * *

Меняя базу за базой, экспедиция медленно, но уверенно продвигалась на восток по побережью залива. Уже был конец лета, когда Андрей Петрович с Арефием вышли в свой очередной поход в глубь побережья.

Как всегда впереди, ведя лошадь на поводу, шел Арефий, разведывая путь в лесных дебрях. За ним следовал Андрей Петрович с блокнотом в руке, всегда готовый взять карандаш, болтающийся на груди на шнурке, как у заправского армейского адъютанта, чтобы сделать запись о чем-то, заинтересовавшем его. Местность, как и на Камчатке, была гористой, поэтому продвигались не торопясь, делая кратковременные остановки.

Неожиданно невдалеке раздался трубный рев, повторившийся через некоторое время. А затем в некотором отдалении, приглушенный расстоянием, ему ответил такой же. Арефий жестом подозвал к себе Андрея Петровича и с азартным блеском в глазах возбужденно прошептал:

– Олень вызывает соперника на бой! Совсем рядом. Нельзя упустить такого случая!

Уговаривать Андрея Петровича не пришлось, и он утвердительно кивнул головой. Привязав к стволу дерева лошадь, они с осторожностью поспешили к тому месту, откуда раздавался рев.

Наконец Арефий, шедший впереди, предупреждающе поднял руку. Осторожно приблизившись к нему, Андрей Петрович тоже застыл, как вкопанный. Саженях в двадцати пяти от них на возвышенном открытом месте с крутым обрывом с одной стороны стоял красавец-олень с ветвистыми рогами на опущенной голове и нервно рыл копытом передней ноги землю. Незабываемое зрелище, оторваться от которого было невозможно! Вот он поднял голову и, грациозно вытянув шею, вновь издал протяжный трубный рев, и тут же почти рядом прозвучал ответ.

Наконец на возвышенность со стороны крутизны буквально выскочил соперник.

– Молодой… Видите, отростков на рогах поменьше, чем у матерого. Хочет отбить у того самок, – шепотом прокомментировал Арефий.

Самцы медленно сошлись и стали друг против друга саженях в двух. Опустив головы с нервно раздувающимися ноздрями, они, казалось, чего-то выжидали. Но затем одновременно, как по команде, бросились друг на друга. Раздался резкий звон рогов от мощного удара. Сцепившись рогами, соперники, упираясь изо всех сил, старались сдвинуть друг друга с места. Оба были сильны и могучи, и никто из них не смог решить эту задачу сразу, сходу. Наконец под натиском соперника молодой стал пятиться, но, собрав все свои силы, восстановил исходное положение. Но, видимо, это сверхнапряжение ему дорого обошлось. Матерый, раздувая ноздри, поднатужился, и под его натиском молодой, выбиваясь из сил, стал снова отступать. Почувствовав это, матерый из последних сил усилил натиск и сбросил соперника с обрыва.

Он стоял на самом его краю с гордо поднятой головой победителя и ходуном ходящими боками. Все, дело сделано! Он подтвердил свое право на продолжение рода и устало спустился к самкам, которые, оказывается, ожидали там результата схватки самцов, и погнал их вдоль пологого склона. Он остался их властелином, полноправным хозяином.

– Все бабы одинаковы, – удрученно сказал Арефий, снимая с плеча ружье, чтобы добить поверженного соперника.

– Не надо, Арефий, – остановил его Андрей Петрович. – Он честно дрался, и если выживет, в чем я не сомневаюсь, то на следующий год обязательно будет со своим стадом самок.

– Вы правы, Андрей Петрович, – подумав, ответил Арефий, закидывая ружье за плечо, – как всегда правы. Пусть живет и плодит себе подобных.

И они не спеша стали возвращаться к оставленной лошади, думая каждый о своем, а, может быть, и об одном и том же.

* * *

Еще в Петропавловске Андрею Петровичу запали в душу слова губернатора Кошелева о нересте лосося, когда его можно добывать в большом количестве. А натуралист Григорий Иванович подтвердил, что это действительно незабываемое зрелище, когда речки и речушки буквально вскипают от лососей, чуть ли не бок о бок идущих к своим нерестилищам. Однако ежедневные заботы, связанные с полевыми работами экспедиции, притупили в нем эти впечатления. И какова же была его радость, когда он собственными глазами увидел это безудержное буйство природы.

Был август, но, как ни странно, стояла жара. И когда они с Арефием услышали где-то справа плеск воды, то пошли в этом направлении, чтобы испить холодной водицы, так как во фляжках она нагрелась и уже не утоляла мучившую их жажду. Выйдя же на берег небольшой речушки, они буквально остолбенели от увиденного.

Речушка каскадами сбегала к заливу, преодолевая нагромождения больших валунов. Была она не глубока, но вся ее поверхность буквально кипела, вспарываемая спинными плавниками больших серебристых рыб, сплошной массой продвигавшихся против ее течения. Подойдя к очередной преграде из валунов, они, извиваясь всем телом и бешено работая хвостом, отчаянно пытались с ходу преодолеть разность высот на перекате. И преодолевали, но не все. Неудачники, обессиленные быстрым течением и высотой, скатывались в небольшой омут, образованный в галечном дне потоком воды, сбрасываемой с переката. Кружа в омуте, они набирались сил, а затем, сделав несколько быстрых кругов и разогнавшись, снова, вспенивая воду, атаковали перекат.

Путешественники, затаив дыхание, следили за этой воистину титанической борьбой. «Как же велика эта неведомая сила инстинкта продолжения рода! – восхищался Андрей Петрович. – Какие же поистине фантастические силы сумела вложить природа в своих питомцев ради достижения великой цели – продолжения жизни на земле!»

Следуя вдоль речушки, они не переставали удивляться целеустремленности серебристых рыб, преодолевающих препятствие за препятствием в своем неудержимом стремлении достичь заветных нерестилищ. Через несколько верст они наконец-то вышли к тихой заводи, куда вплывали лососи, преодолев все преграды на своем пути. Именно здесь они сами несколько лет тому назад вылупились из икринок, подросли, а затем молодью скатились в океан нагуливать в его просторах вес, чтобы через несколько лет, превратившись в больших и сильных рыб, снова вернуться сюда, но уже для продолжения своего рода.

К самке тут же пристраиваются два самца, неотступно следуя за ней. А она долго и неторопливо плавает по заводи, ревниво выбирая место для своего потомства, так как здесь уже много конкуренток со своими неизменными спутниками. В конце концов сделав окончательный выбор, она ударами хвоста выбивает в гальке ямку и выметывает в нее икру, которую тут же покрывают молоками самцы и отплывают прочь, – все, свое дело они уже сделали. А самка же заботливо засыпает своеобразное гнездо галечником и будет бдительно охранять его от любителей полакомиться свежими икринками – деликатесом не только для человека. А через некоторое время тихо заснет вечным сном так же, как и ее верные партнеры…

Что это – расточительство мудрой природы? Ни в коем случае! Андрей Петрович уже знал от Григория Ивановича, что в реках и речушках с галечным дном и чистой, как слеза, родниковой водой нет никаких растительных и живых организмов. Поэтому молодь рыб питается главным образом водными личинками насекомых, в великом множестве появляющихся в этих тихих водах и живущих исключительно за счет продуктов медленного разложения погибших после нереста лососей. Воистину: «Король умер – да здравствует король!»

Потому-то каждый год в урочный час вскипают бурунами речки и речушки – лосось идет на нерест!

* * *

Вернувшись в Новоархангельск после окончания сезона чуть ли ни с «белыми мухами», Андрей Петрович сразу же доложил Баранову о результатах проведенных работ.

– Ну-ка, ну-ка, дайте глянуть хоть одним глазом, – засуетился тот, разворачивая поданную ему карту.

– Это черновой вариант, – предупредил Андрей Петрович, – а чистовой Николай Семенович будет отрабатывать всю зиму.

– Лепота! – воскликнул Баранов. – Да она и сейчас, как настоящая. Бери с собой и смело иди в море. Ай да молодцы! Не зря, стало быть, тратите казенные денежки.

– К весне, Александр Андреевич, к новому сезону карта будет готова полностью вместе с описанием прибрежной полосы, – польщенный похвалой пообещал Андрей Петрович.

– Вот теперь-то попляшет у меня Иван Александрович! Будет наперед знать, на чем экономить лошадей! – горячился Баранов.

Для Андрея Петровича это было откровением. Оказывается, главный правитель знал обо всем, что происходило в его обширных владениях.

* * *

И снова экспедиция в заливе Аляска. При постепенном перемещении вдоль берега залива на восток, от стоянки к стоянке Николай Семенович все чаще и чаще поглядывал в сторону горной вершины, к которой они постепенно приближались.

– Андрей Петрович, – обратился он, показывая на эту самую вершину, которая после очередной остановки оказалась почти совсем рядом. – Это, очевидно, один из западных отрогов гор Святого Ильи. Мне уже давно надо бы уточнить наше местоположение, а этот голец – прямо-таки идеальное место для астрономических наблюдений. Не могли бы мы организовать следующую стоянку у его подножия, чтобы я смог с его вершины произвести необходимые астрономические расчеты?

– Почему же нет. Но до него отсюда придется протопать по нехоженым дебрям не менее двадцати верст, да все время в гору!

– Уверяю вас, что затраченные на это усилия окупятся сторицей, – убежденно ответил геодезист.

Память тут же услужливо напомнила о трудностях восхождения и на Тенерифский пик на Канарских островах, и на потухший вулкан в центре Нукагивы. Но делать нечего – работа есть работа.

– Добро, – применяя морскую терминологию, огласил свое решение Андрей Петрович. – Как только закончите работы здесь, переместимся к вашей, – подчеркнул он, – вершине.

Обливаясь потом, на непослушных ногах они наконец-то поднялись на вершину гольца. Дикая усталость буквально сковывала тело, и даже радость от достигнутой цели не могла преодолеть ее.

Добрым словом вспомнив натуралиста Григория Ивановича, Андрей Петрович раздал Николаю Семеновичу и двум рабочим по заранее заготовленному на всех кусочку рафинада. И действительно, пососав смоченный в воде сахар, все довольно быстро пришли в себя и почувствовали прилив сил. Теперь можно было и осмотреться.

С высоты примерно трех тысяч пятисот футов (около тысячи ста пятидесяти метров) – Николай Семенович самым тщательным образом измерил высоту горы еще там, на берегу залива, радуясь возможности определить ее абсолютную величину, находясь на уровне моря, – открывался воистину величественный вид.

С запада тянулся, постепенно загибаясь к северу, берег залива Аляска. На юге, прямо против гольца, на вершине которого они стояли, хорошо был виден двухмачтовый «Ермак», стоящий на якоре в небольшой бухте. На востоке выделялся величественный снежный конус горы Святого Ильи, впервые из европейцев увиденной Берингом и его спутниками еще в 1741 году, а далее тянулись с северо-запада на юго-восток остроконечные вершины гор Святого Ильи. Весь же север был покрыт волнами бескрайней тайги, упиравшейся на горизонте в далекие горные цепи.

У подножия гольца виднелись пасущиеся лошади, палатка и Савельич, сидящий у костра, от которого тянулся чуть заметный дымок. Это была их стоянка. А восточнее блестела серебром нить реки. Она начиналась где-то на севере, а затем, вырвавшись на относительную равнину у побережья залива, разлилась широко и спокойно. Как раз в этом месте почти по самому ее центру образовался вытянутый песчаный остров, протянувшийся не менее чем на версту, со сколками редкого кустарника вдоль его оси. Андрей Петрович прикинул расстояние до этой довольно полноводной в нижнем течении реки, которое было не более четырех-пяти верст. «Надо будет, во-первых, дать ей название, а, во-вторых, организовать у ее устья очередную стоянку», – решил он, как бы делая себе зарубку на память.

Глаза Николая Семеновича светились восторгом, и он, толком еще не придя в себя после восхождения, уже достал альбом и быстро делал карандашные наброски открывшейся панорамы.

– Андрей Петрович, – восторженно воскликнул он, – да отсюда можно составить точную карту всей оставшейся береговой линии залива вон до того мыса на самом юге, где начинается Чугачский залив, уже обследованный Барановым два года назад.

* * *

На вершину гольца они поднялись налегке, так как геодезические инструменты, палатку, спальные мешки и прочую необходимую утварь оставили на площадке, обнаруженной при подъеме футов на сто (около тридцати метров) ниже вершины. Поэтому, оставив геодезиста заниматься своими делами, Андрей Петрович с рабочими спустился на площадку, чтобы оборудовать базу для ночных бдений. Благо, что ее размеры позволяли не только надежно установить палатку, но и выкроить место для небольшого костра и хранения хвороста для него.

Дело в том, что астрономические наблюдения Николай Семенович будет проводить в ясные безлунные ночи по звездам, записывая показания при тусклом свете фонаря с горящей в ней свечой. А уже затем в спокойной обстановке с помощью астрономических таблиц определит точные географические координаты вершины гольца. Теперь у него будет ориентир, к которому можно будет с большой точностью привязать любые объекты, находящиеся в видимости гольца.

Все ночи, пригодные для наблюдений, Андрей Петрович с геодезистом проводили на вершине гольца вдвоем. Николай Семенович снимал показания приборов, а он записывал их карандашом в журнал наблюдений. Поэтому, работая в четыре руки, дело шло гораздо быстрее. Если же набегали нежданные облака, они спускались на площадку, где можно было попить горячего чаю и отдохнуть в палатке, дожидаясь прояснения звездного неба.

Дело было ответственное, и Андрей Петрович как начальник экспедиции не торопил геодезиста, давая ему возможность довести все вычисления до полного конца. Однако после очередного сеанса наблюдений, когда Николай Семенович уже снимал теодолит, он поинтересовался у него, сколько, по его мнению, потребуется еще времени для окончания наблюдений.

– Да, пожалуй, все в основном уже сделано, – удовлетворенно ответил геодезист. – Нужно будет только кое-что уточнить для верности, а для этого хватит и одной ночи.

Андрей Петрович в знак согласия кивнул головой, и они стали спускаться с гольца на стоянку.

Однако во второй половине дня с северо-запада потянулись клубящиеся тучи и быстро обложили добрую половину небосвода. А когда высоко в небе образовалась «наковальня», то есть грозовая туча с плоской вершиной, стало ясно, что грозы не миновать. Андрей Петрович со словами «береженого Бог бережет» отправил рабочих снять все оборудование с базы на гольце, а на стоянке установить дополнительную палатку, укрыв в ней дорогостоящие геодезические инструменты.

И вот к ночи началось…

Белые с синеватым оттенком молнии с треском и шипением били по скалам так, что физически ощущались их удары страшной силы. Гром гремел, не переставая. Еще в записях путешественников Андрей Петрович читал об особой силе грозы именно в горах и сейчас это в полной мере ощутил на собственном опыте. Ливень с прямыми струями дождя неистово барабанил по палаткам под оглушающий аккомпанемент грозовых разрядов. Это было, конечно, потрясающим явлением природы!

Потом все как-то разом стихло. Грозовые раскаты покатились на юго-восток к Скалистым горам, продолжая неистовствовать, но уже вдалеке. Небольшой дождь сменил ливень, да и тот постепенно утихал.

И тут в палатку просунулась бородатая голова Савельича:

– Андрей Петрович, дымом шибко тянет, как бы не быть беде!

Мигом выскочив из палатки, он огляделся. Ветер по-прежнему дул с северо-запада, и там, за левой боковиной горы быстро проносящиеся тучи освещались бликами пока еще вроде бы далекого пожара. Лесной пожар – это страшное, беспощадное явление. Что делать? Люди, конечно, могут подняться на голец и там в полной безопасности переждать буйство природы. А лошади? Они ведь непременно погибнут. Но это, во-первых, дорогое казенное имущество – Андрей Петрович очень хорошо помнил, с каким трудом он в Новоархангельске выбивал для экспедиции всего-то двух лошадей у Кускова! – во-вторых, что они будут делать без них, ведь сроки экспедиции затянутся в несколько раз, и, в-третьих, это же будет просто предательством по отношению к животным, доверившимся человеку, его заботам о них.

И он решительно повернулся в сторону реки, протекающей на востоке. Это единственный путь спасения! Попытка же пробиться к заливу напрямую через ночную тайгу неизбежно закончится катастрофой – уж очень далеко, не успеть. И хотя сейчас была ночь, но Андрей Петрович очень хорошо – прямо как чувствовал! – изучил с вершины гольца спуск к реке, пока геодезист занимался своими делами.

Он повернулся к своим спутникам, окружившим его и с надеждой ожидавшим именно его решения, от которого теперь зависели их жизни.

– Быстро уложить палатки и навьючить лошадей. Будем спускаться к реке – там наше спасение! Головным иду я, за мной – Николай Семенович, далее под уздцы с лошадьми Арефий и Клим, замыкающим – Савельич. При моей команде «Внимание!» будьте осторожны – впереди или упавшее дерево, или груда камней, или еще какая-нибудь опасность. Поспешайте, но берегите ноги и свои, и лошадей. Савельич докладывает о готовности группы к выходу, – по-военному четко отдавал команды Андрей Петрович.

* * *

Как ни был хорошо изучен маршрут спуска к реке, ориентироваться в темноте было очень и очень трудно. Да еще подгонял все явственнее слышимый сзади гул лесного пожара. «Сейчас будут заросли кедрового стланика, они непроходимы, поэтому их надо обойти справа. Затем будет небольшая скала, а за ней каменная россыпь, по которой лошадям не пройти. Поэтому надо будет прижаться к самой скале и по ее кромке обойти россыпь слева, затем снова повернуть на восток и выйти к темному бору с вековыми елями, идти между стволами которых будет гораздо просторнее. А там, как Бог даст».

Несмотря на трудности, спускались довольно быстро. Вот уже и чернеющий еловый бор. Но за ним неожиданно оказались густые заросли молодого ельника, обойти которые оказалось невозможным ни справа, ни слева. Уже стало чуть-чуть светать, и Андрей Петрович, приказав беречь глаза, отчаянно, прикрывая лицо согнутой в локте рукой, ринулся в казалось бы непроходимую чащу ельника, увлекая за собой спутников. Но через несколько томительных минут как бы в вознагражденье за их муки открылась лесная поляна длиною сажень в пятьдесят. Выскочив на нее, решили остановиться, чтобы хоть как-то перевести дух.

– Андрей Петрович, огонь проскочил справа ложбину между нашей горой и соседней и тоже устремился к реке, но севернее нас версты на две, – тревожно доложил Николай Семенович.

– Возьмем чуть правее, там и должен начинаться речной остров, к которому мы и должны выйти. До реки осталось не более версты. Вперед!

Почти бегом преодолев поляну, Андрей Петрович повел группу к темнеющему чуть справа лесу. Уклон почти кончился, и почва оказалась настолько пропитанной влагой, что сапоги утопали, и идти, не то что бежать, стало очень трудно. А тут взметнулось выше верхушек елей пламя и слева, сопровождаемое нарастающим гулом пожара. «Только этого и не хватало, – мелькнуло в воспаленной, гудящей, как колокол, голове. – Огонь берет нас в клещи». А ноги как будто сами преодолевали сажень за саженью, не взирая на пот, застилающий глаза.

И кто только не обгонял их, стремясь к спасительной реке! Лоси с широкими лопатами рогов, быстроногие олени, похрюкивающие от напряженного бега кабаны, неуклюжие на первый взгляд барсуки, юркие соболи и прочая живность мелькала меж стволов в предрассветной полутьме. Летели тетерева, куропатки и прочие пернатые, а реликтовые глухари, не сворачивая с пути, проносились мимо, с треском ломая сухие сучья. Панический страх гнал все живое туда, к спасительной речной воде.

* * *

Гул пожара нарастал, казалось, со всех сторон, когда группа буквально вырвалась из чащи на берег реки. Не раздумывая ни секунды, и люди, и лошади сходу бухнулись в воду. Холодная, почти ключевая, она тысячами иголок впилась в их разгоряченные тела. «Только бы не свело судорогой ноги», – мелькнуло в голове Андрея Петровича, но руки вразмашку уносили плоть как можно дальше от страшного берега. От него не отставали и Николай Семенович с Савельичем, а лошади, задрав морды и отфыркиваясь, стремительно увлекали за собой Арефия и Клима.

И вот руки коснулись песка спасительного острова… Андрей Петрович, как и предполагал, точно вывел к нему свою группу.

Рядом с местом, куда они выплыли, оказалось выброшенное на остров огромное, саженей в десять, сухое дерево с раздвоенной верхушкой. Андрей Петрович приказал использовать его в качестве коновязи, а лошадей срочно разгрузить, чтобы в случае, если они от страха перед бушующей стихией все-таки сорвутся с привязей, когда берег реки охватит стена пламени, на месте остались хотя бы инструменты и имущество группы. Возможность же перекидывания огня на другой берег реки он практически исключал, учитывая ее довольно значительную ширину в этом месте.

Неожиданно на берег реки выскочили несколько оленьих самок, подгоняемых самцом с раскидистыми рогами. Самки бросились в воду, но одна из них замешкалась, оглядываясь назад. Тогда самец своей мощной грудью прямо-таки сбил ее в реку и тоже бросился за ней.

– Хозяин! – уважительно заметил Арефий.

Сильные животные выгребали по течению, которое тем не менее сносило их в сторону. А тем временем к берегу, где только что были олени, выбежал маленький, еще пятнистой окраски, олененок и забегал вдоль него туда-сюда, не решаясь спуститься в реку.

– Самки вроде бы были брюхатые, а последняя, наверное, уже успела опростаться, – заволновался Арефий.

Но, видимо, страх и вид плывущих впереди оленей, перебороли боязнь, и олененок тоже плюхнулся в реку. Все пятеро мужественных, сильных мужчин напряженно наблюдали за этой неравной схваткой немощного существа со стихией, как завороженные.

Олененок, конечно, был еще очень слаб, так как, наверное, только перед самым пожаром и появился на этом свете. Поэтому его сразу же подхватило течение и понесло мимо острова. Олени уже выбрались на остров, но самка, увидев барахтающегося в воде своего детеныша, резко развернулась и снова бесстрашно бросилась в поток. Вытянув морду, она отчаянно выгребала наперерез ему и все-таки догнала его. Захлебываясь, подсунула под малыша морду и стала из последних сил подталкивать его к острову. И все-таки вытолкнула его на песок. Над островом пронеслось дружное «ура!», и мужчины обнимали друг друга.

– Мать! – сдавленным голосом проговорил Арефий. – Эта никогда не предаст и не бросит! – и что-то в интонации его голоса выдавало сугубо личное…

Неожиданно из-за поворота реки выше по течению полыхнуло пламя и стремительно понеслось вдоль берега. Видимо, стена огня, шедшая от ложбины, достигла берега реки и, подхваченная потоком воздуха, дующего вдоль нее, обрушилась на береговые заросли с неимоверным гулом. Пойма реки наполнилась удушливой гарью, и стало не только трудно дышать, но и с трудом различать окружающие предметы.

Стоящая напротив них огромная ель вспыхнула, как свеча, освещая все вокруг. Неравномерный жар – от теплого до обжигающего лицо – обдувал даже здесь, за тридцать саженей от берега.

– Андрей Петрович, вы не сгорите? – шутливо заметил Савельич.

И действительно, от его мокрой одежды шел пар.

– Да ты и сам дымишься, как головешка, – не мог не вставить свое слово разбитной Арефий.

И вдруг раздался душераздирающий предсмертный рев, от которого стыла кровь в жилах. Это стена огня, шедшая с северо-запада, сомкнулась с береговой огненной стеной и захлопнула последнее убежище зверей, не успевших прорваться к реке. «Жаль, не повезло косолапому», – как-то отрешенно подумал Андрей Петрович, больше радуясь счастливому спасению своей группы.

И только тут он заметил, что Николай Семенович лихорадочно роется в тюках и наконец находит свои альбомы с готовыми схемами и их набросками и журналы астрономических наблюдений. Он чуть не плачет. Все намокло, листы склеиваются и могут утратить бесценные, добытые с таким трудом записи. Андрей Петрович подсаживается к нему, и они уже вместе разлепляют страницы и ставят альбомы, тетради уже с его записями и журналы так, чтобы их страницы по возможности не соприкасались.

А Савельич, набрав хворосту помельче, пытается развести костер.

– Что-то у тебя огня не очень-то густо, – ехидствует Арефий.

– А ты махни через протоку на берег и принеси горящий сук, так, может, сырой хворост и схватится, – парирует тот.

– Да ладно уж, слава Богу и Андрею Петровичу, что сами-то живыми остались, да лошадей сберегли.

– Это точно, повезло нам с начальником. Говорят, самого лейб-гвардии Преображенского полка поручик, а это ведь самого государя императора личная охрана. Это тебе ни хухры-мухры! Да сказывают, и морской науке обучен. А что по-аглицки, что по-гишпански лопотать, ему все едино. Огромной грамотности человек! – Савельич бережно подправил хворостинки посуше под появившиеся язычки пламени. – Великое дело делаем. Придут сюда, в залив Аляскинский, мореходцы-то русские, а им извольте: вот вам бухта переждать непогоду, а здесь водицы ключевой набрать сподручно, а промышленным людям все места обретения пушного зверя обозначены.

Не зря же Александр Андреевич Баранов, отец наш родной, выделил для экспедиции свое лучшее компанейское судно «Ермак», на котором и Чугачский залив обследовал, и восставших индейцев за погубленную Архангельскую крепость громил. Да и нас троих, своих верных спутников, ему же передал. А вспомни, как ни упирался прижимистый помощник Баранова старик Кусков, а выбил-таки Андрей Петрович у него двух лошадей. И как бы мы без них в экспедиции обходились, ума не приложу. Головастый мужик! И заметь – сами от огня бушующего спасаясь, неслись сломя голову, а лошадей-то, чай, не бросили, сберегли. Вот так-то, паря…

Вон он вместе с геодезистом нашим как о записях своих ученых печется. Надо будет, как костер наладится, поближе к теплу те записи перенести, чтобы хоть самую малость пообсохли.

Тем временем Клим, общепризнанный мастак по части рыбной ловли, уже поймал какого-то кузнечика и, нанизав его на крючок, закинул снасть в реку, а через непродолжительное время извлек из нее трепыхающуюся небольшую рыбешку. Арефий, тут как тут, так и покатился со смеху:

– Ты нас, Климушка, глядишь, так к вечеру и ушицей накормишь?

– Дурак ты, Арефий! Эта же рыбешка не простая, а золотая. – И насадив ее на большой крючок, снова закинул в реку.

А затем, аж привстав, тянул к острову что-то ходившее ходуном и описывающее зигзаги. Наконец, изловчившись, вытянул на берег бьющуюся полуторааршинную рыбину. Арефий так и ахнул:

– Ну и мастак ты, Клим! Целое речное чудище изловил!

– Таймень! – уважительно объяснил Клим подошедшим на шум Андрею Петровичу и Николаю Семеновичу.

– Эх, и ушицу я приготовлю всем на загляденье! – размечтался Савельич. – Пойду налаживать таганок.

– Да успокойся, Савельич, я еще несколько таких же рыбин изловлю, – довольный первым успехом и неподдельным восхищением окружающих пообещал Клим.

* * *

Усевшись вокруг костра среди подсыхающих вещей, с удовольствием хлебали наваристую ушицу, нахваливая и Клима, и Савельича. Все уже пообсохли и не спеша утоляли голод.

Рабочие заготовили кучу хвороста и толстых сучьев, обрубив все ветви выброшенного на остров дерева. Лошади аппетитно, с хрустом жевали овес, насыпанный в торбы заботливым Арефием из неприкосновенного запаса. Клим выкопал у комля сухого дерева довольно большую заводь и опустил в нее на кукане трех трепыхающихся тайменей – не пропадать же такому добру. Обе палатки, уже подсохшие, были поставлены на удобных местах.

– Вот только лапника нет подстелить под спальные мешки для мягкости, – сокрушался Савельич.

В это время зоркие глаза Арефия что-то узрели, и он стал показывать пальцем вверх по течению реки. Там действительно плыло какое-то темное пятно. А когда оно приблизилось, то это оказалось слегка подгоревшей молодой раскидистой пихтой. Она ударилась концом обугленного ствола о песок, развернулась по течению и оказалась в цепких руках рабочих. С нее моментально соскочил соболь, а за ним две белки – надо же – заклятые враги! – и стремглав помчались в глубь острова.

– У нас прямо-таки не остров, а Ноев ковчег, – рассудительно заметил Савельич. – Вот вы, Андрей Петрович, все расспрашивали местных индейцев про то, какие здесь обретаются звери. А теперь и ни к чему это. Иди себе вдоль острова и знай переписывай все зверье вместе с ползучими гадами. Красота!

Все заулыбались.

– А вот эту перинку нам Господь послал за все наши мучения, – заметил он, любовно поглаживая длинные и необыкновенно мягкие иглы пихты. – Руби, мужики, лапник и прямой наводкой его в палатки!

Когда пышные постели были готовы, Андрей Петрович неожиданно для всех спросил:

– А как назовем эту реку?

После некоторого замешательства раздались неуверенные голоса:

– Может быть, Горелой?

– А может, Погорелой?..

Андрей Петрович обвел взглядом своих спутников.

– Давайте назовем ее рекой Провидения? Ведь если бы не она, не успели бы мы спуститься прямиком к заливу.

Все сразу же дружно закивали головами в знак согласия.

– Красивое название – река Провидения! – задумчиво произнес Клим. – Красивое и очень правильное!

– А теперь пора отдыхать. Однако на всякий случай выставляем вооруженного дежурного по очереди на один час, – распорядился Андрей Петрович. – Здесь и лошади, и вещи, да и за костром надобно присматривать. Савельич, организуй жеребьевку.

Тот достал из-за пазухи коробок и вынул из него пять длинных спичек, неровно пообломал их концы и, подровняв серные головки, зажал в ладони между большим и указательным пальцами. Первым выпало дежурить Климу, и Андрей Петрович передал ему серебряные часы в виде луковицы, которые, к счастью, не пострадали от водной процедуры.

* * *

Стоянку уже почти свернули, и только по кучкам лапника можно было определить места, где только что стояли палатки. Рабочие споро и привычно укладывали вещи в тюки, Николай Семенович еще раз проверял инструменты и упаковывал материалы с записями.

Андрей Петрович огляделся. Левый берег реки, покрытый девственным лесом, жил своей обычной жизнью с пением птиц и редкими криками зверей. А правый… Было больно смотреть на черную гарь пожарища, подернутого редкой пеленой дыма, хотя кое-где еще тлели огоньки, а то местами вспыхивало и тут же гасло пламя. Он поднял глаза повыше, к гольцу, и сразу же схватил подзорную трубу.

– Николай Семенович, – позвал геодезиста, – а заросли-то кедрового стланика живы! Чуть прихватило огнем по самому краю, а сами зеленеют, как ни в чем не бывало.

– И правда, удивительно, – откликнулся тот. – Наверное, жара не хватило, чтобы как следует поджечь. Ведь вокруг них не было крупных деревьев.

– А березка у самой расщелины при подъеме на голец тоже зеленеет! – и передал трубу геодезисту.

– Точно, зеленеет, – радостно подтвердил тот.

– Таким образом, – задумчиво подвел итог Андрей Петрович, – спастись можно было и на гольце, и даже сохранить лошадей у его подножия с подветренной стороны, сбивая пламя ветками. А можно было и на каменной россыпи, если бы удалось провести в самый ее центр лошадей, не переломав им ноги, что маловероятно. Однако в любом случае мы оказались бы отрезанными от внешнего мира на несколько суток, находясь там без воды и хвороста для приготовления пищи. Потому как спускаться через завалы тлеющих стволов раньше этого времени не только опасно, но, по-видимому, и невозможно. Поэтому пробиваться к реке было единственно верным и правильным решением. Так, Николай Семенович?

– Так, Андрей Петрович, – подтвердил геодезист.

– Андрей Петрович! Вона шлюпка с низовьев идет! – раздался возбужденный голос Арефия. – Кажись, наша, с «Ермака».

Из-за излучины реки действительно показалась шлюпка, медленно идущая против течения под парусом. Андрей Петрович схватил заряженное ружье, с которым дежурили у костра, и, вскинув его, выстрелил вверх, всполошив всю живность острова. От шлюпки тоже отделился дымок, и через некоторое время донесся звук далекого выстрела. Затем с ее борта спустились весла, матросы налегли на них, и у форштевня шлюпки появился небольшой бурун.

Не успела она уткнуться носом в песчаный берег острова, как с нее прямо в воду спрыгнул шкипер «Ермака» Тимофей Архипыч, обхватил Андрея Петровича своими ручищами и только повторял:

– Слава Богу, слава Богу! Какое счастье, какое счастье!..

И только несколько успокоившись, поведал о переживаниях команды с того момента, когда вахтенный доложил о приближении пожара к гольцу. На судне всю ночь никто так и не сомкнул глаз. Далекий огонь, дым, темень… Когда же стена огня со страшным гулом стала подходить к берегу, всех охватило отчаяние – шансов на спасение экспедиции почти не оставалось. У Тимофея Архипыча даже образовался синяк у правого глаза от окуляра подзорной трубы, пока он в предрассветной дымке пытался обнаружить кого-нибудь из спасшихся. Но увы…

И только когда огонь пожара поутих, стало видно, что дальше на восток он не пошел, что-то остановило его. Поэтому снялись с якоря и пошли вдоль берега на восток, и за мыском мили через три обнаружили устье довольно широкой реки. Опять вспыхнула надежда. Быстро спустили шлюпку и двинулись на разведку вверх по реке. А когда увидели вдали длинный и узкий остров, и услышали долгожданный выстрел, то как можно быстрее пошли на встречу с чудом спасшимися членами экспедиции.

Над островом установилась тишина. И вырвавшиеся из огненной стихии, и прибывшие на шлюпке стали в круг, обняв друг друга за плечи и опустив головы, молча переживали чудесное спасение экспедиции.

* * *

Как-то еще Григорий Иванович рассказывал в одной из бесед на борту «Надежды», что медведи Аляски любят ловить лапой лосося во время его нереста, сидя у переката какой-нибудь речушки. Андрей Петрович вспомнил об этом как раз во время нереста и предложил Арефию проверить это, а при случае и добыть крупного зверя, чтобы его шкуру переслать в Петербург в подарок своему батюшке. Ведь в прошлом году они во время нереста медведей не встречали. Лошадь с собой решили не брать, чтобы она ненароком не спугнула зверя, и отправились на его поиски. Но не тут-то было. Две попытки окончились неудачей, но азартный Арефий не унывал:

– Куды он от нас денется? – приободрял он взгрустнувшего было Андрея Петровича. – Все равно будет наш, вот увидите!

Сегодня была их третья попытка.

– Вона, вон он, наш «рыболов», Андрей Петрович, сидит у переката, – азартно шептал на ухо Арефий, – вишь какой из себя весь занятый.

– Ну и глаз у тебя – алмаз! – в который уж раз удивился тот способности Арефия видеть гораздо дальше него.

Огромный бурый медведь, гризли по-местному, сидел между валунами и внимательно, не отвлекаясь по сторонам, смотрел в воду переката. Затем делал резкое движение лапой и мощными когтями подцеплял большую серебристую рыбину, выкидывая ее на берег. Шел нерест лосося, и особенных трудностей в его добыче медведь не испытывал.

– Сейчас наловит рыбы, потом схоронит ее где-нибудь у ручья, завалив ветками, и будет ждать, пока она не станет отдавать душком, и только тогда с превеликим удовольствием ее и откушает. Любит он, шельма, рыбку с душком. Мы ведь тоже, когда ловили омуля на Байкале, вялили его с душком, – ностальгически прошептал Арефий и, увидев вопросительный взгляд Андрея Петровича, пояснил.

– Я из иркутских мещан. Молод был, женился, занимался промыслом пушного зверя. Вроде бы и достаток в доме был, а жена, пока я по тайге шастал, хвостом вилять стала. Возгорелся я весь от обиды, когда узнал об этом. А тут как раз прознал, что Александр Андреевич Баранов стал собираться в Америку руководить там русскими поселениями. Он в это время занимался в Иркутске стекольным производством, да, видать, что-то не заладилось у него с этим делом, и он принял предложение богатого купца Шелихова ехать в Америку, на остров Кадьяк. Я тут-то и упросил его взять меня с собой, хотя он особо и не отказывал. Нужны, видать, ему были добрые мужики на новом месте. Так я с его дозволения еще и Клима подбил ехать к черту на кулички. С тех-то самых пор мы с ним в паре и работаем.

Подивился Андрей Петрович, что вот так, скрадывая зверя, он как бы походя узнал не то, чтобы тайну, но некоторые подробности жизни человека, с которым вот уже второй сезон бок о бок делает нужное для Компании дело. И только теперь он понял скрытый смысл тех слов, с которыми Арефий говорил о материнской преданности оленьей самки, спасавшей своего только что появившегося на свет детеныша.

– Давайте, Андрей Петрович, потихоньку подвигаться поближе к медведю. Ему сейчас не до нас, да и ветерок тянет с верховьев, так что он нас никак не учует.

И они стали не спеша, прячась за валунами, перемещаться поближе к перекату. Речушка, вернее ручей, был небольшим, но, видимо, во время буйства циклона здесь бушевал уже грозный мутный поток, который, как мячики, перекидывал огромные валуны, с грохотом ударяя их друг о друга, и волочил за собой вековые деревья. А через несколько дней здесь опять, как ни в чем не бывало, журчал ручей с кристально чистой водой, извиваясь между откуда-то взявшимися валунами.

С расстояния пятнадцати сажень стало очевидным, что медведь имеет огромные размеры и что это особо выдающийся экземпляр, разжигающий охотничий азарт. «Нельзя упустить. Будем брать», – твердо решил Андрей Петрович и шепнул об этом Арефию. Тот согласно кивнул головой.

Он изготовился к стрельбе, а второе заряженное ружье – Арефия – положил рядом с собой. По его знаку Арефий привстал на колено и, вставив четыре пальца в рот, пронзительно свистнул. Медведь, несмотря на свои размеры и вес, проворно вскочил на задние лапы и стал высматривать источник столь неприятного звука. В это время грохнул выстрел, и раздался оглушительный рев. Когда дым рассеялся, перед ними открылась жуткая картина. Медведь вытянулся во весь свой гигантский рост с раскрытой в оскале зубастой пастью, растопырил лапы со страшными когтями, угрожающе делая неуверенные шаги в сторону врага. Однако второй выстрел уложил его наповал.

– Пудов на двадцать пять потянет, не меньше, – со знанием дела удовлетворенно отметил Арефий, подходя к поверженному гиганту.

– Поосторожнее, Арефий, не дай бог, подранок – в момент кости переломает, – предупредил Андрей Петрович.

– Не а, раз уши не прижаты, стал быть готов.

Он достал из-за пояса топор в чехле, из котомки извлек веревки разной длины и толщины.

– У боцмана этого добра, хоть залейся! Хозяйственный мужик.

Затем начал рубить сучья у лесины, застрявшей в валунах неподалеку, видимо, во время последнего паводка. Отрубил две толстые слеги примерно по сажени длиной, которые перетащили на удавках к заводи чуть ниже переката. Подошли к медведю.

– Жаль, лошади нет. Придется потрудиться, Андрей Петрович, – и добавил с хитрецой, – а работа-то не барская…

Тот нахмурился.

– Охотничья работа. А лошадь к этому лешаку и близко бы не подошла.

– И то верно, – охотно согласился Арефий.

Накинув медведю удавки под мышки, стали, упираясь в валуны, подтаскивать его к заводи, благо, что тот после второго выстрела упал прямо в русло ручья. Андрей Петрович поскользнулся и сел в ручей, но тут же вскочил, как ошпаренный, – вода была ключевой температуры. И все-таки вершок за вершком, пядь за пядью, а дотянули медвежью тушу до заводи.

– Полдела сделали, – сказал Арефий, вытирая потное лицо. – Теперь осталось самое малое: привязать медвежьи лапы к слегам, влезть в лямки и тянуть зверя по ручью до самого залива, как бурлаки на Волге.

«Волга-то Волгой, а вот эту речушку я вовек не забуду, – налегая из последних сил на лямку, думал свою думу Андрей Петрович. – И имя ей – Медвежий Ручей».

* * *

Матросы с подошедшей к устью ручья шлюпки с «Ермака» ловко взяли на буксир охотничий трофей, а на верхней палубе судна уже хозяйничал боцман Евдоким Захарыч. Тушу медведя подцепили стрелой и уложили на расстеленный запасной парус, и он не спеша, по-хозяйски, обошел медведя, авторитетно изрек:

– Зверь, конечно, достойных размеров, знатный трофей, – и с уважением посмотрел на смутившегося от всеобщего внимания Андрея Петровича. – Тушу разделать пластом, мясо – в общий котел, а шкуру отскрести так, чтобы комар носа не подточил. Ясно? – и обвел матросов суровым взглядом «морского волка».

– Ясно-то оно ясно, но как я смогу на всю экспедицию за один раз столько мяса приготовить на плите камбуза? – взмолился кок Максимыч.

– А почему на камбузе? – вмешался Тимофей Архипыч, шкипер «Ермака». – На берегу у базы организуем костер с таганом и самым большим котлом, полным медвежьего мяса. Там же расстелем парусину и устроим коллективный ужин.

– А Андрей Петрович по случаю столь успешной охоты выкатит, исключительно по доброте душевной, бочонок рома и отольет страждущим мореходам по малости, – в тон шкиперу вставил вихрастый бойкий матрос, искоса, на всякий случай, поглядывая на начальника экспедиции.

Матросы так и притихли, бросив свои занятия.

– А почему бы и нет, – полувопросительно, полуутвердительно ответил Андрей Петрович, отлично понимая, что оказался в безвыходном положении. «Да и команду побаловать не грех – который месяц без спиртного маются!» – утешил он себя.

И тут же раздались громовые раскаты боцманского голоса:

– Какого черта копаетесь, как беременные тараканы! Привыкли каждый Божий день ходить на шлюпке туды-сюды, да глубины лотом промеривать. А о матросской службе забыли?! Медведя разделать немедля, а вам, черти полосатые, выскоблить шкуру так, чтобы все было без сучка и задоринки!

– Мы что, Евдоким Захарыч, разве не понимаем. Ведь эту самую шкуру Андрей Петрович, как сказывал Арефий, собирается переправить в сам стольный град Петербург. Так пусть тамошние господа подивятся, как выделывают медвежьи шкуры русские люди на самом краю света…

А боцман уже распоряжался и насчет парусины, и насчет сушняка для костра, и насчет других неотложных дел, связанных с таким важным событием, как коллективный ужин экспедиции с возлиянием рома – и это в условиях сухого закона на время проведения работ в заливе Аляска! – под медвежатину, добытую их уважаемым начальником.

 

Глава IX

Горючие камни

Как и в прошлый раз, по возвращении экспедиции в Новоархангельск Андрей Петрович доложил Баранову о ее результатах, которыми тот остался очень доволен.

– Хорошо поработали. И в сроки уложились. Когда все материалы будут готовы, отошлем их в Петербург, а вам с геодезистом выделим соответствующую содеянному вами премию. За дело, за очень нужное дело, которое вы сотворили.

– Большое спасибо, Александр Андреевич, за столь высокую оценку нашего труда. Особо рад за Измайлова – он ведь родом из разночинцев, а не из потомственных дворян.

– Как, между прочим, и я, – осадил его Баранов. – Еще Петр Великий учил – награждай за заслуги, соответствующие способностям, а не за родовитость.

Андрей Петрович усвоил на будущее и эту реплику главного правителя. Здесь не Петербург, и знатность рода не имеет столь существенного значения. Главным критерием ценности человека здесь являются его заслуги.

– Александр Андреевич, у вас не появились какие-нибудь сведения о возможном месторождении каменного угля?

– К сожалению, никаких сведений пока нет, – вздохнул Баранов.

– А вот у меня есть! – не удержался Андрей Петрович.

– Откуда? – встрепенулся главный правитель.

И Андрей Петрович стал рассказывать, как после лесного пожара они с Арефием вышли к селению индейцев. «Какого еще лесного пожара?» – забеспокоился Баранов. Волей-неволей пришлось подробно рассказать о постигшем их не простом испытании.

– Только этого нам и не хватало! Слава Богу, что все обошлось, – облегченно вздохнул Александр Андреевич, откидываясь на спинку стула и сопереживая случившееся с экспедицией несчастье.

Так вот в этом селении, продолжал Андрей Петрович, на его вопрос о горючих камнях ему поведали о том, что много лет тому назад один из индейцев, вернувшись после длительной охоты за пушным зверем, показывал черные камни, горевшие в костре, чем очень удивил своих соплеменников. Не ожидая такой удачи, он попросил поподробнее рассказать об этом, на что ему ответили, что лучше всего об этом знает внук того самого индейца.

Им оказался древний старик, который, покуривая трубку, неторопливо повел свое повествование.

Был он мальчиком, когда его дед решил отправиться в поход за пушниной к дальним горам, чтобы проверить те места на наличие зверя. Видимо, он собирался в поход надолго, так как взял с собой много юколы для корма упряжке. Свой путь он начал по льду той самой реки, с которой только что вернулись русские после лесного пожара. Поднявшись по ней до склонов высоких гор, дед решил сделать остановку, чтобы проверить окрестности. Перед ночевкой разгреб снег и развел костер. Каково же было его удивление, когда стала гореть земля вокруг его костра. Испугавшись козней злых духов, он потушил огонь и перешел подальше на другое место.

Однако любопытство пересилило страхи, и он на другой день вернулся к тому испугавшему его месту. На месте потушенного им костра оказались черные камни. Он отковырял ножом несколько штук, вернулся к тому месту, где провел ночь, разжег костер и положил в него принесенные черные камни. Они действительно загорелись, хотя и не сразу, причем жар от них был гораздо сильнее, чем от сушняка. Озадаченный этим открытием, он вернулся назад и наковырял много горючих черных камней, чтобы показать их в селении. Охота в тех местах оказалась удачной, что он отнес к чудодейственной силе черных камней, и после этого, отправляясь на охоту, каждый раз брал с собой их по несколько штук. Это же стал делать и его отец после того, как в схватке с гризли погиб дед, а затем, когда вырос, брал эти камни на охоту и он сам.

На вопрос Андрея Петровича, произнесенный чуть ли ни с дрожью в голосе, остались ли у него эти камни, старик, несколько подумав, кивнул в сторону индейца, своего старшего сына. Тот вышел и вернулся с пятью черными камнями в руках. Андрей Петрович, изо всех сил старавшийся не показать своего волнения, стал внимательно рассматривать их. Да, это был каменный уголь! Причем, судя по блеску на сколах, хорошего качества. Но старик на его просьбу дать ему хотя бы два камня, ответил категорическим отказом, пояснив, что они передаются в их роду по наследству, а найти то место, где их взял его дед, они так и не смогли, хотя несколько раз и пытались сделать это.

Когда же Андрей Петрович не спеша стал снимать с пояса охотничий нож в кожаных ножнах с наборной рукояткой из медных и серебряных колец, вызывавший зависть у русских поселенцев, то боковым зрением уловил блеск, появившийся в глазах индейца. И взаимовыгодный обмен состоялся.

Андрей Петрович взял небольшой сверток и стал бережно развертывать его, пока на тряпице не оказались два черных куска каменного угля. Баранов, как завороженный, смотрел на них так, как будто они были золотыми самородками, а затем бережно взял в руки тряпицу.

– Андрей Петрович, да им же цены нет! Вы еще сами до конца не понимаете, что я держу в своих руках! В Русской Америке есть уголь, свой уголь! – Баранов чуть ли не плакал от счастья.

– Его еще надо найти, Александр Андреевич, – пытался опустить его на грешную землю Андрей Петрович.

– Не сомневайтесь, найдем! – не задумываясь, ответил Баранов и сделал паузу, что-то прикидывая в уме. – Вы, и только вы будете искать уголь и найдете его, Андрей Петрович, обязательно найдете! – к нему вернулся Божий дар организатора.

Было решено экспедицию не расформировывать, а с началом следующего сезона направить ее на поиски каменного угля. Пока Андрей Петрович со своей партией будет изучать местность у северной оконечности гор Св. Ильи, где предположительно и был обнаружен индейцем каменный уголь, геодезист Николай Семенович со своей партией поднимется на ближайшую горную вершину и сделает съемку местности, окружающей ее. Таким образом, можно будет решить сразу две задачи. Команда же «Ермака» будет находиться у устья реки Провидения и в случае, если обе партии не вернутся к назначенному сроку, организует их поиск.

– Время есть, Андрей Петрович. Заканчивайте обработку материалов по заливу Аляска и обдумывайте с Измайловым подробный план действий на следующий сезон, исходя из данных мной указаний. Если возникнут какие-либо вопросы, обращайтесь ко мне в любое время без предупреждения.

– Будет исполнено, Александр Андреевич, – горячо заверил Андрей Петрович, окрыленный новым ответственным заданием.

– А о своем охотничьем ноже, который обменяли у индейца на эти драгоценные камни, не жалейте. Мы вам презентуем такой нож, что все только заахают, – заключил с улыбкой Баранов.

* * *

«Ермак» стал на якорь у устья Провидения. Все как прежде: по правому берегу реки – выжженная земля, по левому – буйная растительность, хотя у лиственных деревьев только-только начали раскрываться почки.

– Да, видать, не скоро гарь зарастет, – философски заключил Николай Семенович.

– Вы правы, потребуется лет двадцать, не меньше, – в тон ему ответил Андрей Петрович.

Дальше стали действовать по заранее разработанному плану. Андрей Петрович с Арефием и всем имуществом экспедиции будет перемещаться вверх по реке на шлюпке, командовать которой будет боцман Евдоким Захарыч, а Николай Семенович с Савельичем и Климом и двумя лошадьми налегке пойдет левым берегом. По условному сигналу геодезиста – ружейному выстрелу – шлюпка пристает к берегу и Николай Семенович производит съемку очередного участка поймы реки. И так они взаимодействуют до слияния Провидения с ее левым притоком, почти равным ей по величине, где, по уверению старика-индейца, его дед делал остановку перед тем, как нашел горючие камни.

Там они организуют базу, Андрей Петрович приступает к поиску месторождения каменного угля, а Николай Семенович со своей партией из двух рабочих, двух матросов и лошадьми с инструментами и имуществом перемещаются к подножью самой северной вершины гор Святого Ильи, оборудуют промежуточную базу и осуществляют восхождение на эту вершину. Затем по звездам он определяет ее точные географические координаты и производит геодезическую съемку всей местности, просматриваемой с этой вершины.

В случае возникновения каких-либо новых обстоятельств будет в соответствии с ними меняться и план работы экспедиции.

* * *

Вот и длинный остров, на который они вышли, спасаясь от бушевавшего огня. Все вроде бы так же, но весенний поводок принес новую лесину чуть ли не на его середину, да исчезли все его многочисленные в то время обитатели. Река была полноводнее, и остров стал чуть уже. «Это хорошо, будет легче передвигаться по ней в ее верховьях», – отметил Андрей Петрович.

На остров переместилась и партия Николая Семеновича вместе с переплывшими реку лошадьми. Стоянку организовали на старом месте, которое можно было узнать только по полузанесенной песком лесине с раздвоенной верхушкой и обрубленными ветвями. Геодезист тут же установил инструменты на треноги и стал привязывать окружающие объекты к гольцу, точные координаты которого были уже известны.

Взяв подзорную трубу, Андрей Петрович стал обозревать гарь, пытаясь обнаружить хоть какие-нибудь изменения. Но тщетно. Видимо, жар от пожара был настолько силен, что сгорели не только наземные части растений, но и выгорели их корни в выжженной земле. По-прежнему чуть ниже гольца темно-зеленым пятном выделялся на пожарище кедровый стланик, да зеленела молодой листвой у его подножия одинокая березка. А вокруг – безрадостная, удручающая картина пепелища. «Правильно говорят, что нет ничего страшнее пожара. После наводнения хоть стены остаются, а после пожара – ничего», – размышлял он, осматривая последствия катастрофы. Оглянувшись, увидел, что Николай Семенович уже приник к окуляру теодолита. «Даже поделиться впечатлениями не с кем», – недовольно буркнул Андрей Петрович.

* * *

Продвигались вверх по течению реки строго по плану, делая короткие остановки для геодезической съемки местности. И только в районе седловины между скалами отрога пришлось, правда ненадолго, задержаться у порогов. Стесненная горами, река прорывалась между огромных глыб горных пород несколькими потоками, убыстряя свое течение и не давая возможности преодолеть его даже на веслах.

Поэтому группа Николая Семеновича, обойдя пороги по берегу, закрепила за ствол вековой ели выше них по течению реки поданный со шлюпки канат. И теперь, перехватывая канат руками, как на пароме, в то время как двое матросов на корме шлюпки шестами проталкивали ее вперед, медленно преодолевали быстрое течение.

Справа вдоль реки тянулась однообразная тайга, но по мере продвижения вперед стали проглядываться вершины гор Святого Ильи, кое-где покрытые снегом. А затем река перешла в длинное озеро, которому, казалось, не было конца. Зато теперь можно было спокойно идти под парусом, и матросы, утомленные греблей против течения реки, повеселели. Однако озеро все никак не кончалось, и только верст через сорок подошли к руслу впадающей в него реки. Озеру, по предложению Николая Семеновича, в честь начальника экспедиции дали название «Шуваловское».

Через некоторое время река, обходя горный кряж, повернула направо прямо к горам Святого Ильи. Теперь по надвигавшейся их громаде можно было определить их истинную высоту, и у Николая Семеновича прибавилось работы. Особенно впечатляли скалистые пики, как зубы гигантского дракона, упиравшиеся в безоблачное небо. Между тем река, сделав изгиб, потекла на северо-запад почти вдоль подножия гор. Тайга стала редеть и постепенно перешла в подлесок с отдельными островами еловых боров.

Наконец экспедиция подошла к месту разветвления реки, о котором со слов его деда упоминал старик-индеец и где они впоследствии пытались найти чудодейственные черные камни.

– С успешным прибытием на место угольного месторождения, Андрей Петрович! – поздравил Николай Семенович.

– К черту! – суеверно ответил тот. – Его еще надо найти.

– Найдете, обязательно найдете, – уверенно заверил геодезист.

– Вашими устами да мед бы пить, Николай Семенович! – не сдавался Андрей Петрович.

* * *

Сдерживая нетерпение, охватившее его, Андрей Петрович с Арефием приступил к поискам. Их орудиями труда стали кирка и лопата. Он прикидывал, где в зимних условиях индеец мог сделать остановку и развести костер, а затем с Арефием в поте лица перелопачивали эти места. Но тщетно. Прошла неделя, затем другая. Даже всегда оптимистически настроенный Арефий загрустил, а Андрея Петровича вообще охватило отчаяние. Николай Семенович вон на той, самой северной вершине гор Святого Ильи, уже, наверное, определил ее географические координаты и приступил к съемке местности. Это, конечно, хорошо, но это же не главное. Ведь главным является обнаружение месторождения каменного угля, для чего, собственно говоря, и была послана эта дорогостоящая экспедиция. А перекопанный ими грунт не несет даже косвенных признаков нахождения здесь угля.

Сон не шел. Переворачиваясь с бока на бок, Андрей Петрович раз за разом мысленно проигрывал ход поисков. Вроде все сделано правильно, но нет никаких утешительных результатов. Но ведь уголь где-то здесь есть, и это неопровержимо доказано. С ума можно сойти!

И вдруг он даже сел, осененный пришедшей на ум догадкой.

«Зачем сюда приехал индеец? – рассуждал он. – На разведку пушного зверя. А где водится этот зверь? Естественно, в лесу. А где же здесь этот самый лес? – Андрей Петрович даже покрылся испариной. – Здесь же нет леса, здесь только перелесок, в котором не может быть много пушного зверя! Настоящий лес находится южнее, верст за сорок отсюда, перед изгибом реки, когда она уходит в сторону от гор. Именно там и надо искать уголь! – его начало трясти, как в лихорадке. – Как раз поэтому сын и внук того индейца так и не смогли повторно найти горючих камней. А дед, нашедший их, упоминал о разветвлении реки как о ближайшем к тому месту естественном ориентире, который он обнаружил уже позже. Вот в чем роковая ошибка и его, и индейцев!» И моментально заснул мертвецким сном хорошо и плодотворно поработавшего человека.

Вскочив ни свет ни заря, стал еще в полумраке просматривать свои записи. Все правильно, до предполагаемого им места поиска месторождения угля примерно сорок верст. Затем поделился своими мыслями с проснувшимся Арефием. У того сонливость как рукой сняло.

– Конечно, Андрей Петрович, какая же тут живность? – горячо поддержал он. – Много ли мы ее видели за целых две недели? Матросам с базы и то еле-еле удалось подстрелить одного сохатого. То-то как радовались. Надо в тех местах, о которых вы говорили, уголь искать. Ей-ей, не вру, вот те крест! – и истово перекрестился.

* * *

Под руководством Евдокима Захарыча базу быстро свернули, и на ее месте установили хорошо видимый издали крест, у основания которого оставили записку в жестяной коробочке из-под табака с указанием, где Николаю Семеновичу нужно искать новое место базы.

Задолго до подхода к излучине реки Андрей Петрович стал присматривать место, где можно было бы основать новую базу. «Вон там, у небольшого затона, – решил он. – Берег пологий и лес неподалеку, который надежно прикрывает с трех сторон довольно большую поляну от ветра. Может быть, как раз здесь и была стоянка опытного индейца?» – с замиранием сердца подумал он.

Матросы только еще начали перетаскивать вещи из шлюпки и ставить палатки, как Андрей Петрович с Арефием приступили к изучению местности. Конечно, после посещения этих мест индейцем прошел не один десяток лет, но место от бывшего костра всегда зарастает очень медленно. А если учесть, что на месте костра индейца горел уголь, создающий гораздо более высокую температуру, чем дрова или, тем более, сушняк, то была достаточная вероятность обнаружения его остатков.

Андрей Петрович разбил достаточно большой участок предполагаемого места поиска на более мелкие и определил порядок их обследования. Но прежде чем приступить к этой работе, он решил проверить участок берега до излучины реки на наличие других мест, которые индеец мог выбрать для стоянки. Ведь тот ехал на нарте с низовьев реки и вполне мог сделать остановку именно там, ниже по ее течению. Поэтому он с Арефием на следующий же день вышел на разведку, дав указание Евдокиму Захарычу через неделю подойти на шлюпке к излучине, чтобы вернуть их на базу.

Обследовав берег, они нашли только одно место, более или менее пригодное для стоянки. Но оно имело небольшие размеры, в то время как дед старика-индейца говорил, что, потушив костер, вокруг которого горела земля, он развел новый костер в другом месте, подальше от первого. Можно было предположить, что это, другое, место находилось на довольно значительном расстоянии от первого, но обнаруженное ими место возможной стоянки не позволяло сделать этого ввиду незначительных его размеров. Арефий полностью поддержал Андрея Петровича.

– Ну не стал бы он, испугавшись злых духов, разводить новый костер где-то рядом, шагах в десяти. Нет, не стал бы. Точно.

И Андрей Петрович окончательно утвердился в мысли, что горючие камни надо искать именно у базы, куда и доставил их на шлюпке исполнительный Евдоким Захарыч.

* * *

Обозначив участки, предназначенные для обследования, вешками, они приступили к их обследованию. Чуть ли не ползая по участкам на коленях, и Андрей Петрович, и Арефий тщательно осматривали их поверхность, помогая себе в сомнительных случаях киркой или лопатой. Проходил день за днем, уменьшалось количество вешек, которые снимали после обследования очередного участка, а результата по-прежнему не было. Однако шестым чувством Андрей Петрович предчувствовал приближение развязки. Прежнего отчаяния, владевшего им при поисках в районе бывшей базы, как ни бывало. Он был убежден в успехе их предприятия.

Начинающийся день предвещал быть теплым и солнечным, не то, что вчерашний, который пришлось провести под навесом, оборудованном под руководством хозяйственного боцмана, так как почти непрерывно сеял препротивный мелкий дождь. Андрей Петрович обошел очередной участок, и его внимание привлекло небольшое углубление, поросшее не очень густой травой. Он, как всегда, неторопливо подошел к этому месту, ковырнул землю лопатой, и сердце у него чуть не остановилось. Сев на землю на непослушных ногах, он даже отвернулся от углубления, боясь поверить в долгожданное счастье.

Затем, боясь самого себя, взглянул на разрытую лопатой ямку. Там действительно что-то темнело. Встав на колени, он стал лихорадочно разгребать землю уже руками, сдирая ногти.

– Е-е-есть!!! – вдруг огласилась поляна протяжным торжествующим возгласом.

Матросы с базы с криками «ура!», как в атаку, опрометью бросились к Андрею Петровичу, стоявшему с распростертыми к небу руками. Даже всегда солидный Евдоким Захарыч на сей раз не отставал от них. А бывший ближе всех Арефий уже орудовал киркой, отбивая куски черного камня.

Подбежавшие матросы схватили Андрея Петровича и стали качать его, подбрасывая вверх своими сильными руками.

– Уголь! Вот они, братцы, горючие камни! – потрясал Арефий зажатыми в руках черными кусками.

* * *

На базе царило оживление. Арефий сразу же, прихватив ружье и одного из матросов, ушел в лес для добычи какого-нибудь зверя. Одни матросы под руководством Евдокима Захарыча дружно стучали топорами, вытесывая деревянные лопаты из обрезков досок, заблаговременно положенных под банки шлюпки еще перед отплытием с «Ермака» предусмотрительным боцманом. Другие таскали охапками сушняк из ближайшего леса.

– Не надорвите пупки, мореходы! У нас же целые залежи угля! – беззлобно подковырнул их один из товарищей.

– А котел после него кто драить будет? – забеспокоился кок.

– Успокойся! По такому случаю всем миром отдраим его до блеска, лучше нового станет.

Когда же из леса донесся звук отдаленного ружейного выстрела, один из матросов утвердительно произнес:

– Вот и закуска готова – Арефий мимо не стреляет! – вызвав одобрительные улыбки своих товарищей.

– Хватит зубы скалить! – с напускной строгостью осадил их Евдоким Захарыч. – Приберите территорию базы, да порасторопней расстилайте парусину. Скоро Арефий с добычей будет здесь.

И действительно, из леса показались охотники, натуженно тянувшие на веревках тушу кабана. Матросы с гиком помчались к ним на помощь.

– Вот неслухи окаянные! Ну, как с ними можно работать? – для порядка посетовал боцман, обращаясь к Андрею Петровичу, как-то отстраненно от всего происходящего и вроде бы безучастно сидевшему на пеньке.

– Радуются люди, вроде как праздник. Вы, Евдоким Захарыч, отлейте из бочонка на треть рому, пока все заняты кабаном, чтобы не вызывать у них лишних эмоций. А остальной допьем, когда с горы вернется партия Николая Семеновича.

– Сей минут, Андрей Петрович, – засуетился боцман, – это дело мы мигом сообразим.

* * *

Все обитатели базы посменно из-за нехватки лопат вскрывали обнаруженное месторождение угля. И хотя дерн по толщине был не более двух-трех вершков, работа продвигалась медленно. Андрей Петрович пытался хоть приблизительно определить размеры месторождения, выходящего на поверхность земли, чтобы определить объем и сроки окончания вскрышных работ по обнажению угольного пласта.

Киркой сбивал верхний слой почвы, и убедившись, что под ним находится уголь, перемещался дальше на несколько саженей. Когда же натыкался на сероватую пустую горную породу, спутника угля, отступал несколько назад и в конце концов все-таки находил границу угольного пласта. Конечно, горный инженер посмеялся бы над его методикой определения границ угольного месторождения, но тем не менее постепенно вырисовывались его контуры, которые Андрей Петрович отмечал вешками.

Эта нудная и однообразная работа принесла свои плоды. Теперь можно было, во-первых, определить размеры обнаруженного месторождения каменного угля и, во-вторых, вскрышные работы пошли быстрее, так как работники, видя границы участка, оживились и повеселели. Постепенно по границам угольного пласта образовался вал из дерна, который выносился туда на примитивно сколоченных из подручных материалов носилках, что дополнительно стимулировало работников.

И все-таки работы шли медленно. По расчетам, сделанным Андреем Петровичем, они только-только успевали закончить их до срока возвращения на «Ермак», не оставляя времени на возможные задержки, которые могли возникнуть по каким-либо непредвиденным обстоятельствам. Поэтому он был очень рад, когда вернулась партия Николая Семеновича. Это как-никак четыре пары рабочих рук, да еще с шанцевым инструментом. Да и было теперь с кем обсудить специфические технические вопросы.

– Геодезические работы выполнены в полном объеме, – доложил Николай Семенович после взаимных приветствий. – А вас, Андрей Петрович, от всей души поздравляю с большим успехом! Вон сколько всего наворотили! – восхищенно добавил он, еще раз оглядывая участок.

– За поздравления спасибо, но теперь вам придется сделать геодезическую съемку месторождения.

– Я хоть и не маркшейдер, но с большим удовольствием сделаю эту работу.

Андрей Петрович поймал себя на мысли, что ему приятно работать с Николаем Семеновичем не только как с хорошо подготовленным специалистом, но и как с человеком, близким по духу. Он убедился, что ему очень не хватало его все это время.

– Вы нас сразу нашли? – озабоченно спросил он.

– Конечно. Мы, еще будучи на вершине, поняли, что вы сменили место базы, так как больше не видели огонька костра на привычном месте. А спустившись к реке и увидев крест на месте бывшей стоянки, нашли вашу записку. Пройти же сорок верст по ровному берегу реки не представляло никаких трудностей.

– Хорошо. Подключайте свою группу к общей работе. За старшего там Евдоким Захарыч.

* * *

Они сидели за грубо сколоченным столом на чурбаках, заменяющих стулья, и Андрей Петрович изучал черновик карты, представленной Николаем Семеновичем. На ней была нанесена вся долина реки Провидения от залива Аляска до истока, вытекающего из далекого озера, и большой район, ограниченный с севера подковообразным хребтом, над которым красовалась надпись: «Аляскинский хребет».

– Я предлагаю, не мудрствуя лукаво, назвать этот хребет именно так, – вопросительно посмотрел Николай Семенович, на что Андрей Петрович утвердительно кивнул головой.

«Хорошая работа, – отметил он про себя, – и нужная. Молодец геодезист, не зря ест казенный хлеб, как говаривал Баранов. Надо бы как-то отметить его радение».

– А как вы назвали вершину, с которой вели наблюдения?

– Никак, – опешил Николай Семенович.

– Так давайте ей дадим название «гора Измайлова»? Каково ваше мнение по этому поводу?

Лицо геодезиста вспыхнуло от смущения.

– Что вы, Андрей Петрович! Ведь для этого нужны заслуги, и не малые, а я, по моему мнению, таковыми пока не располагаю.

– А они налицо, Николай Семенович. Во-первых, вы нанесли на карту все побережье залива Аляска с прилегающей к нему полосой суши. Во-вторых, вы первым взошли на эту вершину, определили ее географические координаты и нанесли на карту большой район вплоть до Аляскинского хребта. А это далеко не малые заслуги.

– Все равно мне как-то не по себе, – признался тот. – И как на это посмотрит Александр Андреевич Баранов?

– Начальником экспедиции являюсь я. Поэтому берите карандаш и при мне надписывайте: «гора Измайлова». Теперь во всех атласах мира будет увековечена ваша звучная фамилия.

– Большое спасибо, Андрей Петрович, но я действительно до сих пор не в своей тарелке.

– Спасибо вам. А это со временем пройдет…

 

Глава X

Говорящее письмо

Вернувшись в Петербург из кругосветного плавания и уладив свои служебные дела, Фаддей Фаддеевич известил Петра Ивановича о том, что хотел бы посетить его дом для передачи подарка от его сына. В назначенное время глава семейства встречал новоиспеченного лейтенанта на широком крыльце своего большого дома.

Войдя в хорошо знакомую гостиную, в которой уже находились матушка и обе дочери, Фаддей Фаддеевич церемонно раскланялся с дамами и, поискав глазами подходящее место, поставил клетку, накрытую великолепным покрывалом, на край большого стола. А затем, естественно, попал под «перекрестный допрос» родителей, которых интересовало буквально все, касающееся их милого Андрюшеньки. Так продолжалось до тех пор, пока он, воспользовавшись небольшой паузой, не снял покрывало с клетки. По гостиной пронесся вздох восхищения.

– Андрей Петрович наказывал мне в Петропавловске, что на Камчатке, передать вам в подарок вот это «говорящее письмо».

А белоснежный попугай, красавец, который не мог не вызвать восхищения, осмотревшись в новой обстановке, распустил желтый хвост и, вздернув такого же цвета хохолок на голове, четко произнес:

– Андрюша, поручик гвардии!

Матушка, всплеснув руками, лишилась чувств. Забегали дворовые девки, приводя барыню в чувство. Петр Иванович, глядя широко открытыми глазами на это чудо в перьях, истово крестился. Попугай же, как будто ожидая, когда матушка очнется, сделал паузу, а затем затараторил:

– Иван Крузенштерн! Иван Крузенштерн!.. – пока Фаддей Фаддеевич легонько не хлопнул ладонью по столу.

За дверью в гостиную толпились дворовые, во все глаза рассматривая заморское чудо, и обменивались мнениями, шушукаясь между собой. А матушка и не замечала их, завороженно глядя на попугая, и, прижав руки к пышной груди, чуть слышно прошептала: «Андрюша!», сама того не подозревая, подтвердив тем самым кличку, данную ему Андреем Петровичем.

Попугай же, забавно склонив голову на бок, посмотрел круглым глазом на Фаддея Фаддеевича:

– Фаддей, налей, не жалей!

Петр Иванович испуганно посмотрел на лейтенанта – это же чуть ли не оскорбление! Однако Фаддей Фаддеевич, к его удивлению, только улыбнулся:

– Это всего-навсего лишь шутка. Андрей Петрович научил его этой фразе чисто из дружеского ко мне отношения.

Петр Иванович вытер платком вспотевшую шею.

– Ну и шутки у вас, господа офицеры.

– Мыс Горн! Мыс Горн!.. – опять забубнил, как заведенный, попугай.

Петр Иванович вздрогнул. Он очень хорошо помнил по письму Андрюши описание бури, трепавшей «Надежду» у этой страшной черной скалы. И не зря, видимо, тот обучил этой фразе попугая, как напоминание о пережитом. Матушка, видя как изменилось при этом лицо супруга, тихо заплакала.

Фаддей Фаддеевич опять был вынужден постучать ладонью по столу, и попугай сразу же умолк. Затем он повернул клетку дверкой к центру стола и открыл ее. Попугай соскочил с жердочки на пол клетки, неторопливо вышел из нее и, распустив крылья, вперевалку пошел по столу, повторяя:

– На море качка, на море качка…

Это было впечатляющее зрелище, и Петр Иванович смеялся до слез вместе с дочерьми, в то время, как матушка в полголоса причитала:

– Как же вам доставалось в дальнем плавании, сыночки! Сколько же вы хлебнули лиха!

– Перестань голосить, матушка, – это же мужская работа. Не за кренделями же в конце концов они поплыли в дальние страны, а во славу Отечества. Понимать надо! – сурово молвил Петр Иванович.

– Чтобы попугай успокоился и не мешал работать, накройте клетку покрывалом. Он сразу же притихнет, – давал последние наставления Фаддей Фаддеевич. – Вот остатки корма, а вот это список, чем его можно кормить. Написан, между прочим, рукой Андрея Петровича.

Матушка дрожащими руками взяла список и нежно поцеловала его.

– Эх, бабы, извините за выражение, Фаддей Фаддеевич, все у вас как-то не так, – растроганно сказал Петр Иванович, – все у вас с какими-то вывертами, – а у самого глаза на мокром месте. – Дай-ка, матушка, подержать Андрюшин списочек.

– Разрешите откланяться. Если будут какие известия об Андрее Петровиче, непременно извещу вас.

– Вы всегда желанный гость в нашем доме, Фаддей Фаддеевич. Еще раз поздравляю вас с очередным чином. Желаю дослужиться до адмирала. У вас это получится.

– Большое спасибо за доброе пожелание, Петр Иванович! – улыбнулся лейтенант. – Дай-то Бог, чтобы оно сбылось…

* * *

Клетку с попугаем поставили в комнате Андрюши, и матушка большую часть свободного времени проводила там. Она наказывала экономке покупать для попугая все самое лучшее из списка Андрюши и сама кормила его, не доверяя делать это никому из многочисленной прислуги.

Приходя в комнату, она садилась у стола и подолгу слушала его. А попугай вдохновенно выдавал все то, чему его научил Андрей Петрович. Потом разговаривала с ним, повторяя:

– Андрюша хороший, Андрюша хороший…

Попугай внимательно слушал, по обыкновению склонив голову на бок, как будто забыв про свою говорливость.

Когда же Петр Иванович возвращался домой, то после ужина переходил в кабинет, прихватив с собой клетку с попугаем. Часами слушал его болтовню, вновь и вновь вспоминая о сыне, видимо, надолго застрявшем в дальних странах, и переживая разлуку с ним.

Но однажды быстро вышел из кабинета и возбужденно позвал с собой матушку:

– Ну-ка пойдем, послушаем!

А попугай, как ни в чем ни бывало, распустил хвост, вздернул хохолок и членораздельно произнес:

– Андрюша хороший, Андрюша хороший…

Петр Иванович строго спросил:

– Твоя работа, матушка?!

– Моя, моя, батюшка, – счастливо ответила та. – Какай же он способный, какой славный.

– Ты мне зубы не заговаривай! Зачем портишь птицу?

– Как это портишь? – вдруг вспылила матушка. – Он же правду говорит, истинную правду. Разве не так, батюшка?

– Так-то оно так, но ведь Фаддей Фаддеевич прямо сказал, что это говорящее письмо от нашего Андрюши, а ты соизволила научить его своему выражению. Разве это порядок? Разве это не глумление над волеизъявлением нашего сына, матушка? – продолжал кипятиться Петр Иванович. – Чтобы впредь не было никаких вольностей!

– Да не учила я его, батюшка, а просто разговаривала с ним. Разве я виновата, что он такой способный, – виновато глядя на супруга, оправдывалась она и вдруг улыбнулась. – Я думаю, что Андрюша простит меня за это, когда вернется. Ведь правда, батюшка?

– Правда, правда, матушка. Конечно, простит, – и обнял ее за плечи. – Как тебе там живется, сынок, когда мы тебя увидим? – взгрустнул Петр Иванович, а матушка, прижавшись к нему, тихо плакала, вытирая слезы кончиком платка.

И оба с нежностью смотрели на притихшего попугая, который стал для них мостком в далекую Русскую Америку, где жил и трудился их ненаглядный Андрюша, поручик гвардии.

 

Глава XI

Разведка Калифорнии

Войдя по вызову в кабинет Баранова, где уже был и Кусков, Андрей Петрович сразу же почувствовал что-то неладное. Александр Андреевич выглядел осунувшимся с землистым цветом лица и черными кругами вокруг глаз. Он сидел за столом, безвольно опустив на него руки. Не лучше выглядел и Иван Александрович.

– Проходите, Андрей Петрович, присаживайтесь, – непривычно усталым голосом пригласил Баранов.

– Что случилось, Александр Андреевич? – спросил Андрей Петрович осевшим голосом, заранее не ожидая услышать ничего хорошего.

Баранов ответил не сразу, глядя отсутствующим взглядом в крышку стола. И наконец поднял глаза на Андрея Петровича.

– Случилось самое страшное, непоправимое… – пауза. – При возвращении в Петербург, в Красноярске скоропостижно скончался Николай Петрович Резанов, – и его всегда пронзительные глаза наполнились слезами. – Это невосполнимая потеря, – его голос сорвался. Но, придя в себя, Баранов продолжил: – Невосполнимая потеря для Российско-Американской компании. Кто бы из достойных людей ни стал теперь во главе ее, он не сможет в полной мере восполнить потерю этого выдающегося человека. Неординарный политик, дипломат, ученый, человек, имевший большой вес в придворных кругах. Только Резанов мог обеспечить выполнение тех грандиозных планов дальнейшего развития Русской Америки, о которых он делился со мной. Только он и никто иной. Это аксиома, не требующая доказательства. Теперь нам с вами будет гораздо труднее. Мы просто-напросто осиротели…

Затем вышел из-за стола, достал из шкафчика три стопки, бутерброды. Наполнил стопки водкой из штофа. Все встали.

– Давайте, господа, помянем удивительного человека, который, к великому сожалению, не будет больше руководить нами.

Выпили, стоя на непослушных ногах, закусили бутербродами. Потом осушили еще по одной.

– Через некоторое время, когда окончательно придем в себя, соберемся снова в том же составе. Как бы то ни было, но жизнь продолжается. Речь пойдет о Калифорнии, – закончил печальное совещание главный правитель.

* * *

– Одну проблему благодаря усердию Андрея Петровича мы решили в прошлом году – теперь у нас есть свой уголь. Я тогда же вызвал из Петербурга горного инженера и геолога. Не может быть, чтобы в угленосном районе был только один пласт каменного угля. Пусть геолог и разберется с этим. А пока мы направляем туда партию для добычи угля открытым способом, что вполне возможно в соответствии со схемой его месторождения. Добытый уголь будем доставлять сюда, в Новоархангельск, на баржах, для чего оборудуем у порогов переправу. Ведь по вашей протоке, Андрей Петрович, они смогут пройти?

– Вполне, Александр Андреевич.

– Пока суд да дело, пока горный инженер наладит промышленную добычу, мы вполне успеем старым проверенным дедовским способом сделать солидный запас угля для медеплавильного завода, отказавшись от его закупок по умопомрачительным ценам за границей.

Баранов, перебирая бумаги, сосредоточился.

– Теперь о главном, для чего мы здесь, собственно говоря, и собрались. Речь идет о колонизации Калифорнии, а точнее, о самом северном районе Верхней Калифорнии от залива Святого Франциска до французского Орегона. И хотя он формально принадлежит Испании, но испанских поселений там пока еще нет. Однако международная обстановка такова, что российское правительство в настоящее время не сможет оказать нам необходимого содействия в этом вопросе.

Поэтому в соответствии с указаниями, полученными мною от Резанова, мы должны попытаться создать там опорный пункт для дальнейшей колонизации указанного района в целом. Разумеется, создать негласно, как бы по инициативе самой Компании. Для этого нам необходимо провести там тщательную разведку по выбору подходящего места для будущего поселения. Задача, мягко говоря, очень деликатная, а посему я принял решение поручить ее выполнение вам, Андрей Петрович, учитывая как ваши организаторские способности, так и большие заслуги перед Компанией.

– Я готов выполнить это ответственное поручение! – твердо ответил тот, снова загораясь возможностью увидеть своими глазами новые неведомые земли.

– Вот и прекрасно. Я и не ожидал иного ответа от вас. Разведку, кстати, можно будет провести под прикрытием другого мероприятия.

Дело в том, что мы готовим экспедицию к островкам Фарельонес, лежащим перед входом в залив Святого Франциска, для добычи морских бобров. Обеспечивать ее будет небезызвестный вам «Ермак», который снова поступает в ваше распоряжение. Пока промышленники будут заниматься своими делами, судно доставит вас к одному из заливов на побережье Верхней Калифорнии по вашему выбору, откуда и начнете обследование интересующего нас района. Вас устраивает токай порядок работ, Андрей Петрович?

– Вполне, Александр Андреевич. Я думаю взять с собой только Арефия, с которым сработался за три прошедших сезона. Этого будет вполне достаточно. И нам будут обязательно нужны две лошади под седло, – покосился он на Кускова.

– Будут, будут вам лошади, – рассмеялся Баранов, что случалось с ним довольно редко.

Улыбнулся и Кусков, вспомнив торговлю из-за них с Андреем Петровичем и нагоняй, полученный за это от главного правителя. «Теперь-то с ним особо не поспоришь – герой! Баранов при случае может за него и голову оторвать», – благоразумно рассудил он.

– Теперь главное. Место под поселение должно, по моему мнению, отвечать следующим требованиям. Во-первых, быть не на побережье, но и не так далеко от него. Это исключает возможность его обнаружения со стороны моря и последующей атаки под прикрытием корабельных пушек и, в то же время, не очень затруднит снабжение его всем необходимым с компанейских судов. Во-вторых, исходя из первого, обеспечить рельефом местности надежную оборону с суши за счет постройки соответствующей крепости. В-третьих, иметь рядом достаточный запас строительного леса, желательно хвойных пород, для обустройства селения и строительства крепости. В-четвертых, иметь, опять же рядом, источник питьевой воды. Каково ваше мнение по этому вопросу, господа советники?

– Мне представляется, Александр Андреевич, что кроме перечисленного из крепости должна хорошо просматриваться окружающая местность хотя бы с трех сторон. Это очень важно как для своевременного обнаружения противника, пытающегося неожиданно атаковать крепость, так и для его обстрела из пушек на дальних подступах к ней.

– Очень важное дополнение. Сразу виден офицер гвардии! – торжествующе обратился он к Кускову. – Принимается.

– Создается впечатление, что вы хотите нас поссорить, – недовольно буркнул тот.

– Э нет, дорогой Иван Александрович! Я хочу, чтобы вы дополняли друг друга. Есть вещи, в которых Андрей Петрович вам в подметки не годится, а есть как раз наоборот. Не будьте таким обидчивым – одному человеку знать всего никак не возможно. Потому-то вы и называетесь советниками.

* * *

Фарельонес действительно оказались островками, можно даже сказать камнями белого цвета, а потому видными издалека. Они были необитаемыми, поэтому на самом южном из них и самом большом по размерам промышленные стали строить небольшое помещение из леса, привезенного на «Ермаке». Здесь, в пятнадцатимильной зоне между островами и материковым берегом, они и будут промышлять морского бобра.

Еще задолго до подхода к Фарельонес Андрей Петрович, находясь на мостике рядом со шкипером Тимофеем Архипычем, внимательно изучал все изломы берега, пытаясь найти удобный залив или бухту, откуда можно будет начать разведку обширного района Верхней Калифорнии. Шкипер, уже бывавший в этих местах, рекомендовал воспользоваться заливами Большая или Малая Бодега, лежащими милях в двадцати севернее залива Святого Франциска. Это устраивало Андрея Петровича, и он согласился.

Оставив промышленных на островах Фарельонес с достаточными запасами продуктов питания и питьевой воды, которой там не было, «Ермак» взял курс к заливам Бодега, расположенным севернее них.

Но еще ранее в одном из разговоров с промышленными Андрей Петрович узнал, что вроде бы несколько южнее залива Большая Бодега находится миссия Францисканского ордена, которая называлась как будто Санта-Рафаэль. Это не на шутку встревожило его, так как в Новоархангельске считали, что севернее залива Святого Франциска никаких испанских поселений нет. А тут речь шла о целом монастыре с крепостными стенами, во главе которого был монах, называемый префектом, который, в свою очередь, подчинялся епископу Францисканского ордена. Обнаружить себя не входило в его планы, и Андрей Петрович дал указание Тимофею Архипычу вести судно в залив Малая Бодега, который находился несколько севернее залива Большая Бодега, а следовательно, и подальше от испанской миссии.

Войдя в залив, они обнаружили на северо-востоке бухту, закрытую от ветров с довольно нешироким проходом. Андрей Петрович предложил войти в нее, и шкипер после тщательного изучения обстановки согласился. Бухта оказалась прекрасной гаванью, поверхность которой блестела, как зеркало, в то время как в заливе чувствовалось волнение моря. И Андрей Петрович решил именно отсюда начать разведку, дав указание Тимофею Архипычу сделать промеры глубин в самой бухте, в проходе в нее и во всем заливе, учитывая опыт команды по проведению этих работ в течение двух прошедших сезонов, а затем вернуться на острова Фарельонес. Но через три месяца он должен будет находиться уже здесь и ожидать их возвращения из разведки.

* * *

– Да, Андрей Петрович, это вам не Аляска! – блаженствовал Арефий. – Теплынь-то какая!

– Это точно. Не зря здесь снимают по два урожая в год.

– А землицы-то сколько – море! – восхищался Арефий, озираясь по сторонам. – Вот бы сюда наших мужиков безземельных! Завалили бы пшеничкой не только Русскую Америку, Камчатку и Охотск, но и все страны, вокруг них лежащие. Да что там пшеничкой! А картошечка, овощи и прочая зелень, разве не товар? Сады разные развели бы. Тут небось и виноград родится, а это ведь вино золотистое, – размечтался он.

– Вот за тем мы с тобой сюда и посланы. Начинать надо с малого, а то испанцы как собака на сене – и сами не гам, и другому не дам. Сволочи, одним словом. Как, между прочим, и все остальные, – зло изрек Андрей Петрович. – А нам ох как нужна эта, как ты говоришь, землица.

Дальше ехали молча. Андрей Петрович уже давно решил начать обследование этих земель с побережья, двигаясь с юга на север до какой-нибудь естественной преграды в виде гор или большой реки, а затем повернуть на юг и так долее, постепенно углубляясь в обследуемую территорию. Времени было вполне достаточно, хотя он и понимал, что весь район Северной Калифорнии вплоть до Орегона разведать просто физически не возможно, да это и не входило в его планы. Главное – найти подходящее место для поселения где-нибудь в районе залива Малая Бодега, так как он уже убедился, что другого удобного места для стоянки судов на побережье не было. Ни одного залива или хоть какой-нибудь бухточки, мало-мальски пригодной для этого, обнаружить так и не удалось – берег тянулся однообразно ровно лишь с самыми малыми изгибами. Это тебе не побережье залива Аляска.

Проходил день за днем, а ничего стоящего их внимания так и не обнаруживалось. Андрей Петрович тщательно вел путевые заметки, рисовал схемы отдельных участков. В удобных местах делали остановки для его более детального обследования, а Арефий отправлялся подстрелить какую-нибудь дичь для пропитания. Ночевали под открытым небом, не ставя палатки, так как было тепло, и в палатке было бы душно. Травы было много, и лошадям пока ни разу не приходилось давать овса из неприкосновенного запаса. В общем, с бытом особых проблем не было.

* * *

Примерно через месяц Андрей Петрович облегченно вздохнул. В самом начале склона не очень большой горы виднелась ровная и довольно большая площадка с относительно крутыми откосами. Поднявшись на нее, он понял, что это как раз то, что они так долго искали. Размеры площадки были примерно полторы версты на полторы, что позволяло обустроить довольно большое поселение. По ее периметру удобно было поставить крепостные стены, так как откосы с трех сторон не только как бы увеличивали их высоту, но и служили серьезным препятствием для штурмующих крепость. С трех сторон была равнина, просматриваемая на большое расстояние. Склоны горы и берега небольшого ручья, протекающего рядом, были покрыты сосновым лесом. Что еще могло быть лучше?!

Одно обстоятельство тревожило его. Это, как ему казалось, большая удаленность от побережья и, в частности, от залива Малая Бодега. Поэтому, передохнув, они с Арефием, зная приблизительную скорость движения лошадей средним шагом, поехали прямиком к побережью и обратно. Получилось что-то около восемнадцати верст. Не так уж и плохо. Но это до побережья, а до залива, который находился несколько южнее? Сделав расчеты по своим схемам, он решил теперь двинуться в сторону залива Малая Бодега, ориентируясь по компасу. Однако вышли к побережью несколько севернее, прямо к селению индейцев. Те встретили их настороженно, но не увидев на них испанской формы, несколько успокоились.

Андрей Петрович заговорил с ними по-испански, но те отрицательно покачали головами. Как быть? Но тут, бесцеремонно расталкивая соплеменников, к нему подошел индеец средних лет и заговорил на ломаном испанском. Это уже было удачей. Андрей Петрович попросил его объяснить индейцам, что они не испанцы, а русские, живущие далеко на севере. Те закивали головами, хотя, как он понял, не имели никакого представления о русских. Для них главным, как понял он, было то, что они не были испанцами.

Кое-как он уяснил, что этот индеец несколько лет был рабом в испанской миссии, но затем сумел оттуда сбежать и вернуться сюда, в свое племя. Да, действительно, миссия Сан-Рафаэль находится отсюда верстах в сорока, а это уже достоверные сведения, хотя и не очень приятные. Индейцев периодически, два-три раза в год отлавливают для миссий верховые солдаты из Монтерея, столицы Верхней Калифорнии, расположенного верстах в ста южнее залива Святого Франциска. Но, как слышал индеец, испанцы хотят строить или уже строят президию, то есть укрепленный военный пост, на северном берегу залива Святого Франциска. Час от часу не легче.

Поблагодарив индейцев за гостеприимство, Андрей Петрович с Арефием проехали версты две на юг до залива Малая Бодега и там передохнули. Затем, учитывая поправку компаса, выехали тем же средним шагом в сторону выбранного ими места для поселения и на сей раз не ошиблись. Получилось что-то около сорока верст. Далековато, конечно, но зато теперь они точно знали место будущего русского поселения, которое Андрей Петрович тщательно отметил на своей схеме.

Теперь он решил двигаться строго на восток до реки Сакраменто, предполагаемой восточной границы земель, на которые претендовала Российско-Американская компания в Верхней Калифорнии. А затем двигаться ее берегом на север в сторону Орегона с таким расчетом, чтобы успеть вернуться в залив Малая Бодега к назначенному времени рандеву с «Ермаком».

– Сколько же землицы пропадает зазря! – сокрушался Арефий. – Да какой землицы! Неужто сможем, Андрей Петрович, присовокупить ее к нашим владениям? Вот была бы удача.

– Кто его знает, Арефий? Но будем пытаться. Не зря же мы с тобой в конце концов мотаемся здесь уже которое время. Да и Александр Андреевич имеет особый нюх на эти дела. Будем надеяться.

– Дай-то, Бог, ему, заступнику-то нашему, здоровьица на долгие годы.

Уже сейчас, за полтора месяца до окончания времени, отведенного на разведку, Андрей Петрович в основном выполнил возлагавшиеся на нее задачи. Осталось только в общих чертах ознакомиться с интересующей Компанию территорией. Но это уже было делом второстепенным.

* * *

В кабинете Баранова по возвращении Андрея Петровича из поездки в Верхнюю Калифорнию собрались в том же составе. Александр Андреевич встал из-за стола.

– Разрешите, уважаемый Андрей Петрович, поздравить вас с избранием почетным членом Петербургской академии наук! – торжественно произнес он, многозначительно улыбаясь. – Теперь вы не просто блестящий гвардейский офицер, а и общепризнанный ученый с мировым именем! Еще раз от всей души поздравляю вас!

– За что же это такая честь? – спросил еще не успевший прийти в себя Андрей Петрович, пораженный столь неожиданным сообщением главного правителя.

– За обследование и описание залива Аляска, а по совокупности, как написано здесь, – Баранов заглянул в какую-то официальную бумагу, – за участие в отыскании таинственных знаков на Тенерифском пике и в обследовании и описании острова Нукагива. Вот так-то, Андрей Петрович.

– Огромное спасибо за поздравления, Александр Андреевич, но я, как-то все еще не в себе, – смущенно признался Андрей Петрович.

Баранов загадочно улыбнулся:

– А знаете ли вы, кто представлял вашу кандидатуру на ученом совете академии?

– ???

– Человек, которого вы хотели вызвать на дуэль!

– Крузенштерн?! – невольно вырвалось у Андрея Петровича, не менее того озадаченного тем, что Баранов знал и об этом.

– Именно так, почетный член Петербургской академии наук капитан первого ранга Иван Федорович Крузенштерн.

– Правду говорят, что мир тесен, Александр Андреевич!

– А вот, например, уважаемый Иван Александрович жалел дать вам лошадей для экспедиции! – не смог не съязвить Баранов.

– Кто о чем, а вы все о лошадях, Александр Андреевич. Дались они вам, будь они не ладны! – беззлобно промолвил тот. – Присоединяюсь к поздравлениям, Андрей Петрович, и дозвольте вас облобызать, почтеннейший! – и они крепко, по-дружески, обнялись.

– За мной банкет, господа. Прошу вас присутствовать.

– Это мы с удовольствием, Андрей Петрович, – заверил его главный правитель.

* * *

После столь приятных поздравлений он доложил о результатах разведки и разложил на столе карты и схемы.

– Я хоть и не обладаю даром художника, но попытался представить на бумаге свое видение будущего поселения и крепости.

– Изрядно, Андрей Петрович, изрядно, – приговаривал Баранов, впившись взглядом в рисунок. – Вот ваши будущие владения, Иван Александрович, знакомьтесь, прошу вас, – обратился он к Кускову. – Мы уже договорились, – пояснил Баранов, что он будет правителем и селения, и крепости, – а вы, Андрей Петрович, будете выполнять при мне обязанности вроде бы как офицера по особым поручениям.

Кусков между тем продолжал изучение рисунка и приложенных к нему схем окружающей местности.

– Прекрасное место. Большое спасибо за труды, Андрей Петрович. Сразу видна рука ученого, – покосился он на Баранова.

– Я же сразу оговорил, что он не только гвардейский офицер, но и ученый, – не принял вызова Александр Андреевич.

И оба рассмеялись.

– Тогда это для вас, Иван Александрович, – и Андрей Петрович показал несколько мешочков. – Здесь пробы грунта на месте будущего поселения, а на схеме указаны участки, где они взяты.

– Вот это подарок! – воскликнул Кусков, и, развязав один из них, взял щепотку земли, потер ее пальцами и понюхал. – Землица что надо! Чистейший чернозем! – радостно заключил он.

– Да вы бы еще попробовали ее на язык, – усмехнулся Баранов.

– Что вы все усмехаетесь, Александр Андреевич? Да на этой землице мы такие урожаи собирать будем, о каких в России и не мечтали! – укоризненно посмотрел он на Баранова.

– А я что – против? Собирайте себе на здоровье, да кормите поселенцев посытнее. Я буду только рад. Осталась только самая малость – проникнуть туда, к этой самой землице. Поэтому я подготовлю письмо в Главное правление Компании в Петербурге с просьбой к правительству оказать нам содействие в организации русского поселения в Верхней Калифорнии. А затем в зависимости от ответа и будем планировать наши дальнейшие действия. На этом закончим, господа, а то Андрею Петровичу надо еще успеть позаботиться об обещанном банкете, – улыбнулся главный правитель.

 

Глава XII

Поселение и крепость Росс

– Итак, господа советники, – начал совещание главный правитель Русской Америки, – обстановка с Калифорнией прояснилась, но не стала более обнадеживающей. Французские войска вторглись в Испанию, и король Фердинанд VII отказался от прав на престол в пользу брата Наполеона Жозефа Бонапарта, который был провозглашен королем Испании. Однако в Испанской Америке власть находится в руках Центральной хунты, действующей от имени свергнутого с престола короля. На ходатайство Главного правления Российско-Американской компании о правительственной помощи в устройстве поселения в Калифорнии Александр I разрешил ей «учредить такое заселение от себя» и обнадежил «высочайшим заступлением». Так что действовать нам придется на свой страх и риск.

В связи с этим мы сформируем небольшую партию во главе с Кусковым, которая должна будет тайно проникнуть в Верхнюю Калифорнию и начать обустройство поселения на уже выбранном нами месте. Он же будет и управлять этим поселением. Использовать же компанейские суда для переброски туда этой партии мы в целях сокрытия наших намерений не сможем. Поэтому придется добираться в Калифорнию на байдарах, а это как-никак около двух с половиной тысяч верст. Тяжелый, конечно, переход, но другого выхода у нас с вами просто нет. И руководить этим переходом я предлагаю нашему опытному мореходу и путешественнику Андрею Петровичу.

– Благодарю за доверие, Александр Андреевич!

– Не за что. Я же предлагаю вам не прогулку по песчаному пляжу вдоль моря, – хитровато улыбнулся Баранов.

«Господи, он, оказывается, знает и об этом сравнении, которое я позаимствовал у Григория Ивановича?! – озадаченно подумал опешивший Андрей Петрович.

– Когда же обстановка в районе поселения стабилизируется, – продолжил уже деловым тоном главный правитель, – будем туда постепенно, не спеша, перебрасывать новые партии колонистов и необходимые материалы. Это на усмотрение Ивана Александровича, которому на месте будет виднее. А новому поселению предлагаю дать название Славянск или, может быть, Росс. Посмотрим, какое из них приживется.

* * *

Ранней весной, когда по ночам еще прихватывали заморозки, флотилия двух– и трехместных байдар покинула Ситкинский залив. Шли на веслах вдоль берегов, делая для отдыха короткие остановки. Пальцы скрючивало от напряжения, и, чтобы распрямить их, требовались усилия. На каждой остановке для приема пищи деятельный Арефий, несмотря на усталость, уходил с ружьем в лес и редко когда возвращался без добычи. По ночам кутались, кто во что мог, пытаясь согреться у костров. Но когда грелась грудь, замерзала спина, поэтому приходилось довольно часто менять положение тела, толком не высыпаясь. Байдары были перегружены, но дотошный и хозяйственный Кусков еще в Новоархангельске выискивал свободные места буквально для каждой вещицы и горько сокрушался, если такового не обнаруживалось.

– Ничего, братцы, не дрейфь, – приободрял товарищей Арефий, – скоро не будете знать, куда девать свою одежонку. Ух, и теплынь же будет, аж не верится.

– До нее, до твоей теплыни, еще дожить надо, вещун, – беззлобно ворчали колонисты.

– Доживете, куда денетесь. Вон Иван Александрович постарше вас будет, а, гляди, каким соколом выглядит. То-то. Эх, доберемся до места, какая жизнь-то славная будет, братцы! – мечтательно изрек Арефий. – Ведь не вру же, Андрей Петрович?

– Не врешь, Арефий, там действительно райский уголок.

– Дай-то, Бог! – крестились мужики.

* * *

– Вот здесь и причаливаем, – громким голосом отдал команду Андрей Петрович, опознав место по белым камням у берега.

Колонисты дружно вышли на берег, истово крестясь и кланяясь новым местам.

– Пустынно как-то, – пожаловался один из них.

– А ты думал, тебя здесь с оркестром встречать будут? – съехидничал неугомонный Арефий.

– Это-то и хорошо – поменьше чужих глаз, – пояснил Кусков.

– И то правда. Как-то недодумал, – смутился колонист.

Стали разгружать байдары. Возле каждой из них выросли целые горки вещей, различных материалов, инструментов и продуктов питания. И как только все это уместилось в столь хрупкие с виду суденышки?

– Будем все это добро переносить в несколько ходок, – распорядился Кусков, принявший командование от Андрея Петровича в связи с окончанием перехода. – Нас всего шестнадцать человек. Двое остаются на берегу для охраны, а остальные нагружаются под завязку. Но имейте в виду – впереди восемнадцать верст, так что особо не жадничайте. Лучше сделаем лишнюю ходку, – благоразумно рассудил он.

– Мне кажется, Иван Александрович, одну двухместную байдару можно будет надежно припрятать в прибрежных кустах. Все равно придется посылать гонцов в Новоархангельск, так не таскать же ее туда-сюда да обратно на своем горбу, – предложил Андрей Петрович.

– Разумно, – прикинул Кусков. – Так, пожалуй, и сделаем.

И цепочка навьюченных колонистов двинулась от побережья на восток за Андреем Петровичем, который шел впереди, ориентируясь по компасу.

– Доброе место, привольное! – восхищались колонисты, озираясь по сторонам. – Ай да Андрей Петрович! Все предусмотрел. И сосновый лес под рукой, и водица ключевая рядом. А землица какова! Чистейший чернозем! Да здесь оглоблю воткни – телега вырастет! – не могли нарадоваться мужики.

А затем наступили трудовые будни. Валили вековые сосны и, впрягшись, как бурлаки, в лямки, тащили, надрываясь, бревна к поселению. Тесали их топорами и рубили срубы под барак и склад, устанавливая их на местах, заранее спланированных Кусковым еще в Новоархангельске по схеме, составленной Андреем Петровичем. Дело спорилось, работали с огоньком, ведь артельная работа всегда была от природы в крови русского человека.

Иван Александрович, вскопав несколько грядок на месте будущего огорода, любовно окопал их, прибив лопатой бока, и посеял редис, репу, морковь и прочую быстрорастущую зелень. Семена для этого дела он заказал купцам еще загодя, мысленно предвкушая радость общения с землей. И, конечно, заботливо и тщательно поливал их по утрам и вечерам. Уж очень хотелось ему побаловать селян первым урожаем со своего огорода.

– Вроде бы тихо вокруг, не видать испанцев, – сказал Андрей Петрович, отведя Кускова в сторонку. – Пора, может быть, посылать гонцов за подмогой? Нужны и лошади – люди выбиваются из сил, таская волоком тяжеленные бревна. Да и рубить лес надо бы подальше, а то совсем оголим селение. Давайте, Иван Александрович, рискнем и приведем компанейское судно в Малую Бодегу. В случае чего, отобьемся. У испанцев сейчас полон рот своих забот, им пока не до нас. Так что и риск-то не такой уж и большой.

– Я уже думал об этом. Время действительно подошло. Но вызывать компанейское судно… Не рано ли, Андрей Петрович? – чуть ли не со страхом спросил правитель поселения.

– Самое время, Иван Александрович, – уверенно ответил тот. – Нужно только пополнение не менее сорока человек, вооруженных, разумеется, и пушки с огневыми припасами. Будет необходимость, снимем пушки и с судна, оборудуем у селения люнеты. Пусть только попробуют сунуться – отобьем охоту у испанцев связываться с русскими на долгие времена! А тем временем начнем возводить крепостные стены. По себе знаю, что только один их вид действует на неприятеля лучше всякого холодного душа.

– Воин вы наш дорогой, – прослезился Кусков, – надежа наша и опора! Все отпишу Александру Андреевичу, как вы сказали, все, до единой строчки. Да еще прибавлю от себя для большей крепости, – и благодарно обнял Андрея Петровича. – Чую теперь, что не спихнут нас испанцы отсюда. Нет, не спихнут. Никогда не спихнут, – как заклинание, повторял он.

«Страх перед испанцами побежден, а все остальное Иван Александрович сделает в самом лучшем виде, – удовлетворенно размышлял Андрей Петрович, сосредоточенно счищая с пальцев сосновую смолу перед тем, как снова взяться за топор. – Прямо-таки мастеровой, а не потомственный дворянин, – усмехнулся он, скептически рассматривая ладони с буграми мозолей. – Ну и что? Чем не император Петр Великий в молодые годы?!» – рассмеявшись, утешил себя поручик гвардии от внезапно нахлынувших воспоминаний о своих отроческих годах, проведенных в имении батюшки в Костромской губернии за чтением книг о великих вождях и полководцах.

* * *

К осени селение в основном обустроили. К великой радости поселенцев вырытый колодец наполнился водой. Руководил этим важным делом бывший уже в возрасте бородатый мужик. Он бродил по территории селения с какими-то палочками, «колдовал» с ними, отыскивая водяную жилу, а затем вбивал кое-где колышки, трогать которые было строжайше запрещено. Все прекрасно понимали, что вода – это жизнь. И теперь, когда колодец стал давать воду, он ходил в героях.

– Я же говорил, что вода будет, а вы, чурбаны неверующие, воротили свои рожи. Будем рыть другие колодцы по моим колышкам. Воды надо много, а когда заведем скотину, то тем более.

Андрей Петрович с Иваном Александровичем ехали верхом по окрестностям, любуясь крепостью. Высокие крепостные стены и башни, в которых угадывались установленные пушки, вызывали трепетную радость.

– Правы вы были, Андрей Петрович, сто раз правы! Теперь-то испанцы к нам точно не сунутся, – ликовал правитель селения и крепости. – Компанейские суда свободно заходят в Малую Бодегу, доставляя все необходимое. Прямо, как в сказке.

– Пришло время, по-моему, напомнить испанцам о себе, – осторожно начал Андрей Петрович. – Все равно они рано или поздно узнают о крепости Росс. Так пусть лучше узнают об этом от нас самих, – рассуждал он, искоса наблюдая за Кусковым, у которого стали непроизвольно расширяться глаза. – Теперь они нам действительно не страшны, а нам нужна скотина, которую можно приобрести только в президии Сан-Франциско. Как я понимаю, у них сейчас нет денег из-за обстановки в самой Испании, и они будут даже рады продать нам ее. Кроме того, мы сможем снабжать их всем необходимым нашими компанейскими судами. Другой такой возможности у них просто нет. Как думаете, Иван Александрович?

– Боязно как-то самим лезть прямо в пасть к зверю.

– У которого нет зубов, – в тон ему продолжил Андрей Петрович.

– Да надо бы посоветоваться с Александром Андреевичем, – как за спасительную соломинку ухватился Кусков.

– На это уйдет не менее двух месяцев, и мы упустим из своих рук инициативу, – напирал Андрей Петрович. – Кроме того, сам Баранов указал вам действовать, исходя из обстановки на месте.

– Так-то оно так, но как бы не наломать дров, – тоскливо изрек окончательно сбитый с толку напором Андрея Петровича правитель.

– Не наломаем, поверьте мне, Иван Александрович.

– Я вам всегда верю, вы же это знаете, Андрей Петрович. Ну что же, будем готовить поездку в президию Сан-Франциско, – сдаваясь, тяжко вздохнул Кусков.

* * *

Появление трех всадников у президии вызвало у испанцев не столько беспокойство, сколько удивление. Ими были Иван Александрович, Андрей Петрович и сопровождавший их Арефий.

Во внутреннем дворе их встретил комендант, уже немолодой офицер с бородкой-эспаньолкой. С ним говорил Кусков, а Андрей Петрович был в качестве переводчика.

Когда Иван Александрович представился как правитель русского поселения и крепости Росс, у коменданта вытянулось лицо. Он никак не мог уяснить, что у них, можно сказать, под боком уже полгода находится русское поселение, о котором он не имел ни малейшего представления. Поэтому он несколько раз просил Андрея Петровича повторить перевод. Наконец, убедившись, что это именно так, только развел руками.

Однако заявление русского правителя о желании приобрести у них скот и прочую домашнюю живность явно подняло настроение коменданта. Он стал оживленно обсуждать это предложение русских со своими офицерами, которые тоже проявили большую заинтересованность. В конце концов они заявили, что готовы выполнить их просьбу, и предложили русским ознакомиться с их возможностями в этом вопросе.

Президия представляла собой не что иное, как большой двор, окруженный низким каменным прямоугольным строением, в коем размещались церковь, школа, лавки, казарма, конюшни, мастерские и квартиры всех здешних служащих – от коменданта до солдата. В сопровождении офицеров они прошли к скотному двору и конюшням, где сразу же, не откладывая дело в долгий ящик, и начались торги. Там было все необходимое кроме домашней птицы, которую испанцы по каким-то причинам не держали.

Андрей Петрович, внутренне улыбаясь, наблюдал за коммерческой хваткой Кускова. Тот попал в свой, знакомый до мелочей, мир и вдохновенно торговался за каждого жеребенка, за каждую овцу с приплодом. Испанские офицеры проявляли не меньшую осведомленность в торговых делах, и к общему удовольствию пришли наконец к взаимовыгодному соглашению. «Не зря Иван Александрович имеет чин коммерции советника, – заключил Андрей Петрович. – Тут я ему действительно и в подметки не гожусь, – вспомнил он пророческие слова Баранова. – Учись, поручик. Вот как надо уметь подбирать свое ближайшее окружение!»

После жарких торгов, в ходе которых стороны сблизились и стали по-настоящему уважать друг друга, все прошли в кабинет коменданта. Когда же Кусков достал звякнувший металлом кожаный мешочек и стал неторопливо развязывать его шнуровку, наступила абсолютная тишина. Испанцы, как завороженные, наблюдали за ловкими пальцами русского правителя, из последних сил сдерживая свое нетерпение. И вот золотые голландские червонцы, высыпанные из мешочка, горкой лежали на столе. Вздох восхищения непроизвольно вырвался у испанских офицеров. А Иван Александрович стал укладывать их столбиками разной высоты, добавляя при необходимости серебряные пиастры, и приговаривал:

– Это за лошадей с жеребенком, это за коров с быком, это за свиней с кабаном, а это за овец с баранами. Правильно?

Комендант, сглотнув слюну, утвердительно кивнул головой.

Кусков ссыпал оставшиеся монеты в свой заветный мешочек и, слегка встряхнув им, многозначительно добавил:

– А это, господа, до следующей встречи, – и испанцы понимающе заулыбались.

* * *

По направлению к Россу потянулась странная процессия. Впереди ехали два всадника (Кусков с Андреем Петровичем), за ними полдюжины лошадей в сопровождении верхового испанского офицера, гурт рогатого скота также в сопровождении офицера, повизгивающее и хрюкающее свиное стадо, подгоняемое двумя офицерами по бокам его, и, наконец, блеющая отара овец под присмотром замыкающего это шествие Арефия.

Когда приблизились к поселению и стали видны стены крепости, офицеры бросили скотину и сбились в кучку, горячо обсуждая взволновавшее их событие. Как смог понять Андрей Петрович из обрывков их разговора, доносившихся до него, они возбужденно говорили о том, что крепость русских больше и сильнее крепости Монтерея, так как у нее и стены повыше, и пушек побольше, и она просто-напросто неприступна для них.

Он потихоньку переводил Кускову то, о чем говорили испанцы, и тот прямо-таки расцвел, горячо зашептав ему на ухо: «Какая удачная поездка! Вон сколько скотины пригнали для селян! То-то будет у них радости! Да испанцев напугали чуть ли не до смерти! Вы провидец, Андрей Петрович, истинный провидец! А у меня, честно говоря, не всегда духу хватает на решительные поступки. Я же коммерсант, там моя стихия, вот там я знаю, где и чем можно рисковать!» – и задумался, опершись на луку седла.

Затем встрепенулся, как бы отбросив одолевавшие его мысли, и снова зашептал, так же горячо и возбужденно: «И вообще, что бы я делал без вас, Андрей Петрович, без вашей светлой головы? А как бы вел переговоры с этими усачами без вашего знания испанского? Ума не приложу… Ведь они же русских, наверняка, только в первый раз и видят». Польщенный таким бурным выражением чувств правителем Андрей Петрович тем не менее с сомнением покачал головой: «Вы, Иван Александрович, уж слишком пристрастно относитесь к моей особе». «Ни в коем случае, Андрей Петрович, ни в коем случае. Все, что я сказал – истинная правда».

Из ворот крепости высыпало все ее население. Всю живность дружно загнали в конюшню, хлев и свинарник. Мужики ревниво осматривали каждую скотину, давая ей свои оценки, и тут же вступали в жаркие споры по их поводу. Только сокрушались по поводу отсутствия птицы, так как, мол, давненько яишенкой не баловались.

Испанские офицеры, думая, что русские не умеют доить коров, стали показывать, как это надо делать. Колонисты, не сразу сообразили, к чему бы это, а затем, уразумев, дружно рассмеялись, и один из них, легонько отстранив испанца, сел к вымени коровы и стал так искусно доить, что офицеры только зацокали языками.

* * *

Жизнь в поселении наладилась окончательно. Вырыли еще несколько колодцев, и проблема с питьевой водой была решена. Угрозы со стороны испанцев пока не было, и Кусков стал переправлять в Росс семьи поселенцев. По мнению Андрея Петровича, он свою задачу полностью выполнил и доложил об этом правителю поселения.

– Делать мне здесь, честно говоря, больше нечего. Однако у меня, Иван Александрович, есть одно предложение. Рядом с заливом Малая Бодега, верстах в двух севернее него, находится селение индейцев, которое я обнаружил во время разведки Калифорнии. Это не только наши соседи, но и потенциальные союзники в возможной борьбе с испанцами. Кроме того, у них много молодых женщин, которых могли бы взять себе в жены наши холостые поселенцы, как советует Александр Андреевич.

Поэтому, пока есть свободное время, думаю поселиться у них на некоторое время, чтобы поближе познакомиться с ними. Изучу их быт, взаимоотношения внутри племени, их религиозные представления и, может быть, хоть как-то научусь понимать их язык. В общем, если говорить научным языком, проведу этнографическое обследование.

– Конечно, поезжайте, ученый вы наш человек. С соседями завсегда лучше жить в мире.

* * *

Появление всадника у их селения вызвало не переполох, а лишь острое любопытство индейцев. Когда же те узнали в нем человека, бывшего в их селении ранее, то искренне обрадовались. Мужчины были, как и прежде, совершенно нагими и лишь женщины прикрывались ниже пояса шкурой убитого шакала. Через того же индейца, сбежавшего из испанской миссии, которого Андрей Петрович про себя назвал «полупереводчиком», он сообщил вождю племени цель своего приезда. Тот гостеприимно показал на свое селение, объяснив, что их гость может жить в нем, где захочет.

Андрей Петрович уже обратил внимание на любопытные глаза девушки, выглядывавшей из-за плеча вождя. Тот перехватил заинтересованный взгляд гостя и подтолкнул девушку вперед.

– Малоннела, моя дочь, – представил вождь девушку.

– Андрей.

Девушка улыбнулась и переспросила:

– Андрэ?

Андрей Петрович утвердительно кивнул головой. Девушка, ничуть не смущаясь, взяла его за руку.

– Я буду твоей спутницей и покажу все, что тебя заинтересует в нашем селении.

– А я буду звать тебя Маня, так короче. Договорились?

– Маня, – произнесла она, как бы прислушиваясь к собственному голосу, и засмеялась, запрокинув голову. – Договорились.

Андрей Петрович искоса глянул на ее отца, но тот улыбался безо всяких отрицательных эмоций. «Как у них все просто?» – удивился он, представив на месте вождя своего батюшку, и нервно передернул плечами.

Осматривая селение индейцев в сопровождении девушки и «полупереводчика», он высказал намерение построить собственное жилье, которое было примитивно простым. Воткнутые в землю прутья, стянутые вверху в пучок и покрытые камышом, – вот и вся хижина. Однако Малоннела непонимающе и удивленно посмотрела на него:

– Зачем строить новую хижину?! У меня же есть своя – вон она, – и показала рукой на довольно новую, видимо, совсем недавно построенную. – Нам на двоих вполне хватит.

Андрей Петрович, еще не привыкший к простоте нравов индейцев, опешил. Оказывается, дочь вождя при посторонних, ничуть не стесняясь, совершенно открыто предлагала себя во временное супружество заглянувшему на огонек гостю!.. Поразительно! Тем не менее, глянув на Малоннелу уже другими глазами, он почувствовал вдруг прилив непреодолимого желания.

* * *

Быт индейцев был предельно прост. Благодатная природа прекрасного умеренного климата предоставляла им все, что было необходимо для их существования. Основными продуктами их питания являлись дикорастущие злаки, напоминающие рожь, которые русские поселенцы так и называли рожницей, желуди и рыба. Рожница заменяет им хлеб. Желуди они толкут, кладут в вырытую в песке ямку, поливают водой несколько раз до тех пор, пока те не потеряют всю горечь, и жарят, получая блюдо весьма приятного вкуса. Рыбу же запекают в золе, как картошку на Руси.

Способы добывания этих продуктов весьма примитивны. После сбора колосьев рожницы траву поджигают, и она вырастает вновь, давая еще больший урожай. Желуди собирают в дубравах, а рыбу ловят травяными неводами с берега. Правда, иногда для рыбной ловли индейцы пользуются своеобразным средством передвижения по воде. Это своего рода камышовые маты, связанные между собой. Человек, садясь на них, погружается в воду чуть ли не до головы и пытается поймать рыбу этим самым травяным неводом. Естественно, таким способом многого не добьешься, и уловы индейцев из мелких рыбешек весьма скудны.

Андрей Петрович, наблюдая за этими, с его точки зрения, муками рыбной ловли, решил рискнуть. Распустил на четверть свой походный мешок и из его грубых нитей связал лесу, из свинцовой пули сделал грузило, а из запасного гусиного пера изготовил некое подобие поплавка. Осталось за малым – привязать крючок, которого, естественно, не было. Единственное, чем он располагал, так это английской булавкой. Но у нее же не было бородки, и если даже рыба попадется на эту самую булавку, то неизбежно должна сорваться при попытке вытащить ее из воды. А что делать? И он решил, что будет резко подсекать клюющую рыбу и одним движением тут же выбрасывать ее на берег. Затем, привязав лесу к заранее приготовленному удилищу, критически осмотрел свое чудо-орудие для лова рыбы и усмехнулся. Утешив себя тем, что на безрыбье и рак – рыба, вышел из хижины.

Малоннела, все это время с интересом наблюдавшая за его приготовлениями, выпорхнула вслед за ним. Конечно, Андрей Петрович хотел бы провести пробный лов без посторонних глаз, но не тут-то было. Стайка подростков уже давно поджидала его, и они тут же пристроилась за ним, рассматривая загадочное приспособление, которое нес белый человек на палке.

На берегу он выбрал удобное место, но нужна была наживка. Поковыряв ножом у прибрежного куста, он извлек из земли замечательный экземпляр дождевого червя. «В такой земле и черви как черви», – удовлетворенно отметил Андрей Петрович, вспоминая о тоненьких и хиленьких червячках Костромской губернии. А вот насадить червя на гладкую булавку оказалось делом не простым. Извиваясь, сжимая и разжимая тело, он то и дело соскальзывал с булавки. Однако человек был упорен и добился своего.

Андрей Петрович поплевал на импровизированный крючок с наживкой, перекрестился и, взмахнув удилищем, забросил лесу в воду. Но не успел поплавок принять вертикальное положение, как резко ушел под воду. Андрей Петрович был начеку, резко подсек и, почувствовав упругость лесы, с силой рванул ее на себя. Возгласы восхищения огласили округу. На берегу билась рыбина почти в две трети аршина длиной. Таких здесь никто и никогда не ловил.

Подростки запрыгали от восторга, выкрикивая единственное знакомое им русское слово:

– Андрэ! Андрэ!..

На их крики сбежались взрослые, поражаясь его удачному улову. Андрея Петровича похлопывали по спине и цокали языками. Лицо и глаза Малоннелы светились гордостью.

Пытаясь вытащить булавку из пасти рыбины, Андрей Петрович понял, что зря волновался. Сорваться эта рыба просто-напросто не могла, заглотнув булавку так глубоко, что достать ее стоило немалых усилий. Пришлось при этом прибегнуть к помощи ножа.

За первой рыбиной на берег последовали вторая, третья… Порыбачив с час, Андрей Петрович поймал семь больших и две средних рыбы, немало удивив своим уловом аборигенов. Причем большая часть времени ушла не на сам процесс лова, а на нанизывание наживки и доставание «крючка» из пасти пойманных рыб.

Теперь он решил проверить, как справятся с его способом ловли рыбы индейцы. «Ведь не для того же я, в самом деле, смастерил примитивную уду, чтобы наловить ею несколько рыб?» – благоразумно решил он.

Андрей Петрович передал уду смышленому подростку, который не только помогал ему копать червей, но и очень внимательно наблюдал за всеми его действиями при ловле рыбы. Теперь на берегу толпились уже все жители селения. Еще бы! Ведь амиго Андрэ доверил ловить рыбу их соплеменнику!

Подросток под заинтересованными взглядами односельчан сосредоточенно насадил червя на импровизированный крючок, поплевал на него и, перекрестившись по православному справа налево, как делал их гость (чем несказанно удивил Андрея Петровича, так как испанцы, бывшие их соседями, были католиками и крестились, соответственно, слева направо!), закинул леску в воду.

Поплавок принял вертикальное положение, но как только дернулся, подросток резко дернул уду на себя, и большая серебристая рыба, описав дугу, плюхнулась обратно в воду.

По берегу прокатился вздох всеобщего разочарования.

Подросток же со слезами на глазах виновато глянул на амиго Андрэ.

Однако Андрей Петрович успокаивающе похлопал его по плечу и, подозвав «полупереводчика», объяснил, что тот просто поторопился. Леску надо, мол, выдергивать только тогда, когда почувствуешь ее упругость от сопротивления в воде пойманной рыбы. Убедившись, что подросток понял свою ошибку, он предложил повторить попытку.

На этот раз все получилось. Как только поплавок ушел под воду, подросток резко дернул напрягшуюся леску на себя, и рыба, сверкая на солнце чешуей, шлепнулась уже на берег.

Окрестности на сей раз огласились возгласами восхищения, и мужчины стали дружно исполнять боевой танец индейских воинов. Мать же подростка выбежала из толпы и расцеловала сияющего от счастья сына.

И Андрей Петрович, решив, что проблема ловли рыбы в общих чертах решена, без сожаления передал уду удачливому подростку, объявив его главным рыбаком селения.

С тех пор слова «уда» и «рыбак» прочно вошли в обиходную речь местных жителей.

* * *

Наблюдая за жизнью индейцев, Андрей Петрович был удивлен практически полным отсутствием в их обиходе тары. Единственно, чем они пользовались, так это тростниковыми или травяными подобиями корзин, выполняющими и роль кастрюль. Сплетены же они были столь плотно, что вода сквозь них не проходила.

Он вспомнил, как в батюшкином имении дворовые дети плели корзины из ивовых прутьев. Он тоже участвовал в этом деле, однако по этому поводу матушка жаловалась Петру Ивановичу, что, мол, Андрюшенька занимается не барским делом. На что батюшка советовал ей не обращать на это внимания, так как в жизни все может пригодиться. И Андрей Петрович решил воспользоваться прошлым опытом.

Заготовив прутьев, похожих на ивовые, он приступил к делу. Не все сразу получалось, приходилось многое переделывать по несколько раз, но в конце концов первая корзина была готова. Затем он помучился с ручкой для нее. Занимался он этим делом, конечно, в хижине, подальше от любопытных глаз, но теперь можно было показать товар лицом. Андрей Петрович передал готовую корзину Малоннеле, и та вышла из хижины с сияющим лицом.

Мальчишки, дежурившие у хижины своего кумира и предполагавшие, что тот опять что-то затеял, были в восторге, рассматривая невиданную вещь в ее руках. А когда она дала им подержать корзину, то на их восторженные крики сбежались и взрослые. Фурор был полным. Женщины по очереди брали корзину и ходили с ней туда-сюда, покачивая бедрами. Они сразу оценили ее достоинства. Легкая, прочная и вместительная, она была одинаково удобна для переноски и желудей, и рыбы, а удачно сплетенная, и для роженицы. Женщины оживленно обсуждали ее достоинства, и в их разговоре то и дело проскальзывало новое для них русское слово «корзина».

Андрей Петрович со временем организовал обучение искусству плетения корзин всех желающих, и вскоре они стали неизменным хозяйственным атрибутом индейцев.

Разумеется, его очень интересовало единственное, но грозное оружие индейцев – луки и стрелы, которые были доведены ими до совершенства. Ведь им приходилось использовать их не только для охоты на животных, но и в беспрестанных войнах с соседними племенами. Наконечником стрелы являлся заостренный кремень, он натирался ядом, полученным из какого-то корня, секрета изготовления которого Андрею так и не рассказали. Луки для большей упругости индейцы обтягивали жилами, благодаря чему сила и скорость, с которой летела стрела, была чрезвычайной: пущенная вверх, она в одно мгновение терялась из виду.

Андрей Петрович довольно часто и подолгу занимался с молодыми индейцами основами верховой езды. Лошадей у них не было, но это пока. Он дальновидно предполагал, что со временем они у них обязательно будут, и конные отряды индейцев, пусть и небольшие по численности, станут головной болью для испанцев, которые и покорили-то Америку в свое время исключительно благодаря наличию конных отрядов конкистадоров.

Надо было видеть горящие глаза юных индейцев, восседавших в седле! Оторвать их от этих занятий было не так-то просто. Зато забот у него по уходу за лошадью не было абсолютно никаких. Юноши готовы были часами чистить ее, мыть, расчесывать гриву и хвост, постоянно ссорясь между собой за право делать это.

К своему удивлению, каких-либо культовых следов в их быту Андрей Петрович так и не обнаружил, так как не было и намека на какую-либо касту жрецов, характерную, например, для полинезийцев. Причины этого странного, с его точки зрения, явления он так и не выяснил ввиду как недостаточного знания их языка, так и деликатности самой темы, исключавшей возможность длительных расспросов. Во всяком случае, он не увидел никаких идолов или тотемов, перед которыми они бы преклонялись.

Но объясняться с индейцами на их языке он уже мог благодаря усилиям Малоннелы и «полупереводчика». Это было большим достижением, так как теперь он мог более или менее успешно общаться с вождем один на один. А их длительные беседы привели к тому, что к концу пребывания Андрея Петровича в гостях у индейцев, он в общих чертах договорился с их вождем о переходе его племени под покровительство русского императора со всеми принадлежащими ему территориями, простиравшимися почти вплоть до Орегона. И даже составил соответствующий договор, который вождь вместо подписи скрепил отпечатком своего большого пальца.

* * *

Пришло время прощаться, ибо была уже глубокая осень, которая здесь особо и не чувствовалась, но Андрею Петровичу нужно было до зимы обязательно вернуться в Новоархангельск.

Малоннела и до этого была «первой дамой» племени, но за это время прямо-таки расцвела и приобрела какую-то особую осанку, выделявшую ее среди остальных женщин. Андрей Петрович, обняв ее, горячо поблагодарил за гостеприимство и дружбу, доставившую обоим столько радостей. А Малоннела, прильнув к нему своим упругим девичьим телом, страстно отвечала на его поцелуи. Андрей Петрович, уже привыкший к быту индейцев и непосредственности в их поведении, не испытывал при этом какой-либо неловкости.

Затем дружески распрощался с вождем и с остальными индейцами, всем племенем провожавших его, вскочил на коня и поскакал в селение Росс.

И еще долго вслед за ним бежали индейские подростки, прощаясь со своим так полюбившемся им амиго Андрэ…

 

Глава XIII

События в Калифорнии

В 1814 году скончался губернатор Верхней Калифорнии Аррильяга, на которого Кусков чуть ли не молился, и Фердинанд VII, только что вернувшийся на испанский престол после изгнания французских оккупантов, строго предписал новому губернатору де Сола удалить русских из Калифорнии. Однако русскому правительству не было сделано по этому поводу никаких представлений (а как можно было это сделать, если русские войска стояли в Париже, и именно благодаря этому Фердинанд VII смог возвратиться со своим двором в Мадрид?!), и оно, соответственно, не предпринимало никаких ответных действий по этому вопросу.

Де Сола, ознакомившись со сложившейся обстановкой, понял, что у него нет никаких возможностей выполнить указание своего короля, так как в его распоряжении были военные силы, не превышавшие 200 человек, в основном верховых. А с такими силами взять штурмом крепость Росс не представлялось возможным, так как она была гораздо мощнее крепости самого Монтерея.

Впрочем, вполне возможно, что это обстоятельство служило для него хорошим предлогом оставить все по-прежнему, ибо доходы от соседства с русскими не уменьшались, потому что Испания и без того практически ничего от Калифорнии не получала, зато была уникальная возможность ввозить все необходимые для испанцев товары на компанейских судах, посещавших русское селение. Единственное, чего реально мог добиться губернатор, так это пресечь возможность расширения присутствия Российско-Американской компании в Калифорнии.

Поэтому-то Кусков и жаловался Баранову на испанцев, которые делают все возможные препятствия, чтобы русская колония не увеличилась. Не продают им ни быков, ни коров, а уж тем более лошадей. «Эдак, пожалуй, дойдут они до того, что и выгонят нас», – сокрушался он. И учитывая изменившуюся обстановку в Верхней Калифорнии, Баранов принял меры по усилению обороны крепости Росс.

* * *

Компанейское судно «Екатерина», осторожно преодолевая неширокий, не более 40 саженей проход, входит в гавань залива Малая Бодега. Андрей Петрович, стоя на верхней палубе в окружении полусотни промышленников и алеутов, взволнованно смотрит на так знакомый и в то же время изменившийся берег. Вот все тот же длинный магазин, а попросту сарай, для хранения товаров и различных припасов, но несколько правее возвышается еще строящаяся, но почти готовая верфь, все пространство вокруг которой засыпано стружкой, щепой и прочими строительными отходами. Мастеровые, покинув стройку, бегут к причалу. Сразу видно, как развернулся Кусков за время его отсутствия.

А тем временем матросы спустили на воду баркас и шлюпки и стали перевозить на берег людей, пушки на деревянных лафетах, около сотни ружей, бочонки с порохом для пушек и ружей и уксусом для чистки пушечных стволов, клети с чугунными ядрами, банники и прочие припасы, необходимые для обороны Росса.

Прибывшие на «Екатерине» люди и мастеровые со строящейся верфи с гиком и молодецкой удалью перетаскивали все это добро в магазин, а затем под «раз, два, взяли!» покатили туда же и тяжеленные пушки. Артельная работа, так милая душе русского человека!

Не успели все до конца обустроить, как на взмыленном коне прискакал, не взирая на свои немолодые годы, сам Кусков, правитель Росса, извещенный посланным гонцом о прибытии «Екатерины». Поздоровавшись с подбежавшим людом, Иван Александрович сердечно обнялся с Андреем Петровичем. Глаза его прямо-таки светились неподдельной радостью.

Отойдя в сторонку, Андрей Петрович сообщил ему, что по указанию Баранова привез людское пополнение и различные припасы для усиления обороны Росса, а сам он назначен комендантом крепости с заданием разработать план ее обороны на случай нападения испанцев. Кроме того, он должен был привлечь в качестве союзников индейцев, ненавидевших испанцев. Затем передал правителю Росса конфиденциальное письмо главного правителя Русской Америки, содержания которого он не знал.

Быстро вскрыв пакет и пробежав глазами послание, Иван Александрович одними губами прошептал:

– Ну, спасибо тебе, Сашенька! – а затем, оторвав глаза от письма, громко и с каким-то внутренним подтекстом произнес: – Вот теперь-то мы заживем, Андрей Петрович!

А тому оставалось только догадываться, что же на самом деле имел в виду уважаемый Иван Александрович. Правитель Росса также сообщил, что Николай Петрович Румянцев, один из покровителей Российско-Американской компании, организовал на свои средства кругосветную экспедицию, которая вот-вот должна прибыть в Русскую Америку. По этому поводу Баранов просил оказать ей всяческое содействие и, в первую очередь, по снабжению свежей провизией.

* * *

Андрей Петрович ежедневно лазал по крепостным стенам, выбирая наиболее подходящие места для размещения дополнительных пушек, ревностно следил за их установкой, до хрипоты ругаясь с мастеровыми и пушкарями, когда те, по его мнению, делали что-нибудь не так. Но никто не обижался и не огрызался на его упреки, хотя люди здесь, в Русской Америке, были свободолюбивы и не позволяли просто так понукать ими, потому что не только понимали, что делают очень важное и нужное дело, но и ценили военные познания коменданта, за что его и уважали.

А вечерами допоздна, как в Петербурге во времена подготовки к экспедиции, чертил схемы секторов обороны крепости, делал расчеты команд, отвечающих за эти сектора. А так как число защитников Росса было ограниченным, неоднократно перебрасывал людей из команд с второстепенных секторов на более важные, более опасные. Разрабатывал планы вылазок из крепости в случае необходимости и определял саму степень этой необходимости. Отдельно разрабатывал план взаимодействия с индейскими племенами по их действиям на коммуникациях неприятеля, как наиболее приемлемого для них вида боевых действий. При этом он предусматривал, что все захваченные трофеи переходят в их собственность, отлично понимая, что за эти самые трофеи индейцы будут отчаянно биться без каких-либо понуканий со стороны русских.

Иногда вечерами его домик, построенный еще во время обустройства поселения, посещал Иван Александрович. Садился где-нибудь в сторонке и молча, но с большим интересом наблюдал за его работой. А когда Андрей Петрович убирал свои бумаги и чертежи, вдова промышленника, погибшего при несчастном случае, нанятая им по рекомендации Кускова в качестве прислуги, накрывала стол. Попивая понемногу ром, они вели неспешные беседы на самые разнообразные темы, испытывая при этом истинное наслаждение от общения друг с другом. И однажды Иван Александрович в конце очередной беседы задумчиво произнес:

– За какие же такие заслуги Всевышний одарил меня вашим присутствием, милейший Андрей Петрович?!

Тем не менее план обороны крепости Росс со всеми чертежами был готов, и Андрей Петрович представил его Кускову на утверждение.

Иван Александрович с благоговейным трепетом прочел план, внимательно рассмотрел чертежи и приложения. А затем со словами: «Сразу видна рука офицера гвардии!», – обмакнул гусиное перо в чернильницу, размашисто подписал план и расслабленно откинулся на спинку стула, а Андрей Петрович присыпал подпись мелким, тщательно просеянным песком.

Правитель колонии с сознанием выполненного долга собрался было перейти к другим делам, однако Андрей Петрович, напомнив ему старинную военную мудрость «гладко было на бумаге, да забыли про овраги», высказал необходимость проведения ряда тренировок, а затем и учения по отражению нападения противника. И умнейший Иван Александрович, сразу же ухватив смысл сказанного, утвердительно кивнул головой.

Андрей Петрович в полном соответствии с планом поименно разбил всех жителей Росса по командам, произвел с каждой из них тренировки по занятию ими мест у бойниц на крепостных стенах в своих секторах. Под руководством бывшего полкового лекаря развернул в одном из просторных помещений лазарет, где роль сестер милосердия выполняли женщины поселения. Мастеровые изготовили мишени в рост человека и установили их вокруг стен крепости на расстоянии от 20 до 50 саженей, а для пушкарей – щиты на 200 саженей. Убедившись, что все учел, все проверил, Андрей Петрович доложил правителю колонии о готовности к проведению учения.

* * *

И вот настал долгожданный день.

По выстрелу пушки поселение превратилось в растревоженный муравейник. Мужчины бежали к арсеналу, представлявшему собой добротно сбитый из бревен довольно длинный и просторный сарай, расхватывали из пирамид свои ружья с огневым припасом и быстро занимали свои места у бойниц на крепостной стене. Пушкари тащили ядра, пороховые заряды, ведра с уксусом и банники к своим пушкам. Не прошло и получаса, как в наступившей тишине крепость изготовилась к бою. Даже стайка неугомонных мальчишек притихла, охваченная всеобщим напряжением.

И тут затрещали ружейные выстрелы, ухнули пушки, и крепость окуталась густым дымом – началось отражение неприятеля. От крепостных стен к лазарету потянулись санитары, вынося с крепостных стен на носилках «раненых». И тут вдруг раздался испуганный детский крик: «Па-па-ня!» Мальчик, наверное, старший брат, обняв, утешал девчонку, но та никак не могла успокоиться, видя своего отца с перевязанной головой, лежащим на носилках. Этот эпизод придал еще большую реальность происходящей баталии.

А когда со стороны близлежащего леса показалась группа «неприятеля» и стала быстро приближаться, распахнулись крепостные ворота, из которых прямо-таки вылетела команда защитников, предназначенная для организации вылазок, которые с ружьями наперевес с примкнутыми штыками и криками «ура!» бросилась в контратаку, да так стремительно, что ряды атакующих дрогнули и смешались. А с крепостных стен неслось многоголосое и победное «ура!» в поддержку контратакующих.

Андрею Петровичу, выполняющему обязанности посредника с белой повязкой на левой руке, еле удалось предотвратить рукопашную схватку двух групп только выстрелом из пистолета в воздух. Бойцы остановились, ошалело глядя друг на друга, и, остывая от боевого азарта и внутреннего напряжения, дружно рассмеялись, похлопывая товарищей по спинам. А затем единодушно признались, что чувствовали себя, как в настоящем бою.

Наконец раздались подряд два выстрела из пушек. Все, учение закончилось…

Поселенцы усердно чистили ружья, а затем потянулись к арсеналу сдавать боевое снаряжение. Кусков, все еще находившийся под впечатлением только что закончившейся баталии, дал указание зарезать быка, заколоть двух свиней и вынести два бочонка рома, чтобы достойно всем миром отметить это потрясшее не только его событие. Андрей Петрович с помощью писарей подсчитывал количество попаданий в мишени по секторам. А мальчишки бойко шастали вокруг крепости, собирая пушечные ядра, за каждое из которых хозяйственный правитель селения обещал заплатить по полушке.

После всех этих хлопот поселенцы, приведя себя в порядок и приодевшись, расселись за длиннющими столами, установленными на площади в виде буквы «П». Дымящееся мясо, прочая изобилующая закуска и конечно же емкости с ромом вызывали всеобщее оживление. При этом мужчины группировались уже сплотившимися командами вокруг своих командиров, как правило, бывших унтер-офицеров. А на дальнем конце стола женщины, исполнявшие во время учений обязанности сестер милосердия, как курочки вокруг петушка, сгрудились около отставного полкового лекаря.

Андрей Петрович, напрягая голосовые связки, сделал краткий разбор учения, закончив его словами:

– Сия потешная баталия показала, что испанцам делать у стен нашей крепости нечего!

Все дружно вскочили со своих мест с восторженными криками «ура!» и обнимали друг друга, поздравляя с победой. Но когда со своим неизменным серебряным кубком в руке встал Иван Александрович, все сразу же притихли.

– Нашему славному коменданту крепости поручику гвардии Андрею Петровичу Шувалову виват! – взволнованно почти прокричал он.

– Виват! Виват!.. – громогласно поддержали его защитники крепости, а когда сквозь мужские голоса прорезался женский дискант «виват!», все, как по команде, притихли, и вдруг грохнул такой взрыв хохота, что собаки, вертевшиеся вокруг столов, в испуге поджали свои хвосты. Затем, истово перекрестясь, осушили свои чарки.

И еще долго, до самой полуночи окрестности оглашались здравницами, гулом голосов и разудалыми песнями. Защитники крепости отмечали свой триумф, окончательно убедившись в ее неприступности для неприятеля.

* * *

Неожиданно в крепость прискакал конный испанец и передал Кускову пакет. После его вскрытия лицо Ивана Александровича помрачнело. Затем он упавшим голосом сообщил Андрею Петровичу, что его вызывает к себе для дачи каких-то объяснений некий лейтенант Коцебу, начальник кругосветной экспедиции, прибывшей из Кронштадта на бриге «Рюрик». В настоящее время бриг стоит на якоре у испанской президии в заливе Святого Франциска.

Заметив, что при упоминании фамилии этого лейтенанта Андрей Петрович как-то неопределенно усмехнулся, Кусков попросил разъяснить ему, в чем дело. Оказалось, что Андрей Петрович знал Коцебу еще пятнадцатилетним кадетом Морского корпуса во время плавания на шлюпе «Надежда» под командой Крузенштерна, и тот уже тогда отличался своенравным и строптивым характером. Лицо Ивана Александровича несколько просветлело, и он попросил сопровождать его в поездке к Коцебу, на что Андрей Петрович с большим удовольствием согласился.

Решили, по предложению Андрея Петровича, добираться до президии Сан-Франциско не сухим путем, а морем на баркасе «Екатерины», по-прежнему стоявшей в гавани залива Малая Бодега, команда которой, кстати, участвовала в учении, имитируя группу неприятеля, нападавшую на крепость из-за леса. Это, по его мнению, во-первых, избавляло от необходимости трястись довольно долгое время в седле, а во-вторых, представляло делегацию Росса в более выгодном свете, так как у испанцев не только в президии Сан-Франциско, но и в Монтерее не было ни одной гребной шлюпки, а тем более парусной да еще таких больших размеров при двух мачтах.

Поколебавшись некоторое время, Андрей Петрович решился все-таки ехать в эту ответственную и к тому же официальную поездку в форме гвардейского поручика, которую всегда возил с собой, но ни разу не надевал в Русской Америке. И когда Иван Александрович увидел его в щеголеватой гвардейской форме, в треуголке, с начищенными до блеска сапогами и со шпагой у пояса, то прямо-таки остолбенел от удивления, не сразу и признав своего коменданта. Да и другие поселенцы высказывали не меньшее восхищение, а женщины, узнав сногсшибательную новость, так и шастали туда-сюда, любуясь на красавца гвардейца. Правильность же решения Андрея Петровича Кусков в полной мере оценил только по прибытии на бриг «Рюрик».

Поднявшись по трапу, Андрей Петрович отдал честь Андреевскому флагу, слабо колыхавшемуся на кормовом флагштоке, и вместе с Кусковым, но в полушаге сзади от него, подчеркивая тем самым свою подчиненность. В сопровождении мичмана, дежурного офицера, встречавшего их у трапа, представители Росса направились на шканцы. Коцебу, стоявший в окружении офицеров президии и какого-то испанского чиновника, прибывшего, наверное, из Монтерея, несколько смешался, увидев русского офицера в форме поручика лейб-гвардии Преображенского полка.

Честно говоря, он всегда побаивался гвардейских офицеров и в Петербурге, так как прекрасно знал, что, опираясь именно на гвардию, были совершены государственные перевороты, приведшие на императорский трон и Екатерину I, и Елизавету Петровну, и Екатерину II, и, наконец, самого Александра I, а посему имевших большой вес в придворных кругах. Поэтому присутствие здесь гвардейского офицера никак не входило в его планы, тем более, что по Табели о рангах офицеры гвардии получали старшинство в два чина перед армейскими и флотскими офицерами, и, таким образом, тот был на одну ступень выше его по званию. А когда узнал в этом самом гвардейском офицере Андрея Петровича, то совсем поскучнел.

Тем не менее, когда представители русского поселения приблизились, он, стараясь не ударить в грязь лицом перед испанцами, повелительным тоном спросил:

– На каком основании вы, господин Кусков, заняли сии земли в Калифорнии? – и, сделав многозначительную паузу, добавил: – Мне надобно будет дать об этом отчет в Петербурге!

Кусков несколько смешался от формы, в которой был задан этот щекотливый, да еще в присутствии испанцев, вопрос, и тогда шаг вперед сделал Андрей Петрович:

– Сии земли, господин лейтенант, были заняты Российско-Американской компанией по негласному разрешению российского императора учредить такое заселение от себя, и который обнадежил ее высочайшим заступлением.

Коцебу почувствовал, что палуба уходит у него из-под ног. А когда Андрей Петрович, наслаждаясь произведенным эффектом, добавил: – Или у вас, Отто Евстафьевич, есть другое мнение по поводу сего решения Его Императорского Величества?! – понял, что загнан в угол окончательно и бесповоротно.

А Андрей Петрович, не давая времени Коцебу прийти в себя от шока, сказал по-испански несколько фраз, обращаясь к его окружению, пожелал лейтенанту успехов в дальнейшем плавании и, взяв Кускова под руку, у которого что-то приключилось с ногами, неторопливо направился к трапу.

И уже в баркасе, отвалившем от трапа брига и с поставленными парусами идущего к выходу из залива Святого Франциска, Иван Александрович, имевший звание коммерции советника, чуть не со слезами на глазах обратился к Андрею Петровичу:

– Если господин Коцебу меня не уважает лично, то для чего он унижает мое звание в присутствии испанцев?

Затем, несколько успокоившись, сердечно поблагодарил его за то, что тот взял ведение переговоров в свои руки, и признался в своем несколько боязливом отношении к посланцам из Петербурга. Андрей Петрович только усмехнулся и пояснил, что по долгу службы ему не раз приходилось стоять в карауле в Зимнем дворце и он вдоволь насмотрелся на чиновников гораздо большего ранга, да и батюшка его занимал не последнее место в их иерархии.

Кусков задумался на некоторое время, а затем все-таки полюбопытствовал, что же такое он сказал испанцам. И Андрей Петрович, улыбаясь, пояснил, что сказал им о том, что Коцебу является представителем не российского правительства, а всего лишь частного лица, хотя и придворного. Но, увидев расширившиеся глаза Ивана Александровича, успокоил его замечанием, что графу Румянцеву от этого не убудет, а Коцебу, мол, пусть понервничает. Кусков, мучительно обдумывавший, каким образом эта информация может быть оценена Барановым, вдруг хихикнул:

– То-то эти усачи языками-то зацокали.

Когда баркас прибыл в Малую Бодегу, Андрей Петрович попросил разрешения ненадолго посетить находящееся поблизости селение индейцев, и Кусков понимающе кивнул головой.

* * *

Появление у индейского селения всадника в незнакомой, но великолепной форме, вызвало не столько переполох, сколько любопытство у его обитателей. А когда тот подъехал к хижине вождя племени, сбежавшиеся индейцы с трудом, но с большой радостью узнали в нем амиго Андрэ. Спешившийся офицер подошел к вождю Валенноеле и, обнявшись с ним, трижды по русскому обычаю расцеловался.

И тут из-за плеча отца вышла улыбающаяся Малоннела, держа за руку малыша лет трех. Андрей Петрович сразу же отметил резкое отличие в чертах лица мальчика от остальных индейцев, и сердце его екнуло: «Неужели?!» Он вопросительно посмотрел на мать ребенка, и та, продолжая улыбаться, показала пальцем на мальчика: «Андрэ».

Андрей Петрович подхватил малыша на руки и расцеловал его, а затем привлек к себе и Малоннелу, которая прижалась к нему своим податливым и упругим телом. А когда почувствовал под ладонью своей руки так знакомую мелкую дрожь ее спины, то ему невольно, аж до одури, захотелось остаться в селении до утра. Но он тут же отогнал прочь эту шаловливую мысль, так как знал, что если до захода солнца не вернется в крепость, то Кусков посадит на лошадей своих молодцев, и те перевернут вверх тормашками все окрестности. Кроме того, они договорились, что завтра же Андрей Петрович выйдет на «Екатерине» в Новоархангельск, чтобы постараться опередить Коцебу и подготовить Баранова к встрече с ним.

Так что когда Малоннела наконец-то оторвала свое лицо от зеленого сукна его мундира, подняв на него выжидательный и зовущий взгляд, он чуть заметно покачал головой – нет, не могу…

Опустив мальчика на землю, подошел к своей лошади, которую услужливо держал под уздцы один из молодых индейцев, его бывших воспитанников по верховой езде, и вытащил из дорожной сумки сверток. Затем резким движением раздернул его и набросил на плечи Малоннелы пурпурный платок, шитый золотом, который загодя приобрел у приезжего купца еще в Новоархангельске. Женщины, выглядывая из-за спин мужчин, дружно зацокали языками.

Посмотрев на мальчика, который с интересом обеими руками дергал эфес его шпаги, достал из небольшого карманчика у пояса из шелкового офицерского шарфа голландский червонец, на который здесь, в Калифорнии, можно было купить чуть ли ни табун лошадей, и вложил его в ручку малыша. Тот же, увидев красивую блестящую игрушку, сразу же потянул ее ко рту, но мать под одобряющий смех окружающих успела перехватить золотую монету.

Затем, как бы раздумывая, вынул из перевязи шпагу в ножнах, несколько оголил ее клинок и, поцеловав его, дослал эфес обратно.

– Пусть все потомки Андрэ, вот этого мальчика, знают, что его отец был русским дворянином, – путая индейские и испанские слова, громко сказал он, обращаясь к индейцам, и положил шпагу с позолоченным эфесом на руки ребенка, который сразу же прижал ее к груди, не отрывая от ее эфеса завороженного взгляда.

Индейцы восхищенно загудели. «По приезде в Новоархангельск закажу купцам новую. За хорошие деньги они хоть черта из-под земли достанут», – как бы вскользь промелькнуло в голове Андрея Петровича.

Но когда «амиго Андрэ» снял притороченное к седлу ружье и, держа его на вытянутых руках, подошел к вождю, наступила мертвая тишина, а Малоннела с испугом в глазах даже сделал шаг назад. Это уже был царский подарок. Еще бы! У вождя первым в племени будет оружие, выстрелы из которого так пугали его, в общем-то, храбрых воинов. Приняв сказочный подарок, вождь молча положил руку на плечо «амиго Андрэ», что означало высшую степень признательности и благодарности.

Андрей Петрович еще раз поцеловал малыша и Малоннелу, поклонился племени, придерживая рукой треуголку, и, вскочив на коня, с места взял в карьер, чтобы, не дай бог, кто-нибудь увидел слезы, брызнувшие из его глаз. Ведь он в первый и, наверное, в последний раз видел своего сына, креола Андрея Андреевича.

* * *

Зря так торопился в Новоархангельск Андрей Петрович. После отповеди, которую дал ему гвардейский поручик, у Коцебу пропало всякое желание встречаться еще и с Барановым, который, по слухам, отличался жестким характером. Поэтому он решил по пути на север зайти только в Малую Бодегу, чтобы по рекомендации, полученной еще в Петербурге, запастись свежей провизией в поселении Росс.

Когда же он спросил у Кускова цену съестным припасам, которые тот доставил на «Рюрик», то Иван Александрович, твердо глядя ему в глаза, ответил:

– Ничего, я их дал землякам.

У Коцебу появилась новая головная боль. Ведь по окончании плавания он должен был представить финансовый отчет, в котором отсутствовал бы пункт об оплате провизии, полученной в Россе, и пришлось бы убеждать ревизоров, что он получил ее просто за так, а не отобрал у колонистов силой…

Таковым было отмщение Кускова за дерзость лейтенанта.

И униженный Коцебу повел «Рюрик» на север, к Берингову проливу, минуя Новоархангельск, отыскивать Северо-западный проход, который до него безуспешно искали, и Лаперуз, и Кук. Моряком-то он, несмотря ни на что, был стоящим…

* * *

Приехав через некоторое время в Новоархангельск, Кусков был приятно удивлен, узнав, что Коцебу прошел на бриге на север, не заходя в его гавань.

– Ну и напугал наш поручик мореплавателя, – потирал от удовольствия руки Иван Александрович, глядя на улыбающегося Баранова. – Наверное, тот и возвращаться будет через Петропавловск опять же в обход Новоархангельска.

– И чему же ты так радуешься? – продолжая улыбаться, спросил главный правитель.

– Как это чему?! – искренне удивился правитель Росса. – Ты представь себе: только-только отпраздновали викторию в потешной баталии, а тут на тебе – гонец от начальника кругосветной экспедиции Коцебу. Прошу, мол, вас явиться на бриг «Рюрик», находящийся у президии Сан-Франциско, для объяснений по поводу самовольного захвата земель в Верхней Калифорнии. Каково?! А у меня ведь никаких инструкций от тебя по этому поводу. Положение хуже губернаторского… И заметь, Саша, дать объяснения не в гавани Малая Бодега, куда он должен был зайти за свежей провизией перед походом к Берингову проливу, а непременно в заливе Святого Франциска перед испанскими офицерами и чиновниками. Как тебе это нравится?!

И тут наш поручик в парадном мундире лейб-гвардии Преображенского полка при шпаге (я, Сашенька, и сам оробел, увидев Андрея Петровича во всем блеске гвардейского офицера, уж не говоря о женщинах поселения, которые вообще ошалели) как зыркнет на лейтенанта: «Вы что, не согласны с мнением нашего государя императора?!» Так тот, бедняга, буквально решился дара речи. А когда Андрей Петрович уже в баркасе перевел мне то, что он сказал, обращаясь к испанцам на их языке, так я прямо-таки обомлел.

– И заметь, Иван, безо всяких инструкций, – строго посмотрел Баранов на Кускова. – Так вот этой самой репликой Андрей Петрович одним махом отделил зерна от плевел. Мнение Коцебу – это мнение не официального Петербурга, а лишь придворного, пусть и приближенного к государю. А теперь, мол, переживайте, господа хорошие…

Он сделал многозначительную паузу.

– Государственного ума человек!

И снова задумался, в то время как Кусков с благоговением смотрел на своего старшего товарища. А затем продолжил:

– Когда камергер Резанов рекомендовал мне Андрея Петровича в помощники, то, между прочим, сказал:

– Имейте в виду, что это человек глубокого аналитического ума, и если он проявит здесь, у вас, свои лучшие качества, то я непременно возьму его к себе в Петербург.

– Так он у вас, Николай Петрович, может стать и «его превосходительством»? – не удержался спросить я.

– А почему бы и нет? – улыбнулся камергер. – Только вы не ревнуйте, Александр Андреевич. Здесь, в Русской Америке, будучи коллежским советником, вы царь и Бог, ворочающий миллионами, а в Петербурге были бы всего-навсего посредственным чиновником средней руки.

Баранов тяжко вздохнул.

– Не суждено было сбыться планам нашего покровителя… А как бы Андрей Петрович был полезен для нас в Петербурге при Резанове, – мечтательно произнес главный правитель. – Все, что я могу сейчас для него сделать, – подумав, сказал он, – так это представить его к присвоению чина капитана гвардии. Правда, по моим сведениям, командование гвардии очень ревниво относится к подобным представлениям, так сказать, со стороны, но это уже не мои трудности.

– Очень правильное решение, Сашенька, – весь засветился от радости за Андрея Петровича Кусков. – Будь моя воля, так я бы представил его и к награждению орденом за особые заслуги…

– Ты готов своего любимца прямо-таки осыпать звездами и крестами, – скептически усмехнулся Баранов.

– А почему бы и нет? Я ведь, к примеру, всего-навсего чиновник, несущий службу на задворках империи, а Андрей Петрович, как-никак, представитель элиты российского воинства.

– Не все сразу, Ванюша, не все сразу, – задумчиво ответил главный правитель, постукивая пальцами по столешнице.

 

Глава XIV

Новая Зеландия

Баранов собрал на совещание ближний круг, то есть своих ближайших помощников и советников. Андрей Петрович по собственному опыту уже знал, что подобные совещания собираются только по очень важным, не требующим отлагательства вопросам.

Когда Кусков, правитель селения и крепости Росс, лейтенант Подушкин, служащий Компании с 1811 года, Хлебников, управляющий конторой Компании в Новоархангельске, доктор медицины Шеффер, служащий Компании с 1813 года, и Андрей Петрович заняли свои места за длинным столом, Александр Андреевич обвел всех внимательным и многозначительным взглядом.

– Господа! Ввиду сложившихся в последнее время неблагоприятных для Русской Америки обстоятельств требуется принятие новых решений в расширении ее территорий. Это необходимо, в первую очередь, для обеспечения ее населения продуктами питания.

Наши надежды на значительное расширение площади селения Росс в Верхней Калифорнии, к вящему сожалению, не оправдались. Создается впечатление, что определенные круги в Петербурге крайне не заинтересованы в дальнейшем усилении Российско-Американской компании. Свидетельством тому является недавний визит лейтенанта Коцебу, который пытался выяснить возможности по ликвидации Росса. Мы должны быть весьма признательны Андрею Петровичу за отповедь, которую он дал зарвавшемуся лейтенанту в присутствии испанцев. Но это лишь частная виктория, ибо нам ведомо, какие силы стоят за всем этим.

Посему мы обращаем свои взоры на Гавайские острова. Дело в том, что Тамари, правитель острова Атувая, самого северо-западного из четырех больших островов, зависимый от короля Гавайских островов Тамеомеа, мечтает сам стать властелином всего архипелага. И нам надобно использовать это обстоятельство для создания русских поселений и торговых факторий на Атувае. Мы предлагаем поручить это непростое дело Егору Николаевичу, который уже дал свое согласие.

И все присутствовавшие заинтересованно обернулись к Шефферу, кивком головы подтвердившему сказанное Барановым.

– Кроме того, – продолжил Александр Андреевич, когда стихли оживленные обмены мнениями, – мы хотели бы обратить ваше внимание и на возможность заселения русскими колонистами Новой Зеландии.

И опять зашумели приближенные главного правителя, пораженные столь неожиданным его предложением. Шуточное ли дело! Ведь речь шла о землях, расположенных уже в другом, Южном полушарии Тихого океана, удаленным от Русской Америки на добрый десяток тысяч верст. Они были просто подавлены широтой мысли своего предводителя.

А Баранов, с интересом понаблюдав за накалом страстей своих сподвижников, спокойным, деловым тоном продолжил:

– Европейские поселенцы только-только появились в Новой Зеландии, но не организованно, а на свой страх и риск, в надежде разбогатеть на далеких, но благодатных островах. Причем селятся они на Северном острове, который нас мало интересует ввиду наличия там климата, близкого к субтропическому. Наши взоры должны быть обращены к Южному острову, совершенно не заселенному европейцами, но лежащему в зоне умеренного климата. Ведь нам нужны не цитрусовые и прочие экзотические плоды, а хлеб и мясо. И как можно больше. Не правда ли? – все одобрительно закивали головами. – Но прежде, чем предпринимать какие-либо практические действия, необходимо провести детальную разведку Южного острова. А посему мы предлагаем организовать туда экспедицию во главе с Андреем Петровичем.

Все дружно обернулись к нему, а он просто лишился дара речи от такого неожиданного предложения. Мысли спутались, и он только моргал глазами, не произнося ни слова.

– Указанная экспедиция пойдет на компанейском судне «Екатерина», которое хоть и поменьше брига будет, но добротное и в меру ходкое.

– Александр Андреевич! – взмолился Андрей Петрович, придя в себя и уяснив, что его участие в экспедиции – дело решенное. – Ведь предстоит дальнее плавание, и нужен опытный шкипер, – и он с надеждой взглянул на лейтенанта Подушкина.

Баранов, перехватив его взгляд, усмехнулся.

– Конечно, Яков Аникеевич известный мореход и командовал не одним компанейским судном, но отправить в экспедицию почти на год сразу двух своих помощников – непростительная роскошь. Да и «вольный штурман» Осип Тиханов – шкипер от Бога. Ведь вы же с ним ходили из Новоархангельска в Малую Бодегу и обратно. Неужто не присмотрелись? И хотя он южнее Гавайских островов не хаживал, но вы и сами, Андрей Петрович, по свидетельству камергера Резанова, Царство ему Небесное, не последний мореход, ежели сам Крузенштерн хотел представить вас к чину мичмана.

На том и порешили.

* * *

Когда все приготовления к дальнему плаванию были успешно завершены, Баранов пригласил к себе Андрея Петровича, желая дать последние инструкции и наставления.

– Сейчас осень. Зиму проведете в тропиках, а ранней весной прибудете в Новую Зеландию, где будет, по-местному, конец лета. Два-три месяца вам будет вполне достаточно для обследования Кентерберийской долины на восточном побережье Южного острова. Это главная задача экспедиции. А поздней осенью выйдете в обратный путь и уже летом следующего года будете снова здесь, в Новоархангельске.

Свежей провизией будете запасаться в селении Росс и на острове Таити, туземцев которого очень хвалил капитан Кук за их гостеприимство. На поселенцев Северного острова Новой Зеландии в этом вопросе не очень надейтесь, ибо они могут встретить вас настороженно, вполне вероятно и враждебно.

Когда выйдете из Малой Бодеги, спустите компанейский флаг и поднимите на мачте российский торговый – незачем лишний раз привлекать внимание к нашей Компании, тем более в столь дальних краях. Короче говоря, экспедиция будет секретной. В этих же целях избегайте оживленных морских путей и следуйте к Новой Зеландии самыми глухими уголками Тихого океана.

А вот с маори, аборигенами Новой Зеландии, постарайтесь наладить самые дружеские отношения, несмотря на то, что капитан Кук отмечал их стремление к независимости, а подчас и связанную с этим их агрессивность. Так что, Андрей Петрович, будьте осторожны и не подвергайте своих людей излишней опасности.

Баранов на прощание обнял его:

– Счастливого пути и семь футов под килем!

– Спасибо за доверие, Александр Андреевич! Постараюсь его оправдать и не ударить лицом в грязь…

* * *

Снявшись с якоря, «Екатерина» приветствовала Новоархангельск семью пушечными выстрелами и, лавируя между многочисленными островками, направилась к выходу из Ситкинского залива, чтобы затем лечь курсом на гавань Малой Бодеги.

По мере продвижения на юг в видимости берегов Нового Альбиона, названного так еще в XVI веке королевским пиратом Фрэнсисом Дрейком, становилось все теплее и теплее, и Андрей Петрович никак не мог отделаться от ощущений, связанных с многотрудным переходом на байдарах в Верхнюю Калифорнию всего четыре года тому назад. Но как же многое изменилось с тех пор…

Новоархангельск одевался каменными зданиями, превращаясь в один из лучших городов всего Тихоокеанского побережья Америки. Дымили трубами медеплавильные заводы, грохотали железом различные мастерские, со стапелей верфи один за другим в воды Ситкинского залива сходили корабли, о которых так мечтал в свое время главный правитель Русской Америки. Да что там Ситкинский залив, когда в далекой Калифорнии, в гавани Малая Бодега уже была готова новая верфь. А планы Баранова по колонизации Гавайских островов и Новой Зеландии, от которых голова кругом идет?! И душа Андрея Петровича аж замирала от предвкушения великого будущего Русской Америки.

Да и сам он стал известным и уважаемым человеком в среде колонистов. Стало быть, не остались незамеченными его труды и по исследованию залива Аляска, и по поиску каменного угля, и по основанию селения и крепости Росс в Верхней Калифорнии, и по усилению ее обороны. За эти дела он получил крупные денежные вознаграждения, а с учетом того, что ему уже неоднократно повышали жалование от Компании, он стал не только обеспеченным, но и довольно состоятельным человеком. Все это так. Не зря же он, поручик гвардии, стал одним из ближних помощников и советников самого Баранова. И подтверждением тому была возглавляемая им экспедиция в далекую и еще мало известную Новую Зеландию.

* * *

По прибытии в Малую Бодегу Андрей Петрович первым делом осмотрел верфь, на стапели которой уже вырисовывались контуры строящегося судна. Ребра шпангоутов, напоминающие скелет огромного доисторического ящера, уже были схвачены поперечными бимсами, и мастеровые приступали к их обшивке.

Чертежи шхуны были сделаны одним корабельным мастером, англичанином, находившимся на службе в Компании, но уже уволившимся. Руководил же ее строительством простой мастеровой из иркутских мещан, который прежде мореходных судов и в глаза не видывал, а умел только работать топором. Но по рекомендации Хлебникова некоторое время учившийся искусству кораблестроения у одного североамериканца. Вот этот мастеровой по чертежам сделал вначале модель шхуны, и после ее одобрения приступил уже к строительству самого судна. Вот так и проявлялись таланты народных умельцев в забытых Богом дальних землях.

Поселенцы Росса еще издали приветствовали Андрея Петровича, что было вообще-то не очень принято в этих местах. Особенно же сердечной была встреча с Кусковым. Несмотря на довольно значительную разность в возрасте, они за эти четыре года успели подружиться и испытывали друг к другу самые признательные чувства.

Иван Александрович на радость команде прямо-таки завалил «Екатерину» свежей провизией, разумеется, безо всякой оплаты. На прощание он, прослезившись, обнял начальника экспедиции:

– Счастливого пути, дорогой Андрей Петрович! Да храни вас Бог! – и осенил его крестным знамением.

– Большое спасибо, милейший Иван Александрович!

«Екатерина», как бы нехотя, развернулась в гавани и, окутавшись пороховым дымом, приветствовала гостеприимных хозяев пушечными выстрелами, на что ей ответили выстрелами из трех фальконетов, установленных здесь Андреем Петровичем для обороны гавани только несколько месяцев тому назад, еще в прошлом году.

При выходе в открытый океан Андрей Петрович пристально посмотрел в ту сторону, где располагалось селение индейцев. Он часто думал о своем сыне, который находился не так уж и далеко, но так и не смог посетить его. «А может быть, не так уж и хотел? – предательски спросил внутренний голос. – Ведь если бы это был твой законный сын, наследник, ты бы, бросив все дела, помчался, чтобы обнять его. Не так ли?!»

И, злясь на себя за малодушие, отдал приказ поднять на мачте российский торговый флаг. Переживания переживаниями, а служба есть служба. Это превыше всего!

* * *

Судно вели с учетом инструкций, данных Барановым, обходя стороной близлежащие острова. Поэтому, когда вошли в зону действия пассата с постоянными ровно дующими ветрами, шкипер, Осип Макарыч, предложил идти и днем, и ночью под всеми парусами, не сбавляя хода, так как никаких опасностей не предвиделось. Но Андрей Петрович, помня заповеди Фаддея, полученные им во время совместных вахт, и опыт Лисянского, который на переходе из Новоархангельска в Китай умудрился ночью под всеми парусами выскочить на «Неве» на песчаный берег не отмеченного на карте острова, отклонил это предложение.

– Береженого и Бог бережет, Осип Макарыч.

При переходе экватора, как и положено, отметили праздник Нептуна, роль которого пришлось исполнять Андрею Петровичу как единственному мореходу, имевшему именную грамоту. Моряки радовались, как дети, – ведь среди мореходов Компании лишь считанные единицы из них пересекали экватор. То-то будет чем похваляться перед товарищами. Да и чарка рома, выданная виночерпием после вручения именной грамоты, оказалась совсем не лишней, учитывая сухой закон во время плавания.

* * *

Однажды глубокой ночью в дверь его каюты громко постучали, и, не дожидаясь ответа, в нее просунулась голова рассыльного:

– Андрей Петрович, Андрей Петрович! Впереди по курсу слышен шум прибоя!

В чем был одет, то есть в одних трусах, босиком он опрометью бросился на мостик. Впереди действительно был отчетливо слышен не то чтобы шум, а настоящий гул прибоя.

– Лечь в дрейф! Замерить глубину! – быстро скомандовал Андрей Петрович.

В это же время на мостик выскочил и шкипер, правда, в отличие от начальника экспедиции, успевший на ходу накинуть форменную куртку, оставаясь, как и он, в трусах.

Не успели матросы поставить паруса в положение для дрейфа, как из темноты раздался тревожный голос:

– Глубина пять саженей!

А через некоторое время:

– Глубина четыре сажени с четвертью!!

И тут же вахтенный возбужденно доложил:

– Судно легло в дрейф!

– Отдать якорь! – с облегчением скомандовал Андрей Петрович и обнял шкипера за плечи. – Ну что, Осип Макарыч, будем жить?!

– Будем, Андрей Петрович, – подавленно ответил тот, прекрасно понимая, что могло бы случиться, если бы судно шло под всеми парусами, как он и предлагал. А ведь тогда, при отказе Андрея Петровича от его предложения, он про себя еще подумал: «Э, да ты, видать, из боязливых, поручик?»

Паруса были убраны, и судно размеренно покачивалось на зыби. Андрей Петрович с Осипом Макарычем оделись в принесенную из их кают одежду и спустились в штурманскую рубку. Склонились над картой, освещенной тусклым фонарем.

Последнее определение местоположения судна было сделано перед заходом солнца. Невязка, то есть расхождение между истинным положением судна и определенным по счислению, соответствовала скорости экваториального течения и дрейфу судна под действием ветра. Никаких островов в большом радиусе от местонахождения судна на карте не было отмечено. Неужели?! Мореходы многозначительно переглянулись. Но Андрей Петрович, отгоняя прочь возникшую догадку, попросил штурмана еще раз поточнее сделать определение по звездам и поднялся со шкипером на мостик.

Вахтенный доложил, что грунт – камень, но сползания якоря не наблюдается. И то, слава Богу…

– Ну что, Осип Макарыч, будем ждать рассвета?

– Будем ждать, Андрей Петрович, – и они заговорщически обменялись понимающими взглядами.

Андрей Петрович накинул на постель одеяло и прилег на койку, не раздеваясь. Он чувствовал, что навряд ли заснет после пережитого напряжения, от которого никак не мог избавиться. Но это дело второе. А главное – предчувствие открытия, которое всколыхнет картографов и мореплавателей всех морских держав. Ведь это будет одним из первых географических открытий русских в центральной части Тихого океана. Какой уж тут сон…

Здесь, в тишине каюты, он старался по характеру гула прибоя определить объект, его вызывающий. Им может быть коралловый риф, которыми изобилуют тропические широты океана. Но это маловероятно, так как такой гул могут издавать только обрушивающиеся океанские волны на довольно значительное по размерам побережье. Атолл? Вполне возможно, ведь они бывают больших размеров, достигая в поперечнике десятков миль. А может быть, это большой остров? У Андрея Петровича аж засосало под ложечкой…

Он благодарил время, проведенное за чтением своих любимых книг с описаниями экзотических островов, в том числе и атоллов. Как он мечтал увидеть их хоть одним глазом! А тут, на тебе, он, похоже, становится первооткрывателем одного из них. Нет, это невозможно, это какое-то наваждение… «А как быть с гулом прибоя? А куда денешь четыре с четвертью саженей глубины в открытом океане? То-то, Андрей Петрович, это же факты», – спорил он сам с собой.

А время тянулось так медленно… Нет ничего хуже, чем ждать и догонять, учит народная мудрость. Так что терпи и не дергайся.

И только-только в иллюминаторе забрезжила предрассветная синева, он встал, одернул одежду, перекрестился на образ в углу каюты и с бьющимся сердцем неторопливо, как и положено человеку с его положением, поднялся на мостик.

Вахтенный доложил обстановку, а он непроизвольно косился в сторону рокота волн, который, как показалось, стал еще громче. Но он знал, что перед рассветом самый чистый и прозрачный воздух и звуки передаются на большие расстояния, чем в другое время суток. А там, в стороне гула, периодически появлялось что-то наподобие белых барашек от волн. Но не более того.

Поднялся на мостик и шкипер, выслушал доклад вахтенного и молча пожал руку Андрею Петровичу. Однако в его глазах застыл немой вопрос, на который пока не было ответа.

И как ни медленно тянулись минуты, стало как-то сразу светлеть, и тишину разрезал почти истошный крик впередсмотрящего:

– Пальмы! Пальмы!!

А это означало, что ими открыт атолл, то есть коралловый остров.

В кабельтове перед путешественниками по обе стороны простирался округлый невысокий берег с одинокими длинноствольными пальмами, на который накатывались валы океанских волн. И если справа и слева они почти бесшумно омывали его, то перед ними волны поднимались ввысь и, опрокидываясь, с тяжким гулом обрушивались, взметая тучи брызг и пены.

«Значит, здесь отмель, – констатировал Андрей Петрович, имея в виду и четыре с четвертью саженей глубины. – Выходит, мы должны быть благодарны именно ей, этой самой отмели, за то, что избежали почти неминуемого кораблекрушения!» Мурашки пробежали по спине, и он, передернув плечами, перекрестился.

Штурман, колдовавший с угломерными инструментами, доложил, что размеры атолла в поперечнике равны примерно двум верстам, а более точные расчеты он сделает уже на месте. «Не то, чтобы очень, но и не то, чтобы так», – усмехнулся Андрей Петрович своим мыслям.

Когда все волнения более или менее улеглись, он и Осип Макарыч, посоветовавшись, решили обойти вокруг атолла в поисках входа в лагуну, то есть в большое по площади внутреннее озеро, соединенное с океаном одним или несколькими узкими проливами. Вход в лагуну обнаружили и послали боцмана с матросами сделать промеры глубин перед узким проливом, в нем самом и за ним, уже в лагуне. Оказалось, что перед проливом берег был обрывист, в проливе глубины были не менее десяти саженей, а в лагуне – от двадцати до тридцати саженей.

Путь был свободен, и Осип Макарыч со всеми предосторожностями ввел «Екатерину» в просторную лагуну. Осмотревшись, решили стать на якорь у берега с большим количеством пальм. Здесь была тишь да благодать, ни малейшего волнения. Полная, абсолютная безопасность, ибо атолл был необитаем. И Андрей Петрович решил всю команду свезти на берег, прихватив с собой закуску и бочонок рома. Он страстно хотел отметить открытие своего острова непременно на его берегу…

Похоже, что матросы никогда так ретиво не исполняли команд начальства. С прибаутками и молодецким задором, в предвкушении отдыха на берегу и выпивки за казенный счет, они, подгоняемые для острастки зычным голосом боцмана, быстро и споро перевезли с судна и людей, и все необходимое. В спасительной тени пальм они стелили парусину, готовя импровизированный стол, а самые отчаянные уже примерялись, как бы достать столь заманчивые кокосовые орехи с их верхушек.

Андрей Петрович отошел в сторонку под сень пальмы и так и стоял, обдуваемый ветерком. Слезы радости душили его, и было трудно дышать от комка, застрявшего в горле. Он чувствовал, что большего счастья он уже не испытает никогда. Это триумф его жизни, к которому он стремился, преодолевая все препятствия. И как бы гордился им батюшка, будь он рядом…

Когда же подошел Осип Макарыч, чтобы пригласить его к накрытому «столу», он уже справился со своими чувствами.

Обведя всех светлым, торжествующим взглядом, стоя с наполненной ромом чаркой в руке, воскликнул:

– Русским мореходам, открывшим сей замечательный остров, виват!

– Виват! Виват!.. – как эхо пронеслось над землей, на которую до них не ступала нога человека.

Запивали прозрачной жидкостью прямо из покрытых волокнами кокосовых орехов, у которых тесаками были срезаны верхушки. Это тебе не вода из бочек, успевшая за время плавания приобрести болотный привкус. Однако во время всеобщего веселья то тут, то там слышались вопросы о названии открытого ими острова. А Андрей Петрович и сам уже давно ломал голову над этим, казалось бы, простым вопросом.

Он встал, и сразу же наступила тишина.

– Предлагаю открытому нами острову дать название «Атолл Екатерины».

– В честь нашего судна? – раздались одобрительные голоса.

– Не только. Мы с вами приплыли с архипелага Александра, названного в честь нашего императора, сюда, на открытый нами атолл, которому даем название в честь императрицы, воспитавшей его.

Громовое «ура!!!» сотрясло воздух.

– Так, значит, тому и быть! – заключил начальник экспедиции.

* * *

В иллюминаторе каюты появлялись то пенистые гребни волн, то голубое небо с рваными облаками. Тропики остались позади, и «Екатерина» не спеша приближалась к знаменитым «ревущим сороковым» широтам Южного полушария, овеянным легендами. В Индийском океане шальные ветры стремительно несли окутанные облаками парусов чайные клиперы из Китая и шерстяные из Новой Голландии. Но их буйный нрав чувствовался уже и здесь, на дальних подходах к Новой Зеландии.

Андрей Петрович, уже в который раз, непроизвольно бросал взгляд на ту часть карты Южного полушария Тихого океана, где красовалась точка с четкой штурманской надписью «Ат. Екатерины». Это было его человеческой слабостью, и он, зная об этом, тем не менее не мог ничего с собой поделать. Она, как заноза, засела в душе, вызывая, однако, не боль, а щемящее сладостное чувство. Он чувствовал, что так будет продолжаться до конца его дней…

Атолл был тщательно обследован вдоль и поперек, точнейшим образом определены его координаты и проведены замеры глубин как в лагуне, так и вокруг него. Ученый натуралист Георг Вильгельм, входивший в состав экспедиции, вычертил изумительную его схему, обозначив на ней каждую пальму, которые он дотошно пересчитал. Собирал образцы кораллов и чуть ли не сачком ловил в их расщелинах каких-то рыбок, переливавшихся всеми цветами радуги, и помещал их в свои многочисленные банки с раствором формалина.

Глаза его за стеклами изящных очков светились восторгом. Еще бы! Ведь он первым делал научное описание флоры и фауны этого атолла, фрагменты которого будут затем кочевать из энциклопедии в энциклопедию… Таким образом он стал верным союзником Андрея Петровича, хотя их отношения так и не переросли в дружеские, как, например, с Григорием Ивановичем Лангсдорфом во время плавания на шлюпе «Надежда».

Остался позади и прекрасный остров Таити, воспетый великим Куком, где они запаслись свежей провизией по довольно умеренной цене и наполнили бочки водой первозданной чистоты. Прав оказался Кук – аборигены Таити действительно были приветливы и гостеприимны. Но Андрей Петрович, помня о наставлениях Баранова, спешил покинуть этот благодатный остров, не дав команде в полной мере насладиться его красотами.

И убаюканный мерной качкой судна уже в который раз задумался над тем, какие же отношения сложатся у них с маори, аборигенами Новой Зеландии. По свидетельству англичан, они отличались воинственностью и вели себя очень независимо, а подчас и агрессивно. Однако он делал скидку на поведение самих англичан в заморских странах и надеялся, что это было их естественной ответной реакцией. Ну что же, ждать этого осталось не так уж и долго…

* * *

Когда раздался возглас впередсмотрящего: «Вижу землю!», все выбежали на верхнюю палубу. Впереди действительно были видны вершины далеких гор. Штурман доложил, что это северо-восточная оконечность Северного острова архипелага Новая Зеландия.

Они уже почти месяц, покинув гостеприимный Таити, болтались в океане, и моряки «Екатерины» предвкушали отдых на берегу. Но Андрей Петрович приказал идти на юго-запад в видимости берега, но не приближаясь к нему вплоть до пролива Кука, разделяющего Северный и Южный острова. Он соблюдал инструкции, полученные от Баранова.

Наконец через несколько суток показался долгожданный пролив, и Осип Макарыч повернул судно к гористому берегу Южного острова. Где пристать: у селения туземцев или у дикого, необитаемого берега? После споров решили остановиться на последнем варианте, чтобы, не рискуя, осмотреться и принять дальнейший план действий.

Берег был горист лишь с узкой полоской равнинной местности вдоль линии прибоя. Высаживаться в этом месте было небезопасно. В течение нескольких часов следования вдоль берега картина береговой полосы почти не менялась. Но вот внимание мореходов привлекло нечто, похожее на вход в небольшой залив. На морской карте, очень приблизительно отмечающей изгибы побережья, ничего, интересующего их, отмечено не было. Решили подойти к этому месту поближе, спустить баркас и на нем более подробно обследовать побережье.

* * *

Спустя несколько томительных часов баркас вернулся, и боцман Савельев доложил, что там действительно находится небольшой залив с закрытой со всех сторон очень удобной для стоянки бухтой. Ширина входа в залив и глубины позволяют «Екатерине» вполне безопасно войти в нее.

Боцман, выполняя роль лоцмана, ввел судно в неширокий пролив с островком посередине, повернул вправо, и все ахнули. За небольшим гористым мысом открылась прекрасная бухта с водопадом, с шумом низвергавшимся в ее воды. Андрей Петрович вопросительно посмотрел на боцмана, который прямо-таки расцвел в улыбке:

– Хотелось приятно удивить вас, господин поручик!

– Ну, спасибо, Савельев. Тебе это блестяще удалось…

Андрей Петрович уже давно заметил, что после его возвращения из Росса, где он щеголял в мундире поручика гвардии, его стали часто именовать по чину, правда, опуская слово «гвардии», которое автоматически повышало его звание на две ступени. Но в Русской Америке это не имело практически никакого значения, так как здесь всякие чинопочитания были не в ходу. И уже одно упоминание воинского чина стоило многого. Не зря же лейтенант Подушкин как-то отметил, что к нему, Андрею Петровичу, чаще, чем к нему, флотскому офицеру, обращаются по чину, хотя и признавал, что их звания разнились на один чин с преимуществом в пользу гвардейского офицера.

Единодушно этой бухте было дано название «Водопадная», и штурман запечатлел его на карте, исправив допущенные на ней неточности.

– Такими темпами, Андрей Петрович, мы можем вскоре переделать всю карту Южного полушария Тихого океана, – улыбнулся Осип Макарыч.

– Навряд ли, – наставительно, но с лукавыми искорками в глазах, – ответил тот. – Потому как не зря нарекли этот океан Великим.

Бухта во всех отношениях была идеальной. Высокие берега, поросшие пышной растительностью, среди которой выделялись небольшие группы милых сердцу сосен, радовали глаз. В ней можно было надежно укрыться даже в самый жестокий шторм, не было никаких проблем и с питьевой водой, а небольшой равнинный участок на ее восточном берегу, поросший высокой травой, как раз напротив водопада на противоположном берегу, сулил долгожданный отдых для команды.

– Прямо как в уютном уголке Женевского озера в Швейцарии, – очарованно произнес Георг Вильгельм, предаваясь воспоминаниям о своей такой далекой родине.

* * *

И все-таки прежде чем сойти на берег, Андрей Петрович решил послать неутомимого боцмана Савельева с матросами обследовать на баркасе все побережье залива. И не зря. Вернувшийся через несколько часов боцман взволнованно сообщил, что по западному берегу залива, чуть подальше от прохода в него из океана, есть еще одна бухта, на вершине берегового холма которой виднелся деревянный частокол. Как только их баркас под парусами стал приближаться, так как он хотел получше рассмотреть, что это такое, с холма стали сбегать туземцы с копьями в руках. Поэтому он сразу же развернул баркас и поспешил к «Екатерине». Вполне возможно, что у них есть лодки, которых он, правда, не разглядел из-за удаленности, и тогда туземцы могут через некоторое время появиться уже здесь.

– Уйти в океан до прибытия туземцев мы не можем, ибо, во-первых, еще не успели заправиться свежей водой, во-вторых, нам нужно свежее мясо и рыба и, наконец, в-третьих, мы не знаем, что нас ожидает южнее, ведь маорийцы, нравится нам это или нет, хозяева этих земель. Поэтому наперед, по моему мнению, нужно выяснить наши отношения.

Моряки одобрительно загудели.

– Ну, что ж, будем готовиться к встрече, – подвел итог Андрей Петрович, окинув своих спутников твердым взглядом.

* * *

Пока баркас обследовал залив, матросы на шлюпке успели сходить к водопаду и привезти четыре бочки отменной горной воды. И теперь мореходы, ходившие в разведку, с жадностью пили прохладную живительную влагу.

– Хор-ро-шо! – с наслаждением прорычал боцман, успев вылить себе на голову еще один черпак воды. – Хоть теперь, слава Богу, можно ее не экономить.

Подняли паруса и поставили их в положение для просушки на случай, если придется быстро дать ход судну. Зарядили ружья и пушки, но пушечные порты пока не открывали. Осмотрев готовность судна к отражению возможного нападения туземцев, Андрей Петрович остался явно довольным. Да и сосредоточенные лица моряков подтверждали их готовность к схватке не на жизнь, а на смерть.

– Лодки туземцев! – раздался голос сигнальщика.

Из-за мыса выскочила дюжина пирог и устремилась к «Екатерине». Но, приблизившись на некоторое расстояние, они остановились, и только одна подошла к борту судна. На ее носу стоял разукрашенный татуировкой статный абориген с пучком перьев в волосах, а рядом – другой, но в отличие от всех, имевших только набедренные повязки, в истертых матросских штанах и такой же рубашке.

– Господин капитан! – на чистом английском языке прокричал он. – Спустите трап. С вами хочет встретиться Рандога, вождь племени, – и он приветственно помахал рукой.

Когда оба новозеландца поднялись на палубу, Андрей Петрович убедился, что этот странного вида человек явно был европейцем, несмотря на загоревшее лицо, делавшим его похожим на остальных воинов-маори.

– Господин капитан! – обратился европеец к Осипу Макарычу, одетому в форменную куртку. – Вождь Рандога интересуется, с какой целью прибыло сюда ваше судно.

Шкипер вопросительно посмотрел на Андрея Петровича.

– Мы хотели бы запастись свежим мясом и рыбой, а также питьевой водой, – ответил тот по-английски.

Европеец перевел его ответ вождю, и тот, широко улыбаясь, закивал головой с раскрашенными перьями.

В это время из-за мыса выплыла целая флотилия пирог с воинами, держащими в руках копья. Увидев нахмурившееся лицо собеседника, европеец попытался успокоить его:

– Эти воины готовы заступиться за своего вождя, если с ним случится что-то нехорошее. Но они не представляют для вас никакой опасности, если наши переговоры закончатся мирно.

Вождь опять согласно закивал головой.

– Ничего плохого не случится ни с вождем, ни с вами, – мрачно ответил Андрей Петрович, явно обеспокоенный демонстрацией своей силы новозеландцами.

Рандога подошел к борту и что-то громко прокричал своим воинам. Все пироги сразу же остановились.

Несколько успокоившись, Андрей Петрович преподнес вождю в качестве подарка кинжал, при виде которого глаза Рандоги засветились детской радостью, и с десяток аршин красной материи, которую тот сразу же обмотал вокруг себя.

В конце концов договорились, что туземцы привезут дюжину свиней по железному топору за каждую и свежей рыбы за железные обручи от старых бочек. Успешно закончив переговоры, Андрей Петрович и Осип Макарыч проводили вождя до трапа, в то время как европеец остался на судне до возвращения новозеландцев с товарами.

* * *

– Зовут меня Робсон. Я матрос английского брига, который лет десять тому назад остановился южнее по побережью у одной из деревень маори сразу же после окончания Кентерберийской долины. Капитан брига потребовал от туземцев, чтобы они привезли на судно свежую провизию, но бесплатно. Те, конечно, отказались. Тогда разъяренный капитан приказал открыть пушечный огонь и в течение какого-то часа почти полностью уничтожил их деревню. Решив, что с туземцами покончено, он на двух шлюпках во главе с лейтенантом, своим старшим офицером, отправил отряд вооруженных матросов, чтобы те собрали все оставшееся в бывшей деревне съестное, так как у них действительно почти закончились продукты питания. В этом отряде был и я.

Когда же мы, оставив у шлюпок для их охраны нескольких матросов, поднялись по склону холма к разрушенной деревне, на нас из-за разбитого ядрами деревянного частокола напало около сотни туземных воинов, которых до этого мы не видели. Мы по команде лейтенанта дали залп из ружей. Несколько туземцев упало, но гром выстрелов и облако дыма внесли сумятицу в их ряды, и они остановились. Казалось, мы спасены. Но вперед выскочил расписанный татуировкой высокий воин, и, бешено крутя над головой веревку с привязанным к ней камнем, с боевым кличем бросился на нас, увлекая своим порывом всех остальных. Это было страшное оружие – мэр, которым новозеландцы, словно шутя, раскалывают головы противников, как орехи.

Времени на перезарядку ружей не было, и мы, дрогнув, побежали вниз по склону холма к спасительным шлюпкам. Но туземцы были более ловкими, чем мы, и вскоре стали настигать нас. Один за другим падали матросы с проломленными головами. Неожиданно я оступился, и дикая боль пронзила лодыжку правой ноги. Кубарем прокатился несколько ярдов, и притих, притворившись мертвым. Толпа преследующих промчалась мимо, и появилась хоть какая-то надежда на спасение.

Робсон замолчал, переживая тягостные воспоминания. Потом каким-то отсутствующим взглядом посмотрел на Андрея Петровича и Осипа Макарыча, слушавших его, не перебивая, и продолжил:

– Вдруг загремели пушки, и по склону с воем застучали ядра. «Глупо спастись от погони и погибнуть от огня своего же брига!» – пронеслось в голове. Чуть приподняв голову от земли, я понял, в чем дело. Уничтожив отряд, туземцы кинулись к шлюпкам, но матросы, охранявшие их, уже отталкивались веслами от берега. Казалось, еще мгновение, и разъяренные воины настигнут их. Потому-то, спасая шлюпки и матросов, находящихся в них, капитан приказал открыть огонь из пушек. От грома пушек, воя ядер и предсмертных криков воинов, разрываемых на части, туземцы обезумели. Вначале они бросились к своим пирогам, но когда от них в разные стороны полетели обломки от попаданий пушечных ядер, кинулись врассыпную. «Молодец, мичман Памбург!» – шептал я запекшимися от жажды губами, благодаря артиллерийского офицера брига. А канониры, мстя за гибель своих товарищей, раз за разом посылали в сторону холма смертоносные ядра, хотя необходимости в этом уже и не было.

Что делать? Ждать, когда тебя подберут туземцы и тут же прикончат коротким ударом мэра по голове? Или, дождавшись темноты, постараться незамеченным уползти в темнеющие поблизости кусты? А дальше что? А дальше будет видно…

Когда солнце скрылось за горами, наступили сумерки, а потом сразу опустилась ночь. Правая лодыжка нестерпимо ныла, и ужасно хотелось пить. Где-то у вершины холма лаяли собаки. «Только вас и не хватало, сволочи!» Стараясь не шуметь, пополз в заранее выбранном направлении, помогая локтям левой ногой.

Вот и кусты. Срезал ножом, который, слава Богу, оказался в ножнах у пояса, длинный лист папоротника, и туго, корчась от боли, перемотал больную лодыжку. Вырезал из толстого стебля куста какое-то подобие костыля и попробовал идти. Вроде бы что-то получилось. Это приободрило. Но, по-прежнему, мучила жажда. Поиски хоть чего-нибудь, похожего на воду, оказались тщетными. Пришлось, опираясь на самодельный костыль, брести в сторону леса.

В лесу было душнее, но слух уловил еле слышное журчание. Вода! «Спокойно, спокойно, – сдерживал я сам себя. – Еще не хватало остаться совсем без ног». Вот и ручеек. Лег грудью на землю и жадно припал к воде… Нет на свете, наверное, ничего слаще, чем обыкновенная вода для измученного жаждой человека! «Теперь будем жить!» – твердо решил я.

Не так далеко раздались голоса туземцев, по-видимому, собиравших на склоне холма трупы убитых. Но больше всего беспокоил лай собак. «Сейчас, пока темно, пойду вверх вдоль ручья, а затем поверну на северо-восток и буду пробираться к проливу Кука, который видел на карте штурмана брига». Вот там-то, может быть, его когда-нибудь и подберет какой-нибудь из кораблей, изредка посещавших Новую Зеландию.

* * *

Уже начало смеркаться, и Андрей Петрович попросил вестового принести ужин в его каюту. При виде столовых приборов лицо Робсона просветлело, и в то же время на нем отразилось смущение. Ведь он уже лет десять не сидел за настоящим столом, да еще в компании джентльменов. Разве мог он, простой матрос, даже представить себе, что когда-нибудь будет беседовать с самим капитаном да еще в каюте джентльмена, одетого, правда, в простую куртку, но занимающего, судя по всему, еще более высокое положение. Когда он рассказывал о своей одиссее, то ушел в свои воспоминания, и как бы не замечал ни окружающих, ни обстановки вокруг себя, а сейчас, спустившись на грешную землю, прямо-таки оробел.

Но Андрей Петрович, заметив, конечно, изменение в поведении англичанина, не подал, однако, вида. Еще на верхней палубе Робсон предупредил, что туземцы вернутся на судно только следующим утром, и нужно было успеть не только выслушать исповедь матроса, что само по себе было очень важно, но и оговорить условия предложения, которое он собирался ему сделать. Так что после скромной трапезы он попросил Робсона продолжить рассказ о своих приключениях.

– Через много-много дней меня, отощавшего и еле-еле передвигавшегося, обнаружили во время охоты воины одной из деревень новозеландцев. Не зная, кто я и что со мной делать, они предложили своему вождю передать меня в качестве подарка главному вождю племени. Так я попал в эту деревню к вождю Рандоге.

Племена маори ведут беспрестанные войны друг с другом, поэтому у них очень ценятся сильные и смелые воины. И когда меня подкормили, а старуха окончательно залечила мою лодыжку какими-то припарками, Рандога решил сделать меня воином, так как я выделялся среди туземцев и ростом, и физическими данными. А процедура посвящения в воины заключалась в нанесении татуировки на груди, – и он с разрешения Андрея Петровича снял рубаху.

Вся его грудь была покрыта сложными узорами, как ковер.

– Это очень сложная процедура. А так как туземцы делали весь узор за один прием, то и очень болезненная. Поэтому четверо воинов крепко держали меня за руки и ноги. Едкая жидкость жгла раны, как раскаленное железо, и они сейчас же вспухали. Боль была столь нестерпимой, что я, стиснув зубы, еле сдерживал стоны.

Когда же все наконец-то было закончено, я почувствовал прикосновение мягкой влажной тряпочки к груди, смывающей кровь. Открыв глаза, увидел склоненное надо мной лицо девушки. Это была Эшти, дочь вождя, которая со временем стала моей женой.

– Почему же туземцы этого племени так благосклонно отнеслись к вам? – спросил Андрей Петрович.

– Дело в том, что корабли европейцев никогда не заходили в этот залив, и местные маори хоть и слышали о проделках белых, но не придавали этому особого значения. А использовать такого сильного человека, как я, в качестве раба было просто не выгодно.

– Хорошо. Но почему ваш вождь, когда мы прибыли сюда, решился лично сам вести переговоры?

– Конечно, были сомнения, но, во-первых, Рандога человек сам по себе очень смелый и решительный, а, во-вторых, он надеялся на мою помощь как своего родственника, которому он доверяет, и, ко всему прочему, знающему еще и европейский язык.

Он подумал некоторое время, а затем нерешительно спросил, обращаясь к Андрею Петровичу.

– Сэр, я могу задать вам несколько вопросов?

Тот утвердительно кивнул головой:

– Конечно.

– Вы русские? Я несколько раз видел ваш флаг в английских портах.

Андрей Петрович опять утвердительно кивнул.

– Ваш военный флаг отличается от торгового?

– Да. Наш военный Андреевский флаг представляет собой белое прямоугольное полотнище с голубым косым крестом по его углам.

– Но я не видел такого флага!

– Вполне возможно. Но за последние десять лет русские военные моряки совершили несколько кругосветных плаваний, и теперь он известен во всех странах.

Робсон недоверчиво посмотрел на него, но промолчал. А затем, явно смущаясь, но все-таки спросил, не глядя в глаза:

– А зачем вы пришли в Новую Зеландию?

Это был самый главный вопрос, и Робсон, задавая его, просто помог Андрею Петровичу, не подозревая об этом.

– Мы пришли на Южный остров, чтобы обследовать Кентерберийскую долину на пригодность ее для посевов зерновых и развития животноводства.

– А что ее обследовать, когда там черноземы, и растет все, что ни посади, а скот можно пасти круглый год, – буркнул англичанин. И затем уныло продолжил. – Значит, будете захватывать долину или весь остров?

– Вы же, Робсон, прекрасно знаете, что на Северном острове уже появились ваши соотечественники, и число их будет расти с каждым годом. А затем дойдет очередь и до Южного. Ведь англичане уже хозяйничают в Новой Голландии, заселяя ее колонистами из каторжан. То же самое будет и здесь. Ведь не зря же ваш бриг под военно-морским флагом появлялся у этих берегов.

Вы же говорили, что местные туземные племена постоянно враждуют друг с другом. Но много ли навоюешь с копьями и мэрами? А вот когда англичане станут сталкивать их, вооружая ружьями, то маори просто-напросто перебьют друг друга, освобождая земли для колонистов. Не так ли?

Робсон слушал, опустив голову.

– А чем русские лучше англичан? – все-таки решился спросить он, рискуя навлечь на себя гнев собеседника.

Но к его удивлению тот ответил на его явно провокационный вопрос совершенно спокойно:

– В состав Российской империи входят сотни малых народов, и русские стремятся не уничтожать их, а торговать с ними. Это выгоднее.

– Но ведь до России так далеко, – не сдавался англичанин.

– Гораздо ближе, чем до Англии, – и Андрей Петрович расстелил на столе карту, а Робсон жадно впился в нее глазами. – Чтобы приплыть из Англии, нужно пересечь весь Атлантический океан с севера на юг, затем Индийский с запада на восток и, только обогнув Новую Голландию и пройдя еще более тысячи миль, подойти к Новой Зеландии, – Робсон внимательно следил за карандашом в руке Андрея Петровича. – А чтобы добраться сюда из России, нужно всего-навсего пересечь Тихий океан с севера на юг. Ведь и Камчатка, и северо-западные земли Северной Америки уже давно принадлежат России.

Робсон смотрел на карту, как завороженный. У него, оторванного от цивилизации на добрый десяток лет, все, связанное с прошлой жизнью, вызывало мучительные воспоминания чего-то утраченного раз и навсегда. Но карта как сгусток знаний цивилизованного мира вызывала прямо-таки благоговейный трепет. И он, глядя на нее чуть ли не с детским восторгом, пытался восстановить в своей живучей, несмотря ни на что, памяти полузабытые контуры континентов, а также океанов и морей, их омывающих.

– Но ведь все эти земли пустые, там же никого, кроме аборигенов, нет.

– Судно, на котором мы с вами находимся, построено вот здесь, – и Андрей Петрович ткнул карандашом в Новоархангельск.

Пораженный Робсон словно онемел. Он никак не мог представить себе, что Россия, эта огромная и дикая, по представлениям большинства англичан, страна, раскинувшая свою территорию на трех континентах, уже освоила и эти такие далекие земли, которые видели, как он знал, только великие мореплаватели Кук и Лаперуз.

Наступил самый ответственный момент, ради которого, собственно, и был затеян весь этот длинный разговор. Ведь по его ходу Андрею Петровичу приходилось, хоть и в сокращенном виде, переводить сказанное англичанином, чтобы Осип Макарыч не терял нить беседы.

– Мне поручено не только обследовать Кентерберийскую долину, но и установить самые дружеские отношения с маори. Без этого теряется весь смысл нашего предприятия. Ведь мы, русские, как я уже говорил, не намерены воевать с туземцами. Но для этого мне нужен человек, который не только хорошо знает их язык, но и которого бы они знали и уважали.

Поэтому я, начальник экспедиции, официально предлагаю вам, господин Робсон, на время обследования побережья Южного острова стать нашим переводчиком.

При обращении к нему европейца с приставкой «господин», англичанин вздрогнул. Ведь это было впервые в его не такой уж и короткой жизни. Да еще такое неожиданное предложение… И он надолго задумался.

Однако Андрей Петрович не торопил его, понимая всю сложность принятия такого решения. Но когда пауза несколько затянулась, он добавил:

– Ко всему прочему, требуется не только ваше согласие, но и согласие вашего вождя. Как мне показалось, вы не собираетесь возвращаться в Европу?

– Нет, сэр! Здесь я уважаемый человек, приближенный главного вождя племени. У меня жена и дети, свой, хоть и неустроенный по европейским меркам, дом. Я свободный человек, признанный всеми храбрый воин. А в Англии я буду практически нищим, никому не нужным человеком. Нет, сэр, я буду доживать свои годы здесь, среди маори.

– Так каковым же будет ваше решение?

– В принципе я согласен. Без меня вам действительно будет трудно. А с Рандогой я договорюсь. Но если вы, например, подарите ему ружье с запасом пороха и свинцовых пуль, то вообще никаких проблем не будет. А я научу его обращаться с ним.

– Хорошо, а на каких условиях вы согласны поступить на службу в экспедицию?

– А что вы можете предложить? – вопросом на вопрос, хитровато прищурив глаза, ответил Робсон.

Андрей Петрович улыбнулся.

– Если бы вы были туземцем, то я бы отделался какими-нибудь безделушками для вас и вашей жены. А европейцу я бы предложил деньги. Но вы можете возразить, что здесь они ни к чему.

Робсон утвердительно кивнул.

– Могу вас заверить, что вы абсолютно не правы.

– ???

– Уже сейчас, как мы отмечали, на Северном острове появились ваши соотечественники, и лет через пятнадцать – двадцать, а то и раньше, Новая Зеландия неизбежно станет английской колонией, как и Новая Голландия. И вот тогда заработанные вами деньги помогут вам занять достойное место в новых условиях. Смотрите вперед, Робсон! Вам сейчас лет тридцать пять, не так ли?

– Да, сэр, – растерянно подтвердил он.

– Тогда уже в зрелые годы вы сможете организовать собственную ферму, разбогатеть и доживать свой век вместе со своей семьей в достатке и благоденствии.

– Если меня к тому времени не прихлопнут в очередной стычке с нашими врагами, – хмуро добавил Робсон.

– На все воля Божья! – перекрестился на образ Андрей Петрович.

Робсон опять погрузился в глубокое раздумье. Все вроде бы устоялось в его жизни. Но слова русского господина разбередили душу. В ее глубине просыпалось осознание того, что тот прав, но принятый им в связи с независящими от него обстоятельствами образ жизни упорно противился каким-либо переменам. «Попал в переплет!», – злился он. Но тем не менее принимать какое-то решение было необходимо. И притом срочно, именно сейчас.

– Я предлагаю вам десять пиастров жалованья в месяц, ружье с припасами по возвращении сюда и безделушки для вашей жены Эшти, которые столь ценятся среди туземок.

Робсон ошалело посмотрел на Андрея Петровича. Он был бы счастлив получить за свою работу одно только ружье! А тут еще и пиастры, за которые он должен был бы плавать матросом чуть ли не год…

– Согласен, – выдохнул он, боясь, как бы русский не передумал.

– Ну что ж, тогда по рукам! – подвел итог Андрей Петрович.

* * *

Снявшись с якоря, «Екатерина» с наполненными ветром парусами медленно направилась к выходу в океан. Шум водопада, ставший столь привычным за последнее время, постепенно стихал. Все бочки наполнены питьевой водой, в загородке на палубе по-домашнему похрюкивают свиньи. Прощай, бухта Водопадная! Мы еще вернемся сюда…

За мысом судно встретила целая флотилия пирог. На передней, выделяясь перьями на голове, с поднятым в руке ружьем стоял Рандога. И когда «Екатерина» подошла к проливу, он приложил ружье к плечу и выстрелил вверх. Воины ответили дружным боевым кличем.

Однако прощальный залп корабельных пушек застал их врасплох, и они от испуга даже присели в своих лодках – гром пушек они слышали впервые.

* * *

Чем дальше шли на юго-запад вдоль побережья Южного острова, тем более нервничал Робсон. Ведь они все ближе и ближе подходили к той бухте, где английский бриг расстрелял из пушек туземную деревню. Он не опасался, что жители этой деревни узнают, что он участвовал в нападении на нее, так как никто из туземцев его не видел, а нашедшим его воинам сказал, что он один остался в живых после крушения корабля у пролива Кука. И тем не менее беспокойство не покидало его.

Андрей Петрович понимал, что было бы более разумно пройти мимо этой деревни и остановиться у следующей. Но, по словам самого Робсона, сразу же за этой деревней начиналась Кентерберийская долина, и англичане со своего брига никаких деревень на ней не видели, потому что шли вдоль долины с юга. Таким образом, эта деревня занимала ключевую позицию, и начинать работы по обследованию долины, имея в тылу недружественных туземцев, было более чем рискованно. Выбора не было.

По расчетам штурмана подойти к бухте, на берегу которой находилась деревня, должны были к концу дня, и чтобы не рисковать, решили ночь провести в море, оставив на мачтах минимальное количество парусов и привести его к ветру.

Ранним утром вошли в бухту. На холме и за частоколом не наблюдалось ни малейшего движения. Однако мореходы были уверенны, что за ними напряженно следили сотни пар глаз. Поставив «Екатерину» на носовой и кормовой якоря таким образом, чтобы пушки правого борта были обращены в сторону холма, спустили на воду баркас, и Андрей Петрович с Робсоном в сопровождении матросов, заряженные ружья которых лежали на банках, на которых они сидели, на веслах направились к берегу.

Робсон показал на кусты, среди которых уже выросли деревья, куда он заполз после захода солнца, и лес, куда доковылял с помощью импровизированного костыля. На берегу бухты, чуть левее, лежало несколько десятков пирог. Это сюда посылал ядра мичман Памбург, когда английский десант был уничтожен на склоне холма. Лицо Робсона с ходуном ходившими желваками мышц на скулах было суровым, а в глазах светились недобрые огоньки.

– Успокойтесь, Робсон, у нас сейчас с вами совсем иная миссия. Иначе я буду вынужден повернуть назад.

При этих словах лицо переводчика моментально приняло обычное приветливое выражение, как будто он враз скинул с себя груз тяжелых воспоминаний.

– Да, сэр, я все понимаю. Я готов к работе.

Когда баркас уткнулся носом в берег, Андрей Петрович с Робсоном без оружия спустились на него. Однако по-прежнему никого не было видно. Переводчик помахал рукой и громко крикнул на их языке, чтобы кто-нибудь спустился к ним для переговоров. Прошло некоторое время, и из-за частокола вышли два туземца, тоже без оружия, и не спеша стали спускаться вниз, а Андрей Петрович с Робсоном стали подниматься к ним навстречу.

Они встретились на середине склона холма, настороженно глядя друг на друга. Кто-то должен был начать переговоры первым.

– Вы откуда знаете наш язык? – не выдержал туземец, который, судя по всему, был старшим.

– Я муж дочери главного вождя племени Рандоги и живу в его деревне. А этот господин – капитан русского корабля.

Туземцы быстро и многозначительно переглянулись.

– Русские друзья англичан?

– Нет, у них свой главный вождь и он не дружит с англичанами, – ни один мускул не дрогнул на лице Робсона.

– Это хорошо. Им нужна еда?

– Нет. Русские купили ее у Рандоги.

Опять обмен взглядами туземцев.

– Так что же нужно русскому капитану?

– Он хочет встретиться с вашим вождем и предложить ему дружбу.

Старший туземец задумался. Было видно, как он мучительно обдумывает сложившееся положение. Ведь они ожидали совсем другого, готовясь к отпору нападения белых, как много лет тому назад. Но им, оказывается, не нужна еда, и их капитан предлагает дружбу его вождю…

– Я сын вождя и передам ему вашу просьбу. Думаю, он не ответит отказом. Однако встреча может состояться позже, и мы сообщим вам об этом, когда он будет к ней готов.

* * *

Действительно, через день из-за частокола вышел туземец и стал махать над головой какой-то тряпкой. Глядя в подзорную трубу, Андрей Петрович узнал сына вождя, и стало ясно, что вождь приглашает их на переговоры. Баркас был у трапа, и матросы быстро заняли свои места. Андрей Петрович с Робсоном направились было к трапу, когда натуралист Георг Вильгельм стал просить взять его с собой. Андрею Петровичу не хотелось связывать себя лишней обузой, но натуралист с такой мольбой в глазах смотрел на него, что он просто не смог отказать. «Кто его знает, может быть, эта поездка на самом деле будет полезна ученому», – решил он.

На берегу их встретил сын вождя в сопровождении уже знакомого воина, и они впятером стали подниматься к вершине холма по извилистой тропинке. Примерно через полчаса они наконец-то достигли плоской его вершины и оказались перед высоким деревянным частоколом, окружающим деревню туземцев.

– Это и есть и-пу – крепость маори, – пояснил Робсон.

Пройдя через узкие ворота в крепость, они оказались перед толпой женщин и детей, которые громко кричали:

– Ай-маре! Ай-маре!

– Это значит «здравствуйте», – успокоил их переводчик.

Через проход расступившейся перед ними толпы они подошли к вождю с густыми перьями в волосах, за которым стояло полдюжины туземцев, головы которых также были украшены перьями, но более редкими.

– Старейшины родов, младшие вожди, подчиненные главному вождю племени, – пояснил Робсон.

Вождей полукругом обступали несколько сотен воинов.

Только теперь Андрей Петрович понял смысл задержки переговоров. Нужно было время, чтобы собрать младших вождей с их дружинами из соседних деревень, подчиненных главному вождю.

Он подошел к главному вождю и преподнес ему кинжал в кожаных ножнах. Глаза вождя засветились неподдельной радостью. Затем достал из сумки, переданной ему Робсоном, шесть железных топоров и вручил их младшим вождям. Воины зацокали языками. «Слава Богу, что топоров оказалось полдюжины. Молодец Робсон! Как будто заранее пересчитал младших вождей», – порадовался Андрей Петрович, и у него отлегло от сердца.

– Меня зовут Умангу. Приглашаю гостей к столу, – величественным жестом указал он на большую поляну, видневшуюся за несколькими десятками соломенных хижин.

Все расселись прямо на траве вокруг нескольких ям, вырытых в земле. Затем развели в них костры и набросали туда больших камней, а когда те раскалились, бросили на них нарубленные куски свинины и засыпали землей. Наступила пауза в ожидании, когда мясо будет готово.

– Скажите, Умангу, – воспользовался ею Андрей Петрович, – за вами в долине есть другие деревни маори?

– Есть, но далеко от моря. В долине вдоль берега нет холмов, удобных для строительства и-пу. А ведь море кормит, – и он показал на целую горку жареной рыбы. – Поэтому деревни есть только у подножия гор, покрытых лесом, – махнул рукой вождь в сторону гор, возвышавшихся над долиной.

Внимание Андрея Петровича привлекла высокая гора со снежной вершиной и крутыми склонами. Он заинтересовался ею еще с борта «Екатерины», сравнивая с Тенерифским пиком на Канарских островах. Они были очень похожи, только вершина этой горы вместо кратера имела форму седла.

– Аоранги, – перехватив его взгляд, пояснил Умангу, – а на нашем языке Большое Белое Облако. Самая большая гора нашей страны.

– Вы имеете связи с этими деревнями, – гнул свою линию Андрей Петрович.

– Нет, – нехотя ответил Умангу. – Их главный вождь Амаси мой враг, – и обрадовался, когда им поднесли куски жареного мяса.

«Это плохо, – прикинул про себя Андрей Петрович. – Нам нужны не враги, а надежные союзники».

Мясо оказалось хорошо пропеченным и вкусным. Его положили перед каждым на большие листья наподобие лопухов и ели руками, которые вытирали прямо о траву. Сразу было видно, что свиное мясо – редкое кушанье у туземцев, так как поедали они его с жадностью. «Стало быть, Умангу пришлось здорово потратиться, чтобы накормить такую ораву, – подумал Андрей Петрович. – Надо будет не забыть об этом», – отметил он про себя. Затем разнесли жареную рыбу.

* * *

Плотно поев, туземцы пришли в благодушное настроение, и напряженность, которая проскальзывала в их поведении, исчезла. «Надо воспользоваться этим», – решил Андрей Петрович.

– Почему же, Умангу, вы не помиритесь с Амаси? – как бы между прочим спросил он.

Тот непонимающим взглядом уставился на Андрея Петровича.

– Как я могу помириться с человеком, который угнал моих лучших воинов в рабство?!

– Как?!

И Умангу поведал печальную историю.

– После нападения англичан на нашу деревню лет десять тому назад, уже ночью мы подобрали на склоне холма убитых воинов и матросов. Однако один из них был только ранен, и я решил оставить его в живых до утра. А когда воины принесли тринадцать ружей убитых англичан, понял, что это богатство так и останется кучей железа, ибо никто не умел ими пользоваться. Тогда-то я и вспомнил о раненом английском матросе, которого звали Фридель.

Андрей Петрович почувствовал, как напрягся Робсон. Еще бы! Его друг воскрес из мертвых.

– Его вылечили, посвятили в воины, сделав татуировку на груди. И он обучил воинов обращению с ружьями. Я ликовал – теперь нам не страшен сам Амаси с его большой и хорошо обученной дружиной. Вот только Фридель жаловался, что мало пороха и свинцовых пуль, которых может не хватить даже на один хороший бой.

А Амаси, узнав, что англичане разгромили нашу деревню, неожиданно напал на нас со своей сводной дружиной. Мы же были одни, ибо не успели оповестить младших вождей о нападении. Но мы все-таки отбили атаку воинов Амаси, сделав несколько залпов из ружей. Грохот выстрелов и клубы дыма обратили нападавших в бегство. Как мы радовались нашей победе! – Умангу умолк, переживая события тех дней.

– Но Фридель оказался прав – у нас почти не осталось пороха и пуль. Тогда по его предложению мы спрятали уже ставшими ненужными ружья, оставив только одно с остатками пороха и пуль на несколько выстрелов. Его и отдали Фриделю как лучшему стрелку.

Но оказалось, что Амаси только отступил, но не ушел с нашей территории, как предполагали мы. А я не выслал разведку, чтобы убедиться в этом. Победа вскружила наши головы…

Учтя неудачу дневного нападения, когда мы могли прицельно стрелять из ружей, он предпринял новую атаку перед самым рассветом. Его воины подкрались к воротам, которые были со стороны леса, и ударами мэров перебили охрану. Но собаки учуяли неладное и с лаем всей стаей бросились на воинов Амаси. Это и разбудило всю деревню. Фридель собрал сотню воинов и с ними встретил врагов вон у тех сосен, – и он показал пальцем на противоположный край поляны. – Но воины Амаси, которых было гораздо больше, наверное, окружили их. Слышался лай и визг собак, которые хватали врагов за голые ноги, внося сумятицу в их ряды. Три раза бухнуло ружье Фриделя.

Я же с остальными воинами не мог пойти им на выручку, так как не имел права оставить без защиты сотни женщин и детей, сбившихся в плотную кучу у частокола со стороны бухты. Поэтому мы заняли оборону вдоль крайнего ряда хижин.

Когда же стало светать, мы увидели, что враги схватили несколько десятков наших воинов, оставшихся в живых, и уводили их в плен. Среди них был и Фридель. Мы бросились в погоню, так как со стороны леса послышался боевой клич одного из родов нашего племени. Это подоспела на выручку дружина младшего вождя из ближайшей деревни. Амаси, не зная численности подоспевших нам на помощь, стал отходить к подножию гор, выставив заслон. Поэтому мы так и не смогли отбить своих воинов, взятых в плен. Уж больно неравными были силы, – печально закончил свой рассказ Умангу.

Все туземцы сидели, подавленные горем, свалившимся на их племя.

– Господин капитан, а вы не можете дать нам порох и пули в обмен на свиней? – неожиданно спросил Умангу.

– Конечно, можем, но свиней нам не надо – они у нас уже есть.

– А что же вам тогда надо? – озадаченно спросил вождь. Ведь свиньи были самым большим богатством, которым он располагал.

– А ничего и не надо, – в тон ему ответил Андрей Петрович. – Это будет нашим подарком в знак нашей дружбы.

Лицо Умангу просияло. Ведь это был действительно царский подарок.

– А не объединиться ли нам для разгрома Амаси? – мечтательно произнес Умангу. – Часть моих воинов на пирогах поплывет за вашим кораблем вдоль берега, а другая часть направится вдоль гор, чтобы не дать ему возможности собрать все свои силы. Против наших и ваших ружей Амаси не устоит.

«Только этого нам и не хватало – ввязаться в междоусобную войну туземцев, – вспомнил Андрей Петрович печальную участь Магеллана, погибшего на Филиппинских островах в стычке между аборигенами, и Кука, убитого на Гавайях. – У нас свои задачи. Но как это объяснишь вождю, который весь смысл своей жизни видит в отмщении обидчику?»

– Русские не воюют с туземцами. Мы не англичане, – тонкая, еле заметная усмешка пробежала по губам Робсона, когда он переводил слова Андрея Петровича.

«А вдруг он переводит по-своему?» – вздрогнул Андрей Петрович и похолодел. Но переводчик, словно читая его мысли, дружески улыбнулся:

– Не бойтесь, сэр, я перевожу все дословно, даже то, что задевает мою национальную гордость.

«Да, не так ты и прост, Робсон!» – усмехнулся про себя Андрей Петрович.

– Жаль. Очень жаль, – грустно улыбнулся Умангу, прощаясь со своей мечтой. – Вместе мы могли бы изрядно намять бока Амаси.

Все встали. Чтобы хоть как-то сгладить неловкость, возникшую в конце разговора, Андрей Петрович попросил вождя показать им спрятанные ружья. Лицо Умангу опять засветилось радостью, и через некоторое время все ружья лежали рядком на траве. Андрей Петрович и Робсон взяли по ружью, и переводчик аж присвистнул. Вождь тревожно посмотрел на него.

– За эти годы каналы стволов покрылись ржавчиной, кремневые замки тоже поржавели, кремни частично раскрошились. В общем, – подвел итог Андрей Петрович, – ружья в таком виде к использованию не пригодны.

Лицо Умангу выражало полное отчаяние. Он в смятении переводил взгляд с Андрея Петровича на Робсона и обратно, ища какого-то выхода.

– Сделаем так, – предложил Андрей Петрович после некоторого раздумья. – На завтра я приглашаю вас, Умангу, с вашими приближенными к себе на корабль в гости. Возьмите с собой нескольких молодых воинов с этими ружьями. Наш оружейник осмотрит их и приведет в боевое состояние, а ваши воины будут помогать ему и заодно учиться обращению с ними. Затем вы получите бочонок с порохом и мешочки с пулями. Этих припасов вам хватит на несколько лет.

Умангу просто не знал, как проявить свою благодарность столь щедрому, по его мнению, гостю. Во всяком случае, он со своей свитой провожал их до самого баркаса.

* * *

«Екатерина» выходила из бухты в океан. Все население деревни высыпало за частокол крепости проводить русский корабль, среди которого выделялся Умангу с перьями на голове. Андрей Петрович приказал дать прощальный выстрел из пушки, и когда облако дыма рассеялось, над толпой провожающих взвилось небольшое облачко, и донесся звук ружейного выстрела. Все… Сюда они больше не вернутся.

Андрей Петрович, посоветовавшись с Осипом Макарычем, решил обогнуть гористый мыс, который он видел с вершины холма, когда посещал деревню туземцев, и стать на якорь за ним так, чтобы «Екатерина» не просматривалась оттуда с этого самого холма. Ему очень не хотелось, чтобы туземцы имели возможность наблюдать за ними. И только тогда начать работы по обследованию долины.

Времени до прибытия к намеченному месту стоянки было хоть отбавляй, и он предался воспоминаниям о посещении судна туземцами.

Сколько он ни читал о поведении туземцев на кораблях европейцев, потешаясь над их повадками, все произошло именно так. Как только Умангу с младшими вождями вошел в его каюту и увидел большое зеркало, стоящее у переборки, то забыл обо всем на свете. От удивления, что какой-то вождь смотрел на него и повторял все его движения, он пришел в неописуемый восторг. Подпрыгивать и строить гримасы он готов был до бесконечности. А ведь еще были и младшие вожди… Так что Андрей Петрович совершенно спокойно оставил их под присмотром вестового и вместе с Робсоном поднялся на верхнюю палубу.

В окружении любопытствующих матросов оружейник осматривал привезенные туземцами ружья. Увидев подошедшего Андрея Петровича, он воскликнул:

– Господин поручик, такого я еще не видывал!

– Я тоже. Тем не менее надо привести их в полный порядок. Помогать тебе будут вот эти ребята, – он показал на туземцев, робко стоявших в сторонке, – а переводить будет Робсон, пока он свободен. Научи их самому элементарному обращению с ружьями. Они способные парни.

Робсон стал заинтересованно перебирать ружья.

– Вот оно! – радостно воскликнул он. – Это мое ружье! – и он поцеловал его.

Андрей Петрович перевел его слова недоумевающим матросам и коротко объяснил им суть вопроса. Те одобрительно зашумели.

– Вот и займитесь им, пока есть время.

Робсон согласно кивнул головой и подозвал к себе туземцев.

Не успел он отойти в сторону, как к нему подошел Георг Вильгельм, держа в руках какие-то бумаги.

– Я сделал кое-какие наброски. Не соизволите просмотреть их, Андрей Петрович?

Андрей Петрович знал, что натуралист неплохо владеет карандашом, когда видел сделанный им рисунок открытого ими атолла. Но, увидев эти рисунки, был приятно поражен. Вот деревня туземцев с хижинами из тростника, вот вид и-пу со стороны бухты, вот вид бухты со стоящей в ней «Екатериной» с вершины холма. Но следующий рисунок прямо-таки обескуражил его. Подперев левой рукой подбородок, он, Андрей Петрович, внимательно слушает вождя Умангу с его экзотической «короной» из перьев. И, главное, оба узнаваемы с первого взгляда.

– Да вы, оказывается, еще и портретист, Георг Вильгельм? Не ожидал, – честно признался он.

– Да так, баловался этим в свое время, – заскромничал явно польщенный натуралист. – Для вас я сделаю копию на память.

– Это еще за какие такие заслуги? – удивился Андрей Петрович.

– За то, что взяли меня с собой в деревню туземцев.

– Но это же слишком дорогой подарок!

– Ничего подобного. Для меня это не составит особого труда. Ведь иначе не было бы и других рисунков.

– Большое спасибо, Георг Вильгельм! – и рассмеялся. – Теперь мне волей-неволей придется всегда брать вас с собой.

* * *

Место, намеченное для стоянки, оказалось очень удачным. Сразу за мысом была небольшая, но уютная бухточка, в которой «Екатерина» и стала на якорь.

Теперь главным действующим лицом экспедиции стал натуралист Георг Вильгельм. Он из приданных ему матросов организовал команду, распределив обязанности между ее членами таким образом, чтобы наиболее быстро и эффективно выполнить поставленные перед ней задачи. Андрей Петрович все больше и больше удивлялся его работоспособности и самодисциплине. Вполне благовоспитанный и, казалось бы, далекий от мирских сует человек, живущий в своем идеалистическом, придуманным им мире, оказался на самом деле очень деятельным, не щадящим ни себя, ни своих помощников, работником. «Не зря, значит, Компания платит ему значительные суммы вознаграждения», – с удовлетворением отметил он.

Каждое утро после раннего завтрака его команда, прихватив с собой необходимые инструменты, какие-то пакетики разных форм и размеров, а также продукты и питьевую воду, покидала судно чуть ли не до захода солнца. Они брали пробы грунта в разных местах долины, отмечая их на схемах, тщательно вычерченных натуралистом, собирали какие-то растения для гербария, а также ловили всяких разных бабочек и жучков-паучков.

– Андрей Петрович, да это же черноземовидные почвы! На них можно выращивать все от репы до пшеницы. И не просто выращивать, а получать превосходные урожаи! – восхищался Георг Вильгельм, показывая ему собранные в разных местах долины образцы почв.

В это время другие команды на шлюпках проводили замеры глубин вдоль побережья и брали пробы донного грунта, а штурман наносил их на морскую карту. Кроме того, он же тщательно исправлял все неточности, которых было множество, на глазомерно составленной карте моряками проходивших когда-то вдоль этого побережья кораблей.

Таким образом, их экспедиция носила комплексный характер, на чем еще в Новоархангельске настаивал Баранов.

* * *

Отработав участок побережья, они перемещались дальше вдоль него на юго-запад, обследуя следующий. Время быстро летело, уже наступила осень, и зачастили дожди, чего не было ранее. Но чем ближе они приближались к уже хорошо видимой горе Аоранги, тем тревожнее становилось на душе у Андрея Петровича. Ведь где-то у ее подножия находилась деревня вождя Амаси, который отличался не только агрессивным характером, но, по всей видимости, неплохо разбирался и в военном деле. И не было никаких гарантий, что он не попытается напасть на команду, обследующую долину. Вполне возможно, что его воины уже сейчас наблюдают за перемещениями «Екатерины», которая постепенно приближалась к его владениям. Ведь от предгорий их отделяло всего-навсего верст пятьдесят, а так как долина была не ровная, а с небольшим уклоном спускалась от предгорий к побережью, то хорошо просматривалась и с этого расстояния.

Поэтому, когда они сделали очередную остановку почти напротив Аоранги, Андрей Петрович решил принять меры предосторожности. Для прикрытия команды Георга Вильгельма со стороны предгорья он сформировал отряд из десяти вооруженных матросов, в который включил и Робсона, и лично сам возглавил его. При этом он исходил из того, что, во-первых, во всей экспедиции не было более подготовленного в военном отношении человека, а, во-вторых, могла возникнуть ситуация, когда нужно будет быстро принимать самостоятельные решения.

Теперь в долину вместе выходили команда Георга Вильгельма и отряд Андрея Петровича, распорядившегося не отходить от побережья далее двух верст, чтобы в случае необходимости успеть вовремя отойти под прикрытие пушек «Екатерины».

* * *

Был пасмурный, непривычный для этих мест день, и видимость была тоже скверной, хотя дождь, слава богу, пока не шел. Ввиду этого, к большому неудовольствию Георга Вильгельма, Андрей Петрович еще перед выходом предложил ему не отходить от берега далее версты. Натуралист же, показывая чертеж местности, пытался доказать, что ему как раз сегодня нужно обследовать именно вот этот участок, удаленный от прибрежной полосы более чем на две версты, потому как характер растительности на нем существенно отличается от остальных. Но Андрей Петрович был неумолим, и когда тот стал еще упорнее настаивать, он спокойно ответил:

– Георг Вильгельм, я как начальник экспедиции запрещаю вам отходить от берега далее версты. Если вас это не устраивает, то я отменю все полевые работы на сегодняшний день. Я отвечаю не только за научные результаты экспедиции, но и за безопасность ее членов.

Натуралист озадаченно посмотрел на него. Всегда корректный, начальник экспедиции впервые так жестко разговаривал с ним. Какая там еще безопасность? Ведь кругом пустая долина. Но пропускать целый рабочий день он тем более не собирался.

– Хорошо, Андрей Петрович, я вынужден подчиниться…

И вот теперь он, злясь на начальника, ковырялся со своими помощниками на участке, который считал уже обследованным. А Андрей Петрович занял со своим отрядом позицию саженях в ста впереди них, приказав матросам удвоить наблюдение за местностью. Но все было, как всегда, спокойно, и он уже стал подсмеиваться над своими страхами.

Вдруг раздался звук далекого выстрела, и все обернулись назад. Над палубой «Екатерины» таяло облачко ружейного выстрела, а матрос флажным семафором просил ответить ему. Сигнальщик, бывший в составе отряда, вскочил с флажками в руках, стал на открытое место и, увидев разрешающий кивок начальника, ответил, что готов принять сообщение.

– К вам… с веста… приближается… отряд туземцев… дистанция до вас… примерно… две версты.

– Передайте, – приказал Андрей Петрович сигнальщику, – приготовить пушки к открытию огня.

А затем прокричал команде Георга Вильгельма:

– Всем немедленно уходить к шлюпкам!

И, только убедившись, что его приказ выполняется, стал оценивать обстановку. Долина не была совершенно ровной, и в некоторых местах параллельно береговой полосе тянулись не высокие, но довольно длинные холмы. И как раз в направлении, указанном сигнальщиком, угадывался такой холм. Поэтому-то наблюдатели его отряда и не заметили приближающихся туземцев.

«Ай да Амаси! Использовал для нападения не только погоду с ограниченной видимостью, но и характер местности. Дал же Бог ума этому талантливому человеку. Чуть было не обманул меня, офицера гвардии!» – от души восхитился Андрей Петрович.

– Отходим к берегу без суеты, но поспешая. В случае нападения туземцев стрелять залпами с колена, тщательно прицеливаясь, но только по два человека, с некоторыми интервалами, чтобы обеспечить непрерывность стрельбы, – обратился он к матросам. – Вы же знаете, что на перезарядку ружья уходит около минуты.

Отходили широким шагом, оглядываясь назад. Когда же команда Георга Вильгельма подбежала к берегу, он громко приказал:

– Всем в баркас! Отваливайте к судну!

И в это же время раздались крики:

– Туземцы!

Они показались на гребне холма, затем быстро спустились с него, и, пройдя с полверсты, остановились. Их было человек двести, но Андрей Петрович небезосновательно предполагал, что за холмом в засаде могли находиться и главные силы.

Видимо, Амаси понял, что элемент внезапности утерян, а атаковать вооруженный ружьями отряд, находящийся почти у самого берега под прикрытием корабельных пушек, смертельный огонь которых был ему известен, было самоубийством. Поэтому он мучительно раздумывал над тем, как ему поступить. Ведь он не проиграл еще ни одного сражения, и его авторитет среди воинов, и не только его племени, был очень велик.

Конечно, неудачу можно будет попытаться списать на вооруженность белых воинов ружьями и корабельные пушки. Но ведь смог же Умангу, его главный враг, задолго до этого разбить отряд матросов английского брига, правда, поплатившись за это разгромом своей деревни. И никто из вождей не упрекнул его за это. Вот тогда-то он, Амаси, в бешеной злобе и напал на него, взяв в плен почти полсотни его воинов и утолив свою жажду мести.

И тогда он решил попытаться провести переговоры с капитаном корабля, стоящего недалеко от берега, предъявив ему заведомо невыполнимый ультиматум.

* * *

Отряд Андрея Петровича был почти у берега, а баркас с командой Георга Вильгельма уже подгребал к «Екатерине», когда от группы туземцев отделились двое и направились в их сторону. «Парламентеры. Хотят вести переговоры», – решил Андрей Петрович. В подзорную трубу он увидел перья на голове у одного из них. «Неужели сам Амаси?» Другой же был похож на европейца. Он молча передал трубу Робсону.

– Да это же Фридель, матрос с нашего брига, которого взял в плен Амаси у Умангу, – возбужденно воскликнул тот, только лишь приставив подзорную трубу к глазу.

Андрей Петрович быстро проиграл возникшую ситуацию.

– А он не может стать нашим союзником в переговорах? – с надеждой посмотрел он на Робсона.

– Кто его знает? – пожал тот плечами. – Скорее всего, навряд ли. Фридель, наверное, занимает такое же положение у Амаси, какое и я у Умангу, и ему нет никакого смысла занимать нашу сторону.

– Жаль, очень жаль, – задумчиво произнес Андрей Петрович. – А вдруг он захочет вернуться на родину? Вы как-нибудь не сможете прощупать его в этом направлении?

– Почему же нет? Постараюсь…

Этот разговор они вели уже на ходу, сближаясь с парламентерами. Андрей Петрович заранее определил рубеж, до которого они могли идти, находясь под прикрытием как корабельных пушек, так и ружейного огня своего отряда.

Однако еще задолго до подхода к этому рубежу Робсон крикнул:

– Привет, Фридель! Это я, Робсон. Я сопровождаю капитана судна, стоящего у берега.

– Привет, дружище! Ты откуда здесь взялся? – озадаченно спросил спутник Амаси.

– Оттуда, откуда и ты, старина. С того света!

– Понял, приятель. Видать, долго жить будем!

– Дай-то Бог! А тебе не хотелось бы хоть одним глазом взглянуть на нашу старушку Англию?

– А тебе, Робсон?

– Нет, Фридель.

– Соответственно, дружище.

Андрей Петрович понимающе кивнул головой.

Они подошли к намеченному рубежу и остановились, поджидая подхода парламентеров. Амаси был высок и строен не по годам. На его лице выделялись пронзительные глаза. «Умен и прозорлив, – удовлетворенно отметил Андрей Петрович, видя сходство вождя с заранее составленным его портретом. – Ну что же, будем бороться, Амаси».

Вождь тоже внимательно вглядывался в Андрея Петровича, оценивая своего противника. Кто такой Робсон, он уже знал со слов Фриделя.

– Почему, капитан, ты хозяйничаешь на земле, принадлежащей моему племени? – решил сразу же взять быка за рога Амаси.

«Ага, решил общаться на “ты”, вождь? Значит, буду говорить с тобой, как с врагом», – облегченно вздохнул Андрей Петрович.

– Я пока не хозяйничаю на ней, а осматриваю ее.

– Что значит пока? Ты хочешь захватить ее?! – угрожающе выкрикнул Амаси.

– Нет. Если она подойдет мне, я буду договариваться с тобой.

– Если хочешь договариваться со мной, – злорадно усмехнулся тот, – то вначале дай мне с десяток ружей с припасами.

– Не могу, вождь. Я уже отдал их Умангу.

При упоминании имени его злейшего врага, которому этот самонадеянный капитан посмел отдать самое дорогое, можно сказать, мечту его жизни, лицо Амаси по цвету стало схожим с лицом европейца. Он мог предполагать все, что угодно, но только не этого подлого поступка капитана. И хотя его рассудок помутился от этого известия, он все же, преодолевая безудержный гнев, предположил, что капитан просто-напросто разыгрывает его.

– Это правда, Робсон?

– Да, это так, Фридель. Он дал Умангу десяток ружей в придачу к тем тринадцати, которые он захватил при разгроме нашего десанта с брига. Одно ведь осталось у тебя, приятель. Не так ли?

– Ты прав, дружище. От него ведь и зависит мое положение среди туземцев. Но у меня осталось пороха только на два выстрела, – упавшим голосом выдал военную тайну Фридель.

«Это хорошо. Надо попытаться использовать это обстоятельство и отдалить его от Амаси», – прикидывал Андрей Петрович.

Амаси же, окончательно потерявший контроль над собой, злобно выкрикнул:

– Я, несмотря ни на что, уничтожу тебя и твоих людей, если ты посмеешь остаться на моей земле!

– Это вряд ли возможно, – спокойно ответил Андрей Петрович. – Я заключу союз с Умангу, и, объединившись, мы уничтожим тебя. Кстати, он уже предлагал это сделать, но я пока отказался. Если же теперь хоть один волос упадет с головы одного из моих людей, я непременно осуществлю это. К твоему сведению, у Умангу сейчас столько огневых припасов, что их хватит для ведения длительной войны.

Амаси сразу же сник, поняв, что загнан в угол. Он верил словам капитана, потому как хорошо знал характер Умангу, своего врага. Тот обошел его по всем статьям. Ведь противостоять объединенным силам европейцев и воинам Умангу, вооруженным ружьями, он, конечно, не мог. Но и смириться с поражением было выше его сил.

И Андрей Петрович, видя смятение Амаси, решил, что нужно дать ему возможность окончательно не потерять свое лицо, чтобы тот действительно не наделал каких-нибудь глупостей, которые ему были совершенно ни к чему.

– Объяви своим воинам, что дал мне всего неделю срока находиться в долине, а затем я действительно покину ее. За это, мол, капитан даст пороху и свинцовых пуль на десять выстрелов.

При этих словах лицо Амаси несколько просветлело, а Фридель чуть не запрыгал от радости. Таким образом Андрей Петрович убил сразу двух зайцев: обезопасил своих людей от нападения туземцев, нейтрализовав агрессивность их вождя, и приобрел в лице Фриделя верного союзника.

И он крикнул матросам, чтобы ему принесли огневых припасов на десять выстрелов.

* * *

На палубе «Екатерины» их ожидала вся команда, сгорая от нетерпения и озабоченности. Когда же Андрей Петрович доложил о результатах переговоров с вождем туземцев, все облегченно вздохнули. Особенно радовался Георг Вильгельм – теперь он наконец-то разберется с участком долины, поразившим его загадочной растительностью.

– Кто обнаружил туземцев? – спросил Андрей Петрович.

К нему вышел матрос, наблюдавший за обстановкой из «вороньего гнезда» на фок-мачте. Андрей Петрович, улыбаясь, извлек из кармана серебряный рубль и отдал его смущенному матросу.

– Господин поручик! Разрешите мне сидеть в «вороньем гнезде», не вылезая, – пошутил бойкий вихрастый матрос. – Так, смотришь, моя милашка за меня и замуж выйдет.

Матросы так и покатились со смеху.

– Андрей Петрович, все пушки правого борта так и остались заряженными, – напомнил Осип Макарыч.

– Прикажите вынуть ядра, а порох используем для салютных выстрелов.

– Так ведь может отсыреть, – засомневался шкипер.

– Через пару недель будем в гостях у Рандоги, там и пригодятся наши заряженные пушки, а за это время порох отсыреть не успеет, – Андрей Петрович коротко хохотнул, – если только ваши пушкари со страху в штаны не наделали и забили пороховые пыжи, как положено. – И обнял обидевшегося было Осипа Макарыча. – Я сам, грешным делом, был близок к этому, но не за себя, клянусь Богом, а за людей, мне доверенных.

– За это вас и уважают, Андрей Петрович! – растроганно молвил шкипер, многое повидавший на своем веку.

Так и стояли они, обнявшись, как старые друзья, которым еще только предстояло довести «Екатерину» в далекий Новоархангельск почти через весь Великий, или Тихий океан.

 

Глава XV

Развязка

Иван Александрович прямо-таки повис на шее Андрея Петровича, не в силах сдержать своих чувств.

– Наконец-то вернулись! Слава Богу, живыми и здоровыми! Как же нам не хватало вас, дорогой вы наш! – восклицал Кусков, не отпуская из своих объятий Андрея Петровича. – Столько событий произошло, столько событий… Поехали побыстрее в Росс, там я вам все расскажу подробнейшим образом, а вы расскажете мне о вашем столь дальнем путешествии.

Теперь гавань залива Малая Бодега называлась гаванью Румянцева в честь графа, покровителя Компании. Рядом с «Екатериной» стояла шхуна, уже спущенная со стапеля верфи, но еще не дооборудованная, без мачт и палубных надстроек. На ней раздавался бойкий стук топоров. Все остальное же было, как и прежде.

Они сели на коней и поехали бок о бок в сторону селения. Кусков никак не мог долго ехать молча и стал делиться новостями о событиях, произошедших за время отсутствия Андрея Петровича. А рассказывать действительно было о чем. И он начал с самого главного.

– Как вы помните, перед вашим отъездом Александр Андреевич дал задание Шефферу организовать русские поселения на Атувае, самом северо-западном острове Гавайского архипелага. Тот встретился с Тамари, правителем этого острова, который был рад возможности освободиться от власти короля Гавайских островов Тамеомеа с помощью русских и заключил несколько договоров, в соответствии с которыми «…его Величество Тамари Таевич отдается под покровительство императора Александра, который признает его русским штаб-офицером [47]Штаб-офицеры – наименование группы старших офицеров в русской армии и на флоте, к которым относились офицеры от майора до полковника (в армии) и от капитан-лейтенанта до капитана 1-го ранга (на флоте).
и дает позволение носить морской мундир и штаб-офицерские эполеты». Все договоры доктор Шеффер заключил именем государя и, кроме того, обещал, что большие русские корабли придут защищать его.

Это было большим успехом, и Российско-Американская компания, купив несколько участков земли на острове Атувай, направила туда группу русских промышленников и алеутов для организации поселений.

Однако реальная возможность утверждения России на Гавайских островах вызвала настоящую панику среди морских держав и, в первую очередь, Северо-Американских Штатов, имевших там свои интересы. Поэтому усилия американских купцов, еще раньше поселившихся на Гавайях и торговавших сандаловым деревом, а также американских судовладельцев были направлены на дискредитацию русских с тем, чтобы убедить Тамари в невыгодности для него их покровительства и заставить тем самым применить все средства для удаления русских с его острова. А сделать это было не так уж и трудно, зная их язык. Да и сами гавайцы имели теперь о русских весьма невыгодное мнение, потому что видели их компанейские селения, которые и полагали собственно Россией, и потому считали русских народом бедным и едва ли что имеющим, – и Иван Александрович тяжко вздохнул. – Знакомая картина, не правда ли, Андрей Петрович?

Тот согласно кивнул головой. Помолчав некоторое время, и несколько успокоившись, Кусков продолжил:

– Таким образом, Тамари стал заинтересованным лицом в этой борьбе, употребляя все средства, чтобы русские оставили его остров. События развивались так, что дело чуть не дошло до вооруженного столкновения. Гавайцы же видели главного виновника посягательства на их земли в лице Шеффера, который в конце концов, спасая свою жизнь, был вынужден тайно покинуть Гавайи на бостонском судне, направлявшемся в Китай, оставив русских поселенцев на произвол судьбы.

Убедившись в том, что предводитель русских на самом деле покинул их остров, гавайцы отняли у русских все купленные ими земли и потребовали немедленного удаления их с острова. В результате чего все русские поселенцы и алеуты в первой половине 1817 года были перевезены на компанейском судне «Открытие» в Новоархангельск.

Вот так, Андрей Петрович, все и закончилось. На Александра Андреевича было просто страшно смотреть. Осунулся, лицо почернело. Сами понимаете, что пережить не только потерю Гавайских островов, но и убытки огромной суммы в триста тысяч рублей не так-то просто. И еще далеко не известно, чем все это закончится, – с тоской в голосе закончил он свое печальное повествование.

Дальше ехали молча, переживая свалившееся на их голову несчастье. Когда же вдали показались крепостные стены Росса, Иван Александрович вдруг оживился и воскликнул:

– И надо же было такому случиться, чтобы компанейский корабль «Кутузов», вышедший еще в прошлом году из Кронштадта на помощь Баранову именно для решения вопроса по колонизации Гавайских островов, опоздал. И опоздал-то на самую малость. А компанейский корабль «Суворов», пришедший из Кронштадта же сюда ранее, неожиданно покинул Новоархангельск перед самыми трагическими событиями на Атувае. И еще не известно, чем бы все это закончилось, окажись они оба здесь в нужное время.

* * *

Беседу продолжили уже в Россе, в доме правителя. Андрей Петрович рассказывал о плавании в Новую Зеландию, об отношениях с аборигенами, об обследовании Кентерберийской долины. Кусков внимательно слушал, задавая уточняющие вопросы.

– Да, благодатная земля! Но далеко, уж очень далеко, – задумчиво отметил он. – Это тебе ни Гавайи и, тем более, ни Калифорния. Сдается мне, приберут ее к рукам британцы, ей-ей, приберут. Здесь, в северной части Тихого океана, они немного приутихли, опасаясь американцев, а за экватором у них после разгрома наполеоновской Франции конкурентов, почитай, что и нет.

Они посидели молча, осушили еще по одной стопке за успех экспедиции Андрея Петровича и за открытие ею «Атолла Екатерины». Но, как заметил он, что-то мучило Ивана Александровича, о чем-то еще хотел он сказать, но так и не решался. Наконец не выдержал.

– Александр Андреевич считает, что в развитии Русской Америки наступил кризис. Правительство отказывает в поддержке колонизации земель в Верхней Калифорнии, а провал попытки утвердиться на Гавайских островах, которые должны были стать трамплином для колонизации Южного острова Новой Зеландии, похоронил последние надежды. Да еще дал козыри в руки противников усиления Русской Америки за счет колонизации ею новых земель. А в существующих границах она экономически развиваться не может не только из-за отсутствия собственной продовольственной базы, но и вследствие уменьшения запасов пушного зверя. Добыча морского бобра как основного поставщика прибылей сокращается, да и будет сокращаться в дальнейшем. То же можно сказать и о соболе, и о кунице, да и о других пушных зверях. Как вы, конечно, знаете, Российско-Американская компания как раз и создавалась для получения прибылей от продажи добытой здесь пушнины. Но времена меняются, а этого не понимают в Петербурге, или не хотят понимать.

Он внимательно посмотрел на Андрея Петровича и, понизив голос, заговорщически произнес:

– А эта информация только для вас, сугубо конфиденциальная. Как вы смотрите на возможность отделения русских колоний от Российской империи по примеру, например, Северо-Американских Штатов? Как на один из возможных вариантов выживания Русской Америки?

Андрей Петрович так же внимательно посмотрел на него. Это уже был заговор, участвовать в котором он не имел не только ни малейшего желания, но и права. «Надо сразу же дать понять о своем отрицательном отношении к этому предложению. И решить этот вопрос раз и навсегда. И именно здесь, в Россе, в присутствии Кускова, так как его мнение безусловно будет им сразу же передано Баранову».

– С моей точки зрения, это нереально и является авантюрным вариантом, – он видел, каким напряженным стало лицо правителя. – Почему? Во-первых, все поселенцы здесь – русские, в то время как колонистами английских колоний в Америке были предприимчивые люди из многих стран Европы, порвавшие с ними всякие отношения. Таким образом, о национальном освобождении колонистов Русской Америки не может быть и речи.

Во-вторых, несмотря на ограничения, введенные английским правительством на расширение территорий американских колоний на запад, оставив в их распоряжении только территорию Приатлантической низменности шириной не более четырехсот верст до Аллеганских гор (Аппалачей), колонисты прекрасно знали об огромных свободных землях на западе вплоть до Скалистых гор. То есть они в случае отделения от метрополии имели возможность захватить эти земли у индейцев и практически неограниченно расширять производство сельскохозяйственной продукции, чего, к сожалению, не можем делать мы.

В-третьих, количественно население русских поселенцев не столь велико, чтобы суметь хотя бы удержать за собой архипелаг Александра, даже в случае, если они согласятся на эту авантюру. А будучи оттесненными на остров Кадьяк и севернее, просто не смогут самостоятельно существовать по чисто экономическим причинам.

И, наконец, я как русский офицер, давший присягу на верность Российской империи, останусь верным ей до конца своих дней. А Александр Андреевич оказался загнанным в угол неудачами в Калифорнии и на Гавайях и пытается найти выход из этого положения там, где он не существует, – и Андрей Петрович почти с вызовом посмотрел на Кускова.

– Спасибо, Андрей Петрович, большое спасибо, – облегченно вздохнул тот. – Я придерживаюсь такого же мнения, как, впрочем, и лейтенант Подушкин. А вот мнения Хлебникова я не знаю, но, думаю, что он тоже не горит желанием отделяться от России. Я же говорил, что это один из вариантов, и Александр Андреевич это тоже прекрасно понимает, – он вытер платком пот со лба и шеи. – Вот какая заваруха вышла, Андрей Петрович! Еще раз спасибо вам. Потому-то я и говорил вам, как мне вас не хватало. Ведь я всегда верил в ваш светлый разум, – и после некоторой паузы продолжил. – Нам необходимо сейчас же вместе выехать в Новоархангельск, чтобы закрыть этот вопрос раз и навсегда.

Облегченно вздохнул и Андрей Петрович, поняв, что Кусков вовсе не соучастник заговора, а просто он очень хотел знать мнение именно его, человека, которому он доверял больше, чем кому бы то ни было.

* * *

Баранов принял Андрея Петровича очень радушно. Он очень внимательно выслушал его доклад о результатах экспедиции в Новую Зеландию, живо интересуясь подробностями, которые начальник экспедиции опускал за краткостью его содержания. Был он по-прежнему деятелен, не было и следа какой-либо растерянности и неуверенности в себе, чего, греха таить, боялся увидеть Андрей Петрович. Затем пригласил его на совещание ближнего круга, ни словом не обмолвившись о вопросе, который поставил перед ним Кусков в конфиденциальной беседе в Россе. Видимо, тот, учитывая их близкие отношения, уже успел переговорить с Барановым и доложить ему о бескомпромиссной позиции Андрея Петровича.

– Только при одном условии, – уточнил главный правитель, – что вы, Андрей Петрович, будете на совещании непременно в форме гвардейского офицера. Мне Иван Александрович все уши прожужжал тем фурором, который вы произвели в Россе, щеголяя в гвардейской форме, а мы в Новоархангельске чем хуже? Все-таки как-никак столица Русской Америки! Поэтому убедительно прошу вас, Андрей Петрович, быть на совещании в воинской форме. Пощеголяете еще раз в мундире поручика гвардии, вас от этого не убудет, а нам будет приятно, – улыбнулся Александр Андреевич.

– Ведь в Русской Америке только у вас, Андрей Петрович, третий по значимости чин, соответствующий по Табели о рангах флотскому чину капитан-лейтенанта, после меня, разумеется, и коммерции советника Кускова Ивана Александровича.

* * *

По дороге в контору знакомые прохожие, а в Новоархангельске почти все его жители знали друг друга в лицо, учтиво приветствовали его, задерживая шаг и оглядываясь на красавца гвардейца. А женщины вообще не сдерживали своих эмоций и шушукались меж собой, обсуждая достоинства гвардейского поручика. Андрей Петрович автоматически отвечал на оказываемые ему знаки внимания, озабоченный предстоящим совещанием, которое, по его мнению, должно быть далеко не рядовым.

Когда же он встретил Арефия и Клима, двух неразлучных друзей, то ненадолго задержался.

– Андрей Петрович… Господин поручик! – смешался Арефий, еле узнав его в воинской форме.

– Здравствуйте, мои верные спутники! – обрадовался тот нечаянной встрече. – Как поживаете, что слышно нового в наших краях?

– Не поживаем, а маемся, – уныло вздохнул Арефий. – То ли дело было в экспедициях и в Аляскинском заливе, и по отысканию каменного угля. А чего только стоила одна разведка в Калифорнии?! – его глаза опять мечтательно заблестели. – Может, будет еще какое стоящее дело, Андрей Петрович? – с надеждой в голосе спросил он.

– Может, и будет… – задумчиво произнес тот, имея в виду предстоящее совещание.

– Тогда не забудьте про нас, Андрей Петрович, – умоляюще выдохнул Арефий, преданно глядя на него.

– А как же я могу забыть о вас! – улыбнулся тот.

– Большой будет человек, – задумчиво проговорил Клим, глядя вслед удаляющемуся офицеру.

– Почему это будет? – обиделся за Андрея Петровича Арефий. – Почетный член самой Академии наук, уголь нашел в наших краях, а какое подобрал место для Росса в Калифорнии, и, будучи потомственным дворянином, строил его с топором в руках наравне со всеми и затем превратил в неприступную крепость. А начальником скольких экспедиций был! А как с ним разговаривает Александр Андреевич? Уважительно! Ты же не хуже меня знаешь, как он может разговаривать, если чего не так, – Клим, усмехнувшись, утвердительно кивнул головой. – А начальника кругосветной экспедиции в заливе Святого Франциска, когда тот стал придираться к Кускову, сказывают, отделал так, что тот, бедняга, даже побоялся сунуть свой нос в Новоархангельск. То-то, Климушка, а ты говоришь «будет» – он уже сейчас человек с большой буквы, уважаемый всеми.

* * *

Андрей Петрович вошел в кабинет главного правителя, приветствуя того отданием воинской чести, приложив два пальца правой руки к треуголке. Среди присутствующих выделялся Подушкин, тоже одетый в военную форму, но уже в морскую. Улыбающийся Баранов встал навстречу.

– А и вправду красавец! Настоящий герой! – обращаясь к своим помощникам, воскликнул Александр Андреевич. – То-то он навел страху на несчастного Коцебу!

– У нас, Александр Андреевич, получается не совещание, а прямо-таки военный совет, – с некоторой долей скептицизма заметил слегка шокированный Андрей Петрович.

– А почему бы и нет? Многие ли видели вас, русских офицеров, в воинской форме здесь, в Новоархангельске? Но сами вы, и я это точно знаю, не оденете ее, разве что в случаях, не требующих отлагательства, как, например, при встрече с Коцебу в заливе Святого Франциска в присутствии испанцев. Однако поселенцы должны помнить, что среди них есть люди, отмеченные особыми знаками отличия Российской империи. А я как руководитель должен заботиться об авторитете своих помощников, поднимая тем самым в глазах подчиненных и свой, – не обращая внимания на промелькнувшие нотки осуждения в словах Андрея Петровича, назидательно изрек главный правитель.

«Еще один урок по управлению подчиненными», – отметил про себя Андрей Петрович.

Когда все расселись по своим местам, Баранов встал и уже привычным для всех тоном открыл деловую часть совещания.

– Оказавшись без поддержки нашего правительства после провала попытки колонизации Гавайских островов, мы вынуждены пока, – подчеркнул он, – отказаться от территориальных приобретений к югу от наших владений. Ведь с потерей плацдарма на Гавайях, к великому сожалению, теряет всякий смысл и идея колонизации Южного острова Новой Зеландии, хотя результаты экспедиции под руководством Андрея Петровича по обследованию этих земель выглядят весьма и весьма многообещающими.

Поэтому теперь наши взоры должны быть обращены на север. Там, в тундровой зоне Северной Америки, находятся нетронутыми большие запасы пушнины северной лисицы, или песца. Наша задача – освоить эти северные территории Аляски.

– Но у нас ведь нет практически никаких сведений об этом обширном районе! – озабоченно заметил осторожный Кусков.

– Это не совсем так, – парировал Баранов. – Экспедиция Коцебу, зимовавшая в заливе, носящем теперь его имя, обосновала там заимку и получила от эскимосов, местных аборигенов, ценные сведения как о численности песца, так и о способах его добычи. По мнению его спутников, это перспективный район промысла.

В связи с этим я думаю послать туда свою экспедицию, возглавлять которую будет Андрей Петрович. У него большой опыт по этой части. Однако перемещаться по тундре можно только зимой на собачьих упряжках, так как летом она практически непроходима. Сейчас начало лета, и можно начать подготовку к экспедиции с тем, чтобы через год выехать в залив Коцебу, где и будет ее основная база. Кроме того, за это время необходимо обработать материалы экспедиции в Новую Зеландию. Вы согласны с таким планом работ, Андрей Петрович?

«Он уже не спрашивает моего согласия. Это что-то новое. К чему бы это?» – несколько удивленно подумал он.

– В принципе да, – без особого энтузиазма почти официальным тоном ответил Андрей Петрович, – но оставляю за собой право внести свои коррективы, если таковые возникнут.

Все присутствующие настороженно взглянули на него – что-то новое и непривычное появилось в его голосе. Ведь он всегда с энтузиазмом воспринимал подобные предложения. Не ускользнуло это и от Баранова.

– Конечно, Андрей Петрович, это ваше право, – сдержанно подтвердил он.

«В чем дело? Или я допустил ошибку, безапелляционно взвалив на него, не спрашивая его мнения, столь трудное и рискованное предприятие? Наверное, так оно и есть, – сделал нелицеприятный для себя вывод Баранов. – Старею, одним словом…» – тяжко вздохнул Александр Андреевич, злясь на себя.

* * *

А слухи самого разного толка доходили до Петербурга почти с самого начала существования Российско-Американской компании. Так, например, капитан Ратманов, служивший под командой Крузенштерна в первом кругосветном плавании на шлюпе «Надежда» и бывший на Камчатке, имел якобы случай узнать о многих злоупотреблениях в поступках компанейских поверенных в Америке и на Алеутских островах, которые, по его мнению, надлежало бы пресечь. Однако граф Румянцев парировал ему на его замечания: «Иван был на пиру, а Марья рассказывает», – отмечая то обстоятельство, что Ратманов писал об этом, не быв в компанейских селениях, о которых господин Лисянский, бывший там, говорил совсем иное.

Противоречивых слухов было множество, но среди них были и очень тревожные, связанные якобы с наличием у ряда поселенцев сепаратистских настроений по отделению американских колоний от России, которые вроде бы разделял и их главный правитель. Срочно же вернувшийся в Кронштадт лейтенант Лазарев, капитан «Суворова», подтвердил их. А в правящих кругах очень хорошо помнили о казацкой вольнице, обосновавшейся совсем рядом, на южных границах империи, и бывшей постоянным источником смуты.

Поэтому в Петербурге в срочном порядке шла подготовка новой кругосветной экспедиции на шлюпе «Камчатка» под начальством Василия Михайловича Головнина. Этот опытный капитан уже побывал в Русской Америке в 1807 году на шлюпе «Диана», когда у него сложились самые теплые отношения с ее главным правителем Барановым. Как раз с одним из офицеров «Дианы» Андрей Петрович и переслал в Петербург шкуру медведя, добытого у Медвежьего Ручья, в подарок своему батюшке. Однако теперь Головнину предстояла совсем иная миссия. Он получал соответствующие инструкции и полномочия по инспекции деятельности Баранова в должности главного правителя Русской Америки.

Корабль уже был полностью готов к плаванию, однако его отплытие все откладывалось и откладывалось.

А тем временем Головнин получал все новые и новые инструкции. На последней аудиенции император сказал: «Ты имеешь редкий случай сказать своему государю правду; я часто употребляю несколько месяцев, чтобы узнать истину о том, что делается около меня, но за 13 тысяч верст я не имею никакого на то способа; я надеюсь, что ты известишь меня откровенно о всем, что происходит в селениях нашей Американской компании, о которой я слышал много худого».

Таким образом, Головнин стал доверенным лицом императора Александра I.

* * *

Жизнь в Новоархангельске шла своим чередом, но все резко изменилось, когда в его гавани отдал якорь шлюп «Камчатка», и Головнин предъявил Баранову свои полномочия по инспекции его деятельности в качестве главного правителя Русской Америки. У его ближайших помощников это не вызвало особого беспокойства, так как Хлебников, лучше других знавший состояние дел в администрации, уверил Подушкина и Андрея Петровича, что особых замечаний по хозяйственной деятельности главного правителя быть не должно, в то время как Кусков находился в Россе. Они небезосновательно предполагали, что ревизия связана, в первую очередь, с убытками, понесенными Компанией при попытке колонизации Гавайских островов.

И действительно, после самой тщательной и длительной ревизии Баранов из всего своего многомиллионного хозяйства не смог отчитаться только лишь за бочонок рома. Мало того, оборот колонии достигал не четырех миллионов восьмисот тысяч рублей, как предполагалось, а семи миллионов. Все облегченно вздохнули.

Поэтому решение Головнина вопреки результатам ревизии все-таки отстранить Баранова от занимаемой им должности вызвало в Новоархангельске всеобщее недоумение. Стало очевидным, что решение об его отставке было принято в Петербурге заранее, еще до отплытия «Камчатки» из Кронштадта. Естественно, возникал вопрос – почему?

Соратники Баранова пришли к выводу, что веской причиной расправы с главным правителем могли быть дошедшие каким-то образом до Петербурга слухи о бродивших среди ряда поселенцев настроениях по отделению колонии от России. Но выяснить, кто конкретно мог донести о них в столицу империи, не представлялось возможным. Попытка же неподчинения решению Головнина исключалась, так как, во-первых, двое из помощников Баранова были офицеры, верные присяге, а, во-вторых, в гавани Новоархангельска рядом с «Камчаткой» стоял корабль «Кутузов», перешедший в подчинение начальника кругосветной экспедиции, то есть того же Головнина.

Настроение у всех было удручающее. Из почты, пришедшей с «Камчаткой», которая до этого побывала в Петропавловске и в Павловской гавани на острове Кадьяк, Андрей Петрович узнал, что его батюшка серьезно приболел, хотя в своем письме и хорохорился. Но тем не менее сквозь строк проскальзывало его желание увидеть сына до, возможно, уже близкого исхода. А Фаддей Фаддеевич, посетивший как-то его родителей, уже откровенно писал, что Петр Иванович ушел со службы и большую часть времени проводит в постели, слушая попугая Андрюшу, и очень тоскует по нему, своему сыну.

Андрей Петрович прекрасно понимал, что с отставкой Баранова делать в Русской Америке ему было больше нечего, так как будущего у нее, о котором они мечтали, уже не будет. По тем же причинам решил покинуть Русскую Америку и лейтенант Подушкин.

Когда же стало известно, что Головнин, оказывается, получил указание не только отстранить Баранова от должности главного правителя, но и доставить его в Петербург, возмущению поселенцев не было предела. Как же так? Человек, двадцать восемь лет управлявший русскими поселениями в Америке, при котором они достигли своего расцвета, и обеспечивший увеличения оборота Компании до семи миллионов рублей, подвергается столь унизительному оскорблению? Поэтому Головнин счел за благо как можно быстрее покинуть Русскую Америку.

Баранов, находившийся в подавленном состоянии, был доставлен на «Кутузов». Его сопровождали верные соратники Андрей Петрович и Подушкин. В то же время сын Баранова, креол Антипатр, был для доставления в тот же Петербург взят пассажиром уже на «Камчатку» под недремлющее око самого Головнина. Опасался, видимо, доверенный императора поместить вместе на одном корабле отца и сына, да еще в компании с его ближними энергичными помощниками. Не дай бог, как бы чего не вышло…

Но по пути в Кронштадт сильный духом, энергичный и предприимчивый человек, перед которым трепетали могущественные вожди индейских племен, не смог перенести выпавшей на его долю несправедливости и скончался у острова Ява, одного из островов Индонезии, на семьдесят втором году жизни. Так закончил свой жизненный путь выдающийся руководитель и организатор Русской Америки, потомственный дворянин Александр Андреевич Баранов, стараниями которого она достигла своего расцвета и могущества.

 

Глава XVI

Искушение

Андрей Петрович с замирающим сердцем постучал тяжелым медным кольцом по медной же дощечке в калитке высоких, добротно сработанных ворот. Не услышав чьих-либо шагов, настойчиво и громко постучал еще несколько раз.

– Кто это там еще ломится? – раздался недовольный голос человека, привыкшего к почтению посетителей этого дома. – Куда спешишь, как на пожар? Погодь, – продолжал ворчать тот, – сейчас отворю.

Звякнула щеколда, и у дворника округлились от испуга глаза. Он сорвал с головы шапку, поклонился в пояс и так и попятился, приветствуя молодого барина. А Андрей Петрович, не обращая на него внимания, широким шагом направился к высокому крыльцу, украшенному затейливой резьбой, взбежал на него и ногой нетерпеливо распахнул массивную дверь. Дворник же, глядя ему вслед, мелко крестился: «Кажись, пронесло!..»

Прислуга, выскочившая на шум, чуть не попадала при его виде на колени, а матушка, всплеснув руками, подбежала к нему и повисла на шее.

– Вернулся, соколик наш ненаглядный! – причитала она, пытаясь сквозь слезы радости рассмотреть лицо своего милого Андрюшеньки. – А мы с батюшкой столько слез пролили, дожидаясь тебя! – никак не могла успокоиться она, осыпая его лицо поцелуями, а немного придя в себя, легонько подтолкнула. – Иди, родимый, к батюшке, порадуй его, заждавшегося, – и, спохватившись, уточнила, – он лежит в своем кабинете на диване.

Андрей Петрович как был в дорожном платье, так и метнулся к кабинету. Петр Иванович привстал с ложа и со слезами на глазах молча протянул к нему руки. Андрей Петрович порывисто обнял его большое, бывшее когда-то могучим, тело, содрогавшееся от рыданий.

– Слава Богу,… Андрюшенька,… успел-таки… вернуться! – запинаясь от душивших его спазм, только и промолвил батюшка.

– Ты это о чем? – с тревогой спросил Андрей Петрович, отстраняясь.

– Это потом, – слабо махнул рукой Петр Иванович, несколько успокоившись. – Иди, приведи себя с дороги в порядок, а к столу я выйду сам.

А в это время в комнату Андрея Петровича дворовые все несли и несли тщательно упакованные тюки и связки каких-то бумаг, которым, казалось, и не было конца. Матушка в недоумении и в то же время с чисто женским любопытством спросила:

– Это, Андрюшенька, часом, не твое ли приданное?

– Нет, матушка, это мои личные вещи, книги, дневники и путевые заметки, – успокоил ее сын.

* * *

Сам не сам, но Петр Иванович, поддерживаемый слугой, занял свое место во главе стола. Андрей Петрович, привыкший видеть батюшку сильным, можно даже сказать, могучим мужчиной, твердой рукой управлявшим своим большим хозяйством, даже несколько растерялся. Перед ним сидел согбенный старик с седой щетиной на небритом лице, но с добрым светом в уже несколько водянистых глазах. У него сжалось от жалости сердце, и только теперь до него дошел смысл слов, сказанных батюшкой при встрече. «Время не щадит никого, даже самых сильных, – пронеслось у него в голове, – и в самом деле оно, похоже, идет к неотвратимой развязке».

А матушка в это время пытливо вглядывалась в лицо своего Андрюшеньки. «Уехал из дома почти юношей, а вернулся мужчиной. И сколько же ему, ненаглядному, пришлось испытать лишений? – с материнской жалостью думала она, разглядев чуть заметные складки у краев его губ. – Это ничего, всякое в жизни бывает, зато в доме появился молодой хозяин, мужчина, полный сил, – утешила она себя, – теперь-то хозяйство не пойдет по миру. Он его еще и приумножит», – с гордостью за сына подумала она.

Ели молча, лишь изредка перебрасываясь незначительными фразами. Все понимали, что впереди их ждет длительный разговор. Сколько всего произошло за эти шестнадцать долгих лет! И после трапезы они перешли в уютный кабинет Петра Ивановича.

– Вот это зверь! – удивленно воскликнул Андрей Петрович, только сейчас заметив распростертую на полу медвежью шкуру. – А когти, когти-то каковы?! Никак не думал, что он так огромен. Даже когда тащил его с Арефием по Медвежьему Ручью, – не мог никак успокоиться он. – Не зря же боцман «Ермака» так восхищался им.

– А нам эта шкура тем более была в диковину, не меньше попугая Андрюши, как назвала его матушка. Сколько же знатных и именитых людей Петербурга приходили посмотреть на нее, прослышав о шкуре чудо-медведя в нашем доме! Медведя, добытого тобой аж на самой Аляске! – с гордостью произнес Петр Иванович, любовно глядя на сына.

– А я как увижу ее, так и крещусь, так и крещусь… Страсть-то какая! И как только ты, Андрюшенька, решился подстрелить этого идола? Ведь батюшка-то нашел две дырочки от пуль на его шкуре, – не смогла не поделиться своими женскими впечатлениями матушка.

– Не смог свалить его одним выстрелом, – оправдывался Андрей Петрович, – уж больно велик оказался.

– А ты не очень рисковал, сынок? – задним числом заволновался Петр Иванович.

– Да нет, не очень. Рядом же был Арефий, мой спутник. Так я из его ружья и добил зверя.

Батюшка сел в свое любимое кресло, Андрей Петрович – в другое, а матушка присела рядышком с ним на стул с высокой спинкой. И Андрей Петрович начал свою долгую исповедь, не спеша рассказывая о своей одиссее. Петр Иванович внимательно слушал, не потеряв, слава Богу, светлости разума, и, слегка постукивая пальцами по столу, впитывал в себя рассказ сына, сопереживая перипетии его необычной судьбы. Матушка же только слегка вскрикивала при очередной коллизии его приключений, утирала платочком набежавшую слезу и с благоговением смотрела на батюшку и сына, так горячо любимых ею мужчин, наконец-то вместе сидевших в их отчем доме. А что ей, сердешной, было еще нужно?..

Когда же он дошел до рассказа о Новой Зеландии, то, извинившись, вышел в свою комнату. Вернувшись через некоторое время, поставил на стол рисунок натуралиста Георга Вильгельма, вставленный в рамку. Петр Иванович близоруко всматривался в него и, когда матушка подала ему очки, заключил:

– Серьезный мужчина. Кто же он?

– Главный вождь племени маорийцев, аборигенов Новой Зеландии. Умнейший человек. Я был у него в гостях, и художник написал этот портрет во время наших переговоров.

– Хорошо, весьма искусно написано. Дорогая память о твоих путешествиях, Андрюша.

И пока Андрей Петрович заканчивал рассказ о своих приключениях, матушка неотрывно смотрела на рисунок, дивясь виду вождя с короной из перьев на его голове и любуясь своим ненаглядным Андрюшенькой. «И куда же занесла тебя, мой милый, твоя судьбинушка? И где же ты только не побывал, соколик мой?..» – причитала она про себя.

– Ты доволен годами, проведенными в дальних странах? – после некоторой паузы спросил Петр Иванович.

– Конечно, батюшка! Я все это время жил полноценной жизнью среди людей, далеких от столичного чинопочитания и лести перед сильными мира сего. Там всё – и твое место в обществе, и отношение к тебе окружающих – решали только твои способности и заслуги. Я прошел там такую жизненную школу, о которой не мог и мечтать. Конечно, большую роль в моих успехах в Русской Америке сыграли и образование, получение которого ты мне обеспечил, и опыт службы в гвардии. Я, таким образом, начинал там не с чистого листа. Но я приобрел там то, чего не смог бы приобрести здесь, в Петербурге: свободу личности, самоутверждение и уважение к самому себе. Я научился быть твердым в своих поступках и уметь отвечать за них. Научился руководить людьми, которые выполняли мою волю не за страх, а за совесть, на понимании своего места и меры ответственности перед теми, с кем делали общее дело. Я действительно очень доволен тем, как прожил эти долгие годы. – Андрей Петрович сделал паузу и извинительно улыбнулся. – Хотя в полной мере понимаю, как вам не хватало, чтобы я был здесь, рядом с вами, мои дорогие. Простите меня! Простите великодушно…

Петр Иванович просветленно посмотрел на него. Он гордился своим сыном за заслуги перед Компанией по освоению новых земель, сведения о которых просачивались в сановный Петербург через Главное правление Российско-Американской компании, куда Баранов регулярно присылал отчеты о действиях администрации Русской Америки, в которых не раз отмечал смелые и решительные поступки гвардейского поручика.

– Извиняться тебе перед нами не за что – у каждого своя дорога в жизни. И я рад за тебя, Андрюша, очень рад! Ты действительно прошел большую жизненную школу. Но не кажется ли тебе, – осторожно спросил он, – что после всего этого тебе будет не так-то легко войти в столичную жизнь со всеми ее пороками, о которых ты только что говорил?

«Милый мой батюшка, я так рад, что ты в здравом уме и по-прежнему печешься обо мне, как и в былые годы», – с благодарностью подумал Андрей Петрович.

– Я уже думал об этом и притом неоднократно. Поэтому я бы хотел посоветоваться с тобой, – несколько стесняясь, сказал он, затрагивая очень щекотливую для всех тему. – Как ты смотришь на то, чтобы я подал в отставку с военной службы?

Матушка от неожиданности так и всплеснула руками, почти со страхом глядя на батюшку, прекрасно зная его отношение к Преображенскому полку. Ведь с ним была связана почти вся его жизнь, в нем он дослужился до премьер-майора, то есть был в полку вторым офицером после командира, что обеспечивало ему положение человека, близкого ко двору. Да и Андрюшеньку он записал в полк чуть ли ни с малолетства. Почему тот и начал службу уже с капрала, как в свое время и Александр Васильевич Суворов.

Однако Петр Иванович не вспылил, как ожидалось, а задумался.

– А чем ты, Андрюша, в этом случае думаешь заниматься? – вопросом на вопрос ответил он.

– Первое время буду готовить к изданию свои дневники. Должен получиться неплохой материал. Затем думаю написать книгу о приключениях поручика гвардии в дальних странах. На все это уйдет несколько лет. Но я ведь все-таки почетный член Петербургской академии наук и имею неплохой опыт руководства несколькими экспедициями, так что можно будет в будущем что-то решить и в этом плане.

– Но ведь, судя по всему, на это потребуются не только годы, но и значительные, с моей точки зрения, финансовые расходы, – осторожно намекнул Петр Иванович.

– Безусловно, но об этом можешь не беспокоиться. За время службы в Российско-Американской компании я сколотил целое состояние. Это ведь не служба офицером в полку, пусть даже и в гвардейском, – не мог, пользуясь случаем, не подковырнуть он батюшку. – У меня было довольно солидное денежное содержание, которое несколько раз повышалось. Кроме того, я получал экстраординарные суммы за успешно проведенные под моим руководством экспедиции, в то время как мои расходы были весьма незначительными, ибо большую часть времени я проводил в экспедициях, проживая, так сказать, на казенный счет. Так что теперь я вполне обеспеченный человек с достаточно большими финансовыми возможностями.

Было видно, как озабоченность на лице Петра Ивановича сменилась просветлением. Он был явно рад финансовой самостоятельности сына, позволяющей ему зарабатывать средства на свое существование и далеко не безбедное. А это очень беспокоило его в последнее время.

– Ну что же, Андрюша, поступай, как считаешь нужным. Спасибо, что попросил совета, но, как я понял, ты в них больше не нуждаешься. Голова у тебя, слава Богу, на месте, чему я очень и очень рад! – и он осенил его крестным знамением.

Матушка же истово крестилась на икону в красном углу кабинета, благодаря Бога за то, что ее страхи оказались напрасными, и все так хорошо и удачно, по ее мнению, устроилось.

– Что-то мы совсем забыли про Андрюшу, как назвала попугая матушка, – напомнил Андрей Петрович, с нетерпением ожидая встречи со своим старинным другом, который, как знал он из писем, был жив и здоров.

– Ой! – только и воскликнула матушка, заспешив из кабинета.

Когда клетка была торжественно водружена на стол, Андрей Петрович сдернул покрывало. Попугай встряхнулся, узнав знакомую обстановку, а затем, склонив голову набок, молча уставился на него своим, по определению Фаддея Фаддеевича, наглым взглядом.

– Ну что, так и будем молчать, дружок? – напряженно спросил Андрей Петрович, не очень-то уверенный, что тот узнает его через четырнадцать долгих лет.

Попугай встрепенулся, быстро переместился по жердочке в его сторону, и, подняв хохолок, четко произнес:

– Андрюша, поручик гвардии!

– Узнал, шельмец! – прослезился батюшка. – Он ведь так разборчиво давно не говорил, правда, матушка?

А та только кивала в знак согласия головой, вытирая набежавшие от счастья слезы. Андрей Петрович просунул через прутья клетки палец, и попугай тут же схватил его клювом, опять склонив голову на бок.

– Здравствуй, здравствуй, дружище! Давненько мы с тобой не виделись! – удовлетворенно приговаривал он. – Дай-ка я тобой полюбуюсь, красавец ты мой ненаглядный!

А попугай тем временем теребил его палец, перехватывая клювом и склоняя голову с бока на бок.

– Вот бестия, – умилялся Петр Иванович, – сколько лет прошло, а помнит своего хозяина. Видать, тоже не раз вспоминал тебя вместе с нами, осиротевшими.

Матушка уже почти рыдала, давая выход накопившейся за эти годы тоски по сыну и тревоги за него. Андрей Петрович осторожно вынул палец из клюва попугая и нежно обнял ее.

– Андрюша хороший! Андрюша хороший!.. – вдруг вдохновенно затараторил как бы оживший заново попугай.

Андрей Петрович вопросительно посмотрел на батюшку, тогда как матушка прямо-таки сжалась в его объятиях.

– Да это матушка научила его на мою голову! – раздосадованно воскликнул Петр Иванович. – Как будто делать ей было больше нечего! – гневно глянул он на нее.

– Ай да матушка! Настоящий дрессировщик! Дай-ка я гляну на тебя! – восхищенно воскликнул Андрей Петрович. – Надо же, сама научила говорить попугая! – не мог успокоиться он. – Хотя, надо отдать ему должное, Андрюша способный ученик.

Петр Иванович с некоторой опаской поглядывал на сына – не притворяется ли, чтобы выгородить перед ним свою матушку? Да вроде бы нет, восхищается искренне. Ну и слава Богу! Вроде как обошлось…

– Большое тебе спасибо, сынок, за твое бесценное «говорящее письмо», – с какой-то нежностью в голосе, не свойственной ему прежде, проникновенно произнес Петр Иванович. – Сколько долгих лет мы с матушкой, замирая, слушали его, вспоминая о тебе. И сколько слез выплакали, не счесть. Но нам всегда казалось, что ты рядом с нами, а не на самом краю света. Еще раз спасибо тебе, Андрюша.

А матушка, обнятая сыном за плечи, благодарно уткнулась в его широкую, уже далеко не юношескую, грудь.

* * *

– Не забудь только, Андрюша, обновить после моей кончины родословную нашего рода, который далеко не последний в России, – озабоченно наказывал сыну Петр Иванович. – Ты же, как я понял, хочешь стать вроде бы как литератором?

– А ты все о своей кончине, батюшка! Не рано ли? – недовольно буркнул Андрей Петрович.

– В самый раз, Андрюша, в самый раз. Подходит мое время, подходит, себя-то не обманешь, – смиренным голосом молвил Петр Иванович. – А ты себя зря не тревожь, не печалься. Всему свое время, сынок. Ты же это не хуже меня знаешь.

Теперь они часто беседовали в его кабинете. Петр Иванович лежал на диване, положив голову на высоко взбитые подушки, а Андрей Петрович садился у его изголовья. Говорил в основном батюшка, давая родительские наставления или вспоминая прожитые годы. Изредка заходила матушка, чтобы принести квасу и поправить подушки у батюшки. Она прямо-таки благоговела перед ними, видя мирно беседующих отца и сына, и, выйдя из кабинета, истово крестилась на образа в дорогих окладах.

– Род-то наш древний, – начал Петр Иванович вводить в родовые тайны наследника, – но возвысился он при Иване IV, Грозном. Пращур наш был с ним еще в Александровской слободе, а затем красовался на коне с собачьей головой, притороченной к седлу, усмиряя непокорных бояр во времена опричнины. А после новгородского погрома, учиненного царем, был обласкан им, получив во владение значительный земельный надел там же, на Новгородчине. Уже в Смутное время его сын примкнул к князю Пожарскому и участвовал в изгнании поляков из Москвы, получив за это именьице на Владимирщине. На Земском соборе, избиравшем нового царя, поддержал кандидатуру Михаила Романова, своего земляка, и после его избрания на престол расширил свое родовое имение под Костромой за счет земель князей Мещерских, стоявших за противника Романовых.

С тех пор все Шуваловы отбывали дворянскую повинность на воинской службе. Твой дед, Иван Шувалов, участвовал в заговоре гвардии против Петра III, приведшем на престол Екатерину II, и тем самым присовокупил к своим владениям имение в Тверской губернии. И хотя Шуваловы в титулованную аристократию так и не пробились, но тем не менее стали не последним родом в России. Конечно, с владениями Шереметевых, Строгановых или, к примеру, хотя бы Долгоруких им не сравниться, но и их земельные наделы не могут не вызывать уважения…

– Выходит, батюшка, наши предки сколотили состояние не столько воинскими заслугами, сколько участием в монархических усобицах? – хитровато улыбнулся Андрей Петрович.

Петр Иванович внимательно и изучающе, словно видел его впервые, посмотрел на сына.

– Ты не иронизируй, Андрюша, – мягко сказал он. – Чтобы сколотить состояние, как выразился ты, за счет ратных дел, им надо было бы быть по меньшей мере воеводами. А это ох как не просто, поверь мне. Потому-то они и добивались всего своим разумением.

Возьмем, к примеру, тебя, Андрюша, как представителя рода Шуваловых. Если бы ты не ушел с Крузенштерном в кругосветное плавание, то непременно бы участвовал в Отечественной войне с Наполеоном и дослужился бы, может быть, и до полковника, если бы, не дай бог, не сложил свою голову где-нибудь под Бородиным или Малоярославцем, – и Петр Иванович истово перекрестился, приподнявшись левой рукой над подушками. – Ну и что, получил бы ты за свои подвиги тысячи червонцев?

– Десятки тысяч, батюшка, – скромно поправил отца Андрей Петрович.

– Как так?! – словно ослышавшись, недоверчиво посмотрел он на сына, но увидев на лице того лукавую улыбку, понял, что это правда, и вдохновился еще больше. – Нет, конечно. В лучшем случае Георгия, что, разумеется, тоже не так уж и плохо. А вот за время службы в Российско-Американской компании ты сколотил целое состояние. И к тому же немалое, – уточнил он, прикинув что-то в уме. – И не столько своим геройством, сколько головой и умением. Вот так-то, Андрюша… – и в изнеможении откинулся на подушки.

И Андрей Петрович возражать не стал – у батюшки своя правда, свое понимание жизни…

– Управляющие имениями, – продолжал наставлять отец сына, – вроде бы и регулярно пересылают деньги, но, боюсь, без хозяйского догляда воруют, обирая холопов. А это очень опасно, потому как могут довести их до разорения, лишив нас доходов. Посему прошу тебя, Андрюша, как войдешь в наследство, не спеша объедь имения и разберись с их делами на месте. У тебя после отставки времени на эти дела будет более, чем предостаточно. Не откладывай, прошу тебя, это на потом, до лучших времен. Это очень и очень важно, поверь мне. Мне, к сожалению, сделать это было уже недосуг из-за немощности. А тебе, почитай, будет в самый раз.

Если же обнаружишь где произвол, принимай смелые решения, не сюсюкайся с ними, ибо единожды преступивший свои обязанности будет и впредь поступать так же, – и он обессилено откинулся на подушки. – Это закон жизни, Андрюша, и не нам его менять, – добавил Петр Иванович уже чуть слышно.

Андрей Петрович понял, как это волновало батюшку. Ведь значительно приумножить наследство он так и не смог, но почти все доходы от него, за исключением лишь затрат на приличествующее их положению приданное для своих дочерей, скрупулезно накапливал в банке, так как оплачивать все расходы на содержание имений и своей семьи он мог за счет службы. Тем самым он смог значительно увеличить родовые активы. Батюшка прямо не просил его об этом, но, видимо, очень хотел, чтобы его наследник поступал именно так же. Поэтому он и встревожился, узнав о намерении сына покинуть военную службу, приносившей если и не такой уж большой, но зато постоянный доход. Однако, узнав о его финансовых успехах, успокоился.

– Не забывай и о сестрах. Они хоть и замужем за достойными и вполне обеспеченными мужчинами, но в жизни всякое бывает. В случае крайней необходимости можешь воспользоваться и банковскими активами. Они, собственно говоря, для этого и предназначены. В общем, ты станешь главой рода со всеми вытекающими отсюда правами и обязанностями. Помни об этом и будь же достоин этого почетного звания.

– Я понимаю это, батюшка.

– Тем не менее ты должен знать, что пока были силы, и я боялся, что ты не успеешь вовремя вернуться домой, мной были подготовлены подробные инструкции для тебя по тем вопросам, которые мы уже оговорили. Они лежат в верхнем левом ящике письменного стола в запечатанном пакете, и матушка предупреждена об этом. Имей это в виду и изредка заглядывай в них – это как бы мое духовное завещание.

Так постепенно Петр Иванович вводил своего наследника в курс родовых проблем, о которых ранее предпочитал не распространяться, видимо, следуя проверенной временем мудрости, что всему, мол, свое время.

* * *

Как-то Петр Иванович был по его желанию общими усилиями посажен во главе стола в гостиной, так как обычно он принимал пищу в постели. «Предстоит, наверное, важный разговор», – предположил Андрей Петрович. И не ошибся. После того как была убрана посуда и прислуга покинула гостиную, Петр Иванович внимательно посмотрел на сына.

– Тебе, Андрюша, уже сорок лет, и пришло время подумать и о наследнике. Что ты думаешь по этому поводу?

«Ну вот, кажется, и подошло время сообщить им о том, чего они пока еще не знали. Ведь я не писал им об этом в своих подробных письмах – не хотелось тревожить заочно», – признался он себе.

– Вообще-то у меня уже есть сын.

Матушка всплеснула руками и чуть не лишилась чувств, а Петр Иванович напряженно смотрел на сына, ожидая подробностей. Сделав паузу, пока матушка пришла в себя, Андрей Петрович продолжил:

– Ему сейчас около шести лет. Его мать – дочь вождя большого племени, то есть по-европейски будет герцогиня или княжна, – он улыбнулся, увидев, как матушка при этих словах с удовлетворением закивала головой. – Зовут сына Андрэ, как звали и меня в индейском селении, значит, по-нашему будет Андрей Андреевич.

– А как выглядит его мать, как ее зовут? – с чисто женским любопытством спросила матушка.

– Это очень милая, преданная и нежная девушка, которая не требовала от меня ничего, кроме любви. Все индейцы очень уважали ее. А зовут ее Малоннела, но я с ее согласия звал ее Маня.

– Малоннела, – как эхо, повторила матушка. – Красивое имя. Маня, Маша, Мария, – перебирала она синонимы женских имен, – тоже хорошо.

Наконец, справившись с волнением, вступил в разговор Петр Иванович.

– Но ведь это незаконнорожденный сын, не так ли, Андрюша? – очень осторожно спросил он.

– По нашим законам – да, так как мы с Малоннелой не обвенчаны. А по законам индейского племени Андрэ вполне законный мой сын. Когда я в последний раз покидал индейское селение, то перед всем племенем объявил его сыном русского дворянина и в подтверждение этого вручил ему свою офицерскую шпагу.

Петр Иванович удовлетворенно кивнул головой, подтверждая благородный поступок сына, а матушка запричитала:

– Внучек ты мой, кровинушка моя, и никогда-то я тебя не увижу, не обниму, не расцелую. Остался ты, соколик наш, на чужбине, в далеких краях…

И слезы бежали по ее щекам.

– Хватит голосить, мать! – впервые после возвращения сына жестко оборвал он жену. – Слезами делу не поможешь, – и задумался. – А возможны ли какие-либо варианты, Андрюша?

– Многие русские поселенцы женятся на девушках из индейских селений, и местные священники проводят обряд крещения их детей в храме. Да что далеко ходить, если у главного правителя Русской Америки Баранова сын Антипатр – креол и вместе с тем дворянин, который с нами прибыл сюда, в Петербург.

Я много думал над этим вопросом и пришел к выводу, что Андрэ лучше все-таки остаться в Калифорнии. Он ведь креол и в силу этого резко отличается по внешнему виду от местных индейцев, но относится к местной элите и со временем будет вождем своего племени, а его индейская кровь, смешанная с нашей кровью, позволит ему добиться многого. Моя же шпага будет надежным гарантом в жизни и ему, и его потомкам. К тому же Малоннела заботливая и умная мать, немного говорящая по-русски, сумеет дать ему достойное воспитание. Так что пусть наш род пустит корни в далекой Калифорнии. Тем более что правитель поселения и крепости Росс коммерции советник Иван Александрович Кусков в курсе моих местных семейных проблем.

А мне, видимо, все-таки придется жениться, хотя я и не горю по этому поводу особым желанием, ибо после Малоннелы мне действительно будет очень трудно наладить семейную жизнь с другой женщиной здесь, в Петербурге. Но, как ни крути, законный наследник для продолжения нашего рода по мужской линии действительно нужен.

– Ты правильно рассудил, Андрюша. Пусть все так и будет, – удовлетворенно заключил Петр Иванович, довольный тем, что столь щекотливый вопрос, тревоживший его, благополучно разрешен.

* * *

Андрей Петрович выбежал на крыльцо – от ворот шел флотский офицер в форме капитана 2-го ранга. Перепрыгивая через ступеньки, сбежал навстречу ему, и друзья горячо обнялись.

– Здравствуй, Фаддей, дружище!

– Здравствуй, Андрюша! С возвращением! Бесконечно рад видеть тебя в полном здравии здесь, в Петербурге.

– А ты, я вижу, здесь тоже времени зря не терял, – намекнул тот, глядя на эполеты друга, бывшие уже с бахромой, что указывало на штаб-офицерский чин их хозяина. – Успел-таки, шельмец, обойти меня по воинскому чину.

– Не только здесь, но и на Черном море, – в тон ему ответил сияющий Фаддей Фаддеевич. – А с чином все в порядке. Ведь не зря же твой батюшка еще тринадцать лет тому назад предрекал мне чин адмирала. Так что для выполнения его предсказания осталась самая что ни на есть малость. Кстати, как его здоровье?

– Пойдем к нему. Он тебе будет очень рад, – не отвечая на вопрос друга, предложил Андрей Петрович.

Они вошли в кабинет. Петр Иванович, увидев Фаддея Фаддеевича, так и просиял.

– Рад видеть вас, дорогой Фаддей Фаддеевич, да еще в новом чине! От всей души поздравляю! А вот Андрюша собирается выйти в отставку с военной службы, – слабым голосом, как бы жалуясь, произнес Петр Иванович, совсем по-детски надув уже побелевшие губы.

У Андрея Петровича защемило сердце. «Слабеешь прямо на глазах, батюшка… Неужели ты был прав, предчувствуя приближение неизбежного конца? – с тоской подумал он. – А я ведь сейчас запросто мог бы быть с экспедицией в тундре на Аляске, не случись отставки Баранова», – ужаснулся он от этой неожиданно пришедшей на ум мысли.

– Ну и правильно делает, – ничуть не удивился Фаддей Фаддеевич. – Ведь его однокашники по полку после Отечественной войны, наверное, уже как минимум полковники. Кто, конечно, пережил Бородинское сражение, – запнувшись, уточнил он, зная, что гвардейские полки понесли там большие потери. – А Андрей Петрович ведь теперь большой ученый, так что у него уже своя, совсем другая дорога в жизни.

– Спасибо вам на добром слове, Фаддей Фаддеевич! – облегченно вздохнул Петр Иванович. – Андрюша ведь тоже так считает… – и, слабо кивнув головой, устало закрыл глаза.

* * *

Друзья обосновались в комнате Андрея Петровича. На письменном столе громоздились кипы тетрадей, блокнотов и прочих бумаг, исписанных неровным почерком, в большей своей части карандашом. Увидев вопросительный взгляд Фаддея Фаддеевича, пояснил:

– Мои дневники, путевые заметки и всякие разные памятки, накопившиеся за шестнадцать лет. Вот и пытаюсь все разобрать, систематизировать по каким-нибудь признаком, но, честно говоря, голова кругом идет. Думал, что сделаю это довольно быстро, а теперь понял, что для этого потребуется длительное время. И еще хотел бы поблагодарить тебя, Фаддей, за то, что высказался перед батюшкой в поддержку моего решения покинуть военную службу.

– А за что, собственно говоря, благодарить? – удивился тот. – Я всего-навсего сказал то, что думал на самом деле. Просто наши мнения совпали, вот и все. А как они могли не совпасть, дружище? – лукаво посмотрел он на Андрея Петровича. – Мы разве когда-нибудь с тобой по-разному мыслили? Нет, конечно. То-то и оно!

Тут он обратил внимание на рисунок Георга Вильгельма, стоявший в рамке на столе.

– Хорош! Очень хорош, путешественник! – уважительно воскликнул Фаддей Фаддеевич, не скрывая некоторой доли зависти. – И где же ты отыскал этого столь экзотического вождя туземцев?

– В Новой Зеландии, где был начальником экспедиции по поручению Баранова, – уже с некоторой долей гордости ответил Андрей Петрович.

– Куда же тебя только не носила нечистая сила?! – дружески улыбнулся Фаддей Фаддеевич. – И не надоело тебе мотаться по дальним странам? – со скрытым подтекстом спросил он, пытливо вглядываясь в лицо друга.

– А как же это может надоесть?! – искренне удивился тот наивности вопроса.

– Ну-ну! – загадочно улыбнулся капитан 2-го ранга и стал внимательно перебирать лежащие на столе бумаги, бегло пробегая их глазами.

– И что же ты собираешься делать с этим богатством? – полюбопытствовал он.

– Думаю, во-первых, упорядочить и подготовить к изданию свои путевые заметки, а затем приступить к написанию приключенческой книги, посвященной этой же тематике. То ли повести, то ли романа. В общем, что получится, там будет видно.

Фаддей Фаддеевич с бесовскими искорками в глазах посмотрел на него.

– А у меня есть другое предложение…

– ???

– Дело в том, что я в качестве начальника экспедиции скоро отправляюсь в кругосветное плавание.

– От всей души поздравляю тебя! – воскликнул обрадованный этой новостью Андрей Петрович, и глаза его заблестели, что, конечно, не ускользнуло от пристального взгляда Фаддея Фаддеевича.

– Спасибо, Андрюша! Отплываем из Кронштадта на двух шлюпах. «Востоком» буду командовать я, а «Мирным» – лейтенант Лазарев. Ты должен знать его, так как он служил на компанейском корабле «Суворов», который посетил Новоархангельск то ли в 1814-м, то ли в 1815 году.

– Лазарев, Лазарев… Не тот ли, на которого я обратил внимание только потому, что ему на вид было лет тридцать, а он ходил вроде бы всего-навсего только в мичманах?

– Он самый. Дело в том, что он, еще не окончив Морской корпус, был командирован на английский флот гардемарином, и в течение пяти лет непрерывно бороздил воды всех океанов, приобретя бесценный опыт дальних плаваний. Потому-то и не преуспел пока в чинах. Но очень грамотный и деятельный моряк. Я уже давно присматривался к нему. В общем, как принято говорить официальным языком, перспективный флотский офицер.

Так вот, целью нашей экспедиции является максимальное проникновение к южной приполярной зоне и открытие неизвестных земель. Ты же знаешь, что Джеймс Кук во время своего Второго кругосветного плавания пытался обнаружить антарктические земли и в 1773 году первым в истории мореплавания пересек Южный полярный круг, но все три его попытки пробиться дальше на юг закончились неудачей. Сплошные полярные льды неизменно преграждали ему дальнейшее продвижение вперед, и он вынужден был отказаться от дальнейших поисков, так нигде и не встретив земли.

По окончании плавания Кук высказал предположение о существовании Южного континента или земли значительных размеров только в районе Южного полюса, в местах, недоступных для плавания. Потому-то непререкаемый авторитет Кука и стал как бы барьером для дальнейших поисков антарктических земель.

Однако ничто не вечно под луной, и по инициативе передовых русских мореплавателей, и в первую очередь Крузенштерна, было принято решение об организации экспедиции в Южный Ледовитый океан для отыскания возможно существующего там материка или земель больших размеров. Возможно, нам повезет больше, чем знаменитому английскому мореплавателю, и мы все-таки найдем этот самый материк. Ты же понимаешь, Андрюша, что это будет значить для всего цивилизованного человечества?! – тот кивнул головой, сглотнув ком, застрявший в горле. – Это будет не просто очередным географическим открытием. Это будет переворотом в понимании сущности планеты по имени Земля, – и улыбнулся. – Что-то понесло меня в высшие материи. Но в то же время осталась ведь самая малость – всего-навсего отыскать эти неведомые земли, – и он уже откровенно рассмеялся над своими рассуждениями. – Хотя, – задумчиво произнес он, – кто его знает, все может быть…

В эту экспедицию предполагается включить нескольких ученых от Петербургской академии наук, в связи с чем возникла необходимость координации их работы. И тут я как руководитель экспедиции и вспомнил о тебе, зная, что ты вот-вот должен вернуться из Русской Америки. Поэтому и предлагаю тебе должность в качестве моего заместителя по, так сказать, ученой части, в то время как Михаил Петрович Лазарев будет заместителем по общим вопросам. Ну и как ты, Андрюша, относишься к этому моему предложению? – с надеждой в голосе заключил Фаддей. – Ведь, честно говоря, другого ученого на этой должности я просто и не вижу.

Андрей Петрович ошалело смотрел на него.

– Ты искуситель, Фаддей, злостный и коварный искуситель! Ты слишком хорошо знаешь меня – разве я могу отказаться от такого предложения?! Но, к сожалению, есть обстоятельства гораздо более веские, препятствующие принятию твоего весьма лестного предложения. Ты же видел состояние моего батюшки. Разве я могу, разве я имею право покинуть его в столь трудный для него час?! Я просто не могу быть предателем. Хотя, – подумав, тихо добавил он, – всегда можно найти оправдание любому предательству.

Фаддей Фаддеевич печально и в то же время с гордостью смотрел на друга. «Дай Бог, чтобы у меня были сыновья, достойные подражания ему», – вдруг подумал он.

– Кроме того, – несколько подумав, добавил Андрей Петрович, – я обещал батюшке по его просьбе после вступления в наследство объездить наши имения, чтобы навести там порядок. А для этого тоже потребуется время.

– Можно подумать, что тебе для этого нужно будет объехать чуть ли не пол-России? – усмехнулся собеседник.

– Почти. Хотя наше родовое имение находится в Костромской губернии, но есть еще имения и во Владимирской, и в Тверской, и в Новгородской губерниях.

– Ну и ну! – неподдельно удивился Фаддей Фаддеевич. – Ты же будешь настоящий богатей, когда вступишь в наследство! А вот у моего отца есть только одна-единственная мыза в Эстляндии, – честно признался он.

– Стало быть, ты выходец из мелкопоместных дворян? Ну, прямо как светлейший князь Потемкин-Таврический или, к примеру, адмирал Федор Федорович Ушаков, – не преминул подковырнуть друга Андрей Петрович. – Но не менее удачливый, – уточнил он, улыбаясь.

Между тем Фаддей Фаддеевич, не обращая внимания на товарищеские подначки Андрея Петровича, явно испытывал неловкость перед другом, и отвел глаза в сторону.

– Извини меня, Андрюша, это может показаться кощунственным и не совсем достойным для дворянина, но мне почему-то кажется, что ты все-таки успеешь принять участие в экспедиции, – и уже открыто взглянул на него.

Их взгляды встретились, и они оба поняли смысл сказанного.

– Поэтому я все-таки зарезервирую для тебя место своего ученого заместителя, – твердо сказал капитан 2-го ранга. – Не может столь достойный человек, коим является мой друг, не принять участия в таком неординарном предприятии. Во всяком случае, – уточнил он, – не должен в это не верить.

Друзья обнялись, как бы подтверждая этим объятием все сказанное и недосказанное, но и без слов понятное им обоим.

И уже выходя из комнаты, Фаддей Фаддеевич неожиданно спросил, оглянувшись на письменный стол:

– А как ты, Андрюша, все-таки думаешь назвать свое будущее литературное произведение, которое, зная твои способности, будет не менее увлекательным, чем твои скитания по дальним странам?

Опешивший от неожиданности Андрей Петрович собрался наконец-то с мыслями.

– Ты уже сам, Фаддей, дал ответ на свой вопрос, не подозревая об этом. Рабочее, если так можно выразиться, название моей будущей книги может выглядеть примерно так: «Приключения поручика гвардии в дальних странах» или что-то в этом роде, – и он поднял на друга взгляд, засветившийся внутренним светом творческого человека, много размышлявшего до этого над этим, казалось бы, простым вопросом.

– Прекрасное название. И главное – отражает сущность повествования. – А затем вдруг широко улыбнулся внезапно пришедшей на ум мысли. – А ведь, между прочим, у него же может быть и не менее достойное продолжение. Тебе так не кажется, Андрюша?

И оба рассмеялись, как бы отбрасывая прочь возникшую было в их отношениях напряженность. Их дружба прошла на прочность еще одно не очень простое испытание. Теперь они были уверены, что если судьба вновь сведет их вместе, то они будут верны своей многолетней дружбе при любых обстоятельствах. Это была дружба, проверенная годами, уже не тех молодых людей, которые были увлечены романтикой дальних путешествий, а зрелых мужчин, много повидавших и переживших за прошедшие годы.

И если Фаддей Фаддеевич страстно желал, чтобы его друг оказался рядом с ним в трудные для него времена, которые он явственно предвидел с высоты своего жизненного опыта, то Андрей Андреевич молил Бога, чтобы это непременно бы так и случилось.

* * *