Жизнь русской колонии в Бизерте можно было определить одним словом – ожидание. Ожидание краха Русской эскадры. Это в равной степени относилось и к остаткам экипажей кораблей, и к населению лагерей беженцев, оставшемуся в них.

Степан Петрович не спеша, со знанием дела, разлил шампанское по фужерам. Утомленные ласками, но счастливые от близости друг с другом, они сидели за столом в гостиной их «гнездышка». Ольга Павловна накинула свой неизменный пеньюар, муж же восседал в домашнем халате, купленном ею после фиаско с пеньюаром. Приобретая халат, она с досадой укоряла себя: «Себе так сразу же, как только Степа арендовал флигель, добыла самый лучший пеньюар, который только смогла найти в Бизерте, а о любимом так и не соизволила позаботиться».

– Ну что, Оля, давай попробуем охладить наш пыл этим замечательным напитком, – улыбнувшись, предложил он, подняв фужер.

– С удовольствием, Степа! Уже в который раз мы с тобой совершаем этот «обряд», который стал уже традиционным, и тем не менее каждый раз я благодарю судьбу за встречу с тобой.

– А ты, между прочим, рискуешь, вознося своего возлюбленного, – усмехнулся тот.

– Это чем же? – озадаченно посмотрела она не него.

– Да тем, что он может возгордиться, посчитав, что ему нет равных среди мужчин, – с бегающими чертиками в глазах пояснил тот.

– И это я слышу от мужчины, с которым прожила более полутора десятка лет! – рассмеялась она и нежно поцеловала его в щеку. – Я не рискнула поцеловать тебя в губы, так как в этом случае нам бы уж точно пришлось выпивать этот наш замечательный напиток уже выдохшимся, – лукаво сказала она с сияющими от счастья глазами.

– Ты, Оля, исключительно тонкий психолог! – рассмеялся и он.

Чокнувшись фужерами, они не спеша осушили их.

– Ты знаешь, о чем я подумал?

Та внимательно посмотрела на него, женским чутьем почувствовав перемену в его настроении.

– Мы вот здесь с тобой наслаждаемся тишиной и покоем уединения как следствием нашего финансового благополучия. Правда, благополучия, достигнутого не мной лично, – вздохнув, уточнил он, – а за счет накоплений, созданных несколькими поколениями моих предков. А в это же время подавляющее большинство моих товарищей по несчастью ломает голову над тем, как выжить в это лихолетье со своими семьями. Я имею в виду тех, кто еще остался на эскадре. А как приходится выкручиваться тем, кому пришлось покинуть ее? Честно говоря, даже не представляю… Вот, к примеру, ты лишилась работы из-за того, что «Добычу» с ее операционной продали итальянцам. И это практически не отразилось на нашем семейном бюджете. – Ольга Павловна быстро глянула на него: «Уж не шутит ли?» – В то время как для других семей, – с горечью продолжил он, – это стало бы чуть ли не трагедией. Ты же сама говорила мне об этом. Ведь так?

Та согласно кивнула головой. «Как же сильно развито в нем чувство справедливости, – благодарно подумала она. – Казалось бы, живи себе в свое удовольствие, если уж так повезло. Так нет же, его мучают мысли о других, оказавшихся в более тяжелом положении».

– Я понимаю тебя, Степа. Но давай быть справедливыми хотя бы перед самими собой. Ведь все те, о ком ты говоришь, оказались в столь тяжелом положении не по своей же вине. Кроме того, как мне стало известно из разговоров на «Георгии», многие из покинувших эскадру и членов их семей как-то устроились: кто на общественных работах, кто в госпиталях, мастерских, аптеках, а кто кассирами и счетоводами в различных бюро и даже на электростанции. Так что не все уж так безнадежно, как тебе кажется.

Степан Петрович благодарно посмотрел на нее.

– Ты, наверное, права. Недавно я получил письмо от моего бывшего инженера-механика.

– От Николая Кирилловича? – заинтересованно спросила та, оживившись.

– От него самого, – улыбнулся он. – Запомнила, стало быть, этого галантного лейтенанта?

– А как же, – усмехнулась Ольга. – У тебя на «Гневном», как мне помнится, мужланов среди офицеров вроде бы как не было.

– Спасибо на добром слове, дорогая, – усмехнулся Степан Петрович. – Я же ведь специально подбирал на свой миноносец офицеров именно по этому критерию.

– Не заводись, Степа! – примирительно сказала Ольга Павловна. – В экипаже твоего миноносца действительно были достойные офицеры. Но ты, как мне помнится, хотел что-то сказать о письме инженера-механика?

– Извини, Оля, но во мне, видимо, гипертрофически развито чувство собственника, – рассмеялся тот, – если так реагирую только об одном упоминании тобой нашего общего знакомого, да к тому же еще и моего подчиненного, – иронически заметил он, на что та лишь снисходительно улыбнулась. – А Николай Кириллович пишет о том, что уже освоился в песчаной пустыне на юге Туниса.

– А как же его семья? – ужаснулась та.

– К счастью, он холост. А ты что, не знала об этом или уже забыла? – осуждающе вскинулся он, подозрительно глянув на супругу.

– Тебе, Степа, явно не идет роль Отелло, – укоризненно сказала Ольга Павловна, – а мне бы, признаюсь, очень не хотелось оказаться на месте Дездемоны, тем более что я не имею привычки ронять свои платочки. Да к тому же еще и со своими вензелями, – уже откровенно рассмеялась она.

Тот же обнял ее:

– Поступок мавра, конечно, отвратителен, но с точки зрения уязвленного мужского самолюбия вполне оправдан. – Ольга Павловна инстинктивно отшатнулась, с явным беспокойством глянув на него. – Но я же, как ты, конечно, знаешь, ничуть не страдаю комплексом этого несчастного ревнивца, – успокоил он ее.

– Почему же это «несчастного»?

– Да потому что я-то всего-навсего нормальный ревнивец, – рассмеялся Степан Петрович, довольный своим каламбуром.

Ольга Павловна только покачала головой, услышав столь озадачившее ее «чистосердечное» признание самого близкого ей человека, не считая, разумеется, детей и родителей.

– Тем не менее, несомненно, что Шекспир очень даже хорошо знал то, о чем писал. В рамках морали того времени, разумеется, – уточнил тот и, считая этот «профилактический» вопрос исчерпанным, вернулся к прерванному разговору: – И как мне представляется, Николай Кириллович еще не скоро обзаведется семьей.

– Почему, Степа? Ведь он же далеко уже не мальчик.

– Потому, Оля, – назидательным тоном пояснил он, – что мужчина, правильнее сказать, уважающий себя мужчина заводит семью только тогда, когда будет уверен, что сможет обеспечить ее как минимум безбедное существование. А до тех пор должен удовлетворять свои физиологические потребности любыми другими доступными для него возможностями.

– Борделями, что ли? – с вызовом спросила та, уязвленно глянув на супруга.

– Почему же только борделями? – непонимающе посмотрел он на нее. – Я же, кажется, сказал «любыми другими доступными для него возможностями», – и хохотнул: – Ведь мы же с тобой, кстати, еще задолго до венчания довольно успешно удовлетворяли наши эти самые физиологические потребности.

Ольга Павловна смущенно улыбнулась:

– Так ведь это же, Степа, по любви… – А затем уже чуть слышно уточнила: – Да еще, какой любви!

– А я ведь и имел в виду это как один из возможных вариантов, – улыбнулся и он, а затем, считая эту тему исчерпанной, продолжил: – Именно поэтому Николай Кириллович, разумеется с моей точки зрения, пока и не должен будет торопиться с женитьбой.

Ольга Павловна задумалась.

– А как скоро, по-твоему, он сможет сделать это?

– Я, поверь мне, не оракул, хотя Николай Кириллович и благодарит меня в своем письме за то, что я по его же просьбе списал его с корабля.

– Это почему же? – искренне удивилась та. – Ведь офицеры, как правило, дорожат службой на эскадре.

– Ты права, Оля. Просто ему по знакомству, разумеется, подвернулась вакантная должность геодезиста.

– Геодезиста?! – удивленно воскликнула Ольга Павловна. – Но ведь он же имеет образование инженера-механика, а это, как мне кажется, довольно разные специальности. Или я не права?

– Права, конечно, права, Оля. В связи с этим я вспомнил один поучительный случай из моего детства. – Та же с видимым интересом глянула на него, радуясь возможности узнать еще одну «тайну» его жизни. – Однажды, когда я еще до поступления в Морской корпус учился в третьем классе гимназии, отец как-то поинтересовался моими успехами по арифметике. И, узнав о том, что по этому предмету я имею довольно посредственные знания, был крайне удивлен. Когда же я объяснил ему, что упустил, мол, несколько правил, которые, дескать, и не позволяют мне успешно усваивать дальнейший материал, он, как сейчас помню, назидательным тоном сказал: «Если зайца сечь, он будет спички зажигать!» Этот урок отца я запомнил на всю жизнь. А мораль его проста: хочешь чего-то добиться в жизни – проявляй упорство. Вот, собственно, и весь ответ на твой вопрос.

– Да, Степа, правильно говорят, что жизнь прожить – не поле перейти… Человек ко всему может приспособиться, чтобы выжить. Но ведь одного выживания для человека мало! – горячо воскликнула она.

– Согласен с тобой. А вот попробуй заманить пряником этих обездоленных людей, добровольно покинувших свое Отечество, назад, в большевистский «рай»!

– Ты, как всегда, прав, Степа. Свобода для человека дороже всяческих материальных благ.

Тот задумчиво посмотрел на нее:

– Это, к сожалению, не всегда так. Ведь из любого правила всегда бывают исключения. И именно поэтому некоторые готовы пожертвовать своей свободой ради приобретения, как ты сказала, «всяческих материальных благ», – презрительно усмехнулся он, а затем заметил: – Однако зачастую дело бывает не только в этих самых «благах».

– Так в чем же тогда еще? – недоуменно спросила Ольга Павловна.

– В удовлетворении амбиций. А это, заметь, для уязвленного самолюбия жаждущих власти и признания мнимых заслуг отдельных людей – великая движущая сила. И теперь представь себе, что двадцатисемилетний младший офицер, то есть помощник командира роты, переметнувшись к большевикам, как по мановению волшебной палочки становится командующим армией, а затем и фронтом. Каково?!

– Не может быть! – неуверенно заметила та.

Степан Петрович снисходительно усмехнулся ее наивности:

– Очень даже может быть, Оля. Я имею в виду Михаила Тухачевского, между прочим, дворянина. Хотя, – усмехнулся он, – и вождь большевиков Ленин тоже был дворянином, что, между прочим, не мешало ему с помощью верного Дзержинского* беспощадно уничтожать представителей дворянского сословия как враждебный делу коммунизма класс. А сколько было еще подобных ему перебежчиков? Думаю, что не так уж и мало. Хотя ради справедливости должен отметить, что большинство офицеров русской армии, так называемых военных специалистов, по определению большевиков, были просто мобилизованы ими, когда Троцкий*, будучи председателем Реввоенсовета Советской республики, решился наконец-то использовать их знания и опыт для усиления Красной армии, потерпевшей ряд серьезных поражений на фронтах Гражданской войны. Но, разумеется, под неусыпным контролем комиссаров-большевиков.

– Но ведь это же были армейские офицеры, – как за спасительную соломинку ухватилась та.

– Не скажи… – вздохнул он, а затем пристально глянул на супругу, как бы прикидывая про себя, стоит ли говорить ей об этом или нет. И все-таки решился: – Да что там далеко ходить, когда старший брат нашего командующего эскадрой Беренса был в девятнадцатом-двадцатом годах командующим Красным флотом…

Глаза Ольги Павловны наполнились слезами:

– Господи, да что же это такое делается, Степа?!

– Это называется гражданской войной, Оля, самой беспощадной и бессмысленной, когда зачастую брат идет против брата, а сын против отца, – тяжко вздохнул тот.

Та же смотрела на него широко открытыми глазами, полными ужаса. А затем, тряхнув головой, словно сбрасывая эти тяжкие мысли, с каким-то внутренним подъемом, удивившим Степана Петровича своей неожиданностью, произнесла:

– Если бы ты знал, Степа, как же я рада, что чаша сия минула вашу семью!

Тот согласно кивнул головой:

– Андрюше ведь после октябрьского переворота тоже предлагали доброхоты из Центробалта перейти на сторону большевиков, но он, разумеется, отказался, предпочтя стать эмигрантом.

– А как же могло быть иначе! – торжествующе воскликнула Ольга Павловна.

Степан Петрович улыбнулся ее энтузиазму и снова наполнил их фужеры шампанским. Затем поднял свой:

– Мы с тобой, Оля, к счастью, не на митинге, хотя надо отметить, что эти вопросы волнуют не только нас с тобой. А посему давай-ка утолим нашу жажду общения друг с другом иным, проверенным веками, способом. Я думаю, ты не будешь против этого?

Ольга Павловна сразу же вспыхнула, тут же позабыв о только что так взволновавшем ее разговоре:

– Да как же я могу быть против твоего предложения, дорогой ты мой человек?! Только при условии, что утолим ее лишь частично. – Степан Петрович вопросительно посмотрел на нее. – Ведь не зря же мы уединились с тобой в нашем благословенном «гнездышке», и у нас с тобой ведь еще очень и очень много времени, – плутовато улыбнулась она.

– Принимается, дорогая, – не менее плутовато улыбнулся и он. – У нас с тобой еще действительно уйма времени.

– Именно так, дорогой ты мой! – с готовностью подтвердила она. – У нас с тобой действительно еще уйма времени… – как заклинание повторила Ольга Павловна.

* * *

Остававшиеся на кораблях моряки продолжали нести свою, теперь уже вдвойне нелегкую, службу. Ведь надо было содержать в порядке вооружение и многочисленные механизмы. Зачастую это приходилось делать и офицерам, так как матросов не хватало. Надлежало также осуществлять текущий и доковый ремонт.

Продолжался и неизбежный процесс передачи кораблей и судов Русской эскадры в военно-морской флот Франции, которая, в свою очередь, продавала их другим государствам.

* * *

Эскадру облетела волнующая новость: русские офицеры затопили канонерскую лодку «Грозный».

А дело было так. В ночь с 26 на 27 февраля 1923 года мичман Петр Рукша, выпускник Морского корпуса 1917 года, ревизор* канонерской лодки, вместе с мичманом Павлом Непокойчицким, его однокашником по корпусу, вахтенным офицером «Грозного», открыли кингстоны*, чтобы не отдать судно французам для продажи.

Командующий эскадрой контр-адмирал Беренс был вызван морским префектом, вице-адмиралом Эксельмансом, сделавшим ему заявление, в котором указал, что поступок мичманов нельзя назвать иначе, как преступлением. Преступлением не только в отношении эскадры, но и французского правительства, давшего ей приют.

– Суда эскадры, – продолжил он, – находятся в Бизерте согласно условию, заключенному между французским правительством и главнокомандующим Русской армией Врангелем, выведшим эти суда из России. Поэтому не только мичманы, но и адмиралы не имеют права без нарушения самых элементарных основ дисциплины вводить в это соглашение свои поправки. Честь флага, на которую ссылаются мичманы, поддерживается поведением лиц, плавающих под этим флагом, а не фактом покупки или продажи кораблей.

Вышеназванные лица не могли не знать, что продажа части судов производится с целью покрытия расходов по содержанию остальных, имеющих боевое значение. Своим преступлением они показали отсутствие понятия о дисциплине и совершенно превратное понятие о долге, за что и понесут заслуженную кару.

И действительно, оба мичмана были арестованы французскими властями и отправлены в Тулон. Там они были обвинены в принадлежности к коммунистам и в связи с этим подлежали высылке в Советскую Россию со всеми вытекающими для них последствиями.

Степан Петрович тут же телеграфировал об этом Андрею Петровичу в Париж, чтобы тот подключил к этому делу Союз офицеров, а уже затем написал ему подробное письмо.

Озабоченный чрезвычайным происшествием, он решил собрать совещание командиров миноносцев, чтобы обменяться с ними мнениями по этому, волновавшему всех офицеров эскадры, вопросу.

Собравшиеся на верхней палубе «Гневного» командиры миноносцев живо обменивались мнениями по поводу затопления канонерской лодки «Грозный» ее офицерами. Затем к назначенному командиром дивизиона времени спустились в командирскую каюту.

Степан Петрович сразу же отметил, что на лицах командиров уже не было видно отпечатка напряженной сосредоточенности, характерной для предыдущих совещаний, посвященных восстанию матросов в Кронштадте. «Похоже, что поступок мичманов “Грозного” не вызывает у них осуждения», – с удовлетворением отметил он.

– Господа командиры, я вызвал вас для того, чтобы обсудить чрезвычайное происшествие, произошедшее на эскадре. Хотя, – улыбнулся он, – судя по выражению ваших лиц, у меня уже нет особых сомнений в вашем отношении к нему.

Офицеры, переглянувшись, дружно заулыбались.

– Тем не менее, господа, я хотел бы услышать ваше мнение по этому вопросу, так как мне, так или иначе, придется докладывать командующему о настроении офицеров дивизиона эскадренных миноносцев. Надеюсь, вы понимаете мою озабоченность?

Улыбки исчезли с лиц командиров.

– Я не исключаю, что вы уже успели пообщаться между собой по этому вопросу, поэтому будет вполне достаточным, если один из вас доложит мне о вашем общем мнении.

Все, не сговариваясь, посмотрели на капитана 2-го ранга Кублицкого, командира «Пылкого», который был старшим среди них по выслуге. Тот встал со своего места.

– Формально мичманы Рукша и Непокойчицкий нарушили устав, приняв самостоятельное решение по затоплению канонерской лодки, не согласовав его с командиром корабля. Это, бесспорно, нарушение воинской дисциплины. И одной их молодостью оправдать это никак нельзя. Нельзя оправдать их поступок и ссылкой на честь Военно-морского флага. В то же время нам понятен их душевный порыв, связанный с продажей французами их боевого корабля. Это, как нам представляется, является их протестом против допущенной, с их точки зрения, несправедливости.

Таким образом, их поступок достоин осуждения, но ни в коем случае не должен быть подсуден военному трибуналу, тем более – французскому. И уж совсем абсурдно обвинение их в большевистских настроениях. С нашей точки зрения, это абсолютная чушь. Тем более что французское командование вообще склонно огульно объяснять все проступки русских моряков пресловутой «большевистской заразой». Это мы с вами, к сожалению, наблюдали с самого начала пребывания Русской эскадры в Бизерте. Ведь чего только стоило разоружение ее офицеров, – горько усмехнулся он.

Затем окинул взглядом своих боевых товарищей, подавленных недобрыми воспоминаниями.

– Надеюсь, Степан Петрович, что я правильно выразил мнение командиров миноносцев дивизиона.

Те дружно закивали головами.

– Спасибо вам, Алексей Иванович, за ваш краткий, но содержательный доклад. Теперь разрешите, господа командиры, высказать и свое мнение по этому, столь не простому вопросу, связанному с поступком офицеров «Грозного».

Во-первых, мы с вами должны быть благодарны правительству Франции, которое не только предоставило убежище Русской эскадре, последнему осколку некогда могучего Императорского флота Российской империи, но и обеспечило ее существование в течение двух с лишним лет. А, как известно, ее содержание осуществлялось за счет продажи части ее кораблей и судов, которое было оговорено соглашением с главнокомандующим генералом Врангелем. И это справедливо, ибо, мягко говоря, «за красивые глазки» никто содержать эскадру не будет. Как говорил управляющий нашим родовым имением, «нема дурных». – Командиры понимающе заулыбались, вспомнив и о своей былой жизни в имениях, оставленных ими в недоступном теперь для них Отечестве. – В итоге, несмотря на довольно скудное довольствие как офицерского состава, так и их семей, боевое ядро эскадры все-таки сохранено.

Офицеры согласно закивали головами.

– Во-вторых, меня, да, возможно, и не только меня, волнует возможность создания этим случаем прецедента, то есть основания для повторения подобного и в будущем. Одним словом, рецидива. А это, как понимаете, будет означать конец для эскадры, чего мы допустить никак не можем. Поэтому прошу вас, господа командиры, провести с офицерами, оставшимися на ваших кораблях, профилактическую работу по предупреждению подобных случаев в дальнейшем.

Вопросы есть?

– Разрешите, Степан Петрович? – поднялся старший лейтенант Манштейн, командир «Жаркого».

– Прошу вас, Александр Сергеевич!

– Нас интересует вопрос о будущем мичманов Рукши и Непокойчицкого. Можем ли мы, Степан Петрович, что-либо сделать для облегчения их участи?

Командир дивизиона улыбнулся:

– Я и сам много бы дал для того, чтобы узнать о будущем мичманов «Грозного». Во всяком случае, я дал знать об этом происшествии своему старшему брату, который находится в Париже и является руководителем морской секции Союза русских офицеров во Франции. Просил его также, пользуясь своими связями, сообщить об этом вице-адмиралу Кедрову, тоже находящемуся в Париже, и другим заинтересованным должностным лицам для принятия соответствующих мер. Так что теперь нам с вами остается лишь ждать дальнейшего развития событий.

– Вопросов больше нет? – окинул он взглядом молчаливо смотревших на него командиров. – Все свободны, господа офицеры!

* * *

Раздался стук в дверь каюты.

– Входите! – Ольга Павловна была удивлена тем, что почему-то непривычно стучали в низ двери. «Кто бы это мог быть?» – заинтересованно подумала она.

– Открой, пожалуйста, дверь, Оля! – раздался из коридора голос Степана Петровича.

Та подбежала к двери и, широко распахнув ее, была удивлена еще больше: перед ней стоял ее супруг с многочисленными свертками и коробками, прижатыми к груди.

– Ну и нагрузился же ты, однако! – радостно воскликнула Ольга Павловна, принимая у него часть его поклажи. – К чему бы это? – вроде бы небрежно спросила она, предвкушая, тем не менее, услышать в ответ что-то далеко не ординарное.

– Да просто так. Шел мимо магазина и решил прикупить кое-чего, чтобы порадовать тебя и Ксюшу, – в его глазах бегали веселые чертики. – Кстати, она еще в школе?

– В школе, в школе, но вскоре должна вернуться… – «на всякий случай» предупредила она, метнув тоже «на всякий случай» плутоватый взгляд на супруга, а затем умоляюще посмотрела на него: – Ну, не мучай же меня, Степа! В чем же все-таки причина твоей царской щедрости на самом деле?!

Степан, положив оставшиеся свертки на стол, обнял ее.

– Причина, Оля, великая! – У той тут же загорелись глаза. – Павлик успешно сдал вступительные экзамены и принят на математический факультет Сорбонны!

И протянул ей конверт с письмом сына.

Та, схватив конверт, ахнула и теперь уже сама горячо обвила его шею руками:

– Какое счастье, Степа! Спасибо Тебе, Господи, за это!

Тот усмехнулся:

– Как говорится, на Бога надейся, да сам не плошай! Просто у нашего с тобой сына светлая голова. Только-то и всего, дорогая.

Она, благодарно глянув ему в глаза, улыбнулась:

– Ведь не зря же говорят, что яблоко от яблони далеко не падает!

– Как мне помнится, – улыбнулся и он, – в процессе его появления на свет участвовал не только я один.

Ольга Павловна счастливо рассмеялась:

– Как говорит уже медицина, наследственные признаки передаются ребенку, как правило, от отца. Ведь именно мужчины, неоднократно рискуя в различных экстремальных условиях, борясь за выживание своего рода, вырабатывают, если так можно выразиться, новые положительные качества, которые затем закрепляются женщинами. И именно поэтому женщины – самые последовательные сторонники стабильности.

Степан Петрович усмехнулся.

– И не усмехайся, прошу тебя. Ведь не зря же на фермах для получения полноценного потомства держат племенного быка. Коров много, а бык-то, заметь, один. И именно племенной! А в результате – продуктивное потомство, – победоносно посмотрела Ольга Павловна на мужа. – Потому-то мы, женщины, предназначены лишь для воспроизводства подобного вам, мужчинам, потомства. И именно поэтому каждая женщина подсознательно мечтает иметь достойного отца для своих будущих детей, а не абы кого.

– Спасибо тебе за лекцию о наследственных признаках. Хотя должен отметить, что в этом вопросе не все так однозначно. А одного, кстати, быка держат на ферме из экономии – чего же это зря кормить лишних бездельников? Ведь именно так поступают и пчелы. – Ольга Павловна вопросительно посмотрела на него. – Дело в том, – пояснил он, – что когда после вылета матки из улья она будет, причем в полете, оплодотворена трутнями, то возвращается в него. За ней следуют и трутни, однако охранники не пускают их в улей. Те, конечно, упираются, но охранники, будучи меньше их по размерам, самоотверженно оттаскивают их от летка, как бы говоря: «Все, ребята, свое дело вы уже сделали, так что уж не взыщите – за так вас кормить никто не будет».

– И те, что, погибают?! – от волнения, по привычке прижав кулачки к груди, никак не желая верить в такую жестокость, спросила та.

– Конечно, – как о само собой разумеющемся ответил тот. – Жестоко, конечно, но зато рационально.

Ольга Павловна помолчала, обдумывая слова супруга, а затем, собравшись с мыслями, продолжила:

– И хотя на ферме оставляют только одного быка, но зато, как я уже отметила, самого племенного! – не сдавалась она.

Степан Петрович откровенно рассмеялся:

– А какой же смысл, спрашивается, держать какого-нибудь хилого производителя?! Ведь не зря же народная мудрость гласит, что от худого семени не жди доброго племени.

– Вот ты, Степа, тем самым и подтвердил мою, как ты выразился, теорию о наследственных признаках! – обрадованно воскликнула, чрезвычайно довольная его словами, Ольга Павловна.

Тот же скептически улыбнулся:

– Это просто еще раз подтверждает мою мысль о том, что качество приплода, если так можно выразиться, зависит от добротности обоих родителей. Ты же ведь не станешь отрицать, что бык-производитель осеменяет не каких-то там уродцев, а вполне развитых во всех отношениях коров с превосходной продуктивностью по надою молока? Во всяком случае, как мне представляется, у фермеров, заботящихся о своем хозяйстве, с головой в этом плане все должно быть в полном порядке.

Она же только смущенно улыбнулась, сраженная его неоспоримой логикой.

– К тому же, – продолжил Степан Петрович, – ведь не зря же сыновья монархов могли жениться лишь на дочерях коронованных особ. И именно поэтому Константин Павлович, брат императора Александра Первого, не имевшего наследников, после внезапной смерти того в Таганроге отрекся от престола в пользу своего младшего брата Николая, так как был женат на простой дворянке, в силу чего его дети не имели права престолонаследия. Что, кстати, и послужило формальным поводом для восстания декабристов в тысяча восемьсот двадцать пятом году.

Ольга Павловна теперь уже мило улыбнулась:

– Это твое доказательство, Степа, не имеет никакого отношения к наследственным признакам. Просто потомки монархов должны были воспитываться в условиях их будущего предначертания, которые могли обеспечить им лишь матери, с младенческих лет впитавшие в себя именно эти самые условия. Только и всего, как любишь говорить ты.

– Не все так просто, дорогая, – задумчиво сказал тот и вдруг улыбнулся: – То-то наша Ксюша, чем старше становится, тем все больше и больше становится похожей на тебя, красавицу.

– Ну, ты уж и скажешь, Степа! – зарделась та от похвалы мужа. – Тебя же ведь Господь тоже не обидел ни лицом, ни статью. Помню, как увидела тебя в первый раз на перроне железнодорожного вокзала во Владивостоке, так и все… – счастливо рассмеялась она.

Степан Петрович усмехнулся:

– В соответствии с твоей теорией наследственности, это заслуга не столько Господа, сколько моего родителя.

– С тобой невозможно не только спорить, но и говорить! – снова рассмеялась она. – Иногда и Ксюша как скажет что-нибудь эдакое, так не знаешь, что и ответить…

– Так и я о том же: одно другому не помеха. Ну, хорошо, Оля, пусть ученые разбираются с этим делом, – примирительно сказал Степан Петрович и улыбнулся: – Нельзя же, в конце концов, быть эгоистами и отнимать у них их хлеб насущный. Главное же для нас с тобой – это то, что Павлик – студент Сорбонны!

– Ты, как всегда, прав, Степа! – просияла та.

– А посему разбери мои пакеты и накрой стол до прихода Ксюши – пусть тоже порадуется…

– Это я мигом, можешь не беспокоиться! – засуетилась Ольга Павловна, еще раз благодарно глянув на супруга.

В коридоре раздались веселые детские голоса, смех и топот ног, а затем открылась дверь каюты.

– Ой, папа пришел! – радостно воскликнула Ксения, метнувшись к отцу.

И замерла, глянув на стол.

– Такую красоту я видела здесь, в Бизерте, лишь два раза: во флигеле дяди Андрея, который тот снимал в Бизерте, и на проводах Павлика во Францию! – призналась она, благодарно глянув на отца. – Это по какому же поводу такое изобилие, папа?

– По поводу поступления Павлика в Сорбонну! – торжественно произнес тот.

– Какое счастье! – просияв, воскликнула Ксения. – Вот здорово! – запрыгала она от радости. – Стало быть, не зря я молила об этом Всевышнего!

– Выходит, что не зря, Ксюша! – улыбнулся Степан Петрович при виде столь бурного проявления восторга у дочери. – А теперь прошу дам к столу! – улыбаясь, объявил он.

Когда отметили успех Павла, Степан Петрович достал из кармана мундира коробочку и молча положил ее на стол.

– Что это, папа? – у Ксении загорелись глаза.

– Посмотри сама, – разрешил тот.

Ксения тут же нетерпеливо открыла коробочку, и ее глаза радостно сверкнули:

– Вот это да!

Она вынула из коробочки прямоугольный, покрытый черной эмалью крест с белыми эмалевыми же полосками по краям. Наверху креста была нанесена белой эмалью дата 1920, внизу – 1922, а в середине – надпись: «Бизерта».

– Это знак, учрежденный Главнокомандующим генералом Врангелем в память пребывания Русской эскадры в Бизерте. Для тех же, кто находится в лагерях, вместо надписи «Бизерта» вписано наименование соответствующего лагеря, – пояснил Степан Петрович.

– Замечательный памятный знак! – отметила Ольга Павловна, взяв его у дочери, а затем вздохнула: – А известно ли что-нибудь, Степа, об офицерах, затопивших нашу канонерскую лодку?

– Известно, Оля, – посмотрел тот на супругу, с трепетом ожидавшую его ответа. – В военной тюрьме мичман Рукша пытался покончить с собой… – Ольга Павловна и Ксения ахнули. – Однако врачам удалось все-таки спасти ему жизнь. – Ольга Павловна истово перекрестилась. – А после вмешательства русских военачальников всех степеней, в том числе и из Союза русских офицеров, французские власти отменили свое первоначальное решение о предании их суду военного трибунала и согласились дать мичманам разрешение на выезд из Франции в Белград, столицу Королевства сербов, хорватов и словенцев.

– Спасибо Тебе, Господи! – чуть ли не простонала Ольга Павловна. – Ведь они же совсем еще мальчики…

– Мальчики, давшие воинскую присягу на верность Отечеству, – строго посмотрел на нее Степан Петрович.

– Потому и потопили русский корабль, чтобы тот не достался французам! – с вызовом произнесла она.

– Которые уже два с лишним года содержат Русскую эскадру, – в тон ей заметил Степан Петрович.

Ольга Павловна растерянно посмотрела на него:

– Ты что же, Степа, осуждаешь их поступок?!

– Нет, не осуждаю. Но я осуждаю попытки оскорбить страну, предоставившую нам убежище, прикрываясь квасным патриотизмом.

– И которая приютила не только нашу большую семью во главе с дедушкой, но и Павлика, дав ему возможность обучаться в самой Сорбонне, одном из лучших университетов Европы! – с вызовом заметила уже Ксения и в знак солидарности с отцом обняла его.

Ольга Павловна с грустью посмотрела на них: «Неужели я опять не права?»

– Но ведь так думают и говорят многие женщины на «Георгии», – пыталась оправдаться она.

– Это напоминает больше кухаркины разговоры, но только не жен флотских офицеров, – раздраженно заметил Степан Петрович. – Разговоры женщин, не видящих или не желающих видеть дальше своего носа. Мне, признаюсь, обидно за тебя, Оля. Ведь ты же всегда отличалась трезвым взглядом на любые, даже самые трудные обстоятельства, которые случались в нашей с тобой совместной жизни.

Ольга Павловна виновато опустила глаза, и в каюте повисла напряженная тишина, которую нарушил бодрый голос Ксении:

– Чего загрустили, дорогие мои родители?! Или забыли, по какому поводу мы собрались здесь?

Ольга Павловна благодарно посмотрела на дочь: «Как же все-таки остро переживает она даже самую малую размолвку между нами и всеми силами пытается сгладить ее!»

– Ведь как бы там ни было, – продолжила Ксения, – а Павлик-то все-таки поступил в Сорбонну! – и уже тихо, с тайной надеждой в голосе, добавила: – Хотя и сдается мне, что скоро мы все сможем увидеть его. Не так ли, папа?

Степан Петрович утвердительно кивнул головой:

– Так, Ксюша, так. Русская эскадра действительно доживает время, отпущенное ей историей. Ее остатки будут распроданы или, как, например, наш добрый «Георгий Победоносец», пущены на металлолом, – он тяжко вздохнул, а Ольга Павловна, как всегда в минуты волнения, прижала кулачки к груди. – А оставшийся на ней личный состав пополнит ряды беженцев. Вот так вот, дорогие мои. А мы в это время ломаем копья о целесообразности затопления какой-то там канонерской лодки, – с долей скептицизма сказал он, примирительно глянув на супругу.

И та облегченно вздохнула – размолвка с мужем, так тяготившая ее, благополучно миновала.

* * *

Роковой 1924-й. Именно в этом году мечта русских моряков снова увидеть родные берега окончательно стала несбыточной…

Командир миноносца поднялся на мостик «Гневного». Туда тут же пришел и старший офицер.

– Ну что, Степан Петрович, кажется, приехали?!

– Похоже на то, Владимир Аркадьевич. Если французы начали переговоры с Советами, то это непременно закончится признанием Францией Советского Союза. А это автоматически приведет к ликвидации Русской эскадры. Вот так… – Он чертыхнулся. – Надо же, французские правители, как огня боявшиеся «большевистской заразы», преспокойно ведут переговоры с «товарищами», и не просто ее носителями, а, по сути, с вождями ненавистных для них большевиков. И это после заявления премьер-министра Франции Клемансо на Версальской мирной конференции*: «России больше нет». Прямо-таки как в дурном сне.

– Воистину, мир сошел с ума, – вздохнул старший лейтенант. – То, что мы считали надежной опорой в нашей борьбе с большевистским нашествием, на самом деле оказалось мифом. Горько и обидно…

– Тем не менее все логично. Ведь мы же сами предполагали, что после подавления восстания матросов в Кронштадте большевики будут вынуждены изменить свою пресловутую экономическую политику военного коммунизма, оказавшуюся явно несостоятельной. И действительно, провозглашенная ими так называемая новая экономическая политика, основанная на частичном признании частной собственности, укрепила их позиции не только в самой России, но и в мировом сообществе. Короче говоря, они заставили мировые державы считаться с ними как с реально существующей силой.

– Сомнительно, Степан Петрович, чтобы большевики сами решились сделать шаг назад вопреки своей марксистской идеологии, – покачал головой старший офицер.

– Пожалуй, вы правы, Владимир Аркадьевич. Есть сведения, изложенные в письме моего старшего брата из Парижа, что правящие круги Антанты под давлением еврейских банкиров Уолл-стрит вступили в тайное соглашение с большевиками о торговле и сотрудничестве. И это как раз-то и подтолкнуло большевиков к принятию новой экономической политики в двадцать первом году после подавления восстаний матросов в Кронштадте и крестьян Тамбовской губернии под руководством Антонова*.

– Вот теперь-то все и становится на свои места! – удовлетворенно воскликнул старший лейтенант, довольный подтверждением своих предположений. – Ведь именно этого связующего звена как раз и не хватало для объяснения резкого, я бы даже сказал неприемлемого с точки зрения марксистской теории, изменения экономической политики большевиков.

Степан Петрович улыбнулся горячности своего помощника, а затем заметил:

– Полноте, Владимир Аркадьевич, у них просто не было другого выхода, чтобы удержаться у власти. А ведь мы, будет вам известно, уже упоминали на стихийно возникшем совещании командиров миноносцев по поводу восстания матросов Кронштадта об изворотливости большевиков. – Старший лейтенант понимающе усмехнулся. – Однако как бы то ни было, а нам с вами необходимо думать о том, как жить после спуска Андреевского флага на кораблях эскадры. У вас, кстати, есть какие-либо мысли по этому поводу?

Тот сморщился, как от зубной боли:

– Ведь мы же с вами, Степан Петрович, уже говорили на эту тему. Неужто забыли?

Командир согласно кивнул головой:

– Такое не забывается, Владимир Аркадьевич, – вздохнул он. – А может быть, вам с семьей поехать во Францию? – осторожно спросил Степан Петрович, боясь своим вопросом снова задеть больное место своего уважаемого помощника.

Старший офицер укоризненно посмотрел на него:

– На какие такие шиши, извините за выражение, Степан Петрович? И смогу ли я прокормить там свою семью? Я уж не говорю о ее достойном существовании. – И, вздохнув, пояснил: – Ведь у меня же кроме жены еще и две дочери.

– Поэтому вы и намерены остаться с семьей здесь, в Тунисе? – предположил тот.

– Другого выхода я просто не вижу, – честно признался старший лейтенант.

Командир задумался. Положение его помощника было явно незавидным. «Но что-то же надо делать? Ведь безвыходных положений не бывает, – мучительно думал он. – А может быть, сделаем так?» – и он, окрыленный пришедшей на ум спасительной, как ему показалось, мыслью, посмотрел на старшего лейтенанта, отрешенно смотревшего куда-то вдаль.

– Можно будет поступить следующим образом. – Старший офицер напряженно глянул на командира. – Как только появится подходящая вакансия, о которой я могу узнать у начальника штаба эскадры, с которым у меня сложились довольно близкие отношения, да и каюты наших семей находятся на «Георгии» по соседству, – улыбнулся он, – я сразу же предложу ее вам. Не зря же ведь наш инженер-механик в своем письме благодарил меня за то, что я списал его, правда, по его же просьбе, с «Гневного».

– Для меня это, Степан Петрович, признаться, новость, – озадаченно посмотрел тот на командира. – По его просьбе? – никак не мог поверить он, зная, как офицеры тяжело расстаются с эскадрой.

Командир, тем не менее, утвердительно кивнул головой.

– Но, если я не ошибаюсь, он устроился где-то на юге Туниса? – уточнил старший лейтенант.

– Совершенно верно, Владимир Аркадьевич, – улыбнулся про себя командир, видя его обеспокоенность. – Но наш лейтенант ведь холостяк, и ему, естественно, совершенно безразлично, где жить. Была бы только работа. А вот вам, человеку семейному, как я понимаю, необходима подходящая должность где-нибудь поблизости, во всяком случае, не в глубинке Туниса и уж тем более не в песках Сахары. Ведь так?

– Это было бы просто великолепно! – просиял тот и вдруг спохватился: – А как же вы, Степан Петрович, останетесь на миноносце без старшего офицера?! Ведь мы же еще раньше договорились с вами быть на «Гневном» до самого конца!

Тот улыбнулся, видя расстроенное лицо своего помощника.

– Меняются обстоятельства – меняются и решения. Это, извините, логика развития любого процесса. Ведь у меня, как вы знаете, или, во всяком случае, догадываетесь, будущее определено стараниями моего отца. У вас же, Владимир Аркадьевич, все как раз наоборот. А посему надо использовать все возможности, пока эскадра еще существует. – Тот согласно кивнул головой. – Тем более что на нашем миноносце есть еще один офицер, и я думаю, что Василий Иванович будет чрезвычайно рад в чине мичмана стать старшим офицером эскадренного миноносца, – рассмеялся командир.

– А вот в этом я ничуть не сомневаюсь, – с ревностными нотками в голосе согласился старший лейтенант.

– Никак ревнуете, Владимир Аркадьевич? – усмехнулся Степан Петрович.

– Есть немного – я же ведь все-таки офицер. Правда, пока… – потухшим голосом уточнил тот.

– Это не наша с вами вина, господин старший лейтенант! – строгим голосом упрекнул его капитан 1-го ранга, и тот сразу же принял положение «смирно» – сказалась годами выработанная привычка. – Все под Богом ходим… И прошу вас – не тянитесь передо мной. У нас же с вами далеко не официальный разговор, а беседа двух офицеров, обеспокоенных своим туманным будущим.

– Привычка, Степан Петрович, – стеснительно улыбнулся тот и тут же, видимо, решившись, спросил: – А можно мне будет рассказать о нашем разговоре, то есть беседе, – поправился он, – супруге? Вернее, о вашем предложении.

– Безусловно! Ведь жена в семье, как старший офицер на корабле, – улыбнулся командир. – Во всяком случае, у меня это именно так. А вообще-то бывают и отклонения, – усмехнулся он и вопросительно посмотрел на старшего лейтенанта.

Тот понимающе улыбнулся:

– У нас с Софьей Кирилловной те же самые отношения, что и у вас, Степан Петрович, с Ольгой Павловной.

– Ну и слава Богу! Буду, следовательно, зондировать у адмирала Тихменёва подходящую для вас вакансию.

– Спасибо за заботу, Степан Петрович! – дрогнувшим голосом поблагодарил тот.

– Пока не за что, Владимир Аркадьевич. Будет результат – непременно отметим его нашими семьями.

И у старшего офицера, не раз и не два бестрепетно смотревшего в лицо смертельной опасности, повлажнели глаза.

* * *

Когда Степан Петрович в очередной раз зашел в каюту на «Георгии», Ольга Павловна, тревожно глянув на него, сообщила, что Ольга Порфировна, супруга начальника штаба эскадры, просила передать ему просьбу адмирала встретиться с ним в неофициальной обстановке. А затем, видя его недоумение, пояснила:

– Причем встретиться именно здесь, на «Георгии». И как раз сегодня она предупредила меня, что Александр Иванович скоро тоже будет здесь же, в соседней адмиральской каюте. К чему бы это, Степа? – с тревогой в голосе спросила она.

Тот неопределенно пожал плечами:

– Так как инициатива исходит от него, стало быть, что-то интересует его в личном плане. Ведь и у адмиралов, как и у прочих людей, вполне могут быть и свои проблемы, – улыбнулся он. – В общем, как говорится, поживем – увидим. Так что не волнуйся. Как я понимаю, не предвидится ничего сверхординарного.

Ольга Павловна благодарно поцеловала его:

– А я, признаться, очень даже разволновалась, – призналась она. – Мало ли что…

– Эх, ты, моя пугливая девушка, – обнял он ее, – испугалась какого-то там адмирала. Правда, моего начальника, – подумав, уточнил Степан Петрович.

Та же лукаво глянула на него, приятно пораженная уже давно забытым обращением «девушка», а затем взгрустнула: «И куда же это вы делись, беззаботные годы юности?..»

– Не передергивай, Степа. Я же ведь испугалась вовсе не за себя, а за тебя, дорогой ты мой человек.

– И с каких это пор ты стала мыслить о нас с тобой как бы порознь? – притворно удивился тот. – Как будто то, что касается меня, уже перестало касаться тебя?

Ольга Павловна тревожно глянула на супруга, но, увидев веселых чертиков, бегавших в его глазах, успокоилась.

– Ну вот, наконец-то ты опять сел на своего любимого конька, – мягко улыбнулась она. – Одним словом, пошли-поехали…

Степан Петрович рассмеялся:

– Ты же прекрасно знаешь, Оля, что я и дня не проживу, не подковырнув тебя. Разумеется, по-дружески. Я бы даже сказал, как самого близкого мне человека. Неужто еще не привыкла?

– Привыкла, конечно, – смиренно произнесла та, улыбнувшись. – Только прошу тебя, Степа, не затрагивай святого. Во всяком случае, хотя бы для меня.

– Ты неисправима, Оля! – озадаченно воскликнул тот. – Ведь, не замечая того, ты повторила ту же самую мысль, только теперь уже с другой стороны. Так это же ведь искусство, недоступное мужчине!

Но, увидев ее растерянное лицо, махнул рукой:

– Ну да ладно, это я так, к слову. А вот с ужином пока повремени, – предупредил он. – Кстати, а где Ксюша?

– Купается с подругами и ребятами на пляже морского клуба. Думаю, что еще не скоро вернется, – уверенно сказала она, радуясь в душе тому, что возникшая было размолвка между ними миновала. – В этом плане им очень повезло: купайся – не хочу! Теплое море, прекрасный песчаный пляж, почти всегда солнечная погода…

– Средиземноморье, одним словом! – согласился Степан Петрович. – Это тебе не наша хмурая Балтика.

– И даже не Севастополь, – улыбнулась Ольга Павловна.

– Это, пожалуй, единственное преимущество теперешнего нашего положения, – усмехнулся тот. – Ну да ладно, не будем хныкать. Нет ли у тебя, Оля, какого-нибудь напитка? Я имею в виду, разумеется, без градусов, – уточнил он, улыбнувшись.

– Конечно, есть, Степа! Ты же у меня известный водохлеб! – счастливо рассмеялась та. – А я ведь, как-никак, заботливая хозяйка. Надеюсь, ты не будешь этого отрицать?

– Ни в коем случае! Особенно после того случая, когда ты умудрилась оставить в спальне флигеля свой пеньюар на вящую радость Ксюше.

Ольга Павловна тревожно глянула на супруга, но, увидев смешинки в его глазах, с облегчением заметила:

– Я потрясена, Степа, твоим умением в один момент перевернуть все с ног на голову. Это что, тоже дар Божий?!

Он обнял ее.

– Не отрицаю, дорогая. Наверное, именно поэтому мы с тобой никак и не можем насытиться друг другом.

– Все-таки жаль, что мы сейчас с тобой не в нашем «гнездышке»… – жарко прошептала она.

– Не могу не согласиться с тобой, дорогая, – так же тихо сказал он, слегка прикусив ей мочку уха.

И только сладостный стон был ответом на его ласку…

* * *

В дверь негромко постучали.

– Входите! – разрешила Ольга Павловна, машинально поправив прическу, и многозначительно глянула на мужа.

В проеме двери появилась фигура контр-адмирала, и Степан Петрович тут же встал из кресла.

– Извините за вторжение, Ольга Павловна!

– Проходите, Александр Иванович! Мы со Степаном Петровичем всегда рады видеть вас у нас в гостях.

– Благодарю вас! Тем более что вы в данный момент вроде бы как одни, – улыбнулся тот, заметив отсутствие Ксении. – Нам ведь с Ольгой Порфировной в этом плане несколько проще, так как после замужества Кира живет с мужем в отдельной каюте.

– Существенно проще, Александр Иванович, – понимающе улыбнувшись, заметил Степан Петрович, в то время как Ольга Павловна смущенно опустила глаза.

– Не смущайте супругу, Степан Петрович, – вздохнул адмирал. – Ведь мы же с вами не по нашей вине оказались в столь двусмысленном положении, – и сменил тему разговора: – Если вы, Ольга Павловна, не будете против, то прошу вас пройти в нашу каюту, где Ольга Порфировна готовит стол для нашего совместного ужина, а мы же пока посекретничаем с вашим супругом здесь.

– Конечно, конечно, Александр Иванович! – с готовностью ответила та, метнув на Степана Петровича многозначительный взгляд. – Вот только прихвачу с собой кое-что из наших припасов.

Тот укоризненно посмотрел на нее:

– Это излишне, Ольга Павловна! Все необходимое заранее закуплено моей хозяйкой.

Та вопросительно посмотрела на супруга.

– Иди, иди, Ольга Павловна. Просьбу старшего начальника, тем более адмирала, надо воспринимать как приказ, – ободряюще улыбнулся ей Степан Петрович.

Контр-адмирал усмехнулся:

– Мы же с вами не на службе, Степан Петрович. А уж тем более какое это имеет отношение к вашей супруге?

– Жена в семье – как старший офицер на корабле. Лично я понимаю это именно так, Александр Иванович!

– Тогда я снимаю свой неуместный вопрос! – рассмеялся адмирал, уже с видимым интересом глянув на супругу капитана 1-го ранга.

А Ольга Павловна, озорно блеснув глазами, вышла из каюты. «С моим Степой не так-то просто справиться даже вам, уважаемый господин адмирал! – с гордостью подумала она и улыбнулась: – Во внеслужебное время, разумеется».

– Присаживайтесь, Александр Иванович! – на правах хозяина пригласил Степан Петрович, указав на кресло.

– Э, нет, батенька мой! Кресло – ваше рабочее место, как я понял, когда вошел в вашу каюту. А это свято. Я же с удовольствием присяду вот на этот стул.

– Вы очень щепетильны, Александр Иванович, – смущенно заметил тот, усаживаясь в кресло.

– Отнюдь, Степан Петрович. Просто я придерживаюсь старого доброго правила наших предков: «В чужой монастырь со своим уставом не ходи!» Но это так, к слову. Я же хотел поделиться с вами прелюбопытным фактом. – Тот заинтересованно посмотрел на адмирала. – По моим агентурным каналам, – усмехнулся он, – стало известно, что председатель Совета министров Франции передал своему представителю в Тунисе информацию о том, что-де его правительство не может отказать Советскому Союзу в требовании вернуть ему русский военный флот, пребывающий в Бизерте в течение четырех лет. Каково?!

– Действительно интересный поворот! – заметил капитан 1-го ранга и задумался. – Однако сдается мне, что этого все-таки не произойдет.

– Это почему же? – живо спросил адмирал, явно заинтересовавшись мнением собеседника.

– С моей точки зрения, не должны бывшие союзники России по Антанте допустить усиления военной мощи Советов. Ведь линейный корабль «Генерал Алексеев», турбинные эскадренные миноносцы типа «Новик» и современные дизельные подводные лодки представляют собой довольно значительную военно-морскую силу.

Адмирал согласно кивнул головой:

– Я целиком и полностью разделяю вашу точку зрения. Но как бы то ни было, это в любом случае означает конец Русской эскадры, – он тяжко вздохнул, – с последующим списанием оставшегося на ней личного состава на берег. Это, по-моему, уже давно является секретом Полишинеля*.

– Не могу не согласиться с вами, Александр Иванович! – понимающе улыбнулся тот, уже давно привыкший к изысканности выражений начальника штаба эскадры.

– В связи с этим у меня будет к вам, Степан Петрович, просьба личного характера.

– Я весь внимание, Александр Иванович!

– Дело в том, что в любом случае нам с командующим придется задержаться здесь, в Бизерте, до полного разрешения вопроса о будущем эскадры. – Степан Петрович понимающе кивнул головой в знак согласия с ним. – В то время как Кира с супругом намерены сразу же после его увольнения с воинской службы уехать во Францию. Поэтому, зная о том, что ваш старший брат проживает в Париже, я хотел бы попросить вас о содействии им по устройству там же, – смущенно произнес адмирал и, видя немой вопрос в глазах собеседника, пояснил: – Речь идет о том, чтобы Андрей Петрович, по вашей, разумеется, просьбе, заблаговременно подыскал для них квартиру в самом городе или в одном из его пригородов с дальнейшей ее возможной арендой ими по приезде в Париж.

Степан Петрович непроизвольно улыбнулся:

– Знакомое дело, Александр Иванович, – и в свою очередь, видя некоторое недоумение, проскользнувшее по лицу адмирала, пояснил: – Дело в том, что в свое время мы во Владивостоке готовились с братом к встрече сестер милосердия с госпитального судна, находившегося в Порт-Артуре, которые были отпущены японцами из плена под подписку об их неучастии в боевых действиях против Японии. И Андрей Петрович, будучи командиром крейсера «Богатырь», поручил мне, старшему вахтенному офицеру этого же крейсера, подобрать ему соответствующую квартиру.

– Почему же это только ему? – недоуменно спросил адмирал.

– Да потому что он еще в Порт-Артуре встречался с Марией Ивановной, своей будущей супругой, а вот Ольга Павловна оказалась ее подругой, с которой я познакомился лишь на перроне железнодорожного вокзала при их прибытии во Владивосток.

Адмирал рассмеялся:

– Прямо как в той поговорке: «Не было бы счастья, да несчастье помогло!» А вот у меня, Степан Петрович, несмотря на то что я на три года моложе вас, к этому времени уже была маленькая Кира.

– Потому-то вы и контр-адмирал, а я всего лишь капитан первого ранга…

– А вам палец-то в рот не клади! – заметил адмирал, по-дружески погрозив ему пальцем.

– На том и стоим, Александр Иванович! – улыбнулся тот. – Что же касается вашей просьбы, то предварительно необходимо определиться с тремя основными исходными положениями. – Адмирал уже сосредоточенно слушал его. – Во-первых, качество квартиры, то есть ее размеры и степень соответствующего им комфорта. Во-вторых, предполагаемая стоимость ее аренды, которая бы удовлетворила вашу дочь с супругом. И, наконец, в-третьих, предполагаемый срок ее аренды.

– Сразу виден опытный квартирьер, – удовлетворенно отметил адмирал. – Давайте сразу же договоримся так: я даю предварительные исходные данные, а окончательные даст Кира после моего разговора с ней, которые я затем и сообщу вам.

– Принимается, Александр Иванович.

Тот сосредоточился.

– Квартира, с моей точки зрения, должна включать прихожую, ванную, туалет, гостиную, кухню и обязательно спальню. Оплата ее аренды – умеренная, – и пояснил: – Я, к сожалению, – он смущенно посмотрел на собеседника, – значительную финансовую поддержку оказать им не могу, а вот родители зятя, проживающие сейчас в Северо-Американских Штатах и располагающие определенными средствами, обещали оказать ему соответствующую помощь. Срок аренды – от полугода до года. Примерно так. За это время они собираются подобрать себе кое-что, возможно, и для его приобретения в собственность. Вот, собственно говоря, и все.

– Прекрасно! И времени для этого, как я понимаю, будет вполне достаточно.

– Совершенно верно.

– Тогда будем считать договоренность между нами состоявшейся.

Адмирал согласно кивнул головой, явно довольный результатом беседы с капитаном 1-го ранга.

– В этом случае я тоже прибегну к народной мудрости: «Долг платежом красен!» – заметил Степан Петрович.

– И каков же размер этого долга, по вашему разумению, разрешите полюбопытствовать?

– Сугубо адекватный, Александр Иванович. Меня интересует подходящая вакансия для трудоустройства в Тунисе.

– Неужто для вас, Степан Петрович?! – недоуменно спросил тот, с удивлением глянув на собеседника.

– Разумеется, нет. Для моего старшего офицера, – пояснил командир «Гневного» и рассказал о разговоре, состоявшемся между ним и старшим лейтенантом.

Адмирал удовлетворенно кивнул головой:

– Нет ничего проще, Степан Петрович! Как только в штабе эскадры появится очередной список вакансий от властей Туниса, я сразу же предложу вам любую из них по вашему выбору.

– Приятно иметь дело с понимающим и обязательным человеком, Александр Иванович!

– Соответственно, Степан Петрович! – улыбнулся адмирал. – Однако должен заметить, что дураков, правда, за редким исключением, в адмиралы не производят.

– Существенное замечание, – улыбнулся тот.

– К тому же, признаюсь, я весьма признателен вам за заботу о своем подчиненном.

– О моем ближайшем помощнике, – уточнил Степан Петрович.

Адмирал понимающе кивнул головой в знак согласия.

– А теперь приглашаю вас пройти уже в мою каюту, дабы соответствующим образом закрепить наши договоренности, – удовлетворенный их деловым разговором, предложил он. – Думаю, что наши женщины уже успели подготовиться к достойной встрече своих мужчин, – лукаво улыбнулся адмирал.

– Лично у меня в этом нет никаких сомнений, Александр Иванович, – в тон ему согласился Степан Петрович.

* * *

Как и ожидалось, 28 октября Франция официально признала Советский Союз.

Морской префект, вице-адмирал Эксельманс, получив секретную телеграмму, предписывавшую ему совместно с генеральным резидентом в Тунисе принять все меры во избежание возможных повреждений русских кораблей, предложил командованию Русской эскадры собрать офицеров и гардемарин, чтобы лично пережить с ними эту тяжкую новость.

Старый адмирал был очень взволнован, когда в кают-компании эскадренного миноносца «Дерзкий» произнес полную симпатии к старой России речь, в которой сообщил о необходимости личному составу эскадры в кратчайший срок покинуть корабли.

– Вам, офицерам без страха и упрека, – сказал он, – будет сделано все, чтобы смягчить тяжелую минуту, и надеюсь, что мне не придется отдать приказ о спуске Андреевского флага… Однако прошу вас, господа, принять все соответствующие меры к тому, чтобы не допустить каких-либо повреждений на ваших кораблях до передачи их французским властям. Это уже моя личная просьба к вам.

Достойный моряк, он по-человечески понимал и переживал горе русских, но долг офицера заставлял его исполнять данный ему приказ.

– Можете быть уверенными, ваше превосходительство, что случай, подобный с канонерской лодкой «Грозный», не повторится, – заверил его командующий эскадрой.

Морской префект признательно склонил перед ним свою уже седеющую голову.

* * *

29 октября 1924 года в 17 часов на юте* эскадренного миноносца «Дерзкий», флагманском корабле эскадры, были построены все оставшиеся на ней офицеры, гардемарины, а также немногочисленные матросы его команды. Среди них были участники мировой войны и даже моряки, пережившие Порт-Артур и Цусиму. Через 25 минут прозвучала команда:

– На Флаг и Гюйс!

И спустя минуту:

– Флаг и Гюйс спустить!

У многих на глазах были слезы…

* * *

Степан Петрович в сопровождении своего вестового пришел в каюту на «Георгии». Они принесли нехитрые вещи, оставшиеся в командирской каюте миноносца.

– Спасибо за помощь, братец!

– Рад стараться, ваше высокоблагородие!

– Я для тебя, Фролов, уже не «ваше высокоблагородие», а Степан Петрович…

– Никак нет, ваше высокоблагородие! Для меня вы навсегда останетесь командиром нашего «Гневного»!

Степан Петрович отвел в сторону повлажневшие глаза, а Ольга Павловна, ничуть не стесняясь присутствия матроса, вытирала платочком набежавшие слезы благодарности. Затем капитан 1-го ранга, выдержав паузу, достал из внутреннего кармана мундира авторучку и протянул ее уже бывшему своему вестовому:

– На память о командире «Гневного»!

– Премного благодарен, ваше высокоблагородие! – дрогнувшим голосом произнес тот, принимая столь дорогой, во всех отношениях, для него подарок.

– Ну что, Оля, все миноносцы дивизиона благополучно переданы в ведение французского командира базы в полной исправности, как и приказал командующий. Так что теперь я сугубо гражданский человек! – как можно бодрее сказал Степан Петрович, когда вестовой покинул каюту, хотя на душе у него скребли кошки.

Та обняла его:

– Не расстраивайся, Степа! Ведь мы же с тобой уже давно были готовы к этому.

– Это, конечно, так, но все равно, ох, как тяжело… И в то же время я теперь прекрасно понимаю, насколько тяжелее было Андрюше, когда ему семь лет тому назад пришлось практически бежать из Гельсингфорса, – вздохнул тот. – Но это все, так сказать, лирика. А теперь надо готовиться к отъезду. Слава Богу, что по просьбе морского префекта Бизерты французское правительство согласилось оплатить проезд офицерам Русской эскадры и членам их семей, решивших отправиться во Францию. Как говорится, с паршивой овцы – хоть шерсти клок, – усмехнулся он.

– Так ведь это же очень кстати! – радостно воскликнула Ольга Павловна.

– Безусловно, учитывая и то, что еще надо расплатиться с хозяйкой за наше «гнездышко».

– Ты хочешь сделать это уже сегодня? – взгрустнула она, никак не желая свыкнуться с мыслью о необходимости оставить милое ей «гнездышко», с которым были связаны незабываемые встречи с горячо любимым ею человеком.

– Нет. Сегодня я лишь предупрежу ее о скором нашем отъезде, а окончательно рассчитаюсь с ней лишь после того, как мы с тобой посетим в последний раз наш флигель.

– Я никогда, Степа, не сомневалась в твоей мудрости! – благодарно улыбнулась Ольга Павловна, страстно прильнув к нему своим податливым телом.

* * *

Степан Петрович, как и обещал, зашел к хозяйке их тайного убежища.

– Должен предупредить вас, мадам, что вскоре буду вынужден окончательно рассчитаться с вами за аренду флигеля.

– Никак уезжаете из Бизерты? – предположила та, вздохнув. – Ведь, как мне известно, русские моряки уже покинули свои корабли.

– Это так, мадам. У вас исключительно точные сведения.

– Чему удивляетесь, месье? – мило улыбнулась та и пояснила: – Ведь мой муж был не последним человеком в Морской префектуре, и кое-какие связи с ней у меня все-таки остались.

Степан Петрович понимающе кивнул головой.

– А я со своей семьей уезжаю в Париж.

– О, Париж! – ностальгически воскликнула хозяйка. – Ведь именно там я и познакомилась с моим Мишелем… Теперь же это для меня несбыточная мечта… Жаль, конечно, что уезжаете, месье. Ведь как вдове, лишь недавно потерявшей мужа, ваши деньги очень помогли мне и моим детям, особенно в первое время после его кончины. Однако, – лукаво улыбнулась она, – я должна отметить ваше постоянство – ведь все эти неполных четыре года вы посещали флигель всегда с одной и той же женщиной…

Степан Петрович рассмеялся, вызвав тем самым недоумение хозяйки.

– Вы очень наблюдательны, мадам! – Та смущенно опустила глаза. – Тем не менее должен разочаровать вас: эта женщина – моя супруга…

– Как так?! – воскликнула та, никак не ожидавшая такой тривиальности от столь видного флотского офицера с изысканными манерами, за которыми явно чувствовалась порода. Но затем ее осенило: – Ваша семья, наверное, живет вон на том большом пароходе? – она показала на «Георгия Победоносца», который был виден отсюда.

– Вы совершенно правы, мадам!

– Тогда все понятно – маленькая каюта, дети…

– Вы очень проницательны!

Та смущенно улыбнулась, а затем поинтересовалась:

– А у вас, месье, сколько детей?

– Двое: сын и дочь.

– А вот у нас с Мишелем – четверо!

Степан Петрович улыбнулся:

– Все дело, наверное, в том, что моя супруга – медицинский работник со стажем.

– У меня, месье, больше нет вопросов, – понимающе улыбнулась та. – Но я бы хотела отметить, что ваша жена – счастливая женщина, – уважительно сказала она, – и к тому же – красивая.

– Вы меня смутили, мадам!

– Вам очень идет смущенный вид, – искренне рассмеялась та. – Это же очень редкое явление в среде флотских офицеров, наверное, всех морских держав мира. Уж поверьте мне, месье…

* * *

Степан Петрович, Ольга Павловна и Ксения стояли на корме пассажирского парохода и вглядывались в очертания удаляющегося города, в котором прошли такие непростые четыре года их жизни.

Прощай, Бизерта! Впереди новая жизнь.

И тоже в изгнании…

«Прощай, Русская эскадра, последний оплот уже несуществующей России, на верность которой присягали мы, флотские офицеры уже ушедшего в прошлое Российского Императорского флота… Мы навсегда останемся верны идеалам нашего Отечества, которому служили верой и правдой…» – шептали губы Степана Петровича.

И Ольга Павловна, чувствуя его состояние, прижалась головой к его плечу: «Пока мы вместе, нам ничто не страшно…» – как заклинание повторяла она слова самого дорогого для нее мужчины, служившие ей путеводной звездой в их непредсказуемом будущем.