В 9 часов 21 июля с салинга увидели синеющие над горизонтом две вершины острова Таити, а к 7 часам вечера находились уже в четырех милях от мыса Венеры. Разведенные на берегу костры показывали места жилищ островитян, о которых столь похвально отзывался капитан Кук и его спутники.

С утра шли вдоль берега близ мыса Венеры. Вся команда была на верхней палубе, любуясь прекрасным видом. Высокие горы покрыты тропическими лесами, глубокие ущелья, крутые скалы, широкая и ровная низменность у подошвы гор, покрытая кокосовыми, банановыми и хлебными деревьями, спускающиеся с гор ручьи и речушки… Прелестный край.

С острова прибыл европейский ялик, и высокий островитянин в коленкоровой рубашке передал капитану письмо, сказав при этом на исковерканном английском языке несколько слов, которых тот так и не понял. Фаддей Фаддеевич вскрыл письмо, написанное по-английски:

Государь мой!

Я послал лоцмана провести вас на Матавайский рейд и буду рад вас видеть в безопасности на якоре.

Ваш и проч.

Помари.

– Король Таити Помари прислал лоцмана, – пояснил капитан окружающим.

Пройдя в Матавайский залив, Беллинсгаузен положил якорь на том самом месте, где английский капитан Уоллис, открывший острова Общества в 1767 году, тогда как Таити, главный и самый большой остров этого архипелага, был открыт еще в 1606 году испанцем Квиросом, имел кровопролитное сражение с местными жителями. В то же время прибывший сюда всего два года спустя, в 1769 году, капитан Кук был очень дружелюбно встречен тем же самым народом.

* * *

Не успели убрать паруса, как таитяне на одиночных и двойных лодках окружили шлюп со всех сторон. Стараясь опередить друг друга, они наперебой предлагали на обмен апельсины, лимоны, кокосовые орехи, бананы, ананасы, клубни таро и ямса, плоды хлебного дерева, кур и яйца.

– Обмен лучше проводить с баркаса, чтобы островитяне не заполонили всю верхнюю палубу, – посоветовал Андрей Петрович. – Я уже это проходил в свое время.

– Спасибо за дельный совет. Так и сделаем.

И чтобы сохранить взаимные приязненные отношения с таитянами, навести порядок при обмене и удержать умеренную цену на предлагаемые теми товары, капитан поручил надзор за меной лейтенанту Торсону, назначив ему в помощники клерка офицерского чина Резанова, который был на «Востоке» в секретарской должности и имел достаточно времени заниматься этим делом.

Благодаря распорядительности лейтенанта и чиновника торги пошли весьма успешно к удовлетворению обеих сторон. Обмен же производился с баркаса, оттянутого за корму шлюпа. Свои товары таитяне променивали на стеклярус, бисер, маленькие зеркальца, иголки, рыболовные крючки, ножи, ножницы и прочие безделицы. Все обменянные экзотические фрукты складывались в одном месте и по указанию капитана их могли употреблять все члены команды по потребности.

С таитянами приехали и два матроса, поселившиеся на этом острове. Один из них, американец Виллиам, рассказал Беллинсгаузену в присутствии офицеров, что сбежал с американского судна в Русской Америке и служил некоторое время в Российско-Американской компании, изучив там русский язык. Он знал всех чиновников Компании и узнал и господина Шувалова, присутствовавшего здесь же, о котором все русские колонисты, по его словам, отзывались с большим уважением.

– Вот как?! – воскликнул чрезвычайно польщенный его отзывом Фаддей Фаддеевич, радуясь за друга. – Вы, Андрей Петрович, оказывается, известны не только на Нукагиве, в Русской Америке, в Верхней Калифорнии и на Южном острове Новой Зеландии, но и здесь, на Таити! Теперь я понимаю причины настороженности, проявленной лично к вам губернатором Новой Голландии в Порт-Жаксоне!

– Почему бы и нет, Фаддей Фаддеевич? Мои похождения на перечисленных вами землях вполне укладываются в образ профессионального русского разведчика, – улыбнулся тот под дружный смех окружающих. – Именно так и рождаются легенды.

– Не скромничайте, Андрей Петрович! На вас уже, безусловно, британской разведкой давно заведено досье, которое будет пополнено и донесением местного резидента. Кстати, Виллиам, не вы ли или ваш товарищ, – капитан указал на другого матроса, – им и являетесь?

Однако неожиданный вопрос капитана, заданный в открытую, в лоб, ничуть не обескуражил американца.

– Пока нет, сэр. Но по этому вопросу вас может просветить английский миссионер Нот.

– Спасибо за информацию, Виллиам. Но как же вы все-таки оказались здесь, на Таити? – решил сменить щекотливую тему разговора Фаддей Фаддеевич.

Американец рассказал, что на английском судне он покинул Русскую Америку и отправился на остров Нукагиву, где в заливе Анны-Марии женился на прелестной островитянке. Прожив там некоторое время, он с женой при первом же удобном случае на американском судне переехал на Таити, о котором слышал много хорошего. Нынешний правитель Помари дружелюбно принял его и отвел ему вполне приличное место в 75 саженях от берега Матавайской гавани для построения собственного дома.

И Беллинсгаузен, переглянувшись с Андреем Петровичем, который утвердительно кивнул на его немой вопрос, взял его переводчиком на время пребывания на Таити на шлюп «Восток». Другой же матрос, англичанин, был принят Лазаревым переводчиком на шлюп «Мирный».

Когда вопрос о переводчиках был решен, Виллиам непринужденно, как старый знакомый, подошел к Андрею Петровичу.

– Спасибо, сэр!

– За что же? – удивился тот.

– За протекцию.

«Ну и деловые же все-таки люди, эти американцы!» – отметил про себя Андрей Петрович.

* * *

В час пополудни шлюп посетил английский миссионер Нот, прибывший на острова Общества с капитаном Вильсоном еще в 1797 году. С того времени Генри Нот безотлучно просвещает жителей островов христианской верой. Он предупредил, что на шлюп едет король.

Двойная лодка, на которой находился король, медленно приближалась. На выдвинутом вперед помосте восседал Помари. Поверх белой коленкоровой рубашки на нем был надет кусок белой ткани с прорезью для головы, концы которого свисали сзади и спереди. Нижняя часть тела от поясницы до пят обернута белым коленкором. Волосы спереди острижены, а задние от темени до затылка свиты в косицу. Смуглое лицо, впалые черные глаза с нахмуренными густыми черными бровями, толстые губы с черными усами и огромный рост придавали ему истинно королевский вид.

На задней части лодки под крышей, подобной верху российских кибиток, сидела королева, десятилетняя ее дочь, сестра и несколько прихожих женщин. Королева от грудей до ступней была обернута белой тонкой тканью, поверх которой наброшен подобно шали кусок белой же ткани. Голова острижена и покрыта навесом из свежих кокосовых листьев, сплетенных наподобие употребляемого в России зонтика для защиты глаз от яркого света. Приятное смуглое лицо украшали зоркие маленькие глаза и небольшой рот. Она была среднего роста, стройна, двадцати пяти лет от роду.

Король первым взошел на палубу шлюпа, пожал руку капитану и подождал, пока на нее поднялось все его семейство. Беллинсгаузен пригласил всех в каюту, где они сели на диваны. Король повторил несколько раз «рушен, рушен» (русские, русские), а потом произнес имя Александра и, наконец, сказав: «Наполеон», – засмеялся. Этим он, конечно, хотел показать, что дела Европы ему тоже известны. В это время женщины с интересом осматривали все, между тем как их пальцы также были заняты: они ощупывали материю на диване, стульях и даже носовые платки моряков.

Миссионер Нот, в совершенстве зная язык таитян, предложил свои услуги в качестве переводчика в разговоре с королем. Фаддей Фаддеевич, предупрежденный американским матросом об истинной роли миссионера, был явно не в восторге от этого предложения, но делать было нечего.

Неожиданно Помари спросил, посмотрев в сторону Андрея Петровича:

– Господин Шувалов уже посещал наш остров?

– Да, Ваше Величество, – ответил тот, явно удивленный вопросом, – три года назад я останавливался на Таити, чтобы запастись свежей водой и фруктами. Но откуда вы знаете об этом, ведь лично с вами я не встречался?

– От нашего миссионера, – кивнул король в сторону добровольного переводчика.

Капитан и Андрей Петрович многозначительно переглянулись. Перехватив их взгляды, Помари усмехнулся:

– Наш миссионер много чего еще знает…

Миссионер перевел, смиренно опустив глаза, но, судя по разности в длительности слов короля и перевода, было ясно, что он что-то явно опустил, видимо, считая, что как раз это «что-то» и не должны знать русские. Это несомненно понял и проницательный Помари, еще раз усмехнувшись, но не сказав более ни слова на эту тему.

«Э, да в ваших отношениях, видать, все не так-то и просто! – прикинул Андрей Петрович. – Неужто король хотел, пусть и косвенно, предупредить нас о чем-то, но так и не смог сделать этого? Надо будет попозже расшевелить американца, используя вроде бы как товарищеские отношения с ним, на которые тот прозрачно намекал. Тот непременно должен знать что-то еще, нас касающееся».

Беллинсгаузен пригласил короля отобедать, извиняясь при этом, что будет мало чего свежего, а лишь все соленое. Тот охотно согласился и, улыбаясь, сказал:

– Я знаю, что рыбу всегда ловят у берегов, а не на глубине моря.

За стол сели по приличию: первое место занял король, по правую его сторону королева, потом Нот и Андрей Петрович, по левую сторону его дочь и Беллинсгаузен. Сестра королевы не села за стол, а устроилась на диване у борта, нянча маленького наследника. Король и все его семейство ели охотно, исправно запивая вином. Так как вода была еще из залива Шарлотты и, следовательно, несвежая, то король приказал одному островитянину подать кокосовый сок. Тот, принеся кокосовых орехов, искусно отбил специальным топориком их верхушки, и король пил вино, смешивая его с соком, обтирая пот, обильно катившийся с его лица. Когда же пил несмешанное вино, то каждый раз по обычаю англичан упоминал чье-либо здоровье и, наклоняя голову, чокался рюмкой с упомянутым лицом.

Отобедав, заметил, что художник Михайлов украдкой срисовывает его. Чтобы тот не волновался, капитан показал ему свой портрет, написанный Михайловым. Тогда король изъявил желание, чтобы его нарисовали с этим портретом в руке. Фаддей Фаддеевич предложил нечто более приличествующее его положению и вручил ему большую серебряную медаль с изображением императора Александра I, чем тот остался весьма доволен.

В это же время, когда Михайлов писал портрет Помари, королева взяла у сестры своего сына и стала кормить его грудью при всех без малейшей застенчивости.

Беллинсгаузен повел короля на батарейную палубу показать пушки и тут же приказал в его честь салютовать пятнадцатью выстрелами. Тот был крайне доволен этой почестью, но при каждом выстреле, сопровождаемом страшным грохотом, держа капитана за руку, прятался за него.

Наконец Фаддей Фаддеевич, перекинувшись вполголоса несколькими словами с Андреем Петровичем, повел Помари показывать экспозицию. Только войдя в ее помещение, тот застыл как вкопанный, пораженный увиденным. Но Андрей Петрович по только что заключенной договоренности с капитаном наблюдал за реакцией не короля, а миссионера. У того же буквально бегали глаза, которыми он пытался запечатлеть все детали экспозиции, чтобы отразить их в своем донесении в Лондон. Он прекрасно понимал, что это материальные доказательства приоритета русских в обследовании высоких южных широт, которых не было у Кука. Нет, он не выглядел подавленным, он весь был в работе, возложенной на него.

Андрей Петрович, усмехнувшись про себя, наклонился к уху миссионера: «Не нервничайте, сэр, губернатор Новой Голландии уже видел эту экспозицию». Тот быстро посмотрел на него и по выражению его глаз понял, что для русских его истинная миссия не является тайной.

– Это снег? – спросил король, показывая рукой на заснеженные склоны горы.

Беллинсгаузен подтвердил это.

– А это лед, или замерзшая вода, – уже утвердительно сказал он, показав свои познания в области географии и физики.

– Совершенно верно, Ваше Величество! Вас трудно чем-либо удивить.

– Вы не правы, господин капитан! – воскликнул Помари. – Ваши звери и птицы, живущие в южных морях, поразили меня. Я знал, что животный мир разнообразен, но не предполагал, что настолько… Это птицы? – указал он на пингвинов.

– Да, Ваше Величество, но не летающие. Их крылья превратились в ласты, благодаря чему они великолепно плавают и добывают себе пропитание в морских водах.

Король озадаченно покачал головой, а затем, посмотрев вверх, радостно улыбнулся, как будто встретил старого знакомого.

– А вот эта птица, – обрадованно воскликнул он, показывая на парящего альбатроса, – залетает и к нам! Я видел ее, плавая от острова к острову. Действительно, большая и величественная птица.

Помари задумчиво рассматривал экспозицию, не задавая вопросов и думая о чем-то. Затем повернулся к Беллинсгаузену.

– Скажите, господин капитан, а как трудно изготовить этих зверей и птиц?

– На этот вопрос более обстоятельно ответит господин Шувалов, мой заместитель по ученой части, а по совместительству и натуралист.

Андрей Петрович, отметив, как при этих словах капитана вздрогнул миссионер, сделал шаг вперед.

– Для изготовления чучел этих животных требуются, конечно, специальные знания и навыки, а также необходимые инструменты и приспособления. Прекрасные специалисты и все необходимое для этого имеются в мастерской Британского зоологического музея в Лондоне, – покосившись на расплывшегося в улыбке миссионера, ответил он.

– А кто же изготовлял их здесь, на вашем корабле? Вы?

– Нет, Ваше Величество, этим занимался мой ассистент. Матвей! – позвал он.

Король с видимым интересом посмотрел на вытянувшегося перед ним молодого человека, а у миссионера вытянулось лицо. «Как же так?! Такой специалист, и всего-навсего в чине квартирмейстера?» – легко читался безмолвный вопрос на его лице. Помари опустил руку в карман своего белоснежного одеяния и, вынув из него жемчужину, протянул Матвею.

– С большим удовольствием взял бы вас к себе на службу, выдав замуж за вас прекраснейшую девушку, но с сожалением думаю, что ваш капитан будет против этого.

Фаддей Фаддеевич только улыбнулся, отклоняя тем самым столь заманчивое для Матвея предложение короля.

* * *

К шлюпу подъехала другая королевская лодка, на которой привезли подарки от Помари. Это были четыре больших свиньи, множество кокосовых орехов и их толченых ядер, завернутых в листья, плодов хлебного дерева сырых и печеных, клубней таро и ямса, бананов обыкновенных и горных, таитянские яблоки и немного сахарного тростника.

Не имея почти ничего свежего, кроме только неприятных с вида куриц, оставшихся после плавания, которые друг у друга выщипали перья и хвосты, моряки вдруг чрезвычайно разбогатели, так как ко множеству выменянных съестных припасов прибавились еще и полученные от короля. Такое изобилие во всем и приязненное отношение таитян весьма нравились матросам. Они с островитянами непрестанно брали друг друга за руки, повторяя: «юрана, юрана!», что означает «здравствуйте».

Вечером король отправил королеву и всех бывших с ним таитян, а заодно и миссионера, к которому не испытывал особенно приязненных чувств, на берег, а сам еще остался. Он немного говорил по-английски, чего было вполне достаточно для общения с русскими. Когда же совсем стемнело и Помари пожелал возвратиться на остров, капитан приказал изготовить свой катер с двумя фальшфейерами на его носу для освещения и назначил лейтенанта Демидова на руль.

При прощании король попросил Фаддея Фаддеевича положить в катер бутылку рома, сказав при этом, что у него на острове делали ром, да и сейчас могут делать его много, но как таитяне, употребляя крепкий напиток, становятся беспокойны, он вовсе запретил его изготовление, невзирая на то, что сам принадлежал к числу одного из первых охотников до этого напитка. При отбытии катера от шлюпа зажгли оба фальшфейера и для увеселения короля пустили 22 ракеты.

Лейтенант Демидов по возвращении рассказал, что он на катере пристал за мысом Венеры прямо против дома короля, чем тот был очень доволен и попросил его несколько подождать. А вскоре явился с подарками: отмерил лейтенанту восемь, а каждому гребцу по четыре сажени таитянской материи, сделанной из коры хлебного дерева.

* * *

Солнечные лучи еще не успели осветить мачт шлюпов, а островитяне на лодках, нагруженных плодами, уже окружили баркас, оттянутый, как и ранее, за корму шлюпа, где клерк Резанов производил обмен. Теперь он получил указание выменивать преимущественно кур и лимоны, так как последние намеревались посолить впрок и употреблять в качестве противоцинготного средства в высоких южных широтах.

Понаблюдав за ходом торгов, успешно проводимых Резановым, Беллинсгаузен вместе с Лазаревым и Андреем Петровичем поехал на берег с ответным визитом к королю.

Встретивший их на берегу миссионер Нот любезно предложил возложить на него труд проводить гостей к королю, что вызвало внутреннюю улыбку друзей, и все пошли по песчаному взморью к мысу Венеры. Там неожиданно встретили художника Михайлова и астронома Симонова, окруженных множеством островитян обоего пола и различного возраста. Как оказалось, художник занимался рисованием вида Матавайской гавани, а Симонов – поверкой хронометров на том самом месте, где астрономы капитана Кука за 51 год перед этим наблюдали прохождение Венеры через меридиан и с такой точностью определили долготу этого мыса. Фаддей Фаддеевич пригласил Михайлова идти с ними, надеясь, что тот увидит предметы, достойные его кисти.

Отсюда им надлежало перебраться через речку, текущую с гор, которая, извиваясь по Матавайской равнине, впадала в море. Старуха, стоявшая на противоположном берегу, по просьбе Нота вошла в воду по колено и пригнала лодку, в которой и перетащила их на другой берег. В награду за труд получила две нитки бисера, чему весьма обрадовалась.

Выйдя на берег, сразу же попали в кокосовую рощу. Несмотря на то что солнце было уже высоко, лучи его редко проникали до земли из-за густоты листьев пальмовых деревьев, образуя лишь косые солнечные струи света. В тени пальм подошли к королевскому дому, обнесенному вокруг невысоким дощатым забором. Как впоследствии поняли, он был необходим, чтобы оградить дом вовсе не от людей, как принято на Руси, а от свиней, которые бродят на воле, питаясь упавшими с деревьев плодами и кокосовыми орехами.

Вся королевская семья восседала на расстеленных на земле матах за домом, поджав ноги. Они завтракали свиным мясом, окуная его в морскую воду, налитую в выделанные скорлупы кокосовых орехов. Завтракающие передавали кушанье друг другу и ели с большой охотой, облизывая пальцы, а кости бросали собаке, крутившейся рядом в ожидании лакомства. Вместо воды запивали еду кокосовым соком.

Король, пожимая руки гостям, произносил «юрана». По его приказу для гостей принесли низенькие скамейки и каждому подали по стеклянному бокалу, наполненному свежим кокосовым соком. Этот прохладительный напиток при усталости в знойный день кажется лучшим из всех существующих и известных напитков.

Разговор состоял из незначительных фраз о здоровье присутствующих, как гостям нравится Таити и о прочем.

Между тем художник Михайлов, отойдя в сторонку, срисовывал завтракающее королевское семейство. Прочие островитяне окружили художника, с удивлением пересмеиваясь между собой, и о каждой вновь изображаемой фигуре рассказывали королю.

После завтрака Помари куда-то ушел, а вернувшись, молча взял Беллинсгаузена за руку, как это делал на шлюпе, и хотел повести его в рядом стоящий небольшой домик. Когда же капитан приостановился, глянув на Андрея Петровича, король взял за руку и того, уже давно уяснив, что эти два человека полностью доверяют друг другу и у них нет между собой никаких тайн.

Та половина домика, куда они вошли, по всей видимости, служила кабинетом. У одной стены стояла кровать европейского вида, на другой на полках стояли книги на английском языке и свернутая карта земного шара. Было видно, что присутствие миссионера Нота не нравилось королю, и он, войдя с гостями в домик, поспешил запереть за ними дверь. Показал свои часы, карту, тетрадь начальных правил геометрии, которой он учился по английской книге, и пройденное записывал в тетрадь уже на таитянском языке.

Фаддей Фаддеевич любезно предложил королю рассказать, что можно, о себе и о его королевстве, которое включало в себя все острова Общества. Тот вначале удивился этой просьбе, а затем откровенно засмущался. Когда же Андрей Петрович подтвердил просьбу капитана, тот согласился.

* * *

Помари был сыном Оту, бывшим королем еще во времена капитана Кука. Он начал учиться читать и писать в 1807 году. В 1809 году разгоревшаяся междоусобная война принудила миссионеров удалиться с острова Таити на другие острова архипелага. Помари также переехал на остров Эимео, и два года остров Таити был от него независим. Когда же Помари в 1811 году принял христианскую веру, то получил подкрепление с других островов Общества от их жителей, также принявших христианство, и напал на неприятелей, желая возвратить остров Таити. Но был отражен и с потерями вернулся на Эимео. И лишь в 1815 году, когда число христиан на островах умножилось, под начальством Помари на остров Таити, в пяти милях западнее Матавайского залива, высадилось 1500 вооруженных островитян. У некоторых были ружья, а остальные имели копья и булавы, а также пращи и луки со стрелами.

Отсюда Помари двинулся навстречу неприятелю, а его лодки следовали вдоль берега параллельно войску. Приближаясь к идущему на них неприятелю, островитяне, сделав несколько шагов вперед, преклоняли колена и просили Всевышнего о даровании победы, и это моление продолжалось до тех пор, пока окончательно не сблизились с неприятелем.

Король руководил с лодки, окруженной множеством других лодок. При первом столкновении королевское войско было опрокинуто, но вскоре ободрилось, и неприятели были обращены в бегство. Тогда Помари, вопреки прежним обычаям таитян, приказал щадить побежденных, что весьма изумило бежавших, и, по словам миссионеров, было немалым поводом к убеждению их принять христианскую веру. Так что теперь все жители островов Общества – христиане, которых насчитывается до 15 000 человек.

По велению короля весь народ был собран в королевскую церковь, и Помари после молитвы в краткой речи, обращенной к народу, объяснил о пользе законов для каждого и по обеспечению их собственности и предложил следующие постановления: учредить из двенадцати знатных островитян Совет, в котором должен председательствовать сам король; принять для начала несколько законов: за смертоубийство наказывать смертью; за воровство виновным вымащивать камнями место перед церковью и обкладывать ими берег, чтобы не размывало водой; уличенных в прелюбодеянии приговаривать к работам на знатных островитян и ряд других. Поднятием вверх рук народ изъявил королю свое согласие.

– Да ведь это же Новгородская республика с ее народным вече, а не монархия! – воскликнул по-русски пораженный Фаддей Фаддеевич.

Король непонимающе, но с тревогой глянул на него. И когда капитан, извинившись за бестактность, объяснил ему суть своего удивления, тот, улыбнувшись, пояснил:

– У меня просто не было другого выхода, чтобы объединить весь народ после смуты и смятения.

Друзья понимающе закивали головами.

Тем временем до короля дошли слухи, что жители острова Райвовае, лежащего поблизости, но не входящего в архипелаг Общества, узнав о его могуществе, пожелали быть его подданными. И Помари в ноябре 1818 года отправился на американском судне к этому острову. Слухи оказались верными, и островитяне отдались в его подданство.

Однако пока он расширял свои владения, на Таити возникла новая смута. Один островитянин решил воспользоваться отсутствием короля и занять его место. Смутьян объявил войну приверженцам короля и по обычаю островитян поджег свой дом со стороны противника, чем объявлял свою решимость вести войну до победного конца, но еще до возвращения короля был взят под стражу. Прибыв на Таити, Помаре хотел объявить войну всему округу, поддержавшему самозванца, но по совету миссионеров решил повесить только двух зачинщиков, что и было тут же исполнено.

Закончив свое повествование, Помари вынул из шкатулки красного дерева, подаренной английским Библейским обществом, чернильницу с пером и листок бумаги и передал капитану с просьбой написать по-русски, чтобы подателю этой записки была отпущена бутылка рома. Фаддей Фаддеевич, улыбнувшись про себя, написал, чтобы посланному дали три бутылки рома и шесть бутылок тенерифского вина. «Гонорар за интервью», – улыбнулся про себя Андрей Петрович.

В это время раздался негромкий, но настойчивый стук в дверь. Король смутился, поспешно спрятал записку, чернила с пером и геометрическую тетрадь, поставив шкатулку на место, и только после этого открыл дверь. На пороге показались Лазарев, встревоженный довольно долгим отсутствием начальника экспедиции, и явно раздосадованный миссионер Нот: «О чем же так долго король говорил с амбициозным капитаном 2-го ранга, официально представляющим российское правительство, и с изворотливым и проницательным русским разведчиком, работающим под именем известного ученого? Угрожает ли это английским интересам? Похоже, что русский лейтенант не в курсе их тайных дел, иначе не стал бы так настойчиво стараться проникнуть в кабинет, мешая их встрече. Ведь король не сразу открыл дверь, видимо, что-то убирая или пряча».

Помари же, как ни в чем не бывало, сменил тему разговора.

* * *

Беллинсгаузен представил королю двух мальчиков, подобранных на острове Макатеа. Тот их расспрашивал, смеялся и передразнивал, когда те с ужасом вспоминали, рассказывая, как их преследовали людоеды. При этом показывали те кривляния, которые по обыкновению делают островитяне на своих празднествах, когда съедают взятого пленника.

Через переводчика Виллиама моряки более подробно узнали о причине несчастных приключений четырех мальчиков. Десять островитян с острова Анны были сильным ветром занесены на остров Макатеа. Однако вскоре после этого туда же пристали лодки с острова Тай, жители которого по причине вражды между ними перебили ранее прибывших и съели их кроме четырех мальчиков, спрятавшихся в кустах в глубине острова. После чего, не обнаружив более неприятелей, покинули остров.

Увидев приближающиеся европейские корабли, мальчики обрадовались, ибо слышали от своих родственников, что европейцы местных жителей не обижают и уж тем более их не едят. Поэтому они и побежали к мысу, подавая знаки, чтобы их увидели с этих кораблей.

Беллинсгаузен предложил им по своему усмотрению остаться на шлюпе или на острове Таити. Но так как они уже успели встретить на острове своих земляков с острова Анны, чему весьма обрадовались, то единодушно решили остаться здесь, на Таити.

* * *

В это время лейтенант Демидов весь день оставался на берегу, занимаясь пополнением запасов пресной воды. С этой целью он пристал на баркасе прямо к песчаному берегу на полмили южнее мыса Венеры, где буквально в нескольких десятках саженей от этого места вдоль берега протекала речка. Сюда сразу же сбежались таитянские подростки и мальчишки, которые охотно входили в речку и, наполнив анкерки водой, на поднятых руках доставляли их к берегу. Матросам оставалось лишь носить бочонки к гребным судам, и они едва поспевали за бойкими помощниками.

Островитяне изъявляли им свое дружеское отношение и гостеприимство, приглашая в ближние дома и угощая их апельсинами, кокосовыми орехами, и прочими плодами. Больше всего матросов удивило то, что островитяне вовсе не запирают своих домов, совершенно не опасаясь того, что их могут ограбить. Кто из европейцев может решиться на это?!

* * *

Капитан-лейтенант Завадовский, как впрочем, и все офицеры, бывшие на берегу, не мог нахвалиться честностью и дружелюбием островитян. Каждый из них старался услужить и быть проводником.

Ему показали большой сарай, стоявший несколько на отшибе, где строилась большая двойная лодка. Он обратил внимание на множество колод, сделанных из обрубков толстого бамбука, находившихся тут же. Оказалось, что в них хранится кокосовое масло, пожертвованное жителями в пользу распространения христианской веры в качестве издержек на печатание Библии и прочего. Миссионер Нот ожидает судно из Порт-Жаксона с бочками, которые наполнят этим маслом, и доставят отсюда прямо в Лондон. Кроме того, они приносят в дар также немалое количество аррорута.

Возвращаясь на катере на шлюп, старший офицер Завадовский, ревностный блюститель чистоты и порядка, был неприятно удивлен великим множеством плавающих апельсиновых и банановых корок, выброшенных за борт с обоих шлюпов, и утешался лишь тем, что их команды пользуются таким изобилием тропических плодов.

* * *

Обмен с островитянами шел установленным порядком, но клерк Резанов жаловался на то, что куриц те привозили меньше, а просили за них дороже обычного. Свиней же, которых на острове было много, не смогли купить вообще ни одной. Как оказалось, король наложил табу (запрет) на свиней.

Это оказалось следствием того, что миссионеры построили небольшой бриг и по окончании его строительства предложили королю купить его за 70 тонн свинины. И несмотря на то, что Помари и так рассчитывал на свою долю в этом судне, предоставляя лес для его постройки, он согласился, но запретил своим подданным есть свинину и продавать свиней.

Островитяне при обмене вдруг стали требовать сережки, на которые вначале променивать свои товары отказывались, считая их совершенно бесполезными вещами. Все объяснилось очень просто. Беллинсгаузен при каждом отправлении на берег брал по несколько пар сережек с собой, одаривая ими знатных женщин, которые те надевали в уши. Другие островитяне, увидев эти украшения и желая равняться со знатными, приезжали сами или присылали своих родственников, чтобы выменять непременно серьги для своих женщин. Так что торги стали очень выгодными, пока, к сожалению, серьги не кончились, хотя их было достаточно много.

* * *

Когда Помари узнал, что Беллинсгаузен собирается покинуть Таити, то со всеми своими приближенными прибыл на «Восток». После обеда подарил капитану три жемчужины несколько крупнее горошины и попросил его показать подарки, предназначенные для него.

Вещи эти он уже и ранее неоднократно видел, но попросил, чтобы их не отсылали до тех пор, пока он не пришлет своего поверенного, и отправить, когда смеркнется, чтобы никто из поданных их не видел. Видимо, он опасался, что приближенные, увидев подарки, будут завидовать его несметным европейским богатствам. Это, конечно, удивительно, так как все вещи принадлежали к числу отпущенных Адмиралтейством для подарков народам Великого океана.

Как оказалось, Помари более нуждался в белом коленкоре и миткале, так как его одежда состояла исключительно из этих тканей. За неимением таковых, Фаддей Фаддеевич предложил ему некоторые из своих простыней, которым тот обрадовался более, чем прочим вещам.

Затем король вручил Беллинсгаузену посылку для российского государя императора со словами:

– Хотя в России есть много лучших вещей, но сей большой мат работы моих поданных, и для того я оный посылаю.

Потом одаривал всех офицеров. Андрею Петровичу и капитан-лейтенанту Завадовскому положил в карманы по две крупные жемчужины и сверх того по большому отрезу белой ткани. Остальным офицерам дарил такую же ткань. Каждый из них со своей стороны старался отблагодарить короля разными подарками.

Беллинсгаузен одарил приближенных короля ситцами, стеклянной посудой, чугунными котлами, ножами, буравами и прочим. Сверх того дарил чиновникам серебряные медали, а остальным бронзовые, объясняя через миссионера Нота, что эти медали оставляют им на память, так как на одной стороне изображен русский император Александр, от которого они посланы, а на другой названия шлюпов «Восток» и «Мирный». И хотя островитяне обещали хранить медали, но уже прямо здесь, на палубе шлюпа, стали променивать их матросам за платки.

* * *

Помари сдержал слово, данное Беллинсгаузену, и доставил на «Восток» шесть свиней и четыре на «Мирный», а также множество плодов и клубней, годных для употребления во время плавания. Фаддей Фаддеевич явно угодил королю, надев на его верного слугу красный лейб-гусарский мундир и повесив ему через плечо свою старую морскую саблю. Тот был чрезвычайно доволен подарком, с интересом рассматривая свою новую одежду.

Переводчик Виллиам, несмотря на запрет, доставил на «Восток» четыре свиньи, за что, равно как и за труды по должности переводчика, был щедро одарен европейскими вещами и платьем, а также порохом и свинцом, потому что имел ружья.

Андрей Петрович, да и другие офицеры в разговорах между собой отмечали, что европейцам здесь делались серьезные послабления по сравнению с остальными островитянами.

Перед самым отплытием шлюпов король убедительно просил капитана остаться еще на несколько дней, но когда убедился, что тот тверд в своем решении, пожал ему руку и просил не забывать его. Весьма неохотно спустился в лодку, потупил голову и долго шептал про себя, видимо, читая молитву. Не зря же его приближенные говорили, что он очень набожен.

Некоторые островитяне просили Беллинсгаузена отправиться вместе с ним, но тот отказал им, исполняя желание короля, который убедительно просил не брать его поданных с собой.

* * *

Тишина, нарушаемая лишь плеском воды у форштевня. Солнце склоняется к горизонту, и в открытое окно каюты дует теплый ветерок, лениво шевеля раздвинутые шторы. Друзья в одних рубашках сидели в креслах, откинувшись на спинки, за столом, накрытым по малой программе.

– Слава Богу, Андрюша, наконец-то идем прямым курсом на Порт-Жаксон, – удовлетворенно заметил Фаддей Фаддеевич. – После Таити покрутились к западу от Островов Россиян, открыв еще несколько небольших островов, да южнее острова Фиджи прихватили еще парочку. Вполне достаточно. И хотя открытие неизвестных ранее островов лестно, как ты понимаешь, для каждого мореплавателя и, кроме того, обогащает географические знания, но я уже, честно говоря, боюсь встретить новые, которые задержат нас для их описания. Иван Иванович и так каждый день бегает на бак, осматривая крепление бушприта, с которым мы не сможем идти во льды. А чтобы надежно отремонтировать его, нужно время, которого становится все меньше и меньше.

Андрей Петрович внимательно слушал друга, не спеша передвигая по столу фужер с мадерой.

– А как ты, Фаддей, оцениваешь наше посещение Таити?

– Очень положительно. За краткое время пребывания там мы поверили с большой точностью хронометры, запаслись свежей водой и тропическими плодами выше головы, не считая свиней и кур. Одних только апельсинов и лимонов насолили по десять бочек на каждый шлюп, так что теперь цинга в высоких южных широтах нам не страшна. Кстати, штаб-лекарь Берх доложил, что со всеми проявлениями цинготной болезни у всех членов команды окончательно покончено.

– Я каждый раз все больше убеждаюсь в добросовестности и компетентности капитана Кука. Это, в частности, касается и Таити. Его жители действительно доброжелательны и гостеприимны, – Андрей Петрович помолчал. – Я ведь там на «Екатерине» только и успел, что налиться свежей водой да прикупить фруктов, и тут же снялся с якоря, чтобы лишний раз не «светиться». И то миссионер Нот дотошно зафиксировал и имя капитана, приняв за него меня, и название судна и флаг, под которым мы прибыли туда. Ох уж эти миссионеры…

А как тебе, Фаддей, нравятся поборы англичан в виде кокосового масла и аррорута?

– Нормально. Ведь наши землепроходцы, присоединяя к России огромные территории Сибири и Дальнего Востока, тоже облагали местных жителей ясаком, или пушным налогом.

– Но ведь острова Общества формально являются независимыми?

– Какое это имеет значение?! Просто англичане заменили официальную дань добровольными пожертвованиями населения в пользу христианской веры, только и всего.

– Пожалуй, ты прав, – задумчиво сказал Андрей Петрович.

Пригубили мадеру, закусывая ароматными ломтиками ананаса.

– А ты, Фаддей, похоже, стал учиться на собственных ошибках, не наступая дважды на одни и те же грабли.

– Ты что имеешь в виду? – насторожился тот.

– Быстро же ты успел забыть про последний инцидент с туземцами.

– Кто про что…

А дело было так. Когда рано утром приблизились к неизвестному острову, то шлюп был окружен примерно тридцатью лодками с островитянами, вооруженными копьями. Подняться на борт шлюпа они отказывались, и тогда с кормы спустили несколько веревок, за которые можно было им держаться, так как ход судна был довольно большой. Ухватившись за веревки, они, ко всеобщему удивлению, старались перепилить их пилами, сделанными из челюстей больших рыб с зубами.

Приблизившись к берегу, была подана команда к повороту оверштаг, и матросы разбежались по местам. Воспользовавшись удобным случаем, туземцы стали бросать на ют и шканцы крупные обломки кораллов, которыми можно было не то что ранить, но и убить человека, попав ему в голову. Холостой выстрел из ружья более ободрил, чем устрашил вероломных островитян. И тогда Беллинсгаузен приказал лейтенанту Демидову выстрелить зачинщику этой злостной выходки в мягкое место, что и было исполнено. Раненый закричал, и все лодки тотчас разбрелись в разные стороны. Раненого повезли на берег, а остальные лодки отгребли далее в сторону от шлюпа и остановились, как будто вероломство их и не касалось.

– Не мог же я поступить иначе, послав подобно Рогевейну или Шутену сильный вооруженный отряд, и показать туземцам ужасное действие европейского огнестрельного оружия. Ведь первое изустное мне приказание государя было, чтобы везде щадить людей и стараться в местах, нами посещаемых, как у просвещенных, так равно и у диких народов, обходиться с ними ласково и тем приобрести их любовь и оставить хорошую о себе память и доброе имя.

– В этом случае, Фаддей, ты поступил правильно, но очень осторожно, ограничившись полумерами, а вот в другом проявил совершенно не оправданную решительность.

– Ты, очевидно, имеешь в виду подводный коралловый риф? – взгрустнул Фаддей Фаддеевич.

– Вот именно.

А взгрустнуть было от чего. Закончив описание открытых южнее Фиджи двух островов, названных именами художника Михайлова и астронома Симонова, Беллинсгаузен поспешил к третьему, увиденному с салинга, который показался больше прежних, так как были видны только его гористые места. Перед наступлением темноты «Мирный» не был виден, поэтому в 8 часов вечера зажгли фальшфейер, на который тот ответствовал, находясь в семи милях к северо-западу от «Востока».

Капитан смело шел в темноте под всеми парусами, потому как с салинга ничего не было видно, кроме берега, к которому приближались. В начале 10 часа перед носом шлюпа показалось белое зарево, которое то потухало, то снова светило. Пройдя еще некоторое расстояние, услышали ужасный рев буруна, разбивающегося о коралловый риф. Беллинсгаузен тотчас приказал повернуть через фордевинд на другой галс. При повороте шлюп был так близко от рифа, что, несмотря на темноту, с мостика ясно различали каждую разбивающуюся о него волну.

Еще бы несколько минут промедления, и их гибель была бы неизбежна. Первый удар о коралловый риф проломил бы корпус шлюпа, и при последующих ударах надо было бы искать спасения на гребных судах, спустить которые на воду при таких ужасных волнах было бы невозможно. А если бы некоторые и удалось спустить, то они неизбежно были бы разбиты в щепы.

При воспоминании об этом оба содрогнулись. Помолчали, заново переживая выпавшее на их долю испытание.

– Поэтому ты с перепугу и дал этому зловредному острову имя великого князя Александра Николаевича, племянника государя? – усмехнулся Андрей Петрович. – Ранее открытым островам давал имена участников экспедиции или людей, прославивших Отечество на поле брани, а тут вдруг вспомнил о монаршем семействе…

– А ты, наверное, размечтался, что я назову его островом Шувалова? – язвительно спросил тот, мстя за не совсем справедливую, с его точки зрения, критику друга.

– Как ты был, Фаддей, извини за выражение, дураком, так и остался, – укоризненно покачал головой Андрей Петрович. – Я наделся, что в память о столь трагическом происшествии ты дашь этому острову и соответствующее название, к примеру, остров Провидения.

– Что же раньше-то молчал, умник?! – в сердцах воскликнул Фаддей Фаддеевич, злясь уже на себя. – Знаю, что ответишь: «А ты меня спрашивал об этом?» Только прошу тебя, не читай мне нравоучительных лекций ни про свой горький опыт, ни про еще более печальный опыт Лисянского. Я и так чуть ни поседел в ту ночь…

Андрей Петрович согласно кивнул головой, подливая в фужер друга мадеру. Все было и так понятно безо всяких слов. Это было частью их участи, их доли, которую они добровольно выбрали. На то они и были не просто мореплавателями, а морскими первопроходцами.

Внезапно они, как молнией, были поражены отчаянным криком, раздавшимся с бака:

– Человек за бортом!!!

Как были в рубашках, без головных уборов, так и выскочили на мостик. Вахтенный лейтенант Игнатьев уже привел шлюп к ветру, погасив его скорость, чтобы лечь в дрейф. Скрипели блоки шлюпбалок, спуская на воду ялик.

Оказалось, что матрос вахтенной смены Филипп Блоков, один из самых проворных матросов, закрепив кливер, уже возвращался по бушприту назад, на бак шлюпа, но сорвался с него. Матросы на ялике под командой лейтенанта Лескова долго искали упавшего за борт, зажигая фальшфейеры и прислушиваясь, в надежде услышать его крики о помощи. Но в наступившей темноте ночи усилия их оказались тщетны.

– Упав с большой высоты, он ушел глубоко под воду, где его, вероятно, и ударил форштевень быстро идущего шлюпа. От неожиданности тот и хлебнул добрый глоток воды… – предположил старший офицер. – Ведь в такой теплой воде матрос должен был бы продержаться не менее получаса, тем более зная, что ему непременно придут на помощь.

– Похоже, что так, Иван Иванович, – согласился капитан, – но как бы то ни было, мы потеряли одного из лучших наших матросов… – А затем, тряхнув головой, приказал: – Священника и команду – на верхнюю палубу! Приспустить флаг!..

И под переливы боцманских дудок стал одевать давно принесенный Макаром мундир, с трудом попадая в его рукава.

* * *

В начале сентября поймали большую прожору, плывшую за кормой шлюпа. Ее, как обычно, сопровождали так называемые лоцманы размером от восьми дюймов (около 20 см) и менее с поперечными полосами синеватого цвета, подобно окуню, а также несколько прилипал.

Акулы, как правило, быстро хватают наживку, попадаясь на уду. Но, опасаясь, что крючок может разогнуться, ее вначале держали в полводы, пока не набросили петлю под ласты, а затем подняли на палубу, потратив много сил, чтобы убить ее. Вместе с ней оказались и две прилипалы, которые присосались под ее плавниками. Когда снимали с прожоры, длиной в девять футов и два дюйма (примерно 2,8 м), шкуру для чучела, то она все еще имела судорожные движения, а вынутое сердце долго шевелилось.

Конечно, ничего необычного в поимке прожоры не было, так как акул ловили и в Атлантическом, и в Индийском, и в Тихом океанах, но когда вскрыли ее брюшную полость, то были чрезвычайно удивлены. У каждого ее бока нашли по пузырю, в каждом из которых было по двадцать четыре живых красивых акульих детеныша длиной в четырнадцать дюймов (около 35 см) от начала головы до кончика хвоста. Они уже могли плавать, и когда их опустили в море, то одни поплыли по поверхности, а другие ушли в глубину, изгибаясь подобно вьюнам.

– Живородящая акула! – торжествовал Андрей Петрович. – Довольно редкий экземпляр, – пояснил он офицерам, делая пометки в своем знаменитом блокноте.

А Матвей уже был тут как тут, опуская нескольких акульих детенышей в банки с раствором формалина.

– Для Академии наук, – авторитетно пояснял он матросам, толпившимся вокруг, которые уважительно слушали его. – Редкая находка для науки! – уточнил он, искоса поглядывая на ученого, своего кумира.

А вот лоцманов, которые продолжали плыть за шлюпом, видимо, в ожидании появления пропавшей акулы, их хозяйки, поймать так и не смогли – никак не ловились на уду – к великому сожалению натуралиста.

– Жаль, что нет греческого намета, – вздыхал Андрей Петрович, – тогда бы непременно их изловили.

* * *

Впереди по курсу показалось идущее навстречу английское торговое судно, и Беллинсгаузен послал к нему на ялике лейтенанта Демидова узнать, нет ли каких новостей из Европы. По возвращении тот доложил, что судно, называемое «Фаворит», принадлежит купцу из Калькутты и уже седьмой день как вышло из Порт-Жаксона, возвращаясь в Индию.

Главная новость – английский король Георг III скончался, и на британский престол взошел принц-регент под именем Георга IV.

– Спасибо, Дмитрий Николаевич, за важную новость перед прибытием во владения английской короны, – поблагодарил лейтенанта капитан. – Не зря, стало быть, господа, мы столь торжественно приветствовали в Портсмуте принца-регента. «Король умер – да здравствует король!»

Через трое суток шлюпы вошли в гавань Порт-Жаксона и стали на якоря в том же месте, где стояли и ранее.