10 мая

«Шато Уистлер», Канада

Сообщение покинуло Киль со скоростью 300 000 километров в секунду.

Текст, набранный Эрвином Сьюссом на его ноутбуке, ушёл в сеть в виде цифровых данных и был преобразован лазерным диодом в световые импульсы. После чего они направились в высокопрозрачный стекловолоконный кабель — вместе с миллионами других информационных пакетов и телефонных разговоров. Световые волны быстро добрались по суше до берега, через каждые 50 километров подвергаясь оптическому усилению, а затем стекловолокно скрылось в море, укутанное в медную оболочку и заключённое в прочную оплётку с прослойками мягкого изолирующего материала.

Под водой кабель толщиной с крепкую мужскую руку тянулся по дну шельфа, зарытый в осадочный пласт, чтобы его не зацепило якорем или рыбацкой сетью. ТАТ-14, таково было его официальное обозначение, являлся одним из самых мощных в мире трансатлантических кабелей, а их пролегают между Европой и Америкой дюжины. Филигранные нити в глубине морей давно опередили любую спутниковую технику.

Сообщение Эрвина Сьюсса полетело между Скандинавией и Великобританией к северу. Выше Шотландии ТАТ-14 поворачивал налево. По ту сторону Гебридских островов он должен был пролегать по более глубокому морскому дну — уже не зарытым, а лежащим на поверхности.

Но только никакого дна и никакого края шельфа больше не было.

Под гигатоннами грязи и каменного крошева сообщение из Киля за сто двадцатую долю секунды домчалось до обрыва кабеля, и дальше световые сигналы уходили прямиком в донный осадок. Лавина рванула кабель с такой силой, что его разорванные концы были отброшены на километры друг от друга. Продолжился ТАТ-14 лишь в исландском бассейне — бесполезный кусок хай-тека, ведущий в Бостон. Там он впадал в сухопутную сеть. Через Скалистые горы этот автобан электронных данных попадал в Западную Канаду и подходил к коммутирующей станции знаменитого отеля высшего разряда «Шато Уистлер» у подножия горы Блэккомб, где стекловолокно переходило в традиционный медный кабель. Фотодиоды совершали обратный процесс, преобразуя световые импульсы в цифровые.

При других обстоятельствах сообщение из Киля попало бы этим путём в ноутбук Герхарда Бормана в виде е-мейла. Но действующие обстоятельства были таковы, что и неделю спустя после катастрофы в Северной Европе трансатлантические каналы связи всё ещё бездействовали, а телефонные контакты были возможны лишь через спутниковую связь.

Борман сидел в просторном зале отеля и смотрел на экран. Он знал, что Сьюсс должен переправить ему один важный документ — кривые роста популяций червей и прогнозы: что может произойти в других регионах мира в случае сопоставимого нашествия.

Борман чертыхался. Такой, казалось бы, удобный и тесный мир снова распался на отдельные части. Была надежда, что за день е-мейл всё-таки прорвётся по спутниковым каналам, но она так и не сбылась. Борман знал, что кризисные штабы не покладая рук восстанавливают связь, но интернет по-прежнему лежал в руинах. Военные спутники работали безупречно, но они не были рассчитаны на такие объёмы, чтобы компенсировать весь трансатлантический стекловолоконный мост.

Он взял мобильный телефон, предоставленный в его распоряжение штабом, и связался через спутник с Килем.

— Ничего так и не пришло, — сказал он.

— Мы пытались. — Голос Сьюсса звучал отчётливо, но Бормана сбивало с толку промедление с ответом. Сигнал от передатчика проделывал 36 000 километров вверх к спутнику и затем такое же расстояние до приёмника. И разговор проходил с паузами и наложениями одно на другое. — У нас тут тоже ничего не действует. С каждым часом всё хуже. В Норвегию уже не пробиться, Шотландия молчит, как мышка, Дания существует только на карте. Не знаю, что себе думают чрезвычайщики.

— Но мы всё же говорим с тобой, — заметил Борман.

— Мы говорим, потому что американцы так устроили. Ты используешь военные преимущества великой державы. А в Европе — даже забудь об этом! Все хотят позвонить, все беспокоятся, живы ли их родные и друзья. И у нас образовались пробки на всех линиях связи. Несколько свободных сетей переданы в распоряжение кризисных штабов и правительственных учреждений.

— Ну, так что будем делать? — спросил Борман.

— Не знаю. Может, уйдёт в рейс «Королева Елизавета». Тогда через полтора месяца получишь все бумаги, если вышлешь к побережью конного нарочного встретить корабль. А нет — так возьми ручку и записывай.

Борман вымученно улыбнулся.

Пока он записывал, зал отеля пересекла группа военных, пройдя к лифту. Старшим чином у них был чернокожий с эфиопскими чертами — майор вооружённых сил США по фамилии Пик.

Группа вышла на третьем и четвёртом этажах.

Остался один майор Сэломон Пик. Он доехал до десятого этажа. Там располагались номера-люкс для высшего руководства — лучшее, что мог предоставить «Шато» из своих пятисот пятидесяти номеров. Сам Пик жил ниже, и его вполне устраивал обычный одноместный номер. Он вообще не питал пристрастия к роскоши, но дирекция отеля настояла на размещении штаба в лучших номерах. Шагая по толстому ковру коридора, он мысленно прокручивал план предстоящего мероприятия. Навстречу ему попадались мужчины и женщины в форме и в гражданском. Некоторые двери были нараспашку и открывали внутренность номеров, переоборудованных в служебные кабинеты. Пик дошёл до широкой двери, и двое постовых отдали ему честь. Один из них постучался, дождался ответа и молодцевато распахнул перед майором дверь.

— Как дела? — спросила Джудит Ли.

Она заказала себе сюда из центра здоровья беговую дорожку. Пик знал, что Ли проводит на этой дорожке больше времени, чем в постели. С неё она смотрит телевизор, ведёт переписку, диктует меморандумы, сообщения и речи в голосовое устройство своего ноутбука, ведёт телефонные переговоры, принимает всю информацию и просто размышляет. Она и теперь бежала на дорожке. Чёрные волосы, прямые и блестящие, придерживала повязка на лбу. На ней была лёгкая тренировочная куртка и облегающие короткие брюки. Дышала она, несмотря на высокий темп, равномерно. Пик всякий раз с удивлением вспоминал, что этой хорошо тренированной женщине уже 48 лет. На вид генералу Джудит Ли не было и сорока.

— Спасибо, — ответил Пик. — Ничего.

Он огляделся. Апартаменты генерала имели размеры роскошной квартиры и были соответственно обставлены. У окна стоял рояль. Ли и его затребовала себе, как и беговую дорожку.

Пик считал, что роскошь несовместима с военным бытом. Сам он имел простое происхождение и в армию пошёл не из эстетских соображений, а чтобы избежать улицы, которая слишком часто ведёт в тюрьму. Упорство и прилежание открыли ему возможность блестящего карьерного роста, но он по-прежнему лучше всего чувствовал себя в простой палатке или в дешёвом мотеле.

— Мы получили последние данные от спутников NOAA, — сказал он, пройдя мимо Ли к панорамному окну. Над лесистой долиной сияло солнце, но Пик смотрел поверх всей этой красоты. Его тревожили предстоящие часы. — Мы были правы.

— Что, есть сходство?

— Да, между шумами, которые записал робот URA, и неопознанными спектрограммами 1997 года.

— Хорошо, — с удовлетворением сказала Ли. — Это очень хорошо.

— Не знаю, что тут хорошего. Это след, но он же ничего не объясняет.

— А вы чего ждали? Что океан нам что-нибудь откроет? — Ли отключила беговую дорожку и спрыгнула с неё. — Для того мы и затеваем весь этот цирк, чтобы нащупать объяснение. Кстати, состав уже полный?

— Только что прибыл последний.

— Кто именно?

— Этот биолог из Норвегии, который обнаружил червей. Как, бишь, его, сейчас гляну…

— Сигур Йохансон. — Ли прошла в ванную и вернулась с полотенцем на плечах. — Запоминайте же, наконец, имена, Сэл. Нас в отеле всего триста человек, из них учёных только семьдесят пять, пора затвердить, как молитву.

— Вы хотите сказать, что держите в голове все триста имён?

— Могу и три тысячи, если понадобится. Уж напрягитесь немного.

— Вы блефуете, — сказал Пик.

— Хотите проверить?

— Давайте. Йохансона сопровождает одна британская журналистка, от которой мы ожидаем сведений о происходящем за Полярным кругом. Вы помните её имя?

— Карен Уивер, — сказала Ли, вытирая волосы полотенцем. — Живёт в Лондоне. Специализируется на мореведении. Компьютерщица. Была на том корабле в Гренландском море, который потом бесследно затонул. — Она улыбнулась Пику, обнажив ослепительной белизны зубы. — Если бы мы обо всём знали хотя бы столько, сколько об этой гибели, а?

— Да. — Пик разрешил себе улыбнуться. — А то Вандербильт всякий раз впадает в ступор, когда об этом заходит речь.

— Ещё бы. ЦРУ в бешенстве, когда не знает, на какую полочку поместить информацию. Кстати, сам Вандербильт уже здесь?

— Уведомился.

— Что значит уведомился?

— Подлетает на вертолёте.

— Поражаюсь я грузоподъёмности наших летательных аппаратов, Сэл. Везти эту жирную свинью. Ну ладно. Дайте мне знать, если в «Шато Уистлер» поступят ещё какие-нибудь радикальные известия до того, как мы начнём.

Пик помедлил.

— Как мы принудим их держать язык за зубами?

— Это мы уже тысячу раз обсуждали.

— Я знаю, но этого мало. Целая толпа людей, не имеющих никакого понятия о режиме секретности. У них друзья, семьи. На них же журналисты набросятся.

— Это будет уже не наша проблема.

— Но она может стать и нашей.

— Давайте введём их в состав армии. — Ли развела руками. — Тогда они будут подлежать военному уставу. Кто распустит язык, тому расстрел.

Пик вытаращил глаза.

— Это была шутка, Сэл. — Она помахала перед ним рукой. — Эй! Шутка.

— Мне не до шуток, — ответил Пик. — Вандербильт с удовольствием взял бы с них подписку, но это нереально. Как минимум половина — иностранцы. Мы не сможем предъявить им обвинение, если они нарушат подписку.

— А мы сделаем вид, что сможем.

— Хотите давить на них? Не сработает. Никто не станет сотрудничать.

— Кто же говорит о давлении? Боже мой, Сэл, и откуда вы только берёте проблемы. Они хотят помочь. И они будут помалкивать. А если ещё поверят, что могут угодить в тюрьму за нарушение подписки, тем лучше. Вера укрепляет силы.

— Хорошо. Я вернусь чуть позже.

Пик вышел.

Ли смотрела ему вслед, забавляясь мыслью о том, как мало этот отличный солдат разбирается в людях. Кажется, Пик верил, что где-то в человека внедрено программное поле, гарантирующее выполнение приказа. Этой ереси были подвержены все выпускники Вест-Пойнта. Самая элитарная военная академия Америки славилась муштрой, итогом которой было безоговорочное послушание. В своих сомнениях Пик был не так уж и неправ, но в групповой психологии делал промашку.

Ли с неприязнью подумала о Джеке Вандербильте, ответственном со стороны ЦРУ. Он потел и вонял, у него было скверное дыхание, но работать он умел. В последние недели, особенно после цунами в Северной Европе, отдел Вандербильта показал свою лучшую форму. Его люди на удивление хорошо ориентировались в событиях. Это значило, что хоть у них и не хватало ответов, зато перечень вопросов был исчерпывающий.

Она раздумывала, не доложить ли о состоянии дел Белому дому. В принципе, нового было мало, но президент любил перемолвиться с Ли, высоко ценя её ум. Она знала, что это так, хотя нигде об этом не распространялась, — это бы ей только навредило. Среди американского генералитета Ли была одной из немногих женщин, к тому же она значительно понижала средний возраст в структуре командования. Всё это, конечно, вызывало подозрения, и её доверительные отношения с самым могущественным человеком Земли не добавили бы ей симпатии коллег, поэтому Ли старалась не высовываться. Но зачастую именно она объясняла президенту сложные вещи простыми словами. Когда взгляды министра обороны или его советника по безопасности казались ему непонятными, он спрашивал Ли, и она заодно разъясняла ему и позицию министерства иностранных дел.

Ни при каких обстоятельствах Ли не позволила бы себе публично указать на своё авторство идей президента. Она говорила: «Президент считает, что…» или «Точка зрения президента на этот счёт такова…» — неуловимо расширяя интеллектуальные границы хозяина Белого дома и снабжая его мнениями и воззрениями.

Для достижения своих целей важно было вовремя оказаться на виду. Так во время войны в Персидском заливе в 1991 году генерал Норманн Шварцкопф узнал её как разумного и неустрашимого стратега. К тому времени Ли уже прошла впечатляющий карьерный путь: первая женщина — выпускница Вест-Пойнта, изучавшая естественные науки на курсе морских офицеров, потом академия генштаба, изучение общественных связей в политике и истории. Шварцкопф взял Ли под своё крыло и следил за тем, чтобы её приглашали на все семинары и конференции и чтобы она встречалась с нужными людьми. Сам он политикой не интересовался, зато для неё проложил дорогу в тот промежуточный мир, где границы между армией и политикой были размыты и карты ложились по-новому.

Высокое покровительство принесло ей роль заместителя командующего союзническими сухопутными войсками в Средней Европе. За короткое время Ли завоевала расположение в европейских дипломатических кругах. Воспитание, образование и врождённая одарённость сослужили ей службу. Американский отец Ли происходил из видной генеральской семьи и играл заметную роль в Совете безопасности, пока не ушёл в отставку по состоянию здоровья. Её китайская мать была блистательной виолончелисткой. К своей единственной дочери оба они предъявляли ещё более высокие требования, чем к себе. Джудит занималась балетом и фигурным катанием, училась игре на фортепьяно и на виолончели. Она сопровождала отца в его поездках по Европе и Азии и рано получила представление о различии культур. Её всегда привлекали этнические особенности и историческая подоплёка, и она донимала людей расспросами — преимущественно на их родном языке. В двенадцать она владела родным языком матери, в пятнадцать бегло говорила по-немецки, по-французски, по-итальянски и по-испански, в восемнадцать могла сносно объясниться по-японски и по-корейски. Родители строго следили за её манерами, одеждой и соблюдением общепринятых правил, в других вещах проявляя терпимость.

При женитьбе отец решил взять себе фамилию жены и ради этого выдержал затяжную войну с официальными органами. Этот жест по отношению к любимой женщине, которая ради него покинула свою родину, восхитил Джудит Ли.

Девочка выросла на семейном стремлении добиваться превосходства во всех дисциплинах, перепрыгнула экстерном через два класса, блестяще окончила школу и росла с убеждением, что сможет добиться всего, чего захочет, хоть бы и поста президента Соединённых Штатов Америки.

В середине девяностых ей предложили пост заместителя начальника штаба по операционному и боевому планированию в министерстве обороны США и одновременно доцентуру на кафедре истории в Вест-Пойнте. К тому же известные круги отметили её усиливающийся интерес к политике. Единственное, чего ей тогда недоставало, был настоящий военный успех. В кадровой политике Пентагона особо высоко ценился боевой опыт, и Ли тосковала по хорошему глобальному кризису. Долго ей ждать не пришлось. В 1999 году она стала заместителем командующего в Косовском конфликте и наконец-то вписала себя в книгу героев.

Новое возвращение на родину повлекло за собой пост командующего генерала в Форт-Леви и членство в Совете безопасности при президенте, где она расположила его к себе одной из составленных для него записок на тему национальной безопасности. В этой части Ли обладала твёрдой поступью и мыслила патриотично, никогда не теряя убеждения, что в мире нет страны лучше и справедливее Соединённых Штатов.

Внезапно она очутилась в центре власти.

Хладнокровная перфекционистка, она хорошо знала зверя, который подстерегал её внутри неё самой, — неукротимую эмоциональность, которая могла принести ей как пользу, так и вред — в зависимости от того, чем она занималась. Она старалась держаться скромно и не выпячивала свои таланты и умения. С неё хватало того, что иногда на вечерах в Белом доме она меняла военную форму на открытое вечернее платье и играла для потрясённых слушателей Шопена, Брамса и Шуберта; что во время танца могла так раскрутить президента, что он воспарял, как Фред Астор; что для его семьи и старых друзей-республиканцев пела песни из времён отцов-основателей. Она ловко завязывала личные отношения, разделяла страсть министра обороны к бейсболу и слабость госсекретаря к европейской истории, получала приватные приглашения и иногда целые выходные проводила на президентском ранчо.

Свои личные взгляды в политических вопросах она держала при себе. Вела свою игру между армией и политикой, проявляла себя как развитая, очаровательная и самоуверенная, но не заносчивая особа. Молва приписывала ей личные отношения с влиятельными мужчинами, которых на самом деле не было. Ли игнорировала эти слухи. Никакой вопрос не мог вывести её из равновесия. Она всегда была прекрасно организована и подготовлена, хранила в памяти огромное количество деталей и вызывала их, как данные в компьютере.

Хотя она не имела представления, что творится в океане, ей и на сей раз удалось изложить президенту истинную картину происходящего. Объёмное досье ЦРУ она свела к нескольким решающим пунктам. Следствием явилось то, что теперь Ли сидела в «Шато Уистлер», и она очень хорошо понимала, что это значит.

Это был последний большой шаг, который она должна была сделать.

Но, может, всё-таки позвонить президенту. Просто так. Он это любит. Сказать ему, что все приглашённые учёные и эксперты собрались в полном составе, а это значит, что они приняли неформальное приглашение Соединённых Штатов, хотя у каждого полно дел на своём месте. Или что NOAA обнаружила сходство между неопознанными шумами. Это ему нравилось, это звучало как: «Сэр, мы ещё немного продвинулись вперёд». Конечно, она не могла ожидать, что он знает, что такое Bloop и Upsweep и почему NOAA думает, что разгадала происхождение Slowdown. Это излишние подробности. Но несколько слов уверенности через спутниковую связь, защищённую от прослушивания, — и президент будет счастлив, а счастливый он намного полезнее.

Она решилась.

В это время во дворе отеля Эневек заметил приятного вида бородача с проседью. Его сопровождала молодая женщина в джинсах и кожаной куртке, широкоплечая и загорелая. Оба новоприбывших несли дорожные сумки, которые у них тут же забрал служащий отеля. Женщина на секунду встретилась глазами с Эневеком, отвела со лба локоны и исчезла в вестибюле.

Он рассеянно смотрел на то место, где она только что стояла.

Роскошный отель располагался в окружении гор, вершины которых даже летом сверкали белизной. Здесь был один из лучших горнолыжных курортов мира, а в мае гости съезжались поиграть в гольф и погулять по живописным окрестностям. В этом элитном месте в стороне от мира можно было ожидать чего угодно, но только не дюжины военных вертолётов.

Эневек уже два дня как приехал сюда. Он был задействован в подготовке к конференции — вместе с Фордом, который курсировал на вертолёте между ванкуверским аквариумом, Нанаймо и «Шато», чтобы отсматривать материал, оценивать данные и сводить воедино последние сведения. Колено Эневека всё ещё болело, но он уже не хромал. Чистый горный воздух благотворно на него повлиял, и его депрессия сменилась рвением к работе.

Его арест военным патрулём казался уже далёким прошлым, хотя со дня первой встречи с Ли прошло всего две недели. Её позабавил дилетантизм, с каким он провёл тогда свою ночную вылазку. Разумеется, его засекли сразу, просто некоторое время наблюдали, чтобы узнать, чего ему надо.

С тех пор его доклады больше не проваливались в Чёрную Дыру, он сам теперь сидел в её центре — так же, как и Форд, а с недавних пор и Оливейра. И с Робертсом из пароходства он снова смог побеседовать. Тот первым делом выразил своё сожаление по поводу предписанного ему молчания. Ли наложила запрет на всякую утечку информации, поэтому ему приходилось быть недоступным, хотя несколько раз он буквально стоял рядом с телефоном, по которому секретарша отправляла Эневека на все четыре стороны.

Конференция была подготовлена, и Эневеку ничего не оставалось, кроме ожидания. Мир был в хаосе, Европа в потопе, а он играл в теннис, чтобы посмотреть, как это скажется на его больном колене. Его партнёром был маленький француз Бернар Роше, бактериолог из Лиона. Пока Америка билась с самыми крупными животными планеты, Роше вёл сражение с мельчайшими организмами — и без надежды на победу.

Эневек глянул на часы. Через тридцать минут начнётся конференция. Отель на эти дни закрыли для туристов и отдали в распоряжение правительства. Свыше половины присутствующих здесь так или иначе относились к United States Intelligence Community, большинство — сотрудники ЦРУ. Изрядная часть отеля была отдана NSA — самой крупной секретной службе Америки, специализирующейся на электронной разведке, на защите информации и на криптографии. NSA занимала пятый этаж. Шестой этаж был занят сотрудниками министерства обороны США и канадской информационной службой. Над ними располагались представители британского SIS и охрана, а также делегации информационного центра Бундесвера и государственной информационной службы Германии. Французы прислали делегацию Direction de la Surveillance du Territoire, шведская военная информационная служба тоже присутствовала, как и финская Pääesikunnan tiedusteluosasto. Это было беспримерное собрание секретных служб, беспрецедентный марш-бросок людей и материалов, нацеленный на понимание происходящего.

Эневек массировал своё снова разболевшееся колено. Не надо было играть в теннис. Над ним пронеслась тень — это приземлялся ещё один военный вертолёт.

Внутри отеля по всем направлениям двигались люди — быстро и в то же время без суеты. Половина говорила по мобильным телефонам. Другие со своими ноутбуками примостились в уютных уголках и что-то писали. Эневек прошёл в бар, увидев Форда и Оливейра. С ними был незнакомый рослый человек.

— Леон Эневек, Герхард Борман, — представил их друг другу Форд. — Только не сильно тряси руку Герхарду, а то отвалится.

— Что, теннис? — спросил Эневек.

— Какое там, шариковая ручка! — Борман кисло улыбнулся. — Битый час записывал по телефону то, что две недели назад можно было получить одним кликом мышки. Вернулись в средневековье.

— С завтрашнего дня всё будет в порядке. — Оливейра отпила из своей чашки чай. — Я слышала, для отеля выделили целую сеть.

— У нас в Киле ограниченный доступ к спутникам, — мрачно сказал Борман.

— Он везде ограниченный. — Эневек заказал себе воду. — Вы давно здесь?

— С позавчерашнего дня. Я работал на подготовке конференции.

— Я тоже. Странно, что мы не пересеклись.

— Этот отель — как швейцарский сыр, тут полно ходов.

— О, смотрите. А этот что здесь делает? — Оливейра кивнула головой в сторону лифта. Там стоял мужчина, прибывший с кудрявой шатенкой. Эневек узнал его.

— А кто это? — спросил Форд, напрягая память.

— Это же немецкий актёр, Максимилиан Шелл!

— Уймись, — сказал Форд. — Что тут делать актёру?

— Это он играл в том фильме-катастрофе? «Deep Impact»! Где Земля столкнулась с метеоритом… — спросил Эневек.

— Мы тут все играем в фильме-катастрофе, — перебил его Форд.

— Неужто следующим прибудет Брюс Уиллис?

— Не гоняйтесь за его автографом, — улыбнулся Борман. — Это не Максимилиан Шелл. Его зовут Сигур Йохансон. Норвежец. Он мог бы вам рассказать, что творится в Северном море. Но лучше не спрашивайте его. Он жил в Тронхейме, а от Тронхейма мало что осталось. Он потерял свой дом.

Из нескольких конференц-залов «Шато» Ли выбрала зал средней величины, почти в обрез для группы. Она по опыту знала, что люди, вынужденные сидеть вплотную, либо вцепляются друг другу в волосы, либо проникаются чувством общности. Но не получают возможности держать дистанцию — ни друг к другу, ни к теме.

И рассадить их следовало так, чтобы все перемешались — независимо от национальности или профессии. Каждое место было оборудовано столиком с ноутбуком и блоком для записей.

Пик сел в ряду, зарезервированном для докладчиков. За ним в зал вошёл шаровидный человек в мятом костюме. Под мышками темнели пятна пота. Редкие волосы слиплись прядями. Он пыхтя протянул Ли руку. Пальцы оттопыривались, как раздутые колбаски.

— Хэлло, Сьюзи Вонг, — сказал он.

Ли пожала Вандербильту руку и с трудом удержалась, чтобы не обтереть ладонь.

— Джек. Рада вас видеть.

— Всегда к услугам. — Вандербильт осклабился. — Покажите им шоу, детка. Если не будут хлопать, свистните мне. Мои аплодисменты вам обеспечены.

Он вытер потный лоб, подмигнул и уселся рядом с Пиком. Ли разглядывала его с застывшей улыбкой. Вандербильт был замдиректора ЦРУ. Хороший человек, даже очень хороший. Органам будет его не хватать. Она намеревалась уничтожить его — не торопясь, когда придёт время. Не сейчас. И тогда эта жирная свинья будет валяться на дороге, похрюкивая, как это умеет только Вандербильт.

Конференц-зал наполнялся.

Многие не знали друг друга и рассаживались молча. Ли терпеливо ждала, пока утихнет всякий шум. Почувствовав общее напряжение, она поднялась, улыбнулась и сказала:

— Расслабьтесь.

По рядам прошёл тихий шелест. Кто-то закинул ногу на ногу, кто-то откинулся на спинку. Норвежский профессор с небрежно наброшенным на шею шарфом почти скучал, его тёмные глаза смотрели на Ли спокойно. Она попыталась составить о нём представление, но Йохансон оставался закрытым для неё. Она спросила себя, в чём причина. Человек потерял свой дом, катастрофа коснулась его ощутимее, чем кого бы то ни было здесь. Он должен быть подавленным, но почему-то не подавлен. Причина могла быть только одна. Йохансон не рассчитывал узнать здесь что-то новое для себя. У него есть своя теория, и она перевешивает горе и отчаяние. Он знает больше, чем они все.

Надо держать этого норвежца в поле зрения.

— Я знаю, какую напряжённую работу вам пришлось прервать, чтобы приехать сюда, — продолжала она. — И я хотела бы поблагодарить вас за то, что вы сделали нашу встречу возможной. Особенно я хотела бы поблагодарить собравшихся здесь учёных. Глядя на вас, я уверена, что мы сможем рассмотреть события недавнего прошлого в свете надежды. Вы даёте нам пример мужества.

Ли произносила эти слова без пафоса, спокойно и приветливо, заглядывая каждому в глаза, — и сразу добилась безраздельного внимания. Один только Вандербильт оскалил зубы и ковырялся в них.

— Многие из вас недоумевают, почему мы не провели эту встречу в Пентагоне, в Белом доме или в доме правительства Канады. Ну, с одной стороны, мы хотели предоставить вам по возможности приятную обстановку. Преимущества «Шато Уистлер» известны, и главное из них — местоположение. Горы надёжны, берега — нет. Сейчас не надёжен ни один город вблизи побережья.

Она оглядела лица присутствующих.

— С другой стороны, побережье Британской Колумбии рядом. В кратчайшее время можно добраться на вертолёте до моря и до исследовательских лабораторий, особенно института Нанаймо. В «Шато» мы создали опорный пункт, чтобы наблюдать за поведением морских млекопитающих. А в свете европейских событий решили перестроить этот опорный пункт в кризисный центр. И лучший из возможных составов кризисного управления, леди и джентльмены, это вы.

Она дала этим словам время подействовать. Она хотела, чтобы люди в зале осознали свою значительность. Если они почувствуют свою избранность, это поможет им держать язык за зубами.

— Третья причина — та, что мы здесь можем работать без помех. «Шато» целиком ограждён от средств массовой информации. Разумеется, когда такой заметный отель внезапно становится недоступен, а вокруг снуют вертолёты, это не останется незамеченным. Но официально нигде не объявлялось, для чего мы тут собрались. Если нас спрашивают, мы говорим об учениях. Об этом можно писать сколько угодно, но ничего конкретного не напишешь, поэтому от пишущих мы избавлены. — Ли сделала паузу. — Известно, что не всё можно предать огласке. Паника была бы началом конца. Сохранять спокойствие — залог дееспособности. Позвольте мне сказать вам совершенно откровенно: первой жертвой любой войны всегда становится правда. А мы на войне. На войне, которую мы должны вначале понять, чтобы выиграть. Поэтому необходимо взять обязательства перед собой и перед человечеством. Конкретно это означает, что отныне вы никому, даже самым близким людям, членам семьи и друзьям, не имеете права ничего говорить о работе в этом штабе. Каждый из вас сразу после этого заседания подпишет соответственное обязательство, а к соблюдению подписки мы относимся очень серьёзно. Я бы предпочла услышать ваши возможные сомнения до начала обсуждения. Поскольку, естественно, эта подписка — дело добровольное. Отказ не повлечёт никаких неприятностей для вас, но в этом случае вы должны будете покинуть зал прямо сейчас и немедленно вылететь домой.

В душе она заключила с собой пари. Никто не встанет и не уйдёт. Но один вопрос всё-таки кто-нибудь задаст.

Она ждала.

Кто-то поднял руку.

Мик Рубин — биолог из Манчестера, специалист по моллюскам.

— Значит ли это, что мы не можем покидать «Шато»?

— «Шато» не тюрьма, — сказала Ли. — Вы можете выходить и выезжать куда хотите. Вы не можете только разглашать предмет вашей работы.

— А если… — Рубин помялся.

— Если всё-таки это случится? — Ли сделала озабоченную мину. — Я понимаю, что вы должны были задать этот вопрос. Ну, тогда мы опровергнем всё, что вы скажете, и впредь позаботимся о том, чтобы больше вы не смогли нарушить взятые обязательства.

— И это… м-м-м… в вашей власти? Я имею в виду, вы…

— Есть ли у нас такие полномочия? Большинству из вас, может быть, известно, что Германия три дня назад выступила с инициативой провести совместное расследование актуальных событий в рамках Евросоюза. Руководство этой комиссией решено возложить на германского министра внутренних дел. В Норвегии, Великобритании, Бельгии, Нидерландах, Дании и на Фарерах объявлено чрезвычайное положение. Канада и США также кооперируются под руководством США. К нам охотно примкнут и другие государства. В зависимости от того, как будут развиваться события в мире, не исключено, что общую ответственность возьмёт на себя ООН. Действующее законодательство повсеместно утратит силу, и компетенции распределятся по-новому. В свете особой ситуации — да, мы уполномочены.

Рубин кивнул. Больше вопросов не последовало.

— Хорошо, — сказала Ли. — Тогда приступим. Майор Пик, прошу вас.

Пик встал перед группой. Электрический свет бликовал на его эбонитовой коже. Он нажал на кнопку ручного пульта, и на большом экране появился спутниковый снимок. Обширное побережье со многими населёнными пунктами, снятое с большой высоты.

— Может быть, это началось и не здесь, — сказал он, — и, может быть, началось раньше. Но мы берём за начало отсчёта Перу. Большой город посередине — это Уанчако. — Он посветил лазерной указкой на разные точки снимка. — Этот район за несколько дней потерял 22 рыбака, причём в самую хорошую погоду. Некоторые лодки впоследствии были обнаружены в море. От прочих находили только обломки.

Пик вывел на экран следующий снимок.

— Моря находятся под постоянным наблюдением, — продолжал он. — Они напичканы дрейфующими зондами и роботами, от которых поступают бесчисленные данные о свойствах течений, температуре, содержании соли, двуокиси углерода и ещё много чего. Измерительные станции на дне моря регистрируют обменные процессы в донных осадках. Курсирует целая флотилия исследовательских судов, и мы располагаем сотнями военных и гражданских спутников. Казалось бы, какая проблема — объяснить исчезновения судов, но на самом деле не всё так просто. Наша космическая сфера, как и всё, имеющее глаза, страдает пробелами зрения.

Графическое изображение на экране показало часть поверхности Земли. Над нею на разной высоте висели, словно увеличенные насекомые, спутники различной величины.

— Даже не пытайтесь разобраться в столпотворении искусственных небесных тел, — сказал Пик. — Их три с половиной тысячи. Большинство из того, что там летает, уже обломки. Действующих объектов, к которым есть доступ, всего шестьсот. Ну, ещё военные спутники.

Последнюю фразу Пик произнёс крайне неохотно. Он подвёл световую точку лазерной указки на объект в виде бункера с солнечными навесами.

— Американский спутник KH-12. Даёт снимки с разрешением меньше пяти сантиметров. Ещё чуть-чуть — и мог бы распознавать черты лица. Для ночного видения оборудован инфракрасной и мультиспектральной системами, но при облачном небе абсолютно бесполезен.

Пик указал на другой спутник.

— Поэтому многие спутники-разведчики работают с радаром, то есть в микроволновом диапазоне. Для радара и облака не преграда. Эти спутники не фотографируют, а моделируют мир с точностью до сантиметра, для этого они ощупывают поверхность и создают трёхмерную модель. Но и здесь есть ахиллесова пята. Радарные снимки требуют интерпретации. Радар не различает цвета, не видит сквозь стекло, его мир — лишь форма.

— А почему бы не суммировать технологии? — спросил Борман.

— Суммируем, но это требует дополнительных затрат. В принципе, это главная проблема спутниковой разведки. Чтобы в течение дня наблюдать всю страну или определённый участок моря, нужно несколько скооперированных систем, которые в состоянии сканировать большую поверхность. Если вам потребуется детальная картинка одного района, придётся довольствоваться моментальными снимками. Спутники вращаются по орбите. Большинству из них требуется 90 минут, чтобы снова очутиться на том же месте.

— Но ведь есть спутники, которые могут висеть над одним и тем же местом, — это был финский дипломат. — Разве нельзя разместить их над критическими областями?

— Это слишком высоко. Геостационарные спутники стабильны лишь на высоте 36 тысяч километров. Самая мелкая деталь, какую они могут различить с такой высоты, измеряется восемью километрами. Вы не смогли бы увидеть на таком снимке даже тонущий «Хельголанд». — Пик сделал паузу и продолжил: — Но когда мы знаем, за чем наблюдать, мы начинаем соответственно настраивать наше оборудование.

Они увидели водную поверхность с небольшой высоты. Солнечный свет падал на волны косо, придавая морю структуру рифлёного стекла, на картинке были видны маленькие корабли и несколько крошечных лодок.

— Увеличение от KH-12, — сказал Пик. — Область шельфа перед Уанчако. В этот день пропало несколько рыбаков.

На следующей картинке в воде показалось обширное серебристое осветлённое пятно. Над ним плыли две лодки.

— Рыба. Колоссальная рыбная стая. Они плывут на глубине метра три, поэтому мы можем их видеть. Проблема морской воды в том, что она почти не пропускает электромагнитные волны, но оптические системы кое-что видят, если вода прозрачная. Тепловое изображение кита в инфракрасной области мы получаем и на глубине 30 метров. Поэтому военные так любят инфракрасную область, ведь она делает видимыми подводные лодки противника.

— А что это за рыба? — спросила черноволосая женщина, эколог из Рейкьявика. — Золотая скумбрия?

— Может быть. Или южноамериканские сардины.

— Должно быть, их тут миллионы. Удивительно. Всем известно, что рыбные запасы у Южной Америки исчерпаны.

— Вы правы, — сказал Пик. — И то, что мы встречаем такие стаи именно в тех местах, где пропадали люди, доставляет нам головную боль. В настоящий момент мы рассматриваем их как стайные аномалии. Например, три месяца назад стая сельди у берегов Норвегии потопила траулер длиной 19 метров. Рыбы попали в сеть и утянули её под траулер, когда рыбаки собирались поднять улов на борт. Судно легло на бок. Команда пыталась обрубить верёвки, но уже не помогло. Пришлось им покинуть борт. Через десять минут траулер уже затонул.

— У нас в Исландии был похожий случай, — сказала экологиня. — Утонули двое.

— Я знаю. Казалось бы, одиночные случаи. Но если сосчитать их по всему миру, то рыбные стаи потопили за последние недели множество судов. Некоторые усматривают тут стратегию. Мы не исключаем, что рыбы дают себя поймать для того, чтобы потом перевернуть судно.

— Но ведь это чушь! — недоверчиво воскликнул представитель России. — С каких это пор рыбы обладают волей?

— С тех пор, как топят корабли, — коротко ответил Пик. — А в Тихом океане они, кажется, научились обходить сети. У нас нет ни малейшего представления, каким образом они это делают. Стая будто проходит некий конгинитивный процесс и вдруг понимает, что перед нею сеть или трал. И знает, что делать. Но даже если что-то и повысило до такой степени её обучаемость, рыбы ещё должны получить представление о размерах.

— Ни рыба, ни стая рыб не увидит сеть с входным отверстием в сто метров.

— Тем не менее, они как-то узнают сеть. Рыбные флотилии жалуются на громадные убытки. Поражена вся пищевая промышленность. — Пик откашлялся. — Вторая причина исчезновения кораблей и людей достаточно известна. Но понадобилось некоторое время, прежде чем спутник KH-12 смог задокументировать этот процесс.

Эневек уставился на экран. Он знал, что сейчас увидит, но всякий раз у него перехватывало дыхание. Он вспоминал Сьюзен Стринджер.

Снимки следовали один за другим, складываясь почти в отрывок фильма. В открытом море плыла парусная яхта длиной метров двенадцать. Погода была безветренная, парус убран. На корме сидели двое мужчин, на носу загорали женщины.

Мимо лодки сбоку проплывал горбач. Была видна каждая подробность его огромного тела. За ним следовали двое других. Их спины вспороли поверхность воды, и один из мужчин встал и показал на китов. Женщины подняли головы.

— Сейчас, — сказал Пик.

Киты миновали лодку. С левого борта что-то поднималось из глубины. Вертикально выныривал ещё один кит. Он встал из воды, широко растопырив плавники. Люди на яхте оцепенели.

Тело кита опрокинулось.

Он ударил поперёк яхты, расколов её на две части. Люди разлетелись, как куклы. Эневек увидел, как на яхту бросился ещё один кит. В мгновение ока идиллия превратилась в разверстый ад. Обломки разносило пеной. Люди исчезли.

Он закрыл глаза.

Как могло бы выглядеть сверху столкновение кита с гидропланом? Может, есть хроника и об этом? Он не набрался храбрости спросить. Мысль о том, что безучастный стеклянный глаз всё видит, показалась ему нестерпимой.

Словно отвечая на его мысли, Пик сказал:

— Такого рода документирование может показаться вам циничным, леди и джентльмены. Там, где могли, мы прилагали все силы к тому, чтобы прийти на помощь. К сожалению, в таких случаях помощь всегда опаздывает.

Пику было ясно, что он идёт по тонкому льду. Возникал вопрос, почему они не приложили усилий для предотвращения несчастных случаев.

— Если представить себе распространение нападений как своего рода эпидемию, — сказал он, — то она началась у острова Ванкувер. Первые случаи произошли в Тофино. Как неправдоподобно это ни звучит, но там просматривался стратегический альянс. Серые киты, горбачи, финвалы, кашалоты и другие крупные киты нападают на лодки. Маленькие, более подвижные косатки расправляются затем в воде с людьми.

Норвежский профессор поднял руку:

— Что привело вас к допущению, что это эпидемия?

— Такой вид распространения протекает по законам эпидемии, доктор Йохансон.

— Я не уверен, что здесь что-то распространяется. Видимость может привести нас к неправильным заключениям.

— Доктор Йохансон, — терпеливо сказал Пик, — если бы вы дали больше времени ходу моих рассуждений…

— А не может быть так, — невозмутимо продолжал Йохансон, — что мы имеем дело с одновременным процессом, который всего лишь не очень точно скоординирован?

Пик посмотрел на него.

— Да, — сказал он с неохотой. — Это возможно.

Так она и знала. Йохансон выдвигает собственную теорию. И Пик, который терпеть не может, чтобы гражданские перебивали офицеров, рассердился.

Ли забавлялась.

Она откинулась на спинку кресла и почувствовала на себе вопросительный взгляд Вандербильта. Церэушник, кажется, решил, что она уже что-то успела рассказать Йохансону. Она отрицательно покачала головой и продолжала слушать доклад.

— Мы знаем, — говорил Пик, — что агрессивные киты встречаются исключительно среди мигрирующих особей. Резиденты держались в стороне. Бродяги-мигранты преодолевают большие расстояния, а прибрежные косатки плавают далеко в море. Из этого мы с большой осторожностью развили теорию, что причина изменения поведения животных находится в открытом море.

На экране появилась карта мира. Она показывала, где зарегистрированы нападения китов. Красная штриховка тянулась от Аляски до мыса Горн. Другие области располагались по обе стороны африканского континента и вдоль Австралии. Затем карта сменилась другим изображением. Здесь цветом были выделены побережья.

— В целом число обитающих в море видов, чьё поведение направлено против человека, драматически растёт. У берегов Австралии и Южной Африки участились нападения акул. Больше никто не купается в море и не рыбачит. Противоакульи сети, которые раньше удерживали хищников вдали от берега, теперь оказываются разорванными в клочья, и никто не знает, кто их растерзал.

— А в нагромождение случайностей вы не верите? — спросил немецкий дипломат.

Пик отрицательно помотал головой.

— Акулы опасны, но нельзя сказать, что так уж агрессивны. Мы для них не слишком большое лакомство. Большинство акул тут же выплёвывают откушенную руку или ногу.

— Это утешает, — пробормотал Йохансон.

— Но некоторые виды, кажется, изменили взгляды на вкус человеческого мяса. Нападения акул участились в десятки раз. Акулы мако, белые и молотоголовые акулы собираются стаями, как волки, нападают на прибрежные районы и наносят огромный урон.

— Урон? — спросил один французский депутат с сильным акцентом. — Что это значит? Смертельные случаи?

А что же ещё, ты, идиот, — отразилось на лице Пика.

Он показал картинку с аккуратным маленьким спрутом, тело которого было опоясано светящимися голубыми кольцами.

— Далее: Hapalochlaene Maculosa. Пятнисто-голубой осьминог длиной 20 сантиметров. Австралия, Новая Гвинея, Соломоновы острова. Одно из ядовитейших животных мира. При укусе вбрасывает в рану токсичные энзимы. Поначалу даже не чувствуешь, но через два часа тебя уже нет. — Фотосерия продолжилась другими причудливыми живыми существами: — Каменная рыба, петрушка, скорпена, огненный червь, кеглевидная улитка — ядовитых животных в море много. В большинстве случаев токсины служат им для обороны. Но виды, которые раньше маскировались и прятались, теперь начали нападать.

Роше нагнулся к Йохансону:

— Неужели то, что изменило акулу, может изменить и рака? Как вы думаете?

— Можете руку дать на отсечение.

Пик говорил об огромных стаях медуз, угрожающих Южной Америке, Австралии и Индонезии. Йохансон слушал, полузакрыв глаза.

— Для простоты мы подразделяем все эти процессы на три категории, — сказал Пик. — Изменения поведения, мутации и катастрофы окружающей среды. Они взаимообусловлены. До сих пор мы говорили об аномальном поведении. У медуз, кажется, преобладают мутации. «Морские осы» всегда могли перемещаться, но в последнее время они показали себя просто мастерами навигации. Создаётся впечатление патрулирования. Кажется, они хотят очистить от человеческого присутствия целые регионы. Любителей подводного плавания не осталось, но больше всего страдают рыбаки.

На картинке возникло судно-рыбзавод — из тех, что перерабатывают улов в консервы прямо на борту.

— Это «Антанея». Две недели назад команда достала из моря вместо улова целый заряд Chironex fleckeri — «морских ос». А лучше сказать, животных, которых мы принимаем за «морских ос». Следовало тут же выкинуть весь улов в море. А они открыли сеть, и на палубу вывалилось несколько тонн чистого яда. Некоторые умерли тут же, другие позже. По кораблю расползлись длинные и тонкие, как волос, щупальца. В тот день шёл дождь. Вода разнесла их по всему судну. В итоге яд попал в питьевую воду, «Антанея» полностью вымерла. Во многих частях мира рыба больше не ловится, ловится только яд.

Йохансон подумал о червях.

Мутировавшие организмы, которые знают, что делают. Неужто никому невдомёк, что происходит на самом деле? Всё это — симптомы одной болезни, возбудитель которой засел повсюду и ничем себя не выдаёт. Человек опустошил море, и оставшиеся стаи научились уходить от смерти. А вооружённые ядом рыбы положили конец хищническому лову. Теперь море убивало людей.

А сам ты убил Тину Лунд, подумал Йохансон. Это ты убедил её не бросать Каре Свердрупа. А она тебя послушалась и поехала в Свегесунне.

Но откуда ему было знать? В Ставангере бы Лунд тоже погибла. А если бы он ей посоветовал сесть на ближайший самолёт и улететь на Гавайи? Тогда бы он воображал, что спас её?

Каждый из сидящих в зале боролся со своим собственным демоном. Бормана терзала мысль, что он должен был предостеречь мир раньше. Но от чего предостеречь? От предположения?

А «Статойл»? Финн Скауген погиб. Он был как раз в порту, когда нагрянуло цунами. Теперь Йохансон видел нефтяника в несколько ином свете. Скауген был манипулятор. Он олицетворял собой чистую совесть злого дела — и разве он действовал правильно? Клиффорд Стоун тоже пал жертвой катастрофы, но разве он был тем преступным чудовищем, каким заклеймил его Скауген?

Черви, медузы, акулы, киты.

Разумные рыбы. Альянсы. Стратегии.

Йохансон думал о своём разрушенном доме в Тронхейме. Странным образом его это мало угнетало. Его настоящий дом был в другом месте, на краю зеркального озера, в котором в ясную погоду отражалась вся вселенная.

Неужто и на озере что-нибудь зловеще изменилось? Он не был там с тех дней, проведённых с Тиной.

Пик вызвал на экране новую картинку.

Омар. Нет, останки омара. Животное будто взорвалось.

— В Средней Европе распространяется эпидемия, причина которой таится в таких вот животных. Мы благодарим доктора Роше, который идентифицировал безбилетного пассажира этого транспорта. Это одноклеточная водоросль, относится к роду Pfiesteria piscicida. Один из шестидесяти известных видов динофлагеллат, которые считаются ядовитыми. Pfiesteria — худшая из всех водорослей-убийц.

Пик продемонстрировал несколько снимков, сделанных с электронного микроскопа. Они показывали различные формы жизни. Некоторые выглядели как амёбы, другие походили на чешуйчатые или волосатые шарики, а то и на гамбургер, между половинками которого извивались спиральные щупальца.

— Всё это Pfiesteria, — сказал Пик. — Водоросль меняет облик за несколько минут, она способна вырасти в десять раз, способна окуклиться в капсулу, вырваться оттуда и мутировать из безобидного одноклеточного в высокоядовитую зоопору. Её токсин удалось выделить. Доктор Роше и его группа напряжённо работают над дешифровкой. Организм, который попал в канализацию, видимо, не Pfiesteria piscicida, а куда более опасный подвид.

Новый организм, попав однажды в водный кругооборот, уже не уйдёт оттуда. Он просачивается в почву и выделяет там свой яд, который уже не отфильтровать. Многие жертвы были буквально пожраны Pfiesteria. По всему телу шли язвы, которые не заживали, а наоборот, воспалялись и нагнаивались. Как отчаянно ни старались власти очистить каналы и водопровод, они не могли воспрепятствовать появлению организма в другом месте.

Лишь немногие люди оказались устойчивы против неё. Все надежды Роше были на декодирование этой устойчивости и поиск противоядия.

— Водоросль явилась внутри Троянского коня — омара, — сказал Пик. — А вернее, внутри того, что имеет вид омара. Животные, когда их поймали, были живы, только вместо мяса у них оказалась студенистая субстанция. Внутри в капсулах гнездились колонии Pfiesteria. Европейский Союз пока запретил лов и экспорт ракообразных. По последним данным, умерло 14 000 человек. На американском континенте омар, кажется, продолжает оставаться омаром, но и мы подумываем о запрете на его продажу.

— Ужасно, — прошептал Рубин. — Откуда взялись эти водоросли?

Роше обернулся к нему.

— Их сделали люди, — сказал он. — Американские свинофермы на восточном побережье смывают чудовищные количества навозной жижи прямо в водоёмы, и Pfiesteria великолепно развивается в такой унавоженной воде. Ничего удивительного в том, что эти твари великолепно чувствуют себя в канализации. Мы создали Pfiesteria своими руками. — Роше сделал паузу и снова посмотрел на Пика. — В Балтийском море погибла вся рыба, а причина коренится в датском откорме свиней. Навозная жижа приводит водоросли к размножению. Водоросли связывают кислород, и рыба гибнет. Токсичные водоросли и того хуже, и худшая из них попала в наши города.

— Но почему раньше против этого ничего не предпринималось? — спросил Рубин.

— Вы в каком мире живёте? — Роше печально улыбнулся.

Пик приступил к корабельным авариям. Их статистика была не менее сокрушительной. Над картой мира протянулись переплетения цветных линий.

— Вот основные транспортные пути торгового флота, — объяснил Пик. — Определяющим в их прохождении является распределение товаров. Как правило, сырьё везут на север. Австралия экспортирует боксит, Кувейт нефть, а Южная Америка — железную руду. Всё это отправляется на расстояния до 11 000 морских миль в Европу и Японию, чтобы в Штутгарте, Детройте, Париже и Токио появились станки, электроприборы и автомобили. Которые в контейнеровозах едут назад в Австралию, Кувейт или в Южную Америку. Почти четверть всей мировой торговли вращается в тихоокеанско-азиатском пространстве, что соответствует товарообороту в 500 миллиардов долларов США. Ненамного меньше и в Атлантике. Главные узлы морского грузопотока помечены здесь чёрным цветом. Американское восточное побережье с центром тяжести в Нью-Йорке, европейский север с проливом Ла-Манш, Северное и Балтийское моря до прибалтийских республик, всё Средиземное море, особенно Ривьера, Суэцкий канал, Японские острова и Персидский залив. Уже догоняет Китайское море, оно наряду с Северным морем причисляется к самым оживлённым водоёмам Земли. Что значит для одной стороны земного шара, если на другой тонет контейнеровоз, какие производственные цепочки будут разорваны, сколько рабочих мест окажутся под угрозой, кому это будет стоить жизни и существования, а кто от этого несчастья только выиграет? Перевозку пассажиров взяли на себя воздушные линии, но мировая торговля по-прежнему зависит от моря.

Пик перевёл дух.

— Вот несколько цифр. 2000 кораблей ежедневно проходят через Малаккский пролив и граничащие с ним проливы, почти 20 000 кораблей всех размеров используют Суэцкий канал. Это 15% мировой торговли. 300 кораблей в день курсируют в Английском канале, то есть Ла-Манше, чтобы попасть в самое оживлённое море мира — Северное. 44 000 кораблей в год связывают с миром Гонконг. Десятки тысяч сухогрузов, танкеров и паромов по всему земному шару, не говоря уже о яхтах, спортивных и рыбацких лодках. Миллионы водных маршрутов испещряют океаны, внутренние моря, каналы и проливы. В свете сказанного может показаться преувеличением вывод о серьёзном кризисе морских перевозок из-за одного-другого крушения супертанкера или контейнеровоза. Не так-то легко испугать тех, кто привык заполнять нефтью ржавые развалины и отправлять их в рейс. Кстати, большинство из 7000 танкеров по всему миру находится в плачевном состоянии. Больше половины из них служат уже свыше двадцати лет, многие можно справедливо назвать металлоломом. И люди идут на риск. Авось пронесёт. Исходный посыл расчётов таков: а может ли танкер доплыть? Когда танкер трёхсотметровой длины попадает в ложбину между волнами, он прогибается посередине на метр, что жестоко перенапрягает всю конструкцию. Но бедолага плывёт, подчиняясь расчётам. — Пик тонко улыбнулся. — А вот когда к аварии приводит необъяснимый феномен, все расчёты пасуют. Тут срабатывает особая психология. Мы называем её «психозом акулы». Никогда ведь не знаешь, где появится акула, поэтому достаточно одного экземпляра на всё побережье, чтобы тысячи курортников боялись войти в воду. Статистически одна акула не может погубить весь туристический бизнес. Практически же этот бизнес сразу подрубается под корень. Теперь представьте себе судоходную компанию, которая за несколько недель перенесла вчетверо больше аварий, чем за все остальные времена, причём аварий беспричинных. Пугающий феномен, которому нет объяснения, увлекает на дно даже те суда, которые были в отличном состоянии. Никогда не знаешь, где и когда с ним столкнёшься и что предпринять во избежание аварии. Речь уже не о том, что проржавело, что разыгрался шторм или произошла навигационная ошибка, речь о том, что не надо было выходить в море.

На этом месте Пик дошёл в своём повествовании до моллюсков. Они появились на экране в многократном увеличении. Пик указал на волокнистый отросток, выглядывающий из-под полосатых створок.

— Вот этой присоской «зебра» закрепляется там, куда её занесёт течением. Присоска состоит из целого снопа липких протеиновых нитей. Моллюски нового, неизвестного вида развили эти нити в своего рода пропеллер. Принцип действия напоминает способ передвижения Pfiesteria piscicida. Конвергенция знакома и природе, но она обычно осуществляется на протяжении тысяч и миллионов лет. Этот же моллюск либо ни разу никому не попадался на глаза, либо обрёл свои способности к передвижению как по волшебству. Всё говорит в пользу быстрой мутации, поскольку во всех прочих отношениях это обычная «зебра», но точно знающая, куда направляется. Например, кингстонные ящики «Королевы барьеров» остались нетронутыми, зато перо руля было равномерно покрыто моллюсками.

Пик остановился на подробностях аварии и рассказал о нападении китов на буксиры. И хотя «Королева барьеров» уцелела, было видно, насколько эффективна стратегия взаимодействия между моллюсками и китами — равно как и между серыми китами, горбачами и косатками.

— Но это же полная чушь, — сказал полковник Бундесвера с задних рядов.

— Ничего подобного. — Эневек повернулся к нему. — Это метод.

— Не станете же вы утверждать, что моллюски договорились с китами?

— Нет. Тем не менее, это сотрудничество. Если бы вы сами пережили подобную атаку, то рассуждали бы иначе. По нашему мнению, нападение на «Королеву барьеров» было тестом.

Пик нажал на кнопку пульта, и на экране возникло лежащее на боку огромное судно. Шторм заливал его корпус. Ливневый дождь затруднял видимость.

— Это «Сансуо», один из самых больших японских автомобилевозов, — сказал Пик. — Его последним грузом были тяжёлые самосвалы. Перед Лос-Анджелесом судно попало в стаю моллюсков. Точно так же, как у «Королевы барьеров», заело руль, но на сей раз в море был шторм. Огромная волна ударила «Сансуо» слева и затопила. Что произошло потом, мы можем лишь гадать. От удара волны, возможно, внутри сорвало какие-то самосвалы. Они ударились о танки для балластной воды, один из них проломил бортовую стенку. Когда были сделаны эти снимки, с момента неудачного рулевого манёвра не прошло и пятнадцати минут. В течение следующей четверти часа судно развалилось и затонуло. — Он ненадолго прервался. — У нас целый список таких случаев, и он с каждым днём удлиняется. Нападению подвергаются буксиры, поэтому судно, терпящее бедствие, становится отрезанным от спасателей. Доктор Эневек прав, приписывая этой «чуши» метод, поскольку появился ещё один вариант «чуши».

Пик показал спутниковый снимок чёрной тучи протяжённостью в километры. Она шлейфом тянулась в сторону суши от какого-то подводного грязно-красного уплотнения — как будто в море произошло извержение вулкана.

— Под этой тучей скрываются останки газового танкера «Фобос–Аполлон». 11 апреля в пятидесяти морских милях от Токио в машинном отделении внезапно возник пожар, который перекинулся на четыре шаровые цистерны, после чего последовала цепь взрывов. «Фобос–Аполлон» во всех отношениях был образцовым судном, в прекрасном состоянии, с регулярным обслуживанием. Греческое пароходство хотело разобраться в причинах и отправило на место затопления робота.

На экране возникло смутное подводное изображение.

— Под водой судно распалось на четыре части. Глубина моря у острова Хонсю достигает 9000 метров, и обломки рассыпались по площади в несколько квадратных километров. Вот задняя часть корабля.

В мути обозначились изгиб кормы, перо руля, часть надстроек. Обшивка корабля была покрыта толстым комковатым наростом. В свете прожекторов он поблёскивал и мерцал, как растопленный воск.

Рубин взволнованно подался вперёд:

— А это как туда попало?

— Как вы думаете, что это? — спросил Пик.

— Медузы. — Рубин прищурил глаза. — Мелкие медузы. Их там, должно быть, тонны. Но как они закрепились на обшивке?

— А почему моллюск «зебра» вдруг обрёл способность плавать? — ответил Пик вопросом на вопрос. — Где-то там, под этим слизистым наростом, находятся кингстонные ящики. Они безнадёжно забиты.

Один дипломат робко поднял руку.

— А что такое… э-э… кингстонные ящики?

— Это углубления, через которые забирают морскую воду для нужд корабля: для наполнения пожаротушительных систем, для опреснения, но в первую очередь для системы охлаждения машин. Они снабжены решётками-фильтрами, чтобы в трубы не попали растения, кусочки льда и прочий мусор. Трудно сказать, когда эти медузы налипли на корпус. Может, уже после того, как корабль затонул. С другой стороны… Представим себе следующий сценарий: танкер врезается в стаю медуз — плотную сплошную массу. Через несколько секунд забиваются кингстонные ящики. Вода больше не попадает внутрь, зато сквозь ячейки фильтров туда просачивается органическая каша. Машины уже всосали из трубопровода всю воду, все тракты сухие, и система охлаждения не работает. Смазочное масло раскаляется, температура в головках цилиндров повышается, один из выпускных клапанов разлетается. Горящее горючее вырывается наружу и включает цепную реакцию, всё горит, а огнетушительная система не работает, потому что не может больше подкачать в себя воды.

— И современный танкер взрывается, оттого что медузы законопатили кингстонные ящики? — спросил Роше.

— Танкер и сухогруз — конструкции, наполовину состоящие из хай-тека. Но вторая половина архаична. Охлаждающая вода как закачивалась внутрь через дырки, так и закачивается. Да и почему бы нет? Бывает, ящик забивается, тогда его прочищают. Один забьётся, используют другой. Природа никогда не атаковала кингстонные ящики, так зачем же их совершенствовать?

Йохансон больше не вслушивался в то, что говорилось. Следующую главу доклада он знал во всех подробностях. Они с Борманом сами же и готовили её. В ней речь шла о червях и гидрате метана. Пока Пик говорил, Йохансон предался вольному ходу мыслей и напечатал на своём ноутбуке: Воздействие на нейронные системы посредством…

Посредством чего?

Он должен был подыскать для этого определение. Интересно, имеет ли штаб доступ к его программе? Мысль, что Ли и её люди могут шпионить за ходом его рассуждений, не понравилась ему. У него была собственная теория, и он собирался представить её штабу — но в своё время, которое назначит он.

Лишь по чистой случайности два пальца его левой руки шлёпнули по клавишам, и получилось слово. Вернее, всего три буквы: ирр.

Ирр — это хорошо. Пусть так и останется.

Уивер, пока слушала, изгрызла карандаш.

— Наверное, столь же опустошителен был всемирный потоп, — закончил Пик свой детальный экскурс. — Картины наводнения входят в состав многих мифов и религиозных преданий. Возможно, самое раннее описание цунами, которому можно верить, рассказывает о природной катастрофе в Эгейском море в 479 году до Рождества Христова. В 1755 году в Лиссабоне погибли 60 000 человек, когда Португалию накрыла волна высотой 10 метров. Определённо мы знаем также о взрыве Кракатау в 1883 году. Большая часть вершины была сорвана, подводная кальдера провалилась в магму. Два часа спустя волна высотой 40 метров обрушилась на прибрежные районы Суматры и Явы, свыше 300 населённых пунктов было смыто, 36 000 человек погибли. В 1933 году небольшое цунами обрушилось на японский город Санрику и окатило северо-восток острова Хонсю. 9000 зданий разрушены, 8000 кораблей потоплены. Ни одно из этих событий даже близко не сравнится с нынешним североевропейским цунами. Все государства этого региона без исключения являются высокоразвитыми промышленными странами. Там живут 240 миллионов человек, большинство — на побережье.

Он обвёл аудиторию взглядом. Царила мёртвая тишина.

— Геологически весь регион претерпел скачкообразные изменения. Для человечества в целом последствия ещё не оценены, для экономики они истребительны! Некоторые из важнейших портов мира разрушены полностью или частично. Роттердам всего несколько дней назад был крупнейшим в мире торговым портом, Северное море — одним из важнейших складов ископаемой энергии, 450 000 баррелей нефти откачивалось оттуда ежедневно. Половина европейских нефтяных ресурсов залегала у берегов Норвегии, часть — у Англии. Эта могучая индустрия была уничтожена за несколько часов. Число человеческих жертв осторожно оценивается пока в два-три миллиона, количество раненых и оставшихся без крова гораздо больше.

Пик зачитывал цифры, как сводку погоды, — деловито и без видимых эмоций.

— Непонятно, что вызвало оползень. Черви, без сомнения, относятся к самым примечательным мутациям, с которыми нам пока пришлось столкнуться. Никакой естественно-природный процесс не объяснит появления этой многомиллиардной когорты из червей и бактерий. Поэтому наши друзья из Киля и доктор Йохансон придерживаются мнения, что в этом паззле недостаёт ещё одной детали. Какими бы нестабильными ни стали гидратные поля вследствие этого нашествия, такая катастрофа произойти не могла. В игре задействован какой-то дополнительный фактор, и цунами — лишь начальная часть проблемы.

Уивер выпрямилась. Она почувствовала, как волосы у неё на затылке встают дыбом. И хоть спутниковый снимок, возникший в эту секунду на экране, был сделан с большой высоты, она тотчас узнала корабль.

— Эти снимки демонстрируют то, что я имею в виду, — сказал Пик. — Мы следили за этим судном через спутник…

Что такое? Уивер показалось, что она ослышалась. Они следили за Бауэром?

— Исследовательское судно «Джуно», — продолжал Пик. — Снимки сделаны ночью с военного разведывательного спутника EORSAT. По счастью, была безупречная видимость и очень спокойное море, что в целом необычно для этого региона у Шпицбергена.

На чёрной поверхности воды смутно выделялись бортовые огни. Внезапно по морю рассыпались светлые пятна, распространяясь во все стороны, вода начала кипеть.

«Джуно» опрокинулось на левый бок и камнем ушло на дно.

Уивер оцепенела. Никто не был готов к такому. Наконец она узнала, что стало с Бауэром. «Джуно» лежит на дне Гренландского моря. Она вспомнила его страхи и предчувствия. И с болью поняла, что теперь знает об этом больше, чем кто-либо другой. Бауэр завещал ей полученные им знания.

— Впервые с начала аномалий, — сказал Пик, — мы смогли наблюдать этот эффект. Метановые прорывы в этой местности были известны нам давно…

Уивер подняла руку:

— Значит, вы подозревали, что это могло произойти?

Пик посмотрел на неё своими белыми глазами. Лицо его казалось высеченным из камня и лишённым мимики.

— Нет.

— И что вы предприняли, когда «Джуно» тонуло?

— Ничего.

— Вы ничего не могли сделать, хотя следили за судном?

— Мы наблюдали за множеством кораблей, чтобы собрать сведения. Невозможно быть всюду сразу. Никто не мог предположить, что именно это судно…

— Мне послышалось, — с жаром перебила его Уивер, — или вы действительно сказали, что действие таких газовых прорывов известно давно? Например, из пресловутого Бермудского треугольника?

— Мисс Уивер, мы…

— Другими словами, если вы знали, что таким образом суда исчезали и в прежние времена, и если знали, что высвобождение метана в Северном море усугубляется, то разве вы не догадывались, что ждёт норвежский континентальный склон?

— Что вы хотите этим сказать? — Пик уставился на неё.

— Я хочу знать, не могли ли вы что-нибудь сделать! Воцарилась неприятная тишина. Лицо Пика не дрогнуло.

— Мы недооценили ситуацию, — произнёс он.

Ли знала такие ситуации. У Пика не было другого выхода, как частично признаться в просчёте космической разведки. Они действительно регистрировали рост газовых прорывов у берегов Норвегии, но мало ли что они регистрировали. О червях они ничего не знали.

Она встала. Наступило время поддержать Пика.

— Мы бы ничего не смогли сделать, — спокойно сказала она. — Позвольте мне напомнить вам, что научные консультанты приглашены сюда потому, что мы нуждаемся в их опыте и знании предмета. Некоторые из вас были непосредственно вовлечены в события. Что мог бы предотвратить доктор Борман? Или доктор Йохансон? Или даже «Статойл»? А что могли бы предотвратить вы, мисс Уивер? Неужто вам представляется, что взгляд с орбиты поступает вездесущей оперативной группе, которая тут же оказывается на месте аварии и спасает пострадавших?

Журналистка нахмурилась.

— Мы здесь не для того, чтобы упрекать друг друга, — внушительно произнесла Ли, опережая возражения Уивер. — Кто сам без вины, пусть бросит камень первым. Так меня учили. Так написано в Библии, а Библия во многих случаях права. Мы здесь для того, чтобы предотвратить дальнейшие несчастья. Согласны со мной?

— Да, — пробормотала Уивер.

Ли немного помолчала. Потом улыбнулась как ни в чём не бывало.

— Мы все очень возбуждены, — сказала она. — Я вас очень хорошо понимаю, мисс Уивер. Майор Пик, пожалуйста, продолжайте.

Пик всё это время пытался преодолеть глухую ненависть к журналистке.

— То, что вы видели, — сказал он, — было высвобождением большого количества метана. Как я ни сожалею о гибели моряков, высвобождение газа ставит перед нами проблемы куда большего масштаба. Если по всей Земле таким образом высвободится весь метан, результат будет равносилен смертному приговору.

Пик помолчал. Он был человеком закалённым, но то, что сейчас предстояло сообщить, и самому ему внушало смертельный страх.

— Я должен поставить вас в известность о том, — сказал он задумчиво, — что черви появились как в Атлантике, так и в Тихом океане. Этот вид обнаружен на континентальных склонах Северной и Южной Америки, у канадского западного побережья и у Японии.

Зал замер.

— Это была плохая новость. А хорошая состоит в том, что нашествие не достигает тех масштабов, какие были у Норвегии. Организмы населяют лишь отдельные площади. В такой концентрации они определённо неспособны учинить серьёзные разрушения. Но мы должны исходить из того, что они могут и умножиться. У Норвегии в той области, которую «Статойл» выбрал для пробной установки новой фабрики, их популяция была ещё меньше.

— Наше правительство не может это подтвердить, — сказал норвежский дипломат в последнем ряду.

— Это естественно, — насмешливо сказал Пик. — Практически все, кто был связан с проектом, погибли. И наши источники ограничиваются доктором Йохансоном и исследовательской группой из Киля. Итак, у нас есть отсрочка. Надо её использовать, чтобы что-то предпринять против этой твари.

Он запнулся. Этой твари. Слишком эмоционально. Нехорошо. Можно сказать, сорвался на последнем метре.

— Именно тварь, Бог свидетель! — прогремел чей-то голос.

Поднялся человек с примечательной внешностью. Он возвышался, как утёс, массивный и рослый, в оранжевой куртке. Из-под бейсболки во все стороны торчали жёсткие чёрные кудри. Это был доктор Стэнли Фрост, вулканолог.

— Я ещё раньше просмотрел материалы, — тоном проповедника возвестил он. — И они мне не понравились. Мы сосредоточились на континентальных склонах густонаселённых зон.

— Да, по норвежскому варианту. Сначала червей немного, а потом их уже орды.

— Но мы не должны концентрироваться только на этом.

— Вы хотите получить ещё одну Северную Европу?

— Майор Пик! Разве я сказал, что мы должны оставить склоны без внимания? Этого я не сказал! Я говорю лишь о концентрации на одном, что — Бог свидетель — говорит о колоссальной глупости. Чёрт планирует и на других путях.

Пик поскрёб себе череп.

— Не могли бы вы разъяснить своё выступление, доктор Фрост?

Вулканолог шумно втянул воздух:

— Нет. Зачем пугать коней? Вначале надо разобраться. Попомните мои слова.

Он решительно оглядел зал, выдвинув могучий подбородок, и снова сел на место.

Ну, чудно, подумал Пик. Сперва один идиот, и тут же следующий.

К трибуне выбрался Вандербильт. Ли со смешанным чувством удовольствия и отвращения смотрела, как замдиректора ЦРУ насаживает на нос смехотворно крошечные очки.

— Тварь — это самое точное обозначение, Сэл, — весело сказал Вандербильт. Он радостно всех оглядел, будто готовясь возвестить Благую Весть. — Но мы дадим жару этим мелким говнюкам, это я вам обещаю. Хорошо, перейдём к тому, что мы подозреваем. Не так много. Богоданная наша нефть, от которой мы так зависим, приказала долго жить! Выражаясь экономически, это значит, что мы можем списать со счетов изрядную часть мирового производства. Для погонщиков верблюдов из ОПЕК — то, что нужно. Международное мореплавание накрылось, как нам щедро продемонстрировал Пик. И террор сделал своё дело! Все эти нападения китов и акул, если честно, детские каки, глупость полная. Досадно, конечно, когда приличная американская семья больше не может выехать на рыбалку, но человечеству в целом от этого ни холодно, ни жарко. И то, что мелкий рыбак, с улова которого жили семнадцать детей и шестеро жён, теперь сидит на бережку у своей лачуги — это тоже нехорошо, это просто хреново. Мы потрясены, мы сострадаем, но ничего не поделаешь. У человечества другие проблемы. Задеты богатые страны. Злые рыбы больше не хотят ловиться и вместо себя посылают в сети ядомёты или переворачивают траулеры. Пусть это лишь единичные случаи, но уж больно их много. И вот что самое плохое для хижин: больше они от нас ничего не получат.

Вандербильт посмотрел поверх своих очков умным взглядом.

— Видите ли, господа, если кто-то хочет уничтожить мир, две трети из него он может обезвредить уже тем, что не даст передышки большим и богатым. Он должен привести их в такое состояние, чтоб они думали только о своих проблемах. А у третьего мира одна забота: чтобы кто-то подхватил их под руки. Они только тем и живут: справедливый гнев Америки, небольшая смена режима, потом мы договариваемся с их наркобаронами и выполняем требования об экономической помощи. И опять по тому же кругу. Всё это лежит на поверхности. Мы можем посмеиваться над тем, что киты бросаются на лодки, поскольку благополучие и упадок нашего хозяйства не зависит от плетёных лодок, но западный жизненный стандарт не самый репрезентативный. Подумайте об этом, когда сегодня вечером будете ковыряться в холодных закусках. Для третьего мира аномалии — это кранты! Эль-Ниньо — это кранты! Если мы подведём итог тому экстравагантному, что природа преподнесла нам в последние месяцы, то кое для кого эти феномены окажутся старыми добрыми друзьями. Так и захочется, чтобы они ещё раз заглянули к нам на пиво, но не тут-то было, господа! Теперь у нас будут другие гости. В Европе царит чрезвычайное положение. Это значит, что Европа не справляется с гуманитарной катастрофой. Это значит, что все эти добровольные помощники — Красный Крест, ЮНЕСКО и т.п. — больше не нагрянут со своими палатками и продовольствием. В благополучной Европе люди умирают от голода и от инфекции. Разразились эпидемии. Эпидемии в Европе! Как будто мало было пфистерии. В Норвегии холера! Это значит, что медицинское обслуживание раненых больше не осуществляется и раны европейцев кишат белыми червями и усажены мухами, которые разносят заразу дальше. Ну что, кому-нибудь уже стало плохо? А ведь это ещё цветочки. Цунами — это только мокрое дело, но скоро в воздух взлетит всё подряд. Никто больше не придёт бороться с огнём. Береговая полоса будет сначала затоплена, а потом сожжена. Ах да, и ещё кое-что случилось, когда тяга отхлынувших водных масс прервала поступление охлаждающей воды на некоторые из построенных вблизи побережья атомных электростанций. Мы имеем одну атомную катастрофу в Норвегии и одну в Англии. Вы довольны? Я мог бы предложить вам ещё полный крах электроснабжения. Леди и джентльмены, как мне ни жаль, но впредь вы больше не можете рассчитывать на Европу. Особенно третий мир. Европа в жопе!

Вандербильт извлёк носовой платок и промокнул лоб. Пик еле сдерживался. Он ненавидел этого человека. За то, что Вандербильт циник и очернитель. За то, что ни с кем не дружит. А больше всего за то, что Вандербильт прав. В его ненависти к Вандербильту он был заодно даже с Джудит Ли.

Хотя он ненавидел и Джудит Ли.

Иногда он ловил себя на том, что мысленно срывает с неё одежду и сбивает с неё спесь прямо на пресловутой беговой дорожке. В такие моменты в нём пробуждался Джонатан Пик, который в других условиях, наверное, стал бы главарём банды, вором, насильником и убийцей.

Этот другой Пик пугал его. Другой Пик не верил в идеалы Вест-Пойнта, в честь, славу и отечество. Он был как Вандербильт, который всё что угодно вываляет в дерьме. Другой Пик был чёрный человек, родившийся и выросший в клоаке Бронкса.

— Далее всё ясно, — довольно сказал Вандербильт. — Европа наслаждается маленькой весёлой водорослью в питьевой воде. Что делать? Травить химией? При этом мелкий негодник, может, и сдохнет, но и мы последуем за ним. Воды уже в обрез. В Европе каждый идиот мог по три часа стоять под душем, горланя моряцкие песни, этому пришёл конец. Я не знаю, когда у нас взорвутся первые омары, господа, но я ставлю на кон собственную страну, что это произойдёт. Бог потерял терпение. — Вандербильт захихикал. — Или лучше сказать, Аллах? Что же станет, господа? Порадуйтесь сенсационным разоблачениям. Сразу же после рекламы!

Что он несёт, думал Пик. Неужто Вандербильт рехнулся? Не иначе. Только сумасшедший может так себя вести.

Замдиректора ЦРУ спроецировал карту мира, на которой страны и континенты были связаны между собой цветными линиями. Целый сноп линий протянулся от Англии и Франции через Атлантику до Бостона, Лонг-Айленда и Нью-Йорка. Другая сеть, широко разбегаясь, пересекала Тихий океан и связывала Запад Соединённых Штатов Америки с Азией.

— Глубоководный кабель, — объяснил Вандербильт. — Электронный автобан, через который мы переговариваемся и переписываемся. Интернета нет без стекловолокна. Оползень в Норвегии разрушил часть стекловолоконной связи между Европой и Америкой. По меньшей мере пять важнейших трансатлантических кабелей больше не передают данные. Позавчера вырубился кабель с красивым названием «Флаг Атлантик-1». И тут дело однозначно не в оползне. Просекаете? Кто-то завтракает глубоководным кабелем. Наши мостики рушатся. Ток поступает из розетки? Как бы не так. Мир тесен? Ещё чего выдумали. Позвоним тёте Полли в Калькутту и поздравим её с днём рождения? Забудьте об этом! Это свершившийся факт: мировые системы коммуникации рухнули, и причин мы не знаем. Но одно исключается. — Вандербильт оскалил зубы и перегнулся над трибуной, насколько позволяла его комплекция. — Случайность, господа. Здесь чья-то работа. И он отсоединяет нас именно от капельницы цивилизации. Но довольно о том, чего у нас было полно и чего мы лишились.

Он жовиально кивнул присутствующим, и его двойной подбородок при этом дополнительно умножился.

— Поговорим о том, что мы имеем. Доктор Эневек описывает один светящийся организм, — сказал Вандербильт. — Плоский и бесформенный. Мы не смогли найти никакого такого организма в наростах «Королевы барьеров», но наш герой был храбр и добыл его. Какой-то клочок был исследован. Субстанция идентична аморфному желе, которое доктор Фенвик и доктор Оливейра обнаружили в головах взбунтовавшихся китов. Вспомним в этой связи подлянку в заражённых омарах. Пфистерии разъезжали в них, как в такси, но шофёр такси вовсе не дядюшка омар, а его сменщик. Скорлупа омара была забита веществом, которое исчезает на свежем воздухе. Доктору Роше, однако, всё же удалось проанализировать его следы. И это наш старый знакомый — желе!

Форд и Оливейра пошептались, и Оливейра сказала своим низким голосом:

— Субстанции из мозга китов и с корабля идентичны, это верно. Однако вещество из мозга отчётливо легче. Клетки, судя по всему, уложены не так плотно.

— Я уже слышал, что взгляды на это желе расходятся, — сказал Вандербильт. — Ну, господа, это ваша проблема. Со своей стороны могу сказать, что мы изолировали «Королеву барьеров» в доке, чтобы не выпустить возможных безбилетных пассажиров. С тех пор мы могли многократно наблюдать в воде дока голубое свечение. Оно никогда не маячило подолгу. Доктор Эневек тоже его видел, когда решил поплавать в нашей закрытой зоне. Пробы воды показывают обычную толкотню микроорганизмов, как в любой другой капле морской воды. Так откуда же бралось свечение? Мы называем его голубым облаком за неимением учёной латыни. Этим понятием мы обязаны Джону Форду, после того, как он посмотрел снимки, сделанные прибором URA. Вандербильт показал фильм о стаде Люси.

— Эта молния, по-видимому, не пугает китов и не причиняет им вреда. Это облако явно оказывает воздействие на их поведение. Что-то, возможно, скрывается в его центре, что стимулирует субстанцию в головах животных. Может быть, оно её и впрыскивает туда. Эта штука со вспыхивающими бичевидными щупальцами. Теперь пойдём на шаг дальше и допустим, что эти щупальца не только впрыскивают желе, но сами и есть это желе! Если это так, тогда мы здесь в увеличенном масштабе видим то, что доктор Эневек видел на корпусе «Королевы барьеров». Тогда мы, считай, нащупали неизвестный организм, который управляет ракообразными, ввергает китов в безумие и творит безобразия среди моллюсков, которые топят корабли. Видите, господа, как мы далеко продвинулись! Теперь нам осталось только разузнать, что это, почему оно здесь, в каком отношении желе находится к облаку, — ах да, и какая сволочь, в какой лаборатории развела всё это говно. Может, это вам поможет.

Вандербильт показал фильм снова. На сей раз на нижнем краю картинки появилась спектрограмма. Была заметна сильная амплитуда колебаний.

— Этот URA хваткий парнишка. Незадолго до того, как облако обозначилось, его гидрофоны кое-что записали. Мы ничего не слышим, потому что мы не киты, а всего лишь жалкие людишки с залепленными ушами. Но ультра– и инфразвук можно сделать слышимым, если немного повозиться. Как наши стоящие на шухере коллеги из SOSUS.

Эневек навострил уши. Он знал SOSUS, не раз с ними работал. NOAA, National Oceanic and Atmospheric Administration, вела целый ряд проектов, связанных с оценкой и регистрацией акустических явлений под водой, — с общим обозначением Acoustic Monitoring Project. Инструментом, который NOAA использовала для подводного прослушивания, был реликт времён холодной войны. SOSUS — Sound Surveillance System — сеть чувствительных гидрофонов, которую ВМФ США внедрил в Мировой океан в шестидесятые годы, чтобы отслеживать передвижения советских подводных лодок. С 1991 года, после того, как холодная война закончилась крахом Советского Союза, гражданские исследователи из NOAA получили возможность использовать данные этой системы.

Так науке открылось, что в океанских далях царит всё что угодно, только не безмолвие. Прежде всего, в диапазоне частот ниже шестнадцати герц стоит просто адский грохот. Чтобы сделать эти шумы слышными для человеческого уха, их нужно было прослушивать с шестнадцатикратной скоростью. И тогда подводное землетрясение вдруг загремит громовыми раскатами, а пение горбачей напомнит птичий гомон, тогда как голубые киты посылают своим собратьям приветы в гремучем стаккато. На трёх четвертях записей доминирует ритмичный, громкий шум воздушных пушек, которые нефтяные компании используют для глубоководной разведки.

За последнее время NOAA дополнила SOSUS собственной системой, достроив сеть гидрофонов. И всякий раз исследователи слышали немного больше.

— Сегодня мы на основании одного только шума можем судить, с чем имеем дело, — объяснил Вандербильт. — Маленький ли корабль? Быстро ли он плывёт? Какой привод использует? Откуда идёт, и на каком он расстоянии от нас? Гидрофоны выдают всё. Вам должно быть известно, как хорошо вода проводит звук и как быстро он распространяется, а именно, со скоростью от пяти до пяти с половиной тысяч километров в час. Если голубой кит гикнет у Гавайских островов, калифорнийские наушники услышат его клич всего час спустя. SOSUS, однако, способен регистрировать не только импульс, он скажет нам, откуда тот пришёл. Короче, звуковой архив NOAA охватывает многие тысячи шумов: клики, рёв, вой, скрип, бульканье, визг и ропот, биоакустические и сейсмические звуки, шум окружающей среды, и всё мы можем опознать и упорядочить — почти всё. Среди нас присутствует доктор Мёррэй Шанкар из NOAA, он будет рад прокомментировать дальнейшее.

Из первого ряда поднялся приземистый, робкий индус в золотых очках. Вандербильт вызвал ещё одну спектрограмму и проиграл искусственно ускоренный саунд. Помещение наполнилось глухим ворчанием, повышающим тон. Шанкар откашлялся.

— Этот шум мы называем Upsweep, — произнёс он мягким голосом. — Он был записан в 1991 году, и мы знаем его координаты. Upsweep был одним из первых неопознанных шумов и был слышен по всему Тихому океану. Мы до сегодняшнего дня не знаем, что это. По одной теории, он может возникать из-за резонанса между водой и жидкой лавой, где-то в цепи подводных гор между Новой Зеландией и Чили. Джек, пожалуйста, следующий пример.

Вандербильт проиграл две следующие спектрограммы.

— Julia, записанная в 1999 году, и Scratch, двумя годами раньше. Julia напоминает клич животного, вы не находите? Частота звука меняется очень быстро. Они растворяются в единственном тоне, как пение китов. Но это не киты. Никакой кит не производит звуки такой силы. Scratch, напротив, звучит, как будто корундовая игла для пластинок ползёт поперёк звуковых дорожек, только проигрыватель может иметь размеры большого города.

Следующий шум звучал как протяжный, падающий визг.

— Записано в 1997 году, — сказал Шанкар. — Slowdown. Мы считаем, что источник находится где-то на дальнем юге. Корабли и подводные лодки исключаются. Возможно, Slowdown возникает, когда громадные льдины таранят скалы Антарктиды, но это вполне может быть и что-то другое. Некоторые хотели бы на основании этих шумов наконец доказать существование гигантского спрута, но, насколько мне известно, такие животные едва ли способны производить звуки.

Вандербильт ещё раз проиграл спектрограмму при видеозаписи URA. На сей раз он сделал её слышной.

— Ну, узнали? Это Scratch. А знаете, что говорит URA? Источник находится в голубом облаке! Из этого мы можем…

— Спасибо, Мёррэй, вы были достойны «Оскара». — Вандербильт пыхтел и промокал платком лоб. — Всё остальное — лишь домыслы. Хорошо, давайте дадим этому дню достойное завершение, леди и джентльмены, чтобы привести ваш мыслительный аппарат в наилучшее рабочее состояние.

Следующий отрывок из фильма показывал тёмную глубину. В свете прожектора вспыхивали частицы. Затем перед камерой изогнулось что-то плоское и мгновенно отпрянуло назад.

— Если изучить этот фильм в обработанном варианте, который нам любезно предоставил «Маринтек» перед тем, как его смыло с утёса, то можно прийти к двум заключениям. Первое: эта штука невероятных размеров. Второе: она светится. И гаснет, как только попадает в объектив камеры. Резвится она на глубине 700 метров на норвежском материковом склоне. Присмотритесь, господа. Не наш ли это старый желейный друг? И сделайте выводы. Мы ждём от вас не меньше как спасения нашей богоподобной расы. — Вандербильт улыбнулся всем поровну. — Не хочу таить, мы стоим перед Армагеддоном. Поэтому я предлагаю разделение труда. Вы находите способ остановить этого мутанта. Может, вам придёт в голову программа его дрессировки или, может, что-нибудь, способное испортить ему желудок. А мы попытаемся найти эту сволочь, которая нам так подгадила. Но всё, что вы делаете, остаётся между нами. Пусть вас не манят первые страницы газет. Европа и Америка договорились вести политику целенаправленной дезинформации. Паника была бы просто соляной кислотой под хвост этой собаке, если вы понимаете, что я имею в виду. Меньше всего нам нужна сейчас социальная, политическая, религиозная или ещё какая эскалация. Итак, выйдя отсюда, помните о том, что вы пообещали тётушке Ли.

Йохансон откашлялся.

— Я хотел бы от имени всех присутствующих поблагодарить вас за содержательный доклад, — любезно сказал он. — Итак, мы должны выяснить, что же там такое.

— Так точно, доктор!

— А как вы думаете, что это такое?

Вандербильт улыбнулся.

— Желе. И голубое облако.

— Понял. — Йохансон ответил на его улыбку. — Вы хотите, чтобы мы сами разгадывали эти загадки. Послушайте, мистер Вандербильт, но ведь у вас есть наготове теория. Если вы хотите, чтобы мы включились в игру, сделайте первый ход. Итак, что вы думаете?

Вандербильт потёр переносицу.

— Хорошо, будь по-вашему. Так вот, мы спросили себя: где эта катавасия идёт полным ходом, где меньше, а где её вовсе нет? И видим, что незатронутыми остались Ближний Восток, бывший Советский Союз, Индия, Пакистан и Таиланд, Китай и Корея. Арктика и Антарктика тоже нет, но холодильники мы в расчёт не берём. И в итоге оказывается, что пострадал только Запад. Одно уничтожение норвежской прибрежной индустрии нанесло Западу громадный урон, надолго поставив его в экономическую зависимость.

— Если я правильно вас понял, — с расстановкой сказал Йохансон, — вы говорите о международном терроризме.

— Хорошо, что вы его упомянули! Есть два вида терроризма, оба рассчитаны на массовое уничтожение. Первый хочет политического и общественного переворота любой ценой, пускай тысячам людей при этом придётся положить зубы на полку. Исламские экстремисты, например, считают, что неверные только зря занимают место на Земле. Второй считает, что всё грешное человечество уже слишком долго оскверняет нашу планету и пора его стереть с лица Земли. Чем больше денег и ноу-хау оказывается в распоряжении террористов, тем больше опасность. Водоросли-убийцы — ну, их ведь можно разводить. Можно, в конце концов, натренировать собак кусаться. Генная технология даёт возможность влиять на наследственность. Почему бы на этом пути не добиться и контроля за поведением? Столько мутаций за такое короткое время — что вы за этим видите? Я, например, вижу лабораторию. Бесформенный неизвестный организм, м-да, а почему же он не имеет формы? Ведь всё имеет форму! Может, потому, что его назначение и не требует формы? Представим себе род протоплазмы, органическое соединение, вязкое месиво, которое в виде тончайших молекулярных нитей оккупирует мозг животных или панцирь омаров. Я вам так скажу, господа, где-то за всем этим кроется организующий ум. Только представьте себе, что может означать для энергетической политики Ближнего Востока крушение североевропейской нефтедобычи, и вы получите мотив.

Йохансон уставился на него:

— Вы с ума сошли, Вандербильт.

— Вы так считаете? В Ормузском проливе пока что не произошло ни одного столкновения или аварии. И в Суэцком канале тоже.

— Допустим, но какой же смысл уничтожать, топить и отравлять потенциальных потребителей арабской нефти?

— Согласен, — ответил Вандербильт. — Я только утверждаю, что в этом есть смысл. Да, дикий. Но обратите внимание: Средиземное море не затронуто, а тем самым и дорога из Персидского залива до Гибралтара. А популяции червей мы находим как раз там, где Запад и Южная Америка прорываются к нефти.

— Популяции появились и перед североамериканским побережьем, — сказал Йохансон. — Ещё одно цунами европейского масштаба — и с рынка смоет последних потенциальных клиентов ваших бизнес-террористов.

— Доктор Йохансон, — Вандербильт улыбнулся. — Вы учёный. Наука постоянно ищет логику. ЦРУ про логику давно уже не спрашивает. Логичными могут быть законы природы. А люди — нет. Уже несколько десятилетий над нами висит дамоклов меч атомной войны, а ведь каждому известно, что она не избирательна и может истребить весь человеческий род. Планетарные шантажисты существуют реально. Когда Саддам Хусейн в 1991 году поджёг кувейтские нефтяные скважины, даже его люди предсказывали, что он, если понадобится, на десятилетия устроит нам ядерную зиму. А спросите ваших коллег из Киля, что будет, если весь подводный метан выйдет в атмосферу. Повышения уровня моря не избежать точно, и тогда Европа станет главной жертвой, поскольку Бельгия, Нидерланды и Северная Германия уйдут под воду, но зато в пустынях Ближнего и Среднего Востока всё начнёт цвести и благоухать. Человечество парой-тройкой цунами не извести, всё равно останется достаточно, чтобы покупать арабскую нефть. И, может быть, весь террор ведёт вовсе не к концу человечества, а к ослаблению Запада и Дальнего Востока и тем самым — к переделу глобальных отношений власти, причём без всяких войн. Говорю вам, террор идёт из моря, но причины таятся на суше.

Ли погасила экран.

— Я хотела бы поблагодарить дипломатических представителей и сотрудников секретных служб всех стран за участие, — сказала она. — Кто-то уедет уже сегодня, но те, у кого есть возможность остаться, всю будущую неделю будут нашими гостями. Наверное, излишне напоминать, что о ходе нашей работы вы должны хранить молчание. Это в интересах ваших правительств.

Она сделала паузу.

— Что касается сотрудников научной рабочей группы, то мы постараемся оказать вам всяческую поддержку. С сегодняшнего дня вы должны пользоваться только теми ноутбуками, которые здесь, перед вами. В отеле повсюду есть для них подключения — в баре, в ваших номерах, в центре здоровья. Вы можете выходить в сеть отовсюду. Трансатлантическая связь уже восстановлена. Крыша отеля просто утыкана спутниковыми антеннами, всё работает. Телефон, телефакс, е-мейл и интернет отныне будут работать через спутник НАТО-III который обычно служит для правительственной связи. Теперь он в вашем распоряжении. Для этого мы устроили замкнутую сеть, секрет в секрете, доступ к которой имеют лишь члены рабочей группы. Через эту сеть вы можете сообщаться между собой и запрашивать строго засекреченную информацию. Чтобы войти в сеть, используйте свой персональный пароль, который вы получите, когда будете подписывать обязательство о неразглашении.

Она строго окинула взглядом всех присутствующих.

— Мне не нужно подчёркивать, что этот пароль ни при каких обстоятельствах не должен передаваться неуполномоченным лицам. Войдя в сеть, вы получаете доступ и к гражданским, и к военным спутникам, к данным NOAA и SOSUS, ко всем текущим и заархивированным телеметрическим проектам, к банкам данных ЦРУ и NSA в части мировой террористической активности, биологического оружия и генно-технологических проектов, и так далее и тому подобное. Мы можем предоставить вам всё, что касается реального состояния глубоководной техники и её возможностей, а также основные данные геологии и геохимии. Есть каталоги всех известных организмов, глубоководные карты ВМФ, и, конечно, вы можете пользоваться всеми данными, приведёнными на сегодняшнем заседании. Каждое мнение по существу дела, каждое новое сообщение отправляйте нам без промедления. Мы будем держать вас в курсе дел и, естественно, от вас ожидаем того же.

Ли на мгновение смолкла и послала по кругу ободряющую улыбку.

— Я желаю вам удачи. Послезавтра в это же время мы встретимся снова. Если у кого-то возникнет необходимость обменяться информацией, — либо я, либо майор Пик в вашем распоряжении.

Вандербильт посмотрел на неё и поднял бровь.

— Надеюсь, и дяде Джеку будут переправлять всё интересное, — сказал он так тихо, чтобы его услышала только Ли.

— Не забывайте, Джек, — ответила Ли, собирая свои бумаги, — что вы в моём подчинении.

— Это заблуждение, дорогая. Мы работаем на одном уровне, никто из нас никому не подчинён.

— Подчинён, мой друг. Интеллектуально.

Она, не прощаясь, вышла.

* * *

Йохансон

Большинство сразу направилось в бар, но Йохансон не испытывал желания присоединиться к ним. Может, и следовало воспользоваться случаем и ближе познакомиться с группой, но голова у него была занята другим.

Едва он вошёл в свой номер, как в дверь постучали. Не дожидаясь его ответа, в комнату вошла Уивер.

— Пожилым мужчинам надо давать время надеть корсет, прежде чем врываться, — сказал Йохансон. — Потом сами же и недовольны.

Он пошёл со своим ноутбуком через просторную гостиную, ища, куда подключить модем. Уивер невозмутимо открыла мини-бар и взяла оттуда кока-колу.

— Над письменным столом, — подсказала она.

— О! Действительно.

Йохансон раскрыл ноутбук и запустил программу. Она смотрела через его плечо.

— Что ты думаешь насчёт идеи о терроризме? — спросила она.

— Ничего.

— Я тоже!

— Но я понимаю то состояние шизофрении, которой страдает ЦРУ. — Йохансон кликнул одну за другой несколько папок. — Их не учили по-другому. Кроме того, Вандербильт прав в той части, что учёные склонны путать человеческие с природными отношениями.

Уивер склонилась ближе к экрану. Волна локонов упала ей на лицо, и она отвела их назад.

— Ты должен поставить их в известность, Сигур.

— Ты о чём?

— О твоей теории.

Йохансон помолчал. Он сощурил глаза, двойным кликом открыл поле и ввёл в него свой пароль: Chateau Disaster 000550899-XK/0.

— Тир-лю-лю, — тихонько напевал он. — Добро пожаловать в Страну чудес.

Как тонко, подумал он. Замок, полный учёных и солдат, получивших задание спасти мир от чудовищ, потопа и климатической катастрофы. Chateau Disaster. Замок бедствий. Точнее не придумаешь.

Экран заполнился символами. Йохансон просмотрел названия папок и присвистнул.

— Чёрт возьми. Они и впрямь дали нам доступ ко всем спутникам.

— Да что ты! Может, мы и управлять ими сможем?

— Ага, сейчас. Но мы можем вызвать их данные. Смотри-ка сюда. GOES-W и GOES-E, целая эскадра NOAA в нашем распоряжении. А вот, QuikSCAT, тоже неплохо. А вот и спутники-лякросс. А вот, смотри, SAR-лупа. Это же…

— Хорошо, но спустись на землю. Ты что, серьёзно считаешь, что у нас неограниченный доступ к секретной информации и правительственным программам?

— Разумеется, нет. Мы имеем доступ к тому, что они хотят нам показать.

— А почему ты не сказал Вандербильту, что ты думаешь?

— Потому что рано.

— У нас больше нет времени, Сигур.

Йохансон отрицательно покачал головой:

— Карен, таких людей, как Ли и Вандербильт, ещё надо убедить. Им нужны результаты, а не предположения.

— Но у нас есть результаты!

— И время было неподходящее. У них сегодня звёздный час. Они сволокли всё в одну кучу и устроили нам гала-катастрофу. Вандербильт вытащил из цилиндра жирного арабского кролика и, чёрт возьми, страшно был горд этим! Моя теория прозвучала бы как бунт неприятия. Нет уж, пусть они сами почувствуют сомнения в своей дурацкой теории заговора, а это случится скорее, чем ты думаешь.

— О’кей. — Уивер кивнула. — А сам-то ты убеждён в своей теории?

— После сегодняшнего дня нам придётся ещё опровергать взгляды американцев. — Йохансон задумчиво смотрел на экран. — А в остальном у меня такое чувство, что Вандербильт не самая главная фигура в игре. Нам надо убедить Ли, Карен. Насколько я понимаю, Ли в итоге сделает так, как захочет.

* * *

Ли

Первым делом она встала на свою беговую дорожку и запрограммировала компьютер на девять километров в час, что соответствовало быстрому пешему ходу. Потом она попросила связать её с Белым домом. Через две минуты она услышала в наушниках голос президента.

— Джуд! Рад вас слышать. Что сейчас делаете?

— Бегаю.

— Вы бегаете. Боже мой, всем надо брать с вас пример. Но не мне. — Президент рассмеялся. — Вы для меня слишком спортивны. Ну, как прошла конференция? Вы довольны?

— Полностью.

— И вы им рассказали о наших предположениях?

— Они узнали, какие предположения у Вандербильта. Это невозможно было предотвратить.

Президент продолжал смеяться.

— Когда же вы наконец прекратите вашу маленькую войну против Вандербильта, — сказал он.

— Он сволочь.

— Но он делает своё дело. Вам же не замуж за него выходить.

— Да я бы вышла, если бы этого потребовала национальная безопасность, — раздражённо ответила Ли. — Но от этого я не стану думать так же, как он.

— Нет, разумеется.

— Вот вы бы разве вылезли в такой момент с незрелой гипотезой терроризма? А учёные теперь настроены на определённый ход мысли. Они пойдут на поводу у его теории вместо того, чтобы выдвигать свои.

Президент молчал. Ли прямо-таки слышала, как он размышляет. Он не любил самовольство, а Вандербильт поступил самовольно.

— Вы правы, Джуд. Наверное, ему следовало попридержать язык.

— Полностью с вами согласна, сэр.

— Хорошо. Поговорите с Вандербильтом.

— Поговорите с ним вы. Меня он не слушает. Я не могу запретить ему говорить, даже если он несёт чушь.

— Ладно. Поговорю.

Ли про себя улыбнулась.

— Разумеется, я бы не хотела, чтобы у Джека были из-за меня неприятности… — добавила она из чувства долга.

— Не беспокойтесь. Ну да чёрт с ним, с Вандербильтом. Вы-то сами как думаете? Справится ли с делом этот ваш академический паноптикум? Какое впечатление произвели на вас все эти типы?

— Все высшей квалификации.

— А кто-нибудь обратил на себя ваше особое внимание?

— Один норвежец. Сигур Йохансон, молекулярный биолог. Я ещё не знаю, что в нём особенного, но у него есть собственный взгляд на вещи.

Президент что-то сказал кому-то через плечо. Ли повысила скорость беговой дорожки.

— Я, кстати, только что разговаривал по телефону с норвежским министром внутренних дел, — сказал он. — Они там не знают, за что хвататься. Разумеется, они приветствуют инициативу Евросоюза, но предпочли бы, как мне показалось, чтобы США были с ними в одной лодке. Немцы, впрочем, того же мнения, из-за обмена ноу-хау и всё такое. Они предлагают глобальную комиссию с широкими полномочиями, которая объединит все силы.

— И кто должен её возглавить?

— Германский канцлер предлагает ООН.

— В самом деле? Хм.

— Мне кажется, это неплохое предложение.

— Нет, это даже очень хорошее предложение. — Она сделала паузу. — Я вот только припоминаю, как вы недавно говорили, что в ООН за всю её историю не было такого слабого генерального секретаря, как сейчас. Это было на посольском приёме три недели назад, помните? Я дудела в ту же дудку, и мы с вами получили за это всё ту же оплеуху всё из того же лагеря.

— Да, я помню. Боже, какие же они все надутые и важные! Но он ведь, впрочем, не на своих ногах стоит. Куда повернут, туда и идёт, если уж быть честным, чёрт бы побрал! А вы к чему клоните?

— Я просто так сказала.

— Вы сказали просто так. Нет уж, договаривайте! Какую вы видите альтернативу?

— Вы имеете в виду альтернативу коллегиальному органу, в котором заседают десятки представителей Ближнего Востока?

Президент молчал.

— Соединённые Штаты, — наконец сказал он. Ли сделала вид, что обдумывает его вариант.

— Я думаю, это хорошая идея, сэр, — сказала она.

— Но тогда мы опять вешаем на свою шею проблемы всего мира. Уже мутит от этого. Вы не находите, Джуд?

— Они и так у нас на шее. Мы единственная сверхдержава. И если хотим оставаться ею, должны и впредь брать на себя ответственность. Кроме того, плохие времена — это хорошие времена для сильных.

— Да ну вас с вашими китайскими поговорками! — сказал президент. — Так просто нам эту роль тоже не отдадут на серебряном блюде. Ещё надо убедить всех, почему именно мы должны возглавить всемирную комиссию по расследованию. Представьте, как это примут в арабском мире? Или в Китае и Корее. Кстати, об Азии: я тут пролистал досье на всех ваших учёных. И мне попался на глаза один явно азиат. Разве мы с вами не говорили о том, что азиаты и арабы должны быть исключены?

— Азиат? Как его зовут?

— Странная фамилия. Что-то вроде Вакавака.

— А, Леон Эневек. А вы хоть читали его биографию?

— Нет, я только мельком глянул.

— Он не азиат. — Ли повысила темп до двенадцати километров в час. — Я тут с большим отрывом самая азиатейшая во всём «Уистлере».

Президент засмеялся.

— Ах, Джуд! Да будь вы хоть с Марса, я бы передал в ваши руки всю полноту власти. Нет, правда, жаль, что вы не приедете посмотреть вместе бейсбол. Мы тут собираемся все у меня на ранчо, если ничто не помешает. Жена маринует рёбрышки.

— В другой раз, сэр, — сердечно сказала Ли.

Они ещё немного поболтали о бейсболе. Ли больше не возвращалась к идее поставить США во главе мирового сообщества. Самое позднее через два дня он будет считать, что это была его идея. Достаточно сделать ему инъекцию.

После разговора она ещё несколько минут бежала по дорожке. Потом села как была — мокрая от пота — к роялю и положила пальцы на клавиши. Сосредоточилась.

Секунду спустя по гостиной разлилась фортепьянная соната Моцарта.

* * *

KH-12

Фортепьянная игра Ли терялась, как слабеющий аромат, в коридоре десятого этажа и выливалась из полуоткрытых окон гостиной наружу. Там звуковые волны расходились во все стороны. На островерхой башне замка звук был хоть и слабым, но ещё слышным. Выше он начинал рассеиваться. Через сто метров он смешивался с множеством других звуков, и чем выше от земли, тем тише становились и эти звуки. В километре над землёй ещё были слышны стартующие автомобильные моторы, докучливый шум пропеллерных самолётов и колокола пресвитерианской церкви в Уистлер-Виллидже — обычно оживлённом, а теперь ставшем частью запретной зоны. Стрёкот военных вертолётов, которые сейчас служили главным средством сообщения, слабел лишь на высоте двух тысяч метров.

Затем умирали последние земные шумы.

Заметными делались лишь реактивные самолёты на взлёте или посадке. На высоте десять километров летели своим путём рейсовые лайнеры. Горизонт начинал заметно изгибаться. Облачные поля внизу походили на снежные дали и ледовые торосы. Следующие пять-десять километров разрежённую атмосферу прорезал гул сверхзвуковых самолётов. Тропосфера ещё слышала настроение погоды, стратосфера принадлежала озону, который отфильтровывал основную часть ультрафиолетовых лучей. Там снова становилось теплее. Серебристые метеозонды отражали солнечный свет, создавая обманчивые эффекты НЛО. Сквозь совершенную тишину двадцатикилометровой высоты над землёй в 1962 году легендарный U2 взял свой тайный курс на Кубу, чтобы обнаружить расположение советских атомных ракет. Пилот самолёта-разведчика из-за экстремальной высоты был одет в костюм космонавта. Это был один из самых смелых полётов всех времён под небом, тёмная синева которого уже напоминала черноту космоса.

На высоте 80 километров температура составляла минус 113 градусов Цельсия. Здесь уже ничто не говорило о присутствии человека, если не считать редкого появления стартующего или приземляющегося космического аппарата. Здесь начинались владения тех языческих богов, которые современной наукой были разоблачены как полярное сияние и раскалённые метеориты. На самом деле термосфера не подходила для обитания ни богам, ни другим формам жизни. Рентгеновские и гамма-лучи попадали сюда беспрепятственно. Редкая газовая молекула нарушала вакуумную пустоту.

Зато тут начиналось кое-что другое.

Со скоростью 28 000 километров в час на высоте 150 километров летели первые спутники. В основном это были спутники-шпионы, которые потому и держались как можно ближе к земле. В восьмидесяти километрах над ними зонды Space Radar Topography Mission воссоздавали высотный профиль земной поверхности и трудились над картой мира XXI века. На столь малой высоте скорость спутников ещё тормозили остатки атмосферных смесей, и им приходилось рассчитывать на толчки от сгорающего топлива, чтобы не рухнуть. Выше трёхсот километров топливо уже не требовалось. Здесь центробежная сила уравновешивалась земным притяжением, создавая стабильные орбиты, и небо заполнялось.

Это походило на сеть хайвэев, построенных друг над другом. Чем выше, тем оживлённее. Два небольших, элегантных космических аппарата Champ и Grace обозревали гравитационное и магнитное поля Земли. В шестистах километрах над полюсом приборы фиксировали рефлексию поверхности Земли и давали заключение об изменениях ледяной шапки. На семьдесят километров выше вокруг Земли вращались три высокоразвитых разведспутника-лякросс американской армии, ощупывая Землю высокоточным радаром. С семисоткилометровой высоты за странами и побережьями наблюдали зонды LANDSAT, принадлежащие НАСА, они измеряли увеличение и уменьшение ледников, картографировали протяжённость лесов и торосов и посылали точное изображение глобального распределения температур. Спутник SeaWiFS отлавливал в океанах следы концентрации водорослей при помощи оптических и инфракрасных отображений. Спутники NOAA по-домашнему устроились на синхронной Солнцу орбите на высоте 850 километров, а всевозможные погодные спутники двигались от полюса к полюсу. До самой магнитосферы царила толкотня, которая по ту сторону 900-километровой границы связывала космические частички и солнечную эмиссию в так называемый Ван-Аллен-пояс излучений, который стал причиной курьёзного медийного феномена. Для большей части американского населения он служил неотразимым доказательством того, что американцы не были на Луне — даже видные учёные сомневались, что человек вообще может быть достаточно защищён в космическом корабле, чтобы пересечь эту зону смертельного облучения. В спутниковой терминологии этот регион, напротив, скромно значится как ЛЕО — Low Earth Orbit, за которым следует густо обжитое поле Middle Low Orbit с летающими на высоте 20 000 километров спутниками GPS, пока, наконец, на высоте 36 000 километров не зависают как привязанные геостационарные спутники, пасущие одни и те же места — прежде всего всемирные коммуникации.

Без воинства спутников Америка не смогла бы вести войну ни в Персидском заливе, ни в Косове, ни в Афганистане. Воздушные силы не произвели бы ни одного точечного удара без поддержки из космоса, а высшее командование не ведало бы о передвижениях противника в недоступных горных регионах без зоркого ока Crystal, называемого также KH-12, «кихол».

Американские высокоточные спутники «кихол» — оптический пандан к радарам системы «лякросс». Они распознают предметы размером в четыре-пять сантиметров и фотографируют также в инфракрасной области, что продлевает их действие и на тёмное время суток. В отличие от внеатмосферных спутников, они оснащены ракетным двигателем, который позволяет им находиться на очень низких орбитах. Обычно они вращаются на высоте 340 километров в плоскости полюсов, что даёт им возможность в продолжение суток сфотографировать всю Землю. Когда у острова Ванкувер начались нападения китов, некоторые спутники были опущены на высоту 200 километров. Кихол, лякросс и 24 новых оптических высокоточных спутника были запущены на экстремально близкие к Земле орбиты в качестве ответа на удары 11 сентября и теперь образовали систему с возможностями, опережающими даже знаменитую немецкую систему SAR-лупа.

В 20:00 по восточному времени двое мужчин в подземном помещении в Бакли-Филде близ Денвера услышали телефонный звонок. Станция Бакли-Филд была одной из многих секретных станций американской разведывательной организации NRO, которая занималась спутниковым шпионажем для американских военно-воздушных сил. Они работали в тесном взаимодействии с национальной службой безопасности и дешифровки NSA, задача которой состояла в основном в прослушке и подслушивании. Альянс двух секретных служб дал американским органам беспримерные возможности наблюдения. Планету опутала сеть «Эшелон», технические системы которой контролировали все международные коммуникации.

Оба мужчины сидели в подземном бункере перед мониторами, принимая данные кихолов, лякроссов и других зондов в режиме реального времени. Оба по своим функциям считались тайными агентами, хотя в их облике — с кроссовками и джинсами — не было ничего от имиджа тайного агента.

Позвонивший проинформировал их о сигнале бедствия с рыболовного катера неподалёку от северной оконечности острова Лонг-Айленд. На широте Монтока якобы произошло столкновение, похожее на атаку кашалота. Общая истерия привела к потоку ложных сигналов тревоги. Контакт с командой прервался.

KH-12/4, один из кихол-спутников, находился как раз в благоприятной позиции, чтобы направить телескоп на возможное место бедствия.

Агент отдал спутнику ряд технических команд. Кихол делал снимок каждые пять секунд. Мужчины смотрели на монитор. Они видели Монток — живописное местечко со знаменитым маяком: волосяные нити улиц тянулись через ландшафт с крапинками зданий. Сам маяк виднелся белой точкой на конце острова.

А вокруг простиралась Атлантика.

Мужчина, управлявший спутником, определил область, в которой катер подвергся нападению, и увеличил изображение до первой ступени. Берег исчез, осталась лишь вода — без судов.

Второй мужчина смотрел на экран и ел жареную рыбу из бумажного пакета.

— Скорее, — поторапливал он. — Им надо знать немедленно.

— Фиг им, «немедленно». — Сидевший за пультом повернул зеркало телескопа ещё на чуть-чуть. — Этому конца нет, Майк. Всё им немедленно! А мы тут обыскивай всё это хреново море.

— Всё море не надо. Он где-то здесь. Если нет, то посудина утопла.

— Это ещё хреновее.

— Да. — Второй облизал пальцы. — Бедняга.

— Бедняги здесь мы. Если посудина утопла, придётся, на фиг, искать обломки.

— Коди, ну ты и лодырь.

— А то.

— Возьми кусочек рыбы. Эй, что это? — Майк указал замасленным пальцем на монитор. В воде неотчётливо выделялось что-то тёмное, продолговатое.

— Давай-ка посмотрим.

Телескоп увеличивал изображение до тех пор, пока среди волн не обозначились очертания кита. Катера нигде не было. На экране появились и другие киты. Над их головами расползались размытые светлые пятна выдохов.

Потом они снова ушли в глубину.

— Вот они и сделали это, — сказал Майк.

Коди увеличил изображение до самой высокой степени разрешения. Они видели морскую птицу на волнах. Строго говоря, это было лишь скопление квадратных точек, но вместе они безошибочно выдавали очертания птицы.

Ни катера, ни обломков.

— Может, отнесло, — предположил Коди.

— Да просто ушли. — Майк зевнул, скомкал пакет и прицелился в корзину для бумаг. Промахнулся. — Ложная тревога. Но я бы не прочь там сейчас очутиться.

— Где?

— В Монтоке. Хорошее местечко. Мы там были с ребятами в прошлом году, после того, как Сэнди меня бросила. Мы там постоянно то пьянствовали, то были под кайфом, но всё равно было классно. Валяешься на камнях, закат… Я там подцепил официантку из пивной. Вот были времена.

— Твоё желание для меня закон.

— Какое желание?

Коди ухмыльнулся:

— Ты же хотел в свой поганый Монток? А воинством небесным управляем мы.

Лицо Майка просветлело.

— Давай к маяку, — сказал он. — Покажу тебе, где я её петрушил.

— О!

— Нет, погоди. Может, лучше не надо? Вдруг у нас будут неприятности…

— Да брось ты! Кому какое дело, где мы ищем обломки катера.

Его пальцы запрыгали по клавиатуре. На экране появился остров. Коди нашёл белую точку башни и стал приближать её, пока она не обрисовалась, отбрасывая длинную тень. Утёсы тонули в красном закатном свете. Мимо маяка брела, обнявшись, парочка.

— Сейчас самое время, — воодушевлённо сказал Майк. — Очень романтично.

— Ты что, драл её прямо у маяка?

— Нет, дальше. Куда эти как раз идут. Местечко известное. Каждый вечер занято.

— Может, будет на что посмотреть.

Коди повернул телескоп, опередив парочку. На чёрных утёсах никого не было, только кружились морские птицы.

Потом в кадре возникло что-то неожиданное. Коди напряг лоб. Майк подвинулся ближе. Они стали ждать очередного снимка.

Картинка изменилась.

— Что бы это могло быть?

— Понятия не имею! Можешь приблизить?

— Нет.

Кихол прислал очередное изображение. И снова ландшафт немного изменился за прошедшие пять секунд.

— Офигеть, — прошептал Коди.

— Что-то плоское, — Майк сощурился. — Оно расползается. И прёт вверх на утёсы.

— Офигеть, — повторил Коди. Он матерился по делу и без дела, даже выражая радость. Майк уже привык и не обращал на это внимания. Но на сей раз Коди действительно был потрясён.

* * *

Монток, США

Линда и Дэррил Купер были женаты три недели и проводили на Лонг-Айленде свой медовый месяц. Местечко было дорогое. В квартале вилл Истгемптона богатейшие промышленники соседствовали с нью-йоркскими знаменитостями. Человек средних доходов не мог бы позволить себе жить в этой открыточной деревне. Да и Саутгемптон был не дешевле. Но Дэррил Купер уже сделал себе имя в качестве молодого перспективного адвоката и считался будущей сменой престарелого партнёра. Он зарабатывал пока не так много, но знал, что скоро не будет испытывать недостатка в деньгах. И он женился на этой прелестной девушке. В Линду был влюблён весь юридический факультет, но она выбрала Дэррила, хотя у него уже выпадали волосы и ему приходилось ходить в очках, потому что контактные линзы он не переносил.

Купер был счастлив. Не сомневаясь в будущих успехах, он решил авансом побаловать себя и Линду. Каждый вечер они ужинали в каком-нибудь гурманском ресторане, оплачивая счет в сотню долларов. Но это было не страшно. Оба работали как лошади и теперь заслужили себе немного роскоши. Ещё немного, и молодая семья Купер сможет позволить себе отдых в любых местах, где только захотят.

Он обнял жену крепче и посмотрел в сторону моря. Солнце только что скрылось. Небо светилось лиловыми красками. Купер раздумывал, не задержаться ли здесь, пока дорога ещё сильно загружена транспортом, а в Саутгемптон вернуться через час. Пятьдесят километров они преодолеют за двадцать минут, если «харлей» не подведёт. Уезжать сейчас просто жалко.

Кроме того, это место, если верить рассказам, после захода солнца принадлежит влюблённым.

Они медленно шли по плоским камням. Перед ними открылась просторная, плоская ложбинка. Идеальное, уютное, укрытое от посторонних глаз местечко. За утёсами плескалось море, а тут они были одни.

Никогда в жизни Куперу не пришло бы в голову, что два агента в подземном бункере Бакли-Филда с высоты 195 километров наблюдают, как он целует свою жену, запускает руки ей под майку и стягивает эту майку, как он расстёгивает свой ремень, как они раздевают друг друга и падают на сваленную кучей одежду, сплетаясь телами. Линда легла на спину, и его губы странствовали от её сосков к животу, а руки успевали всюду сразу.

Она захихикала:

— Щекотно.

Он убрал правую руку с её бедра и продолжал жадно целовать.

— Эй! Что ты там делаешь?

Купер поднял голову. Что он делает? Собственно, ничего он такого не делает, кроме того, что делал всегда и что ей всегда нравилось.

Он поймал её растерянный взгляд. Она смотрела мимо него. Купер обернулся.

На голени Линды сидел краб.

Она вскрикнула и стряхнула его. Краб упал на спину, растопырил клешни и снова двинулся к её ноге.

— Боже, как я испугалась.

— Радость моя, он тоже хочет, — ухмыльнулся Купер. — Нет уж, парень, найди себе другую.

Линда засмеялась и приподнялась на локте.

— Странный он какой-то, — сказала она. — Я таких не видела.

— Что же в нём странного? — Купер присмотрелся. Краб был небольшой и совершенно белый. Его панцирь светился на тёмной земле. Окраска была необычной, но Купера смутило другое. Линда была права. — Да у него нет глаз.

— Правда. — Она перевернулась и подползла к животному на четвереньках. — Он что, больной?

— Похоже, у него их никогда не было. — Купер провёл пальцами по её позвоночнику. — Да брось ты его, он нам ничего не сделает.

Линда взяла камешек и бросила в краба. Никакой реакции. Линда постучала пальчиком по клешне. Краб опять не шелохнулся.

— Какой стоик.

— Иди ко мне, оставь в покое этого дурацкого краба.

— Он совсем не защищается.

Купер вздохнул, присел рядом с ней на корточки, чтобы оказать внимание её интересу, и толкнул краба.

— И правда, — подтвердил он. — Даже не шевельнётся. Она улыбнулась и поцеловала его. Купер почувствовал кончик её языка и забыл обо всём на свете… Линда снова вздрогнула.

— Дэррил!

Он увидел, что краб вдруг очутился у неё на руке. Чуть поодаль сидел другой. А рядом ещё один. Его взгляд скользнул вверх по камню, отделяющему ложбинку от пляжа, и он подумал, что ему снится кошмар.

Тёмный камень исчез под мириадами скорлупчатых тел. Белые слепые крабы теснились вплотную друг к другу, насколько хватало глаз.

Их были тысячи. Нет, миллионы!

Линда с ужасом смотрела на неподвижно застывших животных.

— О боже, — прошептала она.

В ту же секунду этот поток пришёл в движение. Купер не раз видел, как резво бежали по пляжу мелкие крабы, но эти были ужасны в своей стремительности — словно волна, хлынувшая по направлению к ним. Их жёсткие ножки постукивали по камням.

Линда вскочила, как была, голая, и отпрянула. Купер попытался собрать её одежду, но пошатнулся. Половина тряпок выпала из рук, стремительно бегущее воинство понеслось по ним, и Купер отпрыгнул назад.

Крабы ринулись за ним.

— Они ничего не сделают, — крикнул он без всякой уверенности, но Линда уже бежала по каменным глыбам вверх.

— Линда!

Она споткнулась и упала, растянувшись во весь рост. Купер бросился к ней. В следующее мгновение крабы были уже повсюду, они карабкались по ней и мимо неё вверх. Линда подняла крик, Купер ладонью сметал их с её спины. Она с перекошенным от страха лицом вскочила, продолжая пронзительно кричать и стряхивая крабов со своих волос. Купер толкнул её вперёд, чтобы спасти из нахлынувшей лавины, но Линда снова споткнулась и, падая, увлекла его за собой.

Купер ударился и почувствовал, как маленькие жёсткие тела хрустят под его тяжестью. Осколки скорлупы больно впились в кожу.

Кое-как им удалось выбраться по камням наверх и нагишом ринуться к «харлею». Скорлупки панцирей хрустели под ногами. Купер на бегу обернулся и ахнул. Весь пляж кишел крабами. Они лезли из моря ордами, и не было им конца. Первые уже достигли парковки и по гладкой земле побежали ещё быстрее. Купер мчался что было сил, таща за собой Линду. Его ступни были утыканы острыми осколками. На подошву налипла отвратительная слизь. Он боялся поскользнуться. Наконец они добежали до мотоцикла, вскочили в седло, и Купер ударил по кикстартеру.

Они выехали на дорогу, ведущую к Саутгемптону. Мотоцикл возило по слякоти раздавленных крабов, потом они вырвались из их гущи и понеслись уже по твёрдому асфальту. Линда вцепилась в его голое тело. Навстречу им попался фургончик. За рулём сидел пожилой водитель, уставившись на них и не веря своим глазам. Купер мельком подумал, что такую сцену можно увидеть только в кино — двое голых на мотоцикле. Он бы и сам хохотал, не будь обстоятельства столь жуткими.

Вдали показались первые дома Монтока. Восточное остриё Лонг-Айленда было всего лишь узкой полоской, и дорога шла параллельно берегу. Ещё не доехав до Монтока, он увидел, что слева надвигается белый поток крабов. Это значило, что они выходили из моря в разных местах. Поток перетекал через скалы и устремлялся к дороге.

Купер добавил скорости.

За несколько метров до въездного щита с названием городка крабы достигли дороги и превратили асфальт в море шевелящихся тел. Из ближайших ворот на дорогу задом выезжал пикап. «Харлей» заскользил по крабьему месиву, его занесло. Купер пытался обогнуть пикап, но мотоцикл его не слушался.

Нет, думал он, о Боже, пожалуйста, нет.

Линда закричала, «харлей» развернуло, и они на волосок разминулись с хромированным радиатором пикапа. Куперу как-то удалось стабилизировать мотоцикл.

На предельной скорости они неслись в Саутгемптон.

* * *

Бакли-Филд, США

— Что это такое, ради всего святого?

Пальцы Коди метались по клавиатуре. Он накладывал фильтры один за другим, но на картинке как была, так и осталась светлая масса, с большой скоростью устремлявшаяся от моря на сушу.

— С виду как прибой, — сказал он. — Как офигенная волна.

— Это не волна, — сказал Майк. — Это живые существа.

— Какие, на фиг, живые существа, окстись!

— Это… — Майк неотрывно смотрел на экран. Он показал на одно место: — Вот здесь. Покажи это место поближе. Вырежи квадратный метр.

Коди вырезал и увеличил. Получилась площадка из светлых и тёмных квадратов. Майк сощурился.

— Ещё ближе.

Квадратики растра стали крупнее. Одни белые, другие серые.

— Можешь считать меня сумасшедшим, — с расстановкой сказал Майк. — Но это могут быть… — Но мыслимо ли это? Тогда что же ещё? Что ещё может выйти из моря и двигаться так быстро? — Панцири с клешнями.

Коди раскрыл рот. Потом скомандовал спутнику вести обзор вдоль пляжа.

Кихол прошёл от Монтока до Истгемптона, потом до Мэстик-Бич и Пачога. С каждым новым снимком Майку становилось всё страшнее.

— Это неправда, — сказал он.

— Неправда? — Коди взглянул на него. — Наифигейшая правда! Что-то там лезет из моря. По всей длине берега Лонг-Айленда что-то так и прёт из этого говённого моря. Ну что, тебе всё ещё хочется в Монток?

Майк протёр глаза, взял телефонную трубку и позвонил в центр.

* * *

Окрестности Нью-Йорка, США

После Монтока начиналась скоростная дорога, ведущая прямиком в Квинс. От Монтока до Нью-Йорка было ровно двести километров, и чем ближе к метрополии, тем оживлённее становилось движение.

Бо Хенсон был индивидуальным предпринимателем: он держал курьерскую службу. Сам же всё и развозил. Дважды в день он проделывал путь до Лонг-Айленда и назад. В аэропорту Пачога он забрал несколько пакетов, развёз их по округе и теперь возвращался в город. Было уже поздно, но чтобы составить конкуренцию таким фирмам, как «FedEx», считаться со временем не приходилось. Он устал и мечтал о пиве.

За сорок километров до Квинса его машину занесло. Хенсон резко затормозил и поехал медленнее. Что-то покрывало дорогу — в сумерках Хенсон не разглядел, что, но оно двигалось слева. Потом он понял, что шоссе усыпано крабами. Мелкими, снежно-белыми крабами. Они плотным потоком пытались пересечь дорогу, но это было безнадёжное дело. Мокрые следы шин показывали, сколько их уже заплатили за свою попытку жизнью.

Дальше движение замедлилось и еле ползло. Дорога была скользкая, как мыло. Хенсон ругался. И откуда они вдруг взялись? Он как-то читал в журнале, что сухопутные крабы на острове Рождества раз в год идут к морю для нереста. Но то в Индийском океане, и на картинках были красные крабы, а тут белые.

Всё ещё чертыхаясь, Хенсон включил радио. Немного пошарив в эфире, он нашёл местную станцию, прождал новостей десять минут, но нашествие крабов не было упомянуто ни единым словом. Зато на дороге появился снегоочиститель, который, пробираясь между еле ползущими машинами, пытался соскрести с асфальта эту шевелящуюся гадость. Результатом был полный паралич движения. Хенсон пробежался по всем местным радиостанциям, но о главном никто ничего не сказал, и это привело его в бешенство, потому что его — и без того несчастного человека — ещё и игнорируют. Кондиционер гнал в машину вонь, и он его выключил.

За перекрёстком, который влево вёл на Гемпстед, а вправо на Лонг-Бич, дело, наконец, пошло быстрее. Видимо, эти гады сюда не доползли. Хенсон нажал на газ и добрался до Квинса на час позднее, чем рассчитывал. Он был мрачнее тучи. Незадолго до Ист-Ривер он свернул налево и пересёк Ньютон-Крик, чтобы добраться до своей пивной в Бруклин-Гринпойнте. Он припарковал машину, вышел, и его чуть удар не хватил, когда он увидел её снаружи. Шины, крылья и бока до самых стёкол были заляпаны крабовой кашей. А ведь наутро выезжать.

Придётся пиву подождать, пока он отгонит машину на круглосуточную мойку.

Грязь, налипшая на машину Хенсона, оказалась въедливой, но её как следует прошпарили сильной горячей струёй, и она сдалась. Пареньку, работавшему на пароструйке, показалось, что кусочки грязи тают, как лёд.

Всё сбежало в стоки.

В Нью-Йорке своеобразная система канализации. Если авто– и железнодорожные туннели пересекали Ист-Ривер на тридцатиметровой глубине, то система труб для стока и для питьевой воды залегала на глубине до 240 метров. Мощные буровые головки пробивали в глубоком грунте всё новые каналы, чтобы водоснабжение и водосток гигантского города не были парализованы. Наряду с действующими системами трубопроводов сохранялись и старые туннели, которые больше не использовались. Эксперты утверждали, что никто не в состоянии сказать, где в Нью-Йорке проложены подземные каналы. Карты, на которой были бы сведены воедино все сети, не существовало. Иные туннели были известны лишь бездомным, но те держали свои сведения при себе. Некоторые каналы вдохновляли киношников на создание лент о чудовищах, которые выводились под землёй как в инкубаторе. Но ясно было одно: что в нью-йоркскую канализацию попало, то пропало.

В этот вечер и в последующие дни в Бруклине, Квинсе и Манхэттене было помыто множество машин, приехавших с Лонг-Айленда. Много помоев стекло в кишечник метрополии, разлилось там ручьями, объединилось с другими стоками, закачалось в системы водоочистки и вернулось назад в водопровод.

Спустя часов шесть по улицам уже мчались первые машины скорой помощи.

11 мая

«Шато Уистлер», Канада

К переменам можно привыкнуть.

Как ни грустно было потерять свой дом, но с этим жить можно. Начало этому положил когда-то конец его брака. Постоянно новые отношения, которые в итоге оказывались отсутствием отношений: почти ничто не запомнилось и не задело его по-настоящему. Всё, что не отвечало представлению Йохансона о чувственности, благозвучии и вкусе, тут же отправлялось на свалку истории. Поверхность он делил с другими, а глубину оставлял для себя. Так и жил.

Теперь, в ранний утренний час, случайно открыв левый глаз, он так и лежал, разглядывая мир из этой циклопической перспективы и думая о тех людях в своей жизни, которые понесли потери от перемен.

Его жена.

Вот человек живёт и думает, что его собственная жизнь принадлежит ему, что он хозяин своей судьбы. Но когда Йохансон ушёл, жена обнаружила, что ей не принадлежало ничего и что всё было чистой иллюзией. Она тогда приводила какие-то доводы, она умоляла, кричала, демонстрировала понимание, терпеливо выслушивала и входила в положение — подключила все регистры, чтобы в конце концов всё равно остаться ни с чем — немощной, обессиленной, выброшенной из совместной жизни, как из поезда на ходу. Она проиграла.

Если ты меня больше не любишь, сказала она тогда, то хотя бы притворись.

Тебе от этого будет легче? — спросил он.

Нет, ответила она. Лучше бы ты никогда и не начинал меня любить.

Разве человек виноват в том, что его чувства изменяются? Чувства — лишь выражение биохимических процессов, как бы неромантично это ни звучало. Эндорфины торжествуют над всякой романтикой. Так в чём же его вина?

Йохансон открыл другой глаз.

Для него перемены всегда были жизненным эликсиром. А для неё — лишением жизни. Спустя несколько лет — он тогда жил уже в Тронхейме, — ему рассказали, что ей, наконец, удалось стряхнуть с себя это оцепенение. Она взяла себя в руки. Потом он услышал, что в её жизни появился новый мужчина. После этого они несколько раз перезванивались — без злобы и без тоски друг по другу. Горечь ушла, сняв с него груз вины.

Но вот вина возвратилась.

Тина Лунд.

Надо было тогда, на озере, переспать с ней. Всё бы сложилось иначе. Может, тогда она полетела бы с ним на Шетландские острова. Или это окончательно разрушило бы их отношения, и она бы уже не прислушивалась к его советам. Например, к совету поехать в Свегесунне. Так или иначе, сейчас она была бы жива.

Свет утреннего солнца упал в комнату. Он никогда не задёргивал шторы. Спальня с задёрнутыми шторами напоминала ему могилу. Он прикидывал, не отправиться ли ему завтракать, но вставать не хотелось. Смерть Лунд наполняла его печалью. Он не был влюблён в неё, но всё-таки любил — её беспокойный образ жизни, её потребность в свободе. В этом они обретали друг друга. И теряли, поскольку абсурдно было бы приковать друг к другу две свободы.

С тех пор, как Лунд погибла, он часто думал о смерти. Он никогда не чувствовал себя старым, но теперь ему казалось, что на нём поставили штамп со сроком годности, как на стаканчике йогурта; посмотрит человек на эту дату и видит: срок скоро истечёт. Ему было 56 лет, он был в прекрасной форме, до сих пор благополучно избегая смертельных болезней и несчастных случаев, включая цунами. Тем не менее, время его истекло. И он вдруг спросил себя, а правильно ли жил.

Две женщины в его жизни доверяли ему, и ни ту, ни другую он не смог защитить. Одна выжила, вторая умерла.

Карен Уивер напоминала ему Лунд. Не такая суматошная, более замкнутая, с более мрачным духом. Зато такая же сильная, жёсткая и нетерпеливая. После того, как они ускользнули от цунами, он изложил ей свою теорию, а она познакомила его с работой Лукаса Бауэра. Вернувшись в Норвегию, он обнаружил себя в списке бездомных, но здание НТНУ ещё стояло. Его завалили работой, пока не последовал звонок из Канады, и ему так и не удалось вырваться к себе на озеро. Он предложил Уивер выступить с ним единой командой — потому что никто другой не был в состоянии продолжить работу Бауэра. Но были и другие, тайные причины. Без вертолёта она бы не миновала смерти. Получалось, что он спас её. Уивер снимала с него грех его промаха с Лунд, и он решил быть достойным этого отпущения. Впредь оберегать её, а для этого лучше всего держать её при себе.

Йохансон встал, отправился в душ и в 6:30 появился в буфете, обнаружив, что он не единственный «жаворонок» в этом отеле. Военные пили кофе, ели фрукты и вполголоса беседовали. Йохансон положил себе в тарелку омлет с ветчиной и поискал знакомых. Он бы с удовольствием позавтракал с Борманом, но того не было. Зато он увидел генерала Джудит Ли, одиноко сидящую за столиком для двоих. Она листала скоросшиватель и время от времени поддевала вилкой фруктовый кусочек, не глядя поднося его ко рту.

Было в ней что-то притягательное для Йохансона, хоть он и понимал, что на самом деле она старше, чем выглядит. Но немного косметики и соответствующий наряд — и она была бы центром внимания на любой вечеринке. Он спросил себя, что бы пришлось предпринять, чтобы залучить её к себе в постель, но, может, лучше ничего не предпринимать. Ли была не из тех, кто передаст инициативу другому. Кроме того, любовная интрижка с генералом вооружённых сил США — это явный перебор.

Ли подняла голову.

— Доктор Йохансон, доброе утро, — воскликнула она. — Как спали?

— Как дитя. — Он подошёл к её столу. — А почему вы завтракаете одна? Одиночество великих?

— Нет, я тут обдумываю одну проблему. — Она улыбнулась и посмотрела на него светло-голубыми глазами. — Составьте мне компанию, доктор. Я всегда рада людям, которые умеют самостоятельно мыслить.

Йохансон сел.

— А кто вам сказал, что я это умею?

— Это видно. — Ли отложила бумаги. — Хотите кофе?

— С удовольствием.

— Вчера на конференции вы выделялись. Больше никто не выходил за пределы своего предмета. Шанкар высиживает свои подводные шумы, даже не умея их упорядочить, Эневек думает, что же случилось с его китами, хотя я должна поставить ему в заслугу, что он раньше всех выглянул за край своей тарелки. Борман видит опасность метановой катастрофы и готов на всё, чтобы предотвратить второй оползень. И так далее и тому подобное.

— Но это уже много.

— Однако никто из них не вывел теории, как это связано одно с другим.

— Но мы же теперь знаем, — невозмутимо сказал Йохансон, — что это происки арабских террористов.

— И вы тоже в это верите?

— Нет.

— А что думаете вы?

— Я думаю, что мне понадобится ещё день-другой, чтобы я смог вам это сказать.

— Вы ещё не уверены?

— Не до конца. — Йохансон отхлебнул кофе. — Но это щекотливая тема. Ваш мистер Вандербильт уже пристрелялся к терроризму. И мне нужно прикрытие с тыла, чтобы высказать свои подозрения.

— И кто вам должен его дать? — спросила Ли. Йохансон поставил чашку на стол.

— Вы, генерал.

Её это не особенно удивило. Она помолчала и сказала:

— Но я должна хотя бы знать, в чём вы собираетесь всех убедить.

— Узнаете. — Йохансон улыбнулся. — Заблаговременно.

Ли подвинула к нему скоросшиватель. Там были распечатки факсов.

— Может, это ускорит ваше решение, доктор. Это поступило сегодня в пять часов утра. У нас пока нет целостной картины, и никто не может уверенно сказать, что, собственно, происходит, но я решила, что в ближайшие часы мы введём в Нью-Йорке и прилегающих районах чрезвычайное положение. Пик уже там.

Замаячила зловещая картина следующей серии потопа.

— Вдоль побережья Лонг-Айленда из моря выходят миллиарды белых крабов. Что вы на это скажете?

— Может, у них служебная экскурсия от предприятия.

— Неплохо. И от какого предприятия?

— А что делают эти крабы? — спросил Йохансон, не отвечая на её вопрос.

— Мы ещё толком не знаем. Кажется, то же, что бретонские омары в Европе. Разносят заразу. Как это подходит к вашей теории, доктор?

Йохансон подумал. Потом сказал:

— Есть где-нибудь здесь или в окрестностях герметичная лаборатория, в которой можно исследовать этих животных?

— В Нанаймо. Экземпляры крабов уже на пути сюда.

— Живые экземпляры?

— Были живые, когда их взяли. Зато множество людей умерли. Токсический шок. Этот яд, судя по всему, действует ещё быстрее, чем та водоросль в Европе.

— Я полечу туда, — сказал Йохансон.

— В Нанаймо? — Ли удовлетворённо кивнула. — А когда вы мне скажете, что обо всём этом думаете?

— Дайте мне сутки.

Ли поджала губы и задумалась.

— Сутки, — сказала она. — И ни минутой больше.

* * *

Нанаймо, остров Ванкувер

Эневек, Форд, Оливейра и Фенвик сидели в просмотровом зале института. На экран проецировалась трёхмерная модель мозга кита. Оливейра заранее заложила её в компьютер и пометила те места, где они наткнулись на желе. Можно было осмотреть мозг со всех сторон и виртуальным ножом разрезать его на ломти. Были проведены уже три симуляции. Четвёртая показывала, как субстанция разветвлялась между извилинами мозга тончайшими побегами, которые местами проникали внутрь серого вещества.

— Теория такова, — сказал Эневек, взглянув на Оливейра. — Допустим, ты кухонный таракан…

— Спасибо, Леон. — Оливейра подняла брови, что придало её лошадиному лицу ещё более вытянутый вид. — Ты всегда найдёшь, как польстить женщине.

— Кухонный таракан без разума и творчества.

— Продолжай в том же духе.

Фенвик засмеялся.

— Ты подчиняешься только рефлексам, — невозмутимо продолжал Эневек. — Для нейропсихолога управлять тобой — плёвое дело. Для этого достаточно контролировать твои рефлексы и вызывать их по своему усмотрению. Это как протез. Главное — знать, где кнопка.

— А они не пробовали обезглавить таракана и приставить ему другую голову? — спросил Форд.

— Был такой эксперимент. Одному таракану оторвали голову, другому лапки, а потом соединили их центральные нервные системы. Таракан с головой управлял двигательным аппаратом другого. Простые создания — простые процессы. В другом эксперименте они попробовали нечто подобное с мышами. Трансплантировали мыши вторую голову. Она жила на удивление долго, несколько часов или дней, и обе головы функционировали исправно, но управление сильно осложнялось. Мышь бежала, но не всегда туда, куда первоначально задумала, и через несколько шагов просто падала.

— Фу, гадость, — пробормотала Оливейра.

— Это значит, управлять в принципе можно любым животным. Но чем оно сложнее, тем труднее навязать ему чужую волю. Что ты сделаешь в этом случае?

— Я попытаюсь сломать его волю и редуцировать его до уровня кухонного таракана. У мужчин это срабатывает, если, например, нагнуться перед ними без трусов.

— Правильно. — Эневек улыбнулся. — Поскольку люди и тараканы не так далеко ушли друг от друга.

— Некоторые люди, — заметила Оливейра.

— Все. Хоть мы и гордимся своим свободным разумом, но он свободен лишь до тех пор, пока не нажмёшь на определённую кнопку. Например, на центр боли.

— Это значит, что те, кто разработал желе, должны очень точно знать, как устроен мозг кита, — сказал Фенвик. — Ведь нужно знать, какие центры стимулировать.

— Это можно выяснить, — сказала Оливейра. — Вспомни о работе Джона Лилли.

— Да, — кивнул Эневек, — Лилли был первым, кто имплантировал электроды в мозг животных, чтобы возбуждать центры боли и удовольствия. Он доказал, что можно целенаправленно внушить животному радость или боль, ярость или страх. Обезьянам, заметьте. И это было ещё в 60-е годы!

— Всё хорошо, — сказал Форд, — когда ты кладёшь обезьяну на операционный стол и вживляешь электроды куда хочешь. Но ведь желе внедрялось китам через ухо. Даже если ты загонишь такую штуку в череп кита, откуда тебе знать, что она там распределится нужным тебе образом и… ну, нажмёт на нужные кнопки?

Эневек пожал плечами. Он был твёрдо убеждён, что субстанция в головах китов делала именно это, но не имел ни малейшего представления, как она это делала.

— Может, кнопок не так уж много, — задумался он. — Может…

Дверь открылась, заглянул кто-то из лаборантов:

— Доктор Оливейра? Вас требуют в закрытый бокс. Срочно.

Оливейра оглядела коллег:

— Кто со мной?

* * *

Закрытая лаборатория

Вертолёт Йохансона приземлился около института, когда крабов уже доставили туда. Ассистент долго вёл его по подземным коридорам и открыл тяжёлую дверь под световым табло, предупреждающим о смертельной опасности. Йохансон оглядел учёных и обслуживающий персонал закрытого блока. Он узнал Роше, Эневека и Форда. Оливейра и Фенвик разговаривали с Рубиным и Вандербильтом. Заметив Йохансона, Рубин подошёл и пожал ему руку:

— У нас не было случая перемолвиться словом. Вы непременно должны рассказать мне об этих червях… — Рубин указал на стальную дверь: — Совсем недавно здесь были склады, но армия быстро оборудовала герметичную лабораторию. Высший стандарт надёжности.

— Вы тоже пойдёте туда? — спросил Йохансон.

— И я, и доктор Оливейра.

— Я думал, эксперт по ракообразным у нас Роше.

— Тут каждый — эксперт по всему. — К ним подошёл Вандербильт и по-простецки ударил Йохансона по плечу. От церэушника попахивало потом. — Наши яйцеголовые решили собрать в одну пиццу специалистов всех мастей. А уж на вас Ли просто помешалась. Она бы коротала с вами дни и ночи, лишь бы разузнать, что вы там себе думаете. — Он рассмеялся. — Или, может, ей ещё чего надо, а?

Йохансон ответил ему холодной улыбкой:

— Почему бы вам не спросить у неё?

— Уже спрашивал, — невозмутимо сказал Вандербильт. — Боюсь, мой друг, вам придётся смириться с тем, что она действительно интересуется только вашей головой. Она считает, что вы что-то знаете.

— Ей показалось.

Вандербильт оценивающе оглядел его:

— Неужто не завалялось какой-нибудь любопытной теории?

— Я и вашу теорию нахожу достаточно любопытной.

— Да, ничего, пока не появилось лучшей. Сейчас вы отправитесь за стальную дверь, доктор. Подумайте о том, что у нас в Америке называют синдромом войны в Персидском заливе. В 1991 году Америка оценивала свои потери в Кувейте как очень небольшие, но впоследствии четверть всех участников заболела загадочным недугом. Он оказался более мягкой формой того, что вызывает Pfiesteria. Потеря памяти, проблемы с концентрацией, повреждение внутренних органов. Мы подозреваем, что люди подцепили какую-то заразу, — они были поблизости, когда взрывали иракские запасы оружия. Тогда мы грешили на зарин, но вполне возможно, что иракцы разработали и биологический возбудитель. Патогенами располагает половина исламского мира. Ничего не стоит путём генетических манипуляций превратить безобидные бактерии или вирусы в маленьких киллеров.

— Вы считаете, мы имеем дело именно с ними?

— Я считаю, неплохо бы вам посадить тётю Ли к себе в лодку. — Вандербильт подмигнул ему. — Между нами, она слегка чокнутая.

— Я не заметил.

— Смотрите, я вас предупредил.

Оливейра указала на стальную дверь:

— Приступим к делу. Роше, Йохансон и Рубин.

— А я? Разве вам не нужен телохранитель? — ухмыльнулся Вандербильт.

— Очень трогательно, Джек. — Она оглядела его. — К сожалению, костюмы вашего размера все заняты.

Они вчетвером прошли в первое из шлюзовых помещений. Система была задумана так, что шлюзы перекрывались по очереди. С потолка смотрела камера. У стены висели четыре ярко-жёлтых защитных костюма с прозрачными шлемами, перчатками и чёрными сапогами.

— Обычно мы сперва инструктируем по технике безопасности, — сказала Оливейра, — но сейчас на это нет времени. Костюм — это треть вашей защиты. На его счёт можете не беспокоиться. Он сделан из запаянного поливинилхлорида. Остальные две трети — это осторожность и внимание.

Йохансон надел жилетку, задача которой состояла в том, чтобы равномерно распределять внутри скафандра вдуваемый воздух.

— Воздух вводится так, что внутри создаётся повышенное давление. Важно, чтобы тяга была от вас наружу. Избытки выходят через вентиль. Подачу воздуха можете регулировать сами, но нужды в этом нет.

Облачившись в костюмы, они вошли во второй шлюз. Йохансон услышал приглушённый голос Оливейра и отметил, что теперь связь идёт по радио.

— В лаборатории давление, наоборот, понижено. Чтобы ничто не проникло наружу. Пол из непроницаемого бетона, окна с бронированными стёклами. Никаких стоков отсюда нет, отработанная вода стерилизуется здесь же. С внешним миром мы сообщаемся по радио, по факсу или через компьютер. Каждый уголок оборудован видеокамерой.

— На случай, если кто откинет копыта, чтобы видео осталось на память, — раздался в громкоговорителе голос Вандербильта.

Йохансон увидел, как Оливейра закатила глаза.

В своих костюмах, подсоединённых к шлангам, они походили на космонавтов, высадившихся на Марсе. Лаборатория напоминала кухню ресторана: с холодильными камерами и белыми подвесными шкафами. У одной стены стояли ёмкости с замороженными в жидком азоте вирусными культурами и другими организмами. Всё внутреннее оборудование имело скруглённые края, чтобы невзначай не порвать защитный костюм. Оливейра показала кнопки тревоги, подвела всех к столу и открыла ванночку.

В воде безжизненно плавали маленькие белые крабы.

— Гадость! — вырвалось у Рубина.

Оливейра взяла металлическую лопатку и потрогала ею по очереди всех животных. Ни одно не пошевелилось.

— Дохлые.

— В путь, по словам Ли, они отправились живыми, — сказал Йохансон и нагнулся, внимательно рассматривая крабов. — Вон тот, слева, вроде дёрнул лапкой.

Оливейра выложила краба на стол. Он несколько секунд сидел тихо, потом внезапно побежал к краю стола. Оливейра вернула его назад. Краб не сопротивлялся, но когда его отпустили, снова попытался бежать. Она повторила эту процедуру несколько раз, потом положила краба назад, в ванну.

— Есть уже какие-нибудь соображения? — спросила она.

— Я должен заглянуть ему внутрь, — сказал Роше. Рубин пожал плечами:

— Кажется, ведёт себя нормально, но вид мне незнаком. А вам, доктор Йохансон?

— Нет. — Йохансон немного подумал. — И ведёт он себя ненормально. Ему полагается воспринимать лопатку как противника. Он должен был раскрыть клешни и делать какие-то угрожающие жесты. На мой взгляд, моторика у него в порядке, а сенсорика нет. Как будто…

— Как будто кто его завёл, — сказала Оливейра. — Как игрушку.

— Да. Он бегает как краб, но ведёт себя не как краб.

— А вы могли бы определить его вид?

— Я не таксоном. Я могу сказать, кого он мне напоминает, но вы должны принять это с осторожностью.

— Ну, говорите!

— Есть два характерных признака. — Йохансон взял лопатку и потрогал одно за другим несколько тел. — Во-первых, они белые, то есть бесцветные. Цвет никогда не служит для украшения, у него всегда есть какая-то функция. Большинство бесцветных живых существ, которых мы знаем, не нуждаются в окраске лишь потому, что их никто не может видеть. Вторая особенность — полное отсутствие глаз.

— Это значит, они происходят либо из пещер, либо из лишённых света глубин, — сказал Роше.

— Да. У некоторых животных, живущих без солнечного света, глаза атрофированы, но рудиментарно всё же наличествуют. Эти же крабы… ну, я не хочу высказывать поспешных суждений, но впечатление такое, будто у них никогда не было глаз. Если это так, то они не только явились из полной черноты, но и произошли оттуда. Я знаю только один вид крабов с такими признаками.

— Жерловые крабы, — кивнул Рубин.

— И где они водятся? — спросил Роше.

— В гидротермальных глубоководных жерлах, — сказал Рубин. — Это вулканические оазисы.

— Тогда они не смогли бы выжить на суше и секунды, — возразил Роше.

Оливейра выудила одно безжизненное тело из ванны и положила на рабочую поверхность. Взяла из бюксы несколько инструментов, проехала крошечной циркулярной пилой сбоку по панцирю, и изнутри под давлением брызнуло что-то прозрачное. Оливейра распилила панцирь и сняла верхнюю крышку.

Они смотрели на вскрытое животное.

— Это не краб, — сказал Йохансон.

— Нет, — подтвердил Роше, указывая на желеобразную комковатую массу, наполнявшую панцирь. — Это та же дрянь, какую мы нашли в омарах.

Оливейра начала вычерпывать желе ложечкой в сосуд.

— Посмотрите, — сказала она. — Видите волокнистые разветвления вдоль спины? Это нервная система. Сенсорика животного невредима, но нет ничего, чему она могла бы служить.

— Как же, есть, — сказал Рубин. — Желе.

— Итак, это в любом случае не краб в полном смысле. — Роше склонился над чашкой с бесцветным студнем. — Скорее, крабовый аппарат. Функционирующий, но нежизнеспособный.

— Разве что идентифицировать это вещество внутри как новый вид крабового мяса…

— Никогда в жизни, — сказал Роше. — Это чужеродный организм.

— Тогда этот чужеродный организм отвечает за то, чтобы вывести животных на сушу, — заметил Йохансон. — И мы должны задуматься, то ли он вполз в мёртвых животных, чтобы их снова квази-оживить…

— То ли этих крабов такими вывели, — закончила Оливейра.

Повисло неуютное молчание. Наконец Роше произнёс:

— Что бы ни было причиной их появления на суше, ясно одно. Если бы мы сейчас сняли с себя эти костюмы, то были бы мертвы. Животные начинены Pfiesteria-культурой. Или чем похуже. Во всяком случае, воздух в этой лаборатории отравлен.

Йохансон размышлял о том, что сказал сегодня Вандербильт.

Биологическое оружие.

Конечно, Вандербильт прав. Но совсем не так, как он думал.

* * *

Уивер

Уивер не выходила из эйфории.

Достаточно было ввести пароль, как ей был обеспечен доступ к любой мыслимой информации. То, что перед ней тут открывалось как на ладони, в других обстоятельствах она добывала бы месяцами. Фантастика! Она сидела на балконе своего номера, соединившись с банком данных НАСА и углубившись в американскую картографию.

В восьмидесятые годы американские военно-морские силы обнаружили удивительный феномен. Радарный спутник «Геозат» ощупывал океаническую поверхность, чтобы убедиться, что уровень моря всюду одинаков — если не считать колебания прилива-отлива.

То, что показал «Геозат», превзошло все ожидания.

Подозрения, что океан даже в состоянии абсолютного покоя не вполне ровный, высказывались и раньше. Теперь же выявилась структура, которая придавала земному шару вид шишковатого клубня. На нём было множество горбов и вмятин, выпуклостей и впадин. Южнее Индии уровень моря был на 170 метров ниже, чем у берегов Исландии. К северу от Австралии море выпирало над средним уровнем горбом высотой 85 метров. Море походило на горный ландшафт, причём топография поверхности воды приблизительно повторяла подводный ландшафт.

Выводы были подкупающие. Если знаешь форму поверхности воды, примерно представишь и то, что под ней.

Виной была неравномерность гравитации. Подводная гора увеличивала массу морского дна, и сила тяготения там была выше, чем над подводными впадинами. Эта сила притягивала воду, окружающую гору по бокам, и она выдавливала на поверхности выпуклость. Над горами вода выпирала, над лощинами западала. Исключения из этого правила — например, если вода горбилась над подводной равниной, — вначале вызывали замешательство, но потом выяснилось, что некоторые придонные камни в тех местах обладали повышенной плотностью и тяжестью, то есть гравитационная топография действовала закономерно.

Склоны всех этих водных ложбин и бугров были такими пологими, что с борта корабля их нельзя было заметить. Фактически этот феномен нельзя было обнаружить без спутникового картографирования. «Геозат», кроме того, выявил в океане гигантские завихрения течений диаметром в сотни километров. Подобно кофе, который мешают в чашке, массы воды образуют в центре вращения углубление, а по краям поднимаются вверх. Эти воронки, так называемые эдди, порождают дополнительные неровности на поверхности воды. А эдди оказались составными частями более крупных завихрений. Из удалённой точки зрения — со спутника — стало видно, что все океаны в целом находятся в круговом движении. К северу от экватора гигантские кольцевые системы закручиваются по часовой стрелке, а к югу — против часовой.

Стал понятен другой принцип морской динамики: вращение Земли само по себе воздействует на степень ротации воды.

Гольфстрим, оказалось, был вовсе не течением, а западным краем гигантской, очень медленно вращающейся водной линзы, которая давила по часовой стрелке на Северную Америку. Поскольку центр водоворота находился не посередине Атлантики, а был сдвинут к западу, Гольфстрим, прижатый к американскому побережью, накапливался там и вздымался вверх. Сильные ветры и направление течения к полюсу ускоряли его, тогда как непомерное трение о берег его замедляло. Так североатлантический водоворот приходил в стабильное вращение, в соответствии с законом сохранения вращательного импульса, который гласит, что круговое движение остаётся постоянным, пока на него не будет оказано внешнее воздействие.

Эти внешние воздействия и искал Бауэр, но не был твёрдо уверен в их существовании. Исчезновение у Гренландии шлотов, через которые вода каскадами обрывалась в глубину, давало основания для тревоги, но ничего не доказывало. Глобальные изменения можно было доказать только на глобальных изображениях.

В 1995 году, после окончания холодной войны, американская армия постепенно рассекретила картографию «Геозата». Сама система «Геозат» сменилась рядом современных спутников. Со всех этих спутников Карен Уивер могла теперь получить любые данные начиная с середины девяностых годов. Она проводила целые часы, сравнивая и соотнося замеры. Данные различались в деталях — это могло произойти, например, оттого, что радар спутника ошибочно принял густой туман за поверхность волны, чего другие спутники, естественно, не подтверждали, — но в общем и целом всюду было одно и то же.

Чем глубже она вникала в картину, тем больше её начальное воодушевление сменялось тревогой.

В конце концов она поняла, что Бауэр был прав.

Его дрейфователи передавали сигналы недолго, а потом один за другим исчезали. Поэтому экспедиции Бауэра так и не удалось накопить данные. Уивер спрашивала себя, понимал ли несчастный профессор, в какой степени он был прав. Она чувствовала на себе груз его духовного завещания. Он ввёл её в курс дела настолько, что теперь она могла между строк читать то, что для других не имело смысла. Этого было достаточно, чтобы провидеть забрезжившую катастрофу.

Она ещё раз всё просчитала. Удостоверилась, что ошибки не было, но повторила всю процедуру вновь.

Всё оказывалось ещё хуже, чем она боялась.

* * *

Онлайн

Йохансон, Оливейра, Рубин и Роше приняли в своих поливиниловых костюмах душ из полуторапроцентной перуксусной кислоты, пары которой без остатка разлагали любого возможного возбудителя, потом смыли едкую жидкость водой, нейтрализовали щёлочью натрона и, наконец, покинули систему шлюзов.

Шанкар и его команда работали над расшифровкой неопознанных шумов. Они привлекли Форда и проигрывали Scratch и другие спектрограммы взад и вперёд.

Эневек и Фенвик прогуливались и спорили о возможностях постороннего воздействия на нейронные системы.

Фрост заявился в номер Бормана, мгновенно заполнив собой всё помещение, и громогласно прогудел:

— Док, надо поговорить!

Он рассказал Борману, что думает о червях. Оба с полуслова поняли друг друга настолько хорошо, что с ходу покончили со всем наличным пивом. Потом начали обмениваться прогнозами — настолько же тревожными, насколько и убедительными. И связываться через спутник с Килем. После того как интернетная связь снова заработала, Киль поставлял одно моделирование за другим. Сьюсс пытался детально реконструировать процесс на норвежском континентальном склоне, и выходило, что такой катастрофы не должно было случиться. Черви и бактерии, конечно, оказали роковое воздействие, но чего-то в этом паззле недоставало — одной детальки, дополнительного толчка.

— И если мы его не обнаружим, — заявил Фрост, — нас всех смоет к чертям собачьим! Склон перед Америкой и Японией уже пополз.

Ли сидела перед ноутбуком.

Она была одна в своём огромном номере — и в то же время повсюду. Некоторое время она наблюдала за работой в закрытом боксе и слышала всё, что там говорилось. Все помещения «Шато» прослушивались и просматривались. То же относилось и к Нанаймо, к университету Ванкувера и к аквариуму. Некоторые из частных квартир тоже были полны жучков — квартира Форда, Оливейра и Фенвика, а ещё яхта, на которой жил Эневек, равно как и его квартирка в Ванкувере. У Ли всюду были глаза и уши, и лишь то, о чём говорилось на свежем воздухе, в пивных и ресторанах, не имело шанса быть услышанным, и это сердило Ли.

Зато прекрасно функционировало наблюдение за интернетом штаба. В интернете сидели Борман и Фрост, а также Карен Уивер, журналистка, которая в эти минуты сравнивала спутниковые данные по региону Гольфстрима. Это было в высшей степени интересно, как и моделирования из Киля. Сеть вообще была очень хорошей идеей. Правда, Ли не могла ни слышать, ни читать мыслей пользователей. Но то, над чем они работали или какие данные запрашивали, сохранялось и позволяло в любое время отслеживать этот процесс. Если Вандербильт со своей гипотезой терроризма прав, в чём Ли сомневалась, то было даже законно прослушивать каждого из участников группы. Вроде бы все пока были вне подозрений. Никто не устанавливал контакт с экстремистскими объединениями или странами арабского мира, и всё же некоторый риск оставался. Но даже если подозрения замдиректора ЦРУ не имели оснований, очень полезно незаметно заглядывать учёным через плечо. Осведомлённость никогда не помешает.

Она снова переключилась на Нанаймо и послушала разговор Йохансона с Оливейра, которые шли к лифту. Они обсуждали условия работы в закрытом боксе. Оливейра говорила, что без защитного костюма из-под кислотного душа можно было выйти только в виде выбеленного скелета. Они смеялись, направляясь на лифте вверх.

Почему Йохансон ни с кем не говорит о своей теории? Чуть было не начал с Уивер, сразу после конференции, но ограничился одними намёками.

Ли сделала несколько телефонных звонков, коротко переговорила с Пиком в Нью-Йорке и глянула на часы. Время отчёта Вандербильта. Она вышла из номера и направилась по коридору к надёжному помещению, защищённому от прослушивания. Там её уже поджидал Вандербильт с двумя своими людьми. Он только что прилетел из Нанаймо и выглядел ещё растрёпаннее, чем обычно.

— Ну что, подключим к разговору Вашингтон? — предложила она, не здороваясь.

— Президент уже не в Вашингтоне.

* * *

Нанаймо, остров Ванкувер

Выйдя из лифта, Йохансон и Оливейра столкнулись с Фенвиком и Эневеком.

— Кажется, беды Европы перекинулись на нас. Желе в крабах — наш старый знакомый. И в нём возбудитель.

— Pfiesteria? — спросил Эневек.

— Что-то вроде, — сказал Йохансон. — Так сказать, мутация мутации. Новый вид бесконечно более токсичен, чем европейский.

— Пришлось принести в жертву пару мышек, — сказала Оливейра. — Мы поместили их вместе с дохлым крабом, и они околели через несколько минут.

Фенвик непроизвольно отступил:

— А этот яд заразный?

— Нет, можно даже целоваться. Это не вирус, а бактериологическое нашествие. Но оно выходит из-под контроля, как только Pfiesteria попадает в воду и бешено размножается. Крабы ей больше не нужны, и они все передохли.

— Крабы-камикадзе, — задумался Эневек.

— Их задача — притащить бактерии на сушу, так же, как задача червей — внедрить бактерии в лёд, — сказал Йохансон. — После этого они гибнут. Медузы, моллюски, даже это желе — ничто не держится долго, но всё успевает выполнить свою задачу.

— Которая состоит в том, чтобы нам навредить.

— Правильно. И киты больше походили на самоубийц, — сказал Фенвик. — Обычно у животных нападение, как и бегство — часть стратегии выживания. Но тут ничего похожего не просматривается.

— Я бы не сказал, — улыбнулся Йохансон. — В вашей боязни заразиться всё же просматривается стратегия выживания.

* * *

Ли

— Как это понять? — спросила Ли, садясь. — Где же президент, если не в Вашингтоне?

— Он на пути в Оффут, на базу военно-воздушных сил в Небраске, — сказал Вандербильт. — Стая крабов появилась в Потомаке. Они явно пробиваются в лиманы.

— А кто распорядился насчёт Оффута?

— Начальник штаба в Белом доме выразил опасения, что столицу может постигнуть та же участь, что и Нью-Йорк, — пожал плечами Вандербильт. — Вы же знаете президента. Он отбивался руками и ногами. Он готов был сам лично пойти и растоптать ужасных тварей, но, в конце концов, согласился на здоровую сельскую жизнь.

Ли раздумывала. Оффут был базой стратегического командования, которое распоряжалось атомным оружием. Опорный пункт находился в глубине страны, вдали от всех угроз, исходящих от моря. Оттуда президент мог вести надёжную видеосвязь с Советом национальной безопасности и осуществлять управление страной.

— Это никуда не годится, Джек, — сказала она с нажимом — О таких вещах я должна узнавать сразу. И как только что-то высунется из моря, я должна знать немедленно. И даже до того, как оно высунется.

— Этого мы добьёмся, — сказал Вандербильт. — Мы установим дипломатические отношения с местными дельфинами.

— Кроме того, я хочу, чтобы меня ставили в известность, если кому-то придёт в голову заслать президента в Оффут.

Вандербильт игриво улыбнулся:

— Разрешите мне выступить с одним предложением…

— И я хочу ясности во всём, что происходит в Вашингтоне, — перебила его Ли. — Причём не позднее, чем в ближайшие два часа. Если сообщение о крабах подтвердится, мы эвакуируем захваченную область и превратим Вашингтон в закрытую зону, как и Нью-Йорк.

— Это и было моё предложение, — мягко сказал Вандербильт.

— Тогда мы с вами едины во мнении. Что у вас ещё для меня есть?

— Целая куча говна.

— К этому я привыкла.

— Уважая ваши привычки, я постарался притащить как можно больше плохих новостей. Начнём с того, что NOAA попыталась опустить двух роботов на континентальном склоне у Джорджии, чтобы достать червей для дальнейших исследовательских целей. И это… эм-м… удалось.

Ли выжидательно подняла брови.

— Червей нагрести удалось, — сказал Вандербильт, с наслаждением растягивая слова. — Но на борт поднять уже не вышло. Только их зачерпнули в лукошко, как что-то налетело и обрубило связь. Мы потеряли обоих роботов. Похожие новости дошли до нас и из Японии. Там пропал пилотируемый батискаф. Они тоже хотели добыть червей. Японцы говорят, их стало больше. Всё вместе приобретает новое качество.

— А мы не зарегистрировали ничего подозрительного?

— Напрямую нет. Вражеские зонды или батискафы мы не нащупали, но судно NOAA на глубине семьсот метров запеленговало подвижную поверхность протяжённостью в несколько километров. Научный руководитель считает, что это планктон, но поклясться не может.

Ли кивнула. Она почти сожалела, что здесь нет Йохансона.

— Пункт второй, глубоководный кабель. Обрывы связи продолжаются, CANTAT-3 и некоторые из ТАТ-кабелей. Все важнейшие жилы через Атлантику. В Тихом океане мы лишились PACRIM WEST, это одно из наших главных соединений с Австралией. Кроме того, за два последних дня произошло больше кораблекрушений, чем когда бы то ни было, и все на оживлённых морских путях. Из двухсот морских игольных ушек, которые мы знаем, затронута половина, особенно Гибралтар, Малаккский пролив и Английский канал, но и Панамский не миновал напасти, и… Ну да, это случилось, но не стоит это переоценивать: произошло столкновение в Ормузском проливе и ещё одно в Халий-ас-Суэц, а это… эм-м…

Ли наблюдала за Вандербильтом. Сейчас он казался уже не таким циничным и самонадеянным, и ей только что стало ясно, почему.

— Я знаю, где это, — сказала она. — Халий-ас-Суэц — это залив Красного моря, впадающий в Суэцкий канал. То есть, арабский мир затронут в двух важнейших узловых пунктах.

— В точку, детка. Проблемы с навигацией. Правда, нечто новенькое. Реконструировать трудно, но в Ормузском проливе столкнулись сразу семь судов, потому что как минимум два из них не знали, куда идут. Лаг и эхолот не давали данных.

На борту любого корабля есть четыре жизненно важных системы: эхолот, лаг, радар и анемометр. В то время как радар и анемометр работают выше ватерлинии, окошко эхолота расположено у киля, равно как и лаг, измеряющий скорость корабля относительно воды фарватера. Лаг — это что-то вроде тахометра судна. Он информирует радарную систему на борту о скорости корабля, а радар на этой основе определяет опасность столкновения с судами, находящимися поблизости, и задаёт курс уклонения. В основном этим инструментам следуют вслепую. Потому что 70 процентов плавания проходит ночью, в туман или в шторм, когда взгляд из окна ничего не даёт.

— У одного судна морские организмы законопатили лаг, — сказал Вандербильт. — Он больше не показывал движение судна, из-за чего радар не сигнализировал об опасности столкновения, хотя вокруг было очень плотное движение. У другого эхолот сошёл с ума и показывал мель, хотя судно находилось на глубине, и пришлось задать совершенно идиотскую корректировку курса. Оба врезались в третье судно, а поскольку стояла темень, к компании примкнули вплотную ещё несколько. Такое случается и в других местах. Кто-то якобы наблюдал, что под судном вплотную очень долго плыл кит.

— Естественно, — рассуждала Ли. — Если что-то большое долго держится под эхолотом, его легко можно принять за твёрдое дно.

— Кроме того, продолжаются случаи с наростами на руле и в боковых излучателях. Забиваются кингстонные ящики, всё целенаправленнее. У Индии затонул сухогруз с рудой: обрастание моллюсками привело к чрезвычайно быстрой коррозии. В шторм проломился передний трюм. Затонул за минуты. И так далее и тому подобное. Это не прекращается. Только усугубляется, а ещё эта зараза.

Ли сосредоточенно думала.

Просто смешно. Пик говорил об этом в своём докладе. Архаичные ящики, набитые хай-теком, засасывают охлаждающую воду через дырки. В современный город пробираются крабы, чтобы их как следует развезли колёсами и чтобы тонны высокотоксичной водоросли попали в канализацию. В итоге город приходится закрыть на карантин, а теперь, возможно, ещё один, а президент Соединённых Штатов бежит в глубь страны.

— Нам нужно добыть этих проклятых червей, — сказала Ли. — И мы должны что-то предпринять против водоросли.

— Как вы правы, — с усердием ответил Вандербильт. Его люди сидели с неподвижными лицами и смотрели на Ли. Собственно, это Вандербильт должен был ей что-то предлагать, но Вандербильт терпеть её не мог — не меньше, чем она его.

Уж он бы ей насоветовал… Но она не нуждалась в нём, чтобы принять решение.

— Во-первых, — сказала она. — Мы эвакуируем Вашингтон, если сообщение подтвердится. Во-вторых, питьевую воду подвозить в заражённые районы в цистернах и ввести строгий рацион на её расход. Мы осушим канализацию и вытравим этих тварей химикалиями.

Вандербильт громко рассмеялся. Его люди осклабились.

— Осушить Нью-Йорк? Канализацию? Хорошая идея. Правда, химикалии убьют и жителей, зато мы после этого сдадим город в аренду. Может, китайцам? Я слыхал, китайцев развелось до хрена и больше.

— Как это сделать, будете думать вы, Джек! Я буду просить президента о пленарном заседании Совета безопасности и о введении чрезвычайного положения.

— А! Понял.

— Всё побережье — на карантин. Ввести облёт патрулей. Мы разошлём отряды в защитных костюмах с огнемётами. Всё, что попытается выползти из моря на берег, будет переработано в барбекю. — Она встала. — И если неприятности с китами продолжатся, надо прекращать хлопать глазками. Мы должны полностью восстановить судоходство.

— Что вы задумали, Джуд? Хотите уговорить животных?

— Нет. — Ли тонко улыбнулась. — Я хочу их истреблять, Джек. Дадим урок — им или тем, кто отвечает за их поведение. Будем их отстреливать.

— Вы что, хотите затеять ссору с охраной природы?

— Нет. Мы будем подавлять их сонаром. До тех пор, пока они не оставят нас в покое.

* * *

Нью-Йорк, США

Вот на тротуаре замертво упал человек.

Пик потел внутри своего тяжёлого, непроницаемого защитного костюма. Дышал он через кислородную маску, смотрел через бронированное стекло.

Сержант рядом с ним медленно вёл джип по Первой авеню. Ист-Виллидж местами словно вымер. Кое-где попадались группы людей, согнанных в кучку военными. Из города никого не выпускали, пока не были окончательно уверены, что эпидемия не заразная. В настоящий момент казалось, что не заразная. Скорее, походило на газовую атаку. Но Пик не доверял этой видимости. Он заметил, что на теле многих жертв были открытые язвы размером с монету. Если на Нью-Йорк напали водоросли-убийцы, то они не только выделяли ядовитые пары, но и поселялись на телах жертв. Теоретически они могли жить в любых жидкостях человеческого организма. Пик не был биологом, но задумывался, что будет, если больной поцелует здорового и передаст ему свою слюну. Водоросли живут в воде, терпимы к большому диапазону температур и размножаются с бешеной скоростью.

Штаб не покладая рук работал, чтобы обеспечить карантин для города и Лонг-Айленда, обязательный для больных и здоровых. Поначалу они были настроены оптимистично. Нью-Йорк казался подготовленным. После первого удара по Всемирному центру торговли в 1993 году тогдашний мэр создал специальный орган на все случаи чрезвычайных ситуаций — Office of Emergency Management, сокращённо OEM. В конце девяностых состоялись учения по чрезвычайным ситуациям: была инсценирована химическая атака; 600 полицейских, пожарных и агентов ФБР в защитных костюмах «спасали» жителей Нью-Йорка. Учения прошли без сучка и задоринки, и Сенат щедро выделил на развитие новые средства. OEM был в состоянии разместить в бомбоубежищах с автономной системой воздушной циркуляции 15 миллионов человек; в каждом убежище по сорок квалифицированных сотрудников ждали настоящего Судного дня; и даже на 23-м этаже Всемирного центра торговли оборудовали один бункер — незадолго до 11 сентября 2001 года… После этого OEM пришлось полностью перестраивать структуру.

Они всё ещё находились в состоянии реорганизации и не были способны взять город под контроль. Люди заболевали и умирали быстрее, чем кто-нибудь мог им помочь.

Джип, осторожно объезжая мёртвых, добрался до пересечения с Четырнадцатой стрит.

Сотни солдат двигались по городу, как инопланетные захватчики — без лиц из-за противогазов, неуклюжие и бесформенные из-за защитных костюмов. Повсюду грузили тела в военные и санитарные машины. Многие улицы были забиты столкнувшимися и просто брошенными машинами. Грохот вертолётов гулко отдавался в узких ущельях между домов.

Шофёр Пика въехал на тротуар, объезжая очередной затор, и свернул в центральный госпиталь «Бельвю», где размещался один из временных центров управления. В фойе толпились люди. Пик ловил на себе полные страха взгляды и ускорял шаг. Некоторые с криком совали ему под нос фотографии своих родных. Два телохранителя оттесняли от него толпу. Он прошёл через внутренний пост и направился в вычислительный центр госпиталя. Там была установлена защищённая от прослушивания спутниковая связь с гостиницей «Шато Уистлер». После нескольких минут ожидания он связался с Ли.

— Нам необходимо противоядие. И как можно скорее.

— Нанаймо работает над этим из последних сил.

— Слишком медленно. Мы можем не удержать Нью-Йорк. Я посмотрел планы канализации. Забудьте даже думать о том, чтоб откачать её. Скорее удастся осушить Потомак.

— А как у вас с медицинской помощью?

— Какая медицинская помощь, если мы не знаем, чем помочь? Единственное — давать людям средства для укрепления иммунитета и ждать, когда возбудитель подохнет.

— Послушайте, Сэл, — сказала Ли. — Со всем этим мы справимся. Мы почти со стопроцентной уверенностью можем утверждать, что токсины не передаются от больных к здоровым. Опасности заражения практически нет. Мы обязаны вытравить этих тварей из канализации — выжечь, выманить, как угодно.

— Попробуйте, — сказал Пик. — Не поможет. В каждой квартире течёт вода, люди моются, пьют, меняют воду в аквариумах, что там ещё. Водоросли уже расползлись по всему городу, они продолжают распространяться через кондиционеры и вентиляционные шахты. Даже если больше ни один краб не попадёт на сушу, я не знаю, как остановить размножение водорослей.

Ли несколько секунд молчала.

— Хорошо. Превратите Большой Нью-Йорк в супертюрьму. Никто и ничто не должно оттуда выскользнуть.

— Но для людей мы ничего не сможем сделать, Джуд. Все погибнут.

— Да, это ужасно. Но сделайте всё возможное для людей в других местах.

— Что же я могу сделать? — в отчаянии воскликнул Пик. — Ведь Ист-Ривер течёт вглубь страны.

— С Ист-Ривер мы что-нибудь придумаем. А пока… Тут что-то произошло.

Пик скорее почувствовал взрыв, чем услышал его. Пол под его ногами задрожал. Звуковые волны сотрясли весь Манхэттен.

— Что-то взорвалось, — сказал Пик.

— Посмотрите, что там. Жду вашего сообщения через десять минут.

Пик выбежал из вычислительного центра в коридор и бросился к задней части госпиталя. Отсюда открывался вид на Ист-Ривер, на Бруклин и Квинс.

На расстоянии примерно с километр в небо поднимался гигантский гриб. Там проходил туннель под Ист-Ривер, связывая Манхэттен с другим берегом.

Туннель горел!

Пик вспомнил о разбитых машинах, которые стояли, врезавшись друг в друга, в витрины и столбы. Машины, в которых заражённые люди потеряли сознание. Он догадывался, что произошло в туннеле. А это была последняя действующая транспортная жила.

Пик со своими охранниками бросился к джипу. Бежать в защитном костюме было тяжело, и постоянно приходилось следить, чтобы нигде не зацепиться и не порвать его.

А в это время тремя этажами выше умер Бо Хенсон, водитель курьерской службы, который собирался составить конкуренцию фирме «FedEx».

Супружеская пара Купер к этому времени уже несколько часов как была мертва.

* * *

Остров Ванкувер, Канада

— Какого чёрта вы там делаете, в этом «Шато Уистлер»?

После нескольких дней отсутствия Эневек сидел в помещении «Китовой станции Дэви» и смотрел, как Шумейкер и Делавэр в честь его приезда пьют пиво. Вообще-то Дэви закрыл станцию. Его сухопутные маршруты не пользовались спросом. Желающих наблюдать за животными больше не находилось. Уж если киты взбесились, чего было ждать от бурых медведей? Уж если Европа попала под цунами, чего ждать побережью Тихого океана? Шумейкер одиноко нес службу в качестве руководителя, взыскивая непоступившие платежи, чтобы предприятие держалось на плаву сколько удастся.

— Мне правда интересно, — приставал он. Эневек помотал головой:

— Прекрати, Том. Я обещал держать язык за зубами.

— Почему нельзя сказать, над чем вы работаете? Может, я хочу знать, когда мне отсюда драпать, — продолжал Шумейкер. — Из-за цунами и тому подобного.

— О цунами даже речи нет.

— Ничего себе! Да все говорят, что эти вещи связаны. Люди же не дураки, Леон. Из Нью-Йорка поступают какие-то чудовищные вести о повальной эпидемии, в Европе люди умирают, корабли один за другим терпят крушения, ведь шила в мешке не утаишь. — Он подался вперёд и подмигнул Эневеку. — Мне-то можно сказать, я же свой!

Делавэр отхлебнула изрядный глоток из банки и вытерла рот:

— Не приставай к Леону. Уж если они обнесли его забором, то они обнесли его забором.

На ней были новые очки с круглыми оранжевыми стёклами. Эневек заметил, что она что-то сделала со своими волосами. Они больше не были такими кудрявыми, а падали на плечи шелковистыми волнами. Собственно, даже крупные зубы её не портили. Она была хороша. Даже очень хороша.

Шумейкер бессильно развёл руками.

— Вам надо было взять меня с собой, Леон. А то сижу тут, пыль сдуваю.

Эневек кивнул. Ему было не по себе от всей этой сверхсекретности. Он годами держал под завесой тайны личную жизнь, и постепенно устал от любой формы скрытности. В какой-то момент он чуть было не раскололся, но вспомнил Ли. Может быть, она и права.

— Ты сам знаешь, что твоё место здесь. Без тебя Дэви не продержится.

— Маленькое мероприятие по мотивации? — спросил Шумейкер.

— Почему я должен тебя мотивировать? Ведь это мне приходится держать язык за зубами и терпеть неудобства. Почему бы тебе не замотивировать меня?

Шумейкер повертел в руках банку пива. Потом ухмыльнулся.

— Долго ты здесь пробудешь?

— Сколько захочу, — сказал Эневек. — Они там нас балуют, как королей, вертолёт круглые сутки в нашем распоряжении. Мне достаточно позвонить.

— Ты смотри-ка!

— Но за это и от меня кое-чего ждут. По правде говоря, я должен был сейчас работать в Нанаймо, а мне захотелось увидеть вас.

— О’кей, я замотивирую тебя. Приходи сегодня вечером ужинать. Получишь роскошный кусок мяса. Сам приготовлю.

— Заманчиво, — сказала Делавэр. — И в котором часу приходить?

Шумейкер бросил в её сторону взгляд, значения которого Эневек не понял.

— Ты тоже можешь прийти, буду рад, — сказал Шумейкер.

Делавэр сощурилась и ничего не ответила. Эневек спросил себя, что тут происходит, но предпочёл не вмешиваться.

Чуть позже, когда Эневек пошёл к своей яхте, Делавэр увязалась за ним.

— А что это имел в виду Том? — спросил он. — С приглашением на ужин. Как будто твоё присутствие не так уж и желательно, а?

Делавэр смутилась и теребила прядку волос.

— Ну… Это всё случилось в дни твоего отсутствия. Я хочу сказать, жизнь полна неожиданностей, правда же? Иной раз сама удивляешься.

Эневек остановился и посмотрел на неё:

— Давай ближе к делу.

— Ну, в тот день, когда ты уехал в Ванкувер и больше не появился, — ты ведь просто исчез! А некоторые за тебя волновались. И среди прочих, эм-м… Джек. Ну, Джек мне позвонил. Собственно, он позвонил тебе, но тебя не было, и…

— Грейвольф?

— Он сказал, что у вас был разговор, — сбивчиво продолжала Делавэр. — Должно быть, это был хороший разговор. В любом случае, он хотел, я думаю, с тобой поболтать, и… — Она посмотрела Эневеку в глаза. — Это же был хороший разговор, или нет?

— Слушай, может, ты перейдёшь наконец к делу?

— Мы вместе, — выпалила она.

Эневек открыл рот и снова его закрыл.

— Я же говорю, иногда просто чёрт знает что! Он приехал в Тофино — ну, ты же знаешь, что он мне… то есть, что я с известным пониманием воспринимаю его точку зрения, и…

Эневек с трудом пытался сохранить серьёзность.

— С известным пониманием. Разумеется.

— В общем, он приехал. Мы немного выпили в «Шхуне», а потом спустились на причал. Он мне рассказывал о себе, я ему тоже о себе, и вдруг… раз — и… Ну, ты понимаешь.

— А Шумейкеру это совсем не нравится.

— Он ненавидит Джека!

— Я знаю. И ему нельзя ставить это в вину. Хоть мы вдруг и полюбили Грейвольфа, особенно ты, это ничего не меняет в том, что он тогда вёл себя просто как сволочь. Годами, если хочешь знать. Он и есть сволочь.

— Не больше, чем ты, — вырвалось у неё.

Эневек кивнул. Потом засмеялся. При всех несчастьях, которые творились в мире, он смеялся над каверзным личиком Делавэр, он смеялся над собой и своей злобой к Грейвольфу, которая была всего лишь досадой из-за потерянной дружбы, он смеялся над своей глухой, угрюмой жизнью здесь, он смеялся, выдавливая её из себя так, что было почти больно, и наслаждался этим освобождением.

Делавэр наклонила голову и смотрела на него непонимающе.

— Ржать тут не над чем.

Приступ его веселья грозил перейти в истерику, но он ничего не мог с собой поделать. Забыл, когда в последний раз так смеялся. Может, вообще никогда.

— Лисия, ты просто молодец, — он хватал ртом воздух. — Ты чёрт знает как права. Мы оба гады. Именно так! И ты теперь — с Грейвольфом. У меня в голове не укладывается. О боже!

Её глаза сузились:

— Ты надо мной смеёшься!

— Ну что ты, совсем нет. Я только… — Внезапно ему в голову пришла одна мысль. Такая, что он удивился, как она раньше не приходила. Смех его оборвался: — А где Джек сейчас?

— Не знаю. — Она пожала плечами. — Может быть, дома.

— Джек никогда не бывает дома. А я-то думал, вы правда вместе.

— Боже мой, Леон! Мы же не поженились, если ты это имеешь в виду. Мы просто влюблены, нам хорошо, но я не слежу за каждым его шагом.

— Да уж, — пролепетал Эневек. — Это было бы не для него.

— А почему ты спросил? Хочешь с ним поговорить?

— Да. — Он схватил её за плечи. — Лисия, слушай меня внимательно. Мне нужно решить кое-какие личные вопросы. Попытайся найти его. Ещё до сегодняшнего вечера, если удастся, потому что не хочется портить Шумейкеру ужин. Скажи ему, что я… буду рад его видеть. Нет, правда, честное слово! Я по нему просто соскучился.

Делавэр неуверенно улыбнулась:

— Хорошо. Я ему скажу.

— Отлично.

— Вы, мужчины, очень странные люди. Правда. Дураки какие-то!

Эневек пошёл к себе на яхту, проверил почту и потом на минутку заглянул в «Шхуну» выпить кофе и поболтать с рыбаками. За время его отсутствия снова погибли два человека: вышли в море, несмотря на строгий запрет. Истерзанные косатками останки одного рыбака впоследствии прибило к берегу, а от второго не осталось и следа. Никто не испытывал желания его искать.

— А им хоть бы что, — с озлоблением сказал один из рыбаков, имея в виду тех, кто ходил в море на больших судах.

Им далеко не хоть бы что, хотел сказать Эневек, поскольку и их кораблям ничуть не лучше. Но промолчал. Говорить о большой взаимосвязи он не имел права, а люди в Тофино видели лишь свой уголок мира. Они не знали статистику роста крупных катастроф.

— Им всё это только в масть, — прорычал другой. — Они вычерпали все рыбные запасы и теперь подбирают остатки, а мы не можем даже сунуться в море. — И, приложившись к своему стакану, заключил: — Надо перестрелять этих проклятых китов. Надо показать им, кто тут хозяин.

Всюду прорывалось одно и то же требование. Убить китов.

Неужто всё было напрасно? Годы усилий — чтобы выжать из правительств несколько убогих, половинчатых постановлений о защите природы, — а теперь и их лишиться?

Эневек расплатился за свой кофе и пошёл на станцию. Зал ожидания стоял пустой. Он включил компьютер и начал прочёсывать интернет в поисках военных тренировочных программ. Многие сайты вообще не вызывались. Если в «Шато» им был обеспечен доступ к любой информации, то открытая сеть страдала от разрывов глубоководных кабелей.

Он наткнулся на сообщения о военных программах в бывшем Советском Союзе, и звучали они многообещающе. Большая часть дельфинов, морских львов и белух во время холодной войны была натаскана на поиск мин и заблудившихся торпед и охраняла Чёрное море. После краха Советского Союза животных перевели в океанариум Севастополя, и там они выступали с цирковыми номерами, пока не кончились деньги на прокорм и сотрудники не очутились перед альтернативой либо убить своих питомцев, либо продать. Некоторые животные таким образом попали в лечебные программы для аутичных детей. Других продали в Иран. Там их следы потерялись, что наводило на мысль, что они вновь стали предметом военных экспериментов.

Во время холодной войны между США и Советским Союзом шла настоящая гонка — кто создаст более эффективный отряд морских млекопитающих. После крушения государств Варшавского блока с дельфиньим шпионажем, казалось, было покончено, но лучшее мироустройство с победой великой державы не наступило. Израильско-палестинский конфликт дестабилизировал целый регион. Там подпольно подрастало новое, мощное поколение террористов, которые были в состоянии взрывать американские военные корабли. На дно уходило дорогостоящее оборудование, и его нужно было поднимать. Оказалось, что дельфины, морские львы и белухи во многом превосходят любого водолаза или подводного робота. В обнаружении мин дельфины работали в 12 раз эффективнее человека. Морские львы США, выпестованные на военных базах Чарльстона и Сан-Диего, обнаруживали мины с надёжностью 95 процентов. В то время как человек мог работать под водой лишь ограниченно, плохо ориентировался, вынужден был часы проводить в декомпрессионных камерах, млекопитающие действовали в своей естественной среде. Морские львы видели в самых плохих условиях освещения. Дельфины ориентировались даже в кромешной тьме, используя свой сонар, — издавая барабанную дробь звуков, они по эху могли определять местонахождение и форму предметов. Морские млекопитающие не знали устали, могли нырять десятки раз в день на глубину в сотни метров. И всегда, почти всегда животные возвращались назад.

Итак, американские дрессировочные программы продолжались уже новыми средствами. И из России доходили слухи о возобновлении работы с млекопитающими. Индийская армия тоже приступила к разведению и дрессировке. И даже Ближний Восток вёл активные исследования.

Неужто Вандербильт в итоге прав?

Эневек не впервые слышал о военных опытах по полному подчинению китов и дельфинов. Речь шла не о классической дрессировке, а о нейронных экспериментах, которые начал ещё Джон Лилли. Во всём мире военные проявляли интерес к устройству сонара дельфина, превосходящего любую систему, созданную человеком. Способ действия этого сонара до сих пор оставался непонятным. Многое указывало на то, что велись эксперименты, выходящие далеко за рамки того, о чём объявлялось официально.

Вот там и кроется ответ на вопрос, что произошло с китами.

Но сеть World Wide Web молчала, срывалась или выдавала ошибку доступа. От усталости Эневек чуть было не пропустил короткое сообщение журнала Earth Island Journal, мерцающее на экране.

ВМФ в ответе за мёртвых дельфинов?

Журнал издавался институтом Earth Island, который вёл несколько проектов. Большое место в его работе занимала жизнь океана и защита китов.

Короткая статья касалась одного события начала девяностых годов, когда на французское побережье Средиземного моря прибило 16 мёртвых дельфинов. На всех трупах были загадочные, одинаковые раны: ровно высеченное отверстие на затылке размером с кулак. Никто тогда не мог объяснить, что это за странные раны, но, без сомнения, именно они были виноваты в гибели животных. Тот случай совпал по времени с кризисом в Персидском заливе, когда Средиземное море бороздили крупные соединения американского флота, и Earth Island усматривал связь с его секретными экспериментами. Видимо, эксперименты не увенчались должным успехом, и испытателям пришлось заметать следы.

Эневек распечатал текст и попытался найти в архиве другие статьи по этому поводу. Он был так углублён в работу, что не услышал, как открылась дверь. И лишь когда на него упала тень, он поднял голову и увидел Грейвольфа.

— Ты хотел поговорить со мной?

Кожаный костюм на могучем теле, блестящие волосы связаны в хвост, зубы и глаза сверкают. Эневек внезапно ощутил силу, исходящую от этого богатыря, его излучение, его природный шарм. Неудивительно, что Делавэр запала на такую концентрированную мужественность. Может, сам Грейвольф вовсе и не хотел этого.

— А я думал, ты где-нибудь в Уклюлете.

— Был и там. — Грейвольф сел, стул под ним жалобно скрипнул. — Лисия сказала, что я тебе нужен.

— Я ей сказал только, что буду рад тебя видеть, — улыбнулся Эневек.

— Так это и значит, что я тебе нужен. Ну, я здесь.

— И как дела?

— Были бы лучше, если бы ты меня чем-нибудь напоил.

Эневек достал из холодильника пиво и кока-колу и поставил обе банки на стойку. Грейвольф залпом выпил полбанки «Хейнекена» и вытер рот.

— Я оторвал тебя от важных дел? — спросил Эневек.

— Не терзайся. Я возил на рыбалку пару денежных мешков из Беверли-Хиллз. Весь ваш идиотский бизнес наблюдения за китами перекочевал прямиком ко мне. Форель ведь не нападёт на лодку, и я перестроился и предлагаю туристам рыболовные туры на озёрах и реках нашего благословенного острова.

— Я вижу, твоё отношение к наблюдению за китами не очень изменилось.

— А с чего бы ему измениться? Но я оставил вас в покое.

— О, спасибо, — с сарказмом сказал Эневек. — Но это очень кстати, что ты всё ещё находишься в состоянии войны отмщения за измученную природу. Расскажи мне в общих чертах о том, чем ты занимался на флоте.

Грейвольф в недоумении уставился на него:

— Ты и так всё знаешь.

— Расскажи ещё раз.

— Я был тренером. Мы натаскивали дельфинов для тактических выпадов.

— Где? В Сан-Диего?

— И там тоже.

— И тебя комиссовали из-за слабости сердечной мышцы или что-то вроде того. Со всеми почестями.

— Именно так, — сказал Грейвольф между двумя глотками.

— Неправда, Джек. Тебя не комиссовали. Ты сам ушёл.

Грейвольф оторвался от банки и осторожно поставил её на стойку.

— С чего ты взял?

— Так помечено в актах Space and Naval Warfare System Center Сан-Диего, — сказал Эневек и стал прохаживаться по залу. — Чтобы ты знал, что я в курсе: SSC Сан-Диего — наследник того органа, который назывался Navy Command, Control and Ocean Systems Center и тоже размещался в Сан-Диего. Финансирование шло через организацию, из которой вышла теперешняя US Navy’s Marine Mammal System. Каждый из этих центров так или иначе всплывает, как только читаешь об истории программ морских млекопитающих, и каждый имеет скрытую связь с рядом сомнительных экспериментов. — Эневек ненадолго замолк. И потом решился на блеф: — Эксперименты, которые проводились в Пойнт-Лома, — там, где ты служил.

Грейвольф неотрывно следил за шагающим из угла в угол Эневеком.

— Для чего ты мне всё это рассказываешь?

— Считается, что в Сан-Диего исследовались повадки, обучаемость, возможности приручения млекопитающих и так далее. Но больше всего военных интересовал мозг. Этот интерес отсылает нас в шестидесятые годы. Во время первого кризиса в Персидском заливе интерес вспыхнул заново. Ты в это время был там в звании лейтенанта и отвечал за две группы дельфинов — МК6 и МК7. Таких групп было четыре.

Брови Грейвольфа сдвинулись:

— У вас что там, в вашей комиссии, нет других забот? Ситуация в Европе, например?

— Следующим шагом в твоей карьере могло стать общее руководство всей программой, — продолжал Эневек. — А ты взял и всё бросил.

— Я ничего не бросил. Они меня отбраковали.

Эневек отрицательно покачал головой:

— Джек, я сейчас пользуюсь несколькими замечательными привилегиями. Благодаря им я имею доступ к ряду данных, надёжность которых не подлежит сомнению. Ты ушёл добровольно, и я хотел бы знать, почему.

Он взял со стойки распечатку статьи из Earth Island и протянул её Грейвольфу, который, мельком глянув, отложил листок.

Надолго повисло молчание.

— Джек, — тихо сказал Эневек. — Ты был прав. Я действительно рад тебя видеть, но мне нужна твоя помощь.

Грейвольф смотрел в пол и молчал.

— Что ты тогда пережил? Почему ты ушёл?

Полуиндеец продолжал смотреть перед собой. Потом потянулся и закинул руки за голову.

— Зачем тебе знать?

— Это поможет понять, что произошло с нашими китами.

— Это не ваши киты. Это не ваши дельфины. Нет тут ничего вашего. Ты хочешь знать, что с ними случилось? Они наносят ответный удар, Леон. Мы получили то, что нам давно причиталось. Больше они с нами не играют. Мы рассматривали их как свою собственность, мы причиняли им страдания, мы ими злоупотребляли, мы таращились на них. Мы им, наконец, надоели.

— Ты правда веришь, что они всё это делают по своей воле?

Грейвольф тряхнул головой:

— Меня больше не интересует, почему они это делают. Уж слишком много мы ими интересовались. Я всего лишь хочу, Леон, чтобы их оставили в покое.

— Джек, — медленно произнёс Эневек. — Их принуждают.

— Чушь. Кто ещё…

— Их принуждают! У нас есть доказательства. Я не имею права рассказать тебе всё, но мне нужна дополнительная информация. Ты хотел избавить их от лишних мук, так избавь же. Сейчас они претерпевают такие муки, каких ты и представить себе не можешь…

— Не могу представить? — Грейвольф вскочил. — Да что ты можешь знать? Ты же ничего не знаешь!

— Ну так объясни.

Видно было, как великан борется с собой. Желваки играли, кулаки сжались. Но потом в нём что-то сломалось, и он опустил плечи.

— Идём, — сказал он. — Прогуляемся.

Некоторое время они молча шли рядом. Потом Грейвольф свернул на тропинку, ведущую лесом к воде. Вышли к шатким мосткам. Грейвольф сел на доски, Эневек опустился радом. Смотрели на горы, пылавшие в лучах заката.

— У тебя неполные данные, — сказал, наконец, Грейвольф. — Официально было четыре группы, МК4 — МК7, но существовала ещё пятая группа, под общим названием МК0. На флоте, впрочем, предпочитают вместо группы употреблять понятие «система». Каждая система выполняла свои задачи. Верно, всем руководил Сан-Диего, но большую часть времени я проводил в Коронадо, Калифорния, там и тренировалось большинство животных. Их держали в естественной среде обитания, в бухтах. Там им было хорошо! Их кормили, за ними смотрели — такое и людям не всем перепадает.

— И ты руководил этой пятой группой… пятой системой?

— МК0 — это нечто другое. Обычно система включает от четырёх до восьми животных с твёрдо обозначенными задачами. Дельфины МК4, например, искали на дне океана заякоренные мины и помечали их. Ещё их натаскивали на то, чтобы сообщать о попытках подрыва кораблей. МК5 — система из морских львов, МК6 и МК7 тоже искали мины, но главная их задача состояла в защите от вражеских водолазов.

— Они на них нападали?

— Нет. Они тыкались носом в диверсанта и закрепляли на его костюме свёрнутый шнур с поплавком на конце. Поплавок связан с мигалкой, она и выдавала нам местонахождение водолаза. Остальное доделывали мы. Аналогично происходило с минами. Животные сообщали о находке. В большинстве случаев они ныряли вниз с магнитом, сажали его на мину, к магниту была прикреплена верёвка. Если мина не на якоре, нам достаточно было потянуть за шнур. И готово. Косатки и белухи доставали торпеды с километровой глубины. А надо сказать, что для человека поиск мин — занятие смертельное. Не столько из-за того, что они могут у тебя в руках взорваться, сколько из-за того, что искать приходится всегда вблизи берега — как раз там, где идут боевые действия. Тебя просто пристрелят.

— А животные на минах не подрывались?

— Официально считается, что нет. На самом деле есть исключения, но в области допустимого. А МК0 — не обычная система, а общее название целого ряда программ, которые велись в разных местах и всегда с новыми животными. Иногда для МК0 рекрутировали животных из других систем, и больше мы их уже не видели. — Грейвольф сделал паузу. — Я был хорошим тренером. МК6 была моей первой системой. Мы участвовали во всех крупных манёврах. В 1990 году я получил МК7, и все хлопали меня по плечу. Превозносили до небес, и кому-то пришло в голову, что мне можно доверить и более секретные вещи.

— МК0?

— Я, конечно, знал, что военно-морские афалины добились своего первого успеха в начале семидесятых во Вьетнаме, там они охраняли бухты и предотвращали подводные диверсии вьетконговцев. Об этом в MMS всегда рассказывали первым делом и очень этим гордились. Но они не расскажут тебе про обстоятельства, в которых это совершалось. Они словечка не проронят о Swimmer Nullification Programm. Животных дрессировали срывать с вражеских аквалангистов маску и ласты и выдёргивать шланги. Уже одно это достаточно жестоко, но во Вьетнаме дельфинам закрепляли на морде и на ластах длинные ножи-стилеты, а у некоторых на спине был закреплён гарпун. Под водой на тебя нападал уже не дельфин, а машина для убийства. Но и это ещё цветочки по сравнению с тем трюком, который стали проводить позднее. На морде животного закрепляли шприц, которым дельфин должен был протаранить ныряльщика, что они и проделывали со всем старанием. Шприц вводил в тело ныряльщика 3000 кубиков сжатой углекислоты. Газ расширялся в секунду. Жертву разрывало на куски. Так истребили 40 вьетконговцев, а по ошибке ещё двух американцев, но небольшие естественные потери есть всегда. Усушка и утруска.

Эневек чувствовал, как у него сводит желудок.

— То же происходило и в конце восьмидесятых в Бахрейне, — продолжал Грейвольф. — Тогда я впервые попал на фронт. Моя система исправно делала своё дело, а об МК0 я тогда не имел представления. Не знал, что они сбрасывают животных с парашютом в недоступные области, иногда с трёхкилометровой высоты, и не все выживали. Иногда сбрасывали без парашюта — из вертолёта, но всё равно с двадцатиметровой высоты. А некоторых выпускали с минами, чтобы они закрепили их на корпусе вражеского корабля или подводной лодки. Иногда ждали, когда животное окажется достаточно близко к цели, и взрывали мины детонатором. Я обо всём этом узнал позже. — Грейвольф помолчал. — Мне бы уже тогда уйти, Леон, но мне нравилось на флоте. Я был там счастлив. Не знаю, можешь ли ты это понять.

Эневек молчал. Он понимал это слишком хорошо.

— И я утешал себя тем, что принадлежу к «хорошим парням». Но командование решило, что меня надо подключить к программам МК0. «Плохие парни» находили, что я жутко талантлив в обращении с животными. — Грейвольф сплюнул. — И тут они были правы, сукины сыны, а я был идиот, потому что сказал «да» вместо того, чтобы дать им по морде. Я уговаривал себя, что война есть война. В сражениях гибнут люди, они подрываются на минах, попадают под пули, в огонь, так чего уж оплакивать дельфинов? Так я попал в Сан-Диего, где они как раз вооружали косаток атомными боеголовками…

— Что-что?

Грейвольф поднял на него глаза:

— Ты удивлён? А я уже ничему не удивляюсь. Есть проекты по засылке косаток с таким грузом. Боеголовка весит семь тонн, взрослая косатка везёт такой груз несколько миль — до вражеского порта. Такого атомного кита-убийцу ничем не остановишь. Не знаю, как далеко они зашли в этом. Я был свидетелем других экспериментов. ВМФ с удовольствием показывает журналистам видео с дельфином, которого выпустили с миной на морде, и он радостно вернулся назад вместо того, чтобы снести этой миной башку капитану русской подлодки, для которого она предназначалась. На основании таких фактов они уверяют, что подобная команда убийц не может существовать. На самом деле такое случается, но крайне редко. В худшем случае в воздух может взлететь по недосмотру лодчонка с тремя рыбаками. Но с этим военные уж как-нибудь смирятся. Это не удержит их от продолжения опытов. — Грейвольф помолчал. — Но совсем другое, если атомный кит не сможет держать верный курс. Военные должны быть уверены, что в голову киту не взбредёт какая-нибудь глупость. А лучший путь избежать глупостей — это избавить его от мыслей вообще.

— Джон Лилли, — пробормотал Эневек. — В шестидесятые годы он провёл с дельфинами испытания на их мозге.

— Это имя где-то всплывало, — задумчиво сказал Грейвольф. — В Сан-Диего, по крайней мере, я сам видел, как дельфинам долбили череп. Это было в 1989 году. Вырубали в голове дырку долотом. Животные были в полном сознании, и их приходилось держать нескольким крепким мужикам. Мне объяснили, что им не больно, просто их раздражает стук молотка. Через дырки они вводили электроды, чтобы стимулировать мозг.

— Чистый Джон Лилли! — взволнованно воскликнул Эневек. — Он пытался создать что-то вроде географической карты мозга.

— Поверь мне, у ВМФ такие карты есть, — с горечью сказал Грейвольф. — Мне было тошно, но я держал язык за зубами. Они добились полного управления животным при помощи сигналов, надо отдать им должное. Они могли заставить дельфина повернуть влево, вправо, прыгнуть, проявить агрессивность по отношению к муляжу водолаза, они могли привести его в бегство или в состояние сна. И уже не играло роли, чего хочет само животное. Оно функционировало как телеуправляемая машина. Это считалось большой удачей, они были окрылены. В 1991 году мы отправились в Персидский залив и прихватили с собой две дюжины таких управляемых дельфинов, а в Сан-Диего параллельно продолжались опыты с атомными китами. Я всё ещё держал рот на замке и уговаривал себя тем, что это не мой проект, меня не касается. Мои дельфины ищут мины, они накормлены и обласканы. Меня побуждали поактивнее включаться в МК0, а я отговаривался тем, что мне нужно подумать. «Подумать» — это глагол не для армии, но они соглашались подождать. Мы прошли пролив Гибралтар и провели несколько тестов в открытом море. И начались сбои. В лаборатории и в аквариумах Сан-Диего телеуправление проходило без сучка и задоринки, а в открытом море на животных действуют и другие сигналы и запутывают их. Животные превратились в угрозу безопасности. Назад в Америку мы их отвезти не могли, взять с собой в Персидский залив — тоже обуза. Мы встали на якорь у Франции. Там есть один партнёрский институт, тоже работал по программе МК0. Французы — не лучшие наши друзья, но у них большой опыт, поэтому и завязался альянс. Мы надеялись получить у них разъяснения. Нас принял человек по имени Рене Гюи Буснель, руководитель знаменитой лаборатории d’Acoustique Animale. Он повёл нас на экскурсию, и там я увидел дельфина, впряжённого в какие-то тиски, исковерканного, с ножом, торчащим из спины. Не знаю, зачем они это сделали, но когда потом ассистенты передавали нам памятную карточку института, они расписались на ней кровью китов, и все смеялись.

Грейвольф прервался. Из глубины его могучей грудной клетки вырвался какой-то странный звук, похожий на подавленный вздох.

— Буснель пришёл к заключению, что с нашими дельфинами ничего не получится. Мол, руководители проекта в чём-то просчитались. Вернувшись на борт, мы созвали военный совет и решили избавиться от дельфинов. Мы просто выпустили их в море, а когда они отплыли метров на триста, кто-то нажал на кнопочку одного прибора. Они встраивали в электронную начинку взрыватели, чтобы техника не попала в руки врага. Небольшие капсулы, только чтобы взорвать электроды. Но животные погибли. А мы поплыли дальше.

Грейвольф кусал нижнюю губу. Потом посмотрел на Эневека:

— Это и есть те дельфины, которых потом прибило к французскому берегу.

— И ты…

— Я сказал им, что всё. Они пытались меня переубедить. Бесполезно. Конечно, они не хотели, чтобы в документах значилось, что лучший тренер ушёл от них по непонятным причинам: ещё нагрянут газетчики, телевидение — ну, ты знаешь. В конце концов, мы сошлись на том, что они дадут мне кучу денег, а я за это уволюсь по болезни. Я ведь, собственно, военный водолаз. А со слабой сердечной мышцей какой ты, на фиг, военный водолаз. И никто не будет задавать глупых вопросов.

Эневек смотрел на бухту.

— Я не учёный, как ты, — тихо сказал Грейвольф. — Я понимаю дельфинов и знаю, как с ними обращаться, но я не разбираюсь в нейрологии и всей этой мути. И терпеть не могу, когда кто-нибудь проявляет слишком откровенный интерес к китам или дельфинам, даже если он всего лишь их фотографирует. Я не могу этого вынести, ничего не поделаешь.

— А Шумейкер по-прежнему думает, что ты готовишь нам какую-нибудь пакость.

Грейвольф отрицательно покачал головой:

— Некоторое время мне казалось, что наблюдение за китами — хорошее дело, но ты сам видишь, это мне не помогло. Я сам вышвырнул себя на улицу. Просто я сделал это вашими руками.

Эневек упёрся подбородком в ладони. Здесь было так красиво. Неправдоподобно, до боли хороша эта бухта среди гор.

— Джек, — сказал он. — Тебе надо пересмотреть свои взгляды. Твои киты не сводят с нами счёты. Они не мстят. Ими управляют. Кто-то проводит с ними свою программу МК0. Это ещё хуже, чем всё, что вы с ними делали тогда, на флоте.

Грейвольф не ответил. Они поднялись с мостков и молча вернулись в Тофино. У «Китовой станции Дэви» Грейвольф остановился:

— Незадолго до моего увольнения из армии я слышал, что эксперименты с атомными китами сильно продвинулись вперёд. И в связи с этим упоминалось одно имя. Речь шла о каком-то нейрокомпьютере. Они говорили: чтобы полностью подчинить себе животных, изучай Курцвайля. Профессор, доктор Курцвайль. Говорю тебе это просто так. Вдруг пригодится.

Эневек подумал.

— Пригодится, — сказал он. — Очень может быть.

* * *

«Шато Уистлер», Канада

Вечером Уивер постучала в дверь Йохансона. И тут же, по своему обыкновению, нажала на ручку, чтобы войти. Но дверь была заперта.

Она спустилась в фойе и нашла его в баре — с Борманом и Стэнли Фростом. Они склонились над диаграммами и жарко спорили.

— Привет. — Уивер подошла к ним. — Дела продвигаются?

— Забуксовали, — сказал Борман. — В нашем уравнении ещё несколько неизвестных.

— Мы их найдём, — прорычал Фрост. — Бог не играет в кости.

— Это сказал Эйнштейн, — заметил Йохансон. — И был неправ.

Она тронула Йохансона за плечо:

— Извини, что отвлекаю, но не могли бы мы перемолвиться словечком?

— Прямо сейчас? Мы как раз проходим сценарий Стэна. Волосы дыбом встают. Почему бы тебе не присоединиться?

— Ну хоть минутку ты можешь мне уделить? — Она виновато улыбнулась остальным: — После этого я к вам примкну, вытерплю все ваши домыслы и помучаю вас умными комментариями.

— Прекрасная перспектива, — осклабился Фрост.

— Что-то важное? — спросил Йохансон, отходя от стола.

— Не то слово!

Они вышли наружу. Солнце клонилось к закату, окрасив заревом «Шато» и заснеженные горы. Уивер вдруг сообразила, что другие могут подумать, будто у них с Йохансоном любовные секреты. А ей важно было сказать ему о своих выводах ещё до того, как он выступит со своей теорией перед штабом.

— Что было в Нанаймо? — спросила она.

— Жуть.

— Значит, на Лонг-Айленд напали крабы-убийцы.

— Крабы с водорослями-убийцами, — поправил Йохансон. — Как в Европе, только ещё ядовитее. Но ты хотела что-то рассказать мне.

— Я целый день провела со спутниковыми данными. Потом сравнила показания радара с мультиспектральными снимками. Мне бы пригодились и данные дрейфователей Бауэра, но они больше не посылают данных. Но и так достаточно. Ты знаешь, что уровень моря по краям больших океанических водоворотов приподнят?

— Слышал.

— Одна такая область — Гольфстрим. Бауэр подозревал, что в этом регионе что-то не так. Он больше не находил североатлантические шлоты, в которые падает вода, и из этого вывел, что есть какие-то помехи в состоянии больших течений, но не был уверен в этом.

— И что?

Она остановилась и посмотрела на него.

— Я всё пересчитала на пять рядов. Краевой подъём Гольфстрима исчез.

Йохансон напряг лоб:

— Ты хочешь сказать…

— Водоворот больше не крутится, как раньше, и если ты посмотришь на спектральные снимки, то увидишь, что в той же мере уходит тепло. Сомнений нет, Сигур. Мы стоим на пороге нового оледенения. Гольфстрим больше не течёт. Что-то его остановило.

* * *

Совет безопасности

— Это чудовищное свинство! И кто-нибудь за это заплатит.

Президент жаждал крови.

Он только что прибыл на базу ВВС в Оффуте и первым делом созвал защищенную от прослушивания видеоконференцию с Советом национальной безопасности. Вашингтон, Оффут и «Шато Уистлер» были подключены одновременно. В подземном помещении Белого дома сидели вице-президент, министр обороны и его заместитель, госсекретарь, советник президента по национальной безопасности, директор ФБР и председатель Комитета начальников штабов. Из Центра по борьбе с терроризмом штаб-квартиры ЦРУ на Потомаке на связь вышли директор Центра, замдиректора по операциям, директор Центральной разведки, а также руководитель отдела спецзаданий. Главком Центрального командования, генерал Джудит Ли и замдиректора ЦРУ Джек Вандербильт завершали круг. Они сидели во временном Военном зале «Шато» перед несколькими экранами, на которых видели остальных участников совещания. На лицах большинства отражалась дикая решимость, но некоторые казались скорее растерянными.

Президент не старался скрыть свой гнев. Вечером вице-президент предложил ему поручить управление кризисным кабинетом председателю Комитета начальников штабов, но он настоял на том, что пленарное заседание Совета безопасности будет вести сам. Он не хотел выпускать из своих рук возможность принимать решения.

Тут он действовал совершенно в духе Ли.

В иерархии Совета Ли не обладала веским голосом. Высшим военным рангом был облечён председатель Комитета начальников штабов. Он был главным военным советником президента, и у него ещё был заместитель. Каждый идиот имел своего заместителя. Ли, впрочем, знала, что президент охотно выслушает её мнение, и это наполняло её гордостью. Она ни на секунду не упускала из виду свою будущую карьеру, даже теперь, когда сосредоточенно следила за ходом совещания. От командующего генерала она поднимется на ступеньку председателя Комитета начальников штабов. Теперешний председатель был уже близок к отставке, а его заместитель — остолоп. После этого она могла выйти на политическую орбиту в качестве госсекретаря или министра обороны, после чего уже можно будет выставлять свою кандидатуру на президентские выборы. Если сейчас она хорошо сделает свою работу — то есть, будет действовать целиком в интересах Соединённых Штатов, — то выборы, считай, у неё в кармане. Мир стоит на краю пропасти, а Ли — у начала восхождения.

— Мы поставлены лицом к лицу с безликим врагом, — сказал президент. — Некоторые из здесь присутствующих считают, что мы должны ополчиться против той части человечества, от которой может исходить эта угроза. Другие думают, что за катастрофой стоит лишь трагическое нагромождение природных процессов. Что касается меня, я не жду от вас пространных докладов, я хочу лишь консенсуса, который позволит нам действовать. Я хочу видеть планы, хочу знать, чего это стоит и как долго продлится. — Он прищурил глаза. Степень его гнева и решимости всегда можно было определить по степени прищура. — Лично я не верю в сказки о взбунтовавшейся природе. Мы на войне. Это моё мнение. Америка в состоянии войны. Итак, что нам делать? Председатель Комитета начальников штабов сказал, что нужно выйти из состояния обороны и перейти в наступление.

Это звучало решительно. Министр обороны взглянул на него, наморщив лоб:

— Кого вы хотите атаковать?

— Но ведь есть кто-то, кого мы должны атаковать, — сказал председатель. — Вот что важно.

Вице-президент дал понять, что в настоящий момент не видит ни одной группировки, способной провести террористическое наступление такого калибра.

— Уж если кто и способен, так не группировка, а страна, — сказал он. — Может быть, даже несколько государств. Джек Вандербильт первым сформулировал эту мысль, и я её сторонник. Нам надо посмотреть, кто способен к таким вещам.

— Найдутся такие, — сказал директор ЦРУ.

Президент кивнул. С тех пор, как директор ЦРУ прочитал ему доклад о хороших, плохих и отвратительных странах, он видел мир населённым безбожными преступниками, планирующими гибель США. И был не совсем неправ.

— Но это ещё вопрос, искать ли их среди наших классических врагов, — заметил он. — Нападение идёт на весь свободный мир, не только на Америку.

— Свободный мир? — Министр обороны возмущённо запыхтел. — Послушайте, но ведь это и есть мы! Европа — это часть свободной Америки. Свобода Японии — это свобода Америки. Канада, Австралия… Если несвободна Америка, то они тоже. — Он положил перед собой лист бумаги и ударил по нему ладонью. Там были собраны все его соображения последних дней. Он считал, что нет такого сложного положения вещей, которое нельзя было бы разрулить на одном листке бумаги. — Напомню вам. Биологическим оружием располагаем мы и Израиль, это хорошие. Затем — Южная Африка, Китай, Россия, Индия — это плохие. Кроме того, Северная Корея, Иран, Ирак, Сирия, Ливия, Египет, Пакистан, Казахстан и Судан… А мы имеем дело с биологической атакой. Это зло.

— Тут могут играть роль и химические компоненты, — сказал замминистра обороны. — Разве нет?

— Давайте помедленнее. — Директор ЦРУ поднял руку. — Давайте примем во внимание, что такие акции связаны с большими деньгами и огромными затратами. Произвести химическое оружие просто и дёшево, но вся эта биология связывает громадные ресурсы. А ведь мы не слепые. Пакистан и Индия работают под нашим присмотром. Мы подготовили свыше ста пакистанских тайных агентов для секретных операций. В Афганистане и Индии работают десятки агентов ЦРУ, и у них превосходные контакты. Остальные страны можно не брать в расчёт. У нас есть военизированные подразделения в Судане, сотрудничающие с тамошней оппозицией, а в Южной Африке наши люди сидят прямо в правительстве. И нигде не делается ничего такого заметного. Надо посмотреть, где текут деньги и где в последнее время была заметна активность. Наша задача — ограничить поле и не засорять его всякой швалью этого мира.

— Я могу заметить по этому поводу, — сказал директор ФБР, — что деньги не текут. Мы отслеживаем. Распоряжения по наблюдению за финансовыми источниками терроризма дают нам большие возможности. Министерство финансов в курсе, где происходит трансферт больших сумм.

— И где же? — спросил Вандербильт.

— Нигде. Ни в Африке, ни в Дальней Азии, ни на Ближнем Востоке. Ни одна страна не получала больших вливаний…

— Извините, если я немного подпорчу чьи-то иллюзии, — перебил его Вандербильт. — Но неужто вы всерьёз верите, что тот, кто способен провалить Северное море и отравить Нью-Йорк, покажет нашим людям своё платёжное поручение или чемодан с деньгами?

Глаза президента сузились в щёлочки.

— Мир изменился, — сказал он. — В новом мире я вправе ожидать, что мы можем заглянуть в любой чемодан. Надо, наконец, разобраться: или эти свиньи настолько хитры, или мы настолько глупы. Среди вас есть очень изощрённые люди, ну так давайте станем ещё изощрённее. И прямо с сегодняшнего дня. — Он посмотрел на директора Центра по борьбе с терроризмом. — Итак, что нам известно?

Директор пожал плечами:

— Последний сигнал, какой мы получили, было предупреждение Индии насчёт деятелей пакистанского джихада, которые хотели взорвать Белый дом. Теперь мы их знаем уже поимённо. Опасности нет никакой. Мы, кстати, и раньше знали и отслеживали финансовые трансакции. Global Respons Center каждый день собирает горы информации о международном терроризме. Это верно, мистер президент. Тут нет ничего, что бы от нас ускользнуло.

— И что, в настоящий момент всё спокойно?

— Спокойно не бывает никогда. Но то, что происходит, явно не было подготовлено или профинансировано. Что, надо признать, ровно ничего не значит.

Президент перевёл взгляд на директора секретных операций:

— Я ожидаю от ваших людей удвоенных усилий, — резко сказал он. — Неважно, на каких постах они задействованы. Американские граждане не должны страдать оттого, что кто-то не справился со своим домашним заданием.

— Естественно, сэр.

— Я ещё раз хочу напомнить, что мы подверглись нападению. Мы в состоянии войны! И я хочу знать, с кем.

— Посмотрите на Ближний Восток, — нетерпеливо выкрикнул Вандербильт.

— Мы смотрим, — сказала Ли, сидя с ним рядом. Толстяк вздохнул, не взглянув на неё. Он знал, что Ли придерживается другой точки зрения.

— Конечно, можно и самому себе набить морду, чтобы другие подумали, что ты пострадал от нападения, — сказала Ли. — Но кто в это поверит? Если учесть жизненные интересы стран, враждебных нам, то разве станут они вредить сами себе? Допустим, они нацелились на нас. Тогда немножко террора в других местах мира не помешает, чтобы отвлечь внимание от того, что их цель — США. Но не в таких же масштабах.

— Тут мы другого мнения, — сказал директор ЦРУ.

— Я знаю. А вот моё мнение: главная цель — не мы. Слишком много зловещего происходит по всему миру. Какие безумные расходы надо понести, чтобы держать под контролем тысячи животных и вывести миллионы новых организмов, вызвать цунами в Северном море, уничтожить рыболовство, напустить на Австралию и Южную Америку медуз, разрушать корабли? Никто не мог бы извлечь из этого экономическую или политическую пользу. Тем не менее, всё это происходит, и подходит это Джеку или нет, но это происходит и на Ближнем Востоке. Я бы остереглась обвинять арабов.

— Всего несколько сухогрузов затонуло, — прорычал Вандербильт. — На Ближнем Востоке.

— Больше, чем несколько.

— Может, мы имеем дело с манией величия какого-нибудь преступника? — предположила секретарь Госдепа.

— Уж скорее так, — сказала Ли. — Если такой преступник мог незаметно ворочать гигантскими суммами и пользоваться всеми технологическими средствами. Я считаю, что нам нужно думать именно в этом направлении. Кто-то что-то изобрёл. Значит, мы должны изобрести что-то в противовес. Кто-то наслал на нашу голову червей. Давайте придумаем что-то против червей. Кто-то разводит крабов-убийц, ядовитые водоросли и прочую гадость. Мы принимаем встречные меры.

— Какие встречные меры вы приняли? — спросила секретарь Госдепа.

— Мы сделали следующее… — начал министр обороны.

— Мы закрыли на карантин Большой Нью-Йорк, — перебила его Ли, не любившая, чтобы кто-то выдавал её заслуги за свои. — И только что стало известно: опасность нашествия крабов нависла и над Вашингтоном. Это мы выяснили благодаря воздушной разведке. Мы введём карантин и в Вашингтоне. Штат Белого дома должен последовать примеру своего президента и на время кризиса перебазироваться в другое место. Я ввела в окрестности всех прибрежных городов подразделения с огнемётами. Кроме того, мы подумываем и о химическом противодействии.

— А что с батискафами, подводными роботами и так далее? — спросил директор ЦРУ.

— С недавнего времени бесследно исчезает всё, что мы опускаем под воду. Там у нас нет никакой возможности контроля. Если робот соединён с внешним миром посредством кабеля, то наверх мы вытягиваем только оборванный конец этого кабеля — после того, как камеры зафиксировали голубое свечение. Если робот автономный, то он пропадает бесследно. Четверо русских учёных на прошлой неделе спустились в батискафе «МИР», но на глубине тысяча метров их что-то протаранило, и они затонули.

— Значит, это поле битвы мы сдали.

— В настоящий момент мы пытаемся выгрести тралами области, заражённые червями. Кроме того, сети будут натянуты и вдоль берегов — дополнительная мера защиты от такого нашествия, как на Лонг-Айленде.

— Ну, уж это как-то совсем архаично.

— Но и нападение не менее архаично. Кроме того, мы начнём подавлять сонаром китов у острова Ванкувер. Что-то их направляет, а мы отгоним их децибелами. Посмотрим, чья возьмёт.

— Звучит хреново, Ли.

— Если у вас есть идея лучше, она будет принята с благодарностью.

Какое-то время все молчали.

— А спутниковое наблюдение нам что-нибудь даёт? — спросил президент.

— Относительно. — Замдиректора по операциям отрицательно покачал головой. — Мы легко можем засечь танки, замаскированные ветками, но есть лишь несколько систем, способных различить предметы размером с краба. Это новое поколение спутников кихол и лякросс, а европейцы могут поддержать нас своей системой «Топекс-Посейдон» и «SAR-лупа», но они работают с радаром. Проблема вообще в том, что такие мелкие предметы мы различаем лишь при сильном увеличении. Это значит, мы должны сконцентрироваться на маленьком участке. Но пока мы не знаем, где они вылезут из моря, мы смотрим не в ту сторону. Воздушная разведка с самолётов — хорошо, но с самолётов увидишь не всё. NRO и NSA делают всё возможное. Может быть, мы немного продвинемся при расшифровке перехвата. Мы привлекаем все регистры СИГИНТа.

— Может быть, активнее подключать ГУМИНТ, — сказал президент.

Ли подавила улыбку. ГУМИНТ было одним из любимых понятий президента. На жаргоне служб безопасности США сокращением СИГИНТ обозначалось Signals Intelligence — всё, что связано с телетехническим информированием. ГУМИНТ охватывало информирование, связанное со шпионским промыслом, — Human Intelligence. Президент, человек простоватый, хоть и командовал самой технически высоковооружённой армией в мире, но лучше разбирался в той технике, что маскируется в кустах.

— Привлекайте и головы, — сказал он. — А то некоторые привыкли прятаться за пультами и компьютерными программами. Я хочу, чтобы вы поменьше программировали и побольше думали.

— Ну, — сказал директор ЦРУ, — может, нам не стоит придавать такое значение гипотезе Ближнего Востока.

Ли глянула на Вандербильта. Замдиректора ЦРУ смотрел прямо перед собой.

— Немного забежали вперёд, а, Джек? — сказала она так тихо, что никто, кроме него, не слышал.

— Ах, да помолчите вы.

Она подалась вперёд:

— Давайте поговорим о чём-нибудь позитивном.

Президент улыбнулся:

— Что-нибудь позитивное было бы нам очень кстати, Джуд.

— Ну, ведь когда-то наступит и «потом». Важно, кто выиграет. Когда всё это закончится, мир будет выглядеть иначе. Многие страны будут дестабилизированы, в том числе и те, в дестабилизации которых мы заинтересованы. Этот эффект нужно использовать. Я хочу сказать, сейчас мир находится в ужасном положении, но кризис — это другое слово для обозначения шанса. Если происходящее влечёт за собой падение режима, неприятного нам, это не наша вина, зато потом мы сможем подключиться к восстановлению и расставить нужных нам людей.

— Хм, — хмыкнул президент. Госсекретарь немного подумала и сказала:

— Следовательно, вопрос не столько в том, кто ведёт эту войну, сколько в том, кто её выиграет.

— Цивилизованный мир должен встать к плечу плечом против невидимого врага, — подтвердила Ли. — Если так пойдёт и дальше, союзы стран будут смотреть на ООН с более сильных позиций. И это правильно. Мы никому не станем навязываться, но будем наготове. К сотрудничеству. Выиграть, в конечном счёте, должны мы. А проиграют все, кто нам угрожал и выступал против нас. Чем существеннее мы повлияем на исход ситуации, тем яснее будет позднейшее распределение ролей.

— Ясная точка зрения, Джуд, — сказал президент.

На экранах все одобрительно закивали, некоторые с досадой. Ли откинулась на спинку стула. Она сказала достаточно. Больше, чем допускало её положение, но это не умалило действия сказанного. Несколько человек, в чью задачу, собственно, входило говорить такие вещи, остались с носом. Но ничего. В Оффуте её услышали.

— Хорошо, — сказал президент. — Я думаю, что мы своевременно получим на блюдечке такое предложение, но блюдечко должно уже быть наготове. Ни в коем случае мы не должны создавать в мировом общественном мнении впечатления, что мы заинтересованы в руководящей роли. Как продвигаются ваши учёные, Джуд?

— Я думаю, они — наш самый ценный капитал.

— Когда мы увидим результаты?

— Завтра все соберутся. Я приказала майору Пику вернуться, чтобы он смог присутствовать при этом. Управлять чрезвычайным положением в Нью-Йорке и Вашингтоне он сможет и отсюда.

— Надо выступить с обращением к нации, — сказал вице-президент. — Настало время высказаться.

— Да, это правда. — Президент стукнул по столу. — Пусть отдел по связям сажает своих писак за текст. Я хочу, чтоб это было что-то честное. Нечто, вселяющее надежду.

— Остановиться на возможных врагах?

— Нет, пусть речь идёт о природных катастрофах. Люди ещё достаточно взвинчены. Мы должны их заверить, что сделаем всё, чтобы защитить их. Что у нас есть средства и возможности. Что мы подготовлены ко всему. Америка не только самая свободная страна в мире, но и самая надёжная, что бы там ни вылезало из моря, это они должны знать. И я посоветую вам ещё вот что. Молитесь. Молитесь Богу. Это Его страна, и Он с нами. Он даст нам силы устроить всё так, как нам нужно.

* * *

Нью-Йорк, США

Мы не сможем.

Только эта мысль стучала в голове Пика, когда он поднимался в вертолёт. Мы неподготовлены. У нас нет ничего, что мы могли бы противопоставить этому мраку.

Мы не справимся.

Вертолёт поднялся с ночной площадки Уолл-Стрит и полетел над Сохо, над Гринвич-Виллидж и Челси на север.

Город ярко освещался, но залитые светом улицы были пусты. Нью-Йорк находился в руках сил безопасности OEM и армии. То и дело взлетали и садились вертолёты. По Ист-Ривер курсировали только военные корабли.

И умирало всё больше людей.

OEM без конца публиковал предписания и советы населению, но они ничего не давали. Канистры с питьевой водой, которые должны были стоять в каждом доме на крайний случай, там не стояли. А если и стояли, люди всё равно заболевали от токсинов, выходящих в виде газа из канализации, из раковин и туалетов. Всё, что мог сделать Пик, это эвакуировать здоровых людей в карантинный лагерь и изолировать там. Нью-Йорк превратился в зону смерти.

Туннель всё ещё горел. Водитель военного бензовоза, видимо, не закрепил как следует противогаз и на полной скорости потерял сознание. А ехали конвоем несколько бензовозов. Один взрыв вызвал цепную реакцию, и в воздух взлетели десятки машин. Температура в туннеле была как в жерле вулкана.

Пик корил себя, что не смог предотвратить беду. В туннеле опасность отравления многократно возрастала по сравнению с городскими улицами, где токсины выдувало ветром. Но как и что он мог предотвратить?

Если Пик что и ненавидел всеми силами души, так это чувство бессилия.

И теперь то же самое начинается с Вашингтоном.

— Мы не сможем, — сказал он по телефону Ли.

— Мы должны, — было ему единственным ответом. Они перелетели Гудзон и направились к аэропорту, где Пика дожидался военный самолёт, чтобы отвезти его в Ванкувер. Огни Манхэттена остались позади. Пик спросил себя, что даст им завтрашнее совещание. Срочно нужен какой-нибудь медикамент, который положит конец ужасу Нью-Йорка. Но что-то подсказывало ему, что надежды тщетны.

* * *

«Шато Уистлер», Канада

Ли была очень довольна.

Конечно, перед лицом грядущего Армагеддона ей больше приличествовала бы скорбь. Но день прошёл просто замечательно. Вандербильт присмирел, уйдя в оборону, а президент прислушался к ней.

После нескольких телефонных разговоров она укрепилась в уверенности, что мир гибнет, и с нетерпением ждала соединения с министром обороны. Она хотела обсудить с ним выход кораблей, которые с завтрашнего дня должны начать сонарную атаку против китов. Министр обороны застрял в каких-то переговорах. Несколько минут у неё ещё оставалось, и она играла Шумана перед кулисами громадного звёздного неба.

Было около двух часов ночи, когда телефон зазвонил. Ли ожидала услышать Пентагон и в первый момент даже не поняла, с кем говорит.

— Доктор Йохансон! Чем могу служить?

— Я хотел бы поговорить с вами один на один, генерал.

— Сейчас не самый удобный момент. Мне нужно провести несколько телефонных переговоров. Скажем, через час. А о чём вы хотите говорить?

— Вы предполагали, что у меня есть своя теория.

— Ах, да! — Она секунду размышляла. — Хорошо. Приходите прямо сейчас.

Она с улыбкой положила трубку. Йохансон был не тот человек, чтобы выдерживать назначенный срок до последней секунды, и он хотел сам определять момент, даже если было далеко за полночь.

Она позвонила в телефонный центр.

— Перенесите мой разговор с Пентагоном на полчаса. — Немного подумав, она поправилась: — Нет, на час.

Йохансону, наверное, есть что сказать.

* * *

Остров Ванкувер

После рассказа Грейвольфа у Эневека пропал всякий аппетит. Но Шумейкер превзошёл сам себя. Он зажарил гигантские стейки, наверняка недешёвые, и состряпал замечательный салат с гренками и орехами. Они ели втроём на его веранде. Делавэр избегала темы её новых отношений и оказалась очень приятной собеседницей. Она знала множество анекдотов и умела их рассказывать. Они веселились, и этот вечер был словно остров посреди моря горестей.

В средневековой Европе танцевали и устраивали празднества, когда вокруг сжималось кольцо «чёрной смерти» — чумы. Здесь до танцев не дошло, но им удавалось говорить о чём угодно, только не о цунами, не о китах и не о водорослях-убийцах. Эневек был благодарен такой смене темы. Они наслаждались мягким вечером, вытянув ноги и глядя на тёмную воду бухты.

К ночи Эневек простился. Делавэр осталась. Они с Шумейкером были любителями старых кинофильмов, к тому же открыли очередную бутылку вина. Эневек не мог составить им компанию, допил свою воду, поблагодарил и пошёл к станции. Включил там компьютер и вышел в интернет.

Через несколько минут он разыскал там профессора Курцвайля.

К утру начала прорисовываться картина.

12 мая

«Шато Уистлер», Канада

Возможно, думал Йохансон, это поворотный пункт.

Или я старый дурень.

Он стоял на подиуме. В первом ряду сидели Пик, Вандербильт и Ли. Вид у Пика был усталый. Он вернулся из Нью-Йорка ночью и выглядел так, будто оставил там большую часть своих сил.

Йохансон, половину жизни преподававший, привык говорить перед аудиторией. Ему не раз приходилось выслушивать возражения и вести научные споры.

Но в это утро он испытывал неуверенность в себе. Как ему изложить свою теорию так, чтобы люди не попадали со стульев от смеха? Ли согласилась, что он, может быть, и прав в своей теории. Это уже много. С осторожным оптимизмом можно было даже сказать, что она готова следовать за ходом его мыслей. Но неуверенность оставалась: справится он или всё испортит?

Царила мёртвая тишина. Он посмотрел на верхний лист своего доклада, который переписывал ночью, — и отложил рукопись в сторону.

И мгновенно почувствовал громадное облегчение. Словно отважная кавалерия с развевающимися знамёнами, к нему вернулась уверенность. Он шагнул вперёд, посмотрел на ряды и сказал:

— Это очень просто и лежит на поверхности. Мы переживаем вовсе не природную катастрофу. И с террористическими объединениями или подлыми правительствами это тоже не связано. И эволюция не играет с нами злую шутку. Происходит нечто совсем другое. — Он сделал паузу. — Мы становимся в эти дни свидетелями многократно описанной войны миров. Пока мы смотрели в небо в ожидании чужого разума из космоса, этот чужой разум жил у нас под боком. Две принципиально разные системы разумной жизни сосуществовали на этой планете, до недавнего времени оставляя друг друга в покое. Но если другая система знала о развитии нашей, мы не имели представления о подводном мире, или — если хотите — о другом универсуме, с которым мы делим земной шар. Инопланетяне явились к нам не из дальних галактик, а развились на дне глубоких вод. Жизнь в воде древнее, чем на суше, и я считаю, что эти существа гораздо старше нас. Я понятия не имею, как они выглядят, как они живут, как сообщаются между собой. Но нам придётся привыкнуть к мысли, что есть вторая Божья раса, жизненное пространство которой мы уже десятилетиями систематически разрушаем. И, леди и джентльмены, те, кто там, внизу, справедливо обижены на нас.

Вандербильт воззрился на него. Его брыли дрожали. Ожиревшее тело затряслось, будто в нём вызревал смех. Мясистые губы раскрылись.

— Ваша мысль убеждает меня, — сказала Ли. Заместителю директора ЦРУ словно нож вонзили в бок.

Рот его снова захлопнулся. Он вздрогнул и огорошено глянул на Ли.

— Вы что, серьёзно? — прохрипел он.

— Вполне, — спокойно ответила Ли. — Я не сказала, что доктор Йохансон прав, но выслушать его точку зрения имеет смысл. Я думаю, он сможет обосновать своё предположение.

— Спасибо, генерал, — сказал Йохансон с лёгким поклоном. — Я это действительно сделаю.

— Тогда продолжайте. Постарайтесь ужать выступление, чтобы мы скорее могли перейти к обсуждению.

Йохансон пробежал взглядом по рядам, стараясь сделать это незаметно, чтобы не создалось впечатления, что он отслеживает реакцию. Большинство лиц застыло в удивлении, на некоторых читалась увлечённость, на некоторых недоверие. Теперь он должен заставить их проникнуться этой идеей и дальше развивать её самостоятельно.

— Главная проблема прошедших недель, — сказал он, — состояла в том, чтобы связать воедино разнородные события. Казалось, никакой связи между ними нет, пока мы не натолкнулись на студенистую субстанцию, которая появляется в разных количествах и на воздухе быстро распадается. К сожалению, это открытие только усугубило нашу растерянность, поскольку это вещество мы находили в крабах и моллюсках, равно как и в головах китов — то есть животных, предельно различных между собой. В качестве возможного объяснения был предложен вид эпидемии. Плесневой грибок, некий вид заразы вроде свиной чумы. Но это тоже не объясняет гибели кораблей или того, почему крабы несут в себе смертельные водоросли. Черви на континентальном склоне не содержат никакого желе. Зато они транспортируют бактерии, пожирающие метан, и несут ответственность за высвобождение парникового газа, что недавно привело к оползню края шельфа и к цунами. В других частях мира в это время появляются организмы, явно мутировавшие, и рыбные стаи ведут себя против своей природы. Всё это не складывается в единую картину. Джек Вандербильт абсолютно прав, когда начинает заклинать духов, ответственных за планирование этой операции. Но он не осознаёт, что ни один учёный не имеет достаточных знаний об экосистеме моря, чтобы смочь манипулировать ею таким образом. Уже стало расхожим штампом, что о космосе мы знаем больше, чем о морских глубинах. Это правда. Следует сказать, отчего это так: оттого, что в космосе мы можем лучше двигаться и лучше видеть, чем в море. Мощный телескоп без усилий заглядывает в чужие галактики. Тогда как самый сильный прожектор под водой позволит нам разглядеть пространство радиусом всего в пятьдесят метров. Человек в космическом скафандре может беспрепятственно двигаться в космосе где угодно, а ныряльщика на определённой глубине просто расплющит, даже если он будет в самом современном хай-тек-костюме. Подводные лодки, батискафы и роботы — все они функционируют лишь при определённых условиях. Мы не располагаем ни техническим оснащением, ни физическими средствами, чтобы высадить на гидратный лед миллиарды червей, и уж тем более не знаем, как их вывести. Морские кабели разрушаются, и не только от оползня. Из бездны поднимаются стаи моллюсков и медуз. Кто-то там, внизу, хорошо знает все, что знаем мы тут, наверху. Кто-то, живущий там и играющий в своём универсуме господствующую роль.

— Правильно ли я вас понял? — взволнованно спросил Рубин. — Вы хотите сказать, что мы делим нашу планету с другой разумной расой?

— Да. Я так думаю.

— Тогда почему мы до сих пор ничего об этой расе не знали? — спросил Пик.

— Потому что её нет, — брюзгливо сказал Вандербильт.

— Неправда. — Йохансон энергично помотал головой. — Есть по крайней мере три причины. Во-первых, закон невидимой рыбы.

— Закон чего?

— Большинство живых существ в морских глубинах видят не больше, чем мы, но у них есть другие органы чувств, заменяющие им зрение. Они реагируют на легчайшее изменение давления. Звуковые волны доходят до них через тысячи километров. Каждое подводное транспортное средство воспринимается ими задолго до того, как его пассажиры сами что-нибудь заметят. В регионе теоретически могут жить миллионы рыб, но если они держатся в темноте, мы их никогда не увидим. А в данном случае мы имеем дело с разумными существами! Нам никогда их не увидеть, пока они сами этого не захотят. Во-вторых, у нас нет представления о том, как эти существа выглядят. Мы засекли на видео некоторые загадочные феномены — голубое облако, молниевидные разряды, непонятную штуку на норвежском континентальном склоне. Не есть ли это выражения чужого разума? Что такое это желе? Что означают шумы, которые не удалось идентифицировать доктору Шанкару?

И есть третья причина. Раньше думали, что жизнью населены только верхние, пронизанные солнцем слои моря. Теперь мы знаем, что все глубины кишат жизнью. Для многих организмов нет никаких причин переселяться выше. А большинство и не могут, потому что там для них вода слишком тёплая, давление слишком маленькое, а пищи недостаточно. Мы обследовали верхние слои, но на глубинах побывали лишь несколько человек в бронированных батискафах да роботы. Если эти разовые экскурсии уподобить иголке в стоге сена, то стог сена по размерам с нашу планету.

Это как если бы инопланетяне послали на землю космический корабль с камерами, которые отражают лишь то, что находится в нескольких метрах. Одна из таких камер снимет участок монгольской степи, вторая попадёт в пустыню Калахари, третья в Антарктиду. А четвёртая окажется в большом городе — ну, скажем, в Центральном парке Нью-Йорка, где заснимет несколько квадратных метров зелени и собаку, задравшую лапу у дерева. К какому заключению придут инопланетяне? Незаселённая планета, на которой спорадически встречаются примитивные формы жизни.

— А как насчёт их технологии, — спросила Оливейра. — Ведь у них должна быть технология, чтобы всё это осуществить.

— Я думал и об этом, — ответил Йохансон. — По-моему, у них есть альтернатива такой технологии, как наша. Мы перерабатываем мёртвую материю в техническую аппаратуру, в дома, в средства передвижения, радио, одежду и так далее. Но морская вода несравнимо агрессивнее воздуха. Там, внизу, считается только одно: оптимальное приспособление. А оптимально приспособлены, как правило, живые формы, так что мы можем представить чистую биотехнологию. Если исходить из присутствия высокого разума, то можно предположить в них и высокие креативные возможности, и обширные знания о биологии морских организмов. То есть, что делаем мы? Люди тысячи лет используют других живых существ. Лошади — это живые мотоциклы. Ганнибал переходил через Альпы с биологическими грузовиками. Животные всегда приручались. Сегодня мы изменяем их генетически. Мы клонируем овец и выращиваем генетически изменённую кукурузу. Что, если мы разовьём эту мысль дальше? Представим себе расу, культура которой выстроена исключительно на биологическом базисе! Они просто выводят то, что им нужно. Для повседневной жизни, для передвижения, для ведения войн.

— О господи! — простонал Вандербильт.

— Мы выводим возбудителей чумы и экспериментируем с оспой, — продолжал Йохансон, не обращая внимания на замдиректора ЦРУ. — То бишь, с живыми существами. Мы закупориваем их в боеголовки, но это хлопотно и сложно, и ракета, даже управляемая со спутника, не всегда попадает в цель. А если снарядить собак, которые носят в себе возбудителей, то это, возможно, был бы самый эффективный путь нанести врагу максимальный урон. Или птиц. Или хоть насекомых! Что вы сможете сделать против заражённой вирусами стаи комаров? Или против миллионов крабов, которые несут в себе смертельные водоросли? — Он помолчал. — Эти черви на континентальном склоне были специально выведены. Неудивительно, что никогда раньше их никто не видел. Назначение их в том, чтобы транспортировать вглубь льда бактерии, так что в известной мере мы имеем дело с Cruise Missiles из семейства полихет. С биологическим оружием, разработанным теми существами, чья общая культура основана на манипуляции органической жизнью. И тогда мы получаем единым махом объяснение всех мутаций! Некоторые животные подверглись незначительному изменению, другие представляют собой нечто совершенно новое. Желе, например: это биологический, легко преобразуемый продукт, но явно не результат естественного отбора. Он тоже выполняет свою задачу, управляя другими живыми существами, захватывая их нейронную сеть. Это определённым образом изменяет поведение китов. Крабы и омары, напротив, с самого начала были сведены к их чисто механической функции. Пустые оболочки с остатками нервной массы. Желе управляет ими, а на их борту груз — водоросли-убийцы. Эти крабы никогда не жили в качестве крабов. Они были выведены как органические скафандры, чтобы вытолкнуть их в открытый космос — в наш мир.

— Это вещество, это желе, — сказал Рубин, — а не мог его точно так же вывести и человек?

— Вряд ли, — вмешался Эневек. — Всё, что сказал доктор Йохансон, имеет, на мой взгляд, больше смысла. Если за всем этим стоит человек, тогда зачем он выбрал такой сложный обходной путь — через глубоководное море, — чтобы отравить города?

— Потому что водоросли-убицы происходят из моря.

— Можно было вывести возбудителей, которые распространяются через воздух. Использовать муравьев или птиц, или хотя бы крыс.

— С крысами не вызовешь цунами.

— Вещество выведено в человеческой лаборатории, — стоял на своём Вандербильт. — Это синтетическая субстанция…

— Не верю, — воскликнул Эневек. — Даже военные не смогли это сделать, а уж они-то чертовски хорошо наловчились приспосабливать морских млекопитающих.

Вандербильт затряс головой, как будто страдал болезнью Паркинсона.

— О чём вы говорите?

— Я говорю об экспериментах МК0.

— Не слышал.

— Не хотите же вы оспорить, что американские военные уже много лет пытаются манипулировать мозговыми токами дельфинов и других морских млекопитающих, внедряя им в череп электроды и…

— Что за чушь!

— Но у них пока не получается. Стоит почитать работы Рэя Курцвайля…

— Курцвайля?

— Один из корифеев в области нейроинформатики, — вставил Фенвик и объяснил: — Он разрабатывает идею, которая выходит далеко за пределы сегодняшнего состояния исследований мозга: нейронный компьютер Курцвайля!

— Извините, — сказал Вандербильт. — Я понятия не имею, о чём вы говорите.

— Неужто? — усмехнулась Ли. — А я думала, что ЦРУ живо интересуется всем, что касается промывания мозгов.

Вандербильт запыхтел и стал озираться по сторонам.

— Кто-нибудь может мне объяснить, о чём здесь говорят?

— Нейронный компьютер — это модель полной реконструкции мозга, — сказала Оливейра. — Видите ли, наш мозг состоит из миллиардов нервных клеток, каждая из которых связана с бесчисленным множеством других. Они взаимодействуют между собой посредством электрических импульсов. Таким образом, знания, опыт, эмоции постоянно актуализируются, заново группируются или архивируются. В каждую секунду нашей жизни, даже когда мы спим, наш мозг подвергается непрерывному переструктурированию. С сегодняшней техникой можно локализовать активные ареалы мозга с точностью до миллиметра. Как географическую карту. Мы можем по этой карте видеть, что человек чувствует, что думает, какие нервные клетки активизированы одновременно — например, в момент поцелуя или испытываемой боли, или воспоминания.

— Известно, какие места нужно возбуждать электрическими импульсами, чтобы вызвать желаемую реакцию, — перехватил нить Эневек. — Но это пока слишком приблизительно. Как географическая карта, исполненная в масштабе пятьдесят километров в сантиметре. Курцвайль верит, что скоро мы сможем сканировать весь мозг, включая каждое отдельное нервное соединение, каждый синапс и точную концентрацию всех химических веществ-посланников — вплоть до последней детали каждой отдельной клетки!

— Уф-ф! — сказал Вандербильт.

— Если располагаешь всей этой информацией, — продолжила Оливейра, — то можно весь мозг со всеми его функциями перенести в нейронный компьютер. Он представит превосходную копию мышления персоны, мозг которой сканируется, включая все воспоминания и способности. Второе «я».

Ли подняла руку.

— Я могу вас заверить, что МК0 ещё не дошли до этого, — сказала она. — Нейронный компьютер Курцвайля продолжает оставаться лишь проектом.

— Джуд, — в ужасе прошептал Вандербильт. — Это же строго засекречено.

— МК0 возникли по военной необходимости, — спокойно сказала Ли. — Иначе пришлось бы жертвовать людьми. Проект зашёл в тупик, но это временная остановка. Мы уже на пути к искусственному интеллекту. Медицина недалека от того, чтобы заменять человеческие органы микрочипами. Слепые при помощи таких имплантантов уже могут различать контуры предметов. Возникнут совершенно новые формы разума. — Она сделала паузу и посмотрела на Эневека. — Ведь вы имели в виду именно это? Всё говорило бы в пользу гипотезы Ближнего Востока, если уж придерживаться этого условного обозначения, если бы человечество уже пришло к тому, что задумал Курцвайль. Но мы до этого ещё не дошли. Ни Америка и никто другой. Никакой человек не мог вывести желе, которое явно функционирует как нейрокомпьютер.

— Нейрокомпьютер на деле означает полный контроль над каждой мыслью, — сказал Эневек. — Если желе является чем-то в этом роде, то оно не просто управляет животным, оно становится частью его мозга. Клетки этой субстанции берут на себя функции клеток мозга. Либо они расширяют мозг…

— Либо заменяют его, — закончила Оливейра. — Леон прав. Такой организм не мог произойти из человеческой лаборатории.

Йохансон слушал с колотящимся сердцем. Они подхватили его мысль. Они начали с этим работать и привнесли новые аспекты, и каждое слово, которое говорилось, укрепляло его теорию. Вокруг шла дискуссия, а он уже начал представлять себе этот биологический компьютер. Тут вскочил Роше.

— А как вы объясните, доктор Йохансон, откуда они там, внизу, так много знают о нас?

Йохансон увидел, как Вандербильт и Рубин одобрительно закивали.

— Это нетрудно, — сказал он. — Когда мы вскрываем рыбу, это происходит в нашем мире, а не в их. Почему же они не могут в своём мире получить знание о нашем? Каждый год тонут люди, а если этого мало, они добудут дополнительно сколько понадобится. С другой стороны, вы правы: сколько они на самом деле знают о нас? Я доходил до предположений об органическом нападении ещё до оползня. Но не думал, что за этим может стоять человек. Слишком чужеродной казалась мне вся стратегия. И вот единым махом была уничтожена большая часть всей североевропейской инфраструктуры. Это было превосходно спланировано и повлекло за собой неисчислимые последствия для нас. Но топить маленькие лодки при помощи китов — это, наоборот, представляется мне наивным. Хищнический лов рыбы не остановишь стаями ядовитых медуз. Кораблекрушения больно задевают нас, но вряд ли могут действительно нарушить судоходство во всём мире. Однако бросается в глаза, как много они знают о наших кораблях. Всё, что непосредственно касается их жизненного пространства, они знают. Мир, расположенный выше, знаком им не так хорошо. Послать на сушу крабов с ядовитыми водорослями — это свидетельствует о превосходном военном планировании, но затея с бретонскими омарами им скорее не удалась. Они явно не продумали проблему более низкого давления. Когда желе внедрялось в тела омаров, оно было подвергнуто глубоководному сжатию. А на поверхности оно, конечно, расширилось, и некоторые омары полопались.

— В крабах они уже учли этот промах, — сказала Оливейра.

— Ну да, — возразил Рубин. — Крабы дохли, едва оказавшись на суше.

— Ну и что? — ответил Йохансон. — Свою задачу они выполнили. Все эти выводки были приговорены к скорой гибели. Они должны были нанести удар нашему миру, но не населить его. Но куда вы ни посмотрите в ходе этой войны, всё сделано не так, как сделали бы люди! Какие разумные основания были бы у человека изменять гены именно тех существ, которые живут на многокилометровых глубинах, как, например, жерловые крабы? Нет, здесь не человеческих рук дело. Налицо эксперименты, призванные выяснить, где наши слабые места. И от чего следует отказаться.

— Отказаться? — повторил Пик.

— Да. Враг открывает сразу несколько фронтов. На одном фронте нам устраивают кошмар, другой фронт скорее докучлив, но они не дают нам передышки. Большинство нанесённых уколов очень болезненны. Собственно, вся подлость в том, что они нагоняют туманную завесу над тем, что происходит на самом деле. Чтобы мы за мелкими ранами проглядели действительную опасность. Мы оказываемся в положении циркового жонглёра, который ставит тарелки сразу на несколько шестов и раскручивают их, чтобы тарелки не упали. Жонглёру приходится бегать от одного шеста к другому. Едва он стабилизировал последнюю тарелку, как начинает шататься первая. И чем больше тарелок, тем быстрее ему приходится бегать. В нашем случае число тарелок далеко превосходит возможности жонглёра. Такое число атак нам не по плечу. Сами по себе проблемы нападения китов или исчезновения рыбных стай не представляются неразрешимыми. Но в сумме они достигают своей цели, а именно: парализовать нас. Если эти явления будут шириться и дальше, целые государства окажутся в полной растерянности, а другие государства воспользуются этим, начнутся крупные региональные конфликты, которые выйдут из управления, и победителей в них не будет. Мы сами себя ослабим и обескровим. У нас не хватит средств, сил, ноу-хау и, в конце концов, времени, чтобы предотвратить то, что они замышляют.

— И что же они такое замышляют? — скучающе спросил Вандербильт.

— Уничтожение человечества.

— Что-что?

— Разве это не лежит на поверхности? Они решили обойтись с нами, как человек обходится с вредителями. Они хотят нас истребить…

— Ну, довольно уже!

— …прежде чем мы истребим жизнь в море.

Замдиректора ЦРУ грузно поднялся с места и указал дрожащим пальцем на Йохансона.

— Это самое серьёзное слабоумие, с каким мне приходилось сталкиваться! Для чего, вы думаете, мы вас сюда пригласили? Вы же не в кино! Не хотите же вы нам впарить, что в море сидят эти… эти… как в фильме «Бездна», и грозят нам пальчиком, потому что мы плохо себя ведём?

— «Бездна»? — Йохансон задумался. — Нет, там были инопланетяне.

— Такая же глупость.

— Нет. В «Бездне» существа из космоса опускаются в наши моря. Они выполняют моральную миссию. Но не сгоняют нас с вершины земной эволюции, как это сделала бы разумная раса, развивавшаяся на этой же планете параллельно с нами.

— Доктор! — Вандербильт достал носовой платок и вытер пот. — Вы не секретчик, как мы, у вас нет нашего опыта. Вам делает честь, что вы сумели нас развлечь на четверть часа, но если вы берётесь за разоблачение подлянки, следовало бы задаться вопросом, кому это выгодно! Это и выведет вас на след!

— Это никому не выгодно, — сказал кто-то. Вандербильт грузно обернулся.

— Вы ошибаетесь, Вандербильт. — С места поднялся Борман. — В Киле моделировали сценарии, что будет, если коллапс произойдёт и на других континентальных склонах.

— Я знаю, что будет, — грубо сказал Вандербильт. — Проблемы с климатом…

— Нет, не проблемы. — Борман отрицательно покачал головой. — Мы получим смертный приговор. Хорошо известно, что было с Землёй 55 миллионов лет назад, когда весь метан вышел в атмосферу…

— Откуда, к чёрту, вам знать, что было 55 миллионов лет назад?

— Мы это высчитали. И теперь наши вычисления приводят к тому же. Все прибрежные популяции будут уничтожены. На Земле постепенно станет нестерпимо жарко, мы все погибнем. В том числе и Ближний Восток, мистер Вандербильт. И ваши террористы. Высвобождения метана с одного только запада Тихого океана хватит, чтобы решить нашу судьбу.

Внезапно воцарилась мёртвая тишина.

— И против этого, — тихо сказал Йохансон, глядя на Вандербильта, — мы ничего не сможем сделать. Потому что вы не знаете, как. И у вас нет времени подумать об этом, потому что вы замучены китами, акулами, моллюсками, крабами, водорослями-убийцами и невидимыми пожирателями кабеля, которые уничтожают всё, что только сунется под воду взглянуть на происходящее.

— А сколько понадобится времени, чтобы атмосфера разогрелась до уровня, угрожающего человечеству? — спросила Ли.

Борман наморщил лоб:

— Я думаю, несколько столетий.

— Господи, гора с плеч, — прорычал Вандербильт.

— Нет, ни в коем случае, — сказал Йохансон. — Если эти существа обосновывают свой поход тем, что мы разрушаем их жизненное пространство, они расправятся с нами быстрее. С точки зрения истории Земли пара сотен лет — это ничто. Но человек и в более короткое время успевал нанести огромный вред. Поэтому они спокойно сделали ещё один шаг. Им удалось остановить Гольфстрим.

Борман уставился на него:

— Что-что им удалось?

— Он уже остановлен, — раздался голос Уивер. — Может быть, ещё и движется слегка, но на последнем издыхании. Несколько лет — и человечеству надо готовиться к новому оледенению. Менее чем за сто лет Земля покроется льдом. Может, через пятьдесят, может, через сорок лет. А то и раньше.

— Минуточку, — воскликнул Пик. — Метан разогреет Землю, про это мы уже знаем. Но как это согласуется с новым оледенением? Что может получиться в итоге? Компенсация одного ужаса другим?

Уивер посмотрела на него.

— Я бы сказала, скорее возведение в степень.

Если поначалу казалось, что Вандербильт со своим закоснелым неприятием остался один, то в следующий час картина изменилась. Совет разбился на два лагеря, которые ожесточённо спорили. Всё проходило, как на игровом поле регби. В ход пошли риторические тычки локтями, аргументы разыгрывались передачами от одного к другому, фракции поочерёдно вырывались вперёд, обходили противника с флангов с новыми аргументами и пытались его перехитрить.

Возник вопрос, который показался Эневеку знакомым: может ли так быть, чтобы параллельный разум оспорил превосходство человека? Никто не озвучил этот вопрос, но он возник. И Эневек, прошедший хорошую школу в спорах о разуме животных, чувствовал присутствие этого вопроса в каждом слове. Прорезалась агрессия. Теория Йохансона задевала не познания, а нечто априорное в подсознании группы экспертов, которые в первую очередь были людьми. К Вандербильту примкнули Рубин, Фрост, Роше, Шанкар и поначалу колеблющийся Пик. Йохансон получил поддержку Ли, Оливейра, Фенвика, Форда, Бормана и Эневека. Представители секретных служб и дипломаты сидели, глядя на происходящее как на спектакль театра абсурда. Но постепенно и они были втянуты в спор. Именно эти люди — профессиональные шпионы, консервативные советники по безопасности и эксперты по терроризму — почти полностью оказались на стороне Йохансона. Один из них сказал:

— Я здравомыслящий человек. Если я слышу то, что меня убеждает, я верю этому. Если против выставляется аргумент, который заставляет меня стёсывать углы, лишь бы попасть в пазы нашего опыта, я не верю.

Первым из маленькой группы Вандербильта дезертировал Пик. За ним последовали Фрост, Шанкар и Роше.

В конце концов измученный Вандербильт предложил сделать перерыв.

Они вышли из конференц-зала в фойе, где был приготовлен буфет с соками, кофе и пирожными. Уивер оказалась рядом с Эневеком.

— У вас не было трудностей с теорией Йохансона, — утвердительно спросила она. — Почему так?

Эневек улыбнулся:

— Кофе?

— Спасибо, с молоком.

Он налил две чашки и одну протянул ей. Уивер была ростом чуть ниже Эневека. Внезапно он почувствовал, что она нравится ему, хотя до сих пор они не перемолвились и словом. Она нравилась ему с той минуты, как во дворе перед «Шато» их взгляды встретились.

— Да, — сказал он. — Теория продуманная.

— Только поэтому? Или вы и без того верите в разум животных?

— Нет, не верю. Если бы мы смогли доказать, что дельфины так же разумны, как мы, то следующим заключением стал бы вывод, что они больше не животные. А вы считаете человека разумным существом, мисс Уивер?

Она засмеялась:

— Один человек точно разумный. А когда собирается много людей, то это тупая толпа.

Ему понравилось.

— Вот видите, — сказал он. — Точно так же можно сказать о…

— Доктор Эневек? — К нему быстрым шагом подошёл мужчина из местного персонала. — Вас просят к телефону.

Эневек нахмурил брови. Звонить мог Шумейкер, он знал номер «Шато».

— До скорого, — крикнула ему вдогонку Уивер.

— Леон? — послышался голос Шумейкера. — Я знаю, что оторвал тебя, но…

— Ничего, Том. Вчера был чудесный вечер.

— А, да. И… Это… Эм-м…

Шумейкер не мог подобрать слова. Потом тихо вздохнул.

— Леон, я должен сообщить тебе плохую новость. Нам позвонили из Кейп-Дорсета.

Эневек понял, что его ожидало.

— Леон, твой отец умер.

Он стоял как парализованный.

— Леон?

— Всё в порядке, я…

Всё в порядке. Как всегда. Всё в порядке. Всё в порядке.

* * *

Ли

— Инопланетяне? — президент был странно спокоен.

— Нет, — сказала Ли. — Обитатели нашей планеты. Конкуренты, если угодно.

«Шато» был на связи с базой ВВС в Оффуте. Кроме президента, там находились министр обороны, советник по национальной безопасности, министр охраны природы, государственный секретарь, а также директор ЦРУ.

Уже не было сомнений в том, что Вашингтон разделит участь Нью-Йорка. Город был эвакуирован. Кабинет министров большей частью переехал в Небраску. На сей раз к драме подготовились лучше.

В «Шато» собрались Ли, Вандербильт и Пик. Ли знала, что в Оффуте все удручены вынужденной эвакуацией. Директору ЦРУ не хватало его кабинета на седьмом этаже центрального офиса на Потомаке. Он втайне завидовал своему директору по борьбе с терроризмом, который просто отказался эвакуировать своих сотрудников.

— Это кризис, которым кто-то управляет, — сказал тот. — Террористический кризис. Люди в Global Response Center должны сидеть за компьютерами и работать. Они — глаза, которыми мы следим за международным терроризмом. Мы не можем их эвакуировать.

— Но это те же биологические убийцы, которые напали на Нью-Йорк, — возразил директор ЦРУ. — Посмотрите, что там творится.

— Global Response Center был основан не для того, чтобы в таких ситуациях разбегаться по щелям.

— Но ваши люди могут умереть.

— Значит, умрут.

Министр обороны тоже предпочёл бы остаться за письменным столом своего кабинета, да и президент был из тех, кого приходилось связывать по рукам и ногам, чтобы он не вскочил в первый попавшийся самолёт и не умчался назад в Белый дом. Многое можно было поставить ему в упрёк, но только не трусость. Некоторые его недоброжелатели даже говорили, что он слишком тупой, чтобы чувствовать страх.

Они вынужденно оказались в Оффуте. И поэтому, как считала Ли, они с готовностью восприняли гипотезу о разумной власти в море и без особых раздумий приняли её. Вынужденно бежать от человеческого противника, которому нечего противопоставить, кроме растерянности, — это означало для администрации несмываемый позор. А теория Йохансона проливала на дело совершенно новый свет.

— Что вы думаете на этот счёт? — спросил президент, обращаясь по кругу ко всем. — Такое возможно?

— Эксперты сидят в «Шато», — резко сказал министр обороны. — Если они пришли к таким выводам, мы должны отнестись к ним серьёзно и спросить, что делать в первую очередь.

— Вы относитесь к этому серьёзно? — поражённо ахнул Вандербильт. — К этим «Чужим»? К зелёным человечкам?

— Это не инопланетяне, — терпеливо повторила Ли.

— Допустим, теория верна, — сказала госсекретарь. — Что из неё мы можем предать гласности?

— Что? Ничего! — Директор ЦРУ энергично затряс головой. — Иначе немедленно разразится хаос.

— Он уже и так разразился.

— Тем не менее. Существование параллельного разума поставило бы под вопрос значение человечества.

— Это скорее религиозная проблема, — отмахнулся министр обороны. — Политически неактуальная.

— Никакой политики больше нет, — сказал Пик. — Нет ничего, что можно было бы рассматривать в отрыве от страха и горя. Поезжайте в Манхэттен. Посмотрите. Как вы думаете, о чём там молятся люди, которые никогда в жизни не переступали порог церкви?

Президент задумчиво смотрел в столешницу.

— Мы должны спросить себя, — сказал он, — какой же во всём этом содержится Божий промысел.

— Бог сидит не в вашем кабинете, сэр, если мне будет позволено заметить, — сказал Вандербильт. — И он не на нашей стороне.

— Это нехорошая точка зрения, Джек, — нахмурился президент.

— Я перестал делить точки зрения на хорошие и плохие. Важнее, чтобы они имели смысл. Здесь каждый явно придерживается мнения, что в этой теории что-то есть. Я спрашиваю себя, кто из нас слетел с катушек…

— Джек, — предостерегающе сказал директор ЦРУ.

— …но готов признать, что это я. Тем не менее, меня убедят только доказательства. Когда я поговорю с этими мерзкими типами, с этим отродьем в воде. До тех пор я бы настоятельно просил всех не терять бдительность и не исключать возможности крупного террористического удара.

Ли дотронулась рукой до его локтя:

— Джек, почему люди могли выбрать такой сложный путь?

— Чтобы такие, как вы, подумали, что на нас напали инопланетяне. И ведь это сработало. Чёрт возьми, это сработало!

— Никто здесь не наивен настолько, — сердито сказал советник по безопасности. — Мы не ослабим нашу бдительность, но, если честно, с вашим психозом терроризма мы далеко не продвинемся. Мы можем сколько угодно искать чокнутых мулл или злодеев-миллионеров, а за это время поползут ещё несколько склонов, а наши города смоет. Что же вы, в конце концов, предлагаете, Джек?

Вандербильт гневно скрестил руки на животе и стал похож на надувшегося Будду.

— Но я только что слышала предложение, — с расстановкой сказала Ли.

— Какое же?

— Поговорить с этими типами. Установить контакт.

Президент соединил кончики пальцев и задумчиво сказал:

— Это испытание. Испытание для человеческой расы. Может быть, Господь Бог предназначил эту планету для двух рас. А может, права Библия, когда говорит о звере, выходящем из моря. Бог говорит: даю вам во власть землю, но ничего такого не сказал каким бы то ни было морским существам.

— Нет, абсолютно нет, — пробормотал Вандербильт. — Он сказал это только американцам.

— Может быть, это война против зла, много раз предсказанная великая битва. — Президент слегка выпрямился. — И мы избраны нанести по нему удар и победить его.

— И, может быть, — подхватила Ли его мысль, — тот, кто победит в этой битве, завоюет мир.

Пик глянул на неё сбоку и промолчал.

— Мы должны открыто обсудить теорию Йохансона с правительствами стран НАТО и Евросоюза, — предложила госсекретарь. — Затем мы должны привлечь ООН.

— И одновременно дать им понять, что они вряд ли будут в состоянии провести такую операцию, — быстро проговорила Ли. — Я хочу сказать, мы спокойно можем использовать ноу-хау и творчество их лучших умов. Я предлагаю также привлечь дружественные арабские и азиатские страны. В любом случае это произведёт хорошее впечатление. Но вместе с тем наступит время, и мы почувствуем благоприятный момент встать во главе мирового сообщества. Это не столкновение с метеоритом, который всех нас сметёт с лица земли. Это ужасная угроза, и мы возьмём над ней верх, если сейчас не сделаем ошибки.

— Достигают ли цели ваши меры противодействия? — спросил советник по безопасности.

— Повсюду в мире полным ходом идёт поиск иммунного вещества. Мы пытаемся предпринять что-нибудь против проникновения крабов и нападений китов, а также пытаемся выгрести со дна этих червей, что оказалось не так просто. Мы делаем очень много для того, чтобы обуздать врага, но этого будет недостаточно, если мы и дальше поведём себя традиционно. Остановка Гольфстрима приговаривает нас к бессилию. Метановую катастрофу не сдержать. Даже если нам удастся вычерпать со дна миллионы этих червей, мы не сможем увидеть, где они ещё поселились, и ведь появятся новые. После того, как стало невозможно отправлять вниз зонды и батискафы, мы ослепли. Мы не имеем ни малейшего понятия, что происходит внизу. Сегодня вечером я слышала, что мы потеряли два больших трала и траулеры, выгребавшие дно в заливе Святого Лаврентия. Поисковые самолёты вылетели, но это очень тяжёлая местность. Зона перманентного тумана, и вот уже два дня там бушует шторм. — Она замолкла. — Это только два примера из тысяч. Почти все сообщения посвящены нашим неудачам. Воздушная разведка работает исправно, мы много раз останавливали нашествие крабов огнемётами, но они снова вылезают в других местах. Приходится признаться, что мы мало что можем сказать о море.

— А сонарные атаки?

— Мы их продолжаем, но они не принесут успеха. Киты не бегут от шума, как поступило бы любое животное, у которого не нарушен инстинкт самосохранения. Насколько можно судить, они ужасно страдают, но ими управляет внешняя сила. Террор продолжается.

— Вот вы говорите о внешнем управлении, Джуд, — сказал министр обороны. — А видите ли вы за всем этим стратегию?

— Думаю, да. Пятиступенчатую. Шаг номер один — это изгнание людей с поверхности моря и из глубин. Шаг номер два завершается уничтожением и изгнанием прибрежных популяций. Взгляните на Северную Европу. Шаг третий охватывает уничтожение нашей инфраструктуры. Опять-таки Северная Европа, где прибрежной индустрии нанесён чувствительный урон. Паралич рыболовного промысла, кроме того, влечёт за собой серьёзные продовольственные проблемы, особенно для третьего мира. Шаг четвёртый — уничтожение опорных столпов нашей цивилизации, больших городов — посредством цунами, бактериологического отравления, оттеснения населения вглубь материка. И, наконец, пятый и последний шаг: климатический переворот. Земля становится непригодна для проживания человека: она покрывается льдами либо тонет, перегревается либо переохлаждается, либо то и другое — частностей мы ещё не знаем.

Некоторое время все подавленно молчали.

— Но не станет ли тогда Земля непригодной для обитания животного мира в целом? — спросил советник по безопасности.

— На поверхности — да. Или, скажем, большая часть животного мира может при этом исчезнуть. 55 миллионов лет назад уже было так, и конечный результат привёл к тому, что огромное количество животных и растений вымерли и уступили место другим видам. Я думаю, эти существа должны бы всерьёз поразмыслить над тем, смогут ли они сами пережить такую катастрофу.

— Подобный удар на уничтожение, это… — министр охраны природы подбирал подходящие слова. — Это не по-людски…

— Они не люди, — терпеливо напомнила Ли.

— Но тогда как мы могли бы их остановить?

— Для начала мы выясним, кто они такие, — сказал Вандербильт.

Ли повернула к нему голову:

— Что я слышу, запоздалое понимание?

— Моя точка зрения осталась прежней, — равнодушно сказал Вандербильт. — Узнай цель действия — и ты будешь знать, кто за ним стоит. В этом случае я признаю, что ваша пятиступенчатая стратегия в настоящий момент убедительна. Итак, мы должны сделать следующий шаг. Кто они, где они, как они думают?

— Что можно против них предпринять? — добавил министр обороны.

— Зло, — сказал президент, сильно сощурив глаза. — Как можно это зло победить?

— Будем говорить с ними, — сказала Ли.

— Установим контакт?

— Можно вести переговоры хоть с чёртом. Другого пути я не вижу. Йохансон высказал предположение, что они не дают нам передышки, чтобы помешать нам найти решение. Так много времени мы им не дадим. Мы ещё способны к действию. Итак, мы должны их разыскать и выйти на контакт. А уж потом нанести удар.

— Против глубоководных существ? — министр охраны природы покачал головой.

— Получается, мы все признаём, что в этой теории что-то есть? — спросил директор ЦРУ, оглядев всех по очереди. — Я хочу сказать, мы говорим об этом так, будто все сомнения уже отпали. Значит, мы всерьёз допускаем мысль, что делим Землю с другими разумными существами?

— Есть только одни Божьи существа, — решительно подчеркнул президент. — Это человечество. Насколько разумна эта форма жизни в море, уже другой вопрос. Имеют ли они право распоряжаться этой планетой так же, как мы, — весьма сомнительно. История творения не предусматривает такие существа. Земля — это мир людей, она была сотворена для человека, и план божественного творения — наш план. Но мысль, что за все эти катастрофы ответственна иная, чуждая нам форма жизни, кажется мне приемлемой.

— Ещё раз, — спросила госсекретарь, — что мы скажем миру?

— Ещё рано что-либо говорить миру.

— Но он будет задавать вопросы.

— Придумайте для них какие-нибудь ответы. На то вы и дипломат. Если мы огорошим мир: мол, в море живёт второе человечество, то мир впадёт в шок.

— Кстати, — сказал директор ЦРУ, обращаясь к Ли. — А как нам вообще называть эти больные мозги в океане?

Ли улыбнулась:

— Йохансон предложил: Ирр.

— Ирр?

— Это случайное название. Результат неосознанной работы пальцев на клавиатуре.

— Дурацкое название.

— Он говорит, что оно ничем не лучше и не хуже любого другого, и он прав. Давайте так и будем называть: Ирр.

— Хорошо, Ли. — Президент кивнул. — Посмотрим, найдётся ли в этой теории рациональное зерно. Но если в итоге действительно окажется, что мы ведём битву против этих существ, которые, не возражаю, пусть называются хоть ирр, то мы этих ирр должны одолеть. Будем воевать с ирр. — Он оглядел всех по порядку. — Это шанс. Очень большой шанс. Я хочу, чтобы мы его использовали.

— С Божьей помощью, — сказала Ли.

— Аминь, — пробормотал Вандербильт.

* * *

Уивер

К преимуществам «Шато» во время работы конференции относилось и то, что всё было открыто круглые сутки. Ли убедила администрацию отеля, что учёные будут работать день и ночь и в четыре часа утра могут проголодаться. Поэтому всегда работали рестораны, бары и спортивные сооружения.

Уивер отплавала свои полчаса в бассейне. Был час ночи. На босу ногу и с мокрыми волосами, укутанная в купальный халат, она пересекала вестибюль, направляясь к лифтам, и тут краешком глаза заметила Эневека. Он сидел у стойки бара — в месте, которое, на её взгляд, подходило ему меньше всего.

Со времени их прерванной утром беседы она его больше не видела. Может быть, он не хотел, чтобы ему мешали. Вид у Эневека был несчастный.

Пока она соображала, то ли ей идти к себе, то ли подойти к нему, она уже поравнялась с баром. Её шлёпанцы стучали по паркету. Подойдя к стойке, она сказала:

— Привет!

Эневек поднял голову. Взгляд у него был абсолютно пустой.

Она непроизвольно остановилась. Интимная сфера человека очень ранима, ты можешь повредить ей незаметно для себя — и тогда на всю жизнь прослывёшь назойливой. Она облокотилась о стойку и теснее укуталась в халат. Между ними оставались свободными два табурета.

— Привет, — ответил Эневек. Взгляд его просветлел. Кажется, только сейчас он узнал её.

— Что вы… э-эм, делаете? — Дурацкий вопрос. Что он делает? Сидит у стойки перед нетронутым стаканом кока-колы и перебирает пальцами орехи в блюдце. — Вы так внезапно исчезли сегодня утром.

— Да. Мне очень жаль.

— Нет, не надо извиняться, — поспешно сказала она. — Я хотела сказать: я не хочу вам мешать, просто увидела, что вы тут сидите, и думала…

Что-то было не так. Лучше всего ей поскорее уйти. Эневек, кажется, окончательно вышел из оцепенения. Он взял стакан, поднял его и снова отставил.

— Хотите что-нибудь выпить? — спросил он.

— А я вам правда не помешала?

— Нет, совсем нет. — Он помедлил. — Меня, кстати, зовут Леон. Мы на «ты» или?..

— Хорошо, тогда… Меня зовут Карен, и… «Бейли» со льдом, пожалуйста.

Эневек подозвал бармена и повторил ему заказ. Она подошла ближе. Капли с волос стекали в ложбинку между грудей. Ей вдруг стало не по себе в таком виде. Сейчас она выпьет и быстренько уйдёт.

— А как у тебя дела? — спросила она, делая глоток густой, тягучей жидкости.

Эневек наморщил лоб:

— Не знаю. — Он взял орех, положил его перед собой и щелчком отшвырнул. — У меня отец умер.

Ах ты чёрт.

Так и знала, не надо было лезть. Ведь человек демонстративно забрался в самый дальний угол бара — всё равно что табличку выставил: «Не лезьте ко мне».

— От чего? — осторожно спросила она.

— Понятия не имею.

— Врачи тоже не знают?

— Я ещё не знаю. И не уверен, что хочу знать. — Он помолчал. Потом сказал: — Сегодня я несколько часов бегал по лесу. Как безумный. В поиске… чувства. Должно же быть состояние, подходящее к ситуации. Но только зря себя мучил. — Он посмотрел на неё. — Знакомо это тебе? Где бы ни находился, сейчас же хочется уйти. Кажется, всё тебе обрыдло, и вдруг замечаешь, что дело в другом. Не ты хочешь уйти, а место тебя вытесняет. Оно тебя выталкивает в шею: мол, ты тут не нужен. Но никто не говорит, где ты нужен, и ты бежишь, бежишь…

— Странно. — Она задумалась. — У меня бывало нечто похожее в пьяном состоянии. Когда накачаешься до такой степени, что тошнит в любом положении, как ни ложись, как ни крутись. — Она запнулась. — Извини. Дурацкий ответ.

— Нет, совсем не дурацкий! Ты права. Легче станет только после того, как проблюёшься. Именно так я и чувствую себя. Наверное, мне надо проблеваться, но только я не знаю, как.

Она провела пальцами по краю своего стакана.

— У тебя были плохие отношения с отцом?

— Вообще никаких отношений.

— Так бывает? — Уивер наморщила лоб. — Разве можно не иметь никаких отношений с тем, кого знаешь?

Эневек пожал плечами.

— А ты? — спросил он. — Что делают твои родители?

— Они умерли.

— А… Мне очень жаль.

— Ничего, это уже давно позади. Люди умирают, в том числе и родители. Мне было десять лет. Несчастный случай под водой в Австралии. Я была в отеле, когда это произошло. Сильное придонное течение. Тебя вдруг срывает и уносит в открытое море. Вообще-то, они были опытные ныряльщики, но… Вот. — Она пожала плечами. — Море всегда разное.

— Их потом нашли? — тихо спросил Эневек.

— Нет.

— А ты? Как ты с этим справилась?

— Какое-то время пришлось туго. Ведь у меня было счастливое детство. Мы постоянно путешествовали. Они оба были учителями и очень увлекались водой. Чем мы только не занимались: ходили под парусами на Мальдивах, ныряли в Красном море, погружались в подводные пещеры на Юкатане. Даже в районе Шотландии и Исландии погружались. Конечно, со мной они держались ближе к поверхности, но я успела многое увидеть. Только на опасные погружения они меня не брали. И одно такое погружение их погубило. — Она улыбнулась: — Но, как видишь, кое-что из меня всё-таки получилось.

— Да. — Он ответил на её улыбку. — Как не видеть. Это была печальная, беспомощная улыбка. Какое-то время он просто смотрел на неё. Потом соскользнул со своего табурета.

— Пойду, попробую уснуть. Завтра утром я лечу на похороны. — Он помедлил. — Ну, спокойной ночи и… спасибо.

— За что?

Потом она сидела перед своим недопитым ликёром, вспоминала родителей и тот день, когда к ней явились люди из администрации отеля и одна женщина сказала ей, что она должна быть мужественной. Мужественная маленькая девочка. Сильная маленькая Карен.

Она поболтала ликёр в стакане.

Каково ей было потом, она Эневеку не сказала. Как её взяла к себе бабушка — растерянного ребёнка, скорбь которого переплавилась в неукротимую ярость, и старая женщина не могла с ней справиться. Ухудшились школьные отметки — и поведение тоже. Она убегала из дома и скиталась, прибившись к стае таких же одичавших детей, паниковала на улицах, вечно пьяная или под «дурью», спала с кем придётся. Потом мелкое воровство, исключение из школы, грязно проведённый аборт, жёсткие наркотики, взлом машин, комиссия по делам несовершеннолетних. Полгода в детском доме для трудных подростков. Пирсинг по всему телу. Обритая голова и шрамы. Как поле битвы. Душевной и телесной.

Потеря родителей не отвратила её от моря. Скорее наоборот. Эта тёмная глубина влекла, зазывала — на дно, туда, где её ждали родители. Зов был так силён, что однажды ночью, добравшись автостопом до Брайтона, она уплыла в темноту, и когда маслянисто-чёрная, освещённая луной вода перестала отражать огни этого курортного города, она опустилась под воду и попыталась уйти на дно.

Но это оказалось не так-то просто.

Она зависла в тёмной воде Ла-Манша, перестав дышать, и слушала удары сердца, пока они не загремели у неё в ушах. Вместо того чтобы поглотить её жизненные силы, море словно говорило ей: видишь, какое сильное сердце! Оно отчаянно сопротивлялось холодным объятиям, и вдруг она не смогла сдержать свой дыхательный рефлекс и набрала воды в лёгкие. О том, что при этом бывает, она не раз слышала от отца. В лёгких образуется пена, филигранная паутина ткани рушится. Через две минуты — судорога диафрагмы, блокирующая возможность вдоха. Через пять минут — остановка сердца.

Её вытолкнуло наверх — из кошмара, который начался в десять лет и закончился в шестнадцать, — и она очутилась рядом с проплывавшим мимо катером. С тяжёлым переохлаждением она поступила в больницу, где у неё было время собрать остатки мужества и выстроить план жизни. После выписки она час провела перед зеркалом, разглядывая своё тело, и решила, что больше себя такой не увидит. Она вынула весь пирсинг, перестала брить череп, попыталась отжаться десять раз — и рухнула.

Через неделю смогла уже двадцать.

Она бросилась навёрстывать упущенное. В школу её взяли назад лишь с условием, что она будет лечиться в наркологической клинике. Она оказалась способной и организованной. С людьми была приветлива. Читала всё, что попадало под руку, предпочтение оказывая теме моря и экосистем. Без тренировки не проходило и дня. После того, как Ла-Манш отверг её, она бегала, плавала, занималась боксом и скалолазанием — пока от прежней хилой девочки с пустыми глазами не осталось и следа. Когда в девятнадцать — с опозданием на год — она блестяще окончила колледж и поступила в университет изучать биологию и спорт, тело у неё было, как у античного атлета.

Карен Уивер стала другим человеком.

Чтобы понять мир и его устройство, она дополнительно изучала информатику. Её восхищала возможность изображать на компьютере сложные взаимосвязи, и она научилась сама моделировать атмосферные и океанические процессы. Первая её работа воссоздавала картину морских течений и хотя не добавляла ничего нового в эту область знаний, зато была достоверной. Это была дань памяти родителей, которых она любила и которых так рано лишилась. Она основала своё рекламное бюро «Deep Blue Sea», писала статьи для «Science» и «National Geographic», вела колонки в других научно-популярных журналах, и скоро институты стали приглашать её в экспедиции, нуждаясь в человеке, который умел внятно озвучивать их идеи. Она спускалась на «Мире» к «Титанику», «Альбин» доставлял её к гидротермальным шлотам атлантических глубоководных хребтов, на «Полярной звезде» она ходила на зимовку в Антарктиду. Она везде успевала и всё, что делала, делала хорошо, потому что после той ночи в Ла-Манше уже ничего не боялась.

Кроме одиночества. Временами.

Она увидела своё отражение в зеркале бара: мокрая, в махровом халате, немного растерянная.

Она быстро допила свой «Бейли» и ушла спать.

14 мая

Эневек

Гул моторов постепенно усыпил его.

Решившись ехать, Эневек думал, что Ли не захочет его отпустить, но она поддержала его:

— Когда кто-то умирает, надо быть с семьёй. Семья — это главное в жизни. Единственная опора человека. Только оставайтесь на связи.

В самолёте Эневек спросил себя, а есть ли семья у самой Ли?

А у него? У него есть?

Абсурд: один одинокий поёт другому одинокому гимн семье.

Эневек выглянул в окно. Он уже давно не был наедине со своими мыслями — и не был уверен, что ему так уж хочется остаться с ними наедине. «Боинг» Канадских международных авиалиний вначале доставил его из Ванкувера в Торонто, потом с двухчасовым опозданием вылетели в Монреаль.

Там он переночевал в отеле и с утра снова сидел в зале ожидания, отмечая признаки другого мира. У панорамного окна стояла группа мужчин с эмблемами нефтяной фирмы на куртках, и у двоих лица были такие же, как у него: широкоскулые и темнокожие, с монголоидным разрезом глаз. А к самолёту их повели пешком, по старинке.

И вот уже больше двух часов они в воздухе. Незадолго до Гудзонова пролива тучи под ними раздвинулись, и показалась тундра, в пятнах нестаявшего снега, испещрённая озёрами, по которым плавали льдины. Потом полетели над проливом, и Эневек почувствовал, что пересёк последний рубеж. В нём даже взметнулась паника, прогнав всякую дремоту. В каждом процессе есть точка невозврата. Строго говоря, для него этой точкой был Монреаль, но черта Гудзонова пролива была символом. По ту сторону начинался мир, куда он больше никогда не хотел возвращаться.

Эневек летел на свою родину у Полярного круга, в Нунавут.

Через полчаса они пересекли сверкающую ледяную поверхность — Фробишер-Бей на юго-востоке Баффиновой Земли. Машина стала снижаться. Жёлтое здание аэровокзала посреди тёмного, холмистого ландшафта казалось форпостом человека на чужой планете, но это был Иквалуит — столица Нунавута.

Ждать багажа пришлось недолго, Эневек взял свой рюкзак и побрёл по залу, украшенному предметами местного искусства — настенными коврами и фигурками из стеатита. Посреди зала стояла скульптура мужчины в традиционном одеянии, поющего под бубен, вознесённый над головой. Певец излучал энергию и уверенность в себе. Эневек прочитал надпись: «Собираясь вместе, жители Арктики всегда пляшут с бубном и поют горловые песни».

Потом он подошёл к окошку местных авиалиний и зарегистрировался на Кейп-Дорсет. Женщина, принявшая багаж, предупредила, что самолёт вылетит с опозданием на час.

— Ещё успеете какие-то дела сделать в городе, — с улыбкой сказала она.

— Какие дела, я и города толком не знаю.

Она взглянула с удивлением: чтобы человек с такой внешностью не знал своей столицы?..

— В Иквалуите есть что посмотреть. Сходите в музей, ещё успеете.

— О, да. Конечно.

— Или в торговый центр. И загляните в англиканскую Церковь. Она построена в виде иглу, единственная в мире Церковь в виде иглу!

Эневек посмотрел на женщину. Она была местная — низкорослая, чёрные волосы, чёлка. Глаза поблёскивают в щёлочках, когда улыбается.

— А я была уверена, что вы из Иквалуита.

— Нет. — Он чуть не сказал, что он из Кейп-Дорсета. — Я из Ванкувера.

— Ой, я так люблю Ванкувер! — воскликнула она. Эневек оглянулся, боясь, что задерживает очередь, но он был пока единственный пассажир.

— Вы там уже бывали?

— Нет, я ещё нигде не бывала. Но в интернете видела. Красивый город. — Она засмеялась: — Побольше, чем Иквалуит, да?

Он улыбнулся в ответ:

— Да, пожалуй, побольше.

— Ну, и мы не маленькие. В Иквалуите уже шесть тысяч жителей.

К окошку подошла супружеская пара. Значит, он полетит не один.

Он вышел наружу. Иквалуит. Светило солнце, температура была не ниже десяти градусов. Он снял пуховик, обвязал вокруг пояса и потопал по пыльной дороге к центру. Уличное движение было на удивление оживлённым. Раньше здесь не было столько машин. По обе стороны улицы стояли типовые деревянные дома, из-за вечной мерзлоты построенные на сваях. Если поставить дом на землю, она растает от его тепла — и фундамент «поплывёт».

Дома были рассыпаны пригоршнями, без особого порядка. Среди традиционных бараков поднимались колоссы, которые могли встретиться в любом западном городе, если не считать те же сваи и высокое крыльцо. Школа была похожа на приземлившийся НЛО.

Эневек старался не подпускать к себе сильные впечатления, но с момента спасения из тонущего гидроплана он утратил способность глушить себя равнодушием.

Архитектурная мешанина создавала беззаботное, почти радостное впечатление, которому он недоверчиво противился. Это был уже не тот депрессивный Иквалуит семидесятых годов. Встречные приветливо здоровались с ним на инуктитуте — языке эскимосов, называвших себя «инуит». Он сдержанно отвечал. Заглянул в торговый центр, где увидел более крупную копию плясуна с бубном.

Плясун с бубном. Когда он был маленький, тоже часто отплясывал с бубном. Давно, когда всё в мире ещё стояло на своём месте.

Что за чушь! Когда в нём хоть что-нибудь стояло на своём месте?

Он вернулся к аэровокзалу. Кроме него и супружеской пары, пассажиров на рейс не было. Их отвели на лётное поле к двухмоторному пропеллерному самолётику типа «Piper» на шесть мест. Перегородки между кабиной пилота и салоном не было.

Они летели над оледенелыми горами на запад. По левую руку солнце сверкало на поверхности Гудзонова пролива, справа — на поверхности озера, название которого Эневек вспомнил спонтанно: Амаджуак-Лейк.

Многое вернулось, нахлынуло на него. Воспоминания увлекали его в прошлое, но он не хотел туда.

Потом они летели над морем, потом снова замаячила гористая суша. Показалась бухта Телик-Инлет с семью её островами. По одному из них тянулась посадочная полоса Кейп-Дорсета.

Сердце Эневека рвалось из груди. Он дома. Где никогда больше не собирался быть.

Кейп-Дорсет: северный Нью-Йорк, как полушутя-полугордясь называли этот посёлок тысяча двести его жителей, один из признанных центров искусства «инуит».

Это теперь.

А тогда было иначе.

Кейп-Дорсет: Кингаит на местном наречии, «Высокие горы». Там был крошечный островок — Малликджуак, природный заповедник, с лисьими капканами девятнадцатого века, легендарными захоронениями и романтическим озером, на котором они часто разбивали лагерь. Он увидел в своих воспоминаниях отца и мать и снова вспомнил о том, что вытеснило его из страны, которая тогда ещё звалась не Нунавут, а Северо-Западные Территории.

Он забрал свой рюкзак и выбрался из самолёта.

На супружескую пару обрушился с приветствиями встречавший их друг. Так уж принято у народа инуит: в его языке множество слов для приветствия и ни одного — для прощания. Вот и Эневеку 19 лет назад никто не сказал прощального слова, в том числе и тот мужчина, что растерянно стоял теперь на лётном поле. Эневек с трудом его узнал — Иджитциак Экезак сильно постарел и носил седые усы, которых раньше не было. Он побежал навстречу Эневеку и обнял его вместе с рюкзаком. Из него извергся поток слов на инуктитуте, но потом он опомнился и перешёл на английский:

— Леон. Мальчик мой. Какой видный молодой доктор!

Эневек нехотя похлопал Экезака по спине:

— Дядя Иджи. Как дела?

— Какие дела, сам видишь, что творится. Как ты долетел? Такие расстояния!..

— Да, несколько пересадок.

— Торонто? Монреаль? — Экезак выпустил его из объятий, но не из улыбки. Эневек увидел у него во рту типичные для инуит провалы выпавших зубов. — Где ты только не бывал. Я рад за тебя. Ты должен мне многое рассказать. Жить, конечно, будешь у меня, мальчик, всё уже приготовлено.

— Эм-м, дядя Иджи…

— Иджи, просто Иджи, оставь уже этого дядю. Ты слишком взрослый, чтобы звать меня дядей.

— Я забронировал комнату в отеле.

Экезак даже отступил на шаг:

— И в каком?

— В «Полярном домике».

Старик огорчился. Потом снова просиял:

— Мы снимем бронь. У меня администратор знакомый. Здесь все друг друга знают. Никаких проблем.

— Я не хочу тебя стеснять, — сказал Леон.

Я здесь для того, чтобы закопать моего отца в мерзлоту, подумал он. И потом как можно скорее слинять.

— Ты меня нисколько не стеснишь, — сказал Экезак. — Ты мой племянник. На сколько ты забронировал?

— На две ночи. Я думаю, этого достаточно, а?

Экезак наморщил лоб и оглядел его с головы до ног.

Потом взял его под руку и повёл в зал.

— Это мы ещё обсудим. Есть хочешь?

— Хочу.

— Прекрасно. Мэри-Энн готовит тушёную оленину, и ещё есть тюлений суп с рисом. Объеденье. Когда ты в последний раз ел тюлений суп, а?

Эневек послушно шел за ним. Перед аэровокзалом было припарковано несколько машин. Экезак подвёл его к пикапу.

— Брось рюкзак назад. Ты знаешь Мэри-Энн? Откуда тебе знать. Ты уже уехал, когда я привёз её из Саллуита. Не мог больше один. Она моложе меня. Но я считаю, это нормально. А ты женат? Боже мой, как много нам нужно рассказать друг другу, тебя не было целую вечность.

Эневек сел на пассажирское сиденье и молчал. Экезак, видимо, решил уболтать его насмерть. Он пытался вспомнить, был ли старик так же говорлив и раньше.

Потом он подумал, что дядя болтает оттого, что нервничает не меньше его самого.

Они запрыгали по ухабам главной улицы. Кейп-Дорсет был разделён холмами на несколько районов. Они тогда жили в Куугалааке — его, Эневека, семья. Экезак, брат его матери, жил в Кингаите.

Эневек не стал спрашивать, где он живёт теперь. Само выяснится.

Они кружили по всему посёлку. Дядя рассказывал ему чуть ли не про каждый дом, мимо которого они проезжали. Потом Эневек понял, что ему устраивают познавательную экскурсию.

— Дядя Иджи, я всё это знаю.

— Ничего ты не знаешь. Ты уехал 19 лет назад. Тут всё новое. Вон там супермаркет — он тебе знаком?

— Нет.

— Вот видишь. И скоро построят ещё один. А раньше куда мы все ходили за покупками, помнишь? А вон новая школа — при тебе её не было. Посмотри направо! Это концертный зал «Тикталиктак». Известно ли тебе, кто приезжал сюда послушать наше горловое пение и посмотреть на пляски с бубном? Билл Клинтон, Жак Ширак и Гельмут Коль — ну, он, я тебе скажу, просто великан, этот Коль, мы против него были карлики, да, когда же это было, дай вспомнить…

И так далее. Они проехали англиканскую церковь с кладбищем, на котором предстояло хоронить его отца. Эневек увидел женщину, которая во дворе своего дома работала над скульптурой большой птицы. Птица напомнила ему искусство ноотка. Эневек предался судьбе и неожиданно для себя попросил:

— Поехали в порт, Иджи.

Они свернули вниз по улице в сторону воды. Кое-где виднелись пятна тундровой травы, а кое-где — пятна снега. Порт Кейп-Дорсет состоял из пирса с кранами для разгрузки, к этому пирсу два раза в год причаливало судно с товарными запасами.

Эневек вышел посмотреть на полярно-голубую воду. Иджи Экезак следовал за ним на отдалении.

Пирс был последним, что видел Эневек, покидая Кейп-Дорсет. Ему было тогда двенадцать лет. Корабль взял на борт его и его новую семью, которая покидала страну, полная надежд и радостных предчувствий.

Через пять минут Эневек вернулся к пикапу и молча сел в кабину.

— Да, наш старый порт, — тихо сказал дядя. — Ты тогда уехал, Леон. Это разбило нам сердце…

Эневек метнул в его сторону резкий взгляд:

— Кому это я разбил сердце? Моему отцу? Вам? Каким-нибудь соседям?

Экезак завёл мотор:

— Поехали. Нас ждут.

Экезак жил в небольшом ухоженном домике. Позади него поднимались холмы, завершаясь Высокой горой, Кингаитом со снежными прожилками. В детстве она казалась Эневеку высотой до неба.

— Мэри-Энн, — крикнул Экезак, открывая дверь. — Мальчик приехал!

Навстречу выбежал щенок и вышла полная женщина с приветливым лицом. Она обняла Эневека и поздоровалась на инуктитуте.

— Мэри-Энн не говорит по-английски, — извиняясь, сказал Экезак. — Надеюсь, ты ещё понимаешь свой язык.

— Мой язык — английский, — отрезал Эневек.

— Да, конечно…

— Но я понимаю, что она говорит.

Мэри-Энн спросила, голоден ли он.

Эневек ответил «да» на её языке. Она обнажила щербатую челюсть, взяла щенка, который обнюхивал ботинки Эневека, и пригласила гостя в дом. В прихожей стояло несколько пар обуви. Эневек машинально снял ботинки и поставил их в общий ряд.

— Хорошего воспитания не утратил, — засмеялся дядя. — Не стал кваллюнаак.

Кваллюнаак — собирательное слово для обозначения всех, кто не инуит. Эневек шагнул вслед за Мэри-Энн на кухню. Увидел там современную электроплиту, приборы, которые есть в любой кухне Ванкувера, — ничто здесь не напоминало о плачевном состоянии его тогдашнего дома. У окна стоял круглый обеденный стол, рядом была дверь на балкон. Экезак подтолкнул его с кухни в уютно обставленную гостиную с мягкой мебелью, телевизором, видеомагнитофоном и радиоприёмником. Показал ему ванную комнату с туалетом, спальню и ещё одну комнату, где на ночном столике стоял букет свежих цветов — маки, колокольчики, пурпурники.

— Мэри-Энн сама их нарвала, — сказал Экезак. Это прозвучало как приглашение располагаться.

— Спасибо, я… — Эневек отрицательно покачал головой. — Всё-таки лучше я переночую в отеле.

Он ожидал, что дядя обидится, но Экезак лишь задумчиво посмотрел на него:

— Выпьешь чего-нибудь?

— Я не пью.

— Я тоже. Мы пьём сок. Хочешь?

— С удовольствием.

Экезак налил в два стакана концентрат, развёл водой, и они вышли на балкон, где дядя закурил. Мэри-Энн ещё не управилась со своей олениной и просила подождать минут пятнадцать.

— В доме мне курить нельзя, — сказал Экезак. — Зато женат. Всю жизнь курил в доме. Но так даже лучше. Курить вредно. Вот бы бросить. — Он засмеялся и с видимым удовольствием затянулся. — А ты ведь не куришь — я угадал?

— Не курю.

— И не пьёшь. Хорошо, хорошо.

Они молча любовались панорамой горных склонов. Лучисто-белые чайки планировали по небу, время от времени камнем бросаясь вниз.

— Как он умер? — спросил Эневек.

— Просто упал и всё, — сказал Экезак. — Мы были в тундре. Он увидел зайца, кинулся за ним и умер.

— Он допился, да?

Его самого ужаснуло ожесточение, с каким он задал этот вопрос. Экезак смотрел мимо него на горы и окутывал себя клубами дыма.

— У него случился инфаркт, так сказал врач из Иквалуита. Он слишком мало двигался и слишком много курил. А пить он уже лет десять не пил, ни глотка.

Тушёная оленина-карибу оказалась очень вкусной. Как в детстве. Тюлений суп, наоборот, Эневек никогда не любил, но теперь уплетал за обе щеки. Мэри-Энн сидела рядом, довольная его аппетитом. Эневек пытался воскресить свой инуктитут, но с плачевным результатом. Понимал он почти всё, но говорить не получалось. И они беседовали в основном по-английски — о событиях последних недель, о нападениях китов, о катастрофе в Европе и о том, что ещё не дошло до Нунавута. Экезак переводил. Несколько раз он пытался завести разговор об умершем отце, но Эневек не поддержал его. Погребение должно было состояться вечером. В это время года мёртвых хоронили быстро, а зимой, когда землю невозможно продолбить, их часто держали в сарае неподалёку от кладбища. В естественном холоде Арктики мёртвые сохранялись на удивление долго.

После обеда Эневек отправился в «Полярный домик». Экезак больше не настаивал на том, чтобы племянник остался под его кровом. Цветы из маленькой комнаты он перенёс на обеденный стол.

— Может, ещё передумаешь.

Оставшиеся до похорон два часа Эневек пролежал на кровати в отеле. Он не знал, что ему делать. Строго говоря, нашлось бы что. Дядя с радостью протащил бы его через весь Кейп-Дорсет и представил всем родным и знакомым. В посёлке все так или иначе были между собой сваты и кумовья. Такой обход был бы равносилен посещению вернисажа. Каждый второй житель посёлка считался художником, многие выставляли свои работы в галереях по всему миру. Но Эневек знал, что в этом обходе было бы что-то от возвращения блудного сына, а он хотел сохранить дистанцию. Подпустить к себе этот мир — только раны бередить.

Когда он вышел из «Полярного домика», солнце склонилось ниже, но всё ещё было ярким и радостным. Они договорились, что дядя возьмёт его в свой пикап.

Он побрёл по улице к центру. Перед одним домом сидел на стульчике старик и обрабатывал статуэтку аквалангиста, немного дальше женщина шлифовала мраморного сокола. Оба с ним поздоровались, и Эневек им ответил. Он чувствовал, что его провожают взглядом. Должно быть, весть о его прибытии облетела посёлок. Каждый знал, что приехал сын умершего Мануми Эневека, и, наверное, все уже истрепали себе языки, обсуждая, почему он поселился в отеле, а не в доме родного дяди.

Экезак ждал его у дверей. Они доехали до англиканской церкви, где уже собралась изрядная толпа. Эневек удивился: неужто у отца было столько друзей?

— Это люди, которые его знали. Друзья — не друзья, не играет роли. Когда человек умирает, он уходит от всех, и все идут с ним последний отрезок пути.

Похороны были короткие и несентиментальные. Эневек ещё до погребения успел многим пожать руки. Священник почитал из Библии и произнёс молитву, после чего гроб опустили в неглубокую яму и прикрыли синим полиэтиленом. Мужчины завалили гроб камнями. Крест в мерзлоте стоял косо — как и другие кресты на этом кладбище. Экезак сунул в руки племяннику деревянную шкатулку: в ней были искусственные цветы, пачка сигарет и зуб медведя в металлической оправе. Эневек послушно положил шкатулку под крест.

Взглянуть на отца перед погребением он отказался. Для Эневека отец умер уже так давно, что погребение казалось ему излишней процедурой.

Он даже не старался что-нибудь почувствовать. Только хотел, чтобы всё поскорее закончилось. И — домой.

Где это — дом?

И вдруг, когда все траурные гости запели молитву, его охватило чувство потерянности и паники. Он задрожал — но не от холода. Он думал о Ванкувере и Тофино, но дом его был не там.

— Леон! — Экезак подхватил его под руку. — Всё в порядке, мальчик?

— Да, а что? — пролепетал он.

— Ты же на ногах не стоишь, — с состраданием сказал Экезак.

Многие смотрели в их сторону.

— Спасибо, Иджи. Ничего.

Он посмотрел на людей, представил себе, что у них в мыслях и как далеки они от правды. Они думают, что у родного гроба можно упасть. Даже если ты эскимос и не отступишь ни перед чем.

Кроме, разве, алкоголя и наркотиков.

Эневек чувствовал, что ему становится дурно.

Он повернулся и быстрым шагом ушёл прочь. Дядя не стал его удерживать. У церкви он чуть не побежал. Но не знал, куда бежать. Ни одна сторона света не была предназначена для него.

Поужинал он в «Полярном домике». Мэри-Энн что-то приготовила, но Эневек объяснил дяде, что хочет побыть один. Тот кивнул и отвёз его в отель. По печальному лицу старика было видно, что он не поверил.

Несколько часов Эневек пролежал на кровати, глядя в телевизор. Он не знал, как выдержит в Кейп-Дорсете ещё один день. Он забронировал отель на два дня, полагая, что понадобятся ещё какие-то формальности, но Экезак уже всё устроил. В принципе, он мог улететь хоть сейчас.

Полёт в Иквалуит оформить просто. Если повезёт, то и на Монреаль будет место. Лишь бы скорее очутиться там — подальше от этого жуткого края света по имени Кейп-Дорсет.

Он незаметно погрузился в сон.

Эневек спал, а дух его продолжал бегство из Нунавута. Он видел себя в самолёте, который кружил над Ванкувером в ожидании разрешения на посадку. И вдруг пилот поворачивается к Эневеку и говорит:

— Нам не дают посадку. Вам нельзя ни в Ванкувер, ни в Тофино.

— Почему? — удивился Эневек.

— Наземный контроль говорит, что вы здесь не дома.

— Но я постоянно проживаю в Ванкувере. А в Тофино живу на яхте.

— Мы наводили справки. Там о вас никто не знает. Наземный контроль велит отвезти вас домой. Так где же ваш дом?

— Прямо под нами.

Машина начинает снижение, делает круг за кругом, огни города приближаются, но это не Ванкувер. Повсюду лежит снег, по чёрной воде плавают льдины.

Они садятся в Кейп-Дорсете.

Внезапно он оказывается в родительском доме, оба ещё живы и празднуют его день рождения. Пришли соседские дети, все пляшут, а отец предлагает побежать наперегонки по снегу. Он протягивает Эневеку огромный пакет и говорит, что это его единственный подарок, но драгоценный.

Там всё, что тебе понадобится для жизни, — говорит он. — Но бежать тебе придётся с ним.

Эневек едва удерживает тяжёлый пакет. Они выходят наружу, где в темноте светится снег, и чей-то голос нашёптывает ему, что у него нет выбора, он должен победить в этой гонке, иначе остальные убьют его, они так договорились. Превратятся в волков и растерзают его, если он не успеет добежать до воды и не укроется под ней.

Эневек начинает плакать. Он не может представить, почему с ним так должны обойтись. Он проклинает свой день рождения, потому что не хочет быть растерзанным. Пальцы его вцепляются в пакет, и он бежит. Снег глубокий, он увязает в нём по пояс и едва продвигается вперёд. Оглядывается, но больше никого не видит. Он один. Только дом его родителей стоит поодаль — с тёмными окнами, с закрытой дверью. Холодная луна сияет над ним, а вокруг мёртвая тишина.

Эневек раздумывает, не вернуться ли домой, но там явно никого нет. Он вспоминает предупреждение о голодных волках, которые только и ждут, чтобы разорвать его живое тело. Может, они затаились в доме?

Страх берёт верх. Он поворачивается и бежит вниз, к воде. Пакет стал совсем маленьким, он без усилий держит его в руке и теперь гораздо быстрее продвигается вперёд.

Небо полно звёзд. Кто-то зовёт его по имени. Зов слабо пробивается сквозь сугроб, и Эневек, разрываясь между ужасом и любопытством, робким шагом приближается к сугробу, но видит, что это два мёртвых тела, припорошённых снегом. Его родители.

Он смотрит на свой пакет, который стал совсем крохотным, и начинает его разворачивать, но внутри ничего нет.

Эневек медленно поворачивает голову и видит маленький покосившийся домик — скорее сарай из жести. Дверь болтается на петлях.

Его дом.

Нет, думает он. Нет! И плачет. Не может быть, чтобы это была его жизнь. Не так он себе её представлял!

Горе охватывает его. Рыдания разрывают грудь, заполняют весь мир, в котором он теперь совсем один.

Его комната в «Полярном домике».

Эневек сел в постели. Он дрожал всем телом. Будильник показывал 2:30. Он немного успокоился, открыл холодильник, достал пепси-колу и выпил её жадными глотками, стоя у окна.

Было безоблачно, но вместо безмерного звёздного неба над посёлком стояла белая ночь, и в её свете проступала тундра.

Эневек вдруг понял, как хороши краски тундры.

Он оделся, натянул шапку и вышел в светлую ночь. Он гулял, пока не утомился, а вернувшись, сбросил одежду прямо на пол, завалился в постель и заснул мёртвым сном.

Наутро он позвонил Экезаку:

— Хочешь со мной позавтракать?

Вопрос застал дядю врасплох.

— Мы с Мэри-Энн как раз завтракаем…

— Ну ладно.

— Нет, постой… Мы только начали. Почему бы тебе не зайти и не съесть с нами хорошую порцию яичницы с ветчиной?

— Хорошо. Сейчас буду.

Порция, которую перед ним поставила Мэри-Энн, оказалась более чем хорошей, но Эневек неустрашимо набросился на неё. Мэри-Энн сияла.

Так непривычно было — схватиться за руку помощи, протянутую ему Экезаком и его женой. Они втаскивали его назад, в семью.

Мэри-Энн убрала со стола и ушла за покупками. Экезак включил приёмник, минуту послушал и сказал:

— Это хорошо.

— Что хорошо?

— Хорошая погода на ближайшие дни. Их прогнозы надо делить на два, но даже если верна только половина, можно ехать в тундру.

— Вы собираетесь в тундру?

— Да, завтра хотели. А сегодня, если ты не против, мы могли бы что-нибудь предпринять вместе. Какие у тебя планы? Или ты хочешь улететь в Канаду прямо сейчас?

Старый лис обо всём догадался.

Эневек тщательно размешивал молоко в своём кофе.

— Честно говоря, вчера вечером я так и собирался поступить.

— А теперь?

Эневек пожал плечами:

— Не знаю толком. В Кейп-Дорсете мне просто не по себе, Иджи. Не сердись. Не то место, о котором вспоминаешь с радостью при таком…

— При таком отце, — довершил фразу дядя. Он погладил свои усы и кивнул: — Я удивляюсь, что ты вообще приехал. Ты 19 лет не давал о себе знать. И я теперь последний, кто у тебя остался из родни. Я позвонил, потому что считал важным сообщить тебе, но не надеялся, что мы тебя увидим.

— Сам не знаю, почему я приехал. Не то чтобы меня что-то тянуло сюда. Скорее, Ванкувер хотел от меня избавиться.

— Глупости.

— Но дело уж точно не в отце! Ты знаешь, что я слезинки по нём не пролью. — Это прозвучало излишне резко, но он не мог справиться с собой.

— Ты слишком строг.

— Он неправильно жил, Иджи!

Экезак посмотрел на него долгим взглядом.

— Да, Леон, твой отец жил неправильно. Но правильной жизни тогда и не было. Об этом ты забыл упомянуть.

Эневек молчал.

Его дядя неожиданно улыбнулся:

— А знаешь что? Хочу тебе предложить. Мы с Мэри-Энн собирались уехать уже сегодня вечером. На этот раз мы собрались в Понд-Инлет. Поедем с нами!

Эневек уставился на него:

— Вы же едете на несколько недель. Я не могу на столько. Да и не хочу.

— Ты через пару дней улетишь прямо оттуда.

— Слишком хлопотно, Иджи, я…

— Как ты мне надоел со своим «хлопотно». Чего тут хлопотного — всё уже готово, сел и поехал. К остальным присоединимся на месте. И для твоей цивилизованной задницы найдём местечко. — Он подмигнул. — Только не думай, что это будет развлекательная поездка. Тебе придётся наравне со всеми идти на медведя.

Предложение застало его врасплох. Опоздать в «Шато» на один день он мог. Но не на три и не на четыре. Что он скажет Ли?

С другой стороны, Ли сама дала ему понять, что он может оставаться, сколько понадобится.

Понд-Инлет. Три дня.

Не так уж и много.

— Тебе-то это зачем? — спросил он. Экезак засмеялся:

— Как это зачем? Хочу вернуть тебя домой.

В тундру…

В двух этих словах выражается вся жизненная философия эскимоса. Уехать в тундру — означает покинуть посёлок и провести летние дни в лагере, на берегу или у края льдов, чтобы добыть нарвала, тюленя или моржа и порыбачить. Добыча кита для собственных нужд инуит разрешалась. Брали с собой в тундру самое необходимое для выживания по ту сторону цивилизации — из одежды, снаряжения и орудий охоты, — грузили на сани или в лодки. Тундра — гигантская территория, по которой человек кочевал тысячелетиями, пока навязанное развитие не принудило его к осёдлой жизни.

В тундре нет понятия времени, и прочно установленный распорядок там не действует. Расстояния измеряются не километрами и не милями, а днями. Туда — два дня пути, туда — полдня, а то и весь день. Какой смысл говорить о пятидесяти километрах, если на пути могут возникнуть непредвиденные препятствия — ледяные торосы или провалы? Природа непредсказуема. В тундре живут исключительно настоящим временем, потому что следующий момент невозможно предвидеть. У тундры свой ритм, и ему подчиняешься. За тысячелетия кочевья эскимосы поняли, что в этом подчинении тундре и заключается господство над ней. До середины двадцатого века они кочевали по ней беспрепятственно, и такой образ жизни по-прежнему больше соответствует их природе, чем осёдлое пребывание на одном месте.

За последнее время многое изменилось, Эневек видел это. Мир ожидал от инуит регулярной деятельности, чтобы закрепить за ними место в индустриальном обществе, — и это, наконец, встретило понимание его народа. С другой стороны — в отличие от тех времён, когда Эневек был ещё ребёнком, — и мир начал принимать инуит. Он начал возвращать им то, чего лишил их, — прежде всего, перспективу. Западный стандарт находил в этой перспективе такое же место, как и древние традиции.

Эневек покинул свою страну, когда это была уже не страна, а регион без самоидентичности. Он сбежал отсюда с образом глубоко униженного, лишённого всяких сил народа, которому так долго отказывали в уважении, что он и сам перестал себя уважать. Единственный, кто мог тогда изменить этот образ, был его отец. Но именно он его и создал — разрушенный, вечно пьяный, хнычущий холерик, неспособный даже защитить свою семью. Уплывая на грузовом судне, Эневек-подросток выкрикнул в туман фразу, которую никто не слышал, но которая до сих пор гремит у него в ушах:

— Чтоб вы сдохли все — позориться за вас!

Он тогда задумался на секунду, почему же он сам не последует собственному пожеланию и не прыгнет за борт.

Вместо этого он стал западным канадцем. Его приёмные родители привезли его в Ванкувер, помогли выучиться, но так и не привязались к нему по-настоящему. Когда Леону было 24 года, они переехали на Аляску, в Анкоридж. Раз в году присылали ему открытку, на которую он отвечал несколькими формальными строчками. Он никогда не навещал их, а они и не ждали.

Они не были его семьёй.

Предложение дяди поехать в тундру пробудило в Эневеке новые воспоминания. Долгие вечера у костра с рассказами, когда весь мир казался одушевлённым. Снежная королева и Медвежий бог были чем-то естественным и реальным. Он слушал рассказы взрослых, которые родились ещё в иглу, и представлял, как он вырастет и будет мчаться по льдам, охотиться и жить в согласии с собой и с мифами Арктики. Спать, когда устанет. Работать и охотиться, когда позволит погода и будет нужда. Есть, когда потребует желудок, а не какой-нибудь обеденный перерыв. Иногда бывает, что выйдешь из иглу на минутку — и внезапно начнётся погоня за зверем, охота на сутки. А бывает, снарядишься — а охоты не получится. Для кваллюнаак — не-инуит — эта якобы неорганизованность кажется подозрительной. Кваллюнаак просто не понимают, как можно существовать без определённого распорядка. Кваллюнаак строят себе мир вне мира. Они исключают природные процессы, заменяя их искусственными, и всё, что не подходит к их концепции, игнорируется или искореняется.

Эневек подумал о «Шато» и о задачах, которые пытались там решить. Он подумал о Джеке Вандербильте. Как упорно замдиректора ЦРУ держался представления о том, что трагические события последнего месяца запланированы и проведены человеком. Если хочешь понять инуит, ты должен избавиться от психоза контроля, свойственного цивилизованному обществу.

Но всё же ты имеешь дело с людьми. Неизвестная же сила не обладает никакими человеческими чертами. Эневек в последнее время окончательно утвердился во мнении, что Йохансон прав. Эта война угрожает заведённому человеком миропорядку. Такие люди, как Вандербильт, лишатся своего мира уже потому, что они не в состоянии принимать иные менталитеты. Возможно, он даже осознавал свой изъян, но не мог переступить через себя.

Дельфина-то не поймёшь. Где уж понять тех, кого Йохансон назвал Ирр?

Внезапно Эневеку стало ясно, что задачу не решить, пока не соберётся подходящая команда.

Кого-то пока недоставало. И он знал, кого.

Пока Экезак готовился к отъезду, Эневек в «Полярном домике» связывался с «Шато». Ли в отеле не оказалось, она была на борту крейсера у берегов Сиэтла. Ему пришлось ждать четверть часа, пока с ней, наконец, соединили.

Он спросил, обойдутся ли без него ещё дня три-четыре, пока он позаботится о своих родных. Ему было совестно врать, но он понимал, что спасение мира не зависит от его немедленного прибытия. В остальном он всегда в распоряжении штаба: голова его работает и на крайнем севере.

Ли сказала, что они гоняют китов сонаром.

— Я знаю, что вам неприятно об этом слышать.

— И что, действует? — спросил он.

— Не действует. Мы уже готовы прекратить эксперименты. Но надо испробовать всё.

— Хотите увеличить шансы? Тогда расширьте команду.

— На кого?

— На трёх человек. — Он поколебался, но решил идти в наступление: — Нам нужно больше сотрудников, занятых исследованием поведения и интеллекта. Мне нужен ассистент, которому я доверяю. Я хочу, чтобы пригласили Алису Делавэр, она аспирантка.

— Принято, — на удивление быстро согласилась Ли. — Кто второй?

— Если вы заглянете в архивы программы МК, то найдёте там Джека О’Бэннона. Он умеет обращаться с морскими млекопитающими.

— Поняла, — сказала Ли. — Это нам придётся обсудить. У нас есть и свои эксперты в этой области. Почему вы хотите именно его?

— Просто хочу и всё.

— А кто третья персона?

— Она важнее всех. Ведь нам приходится иметь дело с «чужими». Нам понадобится человек, который много думал над тем, как войти в контакт с существами, которые не являются людьми. Свяжитесь с доктором Самантой Кроув. Она возглавляет проект SETI в Аресибо.

Ли тихонько засмеялась:

— Вы умный парень, Леон. Мы и так собирались привлечь кого-то из SETI. — Кто-то на заднем плане окликнул Ли по имени. — Я прощаюсь, Леон. Возвращайтесь. А меня тут уже труба зовёт.

Самолёт летел не прямо на север, а немного к востоку, в Понд-Инлет: в тундру. Эневек не мог наглядеться на причудливую красоту Арктики.

Ему казалось, что он очнулся от многолетнего сна.

Они пересекли Северный полярный круг. Географически Арктика начиналась отсюда. Под ними простирался лунный пейзаж Бассейна Фокс с ледоходами вперебивку с пространствами свободной воды. Потом внизу снова была твёрдая земля с хребтами гор. На дне ущелий сверкал снег. В замёрзшие озёра впадали ручьи талой воды.

На белой равнине пролива Затмения поднимались айсберги, вмёрзшие в лёд. Там бежали два крошечных белых медведя, будто их спугнула тень самолёта. Дальше вздымались крутые склоны и ледники острова Байлот.

Они снизились и сели в Понд-Инлете. Солнце здесь в это время года не заходит, лишь в два часа ночи на несколько минут касается горизонта. Эневек утратил всякое чувство времени. Он смотрел на места своего детства, и тяжесть отпускала его грудь.

Экезак оказался прав. Дядя добился того, что Эневек ещё сутки тому назад считал невозможным.

Он привёл его домой.

Понд-Инлет был по величине и числу жителей примерно как Кейп-Дорсет, и всё-таки совсем другой. Этот регион был заселён свыше 4000 лет. Здесь инуиты больше ценят традиционность, здесь никто не отважился бы на архитектурные эксперименты, как объяснил ему дядя, осторожно добавив, что здесь, ближе к северу, известную роль играет шаманизм, хотя, естественно, все эскимосы — поголовно верующие христиане!

Заночевали в отеле. Рано утром Экезак разбудил его, и они спустились к берегу.

— Весна не задержалась, — удовлетворённо сказал он. — В отеле говорят, до границы торосов полдня. Может, один, смотря как.

— Смотря что?

Экезак пожал плечами:

— Все может быть. Звери попадутся, киты, тюлени. Ледоход в этом году начался раньше обычного.

Ничего удивительного, подумал Эневек, если учесть, что творится на дне.

В группе было 12 человек. С некоторыми Эневек познакомился ещё в самолёте, с другими в Понд-Инлете. Приготовили квамутик — традиционные сани, в которые раньше запрягали ездовых собак, а теперь снегоходы. Сами квамутик не изменились: четыре метра длиной, с двумя деревянными полозьями и множеством поперечин, закреплённых без единого гвоздя или шурупа. Сани держались на ремнях и верёвках, что упрощало их починку. На трёх санях были установлены деревянные кабинки без верха — для защиты от ветра. Четвёртые сани служили для поклажи.

— Ты недостаточно тепло одет, — сказал Экезак, взглянув на пуховик Эневека.

— Ну да! На термометре шесть градусов выше нуля.

— Ты забываешь, как продувает во время езды. Ты надел двое носков? Мы тут не в Ванкувере.

Он и впрямь многое забыл. Ему даже стыдно стало. Конечно, ноги мёрзли в первую очередь. Он натянул вторую пару носков и ещё один свитер, превратившись в ходячую бочку. Все участники поездки в своей защитной одежде и очках от снега походили на космонавтов.

Экезак с двумя старшими в последний раз просмотрел всё снаряжение:

— Спальные мешки, оленьи шкуры…

Глаза его блестели. Тонкие усы, казалось, топорщились от удовольствия. Иджитциак Экезак был совсем не то, что отец Эневека. Инуиты и их образ жизни вдруг снова обрели значение в обществе.

С началом путешествия по льдам они будут подчиняться только правилам природы. Чтобы выжить здесь, требовалась известная пантеистическая установка. Нельзя важничать. Да здесь и не заважничаешь: ты лишь часть одушевлённого мира, который во льдах проявляется через зверей, растения и иногда через человека.

И через Ирр, подумал Эневек. Кто бы они ни были, как бы ни выглядели, где бы ни жили.

Снегоходы, запряжённые в сани, тронулись, и они заскользили по замёрзшему и заснеженному морю. Кое-где виднелись обширные лужи. Процесс таяния уже начался, но пока ограничивался верхними слоями льда.

Они ехали на северо-восток, справа от них вырастал из глади льда берег Баффиновой Земли, а слева поднимались скалы острова Байлот. С вершин гор к берегу сползал могучий язык ледника. Ехали по замёрзшей коре моря. Где-то глубоко под ними плавали рыбы. То и дело полозья саней подпрыгивали на неровностях.

Через некоторое время передние сани изменили направление, и обоз последовал за ними. Эневек не сразу понял, что они объезжают широкую трещину во льду, через которую сани не могли бы перебраться. За голубоватым краем разлома виднелась чёрная бездонная вода.

— Довольно длинная трещина, — сказал Экезак.

— Да, потеряем время, — согласно кивнул Эневек.

— Почему потеряем? Ты что, забыл? Здесь не имеет значения, когда ты приедешь. Даже если ты объезжаешь преграду, ты всё равно продолжаешь жить. Время нельзя потерять.

Эневек промолчал.

— Может быть, — добавил дядя, смеясь, — наша самая большая беда прошлого столетия в том и состояла, что кваллюнаак принесли нам понятие времени. Нам пришлось усвоить, что время бывает и напрасно потраченным. Кваллюнаак думают, что ожидание — это потерянное время и тем самым потерянная жизнь. Как раз в дни твоего детства мы в это уверовали. И твой отец тоже, а поскольку он не видел возможности делать что-то полезное, он решил, что его жизнь ничего не стоит.

Эневек посмотрел на него:

— Ты бы не его пожалел, а мою мать.

— Она сама его жалела, — ответил Экезак и стал разговаривать с Мэри-Энн.

Им действительно пришлось объезжать трещину несколько километров. Дядя сунул в рот узкую ленточку сала из жестянки и протянул жестянку Эневеку.

Это была шкурка нарвала. Эневек помнил, что в ней огромное количество витамина С — никакому лимону не сравниться. Он пожевал и почувствовал аромат, который вызвал в нём цепную реакцию воспоминаний. Он услышал голоса людей, с которыми выезжал в тундру двадцать лет назад, почувствовал руку матери, которая гладила его по голове.

— Трещины, торосы… — дядя засмеялся. — Это тебе не хайвэй, мальчик. Скажи честно, ты по всему этому не скучал?

Если Экезак хотел усилить своим вопросом растроганное состояние племянника, то добился обратного эффекта. Эневек отрицательно покачал головой. Может, то было чистое упрямство, но он отрезал:

— Нет.

И в тот же момент устыдился своего ответа. Экезак пожал плечами.

Кто много лет провёл на острове Ванкувер, к тому же исследуя жизнь моря, тот к природе стоял ближе, чем к любому человеческому достижению. Но всё же скользить по лишённой очертаний белизне замёрзшего пролива — с коричневой тундрой по правую руку и ледяными вершинами острова Байлот по левую — это не то, что наблюдать китов в проливе Клэйоквот. Если климат Западной Канады будто специально создан для человека, то Арктика — это кромешный ад. Смертельный для того, кто поддастся иллюзии человеческого превосходства. Они ехали к первоначалу мира. Даже реалисту, который не молится никакому Богу, отдавая предпочтение научному объяснению, здесь становится понятно, отчего так печален белый медведь, кочующий из мифа в миф. Оттого, что в любви к человеческой женщине он потерял чувство реальности. Женщина из сострадания к мужу-охотнику выдала ему место, где скрывается её тайный любовник. А медведь подслушал, как она предала его, и когда охотник отправился его искать, он подкрался к иглу своей возлюбленной, чтобы убить её. Он уже занёс лапу, но потом печаль одолела его. Какой смысл разрушать её жизнь? Ведь предательство уже произошло. И он, одинокий, тяжёлыми шагами побрёл прочь.

Воздух колол холодом кожу Эневека.

С тех пор, гласили легенды, медведь нападает на людей. Здесь его владения. Он здесь сильнейший. Тем не менее, человек его победил — и себя вместе с ним. Промышленная химия — такая, как ДДТ или высокоядовитое РСВ, — разносится течениями и достигает Северного Ледовитого океана. Токсины попадают в ткани китов, моржей и тюленей, которыми питаются медведи и люди. В материнском молоке эскимосских женщин обнаружено количество РСВ, в двадцать раз превышающее допустимую дозу. Дети страдают неврологическими заболеваниями и показывают всё худшие результаты тестирования на интеллект. Дикая природа отравлена, потому что кваллюнаак не могут или не хотят усвоить принцип, по которому функционирует планета Земля: огромный круговоротный насос воды и воздуха рано или поздно разносит всё — повсюду.

И удивительно ли, что те, внизу, решили положить этому конец?

После двух часов поездки они причалили к берегу Баффиновой Земли — размять тела, затёкшие от долгой тряски по ледовым кочкам. Они поднялись к оттаявшим прогалинам тундры — на заболоченной земле светились кое-где цветочки. Время года для охоты было удачное: позднее появятся миллиарды комаров.

По равнине гонялись друг за другом бурундуки, исчезая в норах. Мэри-Энн нашла несколько камешков и принялась ими жонглировать. Эневек вспомнил этот старый как мир спорт эскимосов и тоже попробовал жонглировать, но с плачевным результатом. Все засмеялись. Уж таковы инуиты. Глупый народ: надрывается от смеха, стоит кому-то поскользнуться.

После короткого ланча с сэндвичами и кофе они снова тронулись в путь. От снегоходов разлеталась талая вода, торосы преграждали им путь, вынуждая объезжать. Вскоре они ехали уже под скалами Байлота. Воздух наполнился криками птиц. Чайки гнездились в расщелинах тысячами. Группа замедлила ход и остановилась.

— Прогуляемся, — сказал Экезак.

— Только что прогуливались, — удивился Эневек.

— Три часа прошло, мальчик. Три часа? Ничего себе!

Остров Байлот от самого берега был крутой и обрывистый, и прогулка больше напоминала альпинизм. Экезак заметил белый след соколиного помёта и стал приманивающе свистеть, но соколы так и не показались.

— Такова Арктика. Звери тебе пообещают и не придут. Такая же ненадёжная скотина, как и инуит. Правда, мальчик?

— Я и сам инук, если ты это имеешь в виду.

По мере того, как они продвигались на восток, оставляя остров Байлот позади, лёд становился всё бугристее, и сани нещадно трясло. Холодный ветер подмораживал уже оттаявшую воду. Ледок звенел под полозьями. А потом справа вдруг возникла открытая вода. Вынырнул тюлень, мельком глянул и исчез. Они миновали полынью и ехали ко второй, огромных размеров — пока Эневек не сообразил, что это не полынья, а край льда. Дальше начиналось открытое море.

Через некоторое время они наткнулись на палаточный лагерь. Обоз остановился. Начались сердечные приветствия. Некоторые знали друг друга, остальные обстоятельно знакомились. Люди были из Понд-Инлета и Иглулика. Они убили нарвала, разделали его и останки оставили на месте — дальше к востоку, примерно там, куда направлялась группа Экезака. Хозяева угощали гостей кусочками шкурки, обсуждали охоту. На шапке одного охотника была надпись: «Работают те, кто не может охотиться». Эневек спросил, не заметно ли перемен в поведении китов, не агрессивны ли они и не нападают ли на людей, но охотники всё это отрицали. Вокруг них сгрудился весь лагерь. Все слышали новости, каждый знал о том, что творилось в мире, но Арктика пока оставалась незатронутой.

Вечером они покинули лагерь и двинулись дальше к краю льдов. Вскоре поравнялись с останками разделанного нарвала. Тучи птиц с криками дрались за куски мяса. Обоз отъехал подальше от трупа, оставив его в поле зрения. Метрах в тридцати от края льда разбили лагерь. Отвязали ящики, установили радиомачту, чтобы не терять связь с внешним миром. Четыре палатки были установлены для жилья и одна для кухни — с дощатым полом и утепляющими матами. Три белых дощатых щита образовали временный туалетный домик: внутри ведро с вложенным в него пластиковым мешком.

— Самое время, — просиял Экезак и первым скрылся за щитами.

На снегоходах, освобождённых от саней, устроили гонки, и Эневек тоже в них участвовал, выделывая на льду виражи и чувствуя, как на сердце становится легче.

Мэри-Энн прогнала всех из кухонной палатки, и они в ожидании еды сгрудились у саней. Одна молодая женщина начала рассказывать историю — из тех, что меняются от рассказчика к рассказчику и растягиваются на несколько дней. Инуиты считали, что не обязательно рассказывать всё за один присест, ведь дни на льду были долгими, а истории длинными. Почему бы не разделить их на части?

Мэри-Энн превзошла сама себя. Соблазнительно пахло олениной с рисом и жареной эскимосской картошкой — местным видом клубней. И литры горячего чёрного чая. В палатке было тесно, и Экезак ругал того человека, который дал им палатку напрокат.

Когда люди один за другим ушли спать, Экезак позвал племянника пройтись.

— С удовольствием, Иджи.

Они побрели к краю моря. Эневек пропустил дядю вперёд. Старик лучше знает, где лёд крепкий, а где есть опасность провалиться. У инуитов есть сотни слов для обозначения разных видов льда и снега, но нет родового слова, которое обозначало бы просто лёд или снег. Они шли по упругому льду. Если айсберги состоят из пресной воды, потому что соль из них полностью вымерзает, то в обыкновенных льдинах есть остатки соли. Чем быстрее замерзает лёд, тем выше в нём содержание соли. Из-за неё лёд становится эластичным, и зимой это преимущество, потому что он не такой ломкий, зато весной — недостаток, потому что увеличивается опасность пролома. Провалиться в холодную воду означает смерть, особенно если подо льдом тебя подхватит течение.

Они нашли местечко недалеко от края льда и прислонились к торосу. Перед ними простиралось серебристое озеро. Эневек заметил, как под водой сверкнули сине-стальные спины. Время неторопливо текло, и вдруг — будто природа решила вознаградить их за терпение — из воды показались два завитых рога, словно скрещённые шпаги. Два самца нарвала показались в нескольких метрах от края льда. Их круглые, в серых пятнах головы вынырнули из воды, потом снова медленно погрузились. Самое позднее через пятнадцать минут они покажутся снова — таков ритм их дыхания.

Эневек заворожённо смотрел. У острова Ванкувер нарвалов почти не увидишь. Долгое время они стояли перед угрозой исчезновения: их нещадно истребляли из-за рогов дороже слоновой кости. Теперь их поголовье между Нунавутом и Гренландией выросло до 10 000.

Лёд тихо потрескивал и ухал от колебаний воды. Над останками нарвала продолжали кружить птицы. На скалах и ледниках лежал мягкий свет, отбрасывая тени на замёрзшее море. Низко над горизонтом висело бледное, ледяное солнце.

— Ты спросил меня, не скучал ли я по всему этому, — напомнил Эневек.

Экезак молчал.

— Я ненавидел всё это, Иджи. Я ненавидел и презирал это. Ты хотел ответа. Вот тебе ответ.

Дядя вздохнул:

— Ты презирал своего отца.

— Может быть. Но объясни двенадцатилетнему мальчишке разницу между его отцом и его народом, когда один другого несчастнее. Мой вечно пьяный отец только жаловался и плакался. Он и мать утянул за собой вниз настолько, что она не нашла другого выхода, кроме петли. Назови мне семью, в которой в те времена не случилось бы самоубийства. У всех было одно и то же. Хорошо рассказывать истории про гордый, независимый народ инуит, но я ничего такого за ним не замечал. — Он посмотрел на Экезака. — Если отец и мать за несколько лет превращаются в развалины, лишённых мужества пьяниц, как это можно пережить? Если мать вешается оттого, что сама себя не может больше вынести. А отец только плачет и глушит себя алкоголем. Я говорил ему, что он должен прекратить. Что моих сил хватит на двоих, что я буду работать, лишь бы он оторвался от бутылки, но он только таращился на меня и продолжал скулить!

— Я знаю. — Экезак покачал головой. — Он больше не был сам себе хозяин.

— Он отдал меня на усыновление, — напомнил Эневек. В его словах прозвучала многолетняя горечь. — Я хотел остаться с ним, а он меня сдал.

— Он не мог за тебя отвечать. Он хотел, чтобы тебе было лучше.

— А он подумал о том, каково будет мне? Мать погибла от депрессии, отец утонул в алкоголе, оба выбросили меня из своей жизни. А мне кто-нибудь помог? Нет! Все были страшно заняты тем, что глядели на снег и жаловались на бедствия. А ты тоже хорош. Весёлый дядя Иджи, всегда с какими-нибудь историями на языке, но сделать тоже ничего не смог. Одна болтовня про свободный народ инуит. Благородный народ! Гордый народ!

— Был гордый, — кивнул Экезак.

— Ой ли?

Он ждал, что Экезак обидится, вспылит, но дядя лишь погладил свои усы.

— До твоего рождения, — сказал он. — Люди моего поколения родились ещё в иглу, и само собой разумелось, что каждый может его себе построить. Когда мы разводили костер, мы использовали кремень, а не спички. Оленя не пристреливали, а убивали стрелой из лука. В сани запрягали не снегоход, а собак. Всё это звучит как далёкое прошлое?

Полвека прошло. Оглянись, мальчик, как мы живём теперь? Есть и много хорошего, мало какой народ знает о мире так много, как мы. В каждом втором доме компьютер с подключением к интернету — и в моём тоже. Мы получили собственное государство. — Он захихикал: — Недавно на сайте nunavut.com была загадка, на первый взгляд даже весёлая. Помнишь старую канадскую двухдолларовую купюру? На одной стороне там королева Елизавета II, а на другой — группа эскимосов. Один стоит перед каяком, держит в руках гарпун. Идиллическая картинка. Вопрос был такой: что изображает эта сцена на самом деле? Знаешь?

— Боюсь, что нет.

— Это картина изгнания, мальчик. Правительство в Оттаве придумало для этого более утончённое слово: переселение. Мотив холодной войны. Оттава боялась, что США или Советскому Союзу придёт в голову завладеть необжитой канадской Арктикой, и они переселили туда кочевых эскимосов, сорвали с их коренных мест в южной полярной зоне и переселили ближе к полюсу. Наплели им, что там лучше охота, но всё оказалось наоборот. Каждый эскимос должен был носить жестяной регистрационный номер, вроде собачьего жетона. Ты знал про это?

— Не припоминаю.

— Многие из твоего поколения и нынешние дети понятия не имеют о жизни своих родителей. И что всё началось даже раньше, в середине двадцатых годов, когда явились белые землепроходцы и принесли с собой ружьё. Оленя и тюленя истребляли беспощадно. Причём и белые, и эскимосы. Пуля вместо стрелы — ну, сам понимаешь. И на эскимосов обрушились беды. Раньше они особо не знали болезней, а после этого начались туберкулёз, полиомиелит, корь и дифтерия, и они покидали свои иглу и переселялись в посёлки. В конце пятидесятых годов наши люди умирали пачками от голода и инфекционных болезней, но власти этим не интересовались. Потом военные начали проявлять интерес к Северо-Западным Территориям и стали сооружать секретные радиостанции в наших традиционных охотничьих угодьях. Местные эскимосы, конечно, встали им костью в горле. Их с соизволения канадских властей затолкали в самолёты и депортировали на сотни километров севернее; естественно, им пришлось бросить всё своё имущество — каяки, палатки, каноэ и сани. Я был тогда молодым переселенцем, и твои родители тоже. Обосновывали эти меры тем, что дальше на севере для нас условия выживания лучше, чем вблизи милитаризованных зон. В действительности новые районы лежали далеко от оленьих кочевий и от мест, где животные выводили летом потомство.

Экезак прервался и долго молчал. Нарвалы снова вынырнули. Эневек смотрел на фехтование этих единорогов, пока дядя снова не заговорил:

— Когда нас переселили, старые стойбища бульдозерами сровняли с землёй, чтобы неповадно было думать о возвращении. Конечно, оленей на Крайнем Севере не было. Ни еды, ни одежды. Что толку от большого мужества, если ты можешь добыть только пару бурундуков, зайцев да рыбу? Когда видишь, как гибнет твой народ, и ничего не можешь сделать? Не буду грузить тебя подробностями. Через пару десятков лет мы стали объектом социальной помощи. Прежнюю жизнь мы уже не могли себе вернуть, а другой жизни не были научены. Примерно в то время, когда ты родился, правительство снова озаботилось нашей участью и понастроило для нас коробок. Дома. Для кваллюнаак — естественное дело. Они живут в ящиках. Когда им надо ехать, они садятся в ящики на колёсах. Едят они в общественных ящиках, их собаки живут в ящиках, и все жилые ящики обнесены дополнительными ящиками — стенами и заборами. Это была их жизнь, а не наша, но вот и мы теперь живём в ящиках. А к чему ведёт утрата самоуважения? К алкоголю, наркотикам и самоубийству.

— Но вы как-то боролись за свои права? — тихо спросил Эневек.

— Все. И я, и твой отец тоже. Тридцать лет борьбы за восстановление в правах. Твой отец, в конце концов, не выдержал, сломался. Вот, с 1999 года у нас собственное автономное государство, Нунавут. Никто нас больше не учит жить, никто не переселяет. Но наша коренная жизнь безвозвратно утрачена.

— Значит, надо искать новую.

— Ты прав. Что толку в жалобах? Мы всегда были свободными кочевниками, но имели представление об ограниченной территории и не лезли на чужую землю. Ещё несколько десятилетий назад мы не знали другой организационной формы, кроме свободных семейных союзов, мы не терпели ни вождей, ни начальников, а теперь один эскимос распоряжается другим эскимосом, как это принято в современных государствах. Раньше мы не знали собственности, теперь мы как все. Мы воскрешаем традиции, некоторые заводят ездовых собак, снова учатся строить иглу и разжигать огонь кремнём. Это хорошо, но время мы этим не удержим. И я тебе хочу сказать, мальчик, что я не испытываю никакого недовольства. Мир движется. Сегодня мы кочуем по интернету, охотимся там и собираем информацию. Мы странствуем по всему миру. На нашей земле всё ещё умирает много людей, мы пока не заживили свою травму. На это нужно время, и надежды живых не надо приносить в жертву мёртвым, как ты считаешь?

Эневек смотрел, как солнце прикасается краешком к горизонту.

— Ты прав, — сказал он.

И потом, следуя импульсу, Эневек рассказал Экезаку всё, что они выявили в «Шато», над чем работает штаб и какие предположения они вынесли насчёт чужого разума в море. Всё это вырвалось из него невзначай. Он знал, что нарушает суровый запрет Ли, но ему было уже всё равно. Он досыта намолчался за свою жизнь. А Экезак был последним, кто остался от его семьи.

Дядя не перебивал его.

— Может, тебе послушать совет шамана? — спросил он наконец.

— Нет. Я не верю в шаманов.

— Да кто же им верит? Но эту проблему вам не разрешить средствами науки, мальчик. Шаман сказал бы тебе, что вы имеете дело с духами, духами одушевлённого мира, которые вселяются в существ. Кваллюнаак начали уничтожать жизнь. Они восстановили против себя духов, морскую богиню Седну. Кто бы ни были эти твои существа в море, вы ничего не добьётесь, если попытаетесь выступить против них.

— А как надо?

— Отнеситесь к ним как к части себя. Каждый для другого — инопланетянин на этой якобы понятной планете. Войдите с ними в контакт. Как ты вошёл в контакт с чужим тебе народом. Разве плохо, когда всё снова срастается?

— Это не люди, Иджи.

— Об этом и речи нет. Но они часть того же мира. Как твои руки и ноги — части одного и того же тела. Битву за господство не выиграть. У битв не бывает ничего, кроме жертв. Кого же интересует, сколько живых существ делят между собой землю и кто кого разумнее? Научись понимать их, а не сражаться с ними.

— Звучит как христианская доктрина. Левая щека, правая щека.

— Нет, — хмыкнул Экезак. — Это совет шамана. У нас ведь всё ещё есть шаманы, но мы это не афишируем.

— Какой же шаман мне… — Эневек поднял брови: — Уж не ты ли?

Экезак пожал плечами и улыбнулся:

— Кто-то же должен заботиться о духовном состоянии. Смотри-ка!

К останкам разделанной туши кита подошёл крупный белый медведь и распугал птиц. Они летали вокруг и рассаживались на льду на почтительном расстоянии. Один буревестник то и дело кидался на захватчика сверху. Медведь не обращал на него внимания. Он был далеко от лагеря, и вахтенному не нужно было поднимать тревогу, но тот всё же поднял ружьё и внимательно следил за происходящим.

— Нанук, — сказал Экезак. — У него отличный нюх. Он всё чует. И нас тоже.

Эневек наблюдал за трапезой медведя. Ему не было страшно. Вскоре медведь насытился и пошёл прочь. Один раз обернулся, с любопытством посмотрел на лагерь и исчез за нагромождениями торосов.

— Видишь, как он неспешен, — прошептал дядя. — А ведь он умеет бегать, и ещё как! — Экезак опять хмыкнул, достал из кармана куртки маленькую скульптурную фигурку и положил её Эневеку на ладонь. — Я ждал этой минуты. Знаешь, каждому подарку своё время. Сейчас самое время отдать тебе это.

Эневек внимательно рассмотрел вещицу. Человеческое лицо с оперением волос, переходящим на затылке в голову птицы.

— Дух птицы?

— Да, — кивнул Экезак. — Его сделал Туну Шеркай, мой сосед. Очень известный скульптор, выставляется даже в Музее современного искусства. Возьми эту фигурку. Тебе многое предстоит. Она тебе понадобится, мальчик. Она будет направлять твои мысли в нужное русло, когда это настанет.

— Что настанет?

— Твоё сознание взлетит. — Экезак взмахнул руками и улыбнулся. — Но ты будешь далеко отсюда. И тебе может понадобиться посредник, который подскажет тебе, что видит дух птицы.

— Ты говоришь загадками.

— Такова привилегия шаманов.

В этот момент над ними низко пролетела птица.

— Розовая чайка! — восхищённо воскликнул Экезак. — Ну, считай, тебе повезло, Леон! Знаешь ли ты, что каждый год сюда съезжаются тысячи любителей птиц со всего мира, лишь бы только увидеть эту чайку? Такая она редкость. Нет, теперь ты можешь быть спокоен, правда. Духи подали тебе знак.

Позднее, когда они влезли в свои спальные мешки, Эневек заснул не сразу. Ночное солнце светило сквозь стенку палатки. Один раз он услышал предупредительный крик вахтенного: «Нанук, нанук!» Он думал о глубоком, чёрном Ледовитом океане под собой, и его бестелесные мысли, казалось, опускались под ледовую кору в неведомый мир. Спокойно дыша, он выплыл в море сна и очутился на плато громадного айсберга, гонимого волнами и ветром в сторону юга. В этом сне Эневек поднялся по узкой, заснеженной тропе на вершину айсберга и увидел, что там образовалось зелёное озерцо из талой воды. Насколько хватало глаз, вокруг простиралась зеркальная гладь синего моря. Айсберг растает, и Эневек опустится в это тихое море на дно жизни, где его ждёт загадка, которую он должен разгадать.

24 мая

Фрост

Фрост, как обычно, был другого мнения.

Главные месторождения метана залегали, по оценкам добывающей индустрии, в Тихом океане вдоль западного побережья Северной Америки и у берегов Японии, а кроме того, в Охотском и Беринговом морях, дальше к северу в море Бофорта. В Атлантике под самым носом США. Большие запасы в Карибском море и перед Венесуэлой, и большая концентрация в области пролива Дрейка между Южной Америкой и Антарктидой. Известны были норвежские гидраты, а также существование запасов на востоке Средиземного моря и в Чёрном море.

И лишь у северо-западного побережья Африки их было мало. Особенно вокруг Канарских островов.

И этого Фрост никак не мог понять.

Потому что там из глубины поднималась холодная вода, густо приправленная питательными веществами для планктонных водорослей, которые, в свою очередь, создавали хорошую питательную базу для Канарских рыбных стай. Исходя из этого, у Канар должно было залегать изрядное количество гидрата — всюду, где обильно процветает органическая жизнь, рано или поздно на глубине образуется метан.

Проблема Канар состояла в том, что органическим остаткам живых существ некуда было отложиться. Миллионы лет назад острова возникли из вулканов, они круто вздымались со дна, словно башни: Тенерифе, Гран-Канария, Ла-Пальма, Гомера и Иерро. Все они вырастали из глубины в три — три с половиной километра, вулканические булавки, мимо которых органические останки проносились вихрем, вместо того чтобы осесть. Поэтому карты не показывали в области Канар запасов метана. Что, на взгляд Стэнли Фроста, было первой промашкой.

Во-вторых, он догадывался, что конусы вулканов, вершины которых торчали из воды в виде островов, далеко не так круты, как все считали. Разумеется, они были крутыми, но ведь не гладкими и не отвесными, как стены домов. Фрост достаточно много занимался возникновением и ростом вулканов, чтобы знать, что даже самый крутой конус имеет террасы и выступы. Он был твёрдо убеждён, что вокруг островов полно метана, просто до сих пор никто как следует не посмотрел. Этот гидрат залегал не пластами, а пронизывал камни сетью прожилок. На покрытых осадком выступах он есть в любом случае.

Но поскольку он был вулканологом, а не экспертом по гидратам, в «Шато» он привлёк себе на помощь Герхарда Бормана. Они пришли к выводу, что надо посмотреть там дно. Фрост составил список островов, которые, по его мнению, находились под угрозой. В их число входили, помимо Ла-Пальмы, также Гавайи, Острова Зелёного Мыса, Тристан-да-Кунья дальше к югу и Реюньон в Индийском океане. Каждый из них был потенциальной бомбой замедленного действия, но Ла-Пальма была и оставалась вне конкуренции. Если то, чего боялся Фрост, правда и те существа на дне действительно такие пройдохи, как считал норвежский профессор, то вулканическая цепь Камбер на Ла-Пальма висит двухкилометровым дамокловым мечом над головами миллионов людей.

Благодаря усилиям Бормана Фрост и его команда получили в своё распоряжение для экспедиции «Полярную звезду». Немецкое исследовательское судно, как и «Солнце», имело на борту робота — «Виктор-6000». «Полярная звезда» была достаточно велика, чтобы не бояться нападения китов, а кроме того, оборудована подводными камерами, чтобы своевременно обнаружить нападение стаи моллюсков, медуз или других организмов. Фрост не знал, увидит ли снова «Виктора» после того, как его опустят на дно, где уже бесследно пропало столько техники. Он действовал наудачу.

«Виктора» опустили к западу от Ла-Пальмы. Робот систематически обыскивал крутые склоны конуса вулкана, пока на глубине 400 метров не наткнулся на череду террас, выступающих, как балконы, из стены и покрытых слоями осадка.

Там он обнаружил месторождения гидрата, предсказанные Фростом.

Их не было видно под толстым слоем кишащих бело-розовых червей.

8 июня

Ла-Пальма, Канары, у берегов Западной Африки

— Почему черви так ревностно работают над фундаментом курортного острова, когда у Японии или под носом у Америки можно наделать куда больше дел? — удивлялся Фрост. — По той же логике: Балтийское море было густонаселённой индустриальной зоной. Американское восточное побережье и Хонсю — тоже. Но там сейчас популяция червей маловата для того, чтобы устроить нам очередную катастрофу. И вдруг мы обнаруживаем их здесь, у курортного острова африканского запада. Что это значит? Неужто черви в отпуске?

Он стоял — в бейсболке, как обычно, и в куртке рабочих-нефтяников — на самом верху западной стороны Центральных гор, которые тянулись через весь остров.

Фроста сопровождали Борман и два представителя группы предприятий «Де-Бирс» — директриса и инженер по имени Жан ван Маартен. Вертолёт стоял немного в стороне. Перед ними простирался живописный кратерный ландшафт, покрытый зеленью. Конусы вулканов выстроились в ряд. Чёрные потоки лавы доходили до берега, усыпанные нежной зеленью. Вулканы Ла-Пальмы извергали лаву нерегулярно, но очередное извержение могло случиться в любой момент. С геологической точки зрения острова были молодой землёй. Только что — в 1971 году — на крайнем юге возник новый вулкан Тенегуйя, расширив остров на несколько гектаров. Строго говоря, весь гребень образовывал единственный большой вулкан со множеством выпускных жерл, поэтому при извержениях говорилось просто о Камбере.

— Вопрос стоит так, — сказал Борман. — Где начинать, чтобы учинить как можно больше разрушений.

— Вы действительно верите, что над этим вопросом кто-то думает? — спросила директриса из «Де-Бирс».

— Всё это гипотезы, — сказал Фрост. — Но если за этим стоит чей-то разум, то он стратегически очень силён. После катастрофы в Северном море каждый, естественно, исходит из того, что следующая катастрофа должна состояться в непосредственной близости от густонаселённых регионов. И действительно, мы находили там червей, но в недостаточном количестве. Из этого можно заключить, что силы врага, если можно так его назвать, не безграничны. И что ему требуется время, чтобы произвести побольше этих червей. Наше внимание постоянно отвлекают на что-нибудь другое. Мы с Герхардом уверены, что это вялое нашествие у Северной Америки и Японии — всего лишь отвлекающий манёвр.

— Но что это даст — разрушить гидрат перед Ла-Пальмой? — спросила директриса. — Ведь тут не так уж много чего есть.

Люди «Де-Бирс» включились в дело, когда Фрост и Борман искали подходящую систему для откачки червей со льда.

Морское дно у Намибии и Южной Африки уже давно обыскивали на предмет алмазных трубок. Там были задействованы несколько компаний, но в первую очередь международный бриллиантовый гигант «Де-Бирс», который доставал породу с глубины 180 метров — с кораблей или плавучих платформ. Несколько лет назад «Де-Бирс» начал развивать новую концепцию: подводные бульдозеры с засасывающим хоботом. Одна из последних моделей полностью обходилась без подводного транспорта. Теоретически система была в состоянии достать до глубины несколько тысяч метров, но пока не было хобота такой длины.

Штаб решил посвятить в дело группу представителей алмазного концерна. Фрост предложил полететь на Камбер, чтобы дать людям наглядную картину того, что надвигается — и надвинется, если их миссия потерпит крах.

— Не обманывайтесь, — сказал он. — Тут много чего. Его волосы, беспорядочно торчащие из-под бейсболки, трепетали на ветру. Небо отражалось в тёмных очках. А голос гремел в тишине так, будто он провозглашал очередные десять заповедей.

— Вулканическая деятельность Земли два миллиона лет назад извергла в море Катары. Всё здесь имеет идиллический вид, но это обманчиво. Внизу, в деревне, раз в год празднуют День Чёрта, и чёрт у них с криками бегает по деревенской площади и изрыгает пламя. А почему? Потому что местные жители знают свой Камбер. Грохот и огонь здесь повседневность. Разум, которому мы обязаны червями, тоже это знает. А кто знает такие вещи, знает и слабые места.

Фрост сделал несколько шагов к краю склона. Хрупкие кусочки лавы заскрипели под его тяжёлыми ботинками. Далеко внизу посверкивали волны Атлантики.

— В 1949 году Камбер в очередной раз проснулся, старая спящая собака. Точнее, один из его кратеров — вулкан Сан-Хуан. И проделал в западном склоне трещину длиной в несколько километров. Возможно, она доходит и до внутренней структуры Ла-Пальмы. Тогда части Камбера продвинулись к морю на четыре метра. Очень вероятно, что со следующим извержением западный бок вообще проломится, потому что некоторые каменные слои содержат непомерно много воды. Как только новая, горячая магма поднимется по жерлу вулкана вверх, эта вода превратится в пар и резко расширится. Нестабильный бок просто отвалится, да на него ещё нажмут восточный и южный бока. И тогда в море обрушится пятьсот кубических километров камня.

— Я об этом читал, — сказал ван Маартен. — Но официальные представители Канар считают эту теорию спорной.

— Спорной? — прогремел Фрост. — А как же, чтоб не распугать туристов. Но этого эпизода человечеству никак не миновать. Несколько маленьких примеров уже было. В 1741 году в Японии взорвался Осима-Осима и произвёл волну высотой 30 метров. В 1888 году провалился остров Риттер в Новой Гвинее, и скалы, которые тогда обрушились, составляли ровно один процент того, что мы можем ожидать здесь! За вулканом Килойя на Гавайях уже несколько лет наблюдает целая сеть станций, и он движется! Юго-восточный бок ползёт в год на десять сантиметров в сторону долины, и горе, если он ускорится. Почти каждый островной вулкан с годами становится круче. Когда он становится слишком крутым, от него отламывается какая-то часть. Правительство Ла-Пальмы слепо и глухо. Вопрос не в том, произойдёт ли это, вопрос — когда? Через сто лет? Через тысячу? Это единственное, чего мы не знаем. Здешние извержения любят являться без предупреждения.

— И что будет, если полгоры сорвётся в море? — спросила директриса.

— Масса камней вытеснит колоссальную массу воды, — сказал Борман, — причём она взрывообразно вспучится. Камни разлетятся и рухнут в море, раскатившись на 60 километров. Образуется огромный воздушный пузырь, который вытеснит ещё больше воды, чем рухнувшие камни. Что произойдёт при этом — тут мнения действительно расходятся, единственное, чему не остаётся места, — это поводу для хорошего настроения. В непосредственной близости от Ла-Пальмы обвал вулкана произведёт волну высотой от 600 до 900 метров. Она помчится со скоростью около тысячи километров в час. В отличие от землетрясения, обрушения гор — точечные события. Волны пойдут по Атлантике, расширяясь и распределяя свою энергию. Чем дальше от исходной точки, тем волна ниже.

— Это утешает, — пробормотал инженер.

— Лишь условно. Канарские острова будут стёрты в одно мгновение. Через час цунами стометровой высоты достигнет африканского западного побережья. Для сравнения: в Северной Европе высота волны во фьордах достигала сорока метров, и результат вам известен. Через шесть-восемь часов волна высотой пятьдесят метров прокатится по Карибскому морю, опустошит Антильские острова и затопит восточное побережье США от Майами до Нью-Йорка. С неменьшей силой она ударит по Бразилии. Волны докатятся до Испании, Португалии и Британских островов. Действие будет опустошительное, в том числе и для Центральной Европы, где рухнет вся экономика.

Люди из «Де-Бирс» побледнели. Фрост ухмыльнулся:

— Кто-нибудь видел фильм «Deep Impact»?

— Но там волна была повыше, — сказала директриса. — Несколько сот метров.

— Чтобы смыть Нью-Йорк, хватит и пятидесяти. При ударе высвободится столько энергии, сколько США потребляют за год. Высотой домов можете пренебречь, цунами сносит основания. Остальное рухнет, какой бы ни было высоты. — Он сделал паузу и показал вниз, на склон: — Чтобы дестабилизировать этот, западный, бок, нам потребуется либо одно извержение Камбера, либо подводный оползень. Над этим как раз сейчас трудятся черви. Так сказать, над мини-вариантом того, что они учинили в Северной Европе, но этого может хватить, чтобы сползла подводная вулканическая колонна и обрушилась в глубину. Следствием будет небольшое землетрясение, достаточное, чтобы нарушить статику Камбера. Возможно, это землетрясение приведёт и к извержению, в любом случае, западному склону не устоять. Катастрофа неминуема. У Норвегии червям понадобилось несколько недель, здесь дело пойдёт быстрее.

— Сколько времени у нас осталось?

— Нисколько. Эти маленькие твари нашли местечко в океане, какое не сразу и нащупаешь. Они используют способность распространения импульсных волн в открытом море. Человеческой цивилизации даже на другом полушарии станет очень худо, когда обрушится такой с виду безобидный островок.

Ван Маартен потёр подбородок:

— У нас есть один опытный образец хобота, который достаёт на триста метров в глубину. Он действует. Мы могли бы его удлинить.

— Но это надо делать прямо сейчас. А корабль?

— Вряд ли удастся обойтись одним судном, — сказал Борман. — Несколько миллиардов червей — это громадная биомасса. Её же нужно куда-то откачивать.

— Организуем челночное движение. Но я имел в виду не это, а корабль, с которого мы будем управлять хоботом. Если мы удлиним его до 400 или 500 метров, его же надо где-то разместить. Полукилометровую кишку! Тяжёлую, как свинец. И когда хобот будет двигаться, корабль должен быть достаточно стабильным. Гидростатика — коварная штука. Вы не сможете просто так свесить шланг с левого или правого борта, не нарушив плавучести.

— Тогда, может, землечерпальный снаряд?

— Не те размеры. — Инженер соображал. — Может, буровое судно? Нет, слишком тяжеловесно. Лучше плавучая платформа. Мы уже работаем с такой. Понтонная система, как в шельфовой технике, только не закреплённая тросами, а плавающая, как корабль. Эта штука должна быть манёвренной. — Он отошёл в сторонку, бормоча себе под нос насчёт резонансной частоты и морского волнения. Потом вернулся: — Да, подойдёт. Идеальный носитель для крана, которому придётся изрядно упираться. У Намибии стоит одна такая платформа, мы сможем её быстро перестроить. Снабдим винтом и боковыми излучателями на всякий случай.

— «Иеремия»? — спросила директриса.

— Точно. Там есть два крановых выноса. С одного спустим шланг. И есть куда пришвартоваться кораблям, которые будут отвозить червей.

— Неплохо, — сказал Фрост. — Когда сможем начать?

— В нормальных условиях на это ушло бы полгода.

— А в наших условиях?

— Я ничего не могу обещать. Шесть-восемь недель. — Инженер посмотрел на Фроста: — Но если действительно управимся за такой срок, считайте это за чудо.

Фрост кивнул, глядя в сторону моря. Море сияло. Он попытался представить себе, как вода внезапно вырастает на шестьсот метров вверх.

— Чудеса нам будут очень кстати.