В лагере поужинали, мало помалу прекратились все звуки. Но Кенету что-то не спалось. Его глаза и мысли сосредоточились на небольшой белой палатке, в которой находилось, по его мнению, самое интересное существо в мире. Чего бы он ни дал, чтобы только узнать, что сейчас Сильвина думала о нем. Простила ли она его за дуэль? Что лучше всего предпринять, чтобы понравиться этой странной девушке?

Поглощенный этими мыслями, он не замечал, как летело время. Ночь становилась очень темной. Звезды одна за другой меркли на небе. Глубокой тьмой окуталось жилище его возлюбленной. Охотники, укрывшись под одеялами, мечтали о родных семьях, о милых невестах. Но Волк сидел, поджав ноги, перед палаткой Сильвины, и, когда мимолетный ветерок раздувал угасающие огни, Кенет мог различить молодого индейца, по-видимому, дремавшего. Но когда весь отряд заснул, Волк осторожно встал, зорко присмотрелся к спавшим, чтобы удостовериться, не наблюдает ли кто за ним, и после этого бесшумно выскользнул из лагеря.

Кенет видел это и догадывался, что в действиях индейца есть какой-то недобрый умысел. На минуту он задумался, не разбудить ли ему Ника, чтобы сообщить свои подозрения. Но, переменив намерение, решил, что лучше самому попытаться разгадать намерения индейца. Заткнув за пояс револьверы, он пустился по следам Волка. Часовые получили приказ никого не пропускать, но они были расставлены на довольно большом расстоянии, так что Волк без труда проскользнул между ними незаметно. Айверсон последовал его примеру. Краснокожий мальчик уверенно крался по опушке леса.

«Так, — подумал Кенет, — этот окаянный мальчишка хорошо знает дорогу и, вероятно, замышляет какую-нибудь пакость!»

И Кенет продолжал пробираться сквозь тернии и кустарники, которые раздирали платье и царапали руки. С каждым шагом путь становился труднее. Айверсон укорял себя, что не предупредил Саула Вандера, потому что сам не знал, куда пробирался, а между тем чувствовал, что его окружают опасности, и боялся при отступлении попасть в какую-нибудь западню. А Волк продвигался вперед все с той же уверенностью. Очевидно, он отправился на условленное свидание. Глубокий ров преградил ему дорогу. Не останавливаясь, он перебрался через него и, пройдя небольшую рощицу, углубился в дубовый лес, раскинувшийся на берегу довольно большой речки, впадающей в Красную реку.

В этом месте Кенет должен был преодолеть самую значительную преграду — ему предстояло пробираться сквозь кустарник. Он пытался уже проложить себе путь, как вдруг послышалось кудахтанье дикой индейки. Он догадался, что эти звуки были произведены Волком, и потому тотчас остановился, чтобы все видеть и слышать. Подобный крик вскоре послышался в ответ, и минут через пять две человеческие фигуры появились во мраке, направляясь к Волку.

Не надо объяснять, какое любопытство овладело Кенетом. Во что бы то ни стало он решил узнать цель этого свидания. Но для этого надо было подобраться поближе. Подвергаясь опасности, Айверсон пополз между кустарниками, трещавшими при малейшем прикосновении. Сердце у него сильно билось. На каждом шагу он мог быть обнаружен. Однако, благодаря своей осторожности и ловкости, он успел без помех добраться до удобного места, где мог исполнить свое намерение. Он не мог различить лиц этих таинственных собеседников, индейцев, судя по костюмам. Тот, что был повыше ростом, начал разговор, и каково же было удивление Кенета, когда мнимый индеец заговорил на чистейшем английском языке, а не на наречии диких племен Северной Америки!

— Волчонок, — спросил он, — что, у тебя сегодня язык прямой?

— У меня и не было кривого, — отвечал Волк живо.

— Хорошо, хорошо, мальчуган, не будем заниматься пустяками. Подумал ли ты о словах, которые пташка заронила вчера в твои уши?

Кенет узнал голос. Он прежде слыхал его и не мог забыть: то был голос Марка Морау.

— Мудрецы не внимают всякой перелетной пташке. Ты желал видеть Волчонка. Вот я и пришел. Кривой Язык, говори.

— Ты не сын Волка, потому что волк бежит, куда хочет, а ты носишь ошейник, — сказал Морау, подстрекая его.

— Волк не раб!

— Вот уж не вижу ни малейшей разницы между рабом и тобой. Твой дух обуздан. Ты потерял любовь к свободе. Ты повинуешься, как собака, приказаниям своей госпожи. Гордость храбрых черноногих умерла в тебе.

— Кривой Язык, это ложь, — отвечал Волк запальчиво, — лучше говори прямо, что надо от меня, а не то уши молодого Волка не станут внимать твоим словам!

— Мое дело ограничивается, как тебе известно, бледнолицей девушкой, которую ты называешь Восход Солнца. Сердце мое преисполнено ее красотой. Я хочу взять ее в свой вигвам.

Каким-то внутренним чутьем Кенет понял, что при этих словах Марк Морау старается прочитать мысли индейца по его лицу.

— Что же дальше? — спросил мальчик.

— Твои родные здесь по соседству.

— Это люди моего племени, но не мои родные.

— Их кровь течет в твоих жилах, и голос крови призывает тебя присоединиться к твоему народу.

— А что дальше?

— Ты пользуешься правом находиться рядом со своей госпожой, поэтому тебе несложно, под каким-нибудь предлогом, заставить ее отстать от отряда или заманить ее от своих объездом направо или налево. Если твои узнают о существовании такого плана, то они засядут поблизости и отрежут трапперам путь к отступлению. Они действуют заодно с отрядом Северо-Западной компании, люди которой поддерживают мои интересы. Бледнолицая красавица последует со мной, а ты, сбросив с себя иго унизительного рабства, отправишься дышать свободным воздухом в шалашах черноногих.

— Не могу я изменить женщине с глазами лучезарными, как восход солнца, — возразил индеец тревожно.

— Ну, послушай же, у тебя будут лошади, ружья, стальные блестящие ножи, ведь один их блеск ослепит твоего врага. Назначим дело на завтра. Если же завтра окажется неудобно, то на послезавтра, и так далее, пока не представится случай.

— Восход Солнца имеет доброе сердце, она очень добра к Волку. Кривой Язык, ее сердце не лежит к тебе.

— Неужели сын краснокожего дошел до того, что полюбил свой ошейник? Неужели цепь для него мать, ошейник — отец?

— Ты подстрекаешь меня ко злу, — сказал Волк с горечью.

— Пустое! Дело в том, что ты слишком нерешителен и не заслуживаешь свободы, — бросил Марк с явным презрением.

— Это речи лживого языка, — возразил Волк.

— Глупый мальчишка! Неужели ты не знаешь, что за тобой строго присматривают, что охотники имеют приказание убить тебя, как дикого зверя, в случае, если ты вздумаешь бежать?

— Не верю, — возразил Волк.

— Затяни же свою узду покрепче и да будет твое имя позором для храбрецов твоего племени.

— Кривой Язык, я обдумаю твои слова, и если найду их хорошими, то поговорю с тобой другим языком.

Его вера в бледнолицых, видимо, поколебалась. Морау умел найти слабую струну. Он влил яд сомнения в него, и яд работал и производил брожение. Волка терзала борьба, в которой любовь к Сильвине противостояла врожденной ненависти к белым и рабству.

— Теперь, когда ты начинаешь чувствовать, как мужчина, я скажу тебе еще больше. Этот Кенет Айверсон…

— Великое сердце! Храбрец из храбрецов! — прервал Волк с живостью.

— Да, в нем есть искра мужества, — отвечал Марк с горечью, — но не в том дело. Видишь ли, приятель, мир тесен для нас двоих. Меня не очень огорчит, если я увижу его скальп в вигваме одного из черноногих.

— Если он твой враг, почему же ты не убьешь его?

— По-моему, гораздо удобнее употребить для этого пустячного дела чужую руку, и это будет твоя рука, если только у тебя на это хватит храбрости.

Было довольно светло, так что Кенет мог рассмотреть, что Марк совсем пригнулся к Волку, чтобы видеть выражение его лица.

— Будь я на твоем месте, — возразил Волк с гордостью, — никогда не стал бы просить другого о том, что сам мог бы сделать. Разве у тебя нет карабина? Нет ножа?

— Волк, — сказал Марк, — видел ли ты, как змея проворно скользит в высокой траве? О ее присутствии узнают только тогда, когда она поднимет голову, чтобы ужалить. Мне желательно тихо отделаться от этого человека. Он должен почувствовать удар, но ему не следует знать, откуда и кто его нанес.

После короткого молчания Марк продолжал:

— Мне случалось не раз подмечать, как твои глаза останавливались на этом великолепном револьвере и на этом кинжале в серебряной оправе. Один знаменитый доктор сказал, что это оружие имеет свойство неизменно приносить успех тому, кому оно принадлежит. Люди твоего племени знают, что доктора в минуту вдохновения произносят слова истины и мудрости. Сын черноногих, теперь это оружие принадлежит тебе, возьми его, и пусть бледнолицый, державший тебя под позорным игом, научится страшиться его!

Кенету казалось, что он слышит, как бьется сердце молодого индейца. Все, к чему стремились инстинкты дикой и страстной натуры мальчика, было возбуждено. Он уже давно мечтал иметь кинжал и револьвер. Для него они были дороже золота. Он поднял правую руку, но она бессильно опустилась, он опять поднял ее, протянул, с лихорадочной торопливостью схватил орудия смерти, с любопытством принялся рассматривать их богатую серебряную насечку и наконец заткнул их себе за пояс.

— Может быть, — заговорил он с жаром, — может быть, от этого оружия солнце осветит пути Кривого Языка и мрак спустится на путь его врагов. Волк оживляется, чуя добычу. Он не вернется в свою нору прежде, чем не лизнет крови. Бледнолицый, дело кончено! Мой путь лежит — иду!

С быстротой зверя Волк исчез, прежде чем Кенет догадался о его уходе. Наступившее затем молчание известило его, что кровавый договор заключен. Тогда он направился к своему лагерю, размышляя о только что услышанном.