Придя в себя, Кенет обнаружил, что лежит на сырой траве. Теплый и мелкий дождь хлестал его по лицу и давно промочил до костей. Уже рассвело, сквозь густой туман пробивалось солнце, чтобы радовать все мироздание. Рядом с Кенетом лежали еще два человека. В одном из них он признал Ника Уинфлза, в другом — одного из охотников Саула Вандера. Не совсем понимая, что все это значит, он хотел приподняться, но это оказалось невозможным. Страшная боль во всех членах была единственным результатом его попыток.

Внезапное озарение промелькнуло в его затуманенной голове: он попал в плен и был крепко связан! Попытавшись оглядеться, Айверсон увидел вокруг много людей, лежащих на земле и, по-видимому, спавших. Неподалеку от них стояли лошади охотничьего отряда. Кенет припомнил все подробности внезапного нападения, яростной битвы, опасности, грозившей Сильвине, и свои нечеловеческие усилия по ее спасению.

Каков же был результат? Увы! Слишком очевидна была неудача. Отряд потерпел поражение и был разбит. Некоторые из храбрых воинов попали в плен, еще большее число погибло с оружием в руках.

— Ник! — произнес наконец Кенет.

— А! Вы еще живы? Я думал, что вас и на свете нет, ей-же-ей, право слово так, ваш покорнейший слуга! — отозвался Ник в обычной своей шутливой манере.

— Если я и не умер, то все же боюсь, что недолго остается жить, — по всему видно, что мы попали в неприятное положение.

— О! И сомнения никакого не может быть! Гром и молния! Мы влипли в самые окаянные затруднительные обстоятельства. На мой взгляд, было бы гораздо приятнее повторить последнее путешествие моего покойного дедушки в Центральной Америке. Гораздо приятнее попасть в жерло вулкана, чем корчиться на спине со связанными руками и ногами, да еще и с коликами внутри… Ай! Ай! Что за адская колика!

Как ни безнадежно было их положение, однако Кенет невольно улыбнулся. Ник вздохнул и, обращаясь к нему, продолжал сетовать:

— Право слово так! Охапку прутьев нельзя было туже затянуть. Все мои жилы вздулись не меньше, чем брюхо жабы. Мне кажется, словно сто узлов втиснулись в мое тело. Вся кровь прилила к шее, скоро я и держать ее не смогу.

— А я не вижу способа вам помочь, — сказал Кенет.

— Да и я тоже. Не могу даже понять, как будем коротать время, чтобы не сильно скучать. Рассказал бы я вам занимательную историю, но эти боли… О, проклятая колика! Впрочем, когда мой дядюшка странствовал по Китаю, то на великой китайской стене с ним случилась оказия и похуже. Он был захвачен татарами, и в течение шести месяцев его держали в заключении, ничего не давая есть, кроме татарской кислоты. Вам, должно быть, известно, что именно в тех краях производится татарская, или виннокаменная, кислота? Он вывез оттуда прекрасные образцы этой кислоты в своем кабриолете. Именно с той поры его характер стал раздраженным и кислым, так что от его присутствия молоко, бывало, скорее скисало, чем от грозы.

— Не можете ли вы как-нибудь освободить руки? — спросил Кенет.

— Да будет благословенна ваша наивность! Кулаки мои распухли, словно тыквы, и я до крови исцарапался, стараясь разорвать свои путы.

— А как вы полагаете, что они с нами намерены сделать?

— О! По всей вероятности, они только зажарят нас, воткнув предварительно в наше мясо острые шампуры. Ах! Если б я мог только освободиться — другую бы песню мы тогда затянули. Но я всегда предполагал, что мне суждено окончить жизнь в качестве бифштекса! Впрочем, если они чересчур вскипятят мою кровь, так я поддам им жару! Ей-богу, право так, и я покорный ваш слуга.

— Но подумаем, нельзя ли как-нибудь спастись?

— О! Да, мы можем для этого и слов не пожалеть, а до дела далеко, потому что я и пошевелиться-то не могу, так крепко меня связали. Ей-же-ей, покорный ваш слуга! Я весь будто расплющен, от подошвы ноги до макушки головы. Я весь опутан веревками. Не придется мне больше покататься на бедном Огневике! Вы можете себе представить, как дешево продал бы я все свои земные блага за свободу! Но куда запропастилась моя Напасть?

— И без нее напастей не оберешься, — философски заметил другой охотник.

— Да я о своей собаке говорю. Странно, как это она могла покинуть меня в таких затруднительных обстоятельствах. Уж не укокошили ли мою голубушку эти краснокожие обормоты?

В эту минуту индейский мальчик проскользнул между Кенетом и Ником Уинфлзом.

Это был Волк.

— Это ты, предатель? — сказал Айверсон. — Так ты явился еще и полюбоваться результатами своего вероломства?

— Злобный волчонок! — закричал Ник. — Если бы ты хоть на минуту попал в мои руки, уж переломал бы я тебе кости, зубы и когти!

Волк не отвечал.

— Да будет проклято мое великодушие! — подхватил Кенет. — Почему я не убил тебя в ту ночь, когда ты сговаривался с Марком Морау? Тогда я не допустил бы этих бедствий. Неблагодарный! Что сделали с Саулом Вандером?

Волк хранил молчание. Скрестив руки на груди, с бесстрастным видом он вглядывался вдаль.

— Ах, какую глупость я совершил, пощадив этого маленького бездельника! — продолжал Кенет с глухой яростью.

— Право слово так, ей-же-ей, — подтвердил Ник, — поймай я молодца, продающего наши шкуры, так не миновать бы ему окаянных затруднительных обстоятельств.

— Скажи мне, по крайней мере, какая участь постигла твою госпожу? — осведомился Кенет с тихой скорбью.

Волк печально покачал головой.

— Как! Ты и сам не знаешь, что с ней?

Индеец кивнул головой в знак того, что она бежала и заблудилась. Душу Кенета согрела искра надежды.

— О, да направит Провидение ее стопы!

— Вон отсюда, демон молчания! — закричал Ник. — Если б я мог тебя схватить, так, наверное, и язык у тебя развязался бы.

Не обращая внимания на угрозы и брань, Волк держался с достоинством и сохранял спокойствие. Неожиданно какие-то выкрики привлекли их внимание. Произошла суматоха, спавшие дикари повскакали на ноги, и вскоре весь индейский лагерь оживился. Всю суматоху вызвали индейцы, притащившие пленника. Вой и крики торжества предшествовали его прибытию. Кенет увидел его и был поражен этим полукрасным, полубелым, полудиким, полуцивилизованным человеком, какого ему никогда еще не приходилось видеть.

— Что вы за человек? — невольно спросил Айверсон.

— Я великий полу-тот, полу-этот. Помесь Гудзонова залива, я Белый Полярный Медведь, Ворон Красной реки! Кар-кар-кар! — Том Слокомб, подражая ворону, затянул такую громогласную гамму, что все холмы огласились пронзительными отголосками.

— Отец мой — бледнолицая жена, а мать моя — медно-красный муж, и произошла помесь двух племен, смотрите на меня как на ясное тому доказательство. Вот этой стороной я индеец, а повернусь другой — как есть бледнолицый.

Шаман со зверообразной внешностью потрепал его по плечу, говоря:

— А вот я сниму твою шкуру с красного бока, и если он и под шкурой такой же красный, так мы поверим тебе.

— Как это? — спросил Том, вздрагивая.

— Он очень скоро справится с красным боком, — сказал Волк насмешливо, указывая на шамана.

— Не может быть! — воскликнул Том. — Сама природа не допустит истребления подобного чуда. Ступай вон со своими глупостями, черноногий урод! Кар-кар-кар!

Один из вождей уколол Ворона кончиком острого ножа, отчего бедняга подскочил и взревел не хуже раненого быка. Индейцы так и покатились со смеху. Слокомб выразил свое негодование десятком возгласов, один другого нелепее, что только увеличивало общее веселье его мучителей. Наконец, вождь отдал приказание своим воинам, и те в один миг подхватили несчастного Ворона и связали его, как тюк копченого мяса. После этого он был брошен к другим пленникам, и дикари отошли от них.

Волк принес воды Кенету, который выпил с жадностью.

— Дай и мне глоток, у меня вся глотка горит, как головешка, — попросил Ник.

Волк не обратил внимания на его просьбу, и Нику пришлось утолять свою жажду самыми изощренными ругательствами, какие только приходили ему в голову. Между пленниками завязался разговор об их безнадежном положении.

— Нам остается только душой приготовиться ко всем мучительным пыткам, — сказал Кенет.

— Да и телом также не худо быть готовым, — подхватил Ник, — вот кабы разом отмахнули нам головы — уж как было бы покойно, но ей-же-ей! Право слово так, нагромоздят они нам напастей и поставят в окаянно-затруднительные обстоятельства. Огонь, как вы сами скоро убедитесь, настоящее проклятие рода человеческого. Лучше бы никто его не изобретал! Вот сами увидите, как эти разбойники примутся плясать вокруг нашего костра, так что небу будет жарко, вот ей-же-ей, право слово так!

— Что касается положения человеческого рода вообще, — возразил Том Слокомб меланхоличным голосом, — то до этого мне мало дела, но так как я единственный в своем роде, то совсем не желаю, чтобы со мной так обходились. Если бы эти несчастные дикари не были так слепы, то немедленно заметили бы, что я их закадычный друг.

— О! Вы слишком хороши, чтобы быть зажаренным, не правда ли? — спросил Ник насмешливо,

— Теперь не время издеваться, — заметил Кенет сурово.

— Вы можете готовиться к смерти, если охота есть, но я ни за что не буду, пока жив! — воскликнул Ник энергично. -Не хочу я умирать, да и только! Я не из слабодушных и останусь на земле. Подлунный мир мне больше по вкусу. Право слово так, не хочу расставаться с земными благами, пока хоть пальцем могу пошевелить, пока надеюсь развязать окаянно-запутанные обстоятельства. Но есть еще одна вещь, которой я очень желаю, и даже скажу вам откровенно, что это такое. Я очень хочу есть, ей-богу так, и я ваш покорный слуга!

При этом Ник Уинфлз испустил глубокий вздох.

— Подумайте о скором переходе в другой мир, — настаивал Кенет.

— Переход в другой мир! Кто говорит о переходе? Я не хочу туда переходить. Кто хочет, пусть переходит, а уж я с места не двинусь ни за что на свете, право слово так! И зачем стану я менять видимое на невидимое? Здесь я чувствую, по крайней мере, почву под ногами.

— Так чего же вы не встанете на нее, а лежите, словно черепаха на спине? — довольно благодушно осведомился Слокомб.

Маленький грязный индеец подошел к Ворону, но тот выкрикнул такое громогласное «кар», так зловеще, что мальчишка, не помня себя от страха, отскочил и кинулся улепетывать во все лопатки.

— Я говорю о мире невещественном, Ник, — продолжал Кенет.

— Пока я туда не попал, лучше подумаю, как бы сберечь свою бренную оболочку. И здесь-то мой мир не больно много благ доставляет мне, но он мне нравится, и я нахожу его очень величественным, кроме этих вот уз. Дело в том, что весь мой род любил эту землю. У меня был брат, который и умирать-то не хотел. Когда пришла его пора, он так крепко уцепился ногтями и зубами за дорогую ему землю, что так на ней и остался, и теперь еще жив. Никак нельзя уложить бедное создание, не причинив ему окаянно-затруднительных обстоятельств. Ей-же-ей так!

— Но на что же надеяться нам теперь?

— На что надеяться? Я буду надеяться, пока сидит голова на плечах!

— Вот и хорошо! — крикнул Том. — Очень хорошо! Кар! Похлопайте же крыльями, старый тетерев, и хором запоем!

Охотник, все время лежавший и прислушивавшийся к разговорам, шепнул Нику, что у него руки не связаны.

— Выждем удобную минуту, да будьте осторожнее, чтобы не заметили медно-красные черти, — отвечал Ник тоже шепотом.

— Хорошо, будьте уверены, постараюсь и вас освободить, как выпадет подходящая минута.

— Притворитесь пока мертвым. Дикари перепьются виски, которое заграбастали у Саула Вандера. Будьте безмолвны, как карп. Гром и молния! Даст Господь, выпутаемся как-нибудь из затруднительных обстоятельств.

Кенет слышал их разговор, и трепет радости пробежал по его телу. Несмотря на весь трагизм их положения, он все еще надеялся на возможность спасения, потому что так уж сотворен человек, что надежда не оставляет его до последней минуты. С мучительным нетерпением он ожидал наступления ночи. Время летит быстро, когда минуты жизни сочтены, но оно замедляется и тянется бесконечно, когда мы ожидаем от жизни великого счастья. Кенет пытался остановить свои мысли на чем-нибудь более утешительном — напрасные усилия! Очаровательная Сильвина не выходила из головы, и тоска за ее судьбу охватила его. Где она? Что с ней сталось? Успела ли она убежать? Где она нашла приют? Кто о ней заботится? Или она умирает от жажды и голода в безлюдных лесах? Или ее захватили свирепые дикари? Жестокая неизвестность! До самого заката Айверсон мучил себя этими вопросами, не имеющими ответа. Глядя на закат лучезарного светила, он чувствовал глубокую скорбь, какой прежде не знавал.