Грязная ночлежка на другом конце города, недалеко от фабрики, по какому-то недоразумению именовалась гостиницей. Вместо умывальников в комнатах стояли ведра, наполнять которые следовало самому из колодца на заднем дворе, там же располагался загаженный нужник, а чтобы поесть, надо было пройтись два квартала до ближайшей забегаловки. Но плата здесь соответствовала условиям, и документов при заселении не спрашивали.

Тьен плохо помнил, как нашел это место. Силы оставили его на границе Ли-Рей, а разум сдался и того раньше, в доме, где лежали в гостиной-студии четыре трупа. Кажется, он просто брел по темным улицам, пока к утру не уткнулся в обшарпанное здание с яркой, недавно обновленной вывеской. Вошел, не глядя, бросил на стол привратника банковскую бумажку, получил ключ с привязанным к нему номерком и дотопал до двери с наведенными мелом соответствующими цифрами.

В комнате, не вспомнив о былой брезгливости, скинул пальто и тут же упал на свалявшийся, весь в подозрительных пятнах матрас и уснул. Не слышал, кто и когда принес белье, еще влажное, но чистое. Проснувшись ненадолго, застелил постель, разделся до исподнего, кое-как оттер с тела кровь, закрылся на щеколду от новых непредвиденных визитов и снова уснул.

Снов он не видел, ни плохих, ни хороших. А открыв глаза, не сразу понял, что проснулся, ведь ничего не изменилось, и все та же пустота была и вокруг него, и внутри.

Тело, забыв об иных надобностях, требовало покоя, и он оставил его лежать на волглых простынях, впустив в мысли недавние воспоминания.

Дом в Гуляй-городе. Четыре трупа.

Первый — Виллер.

Умер так же бездарно, как и жил. А его ведь предупреждали. Мог пройти себе мимо. Даже не стань Тьен его дразнить, писака вряд ли бы отвязался… Или все же отвязался бы, а наутро, проспавшись, и не вспомнил бы об их встрече. Или вспомнил бы. Побежал бы в полицию? Кто теперь скажет? Никто.

Второй — Тео.

Несчастный Тео? Безвинно погибший Тео? Как бы не так! Разве он не знал, какое дело провернул его братец? Не знал о деньгах? О том, скольких козырь отправил на тот свет, чтобы заполучить в единоличное владение заветный чемоданчик? Если бы их развеселую семейку накрыли легавые, Тео пошел бы на виселицу, как соучастник… даже если в самом деле был таким идиотом, что не догадывался о делишках брата.

Их всех повесили бы, кроме Виллера, естественно, так что он всего лишь поторопил задремавшую справедливость. Хотя, если бы у художника нашелся хороший адвокат, рисовал бы в тюрьме свои картины… А первую — сразу же в участке, грифелем на листе бумаги для допросов: портрет того, кто рассчитался с его братцем, который назавтра был бы во всех газетах. Нет, Тео все равно должен был умереть, и не убей он его в отместку козырю, сделал бы это позже… И тогда бы это был поступок не мстителя, а труса, дрожащего за свою шкуру…

К тому же, за смерть художника он рассчитался сполна. Пуля в ответ на пулю, жизнь взамен жизни. Только круг замкнулся не на нем. Жизнь за жизнь, и он тут же забрал то, что отдал…

Третий — козырь.

Его звали Яном. Странно, но и тогда, когда Тьен уже стоял на пороге дома Тео, он не задумывался об имени врага, хватало того, что он знал его в лицо. А потом, когда возмездие уже свершилось, вдруг узнал… Зачем? Чтобы помнить теперь?

Он заслуживал смерти. После суда его повесили бы. Слободские, скорее всего, порезали бы. Рыбаки за убийство одного из своих, скормили бы рыбам, в лучшем случае целиком, в худшем — предварительно порубив на кусочки…

Козырь получил свое, все, что причиталось ему в тварном мире. За остальным — к богу на суд. На настоящий, а не такой, как в тот раз, когда его спасла размалеванная девка с ловкими пальчиками…

Четвертая. Патти.

Патриция — красивая женщина с красивым именем. Как специально под конец он узнал все имена, и теперь они останутся в памяти. А она тоже получила по заслугам. Судья, доживи она до суда, поделил бы делишки козыря им на двоих, и наверняка далеко не всегда она просто стояла рядом. А Тьен припомнил лишь один случай: игорный дом в начале зимы. Выстрели он тогда, и Ланс был бы сейчас жив… Он хотел, чтобы она поняла, за что, потому и повторил этот спектакль. И она знала, он поклясться мог бы, что она знала, чем это закончится, но не стала оспаривать приговор. Иначе попыталась бы бежать, и тогда он стрелял бы в спину…

…А еще он мог взять кассу. Восемьдесят тысяч — Софи и Люку хватило бы этого на всю жизнь. Но он решил, что им не нужны кровавые деньги. Да и не за деньгами он туда шел, не как вор. Он шел не брать, а отдавать долги. И рассчитался сполна…

И если бы сейчас он искал себе оправдания, то нашел бы их без труда.

Если бы искал.

Даже не осмысливал бы случившееся, а сказал бы себе, что не думал в тот момент, что делает, ослепленный ненавистью и желая лишь одного: причинить боль еще сильнее той, которую испытывал сам…

Но он не пытался оправдаться перед собой и незримыми судьями. Просто думал. Вспоминал.

День за окном снова сменился ночью, а он так и не встал с постели. Тело вошло в странное состояние, в котором не ощущались естественные потребности, и не нужно было двигаться, словно это уже и не тело, а кокон. Только вряд ли из него выберется однажды прекрасная бабочка.

Но иногда мыслями юноша покидал студию и оставшиеся в ней трупы и летел на свет… Чтобы тут же в страхе вернуться назад, покуда не замарал этот свет кровью и грязью…

Когда очередной день подошел к концу, он снова уснул, и хоть в этот раз сам хотел увидеть сон и уже решил, какой, вновь проспал без видений.

Затем пришел еще один день.

Кто-то стучался в номер и кричал что-то о деньгах. Пришлось заставить себя встать, нарыть в кармане пальто нужную бумажку и швырнуть ее в приоткрытую дверь…

Так можно было прожить целый год. Или два. Он почти всерьез задумался об этом, но после зажег лампу, хоть до ночи было еще далеко.

— Трижды «нет», — сказал он, когда Огонь, приняв облик длинноволосого мужчины, уже стал у стола, но вопросы еще не были заданы.

— О чем ты?

— Нет, мне не стало легче, — прикрыв глаза, медленно разъяснил Тьен. — Нет, я не считаю, что сделал все правильно. И, нет, я не хочу говорить об этом.

— Зачем же тогда звал?

— Хочу, чтобы ты рассказал мне.

— Что?

— Все.

— Все, что мог, я уже тебе рассказал, — не слишком убедительно ответил огненный. — И… почему ты решил поговорить именно сейчас?

— Устал молчать.

— Но ты уверен, что выбрал подходящее время?

— Больше, чем ты в том, что рассказал мне все, что мог, — слабо усмехнулся юноша.

Он в самом деле устал молчать. Да и вообще устал. Будь его воля, Тьен ничего не стал бы менять в своей жизни, он привык к ней такой, она ему нравилась. Даже новые знания и умения он приспособил к привычному образу существования и до недавнего не задумывался о большем, предпочитая не вспоминать о том, что могло причинить боль.

О крылатых тенях он забыл, едва вспомнив, как до этого забыл и о козыре. Но козырь вернулся…

— Так ты расскажешь мне? — спросил он у озадаченного его настойчивостью Огня. — Для начала — что я за тварь?

Ведь вполне возможно, что опасаться нужно совсем не теней…

Вор, а теперь еще и убийца, воздел к потолку голые руки. Правая тут же вспыхнула ярким пламенем, левую обвила змеей собравшаяся из витающих в воздухе паров в тонкий голубой жгутик вода.

— Ты быстро учишься, — произнес, оценив увиденное, огненный.

— Я не учусь. — Тьен резко хлопнул в ладоши. Послышалось шипение, повалил пар, и искры вперемешку с горячими каплями осыпались на пол. — Я умею. И хочу знать, откуда. Кто я такой? Флейм? Тритон? Сильф по матери и альв по двоюродной бабушке?

— Ты чувствуешь Землю? — насторожился Огонь.

— Нет. Но кое-кто, включая тебя, полагает, что за этим дело не станет. Так как же это возможно? Мои предки специально творили мне родословную, несколько поколений смешивая кровь разных народов, или я случайно такой талантливый получился?

Огненный молчал почти минуту, потом совсем по-человечески вздохнул.

— Смешать кровь разных народов, народов стихий, я имею в виду, невозможно. Вода потушит огонь, огонь оплавит землю, земля смешавшись с водою образует грязь, а воздух поднимет землю, но это будет лишь пыль, которая вскоре осядет… Несколько стихий не объединить естественным путем деторождения, разве только посредством человеческой крови. Именно так появлялись когда-то первые маги.

— Так я — маг? — недоверчиво произнес Тьен слово из детских сказок. — Человек, в крови которого смешались все стихии?

— Нет, ты не человек… В смысле — не маг. И человек лишь немного. Все несколько проще в том, что касается твоего происхождения. А потому значительно сложнее во всем остальном.

Огненный умолк, словно собирался с мыслями перед рассказом, и юноша не торопил его. В душе шевельнулся дремавший там страх: может, не стоило ни о чем спрашивать? Жил бы себе, как и жил… Но Тьен заставил трусливый голосок заткнуться.

— Изначально все дети стихий были… детьми стихий, — неспешно и путано повел повествование Огонь. — Вода породила ундин и тритонов, воздух — сильфов, земля — альвов, которые после разделились на несколько ветвей. Из Огня произошли флеймы. Ну и саламандры — это вроде как шутка такая, переходное состояние пламени от неразумного к разумному. После поймешь. На самом деле у каждой из стихий намного больше воплощений, и я не буду перечислять все, слишком долго получится. Ведь со времени своего появления дети стихий расселились по всему древу миров, и сами породили многие народы, а с многими из народов породнились. Однако огромная их часть осталась все же в Итериане, и чтобы как-то облегчить им сосуществование был создан первый шеар. Не рожден стихией, а именно создан. И не одной стихией, а всеми. Земля дала ему плоть, Вода наполнила сосуды кровью, Воздух вложил дыхание в уста, а Огонь зажег в нем жизнь. Одно существо, объединяющее в себе силы и знания четырех элементов, тот, кто может мыслить, как сильф, альв, тритон и флейм одновременно. Знающий и понимающий их желания и потребности. В общем, идеальный шеар Итериана. Понимаешь, о чем я?

— Не все, — признался Тьен. — Что такое Итериан? И что значит «шеар»?

— О, прости, — спохватился огненный. — Итериан — это место, которое люди зовут Дивным миром. Он не совсем такой, а порой совсем не такой, как описывается в человеческих сказках, но он существует, тем не менее. А шеар… Шеар — это что-то вроде правителя. Но тоже не совсем. Шеар и хозяин, и слуга своим народам. Он имеет огромную власть, но эта власть не выше лежащих на нем обязанностей. Во всяком случае, так задумывалось. И первый шеар был именно таким — гармония силы и разума, средоточие знаний и оплот мира. Нет, были у него и слабости, куда же без этого. Вспыльчивый, как огонь, порою ветреный, иногда он просто пускался по течению, а временами становился упрямым, как скала. Ни одно живое существо не может состоять из одних достоинств. И ни одно живое существо не может жить бесконечно долго, а Итериан нельзя было оставлять без единой власти. Поэтому, как и заведено у многих народов, шеар избрал себе супругу и мать будущего наследника. И ничего страшного, что следующий шеар был рожден уже женщиной, и в нем больше стало, положим, от Воды, чем от иных стихий, остальные ведь не покинули его. Помню, кто-то хотел обязать шеаров выбирать жен всякий раз из иного народа, чередуя последовательно все начала, но вовремя поняли, что мера излишня: кровь шеара сама по себе — залог единства стихий.

Говорил огненный неторопливо, делая долгие паузы между словами, и Тьена это начало раздражать.

— Кажется, я понял, к чему ты клонишь, — непочтительно перебил он воплощение пламенной стихии, скрывая под скептической усмешкой с новой силой накативший страх. — Кровь шеара, угу. И почему я сейчас в этой убогой ночлежке, а не на троне Итериана? Рожей не вышел?

— Задом, — в тон ему ответил Огонь. — Твой под трон не подходит, только под отцовский сапог. Вернее, дедовский, но это уже не суть важно.

— А, ясно, — нахмурился юноша. — Что ж они так? Загодя знали, что из меня ничего путного не выйдет? Или мама чем-то в королевы не годилась?

— Шеари, — поправил огненный. — Супруга шеара — это шеари. Но твоя мать ею не была. И никогда не стала бы.

— Почему? — еще больше насупился Тьен.

— Потому что, хотя закон о смене стихийных родов в ветви шеаров не был принят, и первые правители Итериана, и совет глав подвластных им народов сошлись в одном: человеческая кровь никогда не должна смешаться с кровью шеаров. Вернее, не только человеческая, там есть целый список: тролли, гоблины, кентавры… Но в твоем случае именно из-за людской крови все и завертелось.

— Но ведь мама была сильфидой, — возразил юноша, сам уже сомневаясь в этом.

— Сильфидой, — кивнул огненный. — А ее двоюродный братец Фер — флейм. Вот и думай. Ты же умный мальчик.

Чуть ранее он говорил, что стихии смешиваются лишь посредством людской крови, если, конечно, речь не идет о шеарах, но Тьен все же запутался, пытаясь определить, кто из его родни кем был.

— Ладно, не ломай голову, — сжалился, махнув пылающей рукой, рассказчик. — Объясню. Лет двести назад одна хорошенькая сильфида привела в Итериан понравившегося ей паренька. Они все так делают, сильфиды, ундины, альвы… Ты же читал сказки? Иногда поиграют и возвращают человека назад, иногда оставляют себе навсегда. Эта оставила. И парня, и его маленькую сестренку. Эта сильфида, если еще не понял, была твоей бабушкой. Ее человек — твоим дедом. А его сестричке, когда она подросла, глянулся некий флейм. Юные девы имеют слабость к пылким во всех смыслах мужчинах. Вот так и получилось. А потом твоя мать встретила твоего отца. Ему стоило вспомнить о том, что нельзя смешивать кровь с низшим созданием…

— С низшим? — В памяти всплыло нереально прекрасное лицо, голубые глаза, ласковая улыбка. Пальцы сами собой сжались в кулак, и ногти впились в ладонь.

— С низшим, — повторил невозмутимо огненный. — Шеар стоит на вершине пирамиды творения, а люди, сбившись в стада, подобно животным, бродят у ее подножия. Она никогда не поднялась бы к нему, и он — не спустился бы к ней. А тебя просто не должно было быть.

И кто-то спустя несколько лет решил исправить ошибку.

Дед, о котором мать говорила, что он змей еще тот, или отец. Или оба, сообща.

Вспомнились тени, пожар. Сердце бешено забилось, на лбу выступил пот, и к горлу подкатила тошнота… Впрочем, последнее, скорее, оттого, что он уже несколько дней ничего не ел, думая совсем о другом. И то, другое, к слову, все еще не отпускало, а в свете всего только что услышанного, окрашивалось в иные оттенки. И мысли лезли совсем уж странные, что, вероятно, не так уж неправы были те, кто решил когда-то, что кровь, хранящая силу четырех стихий не должна достаться низшему, животному, которое, может быть, и научится управлять этой мощью, но отнюдь не в благих целях сохранения мира и гармонии…

— Если меня не должно было быть, почему ты не дал мне умереть тогда? Разве это не решило бы все?

— Это было бы неверное решение, — ответил огненный туманно. — Твоя смерть стала бы такой же ошибкой, как и твое рождение. Все должно быть не так

— А как?

— Иначе.

Да уж, разъяснил…

— Как я понимаю, к твоим «нет» добавилось еще одно, — вгляделся в его лицо огненный. — Нет, ты уже не рад, что завел этот разговор.

— Нет, я рад, — через силу выговорил юноша без тени сарказма. — В другой день все, сказанное тобой, могло бы здорово испортить мне настроение. Сегодня портить было нечего. Так что рассказывай дальше.

Огненный покачал головой:

— Все. Я и так сказал больше, чем должен был. Остальное узнаешь со временем. Или не узнаешь никогда.

Он уже готов был стать частью огонька на фитиле лампы, но Тьен остановил его.

— Погоди. У меня еще один вопрос. Не о том… Почему ты помогаешь мне? Ты уже говорил, что не слуга и не обязан, но все-таки помогаешь.

— Наверное, потому… — протянул огненный и задумался почти на минуту. — Наверное, это можно назвать ответственностью. Ты — порождение моего творения.

— Не только я, — не принял такого ответа юноша. — И не только твоего. Но ни Вода, ни Земля, ни Воздух не выказывают участия в моей судьбе.

— Значит, это вина, — глухо выдохнул сгусток пламени, вдруг утратив очертания. — Чувство вины за то, что происходит с тобой. Это ведь я, а не Вода или Земля, сохранил тебя и вернул. И, возможно, я сделал что-то не так. Я очень торопился, пять циклов слишком мало. Или не нужно было стирать все твои воспоминания. Я забрал твою боль, но вместе с нею отнял всю радость, что у тебя была, любовь родителей, друзей… И даже пони. Кто знает, каким бы ты был, если бы я оставил тебе это?

Тьен вспомнил слободу, ночлежку Сун-Реми — с воспоминаниями о счастливом детстве там было бы еще хуже, и не исключено, что маленький Этьен Лэйд сломался бы в первый месяц такой жизни. Или ожесточился бы еще больше, зная, что это — не его жизнь, а ту, что была его, у него безжалостно отняли.

— Скоро я уже не смогу разговаривать с тобой вот так, как сейчас, — сказал Огонь. — Когда ты соберешь все стихии, это будет трудно. И тогда я уже ничего не смогу для тебя сделать.

— А сейчас можешь?

— Да. Если ты захочешь. Я могу забрать еще немного из твоей памяти. Например, последние дни. И когда ты снова попросишь меня отыскать убийцу твоего друга, я скажу тебе, что он уже мертв.

Заманчивое предложение, но Тьен нашел в себе силы отказаться.

— Нет. Я хочу помнить. Все.

Огненный смерил его долгим взглядом и, кажется, понял.

— Хорошо. Пусть будет так. Мы долго говорили в этот раз, поэтому в следующий встретимся нескоро. И раз уж ты помнишь… Помни.

Знак, такой же, как тот, что вычерчен в центре найденной Генрихом Лэйдом в центре каменной плиты, на миг вспыхнул в воздухе, и юноша остался один.

Встряхнулся, отгоняя все мысли разом. Огляделся, словно впервые увидел грязную комнату, ведро-умывальник и осколок зеркала на стене, и брезгливо поморщился.

В кармане пальто лежали деньги, которые он забрал со старой квартиры. Хватит и на новую одежду, и на баню, и на цирюльника. Еще и останется немного до тех пор, пока он решит, что делать дальше.

Можно сказать, что все время, что Тьен отсутствовал, Софи места себе не находила, но это было не так. Место она нашла сразу же: у окна в кухне, откуда хорошо просматривалась калитка и ведущая к крыльцу дорожка. Ела здесь, хоть и не хотелось, но через силу себя заставляла, пила чай, читала брату сказки, шила что-то, чтобы занять руки…

Когда на следующий день, после того, как постоялец вдруг сорвался в ночь, а она нашла газетную заметку, девочка не вышла на работу, хозяин прислал мальчишку узнать, что случилось. Сказала чистую правду: плохо себя чувствует. Совсем плохо. И вид у нее при этом, наверное, был соответствующий, потому что пацаненок, передавший господину Гийому ее слова и, видимо, от себя чуток добавивший, через час прибежал с гостинцами от лавочника, меда баночку принес и горькой спиртовой настойки, которую хозяин велел в чай подливать.

Медом она для Люка булку намазала, а настойку, как и наказали, вылила в чай, всю сразу, и тогда, впервые за два дня, уснула. А проснувшись, снова уселась у окна в кухне.

Люк, умница, все понимал, не капризничал, просьбами не донимал, играть не звал. Только спрашивал иногда, заглядывая в пустую комнату, где его «напалник» и скоро ли придет.

— Скоро, — отвечала Софи уверено. — Вот покушаешь, поспишь…

А когда братишка вдруг разревелся из-за того, что она отказалась ему крепость из стульев строить, строго пригрозила:

— Будешь плакать, Тьену расскажу!

Сразу прекратил.

На второй день она вдруг спохватилась: вернется квартирант, а в комнате у него не прибрано, еды нет, сама неумытая, непричесанная, показаться стыдно. Взялась за уборку, хоть на пару часов себя заняла. Быстрее бы управилась, но то и дело к окну бегала или к двери, когда слышались в улицы то скрип, то какие-то голоса. Потом собралась, братишку одела, и на рынок вышли. Тут уже быстрее старалась, купила все, что нужно, и сразу домой — вдруг уже пришел? Только зря торопилась. Но ничего, время осталось ужин приготовить. Придет Тьен, а у нее суп на плите, капуста тушеная со свиными ребрышками, блинчики…

Суп забыла в холод вынести, так он к утру забродил, что тот квас. Пришлось вылить. И блинчики не накрыла, подсохли за ночь.

— Софи, ну не пачь, — просил Люк, обнимая сестру за вздрагивающие плечи. — Не пачь, не надо.

— Убытки одни, — сокрушалась она сквозь слезы. — Столько продуктов перевела.

Супа, если честно, было совсем не жалко, да и блинов тоже, но успокоиться никак не получалось.

— Не пачь! — сердито топнул ногой братик. — Тьен пидет, все сказу!

Только хуже сделал.

Рыдать перестала, лишь услыхав, как хлопнула калитка. Вскочила, кинулась не к окну, а сразу к двери, выскочила во двор, зареванная, с красными глазами и припухшим носом, и замерла на пороге каменным изваянием: никого. Просто ветер. А она забыла калитку запереть, вот та и открылась, показав кусочек пустой улицы. Девочка стояла на крыльце, пока холодный воздух не остудил горящие щеки и не высушил слезы, а затем медленно вернулась в дом. Убрала на кухне, и заново взялась за готовку. После ни с того, ни с сего решила навести порядок в запертых на зиму комнатах. Работы там было хоть отбавляй, и она провозилась до позднего вечера, как и прежде отбегая к окну или двери всякий раз, когда что-то мерещилось, или в спальню, где стояла на столике фотография из музея, словно боялась, что может внезапно забыть его лицо и не узнает при встрече…

Спать Софи не собиралась. Думала, почитать еще немного на кухне, когда уложит Люка, и даже книжку приготовила — взяла у Тьена на полке, без картинок и с непонятным названием, лишь бы не лезли снова в голову всякие ужасы. Но за день устала и, присев на пол у кроватки брата, задремала, положив голову на одеяло.

Проснулась от негромкого шума — с кухни, кажется.

Вскочила, хотела тут же мчаться на звук, но помедлила. Страшно было опять обмануться.

Неспешно вышла в темный коридор и тут же заметила свет из-за плохо прикрытой двери кухни. Сердце радостно запрыгало в груди. Рванулась вперед, уже взялась за ручку… И вдруг вспомнила, что сама не потушила лампу, собираясь еще вернуться к книжке.

Тоска и тревога вернулись в одночасье, захотелось опять расплакаться, но она сдержалась…

Вошла в кухню, прищурилась от света и, взглянув на стол, чуть не закричала на весь дом. Зажала ладошкой рот, а из глаз все-таки брызнули слезы: на скатерти лежал бумажный пакет, от которого так знакомо пахло сдобой, рядом два леденца на палочке, а в стороне — завернутые в газету цветы. Три разноцветных бутона выглядывали из-под уголка печатной страницы, красный, белый и желтый. Приблизившись, девочка недоверчиво коснулась пальцами нежных лепестков.

— Розы, — прошептала она, убедившись, что это не сон. — Зимой розы. Откуда…

— Из оранжереи Батиста. — Он неслышно подошел со спины, обнял за плечи. — Я спрашивал Маргариту или Клариссу Санье, но у них таких нет. Пришлось взять Красавицу Южноморья, Филомену и Нирейскую невесту. Только не спрашивай, кто из них кто.

Софи обернулась и тут же оказалась прижата щекой к пахнущей одеколоном рубашке, по-прежнему не видя лица парня.

— Прости, что сорвался, ничего не сказав, — прошептал Тьен, ткнувшись носом в ее макушку. — Помнишь, мы собирались встретиться с моим другом, а он не пришел…

Ему нелегко давались слова, и она не дала ему продолжить:

— Я знаю. В газете прочитала. — Ланселот — слишком редкое имя, чтобы ошибиться. — Мне очень жаль.

— Я был… не в себе эти дни. Не хотел, чтобы вы с Люком видели меня таким.

— Главное, что ты вернулся.

— Разве можно не вернуться туда, где для тебя горит свет?

Софи подумала, как же замечательно вышло, что она забыла потушить лампу, хотя он, казалось, имел в виду совсем другое.

Теплые губы коснулись ее виска, и девочка дернулась, словно пчела ужалила.

— Ох, мелкая, — улыбнулся парень, разжимая руки и отпуская ее, — что ж ты мелкая-то такая?

— Цветы, — пробормотала Софи, краснея от этой его улыбки. — Надо в воду поставить.

Желтая — это Филомена, она знала. Невеста — наверняка белая. Значит, красная — Красавица Южноморья…