Разрешение на работу, заплатив в управе полтора листра, Софи получила еще весной, а постоянное место удалось подыскать только к концу осени — помощницей в продуктовой лавке неподалеку от дома. К торговле ее пока не допускали: взвешивала и раскладывала по пакетам бакалею, перебирала овощи, натирала воском яблоки, чтобы дольше хранились и привлекали покупателей блестящими румяными бочками, а после закрытия протирала полки и мыла полы. Люка хозяин разрешал брать с собой. Тихий, спокойный малыш не доставлял хлопот, играл себе под прилавком, и иногда какая-нибудь щедрая дама, заметив его, привечала хорошенького мальчонку только что купленным пряником или яблочком. Если он не съедал угощение сразу, Софи откладывала гостинцы домой или, с позволения хозяина, возвращала на прилавок и тогда брала из кассы половину стоимости — и себе прибыль, и лавка не в убытке.

За осень еще дважды приезжал отец — чаще, чем за все то время, что не жил с ними. В первый раз привез немного денег, Люку игрушек, а Софи книгу со сказками и пуховую шаль. Книга была новая, с цветными картинками. Шаль — ношеная, и девочке неприятно было догадываться, кем. И то, и то она собиралась продать, но сказки оказались интересные, а теплых вещей все равно недоставало. Во второй раз подарков не было: дал только денег, правда, уже больше, и сказал, что у них теперь есть маленькая сестричка — Клер. Так звали маму, и после его ухода Софи долго плакала…

С деньгами от отца и с тем, что она скопила за лето, заработала и еще заработает в лавке, Софи рассчитывала без проблем пережить холода. Разжилась одеждой на зиму, себе и брату. Купила дров и угля. Чтобы не тратить их впустую, закрыла до весны и завесила одеялами двери в пустующие комнаты и топила только в спальне Люка, где спала теперь на полу на снятом со своей кровати матрасе, а кухня прогревалась сама собой. Набрала с запасом круп и лука и засолила в маленьком бочонке капусты, как делала когда-то мама. Кадушку поставила в своей остывшей, но не промерзшей комнате, куда заходила за вещами, да еще проведывать рассаженные в маленькие горшочки фиалки, примулы и луковицы гиацинтов: к новогодним праздникам цветы будут в большой цене.

Каждое утро девочка вставала затемно, готовила завтрак, будила братишку, кормила и вела его — а когда выпал снег, везла на салазках — в лавку, чтобы успеть к открытию. Домой возвращались уже в сумерках, ужинали и, если Софи не слишком уставала за день, а погода позволяла, шли по набережной к площади Адмиралов, где залили большой каток и несколько горок. Катались на ледяных каруселях, играли с другими детьми и даже позволяли себе изредка купить с лотка горячих пирожков. А вернувшись домой, согревались чаем, читали сказки из книги с картинками и укладывались спать.

В общем, если не думать о том, о чем думать не хочется, можно сказать, что жили они неплохо.

— Может, он мертвяк? — страшно расширив глаза, предположил Шут.

Валет поежился. Нет, не потому, что испугался, — от окна тянуло холодом. Нужно было сварить клейстера и заклеить старыми газетами щели в рамах, но ему нравилось выбираться на крышу и смотреть свысока на заснеженный город и покрывшуюся тонким льдом реку.

— Ну, это, сам подумай, — развивал мысль белобрысый. — Ты у него портсигар спер, а после прибил его кто-нибудь в подворотне. Вот и ходит, свое вернуть хочет. Мертвяки, они такие.

— Тебе-то откуда знать? — усмехнулся Тьен.

Рассказал на свою голову приятелю о странном господине, с лета являющемся ему два раза в неделю, как по расписанию. Так тот уже десяток версий подал, одна другой бредовее.

— Говорят так, — как будто обиделся Ланс.

— Скажи еще, что он колдун или альв какой, или дверг.

Теперь Шут по-настоящему надулся: альв или дверг — видать, Валет в книжках своих дури набрался, а он и слов таких не слыхал. И колдуна только одного знал — старого Амброза, что держал балаганчик при ярмарочном поле и торговал предсказаниями и любовными зельями на спирту. Зелья работали. Главное, девку как следует напоить — верняк, не откажет. А с предсказаниями дед лет пять назад напортачил: нагадал Крису Косому удачное дело, а того со всей компанией жандармы взяли на выходе из ювелирного. Так брат Косого из Амброза хромого сделал, а когда Крис из тюремного вагона деру дал, да в слободу вернулся, и его вразумил по-братски: говорят, чуть почки не отбил вместе с верой во всю эту магию-шмагию.

— Ты мне лучше про козыря своего расскажи, — сменил тему Валет.

— Какой он мой? — огрызнулся Ланс. — Гад он, вот что. И шулер.

— Вот про это и расскажи.

Козыря — козырные воры, которые не кошельки да часы с зевак снимают, а по-крупному работают, по банкам там, или по золотишку с камушками, — в слободе народ уважаемый. И марку они держат. Козырю, что по карманам тырить, что в карты мухлевать — все едино позор. Дойдет до кого, считай, крест на честной репутации. Цари могут и на суд вызвать, а нет — так в народе ославят. Но если кто напраслину на уважаемого человека возводить станет, тоже к ответу призовут. Потому Шут про того козыря, которому намедни уже третий раз проигрался, никому, кроме друга, не говорил. Не пойман, как говорят, не… Хм, вор конечно, но вор честный.

— Шулер, — повторил он уверенно. — Я на втором кону подглядел: не сильно рассмотрел, но то, что у него ни одной красной карты не было, — зуб даю. А он возьми, и зайди с сердец!

— Зуб, значит? — Тьен ощупал языком дырку от выбитого резца. — Ладно, проверим.

Снял с книжной полки толстый томик, вытряхнул из него с десяток разноцветных банкнот и посмотрел на белобрысого: не откажется ли от своих слов. Вдруг заливает про шулера, чтобы проигрыш оправдать? Но Ланс взгляда не отвел.

— Сыграем, — утвердился в принятом решении Валет. Заприметил в глазах товарища азартный огонек и поправил: — Я сыграю. Покажешь мне только этого… козыря.

Последнее слово как сплюнул.

Обычно Валет ни в карты, ни в кости не играл. Не потому, что не умел, — не любил. И везло ему вроде бы, и «крупняк» сам в руки шел, и шестерки, как бабка пошептала, выпадали, но не любил. Может, как раз из-за такого везения — куража не чувствовал.

Но сегодня с этим был полный порядок.

— Вон он, видишь?

Шут повел глазами, указывая на мужчину лет сорока, худого, высокого, наверное (трудно определить, когда он сидит), с редкими темными волосами, зачесанными набок, чтобы скрыть наметившуюся лысину, и тонкими вощеными усиками. Тот восседал за столом игорного заведения мамаши Бланшет в компании одной из ее девиц. Зал хорошо отапливался, и красотка не мерзла, выставив напоказ голые плечи и едва прикрытую алым шелком платья грудь. Чистая кожа, ухоженные волосы, крепкие ногти и зубы без гнили: три, минимум два листра за ночь — навскидку оценил барышню Тьен. Козырь явно не бедствовал.

— Быстрый гад, — с нотками зависти прошептал Ланс. — Гляди, как сдает.

— Гляжу, гляжу, — пробормотал Валет.

Действительно, быстр. Но не быстрее, чем он. А если бы и те, кто сидел сейчас за столом, следили за сдачей, а не пялились на грудастую шлюшку, тоже могли бы заметить, как банкующий франт передернул колоду.

— Из чьих он? — тихо спросил Тьен у приятеля. — Кажется, видел его раньше, но не помню, с кем.

— С Гензелем Ключником с весны работает. До этого — не знаю.

— Уж больно на вокзального каталу похож, — поморщился презрительно Валет. — Пальчики шустрые, но не на воровском деле заточены.

— Думаешь?

— Я всегда думаю. Это и отличает меня от большинства.

В зеленых глазах вора вспыхнули знакомые Лансу искорки, предваряющие, как правило, большую забаву, и, заметив это, Шут даже на ехидное замечание обидеться забыл.

— И что надумал?

— Играть. — Тьен с хрустом размял пальцы. — По-крупному. Твоих денег не верну, но одной швалью в слободе меньше станет.

— Может, не надо? — засомневался белобрысый. — Народу много. Если за руку его не поймаешь…

— Поймаю, — обрубил Валет.

Один из игравших с козырем как раз встал из-за стола, оставив на сукне кучку мятых бумажек, часы и запонки. Тьен поспешил занять его место.

— С малолетками и фосками не играю. — Шулер брезгливо дернул губой.

— Я тоже. — Вор спокойно скинул и повесил на спинку стула пиджак и до локтя закатал рукава рубашки. Бросил в банк купюру в два листра.

Девица рядом с козырем одарила зазывной улыбкой, но Тьен в ее сторону не смотрел. Он вообще, казалось, никуда и ни на кого не смотрел: взгляд рассеянно шарил по столу, иногда цепляясь то за вскрытую колоду, то за чьи-то выбивающие неровную дробь пальцы. Только во время сдачи парень немного сосредоточился, но лицо его оставалось таким же безмятежным.

Выражение ленивого равнодушия не сходило с него и тогда, когда банк перекочевал под руку козырю. И тогда, когда он проиграл следующую партию. Подловить мошенника на тасовке или сдаче — дохлый номер. Поди докажи, что карты легли так или иначе именно по его воле, а не по воле случая. Идеальный вариант — поймать на подлоге. И шансы были велики: жох делал нычку каждый раз, когда передавал колоду, оставалось только дождаться своей очереди.

— Все! — еще один игрок, со злостью швырнув на стол не сыгравшую карту, поднялся и почти побежал к окну. Распахнул створки, впустив в зал порыв холодного ветра, отчего огонь тревожно заплясал под стеклами ламп, и Валет заинтересованно обернулся: не выбросится ли.

Нет, всего лишь закурил, быстро затягиваясь дешевой папироской. Сейчас насобирает по карманам пригоршню мелочи или займет у знакомых и вернется. Такие всегда возвращаются к игре, как к смазливой потаскухе, что приласкает разок, а после уходит к тому, у кого фарта больше. Тьен таких отношений не понимал, что с картами, что с женщинами.

— Ну что, малыш, — подначивая его, ухмыльнулся через стол козырь, — только мы с тобой остались. Продолжим?

— Продолжим. — Он положил на стол веер банкнот. — Играю на все.

В сузившихся глазах шулера загорелась жадность.

— Принимаю.

Такие ставки не могли не собрать у их стола всех присутствующих. Ну и отлично: чем больше свидетелей, тем лучше.

Тьен перетасовал карты и дал козырю срезать колоду. Не глядя, какой пришел расклад, заявил четыре взятки. Шулер и бровью не повел, только забилась нервно жилка на виске: как и предполагалось, решил, что Валет в фаворе. Сейчас должен подменить доставшуюся ему шелупонь заначеным крупняком.

Тьен с ходу зашел с царя, самой крупной из выпавших ему карт, и козырю не хватило выдержки. Ущипнул за зад взвизгнувшую и вскочившую при этом с места девицу, и пока все глазели, как подпрыгивает в чашечках лифа ее пышная грудь, тряхнул рукой, передернул ненужную мелочевку и…

— И все. — Валет ладонью припечатал к столу его руку. — Спалился.

Это произошло так быстро, что никто ничего не понял… Пока не разглядели зажатые в пальцах шулера карты.

— С каких это пор козыря кидаловом промышляют? — с насмешкой поинтересовался Тьен. — Да еще и в своем доме крысятничают?

Снова потянуло холодом от окна, и вместе с ветерком по залу прошелся возмущенный шепот. В голос высказаться, кроме Валета, пока никто не решался.

— Сам мне левак и подкинул, — нагло заявил хват.

— Точно, — согласился Тьен, подняв над головой голые руки. — Из рукава вытянул.

Недовольный шепоток стал громче.

— За базар отвечать надо, сопляк, — прохрипел, подорвавшись с места, козырь.

— И отвечу. Тут разберемся или сразу к царям на суд пойдем?

— Пусть суд, — недобро осклабился загнанный в угол шулер. — Только не царский. Божий.

Теперь уже Тьена передернуло. Дрянной обычай, но для слободских священный.

И все же дрянной!

— Суд, суд, суд! — подхватили из зала.

Какое-никакое развлечение, и плевать они все хотели на справедливость и законы колоды — божий суд тоже закон, цари, и те не оспорят.

— Суд, суд! — в экстазе повизгивали из углов потаскушки.

Только сама мамаша Бланшет хмурилась, подсчитывая возможные убытки заведению, да Шут совсем с лица спал. Кто-кто, а он хорошо знал, что Валет даже пера при себе не имел и мокроты, как мог, сторонился.

Тьен успокаивающе подмигнул приятелю. Ну не вышла забава — выйдет что другое. А козырь этот липовый все равно свое получит. Имелась у Валета среди достоинств и недостатков его натуры непоколебимая уверенность в собственной удаче. Да и как не увериться, когда с малолетства и до сего дня напропалую везло, за что ни возьмись, хоть за чужой кошелек, хоть за девкин зад? Ланс, и тот приводы имел и в каталажке ночевал не раз, хоть самостоятельно ничего больше яблока в торговом ряду за всю жизнь не стянул, а все больше в подпевалах ходил да когда-никогда на стреме стоял, а Валета легавым, кроме как за наглый взгляд, и попрекнуть не за что было.

— Суд, — принял он предложение, от которого по-любому теперь не позволили бы отказаться.

— Пушка у тебя хоть есть, храбрец? — процедил сквозь зубы шулер.

— Найду.

Ему тут же протянули с десяток пистолетов.

Валет взял один, не глядя. Хозяин тяжелого черного револьвера ободряюще хлопнул по плечу и вложил в его руку патрон: в заведениях, подобных дому мамаши Бланшет, запрещалось появляться с заряженным оружием.

— Десять шагов, один выстрел, — предупредил кто-то под скрежет сдвигаемых к стенам столов.

Тьен загнал патрон в барабан, прокрутил. Первый выстрел был за ним.

— Дай поцелую на удачу, — подплыла, виляя бедрами, несколько минут назад липшая к козырю девица.

Вор брезгливо скривился.

— Не тебя, — проворковала красотка.

Обхватила ладонями его сжимавшую револьвер руку, подняла и, томно прикрыв глаза и прогнувшись вперед, поцеловала холодный ствол. Сначала — едва коснувшись вороненого металла, а затем захватила пухлыми напомаженными губами, медленно, словно смакуя, втянула в рот и так же медленно вытащила, напоследок лизнув острым язычком. Тьен усмехнулся: кто на что учился.

— Не спи, малыш, — прокричал насмешливо шулер. — Этак я от старости умру.

Вор поднял руку, прицелился. В голову. На душе стало мерзко, успел проклясть и себя за неуемную тягу к рисковым развлечениям, и Ланса, с подачи которого оказался здесь… Но если козырь устоит на ногах, его, Валета, не только могут признать лжецом, несмотря на все доказательства, но и убить — ведь второй выстрел уже за обвиняемым.

Щелчок…

— Осечка, — с сожалением и сочувствием в голосе констатировал кто-то из наблюдателей.

Как… Что…

Ох, это ж надо было так купиться! Патрон на месте. Теперь на месте, ведь барабан прокрутился. Но не в стволе…

Вернувшаяся к козырю шлюха послала воздушный поцелуй.

Не просто шлюха — подельница. И пальчики у нее едва ли не ловчее, чем у хахаля.

— А мог еще жить и жить, — фальшиво вздохнул шулер.

Жить хотелось — не то слово.

Остальное — пустяк. Когда смотришь в черное дуло, из которого сейчас вылетит, чтобы расколоть тебе череп, пуля, все пустяк.

Тьен мельком глянул на дверь — закрыта, перекрыта зеваками. А в противоположной стороне распахнутое окно. А под окном река в хрусткой корочке льда…

Решение он принял мгновенно. В три прыжка оказался на подоконнике…

И вдруг замер. Показалось, что полетит сейчас. Оттолкнется ногами и полетит. И от этой мысли сделалось страшно, совсем как в тех снах.

Тьен замешкался лишь на один удар сердца, но этого хватило, чтобы за спиной грянул выстрел, что-то прожгло спину между лопатками и со свистом вырвалось из-под ключицы. Еще не понимая и не чувствуя боли, он опустил глаза и увидел, как расцветает на груди алая роза.

А уже потом полетел — вниз, с треском проламывая лед…

Раз в неделю хозяин давал Софи выходной. Не столько для того, чтобы она отдохнула, а чтобы не платить лишку: все равно накануне приходилось готовить товар на день вперед и с особой тщательностью вымывать прилавки. Но девочка не расстраивалась. Да, теряла немного в заработке, зато могла поспать подольше, в доме прибраться, стирку затеять. А вечером, как всегда, — с Люком на каток.

С тех пор, как из-за болезни мамы ей пришлось оставить школу при монастыре Святой Агнессы, Софи растеряла всех подруг, но в последний месяц нашла новых на площади Адмиралов. Ни тринадцатилетняя Амелия, ни ее сестра Анна, с предвкушением ожидавшая первого дня весны, когда ей исполнится уже шестнадцать, даже не подозревали, кто она на самом деле, где, чем и как живет. Для дочерей господина Роже Ламиля, старшего типографского наборщика, новая знакомая была обычной девочкой из обычной семьи: отец — мастер-железнодорожник (тут она не врала), мать — швея-надомница, брат. Только родители у них с Люком то были слишком заняты, то приболели, то ушли на именины к дальней родственнице… Какая разница, если дети и сами могут сходить на каток?

А Софи нравилось рассказывать о них и представлять, что их с братишкой дожидаются за столом в протопленной кухне.

— Мы пойдем уже, мама просила не задерживаться.

— До завтра! — Амелия помахала слетевшей с руки варежкой.

— До завтра, — рассеянно кивнула Анна. Уже несколько дней на каток повадились ходить парни из мастерового училища, и жизнерадостная общительная девушка сделалась вдруг молчаливой и задумчивой.

Люк набегался с такими же как он малышами, устал и уже начинал задремывать. Не составило труда усадить его в саночки, укутать одеялом и покатить по искрящемуся в свете газовых рожков снегу. Только у поворота в неосвещенный проулок Софи немного сбавила ход. После наступления темноты она побаивалась ходить этой дорогой: в одном месте между домами там был узкий проход, выводящий прямо к реке, вдоль него тянулся желоб, куда хозяйки сливали помои, пахло гадко, а девочке все время казалось, что из-за угла кто-нибудь выскочит. Но если возвращаться другим путем, придется потом идти мимо парка, где околачиваются вечерами бродяги. Люка они пугали.

Собравшись с духом, Софи свернула в проулок. Две минутки, и будут уже на другой стороне, на ровной, хорошо освещенной улице. Только зловонный слив проскочить…

Что-то вцепилось в длинное, «на вырост» перешитое мамино пальто, и девочка тихонько вскрикнула от неожиданности. Зажмурилась и громко выдохнула: наверное, просто ветка. Дернула, высвобождая, полу.

— П-помогите, — прошипело снизу.

Сердце остановилось от страха. Софи медленно опустила взгляд.

Луна — кривобокий желтый блин — как специально показалась между крышами, высветив белое, как снег, лицо под облепившей лоб темной челкой и глаза… То ли свет так упал, то ли от страха разыгралось воображение, но Софи почудилось, будто эти глаза загорелись на мгновение яркой зеленью, а после пожелтели, как по осени листья в саду, а зрачок вытянулся в узкую щелку.

— Помо…

Девочка дернулась, вырывая полу пальто из скрюченных холодом пальцев, и побежала вперед, к свету, волоча за собой показавшиеся теперь невесомыми салазки. Выскочила на светлую улицу, огляделась: как назло, ни души. И помчалась дальше.

— Но! Но! — Люк заливался смехом, радуясь быстрой езде. — Сколей, лосадка!

Отдышалась уже дома. Но не успокоилась.

Нагрела молока братишке. Раздела, уложила в постель. Достала книгу со сказками и картинками.

Наигравшийся на свежем морозном воздухе малыш уснул, не дождавшись историй, а она все листала страницы, чтобы чем-то отвлечься.

С одной из картинок на нее смотрели принц и принцесса. Улыбались и держались за руки. Принцесса, курносая и синеглазая, с вьющимися рыжими локонами, чем-то походила на Амелию. Или на Анну. А у принца были гладкие темные волосы и лукавые зеленые глаза, совсем как у паренька, с которым она дважды столкнулась летом…

На тот листр она справила себе теплые сапожки…

А он сейчас замерзает в пустом переулке…

К сожалению — хоть раньше и думала, что к счастью, — память на лица у Софи была необыкновенная.

Девочка закрыла книгу, поцеловала спящего братика в лоб и вышла из комнаты. Одевшись, взяла старое шерстяное одеяло и вытащила во двор обсыхавшие в прихожей салазки. Люк редко просыпался ночью, а она постарается управиться побыстрей.

Парень еще дышал. Одежда на нем обледенела, мокрые волосы превратились в сосульки, губы покрылись инеем, но все же он был жив. Сопя от натуги, девочка втащила его на санки и накрыла одеялом: не обогреть — спрятать. На снегу, в том месте, где он лежал, остались следы крови, а на рубахе темнели с двух сторон, на груди и на спине, дыры от пули, и у Софи не было уверенности, что рану он получил не от жандармов.

Это было неправильно. Даже плохо. Но она почему-то не могла поступить иначе.

Дорогой тянувшей тяжелые салазки девочке никто не встретился. Может, кто из соседей видел ее из окна, но после смерти мамы никто из них, кроме сударыни Жанны, ими с Люком особо не интересовался, а сударыня Жанна уж точно не видела…

— Что же мне делать с тобой? — шепотом спросила Софи у раненого, которого с огромным трудом заволокла в дом и уложила в своей комнате на полу у холодного очага.

Для начала решила затопить камин. С полчаса провозилась, сначала убирая подальше от будущего источника тепла горшочки с рассадой, после — разжигая огонь.

Парень оттаивал. С него натекла лужа воды, и пришлось собирать ее тряпкой. На тряпку, к слову, пошла рубашка, которую она, разорвав, стащила с незнакомца… Надо же, она притащила в дом незнакомца! А штаны, еще целые, но мокрые насквозь, удалось стянуть: еще послужат. Если будет кому.

Из кармана что-то выпало и гулко ударилось о пол. Наклонившись, девочка подобрала серебряный портсигар с розой на крышке. Красивый. И дорогой, наверное.

Вымокшие папироски кинула без сожаления в огонь, а портсигар положила на каминную полку.

Стоило заняться раненым.

У Софи не было никакого опыта в таких делах. Она ухаживала за мамой перед ее смертью, за Люком, когда у того резались зубы и когда однажды малыш сжевал что-то негодное в саду и с неделю мучился животиком, но теперь был совсем другой случай — сквозная дырка от пули. Но кровь из нее уже почти не текла, и девочка подумала, что достаточно будет протереть спиртовой настойкой края раны и перевязать.

А еще подумала, что если он все-таки умрет, самым разумным будет следующей ночью оттащить тело назад, в тот проулок.

Матраса на кровати не было, Софи спала на нем в комнате брата, да она и умаялась бы поднимать тяжеленного парня на постель, потому, перевязав, оставила раненого на полу. Только на одеяло перекатила, а другим укрыла. Всмотрелась в лицо, по-прежнему бледное, и потрогала лоб, проверяя, нет ли жара. Кажется, нет. Или есть?

Не доверяя загрубевшим натруженным ладоням, девочка опустилась на колени возле спасенного и коснулась губами его лба. Парень вдруг дернулся, распахнул глаза, но теперь Софи не успела рассмотреть, какого они у него цвета, потому что в следующий миг, вырвавшаяся из-под одеяла рука, обхватила ее за шею, потянув вниз, и губы обожгло… Поцелуем? Она не знала — никогда раньше не целовалась. Но дышать стало трудно, голова закружилась и в глазах потемнело. Лишь несколько секунд, а потом он обмяк и, отпустив ее, смежил веки. На миг блеснуло под черными ресницами золото. Или опять показалось.

Превозмогая внезапно навалившуюся слабость, Софи поднялась с пола, с трудом дошла до соседней комнаты и, не раздеваясь, рухнула на матрас рядом с кроваткой мирно посапывающего Люка…