«За что меня, как росла я,
люди не любили?
За что меня, как выросла,
бедную, убили?
За что они теперь меня
в дворцах привечают,
царевною называют,
очей не спускают
с красоты моей? Дивятся,
меня ублажают!
Брат мой, цвет мой королевский,
ответь, умоляю!»
«Я, сестра моя, не знаю», —
и, сестру жалея,
королевский цвет склонился;
наклонился, рдея,
он к белому, поникшему
личику лилеи.
И заплакала Лилея
росою-слезою...
Заплакала и сказала:
«Братец мой! С тобою
мы давно друг друга любим,
а не рассказала,
как была я человеком,
сколько я страдала...
Мать моя... о чем она,
о чем так скорбела,
на меня, на свою дочку,
смотрела, смотрела
и плакала... Я не знаю,
мой любимый братец,
кто принес ей столько горя?
Я была дитятей,
я играла, забавлялась,
а она все вяла;
да нашего злого пана
кляла-проклинала.
И умерла... А меня пан
воспитал, проклятый.
Я росла и подрастала
в хоромах, в палатах
и не знала, что я дочка,
дочь его родная.
Пан уехал в край далекий,
меня покидая.
И прокляли его люди,
хоромы спалили...
А меня, за что — не знаю,
убить не убили,
только длинные мне косы
остригли, накрыли
меня, стриженую, тряпкой, —
еще и смеялись;
а евреи и те даже
на меня плевали.
Так-то вот на свете, брат мой,
со мной поступали.
Молодого, короткого
мне дожить не дали
люди веку. Умерла я
зимою под тыном,
а весною расцвела я
цветком при долине,
цветком белым, как снег белым!
Лес развеселила.
Зимой люди... о, Боже мой!
В хату не пустили.
А весною, словно диву,
мне они дивились.
Я девушек украшала,
и для них я стала
Лилею-снегоцветом;
и я расцветала
и по рощам, и в теплицах,
и по светлым залам.
Скажи ты мне, милый братец,
королевский цветик,
зачем же Бог меня сделал
цветком на сем свете?
Чтоб людей я веселила,
тех, что погубили
и меня и мать?.. Всещедрый,
святой Боже милый!..»
И заплакала лилея,
и, ее жалея,
королевский цвет склонился;
наклонился, рдея,
он к белому, поникшему
личику лилеи.