То пасхальное воскресенье

помнят люди и поныне:

до рассвета в достославном

городе Чигирине

в медный колокол звонили,

из пушки стреляли

и почтенных запорожцев

на совет скликали.

С хоругвями, с крестами

и с пречестными образами

народ с попами

на гору из церквей спешит,

словно божья пчела гудит.

Архимандрит святую

обитель покидает,

он в золоте сияет,

акафист читает,

народ благословляет.

Спокойно и тихо

в рассветную пору

на крутую гору

сходилися полковники,

и войско, как море,

шло рядами, с бунчуками,

С Луга выступало,

и труба пророкотала,

и недвижно войско стало.

Замолкли и пушки,

и звон отдаленный —

бьет казачество смиренно

земные поклоны.

Молебствие архимандрит

перед войском правит,

святого Бога просит, славит,

чтобы ниспослал им указанье

и облегчил бы им избранье.

и гетмана единогласно

избрали утром рано-рано:

преславного Лободу Ивана,

рыцаря седого,

брата войскового.

И трубы затрубили,

и церкви зазвонили,

пушка загремела;

знаменами, бунчуками

гетмана укрыли.

Гетман слезы проливает

и руки к небу вздымает.

Славный гетман отвечает,

поклонившись трижды,

точно звон могучий

над кручей:

«Спасибо вам, спасибо, родные,

запорожцы удалые,

за славу, честь и уваженье,

что сегодня оказали, —

только лучше б вы избрали

не меня, уже седого, —

вы избрали б молодого

запорожца записного,

преславного, удалого

Павла Кравченко-Наливайко.

Я стар человек, не смогу сражаться,

будет со мною он совещаться,

по-сыновьи научаться,

как за ляха взяться.

Тревожно, братья, стало ныне

на нашей славной Украине.

Нет, не мне воевать с ляхом,

быть вам головою,

не под силу мне, седому,

сладить с булавою, —

пускай правит Наливайко

к нашей доброй славе,

чтоб от страха лях проклятый

задрожал в Варшаве».

Как шмель, казачество гудит,

все церкви зазвонили,

и пушка вновь гремит.

Знаменами укрыли

преславного запорожца

Павла Кравченко-Наливайко.