Бюст Барклай Де Толли. Фонтан с паутиной. Мостовая Ратушной площади вверх спиной. От того, что Луна повисла, дорога длинной Кажется и звезда больной. Ряд стихов на форзаце: консервная банка Есть расплющенный облик планеты в фас, Круг лица преломляет не то, чтоб склянка, А разбитый зеркалом мой Пегас…

Полуночный приют сквозняка Мчит меня по сиреневой ветке. Ах, Москва, без тебя мне никак, И с тобой я, как птица в клетке. Если станет мне невмоготу, От твоих колдовских поцелуев, Всё равно никуда не уйду, Хоть давно я люблю другую. Как в глухом непролазном лесу, Я в твоих усыпальных районах. То ли крест здесь не свой я несу, То ли демон кадит с амвона.

Ночь на вкус, как тутовник пропахший морем, А цвета болгарского мака. В этой местности небо объято горем. Хоть и местности – кот наплакал. Здесь Луна, как фонарик в руках у Бога. А небо молчит и плачет. И дурак собирается вновь в дорогу. Потому что нельзя иначе.

Рельсы, станции, суета… В мраке тамбура мысли кружат Так, что если бы чьи-то уста Дым табачный пускали снаружи. В этом есть нечто большее, чем Стук колёс сквозь сырые подушки. Мы не ищем возвышенных тем, Силясь видеть деревьев верхушки, Мимо нас проносящих Эдем. Москва-Тарту. Керамический голос. Лагуна. Полночь. Сумерки. Шёпот волн. Рыжих листьев проносятся дюны. Чуть заметно плывёт лунный чёлн В ойкумене, веслом рассекая Бастионы стальных облаков. Только ветер, не умолкая, Мне поёт снова песни богов, Наши судьбы беззвучно листая. Таллинн. Площадь. Мокрые улицы. Мостовые. Дождь в десятой степени. Дождь в квадрате. Крыши зданий не иначе, как гробовые – Реже маячат в небе, чем отражаясь в асфальте. Здесь, пожалуй, в кодексе зашифрованы слёзы: Не случайно в воздухе часто большая влажность. Башни, шпили, статуи приняли позы, Придающие им то ли грацию, то ли важность, То ли разум забытого ныне Спинозы. Таллинн. Я смотрю в облака, в их анфас И профиль, в щербатые щёки. Но беззубие близоруких глаз Оставляет зрачки на востоке И гортань пересохшую там, Где вчера вверх тянулись все травы, Звук за звуком бежал попятам, Где бывали неправые правы, И безумцы внимали векам. Санкт – Петербург. Двери, окна, подъезды, дома – Время всё оставляет без смысла. Здесь так часто сходили с ума, Где не дни, но колючие числа Растворялись, пьянея на дне… В безобразном оскале развалин, Отдавая поклон старине, Мысль приходит ужасная мне: Тень светлей, чем её хозяин. Санкт – Петербург. Сфинксы. Львы. Орлы. Лошади. Пальцы рук Создателя… Пустота… Из холодной реки обывателя немота Обезжирит безумие площади. Этот город мрачней, чем снаружи: Его голая чёрная твердь, Подступившая проседью лужи, Обнажившая белую смерть, Шепчет в ухо, что ты здесь не нужен. Санкт – Петербург. Tere Eestimaa! Добрый день! В древнем Юрьеве всё, как прежде: В дне сегодняшнем прошлых тень – Тоомемяги сменил одежды. Эмайыги, в твоих берегах Затерялся языческий Таару. Твои дети в других богах Ищут то, что потеряно старым, Пилигримами тая в веках. Тарту. Тарту – памятник в память снам, «Мостик ангельский» через время. Жизнь, как девушка у окна, Что без устали смотрит в темень. Я фасадов домов не коснусь, Вновь несут меня дальше дороги. Там уже средь берёз вязнет Русь, Погружая в снега мои ноги. …Я когда-нибудь снова вернусь.

День, отлитый в пространство и время, До последнего отблеска выпит. Прорастает сквозь Новый Египет Серебристое лунное семя. Пирамид накрахмалены крыши, Звуки вязнут, во рту леденея, Мостовые, как путь Моисея, Так пустынны, и небо всё ближе. Ты идёшь по замёрзшей реке, Закусив посиневшие губы. Очертанья нелепы и грубы, И слова тают там – вдалеке…