Небо звездное, метель августа, На дороге — машин канителица, Возят засуху, а мне радостно, Знаю точно — погода изменится, Я смотрю наверх, там, где мы живем, — Так все тихо, сухо да правильно. Я ж из тех, кому нет победы днем, Я — как степь, дышу сном неправедным. Я по засухе — вёдро полное, Между фар — лисой, живьем пламени. Я так мал, а вокруг все огромное, И плевать, что ни ружья и ни знамени. Небо звездное, сердце августа, Оглянись, рассветает пророчество, Тело-степь — мое одиночество, Смерти нет, но всегда — пожалуйста. Небо звездное, руки августа, На дороге — машин метелица, Что пожнем, когда пыль рассеется, Степь красна, как чернила Фауста. Ночь светла, как круги от времени, Что забросил я в смерть уставшую, Все дороги растут из семени, Недошедшего, недоставшего. Жду от нового — века белого, Продолжения понимания, Что мы — часть всего безответного, Что мы — ночь всего ожидания. Новое сердце взорвется над нами, Новая жизнь позовет за собой, И, освященный седыми веками, Я, как на праздник, пойду в этот бой.

Застывает рекою рождественской Рядом с домом — дорога. Я свечку зажег, время выключил, Поставил на подоконник. На улицу вышел и долго смотрел На окно и свечу у порога. И ветер ночной извивался и выл, И цеплялся за жизнь, как воскресший покойник. Пусть две тысячи лет Он родился назад, Что изменилось? Я такой же простой вифлеемский пастух, Я телец, скорпион да собака. Мои чувства — Варрава, кому уготована Иерусалимская милость. Мои мысли — одна окаянная, дикая Смертная драка. Для кого же поют голоса У обрыва замерзшего леса? Так тревожно и пусто душе, Что устала от поисков снега… В темноте облаков свет звезды Приподнимает завесу. И я чувствую тень Твоего бесконечного бега.

Когда ты стоишь у голодной стены, Когда вместо солнца сверкает петля, Когда ты увидишь в глазах своих ночь, Когда твои руки готовы к беде, Когда режутся птицы ранней весной, Когда над душой вскипает гроза, Когда о предательстве каркает ложь, Когда о любви визжат тормоза… А те, в кого верил, ушли далеко, И движения их не видны. И в промозглую рань подзаборная дрянь Вырезает тебе на груди — Предчувствие гражданской войны. Когда облака ниже колен, Когда на зубах куски языка, Когда национальность голосует за кровь, Когда одиночество выжмет дотла, Когда слово «вера» похоже на нож, Когда плавятся книги на колокола, Когда самоубийство честнее всего, Когда вместо ритма нервная дрожь. А в сияющем храме лики святых Тебе говорят, что церковь — не ты. Что ты поешь, когда у тебя Вместо смерти — похабные сны? — Предчувствие гражданской войны. Когда черный ветер рвет паруса, Что в прожекторах плюются болью в лицо, Революция без жертв — ничтожная ложь, Слышишь, блеют сердца у тех, кто вошь, Когда лопнет природа и кипящая сталь, Сожжет небеса, летящие вниз, Антиутопия на ржавом коне Вскроет могилы, уставшие ждать. Когда слово «музыка» — это… — Предчувствие…

Люди на ветках,                     люди в витринах, Люди на людях,                     дворцовых решётках, Гибнут на паперти,                     тонут в перинах Окон,                     весь мир умирает на стёклах Первой любви                     и последней измены. Стены,                     набухшие трещины-вены, Солнце,                     клинком перерезав аорту Готтской зиме,                     поднимает когорты, На Невский,                     Сенатскую, Выиграна сеча, И власти доспехи                     ложатся на плечи                                         Весны, Торжествует шагреневой кожей Хлеба и «зрелищ» — голодных прохожих! И трудится жизнь                     в сексуальном угаре, Разлагаясь в мозгах,                     казино,                                 тротуаре, В машинах,                     в метро,                                 в многоблочных коробках, На окнах дисплеев,                     в зачищенных глотках, В тебе и во мне,                     в тебе и во мне Весна… И даже чудовище                     масти глиста, С розовой гадостью                     вместо хвоста, Вылезло к солнцу                     отравленным сердцем,                                     смертельной слюною,                                         раздавленным перцем, Сквозь ахи и визг расфуфыренных дам, По травке газона,                     Асфальта — ногам Сумасшедшая крыса, бредовая мразь,                     прорвавшийся чирий,                                       порочная связь. Прыгнула вверх,                     закружилась в вальсе, Жмурясь на небо в друидовом трансе, Как девочка в классы,                     игривый котёнок, Как ласточка                     в облаке смятых пелёнок. В листве прошлогодней играет часами                     отравленной жизни,                                       как чёрт с небесами, Как ты с небесами,                     как он с небесами… Война.

Есть ли звёздное небо в тюрьме? Родина между замком из песка И пятизвёздочным номером отеля Воспоминания на парашах Макароны, картошка Хорошо хоть реснички сняли Хоть дышать стало немножко Хорошо, что не двадцать По телевизору — наркобароны Хозяин правильный Шесть по нарам И всего три шестёрки Жёлтые стены крашенные, в ожидании Годо Срок — восемь лет зимы Спящие медведи в берлогах ждут своего УДО Кухонные убийства, аварии Чужие мобильники Бесконечная камерная музыка счастья Это — мы.

Оглянулся, все тихо, хвоста вроде нет. Колодец двора, яма черного хода, Заколочена, черт бы побрал этот свет, Липнущий сверху чухонским уродом. Выход — гнилая пожарная лестница — Хрупкая, сволочь, и окна вокруг. Ползут этажи так убийственно медленно Мимо дрожащих, израненных рук. Что пялишься, дура, я ведь не голый! Я не к тебе, я не бабник, не вор! Я — террорист! Я — Иван Помидоров! Хватит трепаться, наш козырь — террор! Гремит под ногами дырявая крыша, Ныряю в чердачный удушливый мрак. Пока все нормально. Голуби, тише! Гадьте спокойно, я вам не враг. Вот он — тайник, из него дуло черное Вытащил, вытер, проверил затвор, Ткнул пулеметом в стекло закопченное, В морды кварталов, грызущих простор. Гул голосов снизу нервною лапою Сгреб суету в роковые тиски. Скучно вам, серые? Щ-щас я накапаю Правду на смирные ваши мозги. Замер народ, перерезанный болями, Дернулся, охнул, распался на визг. Моя психоделическая какофония Взорвала середину, право, лево, верх, низ. Жрите бесплатно, царечки природы, Мысли, идеи, все то, чем я жил. Рвите беззубыми ртами свободу, Вонзившуюся вам между жил. Люди опомнились, опрокурорились, Влезли на крышу. — Вяжи подлеца! — Я ж холостыми, — харкая кровью, Он выл на допросах, из-под венца. — Ради любви к вам пошел я на муки, Вы же святыни свои растеряли! — Нечего, падла, народ баламутить! Взяли и вправду его… Тра-та-та-та!

Больница белая Забылась в бледных снах. Храп, Стянутый бинтами, Койки, Конечности в застиранных пижамах, Шорох… Прах… Лишь взрывы бреда одинокого Пугают привидения-болезни, Слоняющиеся в стеклянных коридорах. Усталые медсестры, Раскинув крылья рук, Застыли на плечах Стреноженных столов, Пасущихся среди Амбулаторных карт и средств леченья… Мученья позади, все внове. Я в белой упаковке туалета Курю И наблюдаю, Как пожирают первый снег Делящиеся клетки крови.

Рождество, ночная пьеса, декорации из леса, Клюквенный сироп из крови да приклеенные брови.  Одиночество из глины, бутафория из тела, Души пенятся от мыла, на щеках прыщи от мела. Из папье-маше — клише . Ватой — облака неволи, вот семья, а вот пещера, Недоученные роли, на пупах свернулась Вера. Марля снега, звезд софиты, разбежались неофиты, Режиссер кричит и злится (тоже хочется напиться). Посмотри на эти рожи — в чем-то все творцы похожи. Спонсор рядом с Барби мертвой,                     целлофан, тузы, шестерки, Крики, пыль, суфлер, фольга — ее куриная нога. За кулисой ждут войска с деревянными мечами, Вождь с прибитыми лучами чешет дулом у виска. Не держава, а доска, не победа, а тоска. Дан звонок, поплыли сцены, в зале грустная страна, Мрачно смотрит на Надежду, Веру и Любовь она. Мат стоит над Палестиной, рев зверей, гора картона, Роды, тайные причины, реют флаги из бетона. Все дары волхвов украли, ясли оружейной стали Утащил голодный сторож, как сыграть нам пьесу,                                       Боже? Ослепительных приборов нужно больше, господа, Чтобы толще засияла Вифлеемская звезда! Электричество поели да пожрали провода . Я грущу, смотрю спектакль, третьим планом                                       В глубине — Заспиртованный младенец спит в петровской                                       Колыбели, Улыбается метели и подмигивает мне…

Сегодня все мы символисты, Футуристы, имажинисты. Вакханалия эзотерии. Картонные самоцветы, фонарики эпох, Пьеро — домино, На коленях Светы и Марии. Крашеные постмодернисты Откупоривают вино. Даже в попсе сегодня есть что-то от декадентов, Всеобщее самоубийство, Коллективный теракт петард, И усиливая тайну момента, В каждом рту надрывается бард. Маскарад, фантики, мишура, Детство человечества, даже душа вора Сегодня жаждет идеализма. Даже руке убийцы противен вид топора. Даже лицо президента (Странная метаморфоза) Срывает аплодисменты, Декламируя про шипы и розы. Про небеса туманные, бесснежные, Про поцелуи и объятия нежные… С чем поздравляем мы, старик, друг друга, Рот вяжет кислым петербуржская метель, Как дорожим мы ограниченностью круга, Но где она, рождественская ель? Я наблюдаю, как штурмует праздник город, Шутихами до слез ослеплена, Иллюзия приподнимает ворот — Забытая старуха у окна. Чей дом напротив. И от мысли ёжась, Что в чем-то праздник и война похожи, Я виски пью, массируя виски. Изнанка праздника — убийство одиноких. Здесь пустота нас режет на куски.