Эх, уйти бы в монастырь, Разменять вино на воду, Стать без имени, без роду, В пу́стынь обратить пустырь. Простоять на камне вечность, Отмолить хмельную Русь, Вскрыть ей, дуре, бесконечность, Бренной жизни этой грусть… Да мешают мне грехи, Жажда тела, имидж, слава, Пустяковые стихи, И поклонников отрава.

По утрам я Моцарт, По ночам Сальери. Стал петлею нотной В потном «Англетере». Окна на Исаакий — Купола под снегом, Старый амфибрахий Заметает следом. Вьюга замотала, Хочется напиться, Стать пустым каналом Или белой птицей. Хочется покоя, Ангелов на крыше, В ыйти из запоя И чтоб всё — потише. Почему я лезу В петлю в «Англетере» Нужно до зарезу Это новой вере. Что же, получите Короля Пальмиры, Только не взыщите, Нет в карманах лиры. Я ее поставил Под Рязанью, в сени… По ночам я Сталин, По утрам Есенин.

Трактора на льду да речи, Умер старый Николай, Удил рыбу, склевал вечер, И отправился далече С Лебедёвки прямо в рай! Тишина звездой согрела Разговор без крепких слов. На санях поленом тело, Птица тенью пролетела, Смерть сближала мужиков. По тропе ходил он рано Мимо дома моего, Фронтовые злые раны, Красота, камыш, нирвана Были рыбами его. Тьма над озером, в тумане Крики выпимшей родни. А на острове Буяне Николая на баяне Жгут едемские огни. Дядя Коля в чистом поле. В шапке, леска на груди. Красивей, чем смерть на воле, Где любил бродить дотоле, Нету, друг мой, рассуди…

Луна зевает на тропарь, Комета подметает лед, Собачка воет на фонарь, Сижу в снегу как… идиот. Мне чудится, будто Открылся мне Будда… Бреду по бесплодному, грязному лесу, Грызу с голодухи костлявые ветки, Лосиные мухи терзают завесу Реальности в самострадающей клетке. Падшие Ангелы спят в моей шкуре, Страх, рефлексия, охотники, волки Сшибают рога, я читал в партитуре Про свободную жизнь и зубы на полке… Я сижу на снегу, В хлев манит теплый бес. Пардон, не смогу. Сбегу. Я выбираю лес…

Берега да берега, Берега у Волги, Чайки да луны серьга, Воли ненадолго. Белоокий теплоход, Старички и дети, Капитан — ответный ход Сквозь рыбачьи сети. Мимо — лодка на метле, Дева в платье мокром, Улыбается петле Золотистой охрой. Что-то Волга родила, Что-то утопила, А на рыбе — удила, В небесах — кадило. А на верхней палубе Вновь она смеется. Жало — живо, стало быть, Все еще вернется.

Недавно его встретил я, Он мне родня по юности. Смотрели, ухмылялися, Да стукали две рюмочки. — Ну, как живешь? — Не спрашивай… Всем миром правит добрая, Хорошая, чуть вздорная, Но мне уже не страшная… — А помнишь эту песенку, Что запивали детством мы, В подъезде да на лесенке Стояли наши стороны. — И свет, окном разбавленный, Был нам милее солнышка, И ветерок отравленный Глотали мы из горлышка… — И к миру, где все поровну, Судьба мела нас веником. А мы смотрели в сторону, И было все до фени нам. — И в этой вечной осени Сидим с тобой, два тополя, А смерть считает до семи И утирает сопли нам.

Мусор вдоль железной дороги, ползущей по жующему лесу. Тампаксы, банки из-под тревоги, бутылки от счастья и лишнего веса. Смятые легкие от сигарет, газеты с брехней и следами поноса, и так далее. Это тысячи лет гниет и тлеет на склонах откоса. Пьяный, со слезящимися глазами железнодорожник солнечного весеннего спектра выставил ухо, как подорожник, колыхающееся от ветра, слушая вой и зубов скрежетание наезжающего звука, ставит стрелку, рвет расстояние. Переводит в тупик и сипит: «Ни пуха…» Поезд исчез, ни тела, ни духа. Остались лишь я да железнодорожник. Вошли в его дом. Накрапывал дождик, да на мокром окне подыхала муха. «Странные люди, — сказал, наливая мне старый обходчик настойку из яда. — Век прожил жизнь, да к счастью, не знаю, как они там уживаются рядом».

Седьмое июля. Птенцы вывалились из гнезда, Пошатываясь, как поезда На проводах-рельсах. Вспоминают, что ласточка — птица, И каждая — Колумб и Нельсон, И ветер, старый возница В пенсне, с бородой, с ридикюлем В этом жарком июле Ловит желтки сачком И запускает в небо.

Громадина моря, угрюмая птица, Лишенное крыльев упавшее небо… Глодает тела мертвецов-капитанов, Бредущих по дну горизонта к закату. Громадина моря — бессмертная дата Создания мира, китов да Иванов, Созвездий, Ассоль, парусов и печали Причалов, где тех капитанов встречали Русалки и чайки, красоты неволи, Объятья невест, вкус текилы и соли. Громадина моря — могучая львица — Моя необъезженная заграница, Мои не пропавшие без вести страны, Мои моряки, храбрецы-капитаны…

Сто восемьдесят сантиметров назад Мы были одни, Мама, я тебе был так рад, И девять месяцев лили дожди. И девять месяцев пела вода, А потом обратилась в лед, И Тот, кто съел пуповину и порвал провода, Благословил наш первый полет. Сто восемьдесят сантиметров назад Над нашей бренной землей Гнал лошадей непокорный отряд, Разбивая культурный слой. Империя рушилась, резали власть Тайны дворцовых теней. Но земля победила, не позволив пропасть, Превратила их в стаю камней. Сто восемьдесят сантиметров назад Ты вышивала следы, По которым пройду я и встану у врат Града небесной руды. Золотые дороги в холодном снегу, Я хочу и могу быть живым, И один сантиметр для нас сберегу Мы вырастем следом за ним.

Мне снилась Мама в мае. Ночь Мамая Вилась дорогой в поле. Чья-то Поля Шла с ведрами, Качая бедрами Земли. И доносилось пение. Журавли Привычно охраняли Небо. Заморские растения Цвели, И мама рисовала Их золотистой пылью, Добавляя Карминовые Листья хлеба… Когда очнулся, Выйдя из провала, Светило утро — Мама рисовала.

Когда огонь ударил в пляс,                              а звезды — иглы-палачи, Когда судьба в урочный час                              орало плавит на мечи, И ветер больше не живет,                              и падший ангел на коне, И никого никто не ждет…                              Любовь, подумай обо мне. Когда оглохли времена,                              и в заколоченной дали Растет еще одна стена,                              и мир, как злые сны Дали, И различаешь слабый пульс                              в заросшей кожею стране, И не уйти от дуль и пуль…                              Любовь, подумай обо мне. Когда вернется в города живая,                              умная вода, Продолжит уцелевший путь пускай не я,                              пусть кто-нибудь. Я стану пеплом на ветру,                              дождями на твоем окне, И если даже не умру…                              Любовь, подумай обо мне. Храни меня среди огня, мой светлый звук                              тебе, мой друг. Ты кормишь хлеб, ты веришь в соль,                              и легок крест, и прост пароль. И если даже я на дне,                              любовь, подумай обо мне.