Мосты развели, попался. В глазах молоко, белена. Смотрел на Неву, ругался, Пошел переждать у окна. Ты можешь в Него не верить , Но чем измерить Такую бездну вкуса В имени Иисуса? Ощущал свою неактивность в баре, Задыхаясь от запахов                   похоти, корма и гари. Осенние цветы не пахнут ,                    пожилые люди не тонут, Только молодость и весна                    норовят провалиться в омут … Мелочь бренчала в этом подвале, Шевелилась,                   мяла животы                   и пластиковые стаканы, Хулиганы вихляли бедрами,                   ворочали языками —                   помойными ведрами. Безнадежная, унылая радость                   разбавленного Мураками, (В этом подвале), Перематывала кассеты                   с музыкальными сопляками. Какой-то пьяный поклонник                   с внешностью вареного рака Напрягал, доставал                   и нарывался на драку. Нагло смотря на меня,                   картинно не замечая, Как в моем стаканчике чая                   плавал Чужой. В четыре часа утра,                   в каком-то обшарпанном баре                   под набережной. Она оживила их, двинула жизнь в эти Малопонятные берега, В эти туманные, гнилые дали, И вернулась с другим пониманием языка, Печалью, точностью состояния, плотным Объемом духовного смысла…                   А потом пришел друг С двумя юными дамами. Они испугались                   и не остались… Когда прошли все суда, что хотели, Когда похмелились, Добрался и я                   до своей одинокой постели. Осмотрелся —                   ноги и стены стерты, Лег                   и притворился мертвым.

Ты не позвонила, У тебя проблемы — С неба тонны ила Падают на землю. Нету больше снега, Грязь с песком на окнах, Ни шагов, ни бега. Что-то в небе сдохло. Вместо песен — глина Комьями забила Рты у магазина. Память у мобилы. Грязь всё понимает, Знает — что такое. Грязь теперь летает. Грязь теперь живое. Ты не позвонила — Город съела сера, Наступила Сила, Воцарилась Мера. Суетятся волки У очков разбитых. Соберу осколки За любовь убитых.

Война бывает детская, до первого убитого, Потом не склеишь целого из вдребезги разбитого. Душа, брат, не оправится, исключена гармония, Немало видел я ребят на этой церемонии. Смотрю в его глазах тоску я, как по телевизору, А мирный дым, накрыв окно, плывет дорогой сизою. И как несвежая роса, в стаканах водка мается, И я молчу, и он молчит, но память не ломается. Война бывает голая, веселая, ужасная. Война бывает точная в разгуле рукопашного. Хожу, брожу проспектами, фонарики качаются, Война бывает первая и больше не кончается. Война кипит победная — до первого сражения, А после, брат, как и везде, — сплошные умножения. Бывает справедливая, бывает языкастая, Для нас не очень длинная, паркетным — безопасная. Стеной соседской лается жизнь старая и новая, А наша не меняется, все та же, брат, бедовая. Сидим на кухне, празднуем, жена придет сердитая, Война умрет под плитами последнего убитого. Вопрос, зачем и почему, оставим без внимания. Мудрец сказал: «Господь дает по силам испытания». Пускай мы стали пьющими, моральными калеками, И все же, брат, не гнидами, а все же человеками.

Мальчик-слепой, В розовой курточке, В синих штанишках,                   медноволосый, В белом вагоне                   цветной электрички. Мальчик-слепой. Беспомощно вертит перед собой Наколотыми на…                   на пальцы глазами. Задающий обычные                   детства вопросы Бабушке, втиснутой в бежевый плащ, Бабушке, дремлющей блоком тепла. Бабушка! Бабушка!.. Как мы едем? Мальчик-слепой, Что ждет тебя в этом Заколоченном,                   визгливом пространстве? Выпрашивать мелочь                   на грязных вокзалах? Клеить картонки?                   Мычать на баяне? Напиваться на ощупь                   с больной проституткой Или услышать и… Подарить миру музыку? Бабушка! Бабушка!.. Как мы едем? Что мы видим? Чем мы любим?

Эльфы, гномы и принцессы, Артемоны, Карабасы, Волшебства и тайн завесы, Пляшет солнечная раса. Ангел мой, взгляни в окно — Скачут сказочные кони. Всё нам видно, всё дано, Добрый рыцарь на ладони. Игры, беготня, капризы, Вспышки слабой красоты. Детство видишь только снизу. Детство, это там, где ты. Шаловливые проказы. Мармелад торчит из ножен, Жизнь прекрасна, ветер важен, Детство рядом — мир возможен… Только злые метастазы Собирают ночь в прихожей, Только гибельные бласты, Словно сгорбленные тени, Лезут липко на колени, Расползаются под кожей, Режут легкие, как сверла, Разбирая небеса, Раздирают ядом горла И крадут их голоса… Пьет бессонницу больница На простуженных ветрах. Улетают листья-лица. Спящий ангел на руках.

Нежность существует без причин,                   как небо и стихи. Потуши сигнальные огни —                   закончилась война. Ты танцуешь чудом по ночам,                   движения легки, Я радею голый о любви —                   душа моя полна. Я лежу, распаханный весной, —                   все песни о тебе, Как всегда, «верха» не говорят                   и не хотят «низа». Проигрыш, победа и ничья                   гуляют по судьбе, А за окном глотает облака                   Шагалова коза. Умираю каждую весну                   от строгого поста, Ангелы на крышах говорят —                   возможен недород. Видел у Фонтанки на коне                   веселого Христа, Он скакал с Аллахом по осям,                   по точкам спелых нот. Сколько одиночества в гостях                   у женщин и мужчин, Он рукой замерзшею сведет                   ментальные мосты. До тебя безумно далеко,                   как детству до морщин. Проигрыш, победа и ничья —                   движения просты.

Экзистенции бродят по нашему древнему миру, Тьма молчит, не желая, чтоб вышли из плотного тела Невесомые вещи — полет и любовь чистотела, И неясная смыслу тоска одинокой квартиры. Рождество наступило трансляцией в телеканалах, «Ящик» — тоже от Бога в эти бессонные ночи. Что-то едет быстрее, а стало быть, вышло короче, Только служба застыла, как лед в петербуржских каналах. Спит мой сын, мы сидели весь вечер у детства Толстого, Эта жаркая, пыльная проза разъела сугробы, И слегка улыбаясь свидетельствам старого слова, Принимали ребенка снега палестинской утробы. Жизнь проходит, она не всегда бесконечное чудо. Месит грязь суета, не жевавшая соль благодати, Я вскочил на карниз и спросил у смущенного люда, Что же завтра сомкнет наши жадные, нервные рати?

Сырая тайна Рождества В замерзшем белом склепе-мире. Симметрия ведет волхва Движением по нитке в тире. И полнолунием полна, Лежит перед волхвом отравой Скупая тень, гора-волна, Гнилая римская держава. Волхвы дойдут, вернут дары, Сфотографируют младенца, Сожмут в руках два наших сердца… Родятся новые миры…

Тихо, тихо, незаметно Вихри ангелов легчайших Кружат в небе фиолетном, Мягко, мягко, на кошачьих Лапах утро расплетает Пальцы. Тонко затаилась Под иконою лампадка. Ты опять в меня влюбилась И разбилась без остатка… Дверь открыть и выйти в поле, Где играют свои роли Жизнь и смерть, а Небеса Излучают чудеса…

Январским вечером храним, Под ледяными куполами Стою, невидим, невредим. Любим землею, но не Вами. Вы постоянно в стороне. Как смерть, Близки и неподвластны, Но тем не менее прекрасны, Как сны о мире на войне. Я понимаю, что у Вас Таких, как я, довольно много, И не украсит Ваших глаз Моя нелегкая дорога. Но я ищу, ращу слова, Вам посвящаю каждый вечер, Как объяснивший небо кречет. Как хлеб, познавший жернова. Сегодня ночью Рождество — Звезда рассыплется на свечи, И мы сольемся в Одного, И Он возьмет, и Он ответит, И поведет нас под венец, У алтаря откроет тайну — Что все на свете не случайно, И смерть для жизни не конец.