Поединки могут быть самыми разными — от шутейных и спортивных, до боя на смерть. Эту разницу необходимо учитывать при изучении любых боевых искусств, включая и любки. Для этого необходимо владеть определенной культурой, могущей быть названной воинской мудростью, которая почти отсутствует в России.

В качестве примера могу привести отношение российских бойцов к своим, казалось бы, родным школам боя, хотя бы к той же школе Кадочникова. Многие спортсмены относятся и к школе Кадочникова и к Любкам с явным недоверием, а то и с легким презрением. Почему?

Потому что они, как им кажется, проверяли русский бой, и убедились, что их импортные или спортивные школы, вроде дзюдо или самбо, сильнее. Как они это поняли? Они предложили русским бойцам побороться, и увидели, что многие из приемов, которые так красиво делают русские, не работают против дзюдоиста. Скажем, потому что он может упереться, и не позволит провести на себе такой прием.

Другая проверка — поработать против кадочниковца почти по его правилам, ноо подыгрывая. В итоге сохраняя ощущение, что ты вроде как бы поддаешься, но если дойдет до настоящей драки, то включишь полный арсенал, особенно борцовский, и легко победишь.

В действительности, всё это самообман. Я был самбистом до того, как пришел к Похане. Далеко не великим, но вполне понимаю эту борьбу на уровне разрядника. И до последнего времени я ходил бороться и к классикам, и к самбистам, почему могу с определенностью сказать: не обольщайтесь. Самбист или дзюдоист выигрывает у любошника или кадочниковца только если он действительно выше классом. А приемы не проходят лишь до тех пор, пока мы боремся по правилам самбо или дзюдо. И то, спортивных.

Старые самбисты неоднократно задавали мне вопросы, вроде:

— А как у тебя пройдет прием, если я, к примеру, возьму тебя вот в такой захват за куртку, и не разожму руки, чего бы ты ни делал. У меня кисти железные, у меня захват даже чемпион мира не мог разорвать…

И действительно, если мы боремся в рамках спортивных правил, я ничего не могу сделать против такого противника, даже если он всего лишь кандидат в мастера спорта.

Но вспомните: каждый вид боевого искусства создавался для решения своих задач. И вполне естественно и очень справедливо, что мастер спортивной борьбы должен побеждать меня или кадочниковца в спортивной борцовской схватке.

Но вот мы переходим в те условия, для которых создавалась система Кадочникова, или в которых жили любки.

Там спортсмен просто не сможет подобраться к такому захвату, тем более не сможет уверенно тянуть руки к отвороту моей одежды — ему мгновенно сломают колено, вывернут пальцы, насадят на нож.

Я сам, когда меня проверяли таким образом, неоднократно показывал разницу. Позволив взять себя в какой-то коронный захват, я дергался, показывая, что из него не выйти по спортивным правилам, доставляя удовольствие противнику. А потом говорил: но в жизни я бы сделал так: и показывал удар в пах, пальцем в глаза, горло, бил по сухой кости.

Даже если ты всего лишь показываешь такое движение, любой опытный боец мгновенно уходит в защиту, и с этим его фирменный захват уходит в небытие. И тогда начинают работать все приемы, более того, стоит начать работать против уверенного в себе борца ударами, как он становится растерянным. И оказывается, что единственные действительные противники русским бойцам — это те, что бились в боях без правил.

Именно на этом поле спортивные единоборства сходятся с русскими школами и могут понять друг друга. И главное, что они могут понять, что создавались для решения разных задач и вполне могут жить в уважении. И им есть, чем обогатиться в этом общении. Но сначала надо понять другого.

Спортсменам часто кажется, что русским бойцам не хватает борцовской подготовки. Судя по чемпионатам рукопашников, это действительно так. Но это опять же судя по чемпионатам и по здравому смыслу. Скажу от себя: бороться уметь, конечно же, надо.

Но представьте себе настоящий бой, где удержание не дает очков, и где тебя могут просто прирезать, если ты застрял на месте. И вот посреди этого ты затеял борьбу один на один… Даже если ты хорошо ломаешь ногу противнику, он сам или его товарищи в любой миг могут воткнуть тебе нож… Вот и все преимущества борьбы.

Школы русского боя исходили из задач настоящего боя на смерть, где нельзя ввязываться в долгие схватки на земле. Там нужно быть быстрым, уметь не поддаваться ни кулачнику, ни борцу, и выходить из схватки после нанесения первых же повреждений противнику. Умение видеть, что у тебя за спиной, в таком бою гораздо важнее умения бороться в партере.

Не дать себя взять в захват гораздо важнее, чем уметь брать его. И вообще, это совсем другой бой, где спортивное мастерство лишь полезно, но чаще окажется ловушкой, поскольку соблазнит тебя показать себя. И так поставит на грань жизни и смерти.

Искусство поединка в спорте — это одно искусство. Искусство поединка в бою — другое искусство. И поединок в любках — это свое искусство, отличное и от спортивного, и даже от русских школ.

 

Глава 22. Легкий бой

Бой в любках легкий. Этим любки принципиально отличаются от боев без правил, на которые сильно похожи в остальном. Но в любках нельзя сцепиться и проверять, кто сильнее, ломая друг друга. В жизни, конечно, возможно и такое, но любки учат не тому, как побеждать в такой тяжелой схватке, а как выходить из нее, чтобы вести бой на своих условиях, а не на тех, что диктует противник, к примеру, лучше владеющий борьбой.

Думаю, такой подход сложился исторически. Было время, сотни миллионов лет, когда землей правили динозавры. Было и другое время — сотни лет, — когда исход всех битв решался закованной в тяжелую броню рыцарской конницей. Но динозавров сменили легкие и подвижные млекопитающие, а рыцарская броня вдруг сменилась на легкую кирасу и тонкую шпагу, а со временем на неприметный камуфляж. Чем это было вызвано?

Сила правит только пока у нее есть такая возможность. Но если возможность пропадает, тяжелые существа вымирают насовсем, поскольку умеют выживать только сверху. Легкие существа выживают и при сильных и без них. Пока не было оружия, способного пробивать рыцарскую броню, тяжелый бой был вершиной воинского искусства. Но появляется пуля, и доспехи становятся обузой, мешающей выживать в настоящем бою. Настоящие военные искусства становятся легкими и подвижными.

Вот и с рукопашкой в действительности происходит нечто сходное. Огромные спортивные сообщества по всему миру наплодили безмерное число тяжелых бойцов, прекрасно существующих в мире спортивных правил. И чем тяжелее борец, тем, считается, он сильнее. Поэтому главными боями спортивного мира являются бои тяжеловесов.

Но вот тот же борец или боксер высочайшего класса выходит на улицу и налетает на недоделка с ножом, и его уверенность в себе теряется. И если ему удается победить, он долго помнит этот бой, потому что для него это редкое испытание и проверка того, чему он учился столько лет. Но при этом противник мог быть какой-нибудь такой гнилью, которая без ножа постеснялась бы стоять рядом с нашим чемпионом. А нож сделал его достойным противником прославленного динозавра!.. Странно…

И означает это, что спортивное совершенство в боевых искусствах — это свой мирок, вовсе не так уж хорошо учащий действительному бою. До того, как в двадцатых-тридцатых годах в Советском союзе начались уголовные преследования за стеношные бои и вообще любые бойцовские развлечения, народ владел искусством настоящего боя. И парни не ходили без засапожника или поясного ножа. Сцепиться в поножовщине было так же привычно, как и просто подраться. Нож не был тем, что боялись, потому что знали его и умели пользоваться. Да и мировоззрение сохранялось еще древнее, отнюдь не естественнонаучное, убедившее нас, что ничего, кроме тела нет, а потому тельце надо беречь до дрожи в коленках.

Детей учили драться на кулачках, палках и ножах так же естественно, как и борьбе, с которой все начиналось. И это вполне естественно приводило к тому, что борьба ценилась, но в бою никто не увязал в ней, потому что даже удушаемый со спины противник всегда может успеть выхватить нож и воткнуть тебе в живот или бедро простым махом за спину. Бой исходно был легким, как подготовка к настоящей войне, где бороться некогда и опасно.

Иногда, посмотрев любки, спортсмены говорят мне: но ведь тебе поддаются! Вот как объяснить разницу между любками и поддавками? Могу ответить только одно: человек, готовый к настоящему бою, предельно бережен к себе. И там, где спортсмен вцепился бы и уперся, то есть неподдался, бойцу достаточно показать намерение ударить его в запрещенное для спортсмена место, и он становится гибким и легким.

Просто представьте себе, что вы ловите противника в свой коронный захват и начинаете вытаскивать его на прием, и в это время, сквозь вашу задумчивость к вашему глазу приближается палец. Хорошо, если палец, а не сучок или гвоздь. Вы будете по прежнему ломить свой прием, или вдруг помягчаете и станете гибкими, чтобы избежать этой опасности? Вот и весь секрет «поддавков» в любках.

Никаких поддавков в любках нет. Конечно, если кто-то не начнет портить любки, искусственно поддаваясь. Просто в любках действительно разрешены любые приемы и удары, какие ты только сможешь придумать в настоящем бою. И поэтому бой становится легким. В боях без правил такие приемы запрещены — правила все-таки есть, потому что без них спортсмены порвали бы друг друга. Все спортсмены бьются на зверки, то есть зверея, и поэтому их надо судить и ограничивать. Но в бою на любки ограничивать не надо, достаточно следить, на любки ли идет бой.

Если человек бьется на любки, если он любит того, с кем бьется, а чаще всего это либо отец, брат, либо друг, он и сам не доведет опасный прием до завершения. Он только обозначит его. Но ведь и он, и противник понимают, что в бою этот прием очень разрушителен. И если бьющий учится делать такой прием, то противник учится как видеть и избегать подобных ударов. И поэтому противник уходит от ударов или приемов не тогда, когда они уже прошли, а как только распознал их. И чем раньше ты умеешь распознать опасный прием, тем лучше, тем легче ты выживешь в настоящем бою.

Вот откуда это странное ощущение, что в любках поддаются.

Если честно, то мое мнение как раз обратное: поддаются в спортивных единоборствах. Там позволяют подходить к себе, брать в захваты. Если у самбиста срывается прием в уличной драке, он непроизвольно падает на землю лицом вниз и лежит, поджав руки под грудь, чтобы их не захватили для болевого. Лежит, пока его не приведут в чувства ударами тяжелых ботинок по почкам и голове. Классик же позволяет себе годами отрабатывать, как лежащего на животе противника отрывать от ковра и перекатывать через себя в то же самое положение лежащего на животе. Так они берут очко…

Спортивные единоборства — это поддавки, но это прекрасная школа овладения основами. В русские школы надо приходить, владея ими как можно лучше, чтобы добавлять к этому понимание настоящего боя. Но надо исходно принять: в любках надо биться легко, работая не над борьбой или ударными школами, а над тем, как вообще не быть там, куда бьют. В сущности, как выживать в бою, а не красиво гибнуть во славу отечества, спорта или собственного честолюбия. Этого нельзя добиться ни поддаваясь, ни упираясь. Это достигается пониманием того, чему ты пришел учиться. Это просто другой класс боевых искусств. Не знаю, выше или ниже, но точно другой. И в нем изучают другие предметы.

 

Глава 23. Позволение

По крестьянским понятиям, бой не должен быть тяжелым, как не должно быть любое ратное дело для ратая, то есть пахаря. Тяжелым он становится только в рамках правил, которые делают из него определенную задачу. К примеру, общество хочет определить, кто из молодых людей сильнее. И оно заставляет их бороться так, чтобы выявить именно силу. Или оно хочет научить молодежь работать руками, тогда оно ограничивает поединки правилом биться только на кулачки.

В итоге мир сужается, но зато становится глубже. Любое ограничение противоестественно с точки зрения борьбы за выживание, зато естественно и необходимо для учебы. Чем уже разрешенный коридор, тем более высокого мастерства можно достичь именно в этой части воинского искусства.

Иными словами, спортивные правила чрезвычайно полезны для изучения отдельных частей воинского искусства. Но в них есть один большой недостаток — они приучают бойцов к односторонности. И приучают сильно. Редкий парень, добившийся успеха в борьбе или боксе, пойдет учиться заново другому искусству. Его жизнь состоялась, он достиг почета и уважения, а часто и денег, и вовсе не хочет менять спокойную жизнь на состояние новичка. Чтобы пойти учиться дальше, нужно быть не спортсменом, а воином. Спортсмен же, если вспомнить исходное значение этого английского слова — это человек, который охотится не для пропитания, а так, с жиру балуется…

Второй недостаток правил в том, что они въедаются в сознание и от них очень трудно избавиться. Если ты привык играть в спортивные силовые поддавки, перейти на бой за жизнь может заставить, разве что война или тюрьма. Поэтому спортсменам трудно принимать любки — в них надо отказаться слишком от многих условностей, а при этом не озвереть.

Но любки не понять и не освоить, если не освободиться от всех правил. Любки — не могут вестись тяжело, это легкий бой, в котором возможны такие приемы, какие в спортивных единоборствах удаются, может, всего раз-другой за всю жизнь, да и то чемпионам мира. Бывает такое, когда, как говорится, достигается пик формы, что человек начинает совершать в бою чудеса, и ему все дается легко. Вот это состояние и надо принять как исходное для любков. Как это сделать?

Прием прост. Он назывался позволение. Надо позволить себе движение, позволить не убивать его. Как это сделать, как раз видно через сравнение со спортивными единоборствами. Вот я уже приводил пример, как мне ветераны-самбисты предлагали поработать против их коронных захватов. И я рассказывал, что мог против них работать, только выходя за рамки правил.

Происходит это так. Борец берет тебя в захват, и, когда ты начинаешь проводить прием, убивает движение, попросту не позволяет ничего сделать. Почему это возможно? Потому что он уверен: мир предсказуем, он такой, как люди договорились. В данном случае, он вест введен в ту рамку, которую он навязывает моему телу своим телом. Эта рамка борцовская, и она предписывает, что я должен бороться в ответ на такой захват. И тут он хозяин.

Но я беру и нарушаю правило, я внезапно бью его кулаком в челюсть. Что с борцом? Даже если он не падает — он сама растерянность и недоумение. Он же со мной договорился проверить, работают ли мои любошные приемы против него, когда он в привычной для него борьбе. Скрытно, он хотел убедиться, что, когда он борец, он сможет противостоять Любкам, и я с ним ничего не смогу сделать. А значит, в его мире все спокойно, он правильно потратил жизнь на изучение борьбы, и ему не надо беспокоиться и переучиваться. Иными словами, он проверяет вовсе не то, работают ли любки. Он проверяет, можно ли ему спокойно доживать до старости. И договаривался он со мной именно об этом.

А я нарушил договор, я не захотел играть в поддавки, и теперь он возмущен, будто советский пенсионер, который обижен на государство. Теперь у него право обижаться на меня за то, что я не хочу ему проиграть по его правилам.

Но и правила, и право на обиду, это все игры между своими. Попробовал бы он обижаться во время боевой командировки в горячую точку, где идет война. В бою за жизнь есть только одно правило: никаких правил.

И в любках тоже нет правил. Но в них есть состояние. Примерно такое, как у отца, когда он борется с сыновьями. Он борется любошно, он не имеет ни права, ни желания повредить их. Но при этом все действия настоящие, они только не доводятся до завершения, а делаются мягко. Не останавливаются, не обозначаются, они делаются, но мягко, чтобы не повредить.

И вот как отличался бы тот же самый прием в любошником. Тот самый хороший борец, будь он любошником, взял бы меня в захват почти так же, как спортсмен. Вот только стойка его не была бы такой тупой и жесткой, потому что он внутренне был бы готов к тому, что я буду сопротивляться не только по-борцовски. И когда я нанес бы ему удар по челюсти, он не дожидался бы приближающегося кулака, занятый тем, как удерживать меня от борьбы, и не изображал бы из себя мускулистую мишень.

Он начал бы убирать голову из под удара, едва почувствовав, что к ней движется кулак. А что бы ему пришлось сделать, чтобы убрать голову? Изменить положение тела. А этого не сделать, если удерживать себя жестко напряженным. Значит, почувствовав удар, надо ослабить стойку, и стать гибким. Возможно, и захват отпустить.

Но если ты не хочешь отпускать захват, значит, надо уйти от удара, не разрывая захват, и снова вернуться в положение для приема. Этого не сделать, не став текучим и упругим. Это возможно, но это уже совсем иное состояние. И в этом состоянии становятся возможны и любошные приемы.

То, что не проходит на жестком и самоуверенном борце, закостеневшем в своих приемах, хорошо проходит на гибком уличном бойце, какими и были любошники в старину.

За счет чего любошный бой становится мягким и изящным? За счет того, что противник не упирается, а живо откликается своим телом на мои движения. Именно эта величайшая способность настоящего бойца и вызывает у спортсменов подозрение, что они поддаются. Ну с какой стати они слушаются моих рук, если можно упереться?!

А с той, что я не просто шевелю пальцами, а показываю удары. Показываю не так грубо, как с моим приятелем-самбистом, которого иначе как кувалдой и не прошибешь. А показываю тонко, даже скрытно, пряча возможные удары под отвлекающими действиями.

И отвечают они в сущности так же, как борец, которому прилетело по челюсти. Они убирают свои тела из под ударов и ломков. Вот мы схватились в захвате, и один из нас может провести бросок. Он уже оперся на одну ногу, чтобы подсесть, и поставить вторую внутрь моей защиты, но я не защищаюсь по-борцовски, я показываю, что иду прямо на его опорную ногу ударом стопой в колено, и он меняет стойку, убирая ногу из под возможного удара. Бросок не состоялся, но он неуязвим.

Я же в это время, показав удар в ногу, уже наношу удар рукой ему в голову и вижу, что он убирает голову, но так, чтобы поймать мою руку в ломок, и не бью свой удар. Удара нет, но и я неуязвим.

И так мы движемся друг возле друга, изыскивая дыры в обороне. Удары не проходят, броски не получаются. Но зато, если они получаются, это будет очень тонкая и красивая работа. Вплоть до бесконтактной, как это часто называют сейчас. В старину такую работу называли Накатом.

Почему становится возможно очень тонкое воздействие? Да потому что противники не могут позволить себе упираться и ломать движение друг друга. Упереться, значит, замереть. За это последует наказание. Не дал провести прием — пропустил удар или несколько. Когда условия боя таковы, ты просто вынужден откликаться движением на самые тонкие угрозы. А это значит, что становится возможным очень тонкое воздействие. Это подобно тому, как пуля из Калашникова, пробивающая рельс, уходит в сторону, задев тонкий прутик. На настоящее движение можно воздействовать очень тонко. Лишь бы не было лжи и поддавков.

А нужна для этого очень простая вещь: надо позволить не убивать рождающееся в тебе движение. Когда противник показывает удар, есть соблазн принять его на тело, сделав вид, что не заметил ответное движение в собственном теле. Это хорошо на ринге. И совсем плохо, когда в руке у противника нож.

На улице надо уходить от всех ударов и развивать в себе эту способность, доводя тело до такой чувствительности, чтобы оно уходило само. Тогда однажды оно сумеет даже исчезнуть с того места, где пролетит пуля. Вот это состояние и называется в любках позволением.

Позволение — это способность тела отвечать на все движения, которые входят в него извне. В бою от позволения зависит жизнь.

 

Глава 24. Ломки

Лучший способ понять позволение и обучиться ему — это ломки. Ломками назывались болевые приемы, выполняемые в стойке.

В спортивных единоборствах болевые в стойках запрещены. Это вполне обоснованно, потому что спортивные схватки ведутся в состоянии, которое в старину называлось «зверки» или «на зверки». Сейчас это можно было бы назвать состоянием чемпионства или мышлением победителя. Зверки — это когда ты хочешь победить любой ценой, даже нарушая правила, если удается. Естественно, что в таком состоянии ты обязательно повредишь противника, если выполнишь болевой в стойке.

При этом создается парадоксальное положение: человек, обучающийся боевым искусствам, ради спортивных успехов или ради того, чтобы получать удовольствие от побед над другими, вырезает из своего обучения важнейшую и огромную часть боя. Ведь в живом бою ты обязательно попадешь в то, что либо тебе, либо ты выкручиваешь кому-то руки, а то и пальцы. Еще раз повторю: это жертва, и приносится она ради того, чтобы насладиться победительством — пусть ограниченным, пусть в рамках правил, но необходимым спортсмену как допинг.

Победы эти, как вы понимаете, оказываются искусственными, подготовка не жизненной, но сладость побед так манит, что люди идут на подобные жертвы не задумываясь. А если задуматься?

Если задуматься, то владеть ломками бойцу необходимо. И не только затем, чтобы победить кого-то на улице, но и потому, что ломки учат. За ними открывается целая школа, огромный букет возможностей обучиться боевым движениям и вообще бою. И всё это богатство вырезается из спортивной жизни только потому, что тренеры не могут доверять ни своим спортсменам, ни даже самим себе — обязательно будут травмы.

Оно и верно: доверять надо своему состоянию. А состояние для обучения ломкам должно быть любошным, то есть исключающим возможность повреждений. Причем, как у того, кто ломает, так и у того, кого ломают. Вот это очень важно понять.

В ломках надо соответствовать проводимому приему с двух сторон. Тот, кто ломает, ломает любошно, видя противника и ведя его по боли. А тот, кого ломают, должен быть в позволении. И оба должны видеть. Видеть себя, видеть противника, видеть то, что делают с телами, и видеть более тонкие вещи, позволяющие сделать ломок успешным или успешно защищаться от него. Но главное — это позволение.

Обычное отношение к тому, что нам выламывают палец или руку — либо упереться и сопротивляться, либо начать бешено выкручиваться и вырывать руку. Просто вспомните или представьте, как делали это сами. А лучше попробуйте. И вы сумеете заметить, что в миг, когда стало больно и вы рвались из захвата, вы не видели..

Видение выключается, потому что есть только один образ: освободиться! Любым способом. И каков же этот способ? Если задуматься, то это что-то из далекого детства, когда вы вовсе не владели боевыми искусствами. Но все, кто не обучен какой-то работе взрослым, применяет те знания, что обрел в детстве. И вот в ломках у людей начинается детство, потому что никто не учит бойцов, никто не дает такой школы.

Вообще-то, прежде, чем обучать человека чему-то новому, то есть вкладывать в его сознание новые образы, надо очистить место от старых. Любошники применяли старинный способ очищения сознания, называвшийся кресением. Суть его проста: обнаружив помеху, надо бы найти либо ее причину, либо корень, вроде собственного решения. Все эти корни или причины имеют свою историю — они когда-то входят, как-то развиваются, и вполне доступны изменениям и очищению. Подробней об этом рассказано в другой книге.

Но очищение не обязательно. Если вам лень или некогда, вы просто можете применить привычный способ обучения: добавлять новые знания к уже имеющимся, не убирая ничего из сознания. В хитрых делах, вроде боевых искусств, как кажется самим бойцам, ничто лишним не бывает — чем больше всего знаешь, тем больше арсенал, который при случае сможешь применить. Любошники, правда, считали, что лишнее только загромождает сознание, мешая видеть и соблюдать договоры, да и совершенства не дает, но это уж вопрос личного предпочтения…

Во всяком случае любой боец может попробовать со своим напарником сделать ломок на руку или палец, и увидит, что применяет в ответ совсем не прием, а какое-то движение из детства. Любой, конечно, из тех, кто осознанно не обучался ломкам. В русских школах рукопашного боя, насколько я знаю, эта работа изучается во всех без исключения. Наверное, изучается она и в каких-то школах борьбы, вроде джиу-джитцу. Но это не важно, я говорю пока лишь о тех бойцах, которые ее не изучали.

Как только вы увидите, что вы делаете странные телодвижения вместо продуманного и отточенного приема, вы обретете знание того, что не обучены этой работе. И понимание, что ей можно учиться. И тогда встанет вопрос: как учиться ломкам?

Этот вопрос приведет вас к следующим наблюдениям над самим собой: вы не можете учиться самостоятельно, потому что в миг, когда появляется боль, вы перестаете видеть, и просто рветесь из рук противника, спасая свою жизнь. Отсюда придет знание: боль выключает видение, она ваш враг. Боли надо избегать.

Вот тут и начинается обучение.

Попробуйте сменить точку зрения и с ней свое состояние. Эта работа и будет движением к любошному состоянию. Боль — не враг, и она не есть то, чего надо избегать и бояться. Как раз наоборот! Боль друг, который кричит вам, что надо двигаться, иначе будет повреждено тело.

Если это не понятно, скажу проще: боль на вашей стороне, избегать надо не ее, а того, чего она требует от вас избегать!

К боли надо изменить отношение и принять, что именно боль есть ваше шестое чувство, чувство бойца. Она же и учитель. И не способность чувствовать боль, а именно боль, как некое существо, живущее в вас. Ваш самый искренний и преданный союзник и защитник.

Это, конечно, условность. Боль — не есть существо. Боль — это способность сознания вызывать у меня потребность в действиях, чтобы избежать разрушения тела. Но за этой способностью стоит моя душа. Точнее, телесная душа, называвшаяся в старину Жива. И она делает все, чтобы мы выжили. Вот Жива-то и учит тому, как выживать, почему она и оказывается учителем боевых искусств.

Не буду углубляться в мифологию. Она сейчас не так важна.

Главное — понять, что боль — это хорошо, что боль — это некое состояние сознания, внутри которого есть пространство. Боли в том детском понимании, которое правит нами, в действительности нет совсем. Боль вообще не существует. Есть лишь предупреждение Живы: действуй, тело разрушится! Это предупреждение сначала бывает настолько тонким, что мы его обычно не чувствуем. А потом оно превращается в непреодолимое требование, заставляющее нас безумно рваться и метаться.

Но это всего лишь знание: тело будет разрушено.

И стоит только это понять, как в пространстве боли становится уютно. Появляется возможность там находиться и сохранять созерцательность. Достаточно спокойно перейти в разум и ответить Живе на ее боль: вижу, понимаю, разумно ищу способы выхода из разрушения. И вдруг боль отступает. Пока ты хозяин, пока Жива чувствует это, она не вмешивается. И лишь если ты не справишься, он вернется, и заставит тело биться за свою жизнь, будто раненое животное. Иное имя Живы было в старину Животная душа, душа тела, если рассматривать его как животное.

Попробуйте еще раз: возьмите друг друга в ломок, скажем, выворачивая кисть. С пальцев начинать все-таки опасно. Ломок делайте медленно, наблюдая за противником, ищущим выход, и приостанавливая давление, когда он теряется и не может найти решение быстро. Просто ослабляйте давление, но удерживайте его на уровне легкой боли, чтобы он понимал, что дальше рука может быть сломана. И если он умудряется выкрутиться из ломка быстрыми и резкими движениями, не доказывайте ему, что могли бы успеть сломать кисть. Позвольте выкрутиться, но после этого разберите с ним то, как он выходил и покажите ошибки.

Главное требование при выходе из ломка — не упираться и не вырываться силой. Так можно, но это неверное решение! Это не школа ломков!

Выходить из ломка нужно не так, как вы научились в детстве, а в позволении! Это единственно верное решение. Вот ему ломающий и обучает противника.

Тот же, кто работает внутри ломка, должен понять главное: Жива знает, как выйти без повреждения. И слушаться надо боли. Можно решать этот прием разумно, придумывая способ выхода, а можно в позволении. И даже если вы изберете изучать отдельные приемы выходов, то есть построите свою школу разумом, владеть школой позволения вам все равно надо.

Поэтому поймите: когда вам ломают руку, не надо рваться, не надо упираться, но не надо и думать. Надо сделать совсем иное.

Первое, что вы делаете в этом упражнении, когда вам ломают руку, вы замираете и позволяете противнику довести ломок до легкой боли. Со временем, по мере возвращения жизни в тело, вы начнете чувствовать, когда начинается легкая боль, все лучше. Пока же ваша чувствительность будет очень груба. Но таковы условия совершенствования — начинать надо с того, что есть.

Вы позволяете противнику довести ломок до легкой боли. И вы осознанно ограничиваете в это время себя в движениях — ни в коем случае нельзя начинать двигаться, чтобы убежать от ломка, до того, как понял его. Это разумная часть работы — понять, что происходит. Впоследствии, когда понимание придет, вы будете настолько быстры в нем и утонченны в ощущении боли, что вам самим будет казаться, что ваше тело движется, стоит только противнику оказать на него легчайшее давление. Но не спешите. Пока научитесь работать на том уровне боли, который осознается вами как ощутимый.

Боль до этого уровня называется Бытовая боль. То есть боль, которая в быту не привлекает ваше внимание. Вы наверняка замечали, что в жизни часто бьетесь или укалываетесь так, что будто бы и не заметили такой боли. Но иногда вдруг ловите себя на том, что зашипели и даже выбранились, например, обозвали себя дураком за то, что ударились. Все, что до шипа — это бытовая боль. Она не привлекает внимание. Вы только отмечаете ее, но ничего не делаете.

Выше начинается Шипящая боль. Она уже вызывает потребность действовать.

Вот и в упражнении вы должны позволить противнику пройти Бытовую боль и войти в Шипящую. И дальше дать знак, чтобы он остановился. Обычно это делается тем, что ты кривишься, а противник видит это и перестает давить. Вы как бы замираете, пока ты думаешь. Пока еще думаешь. И думать надо о том, что боли нет, а есть требование Живы спасаться от разрушения.

Вот тут и надо сказать ей, то есть самому себе: слышу, понимаю, но разрушения нет и не будет, потому что я хозяин, и это всего лишь упражнение, в котором мне помогает мой товарищ. Вы удивитесь, но если вы действительно смогли перейти в состояние хозяина, боль исчезнет, и останется лишь давление в изогнутой кисти. И это чудо, потому что вы вдруг замечаете, что ваше тело перестало рваться, словно дикая зверушка, и послушно ждет, когда вы его спасете. Его нельзя подвести и обмануть, решение надо находить, чтобы доверие между вами росло. Но пока оно с вами, оно верит, и оно восхищается своим повелителем…

Вот после этого приходит миг последнего разумного действия: вы отдаете собственному разуму приказ выключиться. Отдаете его, создавая образ, который распахнут в Стих. Образ этот строится на созерцании того, что происходит в вывернутой кисти. А там, в сущности, две вещи: телесность и давление.

Телесность или телесное устройство определяет ваши возможности. Вы не можете согнуться поперек кости. Хотите вы того или не хотите, но гнуться придется в суставах. Но при этом суставов этих гораздо больше, чем вы обычно ощущаете. И это настолько не один кистевой сустав, что вы будете поражены свой безмерности, потому что при выходе из ломка работают кроме кисти все суставы руки, все позвонки и все суставы ног. Удержать такое гибкое существо в ломке нет никакой возможности!

Но чтобы оно стало гибким, надо убрать привычные способы управления его гибкостью и подвижностью, которые наработал ваш разум. А значит, надо уйти за пределы разума, который все упаковал в жесткие образы, и иначе двигаться не может. Надо уходить за пределы образов, в то состояние сознания, где образов нет. В стихийное состояние.

Вот для этого перехода вы и создаете образ, который заставит разум выйти из уже имеющихся образов. Вы вглядываетесь в то, как изогнута ваша рука, затем ищите своего учителя — нащупываете во всем этом боль.

Должен вас предупредить — это окажется непростое упражнение. Дело в том, что крошечный ломок на кисть, если начать в него вглядываться, оказывается безмерным пространством, огромным полем боя, в котором легко потеряться. Только пока ты снаружи ломка, кажется, что больно в кисти, и что выйти из этой боли просто. Но вот ты вошел созерцанием внутрь ломка, и вдруг понимаешь, что даже если не видеть остальное тело, сама кисть огромна, и в ней множество возможностей для движения во всех мыслимых направлениях. К тому же она проливается в предплечье, то в плечо, плечо в раменье…

И где-то посреди этой безмерности затерялся тихий голосок учителя: боль здесь!..

Как его расслышать, как найти? Помню, когда мне делал эти приемы Поханя, обучая позволению, я несколько раз почти засыпал внутри них, блуждая мыслью в поисках боли. Думаю, что раза три-четыре мы стояли в одном ломке по нескольку часов. Конечно, это заслуга Похани — ему доставляло наслаждение показывать самые тонкие вещи. Про себя могу сказать, что я просто не понимал, что происходит, и терялся во времени.

Но я помню это ощущение: ты велишь разуму остановиться и приказываешь найти боль и следовать за ней. Вот и вся хитрость. Просто перестать думать, заставив тело идти за болью. Боль не из мира разума, она — сама стихия. И ей естественно вести в мир стихий. Ей всего лишь надо отдаться, и она заменит разум и спасет тебя в самом сложном мире, где иначе не выжить. Не только в ломках. Ломки — лишь начальная школа бойцовского выживания.

Так вот, ты отключаешь разум, приказав ему найти внутри ломка боль, и велев телу следовать за ней. Разум начинает искать эту боль и не находит, потому что никакой боли в действительности нет. А есть давление, которое может разрушить тело. Это трудно понять сходу, особенно разумом, почему и важно его отключить. В итоге способность видеть давление выйдет наружу в чистом виде. В сущности, она вырастает из способности ощущать плотности мира.

А этому мы обучаемся в самом раннем детстве, когда только осваиваем собственное тело. И обучаемся именно так, как нужно для выхода из ломка: видеть нечто невидимое, потому что видны стулья, столы, диваны, но не плотность. Плотность глазами не увидеть, ее надо видеть оком души. А научившись видеть, обрести способность стекать с плотности, будто наши тела жидкие. Тела же наши, если вы вспомните, действительно жидкие. Как говорили мазыки, основное состояние тела — лухтовое, жидкое. И это надо использовать.

Кости лишь поддерживают этот мешок с жидкостью, но само тело текуче. И вот, стоит тебе услышать, голос боли, как ветер давления, проносящийся сквозь пространство твоего тела, как ты раскрываешь крылья души и начинаешь парить внутри себя. Душа летает, и тело следует за ней.

Противник мягко переходит из ломка в ломок, пытаясь перехватить тебя. Боль становится все тоньше, она уже не способна разрушать, но она способна вести сквозь пространства и миры…

Так начинается настоящая учеба.

 

Глава 25. Отбор силы

У многих бойцов, воспитанных в современном естественнонаучном мировоззрении, требование не вырываться из ломка силой и не упираться, вызывает удивление и даже некоторую оторопь. Человек, всю жизнь посвятивший добыванию силы, не может от нее легко отказаться. И не может просто изменить мировоззрение, в основе которого положена погоня за силой. Как ему кажется.

В действительности, все это обман и самообман. Нам подменили понятия, заставив построить опоры на естественнонаучные представления. А в них нет ничего, кроме тел. Дух не учитывается естественно-противоестественной наукой. Его просто нет для нее, там — слепое пятно. А раз нет души, нет духа, то сила может быть только телесной. И вот древнее понятие силы и богатырства переползло на то, что в старину называлось "гора-человек".

Если вы вспомните русские сказки, то богатыри постоянно побеждают таких громадин. И так народ пытался показать, что сила не в телах и не в мышцах. Действительные богатыри были не велики ростом и не обильны плотью. Слово богатырь вообще происходит от понятия богом любимый или наделенный. Наделенный божественной силой, то есть силой иной, не той, что в мышцах.

Поханя, когда объяснял мне это, вообще говорил просто:

— То, что ты считаешь силой, всего лишь твоя способность напрягаться. К силе вообще никакого отношения не имеет.

И показал мне упражнение, которое потрясло и перевернуло меня до оснований. Он показал отбор силы. Просто дал ладонь и велел ее выломать самым сильным способом. И когда я заломил ему руку, так что его согнуло, он сказал:

— А теперь смотри…

И вдруг я потерял силу, а он спокойно распрямился, со мной, подобно бычку, упирающимся в его ладонь. Не могу сказать, что его рука стала жестче или в ней чувствовалась какая-то бешеная мощь. Просто у меня вдруг не стало силы. Хуже того, когда я устал упираться и чуточку обратил взор на себя, на то, что со мной происходит, я вдруг понял к ужасу своему, что стою только потому, что держусь за его руку!..

Мне казалось, что я его ломаю, а на самом деле, я висел на его руке. И он это подтвердил, всего лишь сделав легкое движение кистью, после которого я закувыркался по лужайке…

Вся моя накачанность была самообманом, нужным лишь для пускания пыли в глаза другим. Хороший способ избежать драки, заранее запугав противников мышцами. Но она не имела отношения к силе. Сила — это что-то совсем иное.

Я повторяю: я был потрясен, и вся моя жизнь пошла после этого иначе.

Но, видно, я еще далеко не дорос до того уровня мастерства, которым владел Поханя. Мне давно удается показывать отбор силы, наверное, с такой же яркостью, как и ему. Но почему-то это никого не потрясает. Видимо, я не умею донести чего-то главного в этом искусстве.

Помню, лет пять-шесть назад ко мне на семинар приезжала команда американцев, очень хотевших чего-нибудь таинственного или мистического. Среди них был чемпион Канады по пауэрлифтингу и член олимпийской сборной США по греко-римской борьбе. Оба под центнер веса, а лифтер еще и перекачанный, как культурист. Вот уж чего там было в достатке, так это мышечной силы.

И я решил начать с ними с самого простого и яркого — с отбора силы. Я дал им сразу две руки, научил делать ломок посильнее, а когда они разошлись, отобрал у них силу и заставил плясать у меня на руках под русскую песню.

Вы думаете они сказали мне хоть слово признательности?

Ни они, никто из тех, кому я показывал это упражнение никогда не испытывали никакого потрясения. Хамеры просто пожевали губами, а потом их представитель передал мне тайком, что вот если бы я смел их накатом…

Наши же остаются стеклянными, словно кроме отбора силы я еще должен рассказать им сказку на ночь. И никто не видит, что после одного такого упражнения жизнь должна пойти иначе, ведь оно разрушает всю естественнонаучную картину мира.

Но все мои проверяющие, кажется, считают, что я просто очень сильный человек — всего лишь сильнее их. А это не чудо, просто надо качаться еще больше…

А может, задуматься?

 

Глава 26. Борьба

Чаще всего поединок или драка в быту начинается с ударов, и лишь после обмена ими, переходит в борьбу. Это естественный для человека способ вести бой, из которого выделили несколько видов единоборств, разделив их правилами. Однако в жизни подавляющее большинство поединков начинается с ударов словами, переходит к ударам руками, а от них к борьбе. После этого драку либо разнимают, либо один из противников признает свое поражение. Если, конечно, он не успел потерять сознание.

Борьба оказывается завершающей частью схватки, поэтому обучать детей начинали с нее. Она, в сущности, неизбежна в поединке, и знать ее надо обязательно. Борьбе в любках надо посвящать особый раздел, поэтому пока расскажу лишь самые общие понятия, воспользовавшись тем, что ломки очень естественно переходят в борьбу. Правда, они так же естественно переходят и в обмен ударами, но и борьба естественно завершается ударами, когда удается побороть противника и оседлать его так, чтобы было удобно бить.

Итак, производя ломок, вы уже боретесь. Если ломок в стойке удался, то противник будет либо сильно поврежден, либо сдастся, стоя. Суть хорошего ломка как раз в том, чтобы не ронять противника, а обездвижить и вывести из боя, стоя. Поэтому ломки делаются так, чтобы ограничить противнику возможность выхода, загнать его в такое положение, из которого выхода нет.

Но это один вид ломков. Другой вид называется сваливание ломком. В них ломок производится так, чтобы уронить противника на землю, ограничив его подвижность. Их лучше всего делать против ударников, то есть бойцов, лучше владеющих ударами, чем борьбой. Это вполне естественно: против ударника лучше бороться, против борца — применять удары, уходя от борьбы. Ломок хорошо идет против борца. Но вот ломок-сваливание лучше ему не делать, если только не уверен, что хорошо борешься на земле.

Зато подвижного ударника лучше всего поймать в ломок и уронить. Делается ломок-сваливание иногда намеренно, но чаще тогда, когда простой ломок сделать не удалось — противник сумел из него выйти. Вот тогда этот захват используется для того, чтобы перевести ломок в сваливание.

Сваливание может оказаться и броском. Но броски в чистом виде применяются в любках редко и, можно сказать, случайно. Это вполне обоснованно условиями уличного или настоящего боя — там противники вовсе не хотят с вами бороться, правил не признают, и пройти в хороший захват не дают. Там нет времени его к такому захвату готовить, и если не сделаешь вход в бросок мгновенно, могут ударить ножом.

Именно из-за ножа весь рисунок борьбы в любках иной. И в первую очередь, отчетливо неузнаваемый для борца. Объясню: если вы начинаете себя вести, как борец, противник, который тоже не дурак и чему-то учен, начинает вас понимать, и готовит свои ответные действия. И если только он понял, что вы будете брать его в какой-то захват, он использует это совсем не для привычной борцовской защиты. Меня, например, обыграл в одной драке такой хитрец — он резко рухнул вниз, уцепился мне руками в ноги и заорал. Поскольку их было человек двадцать-тридцать против нас четверых, к нему тут же набежали помощники, и мне, вместо того, чтобы бить нижнего, пришлось хватать одного из них и закрываться им сверху, потому что остальные дружно принялись пинать и молотить по мне цепями…

В тот раз мне не досталось, такую удачную защиту я применил, но урок я извлек на всю жизнь. И урок этот я могу повторить еще раз: уличная драка и настоящий бой — это совсем не спортивные соревнования, и в них нельзя биться или бороться по привычке. В них работает совсем иное искусство и есть свои мастера боевых искусств, которые не выстояли бы ни на ринге, ни на ковре, хотя били в драках мастеров.

Рисунок поединка в любках совсем не борцовский, даже при переходе в борьбу. Поэтому, как я уже сказал, собственно броски применяются редко, а вместо них используются сваливания и пускания. О пусканиях говорится еще в былинах: пустить с носка, пустить с пяты. О них особо. Сваливания же — это почти броски, но такие, когда ты всегда ощущаешь себя защищенно от любых действий противника, включая удар любой частью тела или ножом.

Это значит, что сваливая, ты выстраиваешь взаимодействие с противником так, чтобы он ни каким способом не мог тебя достать. Вот поэтому лучше всего учиться сваливанию из ломка.

Ломок в данном случае оказывается прекрасным способом ограничить движения противника и управлять ими. Если вы правильно выводите ломок на руку, то, как вы сами понимаете, эта его рука не может нанести удара — она выломана. Вторая рука оказывается на противоположной стороне тела, и не может дотянуться до вас. Как и голова, кстати. Вы как бы прячетесь за его выломанной рукой.

И это важное требование к исполнению ломка — уметь закрывать им себя. Этому обучали как одной из частей искусства ломка, требуя не доводить его до боли, а научиться "ходить за ломком". То есть двигаться с противником так, чтобы его рука была захвачена в ломок, но он искал возможности ударить, а ты закрывался его рукой, тем самым не давая возможности для удара.

На первом уровне обучения — от удара рукой. Но затем надо научиться закрывать себя и от ударов ногами. Искусство это называлось "спрятаться за ломок". Когда я услышал это выражение, я принял его с обычным отношением, как название приема. Но когда Поханя показал мне, что можно всем телом спрятаться за кисть и даже за крошечный палец, я какое-то время ходил потрясенным.

Не приемом — в приеме, вроде бы, все понятно. А способностью так видеть мир. Ведь пока ты применяешь ломки как приемы, ничего не происходит. Но стоит только осознанно начать "прятать себя за ломок", меняется весь рисунок боя, а за ним начинает меняться мировоззрение… Ты просто уже никогда не дерешься, как прежде, выходя на единоборство тело в тело. Теперь ты используешь искусство, как спрятаться в бою во время боя…

И мне казалось, что я понял, как Поханя сумел вернуться с войны без единой царапины. Ему, наверное, очень везло, но то, что и он сделал все, чтобы это везение его не покинуло, я тоже вижу…

После того, как искусство прятаться за ломок освоено, осваивается искусство прятаться за захват. В первую очередь, за захват за одежду. Это особенно ярко видно, когда у противника нож, а ты сумел захватить его хотя бы за рукав противоположной руки. Противник старается приблизиться к тебе рукой с ножом, а ты дергаешь и тянешь его за рукав так, чтобы он все время был в неудобном для удара положении. И так прячешься за свой захват.

Этому тоже надо обучаться особо, как определенному классу борьбы.

Как и борьбе с одновременным нанесением ударов руками и ногами.

Что же касается собственно борьбы, то сваливание отличается от пускания тем, что при сваливании ты до упора удерживаешь ломок, стараясь завершить его болевым на земле. При пускании же противник просто летит на землю, как если бы ему помогли споткнуться. Хотя возможны и обычные борцовские броски, как я уже говорил. Вся их разница со спортивными лишь в том, что они осуществляются из других входов, то есть из других начальных положений тел, поскольку бороться узнаваемо в драке или бою нельзя.

Броски-сваливания приводят к борьбе на земле. Броски-пускания дают возможность либо бить противника ногами или оружием, либо убежать. Кстати, последнее искусство — найти возможность для бегства — считалось очень важным. Это на чемпионате надо бороться до победы. В жизни часто надо бороться до возможности остаться живым. И если в большой уличной драке, а нам случалось собираться толпами человек под сто и биться район на район, — ты оказался оторванным от своих, гораздо важнее вырваться из окружения, а не позволить запинать себя толпой.

Поэтому к возможности убежать, высвободив себе путь, в искусстве боя надо относиться с уважением. По сути, это есть искусство прокладывания пути к свободе.

Собственно исполнение сваливаний и пусканий на словах не объяснишь, как и исполнение обычных бросков. Поэтому я ограничусь лишь сказанным, в надежде, что оно дает общее понимание любков. Могу только добавить: настоящие легкие любошные броски всех видов становятся возможны только тогда, когда вы хорошо видите состав человека, как это называлось. Но о Составе или Устройстве надо говорить особо.

 

Глава 27. Бой руками

Бой руками в старину назывался "на кулачки", с ударением на «а». В действительности, бьются не только кулаками, но и открытыми ладонями, допустимы также удары локтями и пальцами. Все, что может быть применено в уличной драке или на войне, должно изучаться и изучалось народом, который хотел выжить.

Бой руками в любках, похож на бокс. Так же наносятся удары, нацеленные в те же уязвимые места на теле противника. Так же надо работать над их силой и скоростью. Кстати, удар ставился на листьях деревьев. Чтобы удар был резким, надо научиться отшибать им листья. Это же упражнение ставит и точность удара — листья-то движутся.

Что отличает руки в любках от рук боксера. Во-первых, удары в любках чуточку размашистее. И редко бьются строго по прямой. Это не случайность.

Любошник всегда готов перейти в борьбу или работу ногами. Это непроизвольно заставляет его держать тело иначе, чем его держит боксер. Значит, удары наносятся из иной стойки, в которой ты готов не только бить, но и бороться.

Во-вторых, удары бьются с движения. И не с «челнока», в котором прыгают взад-вперед боксеры, что весьма искусственно и возможно только на ринге, а со сложного движения, в которое ты попадаешь, оказавшись в живой драке. Там нельзя стоять на месте, нельзя быть предсказуемым, надо исчезать оттуда, где тебя заметили, и бить, пока успеваешь. Ты как бы протекаешь мимо противника, нанося неожиданные удары, и быстро уходишь из зоны его восприятия. Либо в сторону, либо в борцовский прием.

Разница в стойках заметна уже между боксерами и кикбоксерами или каратистами. Стоит только подключить в бою ноги, как непроизвольно встаешь иначе, и двигаться начинаешь тоже иначе. Даже если сам не умеешь работать ногами, но готов к тому, что противник будет бить ими, стойка меняется, и руки уже нельзя держать возле головы, куда в основном метят боксеры. Более того, и ноги становятся иными, потому что их могут подсечь или пнуть.

Тем более меняется стойка, если работаешь против борца или сам как борец. Руки редко срабатывают ударно против борца, который умеет проходить в захват на тело. По крайней мере, из боксерской стойки руки применять трудно. Надо быть готовым перехватить борца и хотя бы оттолкнуть его на расстояние удара. А он этого не хочет и не дает возможности выцелить себя.

Поэтому любошные руки стоят так, чтобы противник вообще не мог догадаться, что они готовят удар. Руки, скорее, отвлекают противника, перекрывая ему возможность для нападения. Опытный боец всегда чувствует, когда рука противника мешает ему, и старается обойти ее, а не бить сквозь защиту. В силу этого, удары в любках становятся короче, и не несут большой силы, пока не удается поймать противника на вырубающий удар. Чаще всего, это лишь сопутствующие общему перемещению движения кулаков и локтей.

И самое главное — удары руками не рассматриваются как орудие окончательной победы. Ты не бьешь так, чтобы вложиться всем телом и всеми силами в один удар. Ты, скорее, заставляешь этими ударами противника двигаться, управляешь им. Но при этом удары по своей сути оказываются мягкими.

Мягкий удар — это вовсе не удар мягким кулаком. Кулак как раз делается жестким, не хуже, чем в карате. Но вот сама рука бьет в готовности раскрыть кулак и перейти в захват, если удар не прошел. Иначе говоря, удар может наноситься в голову, но как только стало ясно, что противник ее убрал, рука должна перехватить руку противника и сделать либо захват, либо рывок, чтобы сбить его движение.

Это состояние руки называется липнущим. Но о липнущих руках я подробнее расскажу в главе про Смоления.

Еще одним важным искусством при нанесении удара была способность "класть удар на тело". Положить удар на тело, значит, нанести быстрый, резкий и сильный удар, но так, чтобы он остановился на коже, не пробивая вглубь. После таких ударов на теле остаются отчетливые красные пятна, но противник не поврежден.

Это очень важное искусство и для отработки точности — не только ударов, но и перемещений. Но еще важнее, для поддержания самого любошного духа. Когда пропускаешь удар, который все твое бойцовское естество оценивает, как очень опасный, и пропускаешь с сильным хлопком по телу… обмираешь внутренне, а потом понимаешь, что любки — это особый вид единоборства. И в них действительно можно учиться.

Благодаря умению класть удары на тело, любошники могли биться без перчаток, что давало возможность бороться или переходить на ножи, но при этом не калечить друг друга. Без постановки ударов на тело, вы непроизвольно будете бить их с проносом и жестко, калеча друг друга. А это ни к чему, это надо делать на состязаниях, где все к этому готовы.

Любошник должен быть готов совместить мягкую руку с искусством положить удар на тело. Если он бьет удар в противника, который внезапно переместился так, что оказался ближе расчетного расстояния, надо уметь не доводить удар, а перевести его в мягкий, положив на кожу. Без этого будет слишком много травм, которые вовсе не способствуют обучению, просто отбивая охоту к боевым искусствам.

Точность при нанесении ударов очень важна. Лупить на всю длину руки, в надежде: авось зацеплю, — можно только против слабых противников. Опытный боец обязательно подловит на этом. И если в боксе это еще как-то оправданно, то против борца такие удары просто опасны, потому что чем они длинней, тем больше у него возможности нырнуть под удар и войти в захват. Причем, захват этот будет сделан на тело, которое еще только возвращается из удара, и, значит, совсем не подготовлено к броску, в который попадет.

Поэтому искусству класть удар на тело или на кожу уделялось много внимания, меня Поханя заставлял бить по деревянным столбам, чтобы я стал осторожным и бил точно. Но бить требовалось настоящие прямые удары так, чтобы столб звучал от них. Сильно, быстро, но неглубоко. Только кладя на поверхность.

Как только это освоено, надо научиться выводить себя на ударное расстояние с помощью перемещений. И никогда нельзя дотягиваться. Чтобы ты ни делал — боролся или бился руками, тело должно быть условно прямым. Один из известнейших русских бойцов — Князь Голицын — называл это «столбиком». Поханя называл такое положение тела Торшаком.

Торшак, в сущности, тот же столбик по офеньски. Столбик, вокруг которого тело должно вращаться так, чтобы он не клонился ни в одну сторону. Тогда ты легко бьешь и легко бросаешь. Но если нельзя дотягиваться, надо уметь войти в защиту противника, подшагивая.

Это искусство вскрытия защиты называлось "войти в околицу" или "втечь в околицу". Вся защита строится так или иначе внутри того пространства, что ощущается своим и называется околицей. Околицу надо уметь вскрывать, и делается это именно ногами. Противника надо уметь "переходить".

Переходить или на фене «перехлить» — это искусство передвижения, которое применяется и для того, чтобы обойти защиты, и для того, чтобы в борьбе уйти от бросков, которые готовит противник, обыграть его.

Но перехлить надо уметь не только борца, но и ударника. Собственно говоря, это лучший способ ведения боя — обыграть противника на ногах, подобравшись к решающему удару или приему без зацепок, словно на твоем пути и не было мелькающих кулаков. Но чтобы освоить это искусство надо научиться видеть себя текучим и восстановить способность стекать с плотностей, которые выставляет на твоем пути мир.

Что касается ударов локтями, то они не бились как-то намеренно. Просто локти должны из тебя «торчать» постоянно. Какое бы движение ты ни делал, если противник уходит от него, рука, можно сказать, непроизвольно должна согнуться и постараться зацепить его локтем. Если даже не зацепила, по крайней мере, противник вынужден будет от этого удара уклониться. А это очень важно, потому что если он ушел от твоего действия, значит, готов действовать сам. И ты в ловушке, поскольку еще не готов защищаться.

Такой "торчащий локоть" дает возможность уйти из уязвимого положения и принять нападение противника.

Удары пальцами, кстати сказать, тоже являются постоянными. И пальцы тоже должны «торчать». Поханя говорил: "пальцы должны быть торчащими, а руки ищущими". Это значит, что никаких простых движений руками в любках нет, любое нацелено либо на поражение уязвимой точки противника, либо на захват и ломок. Рука постоянно прикидывается безопасной, как бы случайно проплывающей мимо противника, сама же в это время ищет любую уязвимость в его защите, чтобы ударить туда, или ухватить.

Поскольку удары пальцами наносятся в болезненные точки, никакой особой набивки, насколько я знаю, не применялось. Но у всех дедов, кого я знал, пальцы были жесткими и без того. Думаю, для деревенского мужика, много трудившегося и не боящегося ни жары, ни мороза, закаливать пальцы как-то особо просто не требовалось. Хотя постановка руки для удара пальцами делалась.

Делалась она на живом теле. Противники вставали друг на против друга. Один расслабленно выставлял вперед живот, второй упирался либо большим, либо остальными прямыми пальцами ему в солнечное сплетение и мягко надавливал и отпускал. Так он находил то положение, в котором чувствовал, что не повредит пальцы при ударе. А напарник ему подсказывал, когда он попадает в солнечное сплетение, а когда промахивается.

Солнечное сплетение называлось Ярло, а упражнение — Пестовать ярло. Наверное, от слова пест — палец.

Точно знаю, что после этого упражнения начинаешь видеть, куда надо попасть, чтобы человека скрутило. Оно открывает видение внутреннего состава.

И последний удар, о котором стоит рассказать особо — это Медвежья лапа. В сущности, это просто удар открытой ладонью. Особенно идущий сверху или сбоку. Правда, меня обучал удару открытой ладонью какой-то уличный боец еще задолго до Похани. Очевидно, это искусство жило в той местности, где я учился. И учил он только удару снизу, очень похожему на пощечину. Признаюсь, очень много его применял в драках, когда нельзя было бить кулаками.

Когда я показал его Похане, он улыбнулся и сказал:

— Это не медвежья лапа. Это кабацкий удар. Тебя кто-то из мазуриков учил. В любках так не били.

Мазуриками он называл блатных. Очевидно, этот удар жил в другой среде, потому что применялся совсем для иных целей. И по себе могу сказать, что я бил его именно тогда, когда боялся, что на меня заявят. Выглядел он в точности как пощечина, которую я наносил "оскорбителю достоинства". Моего или спасаемой мною девушки.

Медвежья лапа очень удобна для крепких боев между своими, потому что сбивает с ног, но не наносит повреждений, не ломает тело. Так бились в стенке между своими. Когда, к примеру, дрались между концами одной деревни. С чужими дрались кулаками, хотя и одевали толстые варежки.

Медвежья лапа бьется либо в грудь, в место, которое назвалось Плаха, либо сбоку в голову — в челюсть или висок. Могу сказать по себе: из сознания она вышибает легко.

Медвежья же лапа применяется затем, чтобы вскрыть защиту руками. Удар наносится поперек руки противника с присмаливанием, то есть с залипанием, так что не отбрасывает руку, а тянет ее, и тем разворачивает противника боком или даже спиной к тебе.

Но еще важнее то, что медвежья лапа позволяет наносить те удары, которые нужны для раскрытия видения. Но это в двух словах не объяснишь…

 

Глава 28. Смоления

Одной из важнейших особенностей боя руками в любках является способность любошника как бы прилипать к противнику, залипать на его руки.

Сама такая возможность прилипнуть к рукам работающего боксера или каратиста кажется невероятной. По старой боксерской памяти я последние годы похаживал в мою прежнюю школу бокса и помогал друзьям тренировать молодежь. Приходил, одевал лапы и работал с ребятами, выбирая тех, что поодаренней. Работал и с мастерами. В основном просто помогал нарабатывать бой. Но сам при этом проверял, работают ли на них любошные приемы.

Пытался даже немножко рассказывать, но боксеры подобных вещей не слышат. Поэтому я ограничился тем, что, объясняя, к примеру, как войти в ближний бой с подвижным противником, входил в него прямо в лапах, на которых держал ребят. Раз за разом, добиваясь, чтобы они перешли от отдельных приемов к боевым связкам, а от них к свободному ведению боя, я говорил: смотри, это можно сделать так! — и менялся с ними ролями.

И какие бы обороны у них не были, я проходил сквозь них, просто присмаливаясь к их рукам. И это всегда работало даже в перчатках. Тем более это работает без перчаток, когда рука гибче и чувствительней.

У меня не было никакой внутренней потребности раскрывать эту тайну боксерам, как и вообще кому бы то ни было, если он не обладает чутьем на чудо. Поэтому я лишь намекал, а дальше это было делом тех, кому судьба сделала такой намек. Ни один из них не сумел им воспользоваться, и ни один не стал великим боксером, насколько я могу видеть сейчас, как развиваются их судьбы. Очевидно, я предлагал возможность иной жизни не тем, кто в ней нуждался…

Но я их понимаю, потому что помню, как сам с трудом принимал смоления, когда мне их показал Поханя. Вот ломки я понял сразу, точнее, сразу понял, что это чудо. Но смоления не казались мне убедительными. Я все думал, что это просто я как-то плохо двигаюсь, а вот если я буду двигаться резче и быстрей, то никакие смоления не получатся…

Было это так. Поханя научил меня класть удар на тело. Это я принял и освоил довольно легко — все-таки ударная подготовка у меня была неплохой. Он посмотрел и сказал:

— Давай учиться смолениям. Ну-ка, положи мне удар на кончик носа…

Ударить в тело — одно, ударить, даже очень осторожно, в нос — совсем другое дело. Это опасно. Поэтому я сначала пару разиков примерился, потом осторожно ударил левой, едва коснувшись кончика его носа.

— Ну, ну! — подтолкнул он. — Сильней!

Я ударил сильней, и вдруг его правая рука шлепнула по предплечью моей бьющей руки, словно он хотел ее отбить. Похоже на то, как сбивается удар в карате, только в этом «сбивании» не было силы, не было толчка, который бы отвел мою руку. Его ладонь просто прилипла к моему предплечью, а когда я отдернул руку, так и приехала вместе с ней ко мне. Сам же Поханя приехал вслед за ней, будто я его выдернул этим своим движением…

Приехал и смотрит на меня с вопросом. А я не понимаю, что он от меня хочет. Чувствую: в том, что он сделал есть какая-то изюминка, но не понимаю. Ну, наложил руку на мою и подшагнул, и что?!

Он видимо понял мое недоумение, потому что ничего не стал говорить, а просто вернулся в исходное положение и показал руками: бей снова. И сколько раз я бил, сначала с левой, потом и справой, столько он набрасывал ладонь на мои предплечья и въезжал на моей же руке прямо в мою защиту.

Первое удивление пришло, когда я попытался отпрыгивать после удара, и не смог. Я словно был приклеен к этому, что притащила моя рука. Я все же умудрился рвануться, так что почти потерял равновесие, и отшагнул, но не освободился, потому что Поханю притянуло следом… Это явно было чем-то необычным, но я еще сомневался, и надеялся справиться с прилипучим старичком скоростью ударов. И старался бить все резче. Пару раз Поханя даже не успел набросить ладонь на мою руку, сейчас я понимаю, что просто пробил неполноценно, отдернул руку, не достав до носа. Но каждый раз, когда он перехватывал удар, моя рука притаскивала его за собой…

Сомнения мои перешли в удивление и восхищение только тогда, когда Поханя велел мне бить двойку и залип сначала на левую руку, а потом и на правую. Когда он прилипал только к одной руке, он смещался за эту сторону, и оказывался возле меня сбоку. А тут он не уходил от удара, а всего лишь уклонял голову. В итоге он оказался прямо передо мной, и обе его руки лежали на предплечьях моих. Лежали сверху снаружи, как бы обхватывая их.

Первый же мой позыв был убрать свои руки вниз, и ударить через них кроссом. В точности так же отвечали мне боксеры, когда я им показывал, что противнику можно сковать руку вот такой накладкой. Это совершенно верный ответ, когда противник-боксер положил тебе свою руку на твою, придерживая ее. Ты просто опускаешь руку и обходишь ее движением снизу вверх, пересекая ударом.

И я попытался рвануть руки вниз и назад… Рвануть-то я их рванул, но самого меня кинуло при этом прямо в объятия Похани, руки же остались по-прежнему прилипшими к его рукам, и он легко развернул меня вбок, так что я стоял теперь полностью открытым и уязвимым для любых его действий да еще и с по-прежнему связанными руками!

Мое чувство опасности заставило меня мгновенно развернуться лицом к Похане, но он все теми же легкими движениями надавил на мои руки, и мое тело послушно развернулось к нему другим боком! Я опять рванулся, но постарался остаться к нему лицом, он перехватил и это движение, так что я оказался направлен не совсем вбок, но все же мимо его, и сказал:

— Ты с ударами, с ударами…

И я начал бить. Он больше не мешал мне, просто его руки оставались постоянно прилипшими к моим, и каждым своим ударом я сам уводил его с того места, куда бил. Просто мой удар, направленный в голову, сначала давил на его руку, и она мягко отодвигала его тело из под моего удара. Причем, я сначала бил медленно, поскольку сохранил здравый смысл, и понимал, что это обучение. Но потом разошелся и начал бить все быстрей.

И с какой бы скоростью я ни наносил удары, с такой и убирал Поханю из под них…

Вот тут до меня стало доезжать, что я очень плохо владею боевыми искусствами. И вся моя подготовка, весь мой бокс, борьба, карате, самбо, ушу, были лишь начальной грамотностью, без которой мне было не прийти к мастерству или настоящим боевым искусствам…

— Как ты это делаешь?! — воскликнул я в конце концов.

— Смоления без знания состава не поймешь, — ответил он. — Но состав ты тоже пока не поймешь. Давай смотреть дальше.

Дальше мы занимались ногами.

 

Глава 29. Бой ногами

К ударам ногами в любках было особое отношение. Считалось, что удар ногой опускает человека, поэтому своих бить ногами нельзя. Не могу вспомнить точных объяснений, почему, но общее ощущение, которое у меня осталось, примерно, такое: ноги относятся к низу, и потому отправляют человека в Низ, то есть в нижний мир.

Это явно связано с мифологическими представлениями, и в сказках сохранилось в виде того странного образа, что в бою богатыри загоняют друг друга ударами под землю. Ударить ногой, значит, не просто выбить душу из тела, но обречь на существование в мире мертвых. В то время, как убив рукой ты возвращаешь душу на Небеса… К сожалению, я еще не проводил исследований на эту тему, и не могу привести подтверждений из мифологии. Возможно, однажды мне придется это проделать.

Мифология уже крепко забылась к тому времени, когда сам Поханя обучался любкам. Поэтому запрет существовал как обычай, который соблюдался, и нарушать его было недопустимо, как плюнуть на стол или войти в дом, не сняв шапки. Но при этом любошники ногами работали.

Исходили из того, что врага ногой бить можно, а значит, нужно это уметь. К тому же, не все действия ногой являются ударами. Все борцовские приемы — подсечки, подхваты, зацепы, обвивы, а также сбивания коленями, вроде торчащих локтей, были допустимы и в бою со своими. Так же наносились и удары, но только в ноги.

Нельзя было бить ногами выше пояса. Удар же ниже считался законным, поскольку наносился не в душу. Поханя при этом, правду сказать, мог нанести удар ногой даже в прыжке. Однажды он это мне показал, чем меня дико поразил. Дедушка, подпрыгивающий на месте, как мячик — удивительное зрелище. Сделал он это один раз, но я запомнил навсегда. Случилось это к слову: он объяснял что-то насчет силы, которая вовсе не в мышцах, и сказал, что когда сила есть, ты сможешь все, что задумал, нужно только суметь создать образ.

Я спросил: и ты бы мог бить удар ногой в прыжке, если бы создал образ? Он ничего не ответил, просто внезапно взлетел в воздух на уровень моей головы, и его скрюченная нога чиркнула меня по носу. Это было так неожиданно, что мое тело шарахнулось в сторону и упало. Я же при этом лежал в нем, и чувствовал, как по мне расползается блаженная улыбка…

Не знаю, что он в действительности сделал, но что-то произошло не от мира сего. Вероятно, то самое движение силы, о котором я до этого рассуждал лишь отвлеченно. И прикосновение к вспышке силы было так сильно, что расщепило меня с моими телом и личностью. И это было животворно…

Умом я понимаю: хороший любошник может нанести любой удар и выполнить любой прием. Но то же самое относится и к любому хорошему мастеру из любой школы. В быту же любки были проще, чем мог выполнить Поханя. И даже чем иногда удается мне. Это была просто борьба, приносящая наслаждение, потому что исполняется любошно. И то, что в ней не били опасных ударов ногами, тоже способствовало уюту и наслаждению.

Как я уже объяснил, самыми высокими были удары в пах, которые не бились, а только обозначались, чтобы привести человека в живое состояние. Этот удар частенько применяю и я, когда ко мне приходят проверяющие. Довольно часто, увидев накат, то есть работу без касания, люди приезжают не затем, чтобы научиться ему, а затем, чтобы проверить, что смогут устоять.

И им это действительно иногда удается, если у них достаточно сумасшествия, чтобы омертвить свое тело. Накат — это воздействие, которое оказывает душа на сознание другого человека, передавая ему движение. Если тело умирает, оно не способно двигаться. Многие владеют таким колдовством, чтобы умирать еще при жизни. И на них нельзя воздействовать как на живые существа. Их надо двигать естественнонаучно, как мертвые предметы механической вселенной. Лучше бревном или кувалдой.

Но вот фокус: у всех этих хитрецов жизнь, как у Кощея бессмертного, при этом есть, просто она спрятана, как вы помните, в яйце. И стоит такому оледенелому столбу показать удар в промежность, как он мгновенно оживает, пытаясь спрятать свою уязвимость. А как только в тело возвращается жизнь, в него возвращается и движение. И тогда становится возможным и воздействие без касания.

Так что удар в пах в любках является важнейшей частью обучения. Без него, как без ударов в горло, глаза и вообще в разные болевые точки, люди тупеют и теряют способность понимать что-то тоньше лома. Опасность будит разум и душу…

Как вы понимаете, ограничение в возможностях использования ног приводит к углублению той работы, что доступна. Поэтому работа ногами против ног противника в любках была утонченней, чем в других единоборствах, известных мне. Удары не были основным способом боя ногами. Наравне с ними применялись всяческие способы зацепить ногу противника и прогнуть или продавить ее, чтобы вывести его из боевого положения.

Называлась эта работа Сучением, и о ней стоит рассказать особо.

 

Глава 30. Сучения

В любках ноги работают постоянно — пиная, нанося удары коленями, делая подножки и зацепы. В сущности, они должны работать так же плотно, как и руки, присмолившиеся к рукам противника, и постоянно искать дыры в его защите. Но ноги не могут присмолиться, поскольку им надо ходить, поэтому состояние, в котором они должны находиться, называлось иначе — сучением.

Как дают словари русского языка, у слова «Сучение» несколько значений. 1. Сучить — скручивать, свивать несколько прядей в одну нить. 2. Раскатывать что-то, например, тесто, превращая его в тонкие полосы или жгуты. 3. Двигать чем-нибудь попеременно взад и вперед, как муха, когда трет лапки. 4. Скатывать в валик, как засученные рукава.

Изготовление нити, свивание ее веретеном тоже называлось сучением. Поэтому я предполагаю, что за этим понятием должны скрываться какие-то мифологические представления — они существовали в народе за всем, что относилось к ткачеству и прядению, поскольку считалось, что наши судьбы ткутся богами, и вписываются в книгу жизни именно сучеными нитями. Нить судьбы, как вы помните, именно сученая нить и свивают ее Судьбицы…

Но никаких знаний о том, что сучение в любках рассматривалось мифологически, у меня нет. Есть смутные воспоминания, что время от времени кто-то из стариков-мазыков говорил какие-то странные приговорки, которые можно было отнести к осколкам мифологических представлений. Но признаюсь честно: я их просто не смог запомнить. Даже помню, что меня поражали многие из них, как пример народной мудрости и умения сказать слово к месту, но я просто не умел запоминать такие вещи. Все-таки был сильно перегружен тем, чем занимались, да и мировоззрение у меня тогда было еще иное, с трудом впитывало такие изюминки. Для того, чтобы естественно впитывать жемчужины русского слова, надо расти в этой среде…

Для меня сучения в любках естественно происходили от выражения "сучить ногами". Даль определяет это выражение так: болтать сидя, бескокойно дергать, или лежа тереть нога-об-ногу, как дети при боли в животе. Но для меня это понятие, скорее, вырастало из плясовых движений, когда про хорошего плясуна говорят, что он мелко сучит ногами. То есть выделывает всяческие тонкие коленца, держа ноги тесно, так что они чуть ли не касаются друг друга.

Вот, примерно, это и должны делать ноги любошника, только касаясь не своих ног, а ног противника. Они должны быть легкими и очень подвижными, постоянно выискивая, если не возможность для удара, то слабину в ноге противника, к которой тут же прицепляются, заползая за ногу и продавливая ее, чтобы поставить его на колено, или дернуть, и повернуть все тело в неудобное, а лучше уязвимое положение.

Нога, как и рука, оказывается ищущей и липнущей, смолящейся к ногам противника. Хотя начинает она с длинных подсечек, если вы еще не сблизились до околицы, затем переходит на короткие прямые удары, и уж если они не проходят, то не возвращается в исходное положение, а старается зацепить противника и помешать ему или вытащить на прием, вроде сваливания или броска.

По большому счету, сучение, являющееся прекрасным боевым оружием, нужно все-таки для раскрытия видения.

Любошный бой на руках, когда противники присмолились друг к другу, очень сложное явление. Оно перегружает сознание, и постоянно думать о том, как обойти противника, почти невозможно. Нужно учиться раскрывать видение, расширяя его, и просто течь по плотностям, постоянно стремясь зацепить противника ударом или захватить на прием. Поэтому требовалось сначала раскрыть в себе эту способность биться не думая, обучить тело само цепляться и бить. Только после этого подключались ноги.

Если дать работу ногами одновременно с руками, то уровень сложности превысит возможности начинающего бойца, и он просто начнет нарабатывать образцы, и утеряет любки. Поэтому ногам обучали лишь тогда, когда руки хорошо взяты, и работают сами. Вот тут ноги становятся видны, и резко взрывают обычное сознание.

Взрывают потому, что видны они не глазами. Глаза должны быть направлены, можно сказать, на противника. На самом деле прямо на противника не смотрят, разве что, когда это нужно, чтобы отвлечь его. Смотрят в пространство, мимо противника, или просто сквозь него. Видеть нужно, условно говоря, боковым или рассеяным видением. И это очень важно.

Дело в том, что прямое зрение хорошо различает мелкие детали, а вот боковое лучше замечает крошечные движения. Думаю, что так складывалось исторически, еще в те времена, когда предки наших биологических тел были животными, борющимися за непосредственное выживание. Прямо ты смотришь на то, что хочешь съесть, а сам в это время следишь боковым зрением за теми, кто хочет съесть тебя. Поэтому, если в бою перейти на условно боковое зрение, начинаешь замечать не только движения рук и ног противника, но и сами намерения, которые он вынашивает. И тогда тело легко и естественно перехватывает и втекает в любые движения, которые начинает противник.

Как вы понимаете, уже работа в смолениях при рассеянном зрении открывает способность видеть тоньше. Но почему-то, когда обучаешься смолениям, это еще не так бросается в глаза. Наверное, у нас сохраняется подозрение, что это все как обычно, просто я научился чему-то ловчее, чем раньше.

Но вот стоит перейти к сучениям, как вдруг ты понимаешь: смотреть вниз, когда ваши руки сцепились в сложнейшей вязи движений, нельзя! Но видеть надо! Иначе пропустишь удар. И ты начинаешь следить за движениями ног, расширив «боковое» видение до «нижнего». Попросту говоря, ты раскрываешь видение, и обучаешься не только видеть, но и переходить в следующие пространства видения, отчетливо распахивая нечто в своем сознании.

Вот эта способность вскрывать и распахивать свое видение, возможно, важней всех сучений, потому что ее можно развивать, и учиться распахивать его еще и еще… Например, для видения в темную, с завязанными глазами.

Раскрытие видения вообще считалось важнейшей задачей любков, и я помню, как мне Поханя предложил подвигаться прямо в прихожей их с тетей Катей избы, где были растелены половички.

— Может, убрать? — спросил я его.

— У тебя и руки и ноги должны быть с глазами, — ответил Поханя. — Учись ходить, не грудя половиков. Чтобы хозяйка не обижалась…

Чтобы хозяйка не обижалась, так сильно сработало, что я все время успевал поправлять все, что зацепил ногой. И очень удивлялся, почему Поханя, который вроде бы совсем ног от земли не отрывал, вообще ничего не грудит?..

 

Глава 31. Бой с чужим

Любой боец, любошник он или не любошник, должен понимать разницу в бое со своими, и с чужим. Бой с чужим ведется на поражение, и это определяет весь его рисунок. Никаких игр и кружений вокруг такого противника не нужно. А нужно просто бить и ломать, стараясь остаться неуязвимым. В сущности, бой с чужим в любках мало чем отличается от боев рукопашников по армейской или спортивной версиям, или от боев без правил. Разве что разрешены все запрещенные приемы. Но ведь это бой с действительным врагом и битва идет за жизнь.

Конечно, любой любошник, освоивший боевое искусство, может принять участие в каких-то спортивных соревнованиях, хоть по той же рукопашке. И тут его любошная подготовка не очень ему поможет, потому что правила заставят отбросить большую часть его умений и сведут все искусство к минимуму необходимых навыков. Минимум этот уже определился в боях и прекрасно освоен мастерами всех тех направлений, в которых хочет принять участие любошник. Учиться рукопашке надо у рукопашников, а боям без правил у тех, кто бьется без правил.

И не обольщаться: как бы хороши вы ни были в любках, как только на вас наложат сеть из правил, вы будете работать только малой частью своих умений, и значит, сразу же станете значительно слабее и себя, и, наверное, противника, который «заточен» именно под эти правила. При этом у вас многое будет таким же, как и у противников, если не хуже — удары, борьба. Их качество зависит только от тренировок, которые у противников могли быть и лучше, поскольку они этим целенаправленно занимались.

Единственное, что сохранится как преимущество у любошника, — это видение и умение ходить. Это надо использовать и в спортивных схватках. Но научиться этому можно, только если хорошо понимаешь, что такое бой с настоящим врагом и умеешь биться, если не на смерть, то уж до полной победы.

Вот рисунок такого боя и стоит рассмотреть, как исходный для всех боев — в любках, зверках или не на жизнь, а на смерть.

Я говорю «рисунок», имея в виду некий образ, по которому ты перемещаешься и действуешь во время боя. Это как бы общий образ, охватывающий весь бой. У него может быть простейшая часть, она называется Иста боя.

Иста — это Исходный образ, созданный из самых простых образов, называвшихся Истотами. Истоты совсем просты, они неразложимы далее на составные части. И в каждом движении вы можете дойти до такой простоты, чтобы понимать, к примеру, удар через истоту удара. Но в бою образы вынужденно становятся сложней. К примеру, нанося прямой удар, ты можешь видеть его истоту — короткое тычковое движение рукой со сжатым кулаком вперед, — но применять будешь сложный образ, содержащий в себе возможности для разных прочтений ударов. От возможности изменить линию, по которой его наносишь, до хранящегося прямо в образе удара образа захвата, в случае, если удар не прошел.

Так из истот рождается Иста удара. И так же, из образов отдельных боевых действий складывается Иста всего боя или поединка. Что в нее обязательно должно входить? А обязательность — непременная часть всего, что входит в Исту. Исты не содержат ничего лишнего — они основы, на что это лишнее накручивается, и с чего оно может быть удалено. Но удаление всего лишнего не должно приводить к тому, что исходный образ, Иста перестает узнаваться как бой. Иста — это все то, что делает бой боем, но ничего лишнего, что можно назвать искусностью.

Итак, если мы используем привычное слово "рисунок боя", то подразумеваем две вещи: это простейший образ боя, его Исту, и тот бой, который ты собрался вести, усложнив свои боевые действия, чтобы использовать свои преимущества и недостатки противника. Как дорисовывать образ боя до того, что сделает тебя мастером, оставляю решать каждому. Да это и не объяснить, если не введено понятие разведки. Разведку противника вести надо обязательно, но это особый разговор и особое искусство, которому надо посвящать отдельную книгу.

Сейчас же мне важнее показать ту основу, на которой строится любой бой, даже если мастера боевых искусств уже не видят ее, поскольку давно ушли от подобной простоты.

Поединок начинается с того, что ты увидел противника и принял решение биться. Хочешь ли ты вести разведку, или нет, но начнешь ты всегда с одного: ты подойдешь к нему и ударишь, либо попытаешься взять в захват и бросить. В общем, ты постараешься произвести решительное действие. Все остальные прыжки и бегания вокруг только съедают время и силы.

Что сделает противник? В лучшем для тебя случае, он пропустит твой удар и упадет. Бой завершен.

В худшем, он увернется от удара или уйдет от захвата, и нанесет удар сам. И даже хуже: он увидит, что ты идешь к нему с ударом, и ударит с опережением. После чего упадешь ты. Бой завершен.

Уже один этот простейший выбор, который может сделать противник, позволяет тебе понять его лучше. Значит, мы одновременно с Истой боя, описали и Исту разведки боем.

Ты идешь к противнику с ударом, он видит это и наносит встречный удар. Если ты сошел с ума, ты попрешь с ударами вперед и налетишь на встречный удар или прием. Но ты, при всей решительности, с которой идешь для нанесения первого удара, в действительности готов к любому ответу противника, и смотришь, что он будет делать. И если он начал бить в ответ, ты прекращаешь свой удар, уходишь от удара противника, обтекая его, и наносишь новый, но теперь уже не в то место, куда намечал первый удар, а в открывшуюся брешь в его защите.

Поханя так и объяснял разницу между ударами. Первый удар — это не тот, что первый во временной последовательности, а тот, что ты наносишь с подхода. Второй — это не добивающий удар второй рукой, а тот, что ты наносишь, уйдя от встречного действия противника. Это всегда удар в брешь в защите, которая раскрывалась после того, как ты вынудил противника действовать. После этого схватка может еще продолжаться, и вестись обмен ударами. Но все они — вторые.

Третий удар — это удар добивающий, когда второй удар прошел, и противник на миг ошеломлен. Это нельзя упускать, поэтому третьи удары сильнее вторых. Они отчетливо сокрушающие.

Вот вкратце рисунок боя на уровне Исты любого боя. Ты идешь вперед и наносишь свои удары, если противник отвечает, стекаешь с его ударов, входишь в его защиту и пробиваешь его или переходишь к борьбе.

Если же противник попал, то либо прячешься в борьбе, нырнув ему в тело, либо отступаешь, чтобы выиграть время для восстановления. И начинаешь "заметать следы", то есть двигаться так, чтобы он не смог добить тебя.

Это самая суть боя с чужим. В любках она сохраняется, но сам бой становится иным. Любошным.

 

Глава 32. Бой со своим

Любошные бои между своими — это совсем особое искусство и вообще — особ статья, как говори Поханя. Как мне рассказывали, когда на праздники бились любошники, сбегалась вся деревня, и приходили из окрестных. Особенно когда в любках ходили старики. Описывать это невозвожно, можно только сказать: это был праздник души. Говорю на основе того, как сам вел любки много лет подряд на наших семинарах. Любки смотрят все — и бойцы, и женщины, и дети. И оторваться от них невозможно, потому что это поток жизни и нескончаемая игра. Она тем более захватывает, что между своими вообще не бывает ударов, которые бы причиняли боль, не бывает болезненных бросков. Хотя и бьют, и бросают, но всегда так, что противник от этого только подпрыгивает и с гиканьем летит обратно в схватку.

Но самое важное в любошной схватке между своими, что все любошники хорошо видят движение, и не убивают его. Упереться, значит, испортить любки. К тому же, когда поработал в любках, быстро понимаешь: упереться, значит, обездвижить себя. А это уязвимость. И от захватов, и из бросков надо уходить, как из ломка — стекая по тому движению, что задал противник. Это гораздо выгоднее, и защита твоя получается лучше.

В итоге, когда любошники бьются, они вообще не сопротивляются проходящим приемам, а обыгрывают друг друга в движении. Подвижность и чувствительность к воздействию становятся настолько утонченными, что появляется возможность передавать очень тонкое движение, вплоть до воздействия без касания. Можете себе представить, во что превращаются такие схватки!

Впрочем, могу сказать: они превращаются в бесконечное зрелище, держащее зрителей покрепче любого цирка. И это не случайно, потому что, насколько я могу судить и верить моим старикам, искусство любков досталось нам от скоморохов, которые когда-то пришли на шуйские земли и осели среди офеней. И уж что-что, а рассмешить людей любошники умеют.

Я не в состоянии описывать эту игру подробнее, потому что для понимания необходимо иметь очень много хитрых и утонченных знаний об устройстве человека, о его телесном составе и о душе.

Поэтому, чтобы сделать понятней, как же работают любки между своими, я вынужден буду сильно отвлечься, и рассказать о том, как мазыки видели человека. Без этого все равно ни любков не понять, ни видеть не научиться.