1

Дождь шел третьи сутки, но уже с утра стрелка барометра качнулась вправо, предвещая улучшение погоды. А вообще-то лето кончилось, и теперь настоящей погоды ждать не приходится, пойдут стылые дожди, а там, гляди, и первые снежинки закружат в сыром воздухе, припорошат сад, и тогда Раймоны покинут свою уютную виллу на берегу озера и переберутся в городской дом, чтоб там прокоротать слякотное время года. Зимой они будут приезжать сюда в хорошую погоду, да и то ненадолго. Оскар Раймон предпочитает зимой жить в городе, где в это время деловая активность различных учреждений, ведомств и организаций принимает наибольший накал, и он, известный банкир, владелец еженедельника и книжного издательства, считает необходимым лично находиться в бурлящем водовороте повседневных событий. Нина Сергеевна города не любила. Его крикливая суета, шум и грохот, сутолока и рекламные высверки, наконец, смрад автомобильных газов казались ей безумством, которое не может выдержать психика нормального человека. И все же зимой волей-неволей ей приходилось жить в городе, потому что там в это время года жил ее муж, Оскар Раймон. Нина Сергеевна любила свою виллу, и не потому, что это была и юридически ее вилла - подарок Оскара, а потому, что здесь ей нравились окрестности: они напоминали пейзаж ее далекой родины - России. Здесь она находила душевный покой и нравственное умиротворение. Даже ненастная погода не могла испортить ровного настроения этой уже немолодой женщины, увенчанной копной седых волос, которые придавали ей целомудренную строгость и величавое достоинство.

Нина Сергеевна придерживалась однажды установленного для себя распорядка. Утром, после сна, тридцать минут плаванье в домашнем бассейне; в хорошую погоду - в озере; в городской квартире бассейн заменяла ванна. Затем легкий завтрак, после часовая прогулка и чтение до обеда. Сейчас она сидела на террасе второго этажа у открытого окна, выходящего в сад, за которым серебрилось зеркало озера. От дома через весь сад к озеру бежала выложенная керамической плиткой, прямая, как струна, оранжевая дорожка. По ней ошалело метались струи дождя, подхлестываемые порывистым ветром. Намокшие хризантемы, нахохлившись, зябко жались друг к дружке. Бутоны роз вздрагивали и ежились, и Нине Сергеевне казалось, что цветам так же холодно, как и людям, - их было жалко.

На террасе становилось свежо - Нина Сергеевна закрыла окно и с газетой, которую она начала просматривать, удалилась в свою комнату, здесь же, на втором этаже, и включила электрическую печь, сделанную из нержавеющей стали.

В доме было семь комнат, три ванны, большая столовая, библиотека, две гостиных, притом одна из гостиных представляла собой зимний сад с субтропическими растениями. Эту гостиную Нина Сергеевна любила в зимнюю пору. Она садилась в "вольтеровское" кресло и читала, а у ног ее, вытянувшись на ковре, дремала огненно-рыжая добродушная шотландская овчарка Рона. Она была, как и ее хозяйка, уже немолода, уравновешенна, философски мудра, понимала, что жизнь ее катится к закату.

Нина Сергеевна сегодня чувствовала легкое недомогание: очевидно, действовала ненастная погода, да и то, что третий день из-за дождя она лишилась привычной прогулки. Расположившись на тахте, она продолжала просматривать газету, владельцем которой был ее муж Оскар Раймон. Газета эта считалась либеральной, независимой, отражающей настроения и взгляды здравомыслящих американцев, реалистов, свободных от устаревших предрассудков, чутких к происходящим в мире неотвратимым переменам. Кое-кто из твердолобых "ястребов" и "берчистов" готов был причислить Раймона к разряду "красных", используя для этого не столько взгляды самого банкира, сколько русское происхождение его супруги, первый муж которой был советским офицером.

Листая страницы своей газеты, Нина Сергеевна без особого интереса прочитала сенсационное сообщение из Парижа о том, что "большой барон" г-н Ротшильд чуть ли не обанкротился, так как его фирма "Никель" понесла большие убытки, и теперь мультимиллионер вынужден продавать часть своего флота, земли, леса и даже бесценную, мебель из своего дворца "Ферьер". Она понимала, что, если даже две такие фирмы, как "Никель", потерпят полный крах, у Ротшильдов останется немало миллионов "на черный день", и продажа уникальной мебели всего-навсего цирковой трюк барона, рассчитанный на газетную рекламу. Нину Сергеевну больше заинтересовала краткая, но язвительная заметка Кита Колинза - издателя и редактора газеты, всегда подписывавшего свои материалы инициалами "К.К.". Нина Сергеевна была знакома с этим бойким журналистом, обладавшим к тому же обширной эрудицией и незаурядными администраторскими способностями. Собственно, это он организовал Раймону и газету и книжное издательство так, что хозяин за недолгий срок сумел нажить на этом деле солидный капитал, не только финансовый, но и политический. Газета имела своего постоянного, твердого читателя как среди финансовых воротил, так и в мире среднего бизнеса, а также пользовалась успехом в кругах интеллигенции.

Заметка К. Колинза называлась "Торговец грудными младенцами оправдан". В ней рассказывалось о том, как в США предприимчивые дельцы занимаются спекуляцией младенцами: покупают их у бедных одиноких матерей и перепродают затем бездетным состоятельным супругам. Один из нью-йорских юристов, некто Стенли Мичелмен, на каждом ребенке зарабатывает 6200 долларов. Работа его состоит в законном оформлении усыновления. Но многие торговцы грудными младенцами, действуют нелегально. В заметке рассказывалось об одном из таких - Уолтере Лебовиче. Он был привлечен к суду по обвинению в продаже грудного младенца за 7 тысяч долларов. Но… бизнес есть бизнес, и суд оправдал Лебовича. Выходя из зала суда, ликующий Лебович восторженно воскликнул: "Нет закона, который мог бы нас остановить! Мы можем делать все, что захотим!" Затем этот же Лебович явился к Киту Колинзу, как издателю, и предложил ему свою книгу под названием "Продавец грудных младенцев", которую он собирается издать.

Наглость Лебовича привела Колинза в крайнее негодование, и под впечатлением встречи с ним он написал гневный памфлет, в котором с присущим его перу сарказмом обвинял и американское общество, и государственные институты. Процитировав восклицание Лебовича: "Мы можем делать все, что захотим!" - Кит Колинз с грустью констатировал: "И делают. Такова сущность нашей свободы, нашей демократии, нашего образа жизни, при котором под сенью закона происходит постыдная, мерзкая купля-продажа людей".

"Молодец, Кит, умница", - мысленно похвалила Нина Сергеевна журналиста.

Потом она внимательно просмотрела все страницы газеты, ища материалы из Вьетнама. Все, что касалось войны во Вьетнаме, будь то в печати или в телевизионных репортажах, Нина Сергеевна воспринимала как свое, кровное, касающееся ее. Ведь там, в этой далекой и многострадальной стране, был ее сын. Но в последнее время газеты мало и очень скупо публиковали материалы из Вьетнама. И вдруг взгляд ее поймал это слово, напечатанное не в заголовке, а в тексте, мелким шрифтом. Это была беседа корреспондента с бывшим конгрессменом Ч. Уэлтнером, который обвинял командующего американскими вооруженными силами в Южном Вьетнаме генерала К. Абрамса в том, что он сознательно позволил пытать южновьетнамцев, подозреваемых в симпатиях к партизанам. Уэлтнер сообщал корреспонденту, что при пытках жителей деревни Тьяньлыу, недалеко от Сайгона, присутствовал в качестве "зрителя" сам генерал Абрамс со свитой старших офицеров.

Нина Сергеевна отложила в сторону газету и, прикрыв глаза, представила себе жуткую картину массовых истязаний людей только за то, что они сочувствуют патриотам своей родины. Вот он сидит, генерал-палач, и наслаждается страшным зрелищем: его жертвы - женщины и старики - корчатся от изощренных пыток цивилизованных инквизиторов второй половины ХХ века, а он упивается их муками, ему приятен их раздирающий душу нечеловеческий крик. И тогда в ее памяти живо воскресли кошмарные видения почти тридцатилетней давности: гитлеровские концлагеря, пытки и жестокое убийство ни в чем не повинных людей. Как они похожи - нацистские палачи и пентагоновский генерал Абрамс, олицетворяющий Америку с ее гипертрофированной амбицией светоча свободы и демократии. Какой страшный, омерзительный символ избрала ты, Америка в лице генерала Абрамса и ему подобных кровожадных сотоварищей-палачей! Боже, какой цинизм, бесстыдство! Понимает ли это Оскар, который сам прошел по кругам нацистского ада? Или уже позабыл? Или свое дерьмо не воняет? Ведь он любит с гордостью повторять: "Моя Америка, наша Америка!"

Зазвонил телефон: в доме был свой коммутатор. "Это Оскар", - решила Нина Сергеевна, беря трубку. Звонил младший сын, Бенджамин, звонил из университета Йошива, где он учился, - спрашивал отца.

- Что-нибудь случилось, мой мальчик? - спросила Нина Сергеевна, почуяв в голосе сына нотки тревоги.

- Нет, мама, просто он мне нужен.

- Ты не можешь сказать - зачем?

- Дело в том, мама, что нашей газете пора дать новое название - "Красная газета". Тогда все станет на свое место.

- Бен, ты думаешь, что говоришь?

- Хорошо, мама, думаю. Вечером позвоню.

Ох уж этот Бен! Совсем от рук отбился. А все дружки из этой "лиги" Меира Кохане. В детстве был хорошим ребенком, ласковым, послушным. А теперь - словно чужой. "Красная газета"… Смешно. Что в ней "красного"? И Оскар улетел в город еще вчера, обещал быстро вернуться. Почему-то задерживается. Возможно, у своей девчонки. Определенно, у нее. Что ж, она не ревнует: наверное, все мужчины таковы. Духовная связь супругов кончается тогда, когда кончается связь половая. Впрочем, к Оскару она не имеет никаких претензий. И раньше были у него любовницы, она догадывалась. Были у него и серьезные увлечения, но он не терял голову, сохранил семью и репутацию порядочного человека. Да, Оскар человек честный и порядочный - Нина Сергеевна в этом уверена, во всяком случае, он порядочнее многих буржуа его круга, и к тому же человек вполне прогрессивных взглядов. Правда, в его взглядах периодически происходят изменения, вернее, колебания из одной стороны в другую, и амплитуда их довольно заметная. Было время, когда Оскар Раймон боготворил родину своей жены - Советский Союз и во всеуслышание заявлял, что Россия и ее доблестная армия, руководимая генералиссимусом Сталиным, спасли человечество от нацистского кошмара, спасли мировую цивилизацию. Давно это было, и в мыслях, в воспоминаниях нет-нет да и возвращается Нина Сергеевна к тому далекому и вместе с тем к такому близкому времени.

Она - жена командира - артиллерийского полка Макарова Глеба Трофимовича - вместе с восьмилетней дочерью Наташей и мужем жила в небольшом белорусском городишке на западной границе. С Глебом расстались на том трагическом рассвете 22 июня 1941 года. Это была их последняя встреча. А потом поспешные сборы, эвакуация, теплушка, переполненная такими же, как и она, женщинами и детьми; бомбежка, кровь, слезы, трупы, стоны раненых; и наконец, фашистские танки, оккупация. А потом… Потом концлагерь, рабство, каторжный труд на фабрике в Гамбурге. Там она познакомилась с таким же, как и она, рабом из Амстердама Оскаром Раймоном, бывшим ювелирных дел мастером. Оскар скрывал свою национальность, иначе ему грозило гетто со всеми последствиями. Оскар до того никогда не занимался физическим трудом - ему было тяжело, он не выполнял нормы, а это грозило большими неприятностями. Хилый от природы, морально подавленный, потерявший родных и близких - их увезли в один из лагерей смерти, - он вызывал жалость и сострадание. И Нина Сергеевна, сильная духом, несломленная, привыкшая ко всякой работе, стала его покровителем и защитником. Это было не просто и не легко. Пришлось объявить его своим мужем. Он называл ее ангелом-спасителем. Так оно и было в действительности: если б не эта русская женщина, с ее смекалкой и неутомимым трудолюбием, с ее мужеством и настойчивостью, с ежедневным риском во имя жизни своего подопечного, Оскар, несомненно, разделил бы участь своих родных и близких. Для него Нина Сергеевна была символом, олицетворяющим Советский Союз и его армию. Те спасали все человечество от фашизма, она же спасала одного человека. И спасла. Этого Оскар не мог забыть. Наташу, которая работала вместе с ними там же, на фабрике, он ласково называл дочерью. А в марте сорок пятого у них родился сын. Приближалась победа, и в ее честь мальчика назвали Виктором.

У Раймона в Амстердаме был компаньон, а вернее, хозяин, бриллиантовый король, как называл его Оскар, Исаак Блюм, тесно связанный с алмазной империей южноафриканского миллиардера Опенгеймера. Оккупировав Голландию, гитлеровцы арестовали Блюма, рассчитывая воспользоваться его сверкающими сокровищами, но Блюм упредил их: накануне ареста он поручил своему младшему компаньону Оскару Раймону, которому безраздельно доверял и в честности которого не сомневался, спрятать драгоценные камешки в надежное место.

В мае сорок пятого Оскар вместе со своей женой Ниной Сергеевной, Наташей и двухмесячным Виктором прибыли в Амстердам. Прежде всего он навел справки об Исааке Блюме. Сведения были неутешительны: вся семья Блюмов погибла. После этого Оскар заглянул в заветный тайник. Все сокровища, стоимостью без малого в миллион долларов, были целехоньки. Оскар Раймон стал единственным законным их владельцем. Оставаться в Амстердаме он счел нежелательным и вскоре со всей семьей и, разумеется, с "камешками" отбыл за океан. Он знал, что в США с таким состоянием он сумеет легко включиться в большой бизнес. Ему было тогда сорок пять, Нине Сергеевне - сорок, как говорится, возраст расцвета жизненных сил. Это было время духовного подъема, наступившего после освобождения от рабства, и этот духовный взлет порождал небывалую энергию, которая, в свою очередь, возрождала физические силы. Супругам Раймонам казалось, что они заново родились и вся их жизнь начинается от черты, помеченной 1945 годом.

Прежняя привязанность Нины Сергеевны к Оскару перешла в новое, более глубокое чувство. Ее подкупала его искренняя забота и внимательность, даже нежность, как в отношении ее, так и в отношении Наташи и Виктора. Сдержанный, учтивый и обаятельный, он внушал к себе уважение как натура независимая. Его взгляды на жизнь, на людей и события отличались большой терпимостью. Знакомых и близких он покорял своей добротой. К Нине Сергеевне в это время пришла вторая молодость и одарила ее ослепительным блеском устоявшейся, уверенной красоты и мудрого очарования, которыми особенно отличаются русские женщины. Она умела в любой обстановке держаться с достоинством и тактом: этим наградила ее мать-природа, которая иногда бывает щедра и благосклонна к людям простого происхождения. Ее простодушный характер отличался невозмутимым оптимизмом. Она приучила себя смотреть на вещи трезво, чтобы сделать жизнь свою осмысленной и содержательной. Она не умела притворяться, и именно эта ее черта нравилась больше всего Оскару, потому что сам он, при всей его учтивости и хороших манерах, не отличался прямотой и редко говорил то, что думал.

Оскар искренне любил ее и восхищался ее красотой, ее душевной щедростью и старался всеми возможными и невозможными средствами вытравить из ее памяти и сердца все то, что осталось по ту сторону океана, хотя под этой чертой, в сущности, подразумевался 1945 год. Деликатно и осторожно, исподволь он внушил ей мысль, что Глеб Макаров, как и их сын Святослав, не мог остаться в живых, и для большей убедительности был привлечен авторитет известной гадалки-предсказательницы. И Нина Сергеевна вскоре поверила и смирилась, но чувство ностальгии - это особый орешек, оно оказалось не по зубам даже популярной ворожее. Перед ним был бессилен и тонкий психолог Оскар Раймон, понимающий, что окончательно осилить это чувство может лишь время. Тем не менее он всячески старался приглушить его изысканностью чувств и облегчить душевное состояние своей любимой супруги. Он окружил ее вниманием, предвосхищал все ее желания и капризы, одаривал драгоценностями, создал условия беспечной и красивой жизни. Но оказалось, что материальное благополучие, положение мужа в обществе, беззаботная жизнь не только не отводили ностальгию, но способствовали ей. Тогда он купил вот эту виллу на берегу озера, где ландшафт напоминал среднерусскую природу.

Время делало свое дело: в 1947 году у Нины Сергеевны родился еще сын - Бенджамин. Прибавилось забот и хлопот. Реже и реже приходилось вспоминать далекую родину. Через пять лет после рождения Бена вышла замуж Наташа - за инженера Дэниеля Флеминга, человека состоятельного, из хорошей семьи. Вскоре у них родилась дочь Флора, и у бабушки Нины появились новые радости и заботы. Незаметно подрастали Виктор и Бен. Братья были разные и внешне и по характеру. Оскар находил, что Виктор - слепок с Нины Сергеевны. Особенно глаза, характерные, неповторимые глаза. Нине Сергеевне Виктор напоминал Святослава, внешнее сходство было полное, как у близнецов. Правда, характером Виктор не был похож на своих родителей: мягкий, доверчивый, открытый. Совсем другое - Бен, сорвиголова, агрессивный, хитрый и жестокий.

Поначалу Нина Сергеевна не могла привыкнуть к положению богатой светской миссис. Богатство ее и радовало, и вместе с тем пугало. Ей казалось, что все это не ее, чужое, незаконное. Обескураживал и штат прислуги: горничная, няня, кухарка, садовник, выполнявший одновременно и обязанности конюха - Оскар любил лошадей, и прогулки верхом были для него такой же потребностью, как плавание в озере или бассейне. Нина Сергеевна испытывала неловкость перед людьми, которые делали за нее работу, в то время как она, здоровая и сильная женщина, вела праздный образ жизни. Потом она успокоила себя тем, что все свое время она отдаст воспитанию детей. С дочерью и сыновьями она преднамеренно говорила только по-русски: ей хотелось, чтоб и дети ее, и внуки в совершенстве владели ее родным языком. Оскар не только не возражал, но даже поощрял: знание иностранных языков никогда не бывает лишним. Коробили Оскара отношения жены с прислугой: Нина Сергеевна не соблюдала общепринятого в их кругах расстояния, вела себя с прислугой слишком "демократично", даже панибратски.

Летом на ее вилле прежде всегда было шумно: собирались сыновья, приезжала Наташа с мужем и дочерью. У каждого - своя комната. Флора - любимица и баловень бабушки Нины, ее радость, ее будущее. Девочка умная, душевная, не по годам рассудительная, она была больше привязана к Нине Сергеевне, чем к своим родителям. Летние каникулы, вплоть до начала занятий, проводила здесь, на бабушкиной вилле. Ей нравилась здешняя природа. Для нее здесь не было запретов и ограничений.

Теперь в доме стояла тишина, густая, плотная. Нина Сергеевна отложила газету и, предаваясь необъяснимому настроению, связанному с воспоминаниями о тех днях, когда в доме было шумно и весело, пошла по комнатам. Вот квадратная комнатка Флоры. На столике возле кровати иллюстрированные журналы, увеличивающее зеркальце, фарфоровый пингвиненок. В углу на стуле мохнатый, искусно сделанный пудель и рядом с ним кукла. На прибранной постельке журнал "Огонек". Приятная улыбка осветила строгое лицо Нины Сергеевны.

Комната Виктора - в два окна вытянутый прямоугольник. Письменный стол, сплошь загруженный магнитофоном, транзистором, пленкой звукозаписи. На стене над широкой тахтой кнопками приколоты вырезанные из журналов фотографии кинозвезд и просто натурщиц в пикантных позах. На журнальном столике - пачка сигарет, зажигалка, пепельница. Нина Сергеевна недружелюбно взглянула на галерею девиц, подумала с сожалением: "Мальчику двадцать четыре, пора бы обзавестись семьей". И вышла, осторожно прикрыв дверь.

В комнате Бенджамина был постоянный, однажды заведенный беспорядок, нарушать который младший Раймон никому не позволял. Набор всевозможных ножей, гильзы, патроны, миниатюрные магнитофоны, какие-то инструменты, ключи, предметы, назначения которых Нина Сергеевна просто не знала. На стене карты США, Вьетнама и Ближнего Востока; портреты военного министра Израиля Моше Даяна, вожака сионистских террористов раввина Меира Кохане, главаря американской мафии Меира Лански и еврейского философа-мракобеса XII века раввина Иегуды Галеви.

Нина Сергеевна мысленно сравнивала сыновей: какие они разные. Во всем. Разные с детства, с рождения. Почему так? У одних родителей - и такие разные дети. Ученые объясняют какими-то генами. У Нины Сергеевны на этот счет свои убеждения: судьба. Она верит в судьбу. Оскар добродушно иронизирует над ее фатализмом, но вполне доброжелательно относится к увлечению жены йогами и индийской философией. Достает ей книги: пусть читает, это лучше, чем скучать от безделья.

Обойдя комнаты, Нина Сергеевна снова пошла в свой будуар - небольшую комнату, смежную с просторной спальней, - села в кресло и начала читать книгу Дж. Кришнамурты "У ног учителя". Собственно, она читала эту книгу раньше, отмечала места, которые ей казались наиболее мудрыми в этой умной, как она считала, книге индийского автора. С этой книгой ее познакомил сват, член палаты представителей Генри Флеминг - отец ее зятя Дэниеля. Он и приобщил ее к индийской философии. Для Нины Сергеевны эта книга была откровением, в ней она находила созвучие своим мыслям и взглядам на жизнь. И теперь неторопливо пробегала глазами по знакомым страницам.

Да, все это было близко ей и понятно. Оскар находил философию Кришнамурты наивной. Нина Сергеевна пыталась познакомить с этой книгой сыновей. Виктор, прочитав несколько страниц, сказал: "Неинтересно, скучно" - и вернул книгу. Бенджамин бегло полистал страницы, небрежно бросил вместе с книгой только одно слово: "Примитив".

Возле кресла Нины Сергеевны на журнальном столике вместе с газетами и журналами лежали библия и "Открытие Индии" Джавахарлала Неру. Нина Сергеевна захлопнула книгу "У ног учителя". Мысли плыли медленно, спокойно. К спокойствию и уравновешенности она приучила себя силой воли и настойчивой тренировкой, воспитанием характера.

К полудню дождь перестал. Над озером плыли низкие, тяжелые и уже не сплошные тучи; в их разрывах на какие-то минуты выглядывало солнце, бросая на озеро золотистые пятна. Вот так же, как этот дождь, прошла ностальгия Нины Сергеевны. Лишь изредка, и всегда неожиданно, навещают ее думы о прошлом. Иногда они приятны, но чаще приносят нестерпимую боль, рисуют картины какой-то дорогой, несбыточной мечты, чего-то небывалого и до слез желанного. Ей кажется, что не было никогда на свете ни Глеба, ни Святослава, ни жизни в России, это просто грезы, и за то, чтоб они стали реальностью, она готова заплатить всем, что имеет, - благополучием, богатством, - только бы однажды пересечь океан. Оскар говорил ей: "Поезжай туристом в Россию, одна или вдвоем". Она отвечала решительно: "Нет". Да и к кому она поедет? Кого найдет? Где-то в Москве родные Глеба, их дом у стадиона "Динамо", на Верхней Масловке. Там ее свекор Трофим Иванович и свекровь Вера Ильинична. Боже, сколько лет прошло - их, наверно, уже нет в живых. Были еще Варя, Игорь. Живы ли? И если живы - что она им скажет? У нее семья, новая семья. Так распорядилась судьба. Здесь, в Америке, она пустила корни, здесь ее дети, внучка, будут внуки.

Но почему задерживается Оскар? И не звонит. Говорила ему: отложи поездку до лучшей погоды или поезжай на машине. Так нет же - только на вертолете. Вертолет - страсть Оскара, и Виктор ее унаследовал от отца. Пожалуй, только это единственное. У них свой собственный вертолет. И самолет свой, маленький, семейный.

Виктор, бедный мальчик. Он сейчас где-то в небе Вьетнама. А может… Нет, она не хочет думать о страшном. Каждый день оттуда приходят гробы. Боже, зачем эта война, во имя чего? Разве мало пролито крови в ту войну? Как она не хотела, чтоб Виктор стал военным летчиком! Оскар ее не поддержал: он мечтает видеть своего первенца генералом.

Рона поднялась, навострила уши, чутко прислушиваясь. Кажется, шум мотора. Да, определенно это Оскар вернулся. Слава богу!

Нина Сергеевна спустилась вниз, в гостиную. Оскар вошел, как всегда, стремительно, молодцевато, быстрым, упругим шагом. А ведь ему скоро семьдесят. Оскар, вечно озабоченный, глубокомысленный и деятельный, вошел в дом с видом человека, пребывающего в состоянии спокойствия и уверенности, привычно, вернее, машинально, как заученный обряд, приложился к щеке жены холодными губами и осведомился с деловитой любезностью:

- Меня никто не спрашивал, дорогая?

- Как будто никто, - ровно, без интонации, ответила Нина Сергеевна, пробуя для себя определить настроение мужа. - Да, звонил Бен. Он что-то насчет нашей газеты говорил. Обещал вечером позвонить, - вспомнила Нина Сергеевна.

- Да, да, газета, знаю. - В негромком, любезном голосе Оскара прозвучало с трудом сдерживаемое раздражение, а в непроницаемых глазах сверкнули и тут же погасли сердитые огоньки. Нина Сергеевна безошибочно догадалась, что муж чем-то расстроен, и связано это, очевидно, с их газетой. Не досаждая прямым вопросом, она сказала с оттенком досады:

- Сегодня страшная статья Колинза о торговле грудными младенцами. Ужас! Куда мы идем, куда смотрит правительство?!

Оскар резко остановился посреди гостиной и круто повернул голову в сторону жены. Сказал громко и сердито:

- Вот именно - ужас! И безответственность. Кита дальше нельзя держать. Он стал невозможным. Я предупреждал его. История с книгой немца Гальвица не пошла впрок. А я имел неприятности. Потом - статьи о наших зверствах во Вьетнаме и, наконец, эта дурацкая заметка о Лебовиче. Кит оскорбляет страну, нацию, оскорбляет нашу Америку - мою и твою. Родину наших детей. - Скрипучий голос его звучал язвительно и беспощадно.

- Но ведь ты же сам против войны во Вьетнаме, - с прежним спокойствием напомнила Нина Сергеевна, и на лице ее. отразились осуждение и обида, а глаза смотрели укоризненно и тепло.

- Да, да, дорогая, я против нашего присутствия во Вьетнаме. Война эта для нас недостойна и, главное, бесперспективна.

Оскар сел в кресло напротив жены, вытянув прямые, как жерди, худые ноги. Он и сам был худ, отчего казался костлявым, точно мумия. Густые жесткие, запорошенные сединой волосы были коротко, ежиком, пострижены. Тонкую верхнюю губу украшала ниточка подкрашенных черных усов. Длинные костлявые пальцы нервически стучали по столу, из чего Нина Сергеевна поняла, что муж чем-то серьезно расстроен и взвинчен. Выдавали взволнованное выражение неподвижного лица и негодующие глаза.

- И притом это несправедливо, - после длительной паузы продолжал Оскар тоном, не допускающим сомнения. - Лебович не совершил ничего ни противозаконного, ни аморального. Напротив, с точки зрения судьбы младенцев - а это самая справедливая точка зрения - он благодетель. Да, да, дорогая, благодетель. Кто остался в проигрыше? Младенцы? Нет. Он дал им будущее, избавил от бедности, он помог сделать из них достойных граждан Америки. Так, может, их матери? Нет! Они получили приличное вознаграждение. Он избавил их от лишних забот. Так кого же обидел Лебович? Тех, кто усыновил младенцев? Еще бы! Они беспредельно счастливы. И за услугу они, естественно, заплатили Лебовичу. Он их не грабил, нет, они добровольно платили, и с благодарностью.

Печать спокойной самоуверенности утвердилась на его худом, аскетическом лице, а в темных, непроницаемых глазах светилась беспощадная, холодная решимость.

Рассуждения мужа, как всегда, показались Нине Сергеевне логичными и в какой-то степени убедительными. Однако нельзя же из-за этого выгонять блестящего журналиста и редактора.

- Но, Оскар, Кит так предан тебе, - мягко и осторожно сказала Нина Сергеевна, и взгляд ее умных и добрых глаз призывал к снисходительности и благоразумию. - В интересах дела, твоего дела, ты не должен его увольнять. Да разве суть в Лебовиче? Кит написал правду.

- Согласен с тобой - суть не в Лебовиче, - быстро отозвался Оскар. - Кит делает обобщения, он выступает против основ: предпринимательство и благотворительность. Такая статья могла появиться в коммунистической газете. Именно так мне сегодня сказал генерал Перес, - отчеканил Оскар.

- Генерал Перес - идиот, и ты это отлично знаешь, - все так же спокойно и язвительно ответила Нина Сергеевна. Лицо ее невольно зарделось.

- Да, но он имеет влияние, за ним стоят…

Оскар не договорил, кто стоит за генералом-"ястребом", но Нина Сергеевна догадывалась, кого имел в виду муж.

- Эти чудовищные зверства во Вьетнаме, - опять вспомнила Нина Сергеевна. - Пытают детей, стариков, женщин. Чем не фашисты? Хуже фашистов.

- Но это уж слишком. Война - что поделаешь? Пытают и убивают врагов.

- Вьетнамцы - враги?! Что ж они сделали такого ужасного Америке?

- Тут большая политика. Мы защищаем во Вьетнаме свободу наших друзей, союзников, если хочешь…

- Свободу для кого?

- Разумеется, для вьетнамцев.

- И поэтому убиваем их, вьетнамцев. Гитлер действовал так же. Только без лишней демагогии.

- Да, дорогая, - Оскар сокрушенно вздохнул, - ты в чем-то права, и я с тобой согласен.

- В конце концов наш президент и его окружение должны так же, как и Гитлер, отвечать за свои злодеяния перед Международным Судом.

Оскар, словно в знак согласия, закивал головой, прикрыв веками глаза. Но думал он о другом: "Мы защищаем во Вьетнаме наше будущее. И не только США - будущее целой системы свободного предпринимательства. Сравнение с фашистами неуместно и оскорбительно. Мы не фашисты. Мы - это мы. Жестокость? Да, есть жестокость. Но так устроен мир: всегда кому-то бывает больно. Сильный пожирает слабого. Теленку больно, когда его режет мясник. Однако мы считаем это нормальным и не поднимаем шум на всю планету. Только боль и страдание избранных заслуживает внимания".

Но эта мысль была рискованной, и он не решился произнести ее вслух.

- Извини, дорогая, я немножко устал. Пойду к себе, - любезно и вяло сказал Оскар и поднялся. - Да, совсем забыл, письмо от Виктора.

Подав жене конверт, Оскар зашел в библиотеку, отыскал томик философа XVII века Спинозы и удалился в свой кабинет.

Не только заметка Кита Колинза о торговле младенцами была причиной дурного настроения Оскара Раймона. Вчера у него состоялась встреча и неприятный разговор с представителями так называемого "Объединенного еврейского призыва" - одной из многочисленных сионистских организаций США. Во время "шестидневной войны" Израиля с соседними арабскими государствами эта организация развила бурную, прямо-таки бешеную деятельность по сбору средств в пользу агрессора. Тогда только за один день было собрано 175 миллионов долларов! А к 1968 году еврейские толстосумы Америки пожертвовали в фонд Израиля 1 миллиард 220 миллионов долларов. Впрочем, деньги вносили не только евреи, но и лица других национальностей, так или иначе связанные с сионизмом, в том числе и масоны.

Оскар Раймон не был подвержен националистическому угару и к откровенному экстремизму сионистов относился с молчаливым неприятием, а наглые действия группы Меира Кохане открыто осуждал. На этой почве у него произошел разлад с младшим сыном, который готовился вступить в "Лигу защиты евреев". В июле 1967 года Оскар тоже пожертвовал кругленькую сумму для Израиля, пожертвовал без какого-либо энтузиазма, пожалуй, скорее с болью в сердце, но уклониться от такой "добровольной" акции он не мог, иначе это означало бы оказаться в положении белой вороны. На него и так уже с недоверием и подозрительностью косились коллеги по большому бизнесу. Он считал, и отчасти не без оснований, что причиной тому была его жена, русская по происхождению и просоветская по настроению. Одно время, увлекшись кинозвездой, впервые серьезно, со страстью вдруг бурно вспыхнувшей молодости, он готов был расторгнуть брак и связать свою судьбу с молодой женщиной, "типичной американкой". В конце концов, с Ниной Сергеевной теперь его связывало лишь прошлое. Но оно, их прошлое, было столь веским и значительным, столь глубоким и серьезным, что здравый рассудок взял верх над чувствами. Сдержало его не столько чувство долга и признательности женщине, которая спасла ему жизнь, матери двух его сыновей, сколько опасение, что Нина Сергеевна не потерпит предательства вероломного мужа и откроет тайну его алмазных сокровищ.

Конечно, не одна Нина Сергеевна посвящена в происхождение богатства Оскара Раймона. Надо думать, знает об этом еще кое-кто, или, по крайней мере, догадывается, подозревает. Тот же генерал Перес. Он однажды намекнул ему об амстердамских бриллиантах. А Майкл Перес - влиятельная фигура в военно-промышленном комплексе, один из стратегов Пентагона. И притом масон, как, впрочем, и он, Оскар Раймон, по Перес рангом выше. Это Майкл Перес ввел Раймона в масоны, он давал ему рекомендацию, поручился за него. По масонской линии Перес -начальник Раймона, его владыка и повелитель. А там дисциплина, железная дисциплина, и всякое непослушание чревато серьезными, иногда трагическими последствиями.

Вчера от Оскара потребовали нового взноса в фонд Израиля. Оскар возмутился: им все мало, сколько ни дашь. Эту бездонную бочку никогда не наполнишь. К тому же они преувеличивают его финансовые возможности. По сравнению с Морганами, Рокфеллерами он, банкир Раймон, можно сказать, нищий. Вон и Ротшильд распродает антикварную мебель.

Тонкие губы Оскара скривились в веселой улыбке, ощетинив ниточку усов. Но он тут же погасил улыбку, вспомнив сегодняшний разговор с Пересом. Тому уже было известно о вчерашней беседе Оскара с представителем "Объединенного еврейского призыва". Перес разговаривал высокомерно, солдафонски-грубо, и будь это не Перес, а кто-нибудь другой, будь это даже президент США, Оскар не позволил бы с собой так разговаривать. "Твое поведение, Оскар, кажется более чем странным. Оно вызывает подозрения. Ты издаешь "красную" газету. Повторяю - "красную", которой могут позавидовать коммунисты. Да, да, статья Кита Колинза могла появиться в коммунистической прессе. Впрочем, как и многие другие статьи, о чем мы уже прежде толковали. Ты постоянно демонстрируешь свое недружелюбие к Израилю". "К некоторым аспектам внешней политики правительства Израиля…" - поправил было Оскар, но Перес, не обращая внимания на его реплику, сказал с явной угрозой: "Ты ставишь себя в положение Спинозы".

Смешно! Такую глупость мог сказать только генерал Перес с его агрессивным экстремизмом. Философ семнадцатого века и американский банкир. Что общего между ними? Разве что земляки, оба родились в Амстердаме. Оскар открыл оглавление книги Спинозы: "Этика", "Трактат об усовершенствовании интеллекта", "Политический трактат", "Комендий древнееврейской грамматики", "Переписка". Философские трактаты Спинозы его не интересовали. Он читал их когда-то и все забыл. Он искал другое: в книге был напечатан приговор, вынесенный советом раввинов Амстердама 27 июля 1656 г.

Родители Спинозы готовили своего сына в раввины, но молодой человек быстро разочаровался в иудаизме, поняв его античеловеческую сущность, и порвал с учением раввинов. Перестал ходить в синагогу, соблюдать обряды. Совет сделал Спинозе предупреждение, но тот оставил его без внимания. Тогда ему предложили тысячу гульденов в год за то, что тот будет молчать о своих убеждениях и время от времени появляться в синагоге. Упрямый философ и это отклонил. Вот тогда-то совет раввинов прибегнул к крайней мере - к проклятию и отлучению Спинозы от еврейской общины. Приговор, зачитанный перед членами общины, гласил:

"Именем ангелов и святых низвергаем мы тебя, Борух Спиноза, проклинаем и изгоняем с согласия старейших и всей святой общины перед лицом сих священных книг. Силою 613 заповедей, кои в них содержатся, проклинаем мы тебя проклятием Иисуса Навина, проклявшего Иерихон, проклятием, каковым Елисей проклинал детей своих, и всеми проклятиями, что написаны в законе. Да будешь ты проклят в дни и в нощи, во сне и во бдении, при входе и выходе. Господь да не простит тебе! Да возгорятся против сего человека гнев и месть господни и да ниспадут на него все проклятия, кои написаны в книге закона. Господь да истребит его имя под солнцем и да изгонит его изо всех колен Израилевых за его дерзость всеми проклятиями неба, написанными в законе… Мы же приказываем: да никто не говорит с ним словами уст своих, ни словами писанными, да не будет ему никакой помощи, да не живет никто с ним под одною кровлею, да не приблизится к нему ближе, нежели четыре шага, и да никто не читает что-либо им написанное".

Оскар не был верующим. Ему не понаслышке были известны довольно неприятные ритуалы посвящения в масоны, и все же, прочитав проклятие Спинозе, он ощутил неприятный осадок на душе. Чем-то жутким, отвратительным повеяло от этого "документа". В нем как бы сливались азиатское шаманство и средневековая инквизиция в одно единое. Сравнение со Спинозой Оскар воспринимал не как предупреждение, а пока что как напоминание, которое он не мог игнорировать. В США свыше двухсот разного рода еврейских организаций. Большая часть из них сионистского толка, и с этим обстоятельством нельзя не считаться. Сионисты контролируют всю экономику и финансы страны, такой могущественный картель, как военно-промышленный комплекс, средства массовой информации, а следовательно, идеологию. Сионистское лобби в конгрессе является фактическим хозяином страны, а президент всего-навсего послушная марионетка в руках этого лобби. Поэтому президенты США заискивают перед сионистами, опасаясь вызвать их недовольство и, не дай бог, гнев. Тогда в неугодного президента либо стреляют, как в Кеннеди, либо с позором изгоняют. Оскар помнит, как этим летом Ричард Никсон пригласил в Белый дом раввина Луи Финкельштейна и тот отслужил молебен в Восточном зале резиденции главы государства в присутствии высокого хозяина и его супруги.

Все это Оскару было хорошо известно, потому что он сам был частицей этой дьявольской силы, держащей Америку в своих железных клещах; он не мог жить без сионизма, точно так же, как сионизму был нужен он - издатель и банкир Оскар Раймон. А вместе с тем он не все принимал в сионизме, кое-что ему не нравилось, вызывало внутренний протест и возмущение. Оскар не был сторонником безоговорочной поддержки внешней политики Израиля, как и вообще ему был чужд всякий экстремизм. Открытая и откровенная агрессивность, считал он только вредит стратегической цели сионизма, вызывает бурную реакцию противодействия народов. Здесь, по его мнению, были бы более приемлемы методы масонов, не афиширующих свою деятельность. В самом деле, нельзя же в большой политике пользоваться методами Меира Кохане. А некоторые достопочтенные и весьма влиятельные государственные деятели США уподобляются именно этому психопатическому раввинчику. Например, Нельсон Рокфеллер - губернатор штата Нью-Йорк - и Линдсей - мэр Нью-Йорка - отказались встретиться с президентом Франции Помпиду во время его визита в США только потому, что французы не поддержали израильскую агрессию на Ближнем Востоке. Мол, в знак протеста. А протест-то мелочный, местечковый. Неразумный, можно сказать, глупый жест, откровенный вызов Франции, демонстрация своей сионистской невоздержанности, что он дал в плане большой политики - плюс или минус? Безусловно, минус, лишний раз напомнил не только французам, но всему миру, что Америкой правят сионисты. Это, разумеется, факт, святая правда, но та правда, которую предпочтительно скрывать от гоев, от толпы, по крайней мере, не афишировать. И если Рокфеллер и Линдсей считают, что человечество в восторге от сионизма, от его практики, стратегии и тактики в настоящем, его конечной цели в будущем, то они глубоко заблуждаются. Все это однажды может привести к трагическому концу, тогда расплачиваться придется не только раввину Кохане и Нельсону Рокфеллеру, но и ему, Оскару Раймону, дальновидному политику, осторожному, умеренному либералу, умеющему трезво глядеть на мир, не увлекаясь слишком рискованными идеями своих зарывающихся собратьев и коллег.

Оскар отложил книгу Спинозы, прилег на тахту, задумался. Конечно, требуемый взнос для Израиля придется внести - никуда не денешься. Хотя лишних денег у него и нет. Вот если бы породниться с банкирским семейством Кунов, Лебов. Была такая мысль. Ведь у него двое сыновей. Капитал бы к капиталу. В свое время он сделал робкую попытку через свою приемную дочь Наташу породниться с семейством Гарриманов, чтоб приобщить свой банк к банку "Браун бразерс Гарриман энд компани". Не вышло: при всех внешних симпатиях к СССР бывшего посла в Москве клан этот не пожелал иметь в своей среде русскую, да еще дочь советского офицера-коммуниста. Наташа не сделала блестящей партии. Дэн, конечно, неплохой муж, очень способный инженер, можно сказать, талантливый изобретатель, но некудышный бизнесмен. Не сумел свой талант превратить в капитал, отдал другим, более ловким, и они теперь с успехом эксплуатируют его талант, наживают крупные барыши. А ведь мог сам. Виноват в этом не столько Дэниел, сколько его отец Генри Флеминг, бывший адвокат и нынешний член палаты представителей, снискавший репутацию честнейшего гражданина США. Это он должен был помочь своему сыну умным советом. И не только советом - при его-то связях! Не пожелал, побоялся поступиться "принципами".

Ну и бог с ними: Наташа, кажется, довольна своей судьбой. Нужно удачно пристроить в жизни сыновей, позаботиться об их судьбе. Виктор может сделать блестящую военную карьеру. Возвратится из Вьетнама героем. Он славный парень. Правда, характер у него мягковат, поддается постороннему влиянию, слишком увлекающаяся натура - для военного не совсем подходящие качества. Но все еще со временем может образоваться, участие в военных действиях внесет в характер свои коррективы, закалит, огрубит. Бен - другое дело: напорист, целеустремлен, лишен сентиментальности, хитер, предприимчив. Но у него другая крайность: излишне агрессивен, склонен к авантюризму и гангстеризму. Недаром Меир Лански - его кумир. Это ужасно. Дети выходят из-под контроля и влияния родителей. Ведь говорил ему: Лански и тот же Кохане компрометируют, бросают пятно на всю семью. И что он ответил? "Я, - говорит, - люблю смелых, находчивых и сильных. Они настоящие евреи. А между прочим, отец, да будет тебе известно, что "Лигу защиты евреев" содержит миллионер Берни Дойч и не скрывает этого, а, напротив, гордится".

Оскару это известно. Он знает, что тот же Дойч субсидирует и профашистскую партию Израиля "Херут", знает он и об активной финансовой поддержке сионистских экстремистов детройтским миллионером Максом Фишером. Поэтому спорить с Беном трудно, да и бесполезно. Для него эталон - Моше Даян, авторитет - Майкл Перес. Да, "шестидневная война" вселила новый дух - этого нельзя отрицать. Недавно раввин Шолом бен Городецкий заявил: "Шестидневная война" придала ортодоксальным евреям мужество, которого они никогда не знали раньше. Израиль подает американским евреям не только пример, но и помощь, - правда, это делается сугубо неофициально".

Вспомнив эти слова раввина, опубликованные в журнале "Тайм", в статье Леонарда Левита, Оскар иронически улыбнулся: он прекрасно знал, какую помощь имел в виду журналист - ветераны и герои "шестидневной войны" обучают американских юношей еврейского происхождения. В Бруклине, в университете Йошива, где учится Бенджамин Раймон, древнееврейский язык, а заодно и самбо преподает израильтянин Гиллель Оман. В том же Бруклине ветеран израильской армии Цви Каспи организовал кружок по изучению каратэ и стал его первым учителем. В этом кружке среди других юношей занимается и Бенджамин. Итак, с сарказмом подумал Оскар, в обмен на наши доллары Израиль поставляет Америке своих учителей каратэ. Помощь весьма символическая, тем более что в США немало своих специалистов-костоломов. Взять хотя бы Дэниеля Абрахама, владельца фармацевтической фирмы. Он ввел предмет каратэ в учебную программу многих еврейских дневных школ. Ну конечно же ему помог в этом деле доктор Иосиф Каменецкий - директор "Тора Умесора", объединяющей 422 еврейские школы. В университете Йошива каратэ преподает кандидат наук Гарвей Собер. Бенджамин без ума от этого кандидата наук: настоящий парень, смелый, находчивый, сильный.

Нет, Оскар ничего против каратэ не имеет: пусть мальчик владеет техникой костоломства для самозащиты. Но он решительно не желает, чтобы этот навык его сына использовали в своих грязных интересах мафиозо Лански и террорист Кохане.

Имя Меира Кохане всегда вызывало в душе Оскара неприятный осадок, как оскомина во рту от незрелого плода. Своим экстремизмом и безрассудством этот, похоже, психически ненормальный раввин возбуждает лишь ненависть и презрение тех слоев населения и целых народов, против которых ведет одновременно и холодную и горячую войну так называемая "Лига защиты евреев". В самом деле, чего стоит выходка Кохане по прибытии в Иерусалим: он заявил, что за каждого погибшего в СССР еврея будут убиты два русских. Какой идиотизм! Оскар знал, что это не только слова - молодчики Кохане не остановятся и перед действиями: террор и провокации - их профессия. Но зачем об этом громогласно оповещать весь мир? Ты делай, коль уж решил делать, делай и помалкивай. Умные люди не афишируют своих мерзостей. И этот кретин имеет поклонников и последователей! В их числе, как это ни прискорбно, Бенджамин Раймон.

Характер и наклонности Бенджамина формировались под влиянием Майкла Переса - Оскар в этом убежден, - но у него нет оснований благодарить генерала: не таким хотелось бы ему видеть своего младшего сына. Именно Бенджамина хочет сделать он своим наследником и продолжателем.

Майкл Перес, Майкл Перес… Сегодня он был раздражен. Стало быть, для этого есть причины. С Колинзом придется расстаться, как это ни прискорбно. И хватит об этом. О делах можно думать ровно столько, сколько это не вредит здоровью, ибо здоровье - это жизнь, оно превыше всего.

О Пересе Оскар кое-что знал из рассказов самого же генерала. Родители его - выходцы из России. Революция 1917 года пришлась им не по душе, они восприняли ее как злую напасть и всем своим существом возненавидели ее такой зоологической ненавистью, что даже готовы были сотрудничать с кем угодно, хоть с самим чертом и черносотенцами, лишь бы только удушить молодую Советскую власть. Дед генерала Переса входил в состав еврейской делегации, которая в 1919 году попросила аудиенции у кровавого Петлюры и была любезно принята этим палачом в Каменец-Подольске. Делегацию возглавлял раввин Гутман. В состав делегации входили: Клейдерман - от местной общины, Крейз - от "трудового еврейского населения", Альтман - лидер сионизма и другие "представители еврейства". Заверяя Петлюру в своих верноподданнических чуствах, раввин Гутман говорил: *Большевизм с точки зрения святой торы - своего рода вавилонское столпотворение, поколение которого было наказано потопом, ибо не могло существовать. Так же и большевизм, пытающийся подкопаться под самые основы, на которых стоит религиозная часть еврейства, не может рассчитывать на симпатии этой части".

Майкл Перес гордился своим дедом - ветераном борьбы с коммунизмом - и всегда подчеркивал, что ненависть к коммунистам он унаследовал от своего предка, что она у него в крови. Что же касается Оскара Раймона, то он считал, что дедовские гены Переса далеко не благо, а скорее наоборот: зоологический антикоммунизм лишает генерала чувства трезвого рассудка и реализма.

Перед ужином Оскар решил совершить привычную прогулку верхом. Режим есть режим, и нарушать его позволительно лишь в крайних случаях. Он распорядился оседлать лошадь.

И пока нерасторопный Томас возился с лошадью, Оскар заглянул в гараж, словно хотел убедиться, на месте ли автомашины: шикарный "кадиллак" и скромный "корвер". Проходя мимо противоатомного подземелья - личное убежище на случай ядерного нападения, сооруженное три года назад, - подумал: "Едва ли когда-нибудь потребуется. А ведь стоило немалых денег. Да и надежно ли оно?" Вспомнил атомное убежище Рокфеллеров в центре Железной горы над Гудзоном. Не позавидовал: выброшенные деньги.

Томас подал коня, и Оскар легко и привычно вскочил в седло.

Дождя не было, но над головой еще висели тяжелые аспидно-серые тучи, они двигались медленно, едва заметно для глаза, с запада на восток, обнажив узкую полоску горизонта, на которую осторожно сползало неторопливое солнце. Мокрая, прижатая к земле густо-зеленая, с ржавым оттенком трава стыло поблескивала в предвечерних лучах неяркого солнца. Вислоухие клены, слегка тронутые первым багрянцем; уныло и зябко жались друг к другу, обступив шеренгами усыпанную гравием и хорошо утрамбованную аллею, по которой картинно-манежным галопом гарцевал вороной, стосковавшийся по разминке конь. Иногда Оскар задевал картузом обвислые от дождя кленовые ветки, и тогда и всадника и лошадь обдавал холодный неприятный душ.

Нина Сергеевна наблюдала за мужем с балкона своего будуара. Думала: "А все же он молодец. Неподдающийся. Время его не берет. Следит за собой - это хорошо. Как это сказано у Кришнамурты: о своем физическом теле ты должен заботиться, обращаться с ним хорошо. Ты не должен его переутомлять, ты должен питать его чистой пищей. Оскар строго блюдет это, как заповедь. Режим и диета. Но чем он сегодня так расстроен? Определенно случилось что-то неприятное. Спрашивать бесполезно. Все, что нужно и что можно сказать, он скажет сам. А Колинза жаль - человек честный, порядочный и смелый, мужественный человек. И журналист талантливый. Судьба таких людей всегда была трудной, часто трагичной. Процветают подлецы и бездари. Они при любом режиме всегда на поверхности".

Нина Сергеевна печально вздохнула, потому что взгляд ее упал на письмо Виктора, которое она держала в руке. В отличие от предыдущих писем - кратеньких, лаконичных - это письмо было длинным, с жуткими подробностями. По всему чувствовалось, что писал человек либо в состоянии опьянения, либо в состоянии какого-то душевного надлома. Письмо это пугало. Нина Сергеевна шала, что Виктор в отличие от своего отца хотя и не трезвенник, но далеко и не алкоголик. Она больше всего опасалась наркотиков: слышала, что наркомания среди американских военнослужащих во Вьетнаме принимает катастрофические размеры. "Не дай бог, и Виктор", - в тревоге подумала она и, удалившись в комнату, стала перечитывать письмо.

3

"Наша эскадрилья по-прежнему базируется на окраине города П. В последнее время нам чертовски не везет: какой-то рок висит над нами. На прошлой неделе мы" потеряли командира эскадрильи капитана Сиделя. Их самолет был сбит ракетой вьетконговцев над переправой, которую мы бомбим уже второй месяц, а она, словно заколдованный дьявол, по-прежнему действует. Второй самолет мы потеряли на ней. Хоринг и Сидель не успели катапультироваться - их самолет в воздухе разнесен в щепки вместе с экипажем. Храбрые были парни. У Джина Хоринга двое детей - славные, очаровательные девчушки. Теперь сиротки. Для них не осталось даже могилки отца: прах его развеян в этих проклятых джунглях.

Это было неделю тому назад. А вчера погиб мой штурман, мой верный друг Боб Тиг. Погиб глупо, нелепо: ему перерезала горло вьетнамская девчонка, с которой он встречался в доме свиданий. И самое обидное, что эта шлюха скрылась. Подло, несправедливо, жестоко!.. Эти дикари ненавидят нас и готовы при всяком удобном случае перерезать горло любому американцу. Они не верят, что мы несем им свободу, защищаем их демократию. Свобода и демократия им совсем ни к чему, они еще не доросли до таких категорий. Они это понимают не хуже нас и не верят глупой болтовне. Почему мы не хотим говорить вслух правду? Я этого не понимаю и возмущаюсь. Не вьетнамскую свободу мы защищаем, а нашу, свою, американскую, защищаем здесь, на вьетнамской земле. Вот и все, так и говорить надо. Наше присутствие здесь необходимо в интересах безопасности США, как говорил наш бригадный генерал. Коммунизм расползается по всему миру. Только наше присутствие на всех континентах может сдержать его распространение. Если не будет нашего присутствия, то все эти желторожие, чернокожие, косоглазокоричневые в один прекрасный день станут красными и возьмут нашу страну в кольцо блокады. Мы этого не допустим и не позволим. Мы покажем всему миру нашу силу и будем убивать. Да, убиваем и будем убивать во имя Америки, нашей свободы и демократии. И если требуется превратить весь мир во Вьетнам, мы это сделаем. Так говорил бригадный генерал. А что думаю я? Ничего я не думаю: мое дело исполнять - приказ. Работа есть работа, и я стараюсь делать ее добросовестно. Я сбрасываю бомбы и напалм на заданные объекты. Стираем с лица земли деревни, где могут быть вьетконговцы, бомбим переправы, колонны машин, расстреливаем работающих в поле крестьян. Это нужно в военных целях: крестьяне снабжают продуктами Вьетконг. На нашем аэродроме базируется эскадрилья транспортных С-123. Они занимаются "обработкой" посевов ядохимикатами и распылением гербицидов, от которых оголяются деревья и джунгли оголяются, принимают вид кладбища. От ядохимикатов гибнут и посевы, и животные, и птицы, травятся люди. В общем, на войне как на войне. Лучше не рассуждать, а делать свою обычную работу и мстить за погибших товарищей, за Боба, за Джина, за капитана Сиделя. И никакой пощады, никаких сантиментов.

У меня сейчас новый штурман, Дэвид Куни. До этого он летал на вертолетах. Я о нем слышал раньше: человек без нервов, без жалости и совести. Сегодня мы с ним заговорили об отмщении за смерть Боба. Он предлагает: собрать всех шлюх из дома свиданий, усадить на вертолет и сбросить с высоты на джунгли. А потом, для большей гарантии, покрыть сверху напалмом. Ему приходилось участвовать в таких операциях - зрелище, говорит, бесподобное! Гранд-аттракцион! Дэвид заснял кинокамерой, говорит, получились неплохие кадры. Он хочет предложить их телевизионным компаниям и хорошо заработать. Вообще в нем чувствуется человек бывалый, практичный и деловой…"

Нина Сергеевна прервала чтение. Руки ее дрожали. Она и раньше читала и видела в телевизионных репортажах о варварстве во Вьетнаме. И всегда испытывала при этом неловкость, возмущение и стыд. Но одно дело генерал Абрамс, полковник Гендерсон - и совсем другое дело ее сын, ее мальчик. Что с ним стало? Как быстро превратили его в хладнокровного убийцу. Это какой-то ужас. Ее Виктор, такой всегда добрый, ласковый. И почему Оскар не стал говорить о содержании письма, а так небрежно отдал ей, словно он сам не читал? Как он, отец, отнесся к письму сына? "Возможно, оно, письмо Виктора, так расстроило Оскара?" - вдруг подумала она, не находя себе места. Привычная выдержка начала изменять ей. В ее душе началось бурное брожение, в голове образовался какой-то хаос - хотелось скорее выплеснуть мысли наружу, кому-то излить их, поделиться, услышать нечто утешительное.

У Нины Сергеевны был небольшой круг знакомых ее возраста, но постепенно, со временем, он таял, сужался, и теперь из близких женщин осталась лишь дочь Наташа да миссис Патриция Флеминг - свекровь дочери. С русскими - ни со старой (белой) эмиграцией, ни с новой, послевоенного образца, - она не общалась. Старые, бежавшие из России в годы революции и гражданской войны, дряхлые, беспомощные, возбуждали жалость: многие из них оказались за бортом Отечества иногда по глупости и недоразумению, не поняв смысла происходящего. Представители новой эмиграции вызывали в ней чувство презрения и брезгливости. Это были отъявленные мерзавцы, субъекты без родины, без совести и чести. Но, как ни странно, Оскар был снисходителен и терпим именно к этим, к "новым".

Самым близким человеком в этой не до конца понятой стране у нее при всех "но" был муж, и теперь она с нетерпением ждала его, чтоб отвести встревоженную душу.

Прогулка верхом на лошади всегда действовала на Оскара успокаивающе. Она как бы отключала все тревоги и волнения, снимала нервное напряжение и уводила мысли на новую, размеренно-ровную, без каких бы то ни было колдобин и шероховатостей, колею. Над тем, что занимало его мозг до прогулки, была поставлена точка, поскольку решение принято: с Китом Колинзом полюбовно расстаться (он человек неглупый, все поймет и в бутылку не полезет), деньги в фонд Израиля он внесет. Вот и все заботы. Конечно, Нина затеет разговор о Викторе в связи с его письмом, непременно затеет, но это не тот вопрос, из-за которого должно волноваться.

Ужинали вдвоем в просторной столовой на первом этаже, где всю торцевую стену занимал резной, из мореного дуба, буфет. Резьба была сделана искусным мастером: тонкий рельеф изображал флору и фауну в причудливой связи орнамента, и эта антикварная вещь вместе с содержимым в ней за зеркальным стеклом - фарфором и хрусталем - придавала столовой нарядный, торжественный вид. И оттого, что за длинным обеденным столом сидели только двое - Нина Сергеевна и Оскар, - столовая казалась огромнейшей и строгой.

Ужин, как всегда, состоял из овощных и молочных блюд, фруктов и соков. Жирная пища, спиртные напитки и кофе здесь были однажды и навсегда изгнаны, диета выдерживалась строго и без исключения. Супруги Раймон не были вегетарианцами. Иногда они употребляли мясную пищу и рыбу - разумеется, не жирную и не жареную, - но делали это в меру, осмотрительно и осторожно, не перегружая свои желудки излишней работой. "Стол долгожителей" - так назвал свое питание Оскар, пытаясь таким образом психологически воздействовать на своих детей и приучить их к такой же пище. Но старания его оказались тщетными.

Как и ожидал Оскар, разговор за ужином Нина Сергеевна начала с письма Виктора, задав мужу несколько обидный вопрос:

- Ты прочитал письмо?

Худое лицо и темные глаза Оскара не выразили своего отношения к такому бестактному вопросу жены. И он ответил спокойно, разыгрывая наивность и беспечность:

- Разумеется, дорогая, - и, опустив серебряную ложку в стакан, начал медленно помешивать простоквашу. Уголки губ Нины Сергеевны дрогнули. Она ждала его слов, но Оскар молчал, и ничто в нем не выдавало ни тревоги, ни даже озабоченности за сына, а его спокойствие словно говорило: "Письмо как письмо - ничего в нем особенного или необычного я не нашел".

- Что же с ним случилось? - после напряженной выжидательной паузы осторожно, но настойчиво спросила Нина Сергеевна, требовательно устремив взгляд на мужа.

- Повзрослел парень, думать начал. И, естественно, возмужал.

Удивительное спокойствие и в голосе и во взгляде мужа обезоруживало Нину Сергеевну, но она не хотела сдаваться. Ей казалось, что это спокойствие нарочитое, только для нее.

- Я не о том, Оскар! - воскликнула она решительно и настойчиво и строго поджала сухие губы. Взгляд выражал недоумение и тревогу. - Ты называешь это возмужанием? Жестокость, варварство, хладнокровное убийство - и все потому, что "думать начал"? Эти пытки ни в чем не повинных?

- Прости, дорогая, о пытках я что-то не помню в его письме. Разве там есть об этом?

- Генерал Абрамс присутствует на пытках, наслаждается убийством, - продолжала Нина Сергеевна. От волнения в ее памяти смешалось и то, что писал сын, и то, что писала газета. Все слилось оттого, что это было единое, звенья одной цепи. - Вспомни, Оскар, осень сорок первого, колючую проволоку, штурмфюрера Шмидта…

- Дорогая, во Вьетнаме идет война, - поспешно перебил ее Оскар: ему не хотелось, чтоб жена продолжала аналогию - слишком очевидна и убийственна была она и потому неприятна, на нее нечем было возразить, не было убедительных аргументов. - На войне убивают, это так же естественно, как утро после ночи.

- Но зачем? Зачем эта война? Зачем она Америке?

- Виктор тебе ответил, и в его ответе есть разумные мысли. Потому я тебе и сказал: наш мальчик начал думать, и меня это радует, хотя ты знаешь, что лично я за прекращение этой войны. Но вот Виктор говорит, что мы воюем в интересах безопасности США, иначе мы окажемся в кольце коммунистической блокады. А он, Виктор, впрочем, как и Бен, как и я, не хочет, чтоб у нас отняли коммунисты все, что принадлежит нам. И вообще мы хотим, чтоб Америка была Америкой, нашей Америкой.

Нина Сергеевна вздохнула и отвела от мужа отчужденный взгляд.

Молчаливый вздох жены, наполненный горькой иронией, одновременно и смущал и злил Оскара. Они хорошо понимали друг друга без слов, были слишком чувствительны ко всякой фальши и демагогии. Оскар умел уклоняться от неприятных вопросов, обходить острые углы, делая неожиданно резкие повороты в разговоре. Нина Сергеевна это отлично понимала, но, не желая идти на обострение, позволяла мужу производить словесные маневры. И Оскар решил "сманеврировать" и на этот раз.

- Разве интервью с Уэлтнером, опубликованное в нашей газете, не достаточное свидетельство моего отношения к вьетнамской авантюре? - вдруг сказал Оскар. - Но я не могу осуждать Виктора. Он солдат, он выполняет свой долг. На войне убивают, там нет места сантиментам. Там чувства грубеют, человек ожесточается, звереет. Да, да, дорогая, именно звереет. Каждый хочет выжить. Там действует закон: либо ты - либо тебя. Ты бы не хотела, чтобы убили Виктора?

- Я бы хотела, чтоб поскорей кончилась эта постыдная мясорубка и чтоб наш мальчик поскорей вернулся домой живым и невредимым.

- Но он военный. Это его профессия. Конечно, было бы куда приятней видеть нашего Виктора в Пентагоне старшим офицером, а еще лучше - генералом. Надеюсь, мы с тобой доживем и до такого дня. По крайней мере, его участие в боях во Вьетнаме достаточно прочный фундамент для блестящей карьеры. И я уверен, что генерал Перес, который не вызывает твоей симпатии, постарается помочь нашему сыну занять в недалеком будущем достойное место в наших вооруженных силах.

Нина Сергеевна молчала. Лицо ее было задумчиво-скорбным, а взгляд сосредоточенно-отрешенный, устремленный в пространство.

Оскар догадывался, что жена уже не слушает его, но он продолжал как бы по инерции высказывать свою мысль до конца:

- Роль армии в настоящем и тем более в будущем - решающая. В критическую минуту последнее слово будет за армией. Только она может отстоять независимость страны от внешнего врага. Что же касается внутренних дел, то и тут ее роль решающая. Она может либо помешать государственному перевороту, либо способствовать. Поэтому очень важно, кто стоит во главе армии, кто ее генералы и старшие офицеры, каким идеалам они преданы.

Говоря это, Оскар лукавил. Он был уверен, что никакие внешние враги его стране не угрожают. Он совершенно исключал мысль о том, чтобы какая-нибудь страна напала на могущественную ядерную державу - США. Потому что ответный удар возмездия был бы сокрушительным. В конечном счете это привело бы к гибели цивилизации. Это Оскар отлично понимал и, понимая это, опасался, как бы какая-нибудь случайность, например безумство какого-нибудь Форрестола, не вызвала нажатия той роковой кнопки, которая приведет в действие адскую машину мировой ядерной катастрофы. Лишившийся рассудка бывший военный министр США Форрестол с безумным возгласом "Русские танки!" выбросился из окна и погиб. Но его единомышленники и последователи живы и вершат делами в Пентагоне. Их хищные руки то и дело тянутся к той роковой кнопке: они требуют применить ядерное оружие во Вьетнаме, не задумываясь над последствиями такого безумного шага. Безумцы есть и в конгрессе. Они оказывают давление на президента. Но слава богу, что президент еще не лишен благоразумия!

Оскар Раймон, в отличие от многих финансово-промышленных деятелей его круга, больше всего опасался не внешнего, а внутреннего врага. Генерал Перес и конгрессмен Генри Флеминг посмеивались: какие там, к черту, внутренние враги, откуда им взяться? Коммунисты? Они малочисленны, в США их влияние ничтожно. Государственная административная машина хорошо отлажена, работает четко. Правящая верхушка финансово-экономических тузов и военно-промышленного комплекса прочно держит в своих руках все главные рычаги власти: армия, полиция, юстиция, средства массовой информации - все может быть пущено в ход в случае чрезвычайных обстоятельств. Любое выступление недовольной толпы будет немедленно подавлено. Это вам не какая-нибудь там Италия или Франция, где того и гляди произойдет смена системы вполне демократическим путем либо путем насилия взбунтовавшейся толпы. В США такое исключено. Так считают близорукие оптимисты Перес и Флеминг.

У дальновидного Раймона своя точка зрения. Он смотрит далеко вперед, с глобальных позиций, - взвешивает, анализирует, увлекается прогнозами, трезво, без паники, но и без особого оптимизма. Теперешнее экономическое благополучие Америки недолговечно. На смену материальному процветанию придет экономический крах. Он неизбежен. Природные ресурсы страны на грани полного истощения. Прежде всего - энергетические. Разведанных на земле запасов нефти хватит на 35 лет, газа - на 40 - 45 лет. Разведанные запасы урана ограниченны, так что надежды на использование ядерной энергии невелики. В то же время гидроресурсы также достигли своего предела. Оскару были хорошо известны эти цифры. Он допускал, что действительность может внести кое-какие коррективы в эти цифры, незначительные. Даже если нефти и газа хватит на 50 лет, это ничего не меняет. Полсотни лет пролетят быстро, и если за это время ученые не найдут новых источников энергии, произойдет катастрофа. Но еще прежде, чем наступит окончательное истощение природных ресурсов, произойдет трагическая схватка между поставщиками и потребителями. Страны - поставщики нефти и газа все больше становятся независимыми и предпочитают распоряжаться своими природными богатствами по собственному усмотрению - личные интересы ставят превыше интересов богатого, всесильного и бесцеремонного дяди. Силой у них не отнимешь, не заставишь делать так, как тебе выгодно: время канонерок безвозвратно миновало. Русские - вот кто стоит поперек дороги. Но сразиться с ними - значит решиться на самоубийство. Итак, придется туже затянуть ремень. Это повлечет цепную реакцию: нехватка энергии приведет к сокращению производства, вызовет массовую безработицу, какой еще не знала история США. А это чревато всенародным взрывом. В массах и сейчас зарождается брожение: все больше людей начинает понимать, кто правит Америкой. Пока это брожение глубинное. Оно зреет и бурлит в недрах масс, и когда достигнет точки кипения, произойдет вулканический взрыв, и раскаленная лава народного гнева разольется по всей стране, сметая на своем пути фешенебельные промышленные и банковские офисы, загородные виллы и дворцы. Наступит хаос. И только армия, только пули смогут остановить потоки разъяренных масс и водворить незыблемый порядок свободы и демократии.

Эти два последних слова Оскар мысленно всегда произносил с иронией, а вслух вообще избегал их произносить, потому что слишком откровенно в них звучали фальшь и лицемерие. Он-то знал их подлинную цену.

Оскар трезво оценивал происходящую сейчас в США "молодежную революцию". Бунт молодежи его, как и его коллег из правящего класса, не пугал: он знал, что власти полностью контролируют это движение; опытные политиканы, используя средства массовой информации, хорошо отлаженную пропагандистскую машину, направляют бурный поток молодежных эмоций в нужное им русло, добавив в этот поток мути и грязи, составленной из секса и марихуаны. Идеологические стратеги господствующего класса США поставили во главе "молодежной революции" своих людей, вроде Эбби Хофмана и Джерри Рубина, которые, бравируя направо и налево словом "революция", одурманивали незрелых юнцов и девчонок наркотиками и беспардонным, откровенным сексом, для определения которого слова "половая распущенность" звучат слишком благородно, пожалуй, целомудренно. Был брошен "революционный" лозунг: все дозволено, делай все, что хочешь, каждый человек имеет право на любой поступок. В этом, мол, суть подлинной свободы. Молодежь должна освободиться от гнета домашнего очага и пойти "куда глаза глядят". И пошла, ведомая новоявленными "пророками", вроде Джерри Рубина, прозванного Моисеем похищенных детишек из предместий. Мальчишки и девчонки бросали уют и комфорт домашнего очага и оседали в трущобах Нью-Йорк-Сити, предаваясь разврату. Вожди "революционной" молодежи и теоретики "революции", ее идейные лидеры, щедро финансировались власть имущими. Появился мутный поток книг и статей, в которых описывались сексуальные сцены из жизни подростков, пелись гимны марихуане, одновременно критиковался существующий строй с его ханжеством и буржуазной моралью, с его запретами на свободу. Имелась в виду сексуальная свобода. "Секс - проявление естественного инстинкта, и подавление его неестественно и противозаконно, - вещали идеологи взбунтовавшейся молодежи. - Непристоен не секс в его откровенных проявлениях, а запрет на наслаждения, которым предаются все, только скрыто, тайком".

Пропаганда секса достигла своего апогея в фильме "Глубокое горло", о котором даже плотоядный Оскар не мог вспоминать без омерзения. А между тем наемные критики писали, что "этот фильм способствует расширению людских сексуальных горизонтов".

Юные "революционеры", жаждущие общественно-социальных преобразований, под руководством заранее подкупленных "вождей" устраивали пожары, сжигая отбросы на свалках, и радовались, когда об их "подвигах" трубила пресса и телевизионные репортеры. Это была детская игра в революцию, и на нее смотрели как на аттракцион. Она не пугала не только умного, проницательного Раймона, но даже бешеного генерала Переса. Однажды Оскару попался "подпольный" журнал "Либерейшн". Редактор его, некто Деллинджер, писал: "Наша цель - уничтожить власть, рассеять ее, разобщить, демократизировать… В отличие от некоторых "старых левых" мы не стремимся к захвату власти как к конечной цели, с тем чтобы со временем даровать ее народу, а до тех пор разумно распоряжаться ею. Наша цель противоположна: мы стоим за разрушение власти".

Строки эти вызвали на тонких губах Оскара ироническую улыбку, и только. Иное дело "Черные пантеры". Они представляли серьезную угрозу, потому что взялись за оружие и потому что у них были свои вожди, которых не так легко и просто было купить. Эти отчетливо представляли себе, кто их враг, у них была программа и цель. Мысль о "Черных пантерах" вызвала в памяти Оскара статью активного деятеля Компартии США Филиппа Боноски. Этот видный публицист писал: "…Для негров и пуэрториканцев антисемитизм не имел никакого отношения к политике и был всего лишь реакцией на суровую действительность. Евреи оказывались всюду, где возникали жизненные трудности: домохозяевами были евреи, и владельцы магазинов, где их заставляли покупать товары по высокой цене, и их адвокаты, которые на всех судебных процессах выступали против них, и большинство судий, и хотя профсоюзы, к которым они принадлежали, состояли в значительной степени из негритянских и иноязычных рабочих, руководители этих профсоюзов опять же были евреи. Если они отдавали детей в школу, то с большей вероятностью можно было ожидать, что их учителем был еврей. Создавалось впечатление, что всякий, кто становится в положение эксплуататора по отношению к эксплуатируемому, - еврей".

Статья Филиппа Боноски раздражала Оскара тем, что автор откровенно говорил о той суровой действительности, о которой, по мнению Оскара, не следовало бы говорить вслух.

Оскар опасался возникновения американского нацизма с каким-нибудь фюрером во главе. Он хорошо знал историю зарождения национал-социалистской партии в Германии и прихода Гитлера к власти, знал и обстоятельства, способствовавшие шовинистическому угару в Германии. Почва для подобного угара существует и в США. Вспышкой, сигналом, последней каплей может стать экономический крах в результате истощения природных ресурсов, загрязнения окружающей среды и какого-нибудь стихийного бедствия.

Нина Сергеевна слушала его рассеянно, и плотно обложившие ее невеселые думы мешали усваивать то, о чем говорил муж. Она давно замечала, что у Оскара есть другая жизнь, скрытая от нее, - не девчонки, не увлечение кинозвездами, а что-то более серьезное, глубокое и масштабное, чего он не хочет или не может доверить ей, своему испытанному другу.

Нина Сергеевна медленно, с величавой и совсем не наигранной усталостью поднялась и сказала просто и тепло:

- Я пойду к себе. Покойной ночи, Оскар.

- Покойной ночи, дорогая. Все будет хорошо.

Оскар оставался сидеть в кресле напротив выключенного телевизора. В гостиной было темно. Лишь свет от наружного фонаря, проникающий через большое окно, бросал на ковер зыбкое и неяркое пятно. Оскар ощущал гнетущую тяжесть во всем теле. Он знал, что это не физическая усталость, а что-то другое, серьезное и глубокое, давно поселившееся в его душе и время от времени дающее о себе знать, как больная мозоль, на которую нечаянно наступят. "Культ насилия - это вирус неизлечимой болезни, - мысленно соглашался он с мнением жены. - Больное общество, без идеи, - это уже не общество, а сброд, где все шатко и непрочно. Вьетнам это наглядно показал. А случись испытание посерьезней, что тогда? Беда обычно сплачивает нацию, объединяет, это верно. Но нацию. А подходит ли понятие нации для Америки, вот вопрос!"

И на этот вопрос у Оскара Раймона не было определенного ответа.