О скульптуре Климова и о самом ваятеле много говорили в цехах завода "Богатырь", завидовали тем, кому посчастливилось в воскресенье побывать в мастерской Петра Васильевича. Уже в понедельник в обеденный перерыв Вероника как бы случайно встретилась с Сашей. Она была по-необычному серьезна, без прежней своей игры в значительность, серьезна в самом деле, на что наблюдательный Саша сразу обратил внимание. Сказал со своей непосредственностью, щуря насмешливые глазки:

- Ты сегодня какая-то не такая.

- А какая?

- Совсем другая.

Она, вопреки Сашиному ожиданию, не стала кокетничать, а просто сказала:

- После вчерашнего я много думала. Работы твоего отца не то чтоб поразили, а, ты понимаешь, как бы тебе сказать, встряхнули, что-то перевернули во мне. Я еще не могу разобраться, что именно.

Она могла бы сказать - не только работы Климова, но и вообще все события вчерашнего дня, встреча с маршалом, ужин в ресторане. Но она сказала об одном Сашином отце.

- Искусство, если оно настоящее, всегда встряхивает, заставляет думать, - так же просто, скрыв свое приятное удивление, заметил Саша.

- Мне хочется с тобой поговорить… об искусстве.

Доверчивая откровенность светилась в ее открытых блестящих глазах и покоряла Сашу. Он пообещал:

- После смены зайду. Обязательно.

Вероника ждала его в библиотеке и немножко волновалась. Ей действительно хотелось многое сказать Саше, совершенно новое, для нее неожиданное, но она опасалась, что не сможет сказать так, как надо, потому что мысли ее еще не устоялись, не пришли в порядок, а находились с том хаотическом состоянии, когда еще самой не совсем и не до конца ясны. Боялась, что и Саша, всегда относившийся к ней с дружеским легкомыслием и безобидной иронией, не поймет ее, новую - по крайней мере так думала сама о себе Вероника - и не поможет ей разобраться в том нестройном рое мыслей и дум, которые вдруг охватили ее после вчерашнего посещения мастерской Климова. А именно в его помощи она теперь нуждалась.

Как она не хотела видеть сейчас читателей: не дадут поговорить с Сашей наедине. Поэтому двух девушек из конструкторского отдела, зашедших поменять книги, она старалась поскорее выпроводить. А девушки не спешили уходить, они искали какие-то необыкновенные, сногсшибательные книги и все, что предлагала им Вероника, отклоняли. Когда наконец они ушли, заявился Посадов, сухо поздоровался и пошел к дальним стеллажам рыться в книгах. Он это делал часто: отыщет нужную книжку и идет в читальный зал. Домой книг никогда не брал, полушутя объясняя: "Еще потеряешь, потом с вами беды не оберешься". На этот раз он быстро отыскал том Ленина и удалился в читальный зал. Вероника с облегчением вздохнула.

Придя в библиотеку, Саша обратил внимание, что со стенда книжных новинок исчезли сборники Капарулиной и Воздвиженского. На их месте стоял толстый детективный роман "про шпионов", как говорят читатели, две повести модных молодых писателей - одна "про любовь", другая "про современных мальчиков и девочек". Обе эти повести Саша читал раньше в журнале "Юность" по совету Вероники.

Саша и Вероника поняли, что поговорить им сейчас не удастся. Они условились встретиться после закрытия библиотеки.

В тот же день Коля Лугов говорил Роману Архипову:

- Вчера Пастухов с Ключанским поссорились… на идейной основе. Белка примкнула к Юре.

- Это ненадолго, - поморщился Роман: - у Пастухова не было и нет своих позиций - привык думать чужой головой.

- Ты это зря, - возразил Коля и серьезно вздохнул.

- Что именно? - Роман открыто посмотрел ему в глаза.

- Пастухова и Белкину считаешь безнадежными.

Для Архипова Пастухов и Белкина были главными подпевалами Ключанского. Ну а уж этого Вадика он считал законченным стилягой, живым носителем тлетворных бацилл. Все, что тащил на завод Ключанский - пошленькие песенки и гнусные анекдоты, грязные сплетни и сенсационные "мнения", - бойко подхватывалось и распространялось Белкиной и Пастуховым.

- Конечно, встреча с маршалом не должна для них пройти бесследно, - уже рассудительно произнес Роман. - Ключанский выглядел ощипанным цыпленком.

- Побольше бы таких встреч, - сказал Коля. - Пастухова с Белкиной обязательно надо приглашать. Да и Ключанского тоже: скорей поймет, что такое эти капарулино-воздвиженские. И вообще, нам надо чаще собираться. Всем вместе. И в другой обстановке. В домашней.

Да, Роману было над чем задуматься. Он придерживался того нехитрого мнения, что горбатого могила исправит, и не очень верил в возможность перевоспитания "трио", возглавляемого Ключанским. Главное, считал он, не допустить распространения заразы, оградить молодежь от влияния Ключанского. Дурной пример заразителен. И вдруг Ключанский поссорился с Пастуховым и Белкиной! Это было неожиданно и ново. "А пожалуй, Коля прав, - думал Роман, возвращаясь после работы домой. - Надо собираться всем вместе. В непринужденной обстановке". Он вспомнил, что не только Коля, но и Саша Климов как-то довольно прозрачно намекали ему устроить на квартире Архиповых - а где же больше: отдельная трехкомнатная, родители за границей - нечто вроде вечеринки. По случаю? Предлог всегда можно придумать. А, собственно, не обязательно предлог: разве нельзя просто так? Можно, конечно, пригласить и Пастухова с Белкиной. Ключанского лучше не надо: испортит весь вечер. А впрочем, это любопытно - посмотреть, какой он, Ключанский, за проходной завода. Даже очень интересно. Ключанский не комсомолец. Ну и что с того - и Олег, младший брат Романа, тоже не комсомолец. Олег - аномалия. Или просто Роман не понимает родного брата. В строительном институте Олег учится на пятерки и четверки. Тут к нему никаких претензий. В поведении тоже - хоть в монастырь: к спиртному равнодушен, девушек презирает "в принципе". Это куда ни шло - до поры до времени. Природа - она свое возьмет. Беспокоит Романа другое: затворничество брата - у Олега нет друзей. И похоже, что он в них не нуждается. Одиночество его вполне устраивает. Как-то Роман пытался завести с ним разговор о комсомоле.

"А зачем мне он сдался, твой комсомол? - грубо оборвал Олег. - На собрания ходить, понапрасну время терять". Да что комсомол: Олег месяцами не бывает в кино, годами - в театре. "На всякую дребедень тратить время". Художественной литературы не читает. Некогда. Признает лишь техническую, научную и фантастику. Эти книги читает запоем и систематически. Они для него - пособие, хлеб и воздух. У Олега есть страсть, в которой он видит весь смысл и цель своей жизни. Это - техника, изобретательство.

Роман остановился перед дверью своей квартиры, поискал в карманах ключи. Ключей не было: опять забыл дома. Нажал кнопку звонка. Дверь открыл Олег. Он был в черной рубахе с закатанными по локоть рукавами, черных старых брюках. Вернее, и рубаха, и брюки, и руки, и круглое лицо, и волосы - все было серым от известки, цемента, шлака и прочих "компонентов", как выражался Олег.

- Послушай, дед, - так Роман в шутку называл брата, - ты хотя бы не таскал грязь по всей квартире. Кухню ты превратил в лабораторию - я молчал. Из ванной сделал литейно-формовочный цех - я тоже терпел. Но ты, кажется, решил всю квартиру превратить в цементно-асбестовый завод.

- Дорогой и горячо любимый внучек, - с необычным воодушевлением начал Олег, - не волнуйся, я все уберу. На днях состоится генеральная уборка, и ты снова получишь в натуральном первозданном виде и кухню, и ванную, и все, что необходимо для маленького мещанского счастья.

В глазах его и на лице сияло радостное возбуждение. Роман это заметил и, уставившись на брата с добродушным любопытством, спросил:

- Следует ли из этого, что ты наконец поймал свою жар-птицу?

- Что такое жар-птица по сравнению вот с этим, - ответил Олег, протягивая брату квадратную плитку. - Жар-птица - это сокращенно от жареной утки. Всего-навсего. А вот эту штучку сравнить не с чем. На, пробуй: бей, ломай, грызи, кроши, жги. И ни черта ей не делается. Ни черта! Пускай по ней танки, самоходки. Хоть дьявола. Ты представляешь - все шоссейные дороги, улицы, площади покрыты вот этим панцирем. Вместо асфальта. Миллионы рублей экономии!

Роман рассматривал плитку, пробовал гнуть, ломать. Она казалась слегка эластичной, но ни погнуть, ни сломать ее не удалось.

- Так что ж, дед, выходит, это революция в дорожном строительстве? И совершил ее ты - кустарь-одиночка, рак-отшельник?

- До революции, внучек, еще ой как далеко. Дальше, чем до луны. Во-первых, нужны лабораторные испытания, потом на заводе, потом в деле. Потом - черт с котом. Один ученый-энтузиаст сказал, что, если бы мы внедрили в жизнь хотя бы половину всех открытий, мы бы сразу перешагнули в двадцать первый век. Трудно изобрести. Но еще труднее внедрить.

Пухлые розовые губы Романа скривились в ухмылке. Брат посмотрел на него вопросительно. Роман ответил:

- Ты рассуждаешь, как наш Посадов. Он говорит: написать хорошую пьесу трудно, но поставить ее в театре в десять раз трудней.

И вдруг Роман уцепился за внезапно мелькнувшую мысль, которая показалась ему не то чтобы спасительной, но неожиданно подходящей. Бывает так. Перед вами стоит какая-то неотложная проблема. Ее нужно решать, и решать не одному, а с помощником, и помощник должен обладать какими-то определенными качествами. И вот вы случайно встречаете такого человека: "Ба! На ловца и зверь бежит. Послушай, дружище, ты-то мне и нужен!.." Именно так и сказал Роман Олегу:

- Дед, у меня к тебе дело. Серьезный вопрос. - И пошел в свою комнату, увлекая за собой брата. Не решать же серьезный вопрос в прихожей.

Роман сел на диван, кивнул Олегу на стул: присядь, мол, разговор будет ответственный. И Олег сел.

- На днях у нас соберутся ребята наши, заводские.

- Саша и Коля?

- Не только. И еще… Разные будут. В общем, всякой твари по паре.

- Цель сборища?

- Просто так, без определенной цели. - От прямого вопроса Роман даже стушевался. - Свободный досуг… Понимаешь?

- Словом, собрание без повестки дня. Одни прения, без доклада?

- Допустим.

- Так ты хочешь, чтоб я своим присутствием не стеснял парных тварей? - попробовал догадаться Олег.

- Напротив.

- Навести порядок в квартире?

- Это само собой. Этим мы с тобой займемся на паритетных началах.

- А что от меня требуется?

- Рассказать ребятам о путях творческого поиска.

- Не понимаю.

- Ну о том, как ты изобрел дорожную броню.

- Об этом еще говорить рано и ни к чему.

- Нет, ты просто расскажешь о самом поиске. Весь процесс. Какие трудности и те де.

- Категорически умываю руки. - Олег встал, замотал головой и щитом сложил руки на груди. - Уволь, уволь, как говорила наша покойная бабушка…

Он ушел в ванную, оставив брата решать "проблему вечера". Хоть бы день рождения придумать, что ли, размышлял Роман. Пригласить кого-нибудь из ветеранов - не годится. Непринужденной встречи не получится. Обсудить какую-нибудь книгу или фильм? Тоже как-то похоже на очередное мероприятие. Потом еще вставал вопрос: сколько человек пригласить? Ну не больше двадцати. И кого? Комсомольский актив - цеховых комсоргов плюс Ключанского, Пастухова, Белкину, Юлю, конечно. Веронику. Можно еще Ладу Лугову. А вообще, надо бы посоветоваться с Глебовым: у него больше опыта, может подсказать.

Он решил после работы зайти в партком. Но во время обеденного перерыва в цех позвонил Глебов и попросил Романа зайти к нему. Роман условился с Сашей и Колей собраться у него и обсудить детали предстоящего вечера. В обед они лишь накоротке перемолвились, как им казалось, самым сенсационным: "трио" Ключанского расстраивается. Вероника "на распутье". В партком пошли сразу после смены все втроем.

- Вы меня в приемной подождете. Пококетничайте с Людой, - сказал ребятам Роман.

- Ты только недолго, - бросил ему вдогонку Саша.

- А-а, Роман! Входи, входи, - дружески пригласил Глебов. Он слышал реплику Саши. Спросил: - А это кто там тебя напутствует?

- Ребята: Климов и Лугов.

- Давай их сюда, не помешают.

Роман вернулся в приемную, кивнул ребятам - дескать, пошли.

- Постараюсь вас долго не задерживать: народ вы занятой, молодой, времени в обрез, - улыбаясь в сторону Климова, проговорил Глебов. Он был в хорошем настроении, и это располагало к доверительной и откровенной беседе.

Вначале Глебов поинтересовался, какое впечатление оставила встреча с маршалом. Ребята рассказали о Ключанском, Пастухове, о Белкиной и Веронике. Глебов оживился. Он вспомнил свой прежний разговор с Архиповым о "неподдающихся". Сказал Роману:

- Теперь ты понял, что неисправимых нет? Надо только уметь подобрать к каждому ключи. Ключи к сердцу. Помнится, у кого-то из поэтов есть строки, что-то вроде того, что "в дни психических атак сердца, не занятые нами, немедленно займет наш враг". Уступать нельзя ни одного человека. - Затем поднял книгу в красном переплете с надписью золотыми буквами "История завода "Богатырь". Спросил всех троих: - Знаете эту книгу?

Те пожали плечами. За всех ответил Роман.

- Слышал, что есть такая. Читать - не читал.

- Читать ее так же трудно, как передовую статью плохой стенгазеты. Сочинитель ее - бывший заведующий парткабинетом - не очень заботился о будущих читателях. Содержание вполне соответствует стилю. А рассказать нам есть о чем. Более чем полувековая история завода вобрала в себя судьбы сотен интереснейших людей. Эта книга должна читаться, как хороший роман. Она - живая эстафета поколений. Словом, друзья, нам с вами нужно заново написать настоящую историю нашего завода. Поднять ветеранов, разыскать материалы, документы, записать воспоминания. Последовательно, раздел за разделом. Завод в первые годы основания. Затем завод в огненном 1905 году. Завод в семнадцатом году. В советское время - годы гражданской войны, реконструкции и первых пятилеток. Завод в годы Великой Отечественной войны. И так далее. В центре должны быть люди. Их судьбы и дела. Изобретатели, ударники, мастера, герои-фронтовики. Одному этот труд не под силу. Мы рассчитываем на помощь комсомола.

Разговор получился горячий. Забыли о времени, не заметили, как пролетел добрый час. Уже выйдя на улицу, озабоченный, но довольный Роман сказал без особого сожаления:

- О вечере так и не поговорили.

- Да что говорить, - подхватил Саша. - Вот тебе главная тема вечера - история завода. Распределим обязанности. Может получиться увлекательная книга.

Предлагая комсомольцам эту идею, Глебов имел в виду дальний прицел: он рассчитывал одним выстрелом двух зайцев убить. Конечно, хорошо иметь настоящую, интересную книгу о своем заводе.. Это одна сторона дела. Но не менее важно, чтобы молодежь, так сказать, "собственноручно" прикоснулась к волнующим страницам этой истории.

Лада пришла на вечер к Архиповым с Колей. Внешне она не проявляла особого интереса к этому вечеру, и Коле пришлось ее даже уговаривать.

- Я никого там не знаю, - капризничала она.

- Ерунда и неправда - ты всех отлично знаешь. С Романом и Сашей лично знакома. С Юлей тоже. Остальных знаешь заочно.

Собственно говоря, так оно и было: всех остальных ребят и девушек, собравшихся в этот субботний вечер на квартире у Архиповых, Лада знала по рассказам брата. В кухне верховодила Юля. Ладу она встретила как старую знакомую, с дружеским покровительством и сразу включила ее в бригаду. Бригада пока что состояла из Юли и Саши - Лада была третьей, и совсем не лишней, поскольку Саша, как специалист по сервировке стола, взял на себя обязанности консультанта.

С Юлей Лада чувствовала себя хорошо и была благодарна ей за то, что та ни одним словом не напомнила о турбазе. В Юле ей нравилась уверенность и какая-то непосредственная независимость во всем, от малейшего жеста и слова до поступка, которая постигается житейским опытом. Этот опыт сквозил во всем, и, должно быть, в нем и таилась та притягательная сила, которая внушала таким, как Лада, уважение к себе. Ладе казалось, что Юля все обо всех здесь присутствующих доподлинно знает и всех видит насквозь. И она старалась также наблюдать, изучать людей. Прежде всего внимание ее привлек Вадим Ключанский. Его угловатая, в белом свитере, фигура непрерывно металась по всей квартире. Казалось, он больше двух минут нигде не может задержаться. То потрогает фарфоровую статуэточку, то постучит по хрустальной вазе, то в позе ценителя остановится перед картиной и, кисло поморщившись, отойдет. Ходит расслабленной походкой и все время что-то насвистывает, нащелкивает костлявыми пальцами, улыбается и что-то говорит, должно быть, нескромное, в лицо то Белкиной, то Веронике, от чего они краснеют и отпускают в его сторону резкие слова. Он и на Ладу посмотрел до неприличия игриво, подмигнул чему-то и показал большие белые зубы. Ладу это разозлило, и она ответила Ключанскому холодным презрением. Он чем-то напоминал ей Мусу Мухтасипова: походочкой и циничными взглядами. "В отношении Ключанского Коля не ошибся", - решила Лада. Таким она и представляла его по рассказам брата. А вот Пастухов Юра кажется совсем не таким. Коля говорил, что это развязный шалопай, оруженосец Ключанского (куда иголка - туда и нитка), во всем подражает своему кумиру и преданной собачонкой смотрит ему в рот. И ничего подобного: Пастухов даже не разговаривает с Ключанским и держится скромно. Внешне он, конечно, неинтересный: невысокого роста, широкий в плечах, и руки грубые, красные, пальцы - коротышки. И белобрысый, как Роман. Но Роман другое дело. Роман подтянут, строен и строг. Даже, пожалуй, слишком строг, слишком серьезен и резковат. У себя дома, а пиджак стесняется снять. Девушек стесняется. Вернее, одну - Юлю. Ладе забавно - она знает тайну, которую, может, другие не знают: Роман влюблен в Юлю. Об этом Коля говорил. Да она и сама видит. А Вероника влюблена в Сашу Климова. Она такая милая, симпатичная. Голосок у нее такой тихий и нежный, а глаза круглые, всегда чему-то удивляются и блестят таким добрым блеском, точно говорят: "Вы все здесь славные, и я всех вас уважаю, а Сашу люблю".

А вот Лада никого теперь не любит. И ее никто не любит. Да тут и нет, кого бы она могла полюбить. Впрочем, есть еще один человек, образ которого не совпал с описанием Коли. Это Олег Архипов. Она представляла его этаким взлохмаченным, угрюмым, нелюдимым, а перед ней стоял стройный, гибкий юноша с голубыми глазами и гладко причесанными на сторону темно-каштановыми волосами. Он был без пиджака, в васильковой шерстяной рубахе с накладными карманами и в темных щегольских брюках. В глазах его постоянно дежурит незлая насмешка, скорее хитринка, а на усталом застенчивом лице - печаль гордой самоуверенности. "Интересный", - заключила Лада.

Вечер был в разгаре. Уже после того как поговорили о том, как будут работать над историей завода, после магнитофонов, после выпитого вина и кофе, после бутербродов с колбасой, ветчиной и селедкой был погашен свет и выключен телевизор. "Плацкартные" места на диване, креслах и стульях заняли девушки, а у их ног на полу расположились парни. На сервант наброшена белая скатерть. Это экран. У проекционного аппарата колдует Вадим Ключанский. Он суетлив, самоуверен и развязен. Он не желает признать, что в магнитофонном состязании победил Саша Климов оригинальной музыкальной композицией "Слово о песне". Пошленькие салонные песенки Ключанского успеха не имели. Это удивило даже Юру Пастухова.

- Не та аудитория, - то ли с сожалением, то ли с подначкой по адресу Вадима обронил он как бы мимоходом.

И вот теперь Ключанский крутит свой фильм, "документальный, неподцензурный, оригинальный", как гласит один из титров. Снимал фильм не сам Вадим. Он получил его у своего приятеля напрокат. Автор сценария Никита Незнамов, режиссер-постановщик Видь Неизвестный. Это, конечно, псевдонимы. И разумеется, не излишняя скромность не позволила авторам назвать свои подлинные имена. Фильм получился уж слишком нецензурным. Оператор бесцеремонно раздевал девушек и парней на пляжах, в ваннах и спальнях. Лада Лугова смущенно прятала глаза и отворачивалась от экрана. В момент самого бесстыжего кадра Юля Законникова резко сказала:

- Хватит! Прекратите мерзость! Саша, включи свет!

И когда вспыхнула яркая хрустальная люстра и триста свечей осветили розовые юные лица, все почувствовали неловкость и избегали смотреть друг другу в глаза. Только Олег Архипов жестко съязвил, многозначительно поглядывая на Сашу Климова:

- Вот оно, искусство атомного века! А вы мне говорите: в кино не ходишь.

Подобный разговор уже не раз возникал в доме Архиповых - Саша любил подразнить Олега. Он и сейчас был не прочь "завести" его. Похоже, и Олегу нравилась постоянная пикировка с братом и Сашей. Роман, чтобы только увести разговор и сгладить неприятное впечатление от фильма, который показывал Ключанский, сказал Климову:

- Ты, Сашок, сегодня с ним поосторожней. Он победитель. Видал, какую штуковинку соорудил? - и протянул Климову плитку изобретенного Олегом материала.

Все с интересом обратили внимание на серую, ни о чем не говорящую плитку. Саша повертел ее в руках, попытался сломать, затем равнодушно передал Пастухову, говоря:

- Подумаешь, симфонию сочинил!

Олег взорвался, выхватил из рук Пастухова плитку и с чувством уверенного превосходства, с некоторой запальчивостью сказал, потрясая плиткой:

- Да это… да это дороже десятка ваших симфоний, ваших гнусавых песенок, от которых хрипнут магнитофоны, ваших постыдных фильмов. Потому что это нужно людям. Всем людям нужны хорошие дороги.

- С дороги человек хочет отдохнуть. Насладиться достижениями культуры, - лениво промямлил Ключанский.

- Вот как! - воскликнул Олег. - И вы думаете, мы насладились вашим фильмом? Кто насладился? - Стоя в центре комнаты, он обвел всех беспокойным вопросительным взглядом. - Ну, кто получил наслаждение …с дороги?

- Я говорю вообще, а вы переводите на частности, - засунув глубоко в карманы длинные руки и запрокинув кверху голову, так что зашевелился острый кадык, произнес Ключанский. - Тут дело вкуса. Не нравится фильм, включите телевизор.

- А там что, лучше? - на ходу бросила Юля и вышла на кухню.

- Кстати, - подхватил Олег, - телевизор создал ведь тоже ученый. Инженер, конструктор. Это дело рук изобретателя, а не художника.. Вы об этом забываете. Потому что изобретатель, ученый у нас обезличены. Так сказать, безымянные авторы. Неизвестные в полном смысле слова. Вот вы даже на порнографии ставите имя. Потому что так уж заведено в искусстве - обязательно подавать имена: "Сюита Петрова-Редькина. Соло на скрипке Пробивнович-Данченко". На весь мир. И так каждый день с детских лет вдалбливают нам имена знаменитостей. И уже первоклассники знают, что есть такой композитор Петров-Редькин. Неважно, что он там сочинил, может, с миру по нотке - себе сюитку. Или еще почище - футбол. Какого-нибудь правого офсайда Пупкина знают все мальчишки. Девчонки визжат на стадионах: "Пупкин! Пупкин!" А что от него толку, польза людям какая от этого офсайда или вратаря? У вас есть холодильник? А вы знаете, кто его создал?

- Какой-то Зил, - в шутку бросил Саша.

- Ага, вот именно Зил. А вот повесть какого-нибудь Авралова, в которой мыслей и на копейку не наберется, вы знаете. Может, и не читали, это не обязательно. Зато имя автора слышали. А об изобретателях молчим.

- Ну как же молчим, - возразил Саша, - и о них каждый день в тех же последних известиях.

- Верно, - согласился Олег. - Говорят иногда. О двух-трех в год. А их десятки, сотни.

- Обо всех не скажешь - на последние известия дают полчаса, - поддержал Сашу Коля Лугов, - надо и о международных делах.

- Ну да, ну да, - быстро отозвался Олег. - Обо всех не скажешь, это, мол, не обязательно. А вот о шахматах - тут уж хоть всемирный потоп или землетрясение, а о шахматистах скажи обязательно.

- Это старо, - сказала Вероника. - Вы повторяете Базарова.

- Что ты, Верунчик! - воскликнул Саша. - Вы думаете, Олег читал Тургенева? Разве что в объеме школьной программы. - И тут же без всякого перехода, оживленно: - Ребята, я где-то читал, что бином Ньютона открыл совсем не Ньютон, а задолго до него Омар Хаям.

- Все правильно, - подтвердил Олег. - Бируни задолго до Ньютона открыл закон земного тяготения и задолго до Коперника утверждал, что Земля вращается вокруг своей оси.

- Роман, он у тебя действительно такой или играет? - спросила Белкина, дружески улыбаясь Олегу.

- В смысле футбола он действительно ни бум-бум. Разницу между вратарем и офсайдом не найдет. Зато в своем деле парень - зубр. То, что он изобрел - покрытие для дорог взамен асфальта, - это бесподобно. Олег, объясни ребятам.

- Пропаганда и популяризация не моя профессия, - отмахнулся Олег.

- Хорошо, я в двух словах и популярно, - продолжал возбужденный Роман. Он был рад, что о фильме Ключанского все забыли. - Вы, надеюсь, понимаете значение асфальта? Но асфальт не прочен. На ремонт дорог и улиц ежегодно тратятся миллионы рублей. То, что предлагает Олег взамен асфальта, - это чудо-панцирь. Он обладает всеми положительными свойствами асфальта и в десять раз превосходит в прочности. Производство его проще, экономичней.

- Как называется ваш материал? - спросил Пастухов.

- Пока никак, - ответил Олег.

- Назовите "архипец" или "олеговна". Таким образом увековечите свое имя. Станете рядом с Петровым-Редькиным, - съязвил Ключанский и добавил: - В мире капиталистических хищников вы могли быть миллионером. Мультимиллионером.

- А это ужасно - быть миллионером, - сказал Олег.

- Почему? - Ключанский, развалясь в кресле, уцепился рукой за свою ногу и саркастически взглянул на Олега.

Тот с простецкой наивностью ответил:

- Больно хлопотно. Я где-то читал, что в резиденции Генри Дюпона сто пятьдесят комнат. Одних только спален пятьдесят.

- А это зачем? - удивилась Лада.

- Для антуража, - ответил Олег. - А у Пьера Дюпона двести комнат и застекленный тропический сад в шесть гектаров. Вы представляете, что это значит - шесть гектаров под стеклом?

- Нет, ну комнаты - это еще можно понять, а вот спальни - это уж совсем какая-то фантастика, - сказал Коля. - Что он делает в пятидесяти спальнях? Ненормальный.

- Одна миллионерша подарила своему сыну в день его совершеннолетия особняк стоимостью в полмиллиона долларов, - сообщил Ключанский. - В особняке купальный бассейн, выложенный перламутровой плиткой, зимний сад с водопадом. А в спальне щиток с кнопками. Захотелось посмотреть телевизор - нажми кнопку и смотри не вставая. Захотелось кино посмотреть - нажми кнопку, и тут же заработает кино. Все в спальне. Захотелось тебе искупаться - нажми кнопку, и бассейн наполнится водой. Вот это житуха! Вообще, скажу я вам, загнивающий капитализм недурно живет. Умеют. Они все умеют.

- Что все? Деньги из рабочих выколачивать? - спросил Пастухов.

- И тратить умеют, - ответил Ключанский. - Русские капиталисты не умели тратить деньги. Развлекались примитивно. Их фантазия дальше цыганок и ванн из шампанского не шла.

Ключанский говорил неискренне, напыщенно. И Роман вдруг увидел во всем облике Ключанского нечто комическое. И сказал с оживленным любопытством:

- Послушай, Вадим, а что б ты делал, если бы вдруг у тебя оказался миллион?

- Миллион рублей? В новых деньгах? - переспросил Ключанский и, опустив ногу, вцепился обеими руками в подлокотники кресла. Глаза его блаженно улыбались, а худое серое лицо покрылось пятнами. - Я бы первым делом ушел с работы. Года два я бы просто отдыхал. Харчился б в лучших ресторанах. Ну и, конечно, квартиру кооперативную из четырех комнат в Москве. Дачу в Сухуми и в Паланге. И еще под Москвой. Машину. "Мерседес" бежевого цвета. И "газик" - вездеход. Яхту, конечно. Ну не такую, как у проклятых буржуев, а так - собственный катерок, чтобы можно было девчонок покатать вдоль побережья.

- И это все? Так мало? - Пастухов уже смотрел на Ключанского с иронией и явным желанием дразнить.

- Почему все? Я снял бы на вечер ресторан "Берлин", пригласил бы вас всех и еще ребят и споил бы до чертиков. На дармовщину, представляю, как бы пили! А? Отборный коньяк. А тебя, Подпасок, - он так называл Юру Пастухова, - я взял бы к себе в холуи. То есть начальником личной охраны. И дюжину телохранителей-боксеров к тебе в подчинение.

- Боксеров-собак, что ли? - уточнил Саша.

- Зачем собак - ребят с хорошими кулаками. Я б им платил по красненькой в день. А Подпаску четвертную.

- Ну как, Юра, согласен в день за двадцать пять ходить старшим холуем Ключанского, охранять его драгоценную жизнь? Сумма - дай бог… - подначил Коля Лугов.

- Таких, как Вадим, я даже в младшие холуи не взял бы. Без денег, - зло ответил Юра.

- А за полсотни, Подпасок, пойдешь? - издевался Ключанский. Он уже вошел в роль миллионера и говорил серьезно. - Полсотни в день и мои харчи в лучших ресторанах. Пригласим девчонок, закажем самолет: завтрак в Москве, обед в Ленинграде, ужин в Киеве. Потом начнем осваивать Черноморье: Одесса, Крым, Кавказ. Потом Прибалтика. Соглашайся, Подпасок. А то найду другого - жалеть будешь. На старые деньги полтыщи в день.

- Ну а дальше? - подначивал Коля. - Крым, Кавказ, Прибалтика, а дальше?

- Дальше Урал, Сибирь, Дальний Восток, - подсказала Белкина.

- Не-ет, - поморщился Ключанский. - Дальше - туристские маршруты: Париж, Рим, Лондон, Нью-Йорк, Рио-де-Жанейро, Токио.

- И без обратной визы, - мрачно сказал Роман.

Жесткие губы Ключанского иронически поджались.

Он с весомой небрежностью качнул головой и лениво ответил:

- С деньгами? Какое это имеет значение: с деньгами везде проживешь.

- А как же мы? Белка как? - с деланной наивностью спросил Юра Пастухов.

- Белку я, пожалуй, с собой возьму.

- Белку? В Европу? У-у-у, товарищи, это грандиозно! - сказал Саша. - Белка едет в Европу.

- Всю жизнь мечтала жить и умереть в Париже, - сказала Белка. И затем, понизив голос, после паузы продолжила строку. - Если б не было такой земли - Москва.

- Старуха, - Ключанский встал и посмотрел на Белкину с покровительственным превосходством, - ты еще не знаешь настоящего сервиса. Бассейн из перламутра, спальня с кнопками, зимний сад. И деньги. Деньги, при любом общественном строе - это благо! - Он прищелкнул тонкими пальцами и томно заходил по комнате.

- Сволочь же ты, Вадька, деликатно выражаясь, - сказала ему в спину Белкина. - Для тебя деньги - все: и бог, и вера, и высший идеал.

- Ну, хватит, размечтались, - примирительно сказал Вадим. - Лучше, господа миллионеры, пошарьте в своих карманах, может, наскребем на поллитровку и на бутылку вермута. Я сбегаю, пока магазин не закрыт. А? Ну, ребята, как?

- Хватит! - запротестовали девушки.

- Не стоит, Вадим, - дружески уговаривал Роман. - Выпили понемножку - и поставим точку. Уже подвели черту!

- Да что там выпили, - с грустью сказал Юра Пастухов, щупая в кармане пиджака мелкие монеты. - Только раздразнил.

- И тебе не стыдно? - с укором подступила к нему Белкина. - Несчастный алкоголик. - И, воспользовавшись музыкой (Саша догадался вовремя включить магнитофон), пригласила: - Пойдем лучше танцевать.

Танцевать с Белкиной Юра всегда готов. А Роман уже приглашал Юлю. Все расступились, образуя полукруг. Вечер продолжался. О миллионах забыли. И даже Ключанский больше не вспоминал о них.

В понедельник Юра Пастухов опоздал на работу на целый час. Белкина вовсе не пришла.

- Что случилось, Юра? - с дружеским участием негромко спросил Роман,

Пастухов повел бровью и ничего не ответил. Вернее, дал понять, что ответ его в данном случае вовсе и не нужен. Роман спросил еще мягче и тише:

- Ты не знаешь, что с Белкиной?

- Ничего особенного, - не очень дружелюбно отозвался Пастухов.

- Почему ж она не вышла на работу? Заболела?

Пастухов пристально посмотрел на Архипова. Слово "заболела" встряхнуло его, насторожило.

- Тебе и это известно? - сорвался совсем нежелательный вопрос.

Пастухов на какой-то миг решил было, что Роман знает, почему Белкина не вышла на работу. Роман ничего не знал, но сделал вид, что ему кое-что известно, ответил вопросом на вопрос:

- Она где?

- В больнице.

Они смотрели теперь друг на друга со строгой доверчивостью и с той откровенностью, когда скрываться уже бессмысленно, когда все прочитано во взгляде и остается лишь словом подтвердить догадку.

- Аборт? - спросил Роман.

- Да, - ответил Пастухов.

Это было после смены у проходной: Архипов поджидал его - хотелось поговорить вот так, запросто, как будто совсем непреднамеренно. Еще во время работы он узнал от мастера, что Пастухов подал заявление об увольнении. При этом, как сказал мастер, заявление не было подготовлено заранее, Пастухов написал его тут же в цехе на клочке бумаги. Очевидно, и окончательное решение созрело тоже сегодня. Поступок Пастухова огорчил: Роману казалось, что парень, уйдя из-под влияния Ключанского, начал нащупывать верный путь в жизни. Роман и его товарищи старались помочь Пастухову. И вдруг такое. Из-за чего, собственно, что за причина увольнения? Мастеру он объяснил не без иронии: "В связи с переходом на другую работу". Приняв заявление от Пастухова, мастер сказал:

- Что ж, дело твое - доложу начальнику цеха.

Роману не хотелось, чтоб Пастухов ушел с завода, и он решил поговорить с ним по душам. Теперь мелькнуло подозрение: а нет ли связи между заявлением Пастухова и абортом Белкиной? Глядя прямо в глаза Юре, Роман спросил с мужской откровенностью, и в тоне его не было осуждения:

- От тебя?

- Возможно… Впрочем, едва ли. Тогда она с Вадимом еще дружила.

Они медленно шли вдоль высокого заводского забора, оба серьезные и озабоченные. Их обгонял поток рабочей смены, веселый, оживленный. Наступила неловкая пауза, которая, как показалось Архипову, могла погасить этот в общем-то неплохо начавшийся разговор, и он торопливо искал следующую уместную фразу, которая бы помогла преодолеть невидимый барьер.

- Она когда?.. - глухо спросил Роман.

- Вчера, - в пространство обронил Пастухов и затем, немного погодя, добавил: - Она тоже уходит с завода.

- Вот те раз! - Роман был озадачен. - А это почему?

- Не знаю, спроси ее. - Пастухов пожал плечами, подчеркивая свое полное равнодушие к Белкиной, а Роман не верил его безразличию.

- Вы что, сговорились?

- Нет, каждый по себе. Просто случайное совпадение.

- Ну а дальше чем будешь заниматься?

- Поживем - увидим, - с нарочитой небрежностью произнес Пастухов, и Роману показалось, что он кому-то подражает. Ну да. Ясно кому.

- Оставь ты эти ключанские манеры, тебе они не идут, - дружески проворчал Роман и передразнил: - "Поживем - увидим". А жить на что будешь? Ты что, сын миллионера? Или на министерской дочери женишься?

Сказав это, Роман с укором подумал о себе: "А ведь я не знаю, кто у него родители. Досадно, конечно". Он не стал оправдывать себя: мол, молодежи на заводе много, всех знать невозможно. Вместо этого спросил:

- Отец твой кто?

- Алкоголик, - не задумываясь, словно давно ожидая такой вопрос, ответил Пастухов.

- Нет, я в том смысле - чем он занимается?

- Не знаю, - пожал крепкими круглыми плечами Пастухов. Когда он это делал, короткая шея его вовсе исчезала и круглая голова, казалось, покоилась на одних плечах. - Должно быть, водку пьет. - Это об отце.

- На какие шиши?

- На бутылки.

- Я серьезно. - Роман начинает сердиться. В самом деле, с ним, как с человеком, а он дуется, как капризный ребенок.

- И я серьезно. Слоняется целыми днями по пивнушкам и собирает под столами пустые бутылки из-под водки и вина. Это там, где приносить и распивать спиртные напитки запрещается. Ну, значит, приносят и распивают, а бутылки под стол прячут. А то у палаток, где посуду принимают, подбирает непринятую. Принесет человек сдавать пустые бутылки, а приемщица обнаружит на горлышке шов или еще какую-нибудь пупырышку и не принимает: дефект. Человек тут же оставляет бутылку. Ну а отец ее себе, как брошенную, а потом в другой палатке знакомой приемщице и продаст. Бутылка-то нормальная.

- Это ж сколько ему надо в день бутылок? - вслух прикинул Роман.

- Бывает, и полсотни за день, - подсказал Пастухов. - Подсчитай - шесть рэ как одна копейка. На эти деньги два дня жить можно вот так. - Он провел по горлу крепкой куцей ладонью.

- И нигде не работает?

- Не знаю: он с нами не живет.

- А семья у тебя?

- Мама и младшая сестренка.

У железнодорожной насыпи Роман предложил:

- Давай посидим.

Пастухов молча согласился. Они сели на сваленные в кучу шпалы у ржавых запасных путей, которых уже давно не касались колеса вагонов. Пастухов по-прежнему изображал полное равнодушие и отчужденность: дескать, о чем нам с тобой говорить, когда все решено - я уже не ваш. Вдруг он заметил вдали толпу людей, которые блокировали пивную палатку, и сразу весь преобразился, глаза оживленно засверкали. Роман обратил внимание на столь резкую перемену, но не догадался о причине, ее. Пастухов сам выдал, сказав мечтательно:

- Сейчас бы по кружечке пивка. Голова после вчерашнего… Как ты?

- Особой жажды не испытываю. Разве что за компанию, - ответил Роман, но продолжал сидеть.

- Да, чего не сделаешь за компанию, - уже с веселой насмешливостью проговорил Пастухов. - За компанию, говорят, наш главный инженер чуть не удавился. Пошли? - Он хотел было встать, но Роман задержал его:

- Погоди, успеем. А у тебя это давно?

- Что?

- Любовь… к спиртному.

- А-а. А я подумал… Да как тебе сказать: пожалуй, с молоком матери. Родители мои злоупотребляли. В общем, отец приходил домой пьяный, скандалил. Пропивал все. Мама с горя тоже начала пить. Потом он ушел от нас… Первый раз я напился лет в десять. В третьем классе, кажется, учился. Был праздник Первомая. Родители пили у нас дома, потом пошли к соседям. Стол оставили неубранным. На столе в рюмках недопитая водка и вино. Мы с сестренкой остались вдвоем. Я ей говорю: "Шура, давай достойно отметим Первомай". Она говорит: "Давай". Сели за стол, как большие. Я взял рюмку с вином, она - с водкой. Я свою сразу выпил: сладкое и даже приятное. Она попробовала, сморщилась и плюнула: "Гадость, говорит, и как только взрослые пьют". Ну а я уже захмелел, мне теперь море по колено. "А хочешь, говорю, я выпью?" - "Нет, не выпьешь, слабо", - говорит. "Нет, выпью". - "Нет, не выпьешь!" Что я, не мужчина? Взял и выпил одним махом. Не скажу чтоб мне было приятно. Пожалуй, напротив. Но зато сколько гордости. Вышел во двор героем, ног под собой не чуял. Потом началась рвота. Тут соседи: "В чем дело? Что с ним? Ребенок умирает, скорей вызывайте неотложку!" Я и в самом деле готов был умереть: говорят, весь побледнел, пульс слабый. Что со мной - никто ничего не знает. Сначала решили, что отравление. В общем, поднялась паника, меня увезли в больницу. А на следующее утро я уже был дома. Выдержал, так сказать, первый экзамен. После этого случая лет семь сам в рот не брал и презирал всех алкашей, в том числе и отца. Потом постепенно начал привыкать. Ты думаешь, я пьяница? Ерунда. Не больше других. Один я никогда не стану. И не тянет. Вот за компанию… Пошли, что ли?

Он быстро поднялся. Встал и Роман. Доверчивая откровенность Пастухова подкупала. Верилось, что может состояться откровенный и полезный разговор. Когда сбежали вниз по старой деревянной лестнице с шаткими перилами, перепрыгивая через колдобины и разный хлам, Роман спросил:

- А Белкина подыскала себе другую работу?

- Может, и подыскала, - теперь уже беспечно и весело отвечал Пастухов. - Ей что, на лотке может торговать пирожками.

- Или к себе в деревню вернется? - предположил Роман, вспомнив, что родители Белкиной работают в колхозе, а сама она живет в общежитии.

- Едва ли. У ней гордости навалом. Что ты - чтоб наша столичная Белка в деревню вернулась? Да она лучше обнадежкой станет.

- Это как понимать?

- Есть такие: нигде не работают, в ресторанах харчатся за счет денежных кавалеров, которых предварительно обнадеживают.

- А почему "обнадежка"? - не совсем понял Роман.

- Никогда не слышал? - в свою очередь, переспросил Пастухов. - Очень просто и примитивно. Где-нибудь возле гостиницы какая-нибудь Белочка или Лисичка знакомится с приезжим Бобром. Случайно, конечно. Слово за слово, обнадеживающая улыбка, и Бобер приглашает Лисичку в ресторан. Она сочиняет легенду о себе: незамужняя, имеет отдельную жилплощадь, без соседей. Работает в почтовом ящике. Вчера ушла в отпуск. Это в ресторане она ему рассказывает. Бобер весь в мечтах и надеждах, заказывает все, что душе угодно. А она скромно намекает: "Кофе не надо. Кофе у меня дома будем пить". А у самой-то и дома нет. И вот, когда съедено все и выпито, когда официантке осталось принести мороженое и подать счет, Лисичка отлучается по своим делам, в туалет. Бобер ждет. Предвкушает аромат домашнего кофе и прочее. Ждет десять минут, тридцать, час. Наконец, с кислой физиономией платит деньги и уходит. Шума он, разумеется, поднимать не станет. Уйдет тихо, оболваненный. А ее и след простыл. Завтра таким манером она пойдет в другой ресторан. Послезавтра - в третий. У нее строгое расписание. В Москве сколько ресторанов? Шестьдесят, наверно, есть? Значит, только через два месяца она снова придет в первый. Ну а глупые Бобры всегда найдутся.

Пиво было свежее и холодное. В очереди человек двадцать. Пастухов выпил, две кружки, Роман одну. Заплатил за себя и за Пастухова. Потом сидели на скамеечке, говорили о жизни. Говорил больше Пастухов, о себе рассказывал. О трудном детстве, об отце, которого не любил, о горемычной матери, которая работает сейчас лифтершей в соседнем доме, о Ключанском, с которым они дружат давно. Что их связывает, Пастухов так и не мог толком объяснить.

- С Вадимом весело, хотя вообще он порядочная зануда, - заключил Пастухов.

А Роман внезапно спросил:

- А что тебе в нем нравится?

Пастухов задумался. Вопрос для него был слишком неожиданным. Проще всего обозвать человека недобрым словом. А ты попробуй конкретно скажи, чем плох человек, докажи и убеди. Роман ждал. Пастухов попытался уклониться, бросил как бы походя:

- Не стоит об этом.

- А все-таки? - настаивал Роман.

- У него странный взгляд на человека. В нашем подъезде живет Витька Багров. Хороший парень. Я как-то сказал Вадиму: "Хочешь, я тебя познакомлю с моим приятелем Витькой?" А он сразу: "А что он может? Кто отец?" Я ему: "При чем тут отец? Витя простой, честный, порядочный парень". А он мне: "Подумаешь, качество - порядочный, честный. Старо. Продается как уцененный товар. Пережиток. Ну скажи, на кой черт мне его порядочность? Да от его честности могут быть только неприятности".

- Он пошутил, наверно, - заметил Роман нарочито, пытаясь как бы оправдать Ключанского. Но это только подогрело Пастухова:

- На полном серьезе. Он такой - Вадим. Я-то его хорошо знаю.

- Так что ж получается? Что он признает только жуликов?

Пастухов кивнул.

- А ты? - Архипов пристально посмотрел ему в глаза. - Тебя он за кого принимает?

Спросил - точно обухом по голове. Он не раз возникал у самого Пастухова, этот коварный, неприятный вопрос. Но тогда было проще - наедине с самим собой можно и отмахнуться. Пройти мимо. А тут спрашивает человек серьезный и неплохой товарищ, - в последнее время Пастухов постепенно начал проникаться симпатией к Роману и вместе с тем чувствовал все нарастающую неприязнь к Вадиму Ключанскому. Помимо своего желания он сравнивал этих двух парней, и чем пристальней присматривался к обоим, тем четче и ясней становился облик одного и другого. Грязь, которой методически изо дня в день Ключанский при Пастухове поливал Романа и его товарищей, при трезвом взгляде постепенно смывалась, и Пастухов видел Архипова и его товарищей совсем не такими, какими их изображал Ключанский. И чем чище в глазах Пастухова становился Роман, тем грязнее Вадим. И теперь, точно припертый к стенке таким простым и естественным вопросом, Пастухов думал о своем бывшем друге с раздражением и неприязнью: "Ложь, клевета и цинизм. Клевета, цинизм, ложь". Будто эти три слова давали исчерпывающую характеристику Ключанскому.

Архипов понял, как трудно отвечать Пастухову на его вопрос, и он не настаивал, спросил, переводя разговор:

- А Вадим пьет?

- Любит, но пьет мало. И потому не пьянеет, - охотно и с облегчением ответил Пастухов. И потом добавил: - А вообще он щедрый: всегда угощал.

- Спаивал, - вслух подумал Роман.

"Возможно", - мысленно ответил Пастухов.

И вдруг, посмотрев на Романа своими светлыми, доверчивыми глазами, заговорил с тем проникновением, с которым неожиданно открывают душу близкому другу:

- А знаешь, почему я опоздал?.. Ну это понятно - перебрал. А почему? Думаешь, просто так - безыдейно напился, без всякой причины? Только тебе одному скажу. И больше ни одна душа… Я ее люблю. Понимаешь, люблю Белку. Она хорошая. Не важно, что лицом не вышла. И вообще, внешность не имеет значения. В ней есть человек. Понимаешь, Роман, настоящий человек в ней сидит глубоко. Она не предаст, не солжет. И все, что думает, в глаза скажет. Не побоится. Может, иногда неправильно, сумбурно. Образованьице у нее, сам знаешь… Нахваталась с бору по сосенке. У того же Вадима. А Вадим у Маринина. - Он сокрушенно ухмыльнулся, глядя в пространство, и сколько было горечи и злости в его вдруг потемневших, посуровевших глазах. - Ну и научили. Довели до больничной койки.

Он замолк, торопливо закурил. Роман ответил на его слова глубоким вздохом сочувствия. Пастухов понял его и был признателен. Затем Роман сказал:

- Я только одного не понимаю: зачем тебе уходить с завода?

Обычно флегматичный, вялый, Пастухов вспыхнул, что-то долго копившееся в нем прорвалось:

- А я что, по-твоему, бревно? Не человек я? Не слышу, что в цехе говорят: "Гнать таких! Позор!" Я сам понимаю - позор. И не хочу позорить цех… и завод. Дожидаться, когда выгонят. Лучше сам уйду. По собственному желанию. И начну все заново. Без Вадима… И, может быть, без Белки.

- Почему без Белки? Ведь ты ее любишь!

- А, простить? Скажи, ты смог бы простить? Вот ты, на моем месте? - Он все больше возбуждался и, забывая, что на скамейке напротив сидят посторонние, начал говорить громко: - Молчишь, потому что не знаешь.

- Когда любишь - все простишь, - без назидания, будто о себе самом сказал Роман. - И потом, вы же хотите все начать заново и без Ключанского. Важно, чтоб и она тебя любила. Иначе - ерунда.

- Она не верит, что я ее люблю. Вообще она говорит, что ее никто не полюбит: ты же знаешь, она некрасивая. И страдает из-за этого. Очень даже переживает. Для девушки - это все. Даже набитая дура при красоте сходит за королеву.

Они расстались друзьями. Условились, что Пастухов заберет заявление обратно и уговорит Белкину не уходить с завода. Роман проводил его до дома. У подъезда Пастухов сказал, пожимая руку:

- До завтра.

- До завтра.

- А я о тебе раньше не так думал.

- Знаю.

Роман догадывался, как думал о нем Пастухов: головой Ключанского думал. Интересно, а чьей головой думает Вадим Ключанский? Маринина, как сказал Пастухов? Почему именно? Что между ними общего? И чьей головой думает Маринин? На последний вопрос Роман не мог дать ответа. Он был еще зелен и неопытен в идеологической борьбе, не знал ее тактических тонкостей, не догадывался о серьезности, и масштабах. Вечером он рассказал брату о Пастухове и Белкиной.

- Ты понимаешь, дед, это же победа, моя победа, черт возьми! - возбужденно говорил Роман. - Юра Пастухов хороший парень. Из него выйдет отличный рабочий!

- Отличные бывают специалисты: инженеры, конструкторы, изобретатели, - вдруг совершенно спокойно, пожалуй, даже равнодушно ответил брат, не отрываясь от учебника, который он читал. - Рабочие бывают либо хорошие, либо плохие. Плохих надо увольнять. Тогда будет порядок на производстве.

Вот так огорошил! Роман посмотрел на него удивленно и вопросительно, но дед не удостоил его даже взглядом, по-прежнему сидел в кресле под торшером, уткнувшись в учебник. Наконец Роман ответил только одним словом:

- Не оригинально.

- А я и не претендую. Это сказал у нас на лекции профессор Гаранин.

- А поумней ваш профессор ничего не мог придумать? - ехидно бросил Роман.

- Придумал, - с неизменным спокойствием произнес Олег. - Он сказал, что в век современной науки и техники ведущей силой общества являются специалисты: ученые, изобретатели, инженеры, конструкторы.

- И как это надо понимать? - с живым интересом осведомился Роман.

- А так, что во главе всей общественной жизни должны стать специалисты: ученые, инженеры. Они должны стать руководителями государственных учреждений, в том числе и правительства… Не исключая и партийных органов.

- Вот даже как? Значит, техника руководит обществом.

- Командуют ученые и сильные. В этом есть логика.

- Ну а как же насчет идеологии? Вы не спросили?

- Интересовались. Один студент задал вопрос о надстройке и базисе в эпоху технократии.

- И что ж он ответил?

- Полное, мол, соответствие марксизму: надстройка держится на базисе. Хозяева живут в доме, все прочие в мезонине.

- Шикарно устроился ваш профессор. А как ты, дед, смотришь на подобную реорганизацию мира?

- Хладнокровно. Но, скажу тебе, наш Гаранин не так глуп, как ты думаешь.

- Я думаю о другом. О том, что ваш профессор тоже не оригинален. Подобные "идеи" я уже слышал. И знаешь от кого?

- От Саши Климова?

- Ну-у, разве Саша станет рекламировать такую ахинею. От Вадима Ключанского! - с торжествующим злорадством сообщил Роман, и в глазах его светилось удивление. Видя равнодушие брата, никак не прореагировавшего на такой факт, он снова сказал: - Нет, ты подумай - от Ключанского!

- Вот он и метит в будущие руководители общества, - иронически улыбнулся Олег.

- Ну какой он специалист. О себе он пока помалкивает. Но с жаром говорит, что руководить страной должны умные инженеры. Такие, как наш Гризул. Он видит причину наших недостатков и трудностей в партийных работниках.

- Гризул беспартийный?

- Что ты, напротив, член парткома.

- Тем более. Выходит, Ключанский не против партийного руководства. Все в ажуре, так сказать, на высокой идейной основе.

- И ты считаешь… - начал горячиться Роман, готовый к острой дискуссии, но, как всегда, Олег решительно избегал, как он выражался, бесполезной болтовни и теперь оборвал брата на полуслове:

- Я считаю, что вся эта философическая демагогия не стоит выеденного яйца. И оставь меня, пожалуйста, в покое.

- Но ведь ты же будущий руководитель общества. Быть может, глава государства или, на худой конец, министр, - с издевкой продолжал Роман. - Может, вспомнишь тогда о своем бедном братце и престарелом отце-коммунисте, который всю свою жизнь провел на комсомольской, партийной и дипломатической работе.

- Да отстань же ты. Собери свое трио и обсуди с ними проблему, которая меня нисколько не интересует.

Роман никого не стал собирать и брата оставил в покое. Но "проблема технократии" засела в его мозгу, как все необычное и новое. Он попытался разобраться в ней самостоятельно, без посторонней помощи. Роман любил порассуждать наедине с самим собой, лежа в постели, перед тем как одолевал его крепкий, беспробудный сон. Роман до сих пор не может понять брата: действительно ли Олег равнодушен ко всему, что не связано с его непосредственной деятельностью, или играет. Роман не однажды называл брата аполитичным буйволом, но в серьезность этой своей оценки не верил. У младшего брата были свои убеждения, которые в главном и основном не отличались от убеждений Романа. К "проблеме технократии", по глубокому убеждению Романа, брат отнесся со свойственным ему ироническим равнодушием. Ничего серьезного в этой "проблеме" он не увидел. Роман был иного склада человек. Его интересовало в жизни все, и на все он должен иметь свое независимое мнение. Когда впервые Ключанский принес на завод "идею технократии", Роман как-то не обратил на это внимания. Слишком много приносил на завод различных "идей" и сенсаций Вадим Ключанский. То он, ссылаясь на "мировые авторитеты", утверждал, что абстракционизм - это новая прогрессивная ступень в изобразительном искусстве, то говорил, что Зоя Космодемьянская никакого подвига не совершала, все это выдумки досужих журналистов, авторству которых принадлежит и миф о залпе "Авроры" в Октябре семнадцатого. Никакого, мол, залпа не было, был одни выстрел и тот холостой, как не было и двадцати восьми панфиловцев. Но нашелся на заводе участник боев под Москвой из дивизии Панфилова, и Ключанский был публично осмеян и посрамлен. Однако его это ничуть не смутило. На другой день он рассказывал новую сенсацию, советовал, что читать в журналах, какой фильм или пьесу смотреть, рассказывал любопытные случаи из жизни именитых людей, старые и новые анекдоты, напевал не всегда приличные песенки безымянных авторов, выдавая их за "студенческий фольклор". Затевал споры, дискуссии, показывал, как надо танцевать твист и чарльстон, и вообще "веселил публику".

У Ключанского были свои поклонники, в числе их Пастухов и Белкина. Одним импонировал веселый характер Вадима, независимость суждений, другим - его осведомленность, легковерно принимаемая за эрудицию. Роман и раньше смутно подозревал, что Вадим высказывает не свои, а чужие мысли, что он только добросовестный распространитель и пропагандист. Теперь Роман утвердился в своих догадках. Любопытно, что Ключанский раньше профессора Гаранина высказал мысль о гегемонии технократии. Не значит ли это, что и профессор был не оригинален. А звучит-то как: "гегемония научно-технической интеллигенции"! Это что ж, выходит, взамен гегемонии пролетариата? Далеко хватили.

Почему-то сейчас вспомнились слова брата о том, что рабочие бывают либо хорошие, либо плохие. Отличными ж могут быть только инженеры. Он всерьез так думает или повторяет слова тоже какого-нибудь "профессора"? Откуда такое барски высокомерное отношение к рабочему?

- Дед, а дед! - прокричал Роман брату, который занимался в соседней комнате.

- Чего тебе, внучек?

- Поди сюда на минутку. - И появившемуся в дверях Олегу: - Послушай, а какую же роль вы со своим профессором отводите рабочему в новой эре?

- Я вижу, тебя очень заело.

- • Еще бы: я ведь тоже рабочий. Поэтому мне интересно знать, что день грядущий мне готовит.

- Лично я никакой тебе роли отводить не собираюсь. А что касается профессора Гаранина, то он считает, что крылатая фраза "владыкой мира будет труд" уже изжила себя до некоторой степени, устарела. Ее надо заменить так: владыкой мира будет ум изобретателя.

И ушел к себе, не проявляя ни малейшего желания спорить. А Роман думал: интересно, как наш главный инженер относится к вопросу гегемонии технократии? Должно быть, положительно.

Мысль эта показалась смешной и наивной. Ее не хотелось принимать всерьез. И он решил, что брат, пожалуй, прав: все это пустая болтовня. Он не дал себе труда задуматься, откуда идет эта "теория", кто настоящий ее автор, зачем и кому она нужна. Однако через несколько дней Роману вновь пришлось столкнуться с чем-то подобным при довольно интересных обстоятельствах.

Как раньше было решено комитетом комсомола, заводская молодежь собирала материал по истории своего предприятия. Группами по три-четыре человека молодые рабочие беседовали с ветеранами, записывали их рассказы, смотрели старые семейные фотографии, разные документы из частных архивов - словом, все то, что так или иначе касалось истории завода и его коллектива. Комсомольцы помнили совет Глебова: главное - человек, рабочий, инженер, их трудовой подвиг; без показа людей никакой истории у нас не получится.

Длинная и узкая, в одно окно, комната комитета комсомола была полна людей. Табачный дым густой полосой тянул не в форточку, а в открытую настежь дверь. Все говорили разом. Было шумно. Старшие групп докладывали членам редакционного комитета о собранных материалах по истории завода. Иногда в разговор вступали сразу все участники групп, перебивая друг друга или дополняя старшего. Юля и Вероника рассказали о встрече с доктором технических наук, который до войны работал здесь на заводе в отделе главного конструктора. Кое-что из его рассказа девушки записали. Но главное - профессор обещал сам написать для истории завода нечто вроде воспоминаний.

- В общем, интересный дядька, - заключила Юля свой доклад. - Его бы, Роман, пригласить к нам на завод, встречу с молодежью организовать во Дворце культуры.

Роман молча кивнул и сделал себе пометку в блокноте. Затем докладывал Юра Пастухов. Вместе с Белкиной и еще двумя девушками они были на квартире у бывшей наладчицы завода, пять лет назад ушедшей на пенсию, Людмилы Федоровны Танызиной. Пастухов был взволнован, говорил несколько сбивчиво; ему то и дело подсказывала Белкина. И это его еще больше сбивало, он терял последовательность, забегал вперед и снова возвращался к началу рассказа.

- Ну, товарищи, доложу я вам - это не женщина, а целая книга. О ней роман писать надо! - говорил Пастухов, оглядывая всех ребят широко распахнутыми светлыми глазами. - Эпопея! Эпопея советской семьи.

- Героической семьи, необыкновенной, - поправила Белкина.

- А может, и обыкновенной, - не принял поправку Пастухов. - Отец ее, старый большевик, за участие в баррикадных боях на Красной Пресне в пятом году был сослан в Сибирь.

- Приговорен к пожизненной каторге, - вставила Белкина.

- Просто к каторге, - не согласился Юра. - Там и погиб. Мать ее работала на заводе здесь, в Москве.

- Только не на нашем, на заводе Михельсона работала. Там, где Каплан в Ленина стреляла, - опять добавила Белкина.

Пастухов кивком головы принял поправку и продолжал:

- Муж ее, Василий Ларионович Танызин, у нас начальником литейного работал. Это еще до войны. А когда война началась, со всем своим цехом добровольцем пошел в ополчение. Он погиб под Можайском осенью сорок первого. Трое детей у них было: Александр, Алексей и Маша. Старший, Александр, до войны шофером в Москве работал. Алексей в армии служил танкистом. Маша училась в школе. В первых боях с фашистами погиб Алексей. Александра призвали тоже в сорок первом. Он всю войну провел на фронте. Был дважды ранен. Начал рядовым под Орлом, а Болгарию освобождал уже майором. Погиб в Чехословакии весной сорок пятого. Не дожил до победы. В сорок втором Маша добровольно пошла в армию, окончила курсы радистов. Работала у партизан на территории Белоруссии и Польши.

- Нет, она была нашей разведчицей, ее в тыл врага на парашюте выбросили, - подсказала Белкина.

- В одном бою с фашистами она была ранена. Ее схватили, пытали в гестапо и потом убили, - продолжал Пастухов, а Белкина снова перебила:

- Есть письмо польских партизан к матери. Там описываются подвиги Маши.

- Да, очень интересное письмо, - подтвердил Пастухов и бережно развернул сверток, который он держал в руках, припасая его напоследок, да вот Белкина вынудила раскрыть преждевременно. В свертке были какие-то документы, грамота, фотографии. Все это Юра раскладывал на столе перед Архиповым. Пояснил: - Старушка оказалась доброй. Вот дала нам на время, с возвратом, под честное комсомольское.

И Юра по порядку стал показывать все, что предоставила им Людмила Федоровна. Вот довоенный снимок сына Алексея, опубликованный в армейской газете. Он в кожаном шлеме, высунулся по пояс из танкового люка. Добродушная улыбка во все лицо. Подпись под клише: "Отличник боевой и политической подготовки механик-водитель Алексей Танызин".

- Дома еще есть его портрет. Большая фотография в рамке, - сообщила Белкина, а Пастухов тем временем уже показывал довоенные фотографии Василия Танызин а.

Вот они вдвоем сидят рядышком с Людмилой Федоровной, еще совсем молодые. Вот он один, усатый, худолицый, внимательно и строго смотрит на вас: эта фотография была на Доске почета завода. А вот еще - совсем полинялая, желтая, один угол залит фиолетовыми чернилами: бравый молодой человек в кубанке, кожаной куртке и с маузером на ремне. Деревянную колодку маузера он поддерживает рукой, словно опасается, что эта столь существенная деталь не попадет в объектив.

- Брат Людмилы Федоровны, - быстро пояснила Белкина, - красный командир. Погиб в гражданскую войну под Перекопом.

- Нет, ребята, вы бы послушали эту женщину. Когда она рассказывала, у меня слезы… Вы понимаете, это такая замечательная семья, героическая…

- -А внук… Это фотография внука, - взволнованно сказала Белкина. - Посмотрите. Это единственный сын старшего Танызина, Александра. Он не помнит отца.

- Всего два года ему было, как началась война, - добавил Пастухов. - Окончил военное училище. Лейтенант ракетных войск. Москву охраняет.

- Она, Людмила Федоровна, его воспитала, - сказала Белкина. - А как старушка о детях своих говорит! И об этом, о внуке. С какой любовью! Какие это ребята были, настоящие, чистые, светлые. Когда слушала я ее, вы понимаете, мальчики, подумалось: а правильно нас старшие ругают. Честное слово. Мы, по-моему, много из себя воображаем и шумим.

- Иного спроси, зачем он живет, ну вот того же Вадима, и он не ответит. Потому что не знает, - сказал Пастухов.

- А ты? Ты знаешь, зачем живешь? - вдруг обожгла его Вероника, и длинные искусственные ресницы ее тревожно затрепетали. - Вот я, например, не знаю. Ну что вы на меня так смотрите? Не знаю.

- После встречи с Танызиной, - вдруг сказала Белкина, - я знаю, зачем живу и как мне надо жить.

- Ребята, а что, если нам собрать их во Дворце культуры, - предложила Юля, - ну вот этих Талызиных - бабушку и внука, доктора технических наук и других интересных людей, ветеранов нашего завода. Организовать встречу с молодежью.

- Все это правильно и хорошо, - сказал Роман. - Героическая семья, интересные материалы. Ну а конкретно о заводе что вам старушка рассказала?

- Масса! - воодушевленно ответила Белкина. - Как во время войны, когда мужчины на фронт ушли, женщины, подростки по целым неделям из цехов не уходили. Отработают смену и тут же у станков спят.

- Вот смотрите, целую тетрадь записал, что она рассказывала о заводе. Только обработать надо. Это уже ваша задача - редактировать.

В это время, расталкивая присутствующих, в комнату с шумом ворвался возбужденный Коля Лугов, а за ним вразвалку, опустив одно плечо и с сигаретой в зубах, проплыл Вадим Ключанский.

- Братцы! Товарищи! - захлебываясь, заговорил Лугов. - Кого открыли! Мировое открытие. Находка.

- Сенсация! - произнес Ключанский, и толстые синие губы его скривились в саркастической улыбке.

- С Лениным виделся! - торопился Коля, будто опасался, что Ключанский его опередит.

И Вадим действительно добавил:

- Беседовал вот так запросто, как я с вами.

- Посадов, что ли? - нетерпеливо и холодно предположил Саша Климов.

Коля отрицательно замотал головой, а Роман выжидательно произнес:

- А кто же? Больше как будто и не было у нас таких.

- Оказывается, есть! - задорно сверкая глазами и жестикулируя неуклюжими руками, сказал Коля. - Тут если по-настоящему копнуть, то найдешь такие клады…

- Ну кто, кто, говори! - торопила Юля.

- Тит Петрович Громовой! - торжественно сообщил Ключанский. - Редкостный экземпляр.

- Оказывается, на Бутырском хуторе Владимир Ильич Ленин присутствовал на испытании электрического плуга, - сказал Коля. - И там этот самый Тит Петрович Громовой тоже был и даже разговаривал с Лениным.

- Фии-уу! - просвистел Саша.

А Роман спросил:

- А это точно? Не сочиняет?

- Да нет же, - убежденно ответил Коля. - Только он оригинал. Знаете, как нас встретил? "Вы кто, - говорит, - такие?" Мы объяснили. А он на нас волком смотрит: "Зачем вам история понадобилась? С какой такой стати? Твист, транзистор, водка да всякая такая похабщина. Вот это для вас. А история, какая вам от нее польза?" Мы ему так ласково, с подходцем: "Что вы, Тит Петрович. Да разве ж мы такие? Вы нас обижаете!.."

- Ну, в общем, уговорили, - перебил Ключанский. - Уломали старика.

- Рассказал? - спросил Роман, весело глядя на ребят.

- Черта с два! - ответил Коля. - Ему, видите ли, аудитория нужна. "Что я, - говорит, - буду для вас двоих. Вы, - говорит, - соберите всю свою комсомолию, и тогда мы с вами пойдем на то место, где Владимир Ильич был. Вот так". Мы согласились. На субботу. Так что давайте решать.

- Идем! - воскликнула Юля.

- Конечно, - сказал Роман. - Значит, на субботу. После смены? Сразу с завода.

- Зря время потеряем, - ни к кому не обращаясь, обронил Ключанский и выбросил окурок в форточку. - Дед - типичное ископаемое. Ворчун. Ничего интересного он не скажет. Пустая затея.

- Старик что надо. Старый коммунист, - живо возразил Коля под одобрительный шумок присутствующих. Ключанский не сдавался и лениво произнес:

- Вообще, мы увлекаемся археологией. Смотрим назад.

- Так что, по-твоему, и история не нужна? - нацелился на него Роман, сбоченив голову.

- Кому как. Мне лично она ни к чему, - с циничной откровенностью ответил Вадим.

Тогда в ответ зашумели возмущенные голоса:

- Ну, знаешь ли…

- Громовой прав. ТТВ тебе дороже всего на свете.

- Транзистор - твист - водка.

- Вино.

- Все равно на "в".

- Между прочим, - сказала Юля, обращаясь к Вадиму, - в субботу ты можешь не ходить на встречу. Дело добровольное. Кому что.

Ключанский не стал спорить. Но на встречу с Титом Петровичем пришел.