Утро. Пограничное местечко Рось подернуто дымкой тумана; сонные деревья и островерхие, крытые черепицей дома — все кажется каким-то сказочным, созданным для глубокой людской радости. И дорога, подернутая густым маревом, дымится: дышит в предутренней сладкой дремоте земля. Солнце еще за горизонтом, и люди еще спят. Бодрствует лишь мой друг, двадцатилетний лейтенант Алеша Гаршин. И мне он не дает покоя. У него, правда, есть на то причины. Но мы в душе капельку всегда эгоисты, когда речь заходит о чужом счастье. Алеша мне твердит, что он счастлив. Твердит об этом уже не один час. Я давно хочу спать, но слушаю, радуюсь его счастью, а про себя думаю, что он наивен, что он еще не совсем мужчина, что нельзя так безрассудно пьянеть от цветка, если он даже самый красивый на всем белом свете; и тут же смеюсь над собою: окажись я на месте Алеши, я бы, пожалуй, превзошел его.

— Послушай, тебе никогда не хотелось писать стихи? — обращается он ко мне. Глаза его горят, лицо вдохновенно, весь он искренен и чист. — А вот меня сейчас захлестывают стихи. Я где-то читал или слышал, что настоящий поэт тот, кто не может не писать. Я сегодня не могу не сочинять стихи. Значит, я и в самом деле поэт. Хорошо! Ей-богу, хорошо! — Он чему-то рассмеялся, счастливый и радостный.

Алеша — поэт? Мне было смешно и почему-то немного грустно. Может, я завидовал ему, не знаю. Но Алешу я не мог представить себе поэтом.

— Дальние дали доступны тому, кто может, кто смеет говорить с людьми стихами, — продолжает он. — И ты знаешь, сегодня я завидую Байрону, Пушкину, Сергею Есенину… Только поднявшись до их высот, можно сметь заговорить с людьми стихами.

В чем-то Гаршин был прав, тем более, что я знал — предмет, о котором он хотел говорить стихами, был достоин истинного вдохновения.

Вчера, в субботний вечер, мы пришли еще в дышащий весною парк, радуясь, что свободны от служебных дел, что у нас море свободного времени; субботний вечер и завтра — целое воскресенье; от одного только этого дышалось легко. В парке было полно народа, празднично одетого, добродушного и веселого. На танцплощадке — молодежь. Нас с Алешей вскоре подхватил вихрь вальса. Радовала музыка, радовали юные лица девушек, радовались мы сами себе. И все произошло неожиданно. Этого не заметил ни я, ни Алеша. Только спустя не то час, не то два, а может, целую вечность, для нас стало неопровержимо ясно — Алеша влюблен. Влюблен по-настоящему, влюблен первый раз в жизни. Я немного ревновал, потому что маленькая, неповторимая в своей прелести юная Ядвига и мне была небезразлична. Я не мог пройти мимо и не взглянуть на нее. В ней гармонично сочетались безобидная, веселая и милая непринужденность с природной девичьей застенчивостью и грустью. Ни у кого не было такой дивной улыбки, таких лучистых черных глаз. И быть может, если бы это был не мой друг, если бы ее взгляды так красноречиво не были обращены к нему, то я бы, а не Алеша, говорил о стихах и не скрывал бы, что сердце мое бьется учащенно.

Мы провожали Ядвигу вместе. Но у ее дома лейтенант Гаршин, вдруг повзрослевший и преобразившийся, не попросил, а почти приказал мне оставить его и Ядвигу на минуту-две одних. Я вскипел, под ногами у меня внезапно словно вспыхнула огнем земля. Но Ядвига не возразила Алеше. И я оставил их. Хотел тут же бежать в казарму, но не сделал этого лишь потому, что решил высказать Алеше резкие слова: «Друзья так не поступают…»

Я прождал долго. Кипел и успел перекипеть. Во мне родилось мужество понять Алешу, даже быть к нему снисходительным. Я терпеливо ждал. И вот он около меня. Неузнаваемый, новый. В нем точно поселилось само счастье, и он был выражением его.

— Я прожил двадцать лет, — сказал он. — А по-настоящему узнал, что живу, только сегодня. Открыл жизнь, как неведомую планету. Ты даже не представляешь, что это значит…

Мы шли улицей пустынного городка. Курилась земля. Где-то за горизонтом в первых, еще робких лучах утра рождался день. Я знал — Алеша назначил встречу с Ядвигой на утро. Они оба уже не могли ждать вечера.

Но в то раннее воскресное утро встреча не состоялась. Тишину расколол гром войны. Местечко Рось подверглось обстрелу в первые ее минуты. И одной из первых жертв был Алеша.

— Кто посмел оборвать жизнь? — спросил он, когда я склонился над ним. И угас…

Вокруг стоял дым, удушливый и едкий. Из-за него в тот день так и не показалось солнце.