Татьяна Кирилловна, издали наблюдая за нашими неприглядными действиями, совсем замерзла, и когда мы наконец пустились в дальнейший путь, я закутал ее в свой полушубок. Петра удивляла такая забота о крестьянском парнишке, но он это никак это прокомментировал, только изредка пытливо вглядывался в лицо «святого отрока».

Самое противное и страшное осталось позади. Мы освободились от трупов, оставив их на произвол судьбы и лошадей. Возок со страшным грузом отправили в обратную сторону, сами же выехали на большак и, не спеша, преодолевали последние версты до имения Крыловых. Петр после второго сеанса экстрасенсорной терапии, которую я провел после наших «скорбных трудов», заметно взбодрился, и голова у него, по его словам, «гудеть, почитай, перестала».

Обсуждать случившееся никто не хотел, и мы ехали молча, каждый занятый своими невеселыми мысами. Татьяна Кирилловна от всех невзгод, свалившихся на ее юную, взбалмошную головку, пребывала в полушоковом состоянии. Я, наглотавшись адреналина, уже мечтал о тихом-мирном существовании, без стрельбы и погонь. Петр, как мне казалось, жалел не о своей ране или убитых боевиках, а о пристяжном Серке, брошенном в лесу. Так что у каждого было о чем подумать.

В полном молчании мы и въехали во двор имения. Я вылез из саней и помог выбраться Татьяне Кирилловне. Петр остался сидеть на козлах.

— Пойдем в дом, — пригласил я его, — тебя нужно перевязать.

— Оченно благодарны за заботу, — хмуро ответил он. — Только мы лучше поедем, и так станется…

— Кончай ломаться, — перебил я его, — заходи, отдохнешь, погреешься.

— Это уж благодарствуйте, но мы до дома поедем, — упрямо ответил он.

В это время на крыльцо начали выходить обитатели дома, и я не стал при них его уговаривать.

— Хорошо, как знаешь. На вот, возьми деньги за Серка, — сказал я и сунул ему в карман пачку его же рублей.

— Это лишнее. Мы вами и так благодарны, — поклонился он, но упрямиться не стал и деньги оставил. — Прощевайте, господа хорошие.

— Прощай, может, еще когда-нибудь свидимся.

— Это уж как Бог даст, — ответил мужик и тронул лошадей.

Между тем с крыльца в одном сюртуке ко мне спускался Александр Иванович. Прабабушка Софья Аркадьевна и народница Наталья остались стоять в дверях.

— Алексей Григорьевич, голубчик, что случилось? Куда вы пропали?!

— Немного заплутался. Вот этот человек помог выбраться, — ответил я, указав вслед отъезжавшему Петру.

— А мы не знали, что и подумать, — то ли сердито, то ли взволнованно говорил Александр Иванович. — Несколько раз от Александры Михайловны приезжали нарочные справляться о вас.

— Так случилось, — неопределенно сказал я, — роковое стечение обстоятельств. А где Гутмахер с Ольгой?

— Они уехали в Москву, — вместо мужа ответила Софья Аркадьевна. — Ольге Глебовне непременно захотелось посмотреть вторую столицу.

Разговаривая, мы вошли в дом. Татьяна Кирилловна в своем крестьянском наряде не отставала от меня ни на шаг. Такое непосредственное поведение деревенского мальчика в барских покоях вызвало недоумение у хозяев, но из чувства такта никто не подал вида, что удивлен.

— Этот мальчик — толстовец, — поспешил я объяснить странное поведение девицы Раскиной. — Шел пешком в Ясную Поляну ко Льву Николаевичу, да чуть не замерз.

Раскрывать инкогнито Татьяны Кирилловны мне почему-то не захотелось, возможно, из опасения новых вопросов. Объясняться и тем более рассказывать, что с нами действительно произошло, я не собирался, Чтобы не ставить доброе семейство в двусмысленное положение. И вообще, мне следовало немедленно убраться отсюда подальше — мало ли какую еще пакость придумают борцы за народное дело.

Мы прошли в малую гостиную. Татьяна Кирилловна тут же с отсутствующим видом уселась в вольтеровское кресло. Теперь хозяева смотрели на девушку без удивления, а с интересом.

— Так как вам удалось заблудиться в такой близи от дома? — вновь вернулся к теме моего исчезновения хозяин.

Я не успел придумать правдоподобной версии и немного замялся, но потом догадался все свалить на национальный напиток:

— Кучер, шельма, был сильно пьян и завез не в ту сторону, а потом у нас поломался экипаж, и крестьянин, которого вы видели, помог вас найти.

Объяснение, на мой взгляд, получилось довольно правдоподобное, во всяком случае, больше вопросов мне не задавали.

— Вы, наверное, измучились в дороге, — сказала Софья Андреевна, — вам нужно помыться и выспаться. Баня протоплена…

Идея с баней показалась мне настолько забавной, что я чуть не рассмеялся. Опять судьба толкала меня на банные приключения с девицей.

— У нас, к сожалению, в доме нет ванной комнаты, вы, вероятно, привыкли к большему комфорту, — неверно поняв мою улыбку, поспешила оправдаться хозяйка.

— Баня — это замечательно, — поспешил я успокоить Софью Аркадьевну. — Только вот молодой человек, кажется, дал обет не мыться, пока не встретится со Львом Толстым.

— Нет, я не давала, то есть не давал никакого обещания, я один не останусь, я с вами, — неожиданно для меня заявила Татьяна Кирилловна.

Ситуация делалась совсем забавной. Кажется, кроме меня, никто не заметил перепутанного мальчиком родового окончания.

— Ну, мыться так мыться, — сказал я. — Нам это очень не помешает, как и хороший ужин. Правда, Ванюша?

«Ванюшей» я назвал Татьяну Кирилловну, но она не поняла, к кому я обращаюсь, и никак не отреагировала на свое новое имя.

Оскудевшее в средствах чиновничье дворянство уже лишилось былого крепостнического размаха. Никаких прудов и купален при бане не было, да и заведовал ей не специальный человек, а обычный истопник. Впрочем, Софья Аркадьевна зря жаловалась на отсутствие ванной комнаты. Банька была, что надо: отделана мраморными плитами с небольшим мраморным же бассейном и офигительными медными кранами. Краны мне понравились больше всего. В предбаннике стояли два обширных кожаных дивана и висело большое зеркало. Истопник, молодой мужик с глупым, простецким лицом, проводивший нас до этого гигиенического сооружения, предложил, было, свои услуги, но я отправил его восвояси.

Честно говоря, особых стремлений к романтическому приключению у меня не было. Возникшее было теплое чувство к Татьяне Кирилловне не успело настолько окрепнуть, чтобы преодолеть физическую и нервную усталость. Мне хотелось побыстрее помыться, поесть, выспаться и убраться как можно дальше от мертвых и живых революционеров.

Между тем, когда мы остались одни в довольно интимной обстановке, девица Раскина, кажется, впервые подумала о том, что мы с ней вообще-то разнополые особи. Шоковое состояние у нее уже прошло, и теперь она смотрела во все глаза на то, как я снимаю с себя пальто.

— Вы собираетесь раздеваться? — поинтересовалась девушка тонким, каким-то даже фальшивым голосом.

— А вы собираетесь мыться прямо в армяке? — в свою очередь спросил я.

— Нет, но как можно… Я думала, что вы побудете во дворе…

— После того, как вы напросились мыться со мной, это будет довольно странно выглядеть. Тем более, я замерз и устал.

— Но это же невозможно!

— Почему? Идите мойтесь первая, а я посижу здесь. И советую сначала выстирать белье и положить его сушиться на печку…

— Но как я смогу при вас, при вас, — девица запнулась и задумалась, как бы поделикатнее выразиться, потом все-таки решилась и сказала прямо, — раздеться?

— Я отвернусь, — пообещал я. — Вы уже, кажется, спали со мной, и ничего с вами не случилось.

— Да, но это совсем другое…

— Значит, не мойтесь и можете отвернуться, когда я разденусь. Решайтесь на что-нибудь.

— А вы честно отвернетесь?

— Честно, — почти искренно пообещал я.

— Нет, так все равно нельзя, — опять впала в сомнения Татьяна Кирилловна.

В предбаннике было жарко натоплено, и я успел вспотеть. Начинать новую серию пререканий и уговоров ужасно не хотелось, и я прибегнул к прямой, подлой лжи.

— А Лев Николаевич всегда вместе с женщинами моется, удивительно, что вы этого не знаете…

— Почему же не знаю, — обиделась толстовка. — Я об этом, конечно, читала, но ведь не вдвоем же, а так вообще…

— Ну и мы с вами не так, а вообще…

— Ну, хорошо, я разденусь, только помните, вы обещали на меня не смотреть…

— Обещал, — подтвердил я и, сняв пиджак, лег на один из диванов. — Я буду лежать к вам спиной. Вас это устроит?

Как раздевалась девушка, я не слышал, хотя она находилась всего в двух шагах от меня. Только когда скрипнула дверь в моечное отделение, я сориентировался, что она справилась со непривычной мужской одеждой и начала принимать «водные процедуры». Лежать на боку лицом к спинке дивана было неудобно и я перевернулся на спину. В моечном отделении было тихо, я закрыл глаза и начал даже задремывать, когда передо мной возникла одетая в серую, длинную посконную рубаху Татьяна Кирилловна.

— Василий Тимофеевич, я не знаю, как напустить воду, — огорченно сказала она.

Я встал и, как и обещал, не глядя на нее, отправился в моечную. Девушка пошла следом за мной. Я показал ей, как открывать простейшие краны, как смешивать горячую и холодную воду, и вернулся в предбанник на свой диван. Минут через пять опять скрипнула дверь, и в нее выглянуло облепленное мокрыми волосами раскрасневшееся личико.

— Василий Тимофеевич, извините меня, ради Бога, но я не знаю, как выключить воду. Вы мне не покажете? Только вы обещали на меня не смотреть!

Меня удивила такая вопиющая беспомощность, однако я ничего по этому поводу не сказал и опять отправился в моечное отделение. В этот раз ничего не увидеть было просто невозможно, потому что все было в полном, обнаженном естестве. Правда, Татьяна Кирилловна норовила стоять ко мне спиной или боком. В мужском платье она казалась более хрупкой, а так, в естестве, было видно, что херсонская маменька явно не держала девочку в черном теле, и все, что надо, у ней было соблазнительно округло.

Я сумел взять себя в руки и, отгоняя грешные мысли и «соблазнительные образы», показал, как закрывается кран, после чего, ни слова не говоря, вышел.

Новое явление нимфы не заставило себя ждать: девица Раскина принесла развесить на теплой печке постиранное белье.

Теперь она вела себя более непосредственно и прятала от меня не свои женские прелести, а глаза. Меня все это начало забавлять, и только ирония помогла справиться с нахлынувшими эмоциями, тем более, что девочка оказалась очень даже миленькая…

— Теперь идите мыться вы, — сказала Татьяна Кирилловна, очаровательно улыбаясь, когда в очередной раз явилась в предбанник. — Не бойтесь, я не буду подглядывать.

Этого, как ни странно, я почему-то боялся меньше всего. Голенькая Татьяна Кирилловна, между тем, села на соседний диван, скромно поджав ножки, и отвернулась. Ей предстояло ждать, пока высохнет стиранное исподнее белье. Я быстро разделся и, по-прежнему молча, отправился мыться. В моечном отделении было влажно и душно. Я скоренько ополоснулся и отправился в парную. Одному париться оказалось скучно, я немного погрелся и плюхнулся в мини-бассейн с холодной водой. Сидящая в соседнем помещении Татьяна Кирилловна занимала меня куда больше, чем банные удовольствия. Однако холодная вода остудила начинающий подниматься пыл и позволила справиться с грешными мыслями. Замерзнув, я сел на мраморный полок. В этот момент дверь парной рывком распахнулась, и в нее влетела моя обнаженная нимфа.

— Там этот идет! — нечленораздельно выкрикнула она. — Тот, который сюда!

Я вышел в предбанник. В дверях стоял давешний истопник с глупым лицом.

— Тебе чего? — грубо спросил я.

— Велели узнать, может чего надобно, — равнодушно ответил он, потом, будто вспомнив что-то важное, значительным голосом добавил:

— Господа чистое исподнее прислали.

— Положи и иди отсюда, — сказал я, указав пальцем, куда положить сверток с бельем. — И больше нас не беспокой.

— Как прикажете, — ответил он и удалился.

Я вернулся в моечную. Татьяны Кирилловны там не было.

— Выходите, он ушел, — сказал я, заглядывая в парную.

— Идите сюда, — попросила она, — можно, я с вами останусь? А то мне одной страшно… вдруг кто-нибудь войдет.

Я начал подниматься к ней наверх.

Девушка сидела на полке, слегка разведя бедра. Видеть такое снизу было выше человеческих, во всяком случае, мужских сил.

— А я думала, что совсем вам не нравлюсь, — сказала она, сверху вниз разглядывая меня.

Я поднялся к ней наверх, взял ее горячее потное тело на руки, снес вниз и вместе с ней опустился в холодную воду. Разгоряченное тело сладко обожгла прохлада. Девушка обхватила мою шею руками, и мы поцеловались.

Бассейн был совсем мелкий, чуть глубже полуметра, со скользким дном. Я помог Татьяне Кирилловне выбраться из него, попутно гладя у нее все, что подворачивалось под руки. Что обычно в таких случаях «подворачивается» под мужские руки, думаю, нет смысла объяснять. Девушку это ничуть не смутило. Она только вздрагивала непонятно от чего, холодной воды или горячих прикосновений.

— Вы думаете, что я развратная? — спросила Татьяна Кирилловна, прижимаясь ко мне своей юной грудью и близко заглядывая в глаза.

Определенно в этой девчонке что-то было, какая-то изюминка. Она менялась очень быстро, так что я не всегда мог предугадать ее следующий поступок.

— А я вам, правда, нравлюсь? Настолько нравлюсь? — опять спросила она, притрагиваясь к моему уже «бесконтрольно одубевшему естеству». — Почему вы ничего не говорите?

Увы, говорить я не мог по вполне объяснимой причине, мои губы, язык и даже зубы были заняты.

— Еще, сильнее, сильнее, — пришептывала девушка, подставляя моему жадному рту вторую, еще не обласканную грудь. — Как сладко, как сладко!

— Пойдем в предбанник, там диван, — позвал я, сумев взять себя в руки, чтобы ни изнасиловать доверчивую толстовку прямо на мокрой и скользкой моечной скамье.

Мы, тесно прижимаясь друг к другу, вернулись в прохладную комнату с широкими диванами…

Страсти, как известно, правят людьми, а бывает, и миром. Недавно еще неприятная мне, сумасбродная и странная девица стала близкой и желанной женщиной. Наша первая близость, как это в основном и случается, получилась слишком торопливой, в большей степени по моей вине.

Опасность, увиденная смерть по каким-то неведомым мне психологическим причинам обостряют жажду жизни и стремление к ее воспроизводству. Всяких сильных впечатлений за последнее время было в моей жизни предостаточно, так что бедная, почти невинная Татьяна Кирилловна смогла вполне насладиться грубым «мужским началом». Я с такой необузданностью набросился на нее, что весь ее предыдущий скромный сексуальный опыт с каким-нибудь соседским мальчиком-гимназистом показался ей мелким романтическим приключением. Я понимал, что перегибаю палку что юному существу с неразвитой чувственностью такие африканские страсти попросту не нужны, могут испугать, но ничего не мог с собой поделать.

— Василий Тимофеевич, — обратилась ко мне истерзанная девушка, когда я, наконец, оставил ее в покое, и, усталые до изнеможения, мы вытянулись рядом на широком кожаном диване, — а это всегда! когда с мужчинами… так бывает?

— Нет, к счастью или сожалению, довольно редко, только тогда когда девушка очень нравится.

— Жаль. Значит, я вам так нравлюсь? Почему же вы раньше не обращали на меня внимания?

«Лучше час потерпеть, чем всю ночь уговаривать» — хотел процитировать я старый анекдот, но сдержался и компенсировал понесенный ею физический урон комплиментом:

— Я боялся оскорбить тебя своим восхищением. И знаешь что, лучше называй меня, когда мы вдвоем, Алексеем. Василий Тимофеевич — это моя партийная кличка.

— Так вы тоже человек идеи? — обрадовалась она даже больше, чем моим объятиям. — Я сразу поняла что вы необыкновенный человек! Вы, если это не секрет, кто?

— Как это, кто? В каком смысле? — не понял я возгласа.

— Вы, наверное, настоящий революционный герой? — уточнила она.

— Ага, — подтвердил я, — герой, — а про себя добавил: — К сожалению, всего лишь половой, и скотина по совместительству, измочалил бедную непротивленку злу насилием…

После затянувшейся «помывки» нас с Татьяной Кирилловной ждал обильный ужин. Перед ним у меня состоялся серьезный разговор с Александром Ивановичем. Вели мы его, по моей просьбе, с глазу на глаз. Я без излишних подробностей рассказал о своем конфликте с революционерами и возможной неприглядной роли Александры Михайловны, то ли как наводчицы, то ли случайного информатора.

— Откуда-то этим людям стало известно о счете в банке, о котором вы мне рассказали, — объяснял я ситуацию генералу, — думаю, боевики революционной партии пытаются через меня до них добраться. Судя по всему, они просто так не успокоятся, тем более, что теперь задета их профессиональная гордость. К тому же они теперь попытаются мне отомстить за гибель своих товарищей, — резюмировал я свои невеселые заключения.

— Шуре Коллонтай о ваших деньгах могла сказать только Наташа, — виноватым голосом сказал Александр Иванович. — Это полностью моя вина, я не счел возможным скрывать от семьи денежные дела, — генерал болезненно скривился. — Однако, сколько я знаю Александра Михайловна — вполне порядочная женщина, и не думаю, что она намеренно обрекла вас на гибель. — Он задумался, покачал головой.

— Факты — упрямая вещь, — процитировал я сентенцию какого-то советского вождя.

— Нет — это невероятно, — отрицательно покачав он головой. — Возможно, она рассказала это случайно, безо всякого злого умысла. Я хорошо знал ее отца, он вполне порядочный человек… Впрочем…

— При чем тут отец, — возразил я, — когда у этого рода людей дело касается идей, то мораль отдыхает.

— Возможно, возможно. В этом я не разбираюсь. Однако, думаю, что в любом случае в моем доме вам ничего не угрожает. Не посмеют же они, на самом деле…

— Очень даже посмеют, — уверил я. — Притом меня беспокоит не столько моя безопасность, сколько ваша. В смысле, безопасность Софьи Аркадьевны, мальчиков, Наташи, ну и… юного существа, которое я подобрал, — добавил я, не уточняя пола этого существа. — Если кому-нибудь из них будет угрожать смертельная опасность, или их похитят, то нам придется согласиться на все условия этих террористов, максималистов! даже и не знаю, как их правильно называть.

— Господи, какие ужасы вы говорите! Разве нормальные люди способны на такую подлость и изуверство?! Похитить женщину, ребенка всего лишь ради денег?!

— Увы, даже очень способны. Не из-за денег, конечно, деньги для них только средство достижения главной цели — спасения или счастья всего человечества. Думаю, самое правильное будет, если мы с толстовцем уедем в Москву. Тогда не будет повода преследовать вашу семью.

— А не спокойнее ли вам вернуться в свою эпоху? — сделал резонное предложение Александр Иванович. — По крайней мере, там вас им будет невозможно найти.

— Увы, — покачал я головой, — в своем времени у меня тоже возникли проблемы с любителями чужого имущества. Я, собственно, для того и отправился в это путешествие, чтобы избавиться от таких же проблем. Поэтому мне придется мириться с меньшим злом, вашими революционерами. Они, пожалуй, проще, чем наши коррупционеры и оборотни.

— Тогда вы правы, в Москве или Петербурге затеряться будет легче всего. Москва — огромный город, в нем живет один миллион сорок тысяч жителей!

— Сколько? — удивился я. — Всего миллион? Так мало? В мое время и среди десяти миллионов не так-то просто спрятаться! Боюсь, что нас в Москве за неделю вычислят. Проверят полицейскую регистрацию приезжих, гостиницы и съемные квартиры…

— А если вам поселиться приватным образом, без регистрации в полиции?

— Ну, тогда, может быть, и продержимся какое-то время. Если еще изменить внешность, то, пожалуй, Найти нас будет не так просто…

— У меня в Москве живет один старинный приятель, однокашник по гимназии. Он старый холостяк, тому же очень умный и решительный человек. Живет он один в собственном доме. Я могу попросить его приютить вас вместе с молодым человеком.

— Хорошая идея, — согласился я, — это может получиться. Если еще переодеть мальчика в девушку, то это собьет революционеров со следа. А сделать мне новые документы вы сможете?

Александр Иванович только развел руками:

— Увы, я ведь не заговорщик и даже не полицейский чиновник. Впрочем, если поискать среди знакомых…

— Нет, не стоит, — отказался я, чтобы не напрягать законопослушного гражданина. — Документы, полученные через знакомых — лишняя информация для противника. Пока обойдусь теми, что у меня есть. Вот только что делать с Гутмахером и Ольгой… Они надолго отправились в столицу?

— Они не в столице, они в Москве, — поправил меня Александр Иванович. — Аарон Моисеевич ничего конкретного о своих планах не говорил. Он, кстати, взял у меня под ваше поручительство небольшую сумму денег… Я, ссужая его, надеюсь, не проявил самоуправство?

— Нет, конечно, вы все сделали правильно. Кстати, о деньгах. Вы мне не могли бы дать сколько-нибудь наличности под вклад в банке?..

— Ради Бога. Это ваши деньги, и вы можете ими распоряжаться по своему усмотрению. Я дам вам переводной вексель на любую требуемую сумму.

— Вот и прекрасно, спасибо, — поблагодарил я, — Теперь нам остается только незаметно выбраться отсюда и попасть в Москву. Может быть, у вас в доме найдется женская одежда, чтобы переодеть мальчика?

— Думаю, что можно, я сейчас же пошлю спросить у жены и дочери. А до станции вас довезет наш кучер, прямо к паровику. Своему приятелю относительно вашего приезда я отправлю телеграмму.

— Вот этого делать не стоит, — возразил я. — Лучше напишите мне рекомендательное письмо. Я сам передам. Кстати, говорить, где мы скрываемся, никому не нужно, даже Софье Аркадьевне. Мало ли что… И вам, я думаю, следует вернуться в Петербург, вдруг они все-таки возьмут кого-нибудь из членов семьи в заложники.

— Мне показалось, что вы шутили, говоря о похищениях. Вы предполагаете, что в наше время такое возможно?!

— В ваше не знаю, а в наше и не такое бывает. Береженого, как говорится, и Бог бережет.

Пока мы с Татьяной Кирилловной ужинали, Алексей Иванович решил вопросы с женской одеждой и рекомендательным письмом. Поделиться своим платьем с какой-то бедной сироткой с радостью согласилась Наталья. Народница восприняла просьбу с энтузиазмом. Повод был дурацкий, но это была задумка самого Александра Ивановича. Потом он проинструктировал кучера, как и куда нас отвезти. Мы с Татьяной Кирилловной решили, что переодеться ей в женское платье будет лучше вне дома, чтобы не оставлять после своего отъезда легенду о необычном отроке.

Пока мать с дочерью суетились с подбором одежды глава семейства написал письмо приятелю и составил мне финансовый документ на получение денег в банке. Наконец все было готово. Версия нашего отъезда была безыскусна, по ней я должен был отправить заблудшего толстовца родителям. Мы с Татьяной Кирилловной распрощались с благородным семейством. Генерал приказал подать экипаж, что было тотчас исполнено, и мы отбыли на железнодорожную станцию. Предварительно было решено ехать в Москву не из Подольска или Лопастни на пригородном паровичке, а на поезде дальнего следования, где было меньше шансов столкнуться с проверкой на дорогах, если таковая могла иметь место.

Вместо «Браунинга», в котором кончились патроны, я позаимствовал у Александра Ивановича допотопный револьвер с длинным стволом неизвестной мне системы, очень крупного калибра, что-то вроде американского «Кольта» времен покорения дикого Запада из Голливудских вестернов.

Кучером, который повез нас на станцию, оказался слуга с глупым лицом, тот, что своим появлением в бане напугал Татьяну Кирилловну и почти бросил ее в мои объятия. Ехать в зимней коляске было покойно и безопасно. Мы с Раскиной пригрелись под медвежьим пологом и уснули. Я очнулся только около вокзала в Серпухове, куда нас отправил предусмотрительный генерал.

Здание Серпуховского вокзала было новым, чистым и пустым. В ожидании поезда из Симферополя мы зашли в буфет. Я взял себе пиво, а Татьяне Кирилловне сельтерской воды. До проходящего поезда было много времени, и за разговорами о нравственном совершенстве русского человека мы мирно коротали время. Кроме нас двоих, других пассажиров на вокзале не было. За стойкой сидел сонный буфетчик, да время от времени появлялся дежурный по вокзалу в красной форменной фуражке. Однако мы выглядели так заурядно, что не удостоились даже его снисходительного взгляда. Единственно слабым местом в моем внешнем облике были белые кроссовки, правда, предусмотрительно начищенные черной ваксой.

Наконец раздался свисток паровоза, застучали колеса, поезд Симферополь-Москва подошел к первой платформе, и мы заняли места в третьем классе, приличествующие нашему внешнему виду и, соответственно, социальному положению. Вагон был наполовину пуст и пропитан тяжелым махорочным духом. Усатый, представительный проводник изучил наши билеты, пропустил внутрь, после чего потерял к нам всякий интерес. Так началось наше «растворение» в народных массах.

По позднему времени, одиннадцати часам вечера, пассажиры в основном спали, только в крайнем купе компания сезонных рабочих пристойно, без шума выпивала. Мы нашли две пустые верхние полки и улеглись на голые доски.

— Сколько времени нам ехать? — спросила Татьяна Кирилловна.

— Часа два-три, — предположительно ответил я, перемножив сто километров на скорость паровоза.

— А как же мне здесь переодеваться? — задала она и меня самого занимавший вопрос. Сделать это в купе, где, кроме нас, ехало еще несколько человек, было рискованно, вдруг кто-нибудь из попутчиков проснется. К тому же проводника могла заинтересовать неведомо откуда появившаяся барышня.

— Потом переоденешься, когда доберемся до места, — решил я.

— А мы к кому едем?

— К знакомому Александра Ивановича, только ночью туда идти будет неудобно, придется где-нибудь переночевать.

— А как же быть, если спросят паспорт, я же по нему девица?

— А я Василий Тимофеевич, — парировал я. — Посидим в ночном трактире. Или… придумаем что-нибудь. Пока тебе лучше поспать, да и мне тоже.

Поезд, между тем, отбыв свои двадцать минут непривычно долгой остановки, лязгнул буферами и неспешно застучал колесами.

— Мне жестко лежать, — пожаловалась сонным голосом Татьяна Кирилловна, — и я не могу спать без подушки.

Я перекинул на ее полку узел с женскими вещами и хотел сказать что-нибудь успокаивающее, но меня уже никто не слушал. Девушка повернулась лицом к стенке и затихла.

Я вытянулся на короткой полке так, что ноги почти до колена высунулись в проход.

Спать не хотелось. Я собрался обдумать ситуацию и наметить план действий. Однако, мысли внезапно смешались, я попытался встряхнуться, но вместо этого просто уснул.

— Станция Дерезай, кому надо вылезай! — Прокричал протяжным голосом какой-то человек и зазвенел ключами.

Я открыл глаза, которые тут же уткнулись в низкий потолок вагона, и с облегчением подумал, что, слава богу, пока еще не Москва, а какая-то неведомая мне станция Дерезай. Я собрался опять заснуть, но протяжный голос не умолкал и приближался по освещенному проходу вагона. Я узнал проводника и понял, что он так шутит со спящими пассажирами, и что уже, увы, Москва и нужно «вылезать».

— Василий Тимофеевич, Алеша, вы поможете мне спуститься? — спросила меня Татьяна Кирилловна.

Я посмотрел на соседнюю полку. Вместо крестьянского парнишки на ней лежала девушка.

— Вы все-таки переоделись? — вопросом на вопрос ответил я.

— Я боюсь упасть, — сказала Раскина не своим прежним, а девичьи капризным голосом.

Я спрыгнул с полки, протянул руки и принял павшую мне в объятия, как говорится в таких случаях в старых романах, «драгоценную ношу». Ноша в женском наряде выглядела очень даже ничего, и я, придержав ее себе, начал было «расслабляться». Однако, Таня ловко вывернулась из «ищущих» рук и велела мне снять с багажной полки узел с ее мужскими вещами.

Вагон уже проснулся, люди кашляли, переговаривались и готовились к выходу. Поезд тихо полз по темному городу, лениво постукивая колесами. Определить, где мы находимся, я не смог, за окном тянулись какие-то сараи, бревенчатые строения, ни одного знакомого здания я не увидел, а потому не стал зря ломать голову, уселся на нижнюю, освободившуюся от чьего-то спящего тела полку. Татьяна Кирилловна села рядом. Наши соседи готовились к выходу и не обращали на нас никакого внимания.

— Скоро станция? — увидев в проходе возвращающегося с противоположного конца вагона проводника, спросил я.

— Уже, почитай, подъехали, — ответил он своим протяжным голосом и прошел мимо, не разглядев в полутьме купе невесть откуда появившуюся пассажирку.

Действительно, минут через пять паровоз издал два коротких гудка, лязгнули буфера вагонов, и поезд остановился.

Пассажиры, как это всегда бывает в таких случаях, засуетились, спеша покинуть спертое табачным дыханием тепло временной железнодорожной обители.

Мы с Татьяной Кирилловной беспрепятственно вышли через непривычно маленькое здание Курского вокзала на непривычно большую, пустую площадь, освещенную всего несколькими электрическими фонарями. В Москве было слякотно, дул холодный пронизывающий ветер, в воздухе кружилась снежная пыль. На пустой привокзальной площади стояли разного калибра экипажи. Я направился к извозчикам попроще, не из экономии, а желая выбрать «ваньку» бестолковее, чтобы окончательно запутать наши следы. Однако, дойти до ряда одров и колымаг не успел, дорогу нам перегородил приличный, крытый кабриолет.

— Садись, ваше сиятельство, вмиг домчу! — предложил бойкий малый, отсекая нас от конкурентов.

На «сиятельство» я никак не тянул, но напору поддался и остановился.

— Почем берешь? — спросил я у извозчика.

— Садись, не обижу! — пообещал он. — Куда ехать?

Куда ехать, я как раз и не знал, и потому замялся.

Извозчик сам оценил обстановку и предложил:

— Ежели с барышней, то могу отвезти в чистые нумера, будете премного довольные.

Меня такой ход событий устраивал, и я подошел к экипажу вплотную, оставив Татьяну Кирилловну позади себя.

— Мне нужно в спокойное место, чтобы, сам понимаешь, без огласки.

— Дело ясное, что дело темное, — хитро осклабился извозчик. — Есть хорошие нумера по троячку, а ежели хотите с удобствами, то по пятерочке, да мне желтенькую на водочку.

Цена в шесть рублей была грабительской, но извозчик сразу решал все мои ночные проблемы.

— Хорошо, поехали, — согласился я.

Извозчик хотел, было, помочь нам сесть. Я остановил его неуместный порыв и сам помог Татьяне Кирилловне подняться в экипаж. Когда мы устроились, он свистнул, чмокнул губами, и замерзшая лошадь с охотой поскакала по звучной под железными ободами колес брусчатке.

«Нумера» оказались поблизости, в десяти минутах езды от вокзала, Извозчик выхватил у меня узел с платьем «святого отрока» и сам отправился нас провожать, видимо, имея свой интерес с хозяином гостиницы. Мы вошли в обшарпанный вестибюль на первом этаже и по грязной, замусоренной лестнице поднялись на второй этаж. Наш чичероне постучал в дверь без таблички, которая тут же открылась, и мы очутились в помещении, напоминающем московскую коммунальную квартиру.

— Митрич, — обратился извозчик к странного вида мелкому, вертлявому человеку с закрученными усиками, — принимай постояльцев в генеральские нумера!

«Митрич» хитро осмотрел нас с Татьяной Кирилловной и пригласил следовать за собой. «Генеральский нумер» оказался тесной каморкой с низким потолком и кислым запахом непонятного, но подозрительного происхождения.

— Я здесь не останусь, мне не нравится, — сказала Татьяна Кирилловна, с ужасом оглядывая нищую, порочную обстановку комнаты, состоящую из одной широкой кровати, застеленной пестрым ситцевым покрывалом.

— И правда, — поддержал ее я. — Ты бы нас за пять рублей еще под лестницу поселил.

— Так этот нумер-с за два рублика-то-с, — преданно заглядывая в глаза, затараторил человек с калужским выговором, для «деликатности» добавляя почти к каждому слову по паре лишних суффиксов. — А ежели-то вам-с чистые-с нумера-то-с, то пожалте-с в полулюкс.

— Веди, — сказал я.

Мы гуськом прошли за ним в «полулюкс».

— А люкс у вас есть? — уже сердито спросил я, оглядев небольшую комнатенку не только с большой кроватью, но еще и с умывальником.

— А как же-с, непременно-то-с, и люкс-то-с, и ко-ролевские-то-с, только они-то дороговаты-с, кусаются-то.

— Ладно, показывай, — сказал я, недовольный собственной дуростью. Попался, как лох, на первом же хитроване-извозчике.

Мы тем же порядком прошли в «королевский» номер. Был он, как и все здесь, дрянной, но после двухрублевого показался вполне приличным.

— У нас-то-с в ем самые что ни наесть-то титулованные особы-то-с останавливаются-с! — сообщил, умильно улыбаясь, вертлявый Митрич. — Чисто королевских-то кровей-с!

— Поди и Александр Македонский с Юлием Цезарем у вас бывали? — уважительно поинтересовался я.

— А как же-с, непременно-с, и Александр-то Васильевич и Юлий-то Иванович, сам-то принимал-с.

— Македонского звали Александр Филиппович, — поправил я Митрича.

— Виноват-с, запамятовал-то, точно Александр Филипыч. Оченно видный-с мужчина!

Татьяна Кирилловна засмеялась, а Митрич довольно закивал головой и сам рассыпался дробным смешком.

— Сколько стоит номер? — спросил я.

— Пятьдесят-то рубликов-с, — скромно сообщил администратор.

— Сколько?! — поразился я такой наглости. — Ты, братец, что, одурел?

— Для вас-то, ваше сиятельство, можно-с и уступочку сделать-с, рубликов пять-то уступлю-с.

— Спасибо, братец, мы поищем что-нибудь получше и подешевле.

— Это, зря-то, на улице ночь стоит, мало ли что-с. Неравен час, лихих людей повстречаете-то, вот и в газете-с пишут-с!

— Чего пишут? — машинально интересовался я.

— Разбой-то описывают, самое страшное преступление-то двадцатого века, кровь в жилах стынет. Могу и до тридцати рубликов-с опустйть-то, но меньше ни-как-с нельзя, себе в убыток-то будет-с.

— А что за разбой? — спросил я, проигнорировав и тридцать рублей.

— Счас газету-с принесу-то, сами-то-с прочитае-те-с, — пообещал Митрич и выпорхнул из номера.

— Останемся? — спросил я у Татьяны Кирилловны, устало таращившей сонные глаза.

— Спать очень хочется, — виновато ответила она. Остаться, конечно, стоило, но не за такие несуразные деньги, что непременно, учитывая мое скромное платье, вызовет подозрения. Вернулся Митрич с газетой и начал тыкать мне в глаза большую статью под жирной шапкой: «ЖУТКОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ В МОСКОВСКОЙ ГУБЕРНИИ» с подзаголовком: «Самое ужасное преступление XX века!». Я без особого интереса взял в руку слепой листок вечерней газеты и прочитал несколько строк сенсационной статьи:

«В Подольском уезде Московской губернии совершено жуткое и загадочное убийство. Наш собственный корреспондент посетил место преступления. Вот, что он рассказывает: „Четверо молодых людей из хороших семей отправились на загородную прогулку, которая оказалась для них роковой! Загадочные разбойники совершили беспримерное кровавое преступление, все четверо прекрасных юношей оказались зверски убитыми. Но самое ужасное случилось позже. Изверги, глумясь над телами безвинных жертв, погрузили тела убиенных в карету и отправили страшный груз в подарок родственникам покойных“…»

Далее собственный корреспондент вечерней описывал красоты природы, оскверненные безжалостными убийцами, и строил фантастические версии мотивов преступления.

— Ну и что, ты думаешь, что из-за этого преступления я стану платить за дешевый номер тридцать рублей? — поинтересовался я у Митрича, возвращая ему газету.

— Так я думаю-с, на улице ночь-то, мало ли чего не бывает, — с неопределенной угрозой ответил он, почти переставая употреблять живописные суффиксы. — Ежели, конечно, войти в положение, то и за четверта-ок-с…

— Червонец, — прервал я его, — и то от сердца отрываю.

— Меньше пятнадцати никак нельзя…

— Одиннадцать.

— Ладно, ни нашим, ни вашим, двенадцать рубликов барышня-то вон совсем осоловели-с…

Я посмотрел на дремлющую барышню и неохотно согласился:

— Будь по-твоему, режь меня без ножа, как те разбойники!

Довольный выгодной сделкой Митрич тут же покинул помещение, а Татьяна Кирилловна поинтересовалась сонным голосом:

— Какие разбойники?

— Да вон, какие-то разбойники зверски убили четверых прекрасных юношей.

— Какой ужас, — довольно равнодушно откликнулась девушка. — Можно, я лягу?