Михайло Михалыч только что не стучал ногами:
— Мальчишка, ты знаешь, что наделал?!
— О чем это вы так волнуетесь? — не понял я.
— Ты чего это про Дмитрия Федоровича наговорил?! Ты в своем уме?
— Чего это я такого обидного про них сказал? — натурально вытаращив глаза, изумился я. — Знамо, господин самый что ни на есть приятный, и по обхождению, и вообще.
— Ты что, правда, такой дурак, или прикидываешься? — чуть не плача, спросил домохозяин. — Угораздило меня с тобой связаться!
— Это мне, Михайло Михалыч, очень от вас зазорно такое слышать! За что вы меня погаными словами срамите?
— Да иди ты, — только и нашелся сказать он, безнадежно махнув рукой.
— Нет, вы погодите! — взвился я. — Да как так можно оскорблять курского дворянина! Да я вас в участок повлеку!
У домохозяина скривилось лицо, как от зубной боли, и он, ничего не сказав, вышел из моей каморки.
— Чего это он? — удивленно спросил Иван.
Я рассказал о вчерашнем розыгрыше.
— Была тебе нужда связываться, — недовольно сказал он. — Мало нам неприятностей, не хватает наживать лишних врагов!
— Не мог удержаться, — виновато ответил я. — Такая харя наглая! Они вполне уверены, что полные хозяева жизни.
— Ну и что, со всеми теперь будешь бороться? Жизни не хватит…
Он был прав, но иногда так и тянет совершить что-нибудь иррациональное, особенно когда встречаешь такую одиозную личность…
— Бог с ними, — примирительно сказал я, — все равно нам отсюда нужно съезжать. Мне всю ночь клопы заснуть не дали.
— Куда ехать-то, везде паспорт спросят.
— А если к твоей вдове на Сампсониевский проспект?
— Думаешь, у нее княжеские покои?! Да и далеко оттуда тебе будет по кабакам ходить.
Намек был прозрачный, но я не возразил — потому как ходил по злачным местам не по своей прихоти, а по нужде. Не успели мы кончить разговор, как вновь пришел хозяин. Он взял себя в руки и больше не смотрел волком.
— Ты на меня, Иван Иванович, не обижайся. Не я тебя собачил, нужда моя. Селиванов, он, думаешь, что? Так и спустит? Шалишь, он за копейку удавится, а тут, шутишь, венская карета за шесть тысяч, а кони все двадцать стоят! Это не фунт изюма!
— Я-то тут при чем? — опять закосил я под полного идиота. — Мне самому Дмитрий Федорович понравился. Очень солидный господин, а уж какой добряк, отродясь таких не видывал.
— Это точно, что добряк, — усмехнулся хозяин, — только те, кто от него добра ждут, по ночам спать боятся.
— Почему? — наивно вытаращил я глаза.
— Так, шучу я, — испугался своей откровенности Михайло Михалыч, — Дмитрий Федорович прекрасный и достойный человек. Вот и нужно помочь ему обидчиков отыскать.
— Тех, что карету подменили? — наконец догадался я.
— Вот именно. Ты, случаем, не знаешь, кто это сделал?
— Я в Санкт-Петербурге кроме вас, почитай, никого не знаю. А вы все время с нами в ресторации сидели, так что я на вас и не думаю.
От такого идиотизма хозяин только повел шеей, как будто ее жал тугой воротник.
— А к какому это офицеру ты в ресторации подходил? Он потом, кажется, нам еще на улице повстречался.
К такому вопросу я не был готов, — не думал, что Михайло Михалыч отличается такой наблюдательностью.
— Это наш сосед по Курскому имению, — спустя мгновение, почти не запнувшись, ответил я.
Домохозяин пристально посмотрел на меня — не поверил.
— А какая его фамилия?
— Воронцов, он из графского рода, — теперь уже без запинки ответил я.
— Слышал про таких, — пробурчал он, остывая. — О чем говорили?
— Так, ни о чем, я ему просто как сосед представился. Он-то меня не вспомнил, — стыдливо сказал я.
Кажется, последнее замечание убедило собеседника, что я не вру, и объяснило мою заминку — не хотел сознаваться, что аристократ меня не признал.
— Вот видишь, лезешь к неровне, а потом плакать будешь!
Никакой логики в словах домохозяина я не усмотрел, но согласно кивнул головой.
— Тебе, как молодому юноше, нужно наставление, а то совсем с пути собьешься! — неожиданно перешел он к морализации. — Вот, сколько ты вчерась денег прогулял?
Такого вопроса я никак не ожидал. Деньги «прогуляли» мы вместе и расплачивался я в присутствии Михайло Михалыча. Однако, продолжая демонстрировать первозданную простоту, ответил:
— Восемьсот восемьдесят пять рубликов!
— А сколько у тебя осталось?
Я подкатил глаза и начал подсчитывать в уме
— Шешнадцать рублей ассигнациями и двугривенный серебром!
— Сколько? — переспросил он.
Я повторил. Лицо Михайло Михалыча сделалось холодным и презрительным
— А еще взять есть где?
— Друзья помогут! Вместе же гуляли!
— Это какие такие друзья?!
— У меня во всем городе только вы с господином Селивановым друзья и есть. Чай, вместе денежки профукали.
— Ты при мне, мальчишка, даже слов таких не говори! Ишь, с больной головы на здоровую! Я тебе честь сделал, с большим человеком познакомил, а ты что болтаешь?! Коли нет денег, зачем в ресторацию поперся?
— Так это вы же, Михайло Михалыч, велели!
— Так, значит? Ладно! Сегодня еще можешь у меня побыть, а завтра с утра чтобы духу твоего здесь не было!
— Да как же так! — уязвленный до глубины души, воскликнул я. — Вы же обещали быть отцом и благодетелем, а теперь гоните?!
Для убедительности, я начал шмыгать носом.
— И нюни не разводи, Питер слезам не верит!
— Москва.
— Что Москва? — не понял он.
— Москва слезам не верит, а не Питер!
— Вот ты о чем! Питер тоже не верит! Так чтобы завтра с утра духу твоего здесь больше не было!
Что мне оставалась делать? Только заплакать, что я и сделал. Однако жестокосердный домовладелец не пожелал видеть моих горьких слез и ушел, что-то возмущенно бормоча под нос.
Мы с Иваном быстро собрали вещи и покинули негостеприимный кров. На улице, как на грех, не было ни одного свободного извозчика. Мы пошли к перекрестку и, когда уже значительно отдалились от домовладения нелюбезного Михайло Михайловича, увидели, как к его зашарпанному подъезду подъехали три казенные кареты, и из них начали вылезать люди в полицейской форме.
— Видишь? — нравоучительно сказал Иван. — Доигрался! А кабы мы не успели уйти вовремя, отправились бы прямиком в участок!
Я не был уверен, что налет полиции организовал Селиванов, подозрительный дом могли осмотреть и в процессе «плановой проверки», но это не имело принципиального значения. Главное, что нам повезло, и убрались мы оттуда вовремя.
— Поглядим, что полиция будет делать, — предложил напарник.
— Ты еще сам туда зайди, спроси! Идем отсюда, и не оглядывайся!
В это время освободился пятикопеечный «ванька», мы сторговались и поехали прочь от опасного места. Колымага была безрессорная, тряская, лошадка низкорослая и слабая, так что побег наш проходил со скоростью шесть километров в час.
— Останови здесь, любезнейший, — попросил я извозчика, когда мы отъехали от Фонтанки.
— Почему выходим, мы же еще не доехали? — удивился спутник,
— Потому, — ответил я, когда мы выгрузили вещи и пошли дальше пешком, — всегда, когда убегаешь, несколько раз меняй транспорт, чтобы не выследили, куда ты направился.
— Чего ради?
— Если нас захотят поймать, то опросят всех извозчиков, найдут по приметам и узнают, куда мы ехали.
Иван скептически хмыкнул, потом спросил:
— А теперь не найдут?
— Если поедем по одиночке, то не смогут. Будут искать двух мужчин с узлами.
Я подумал, что, пожалуй, перестраховываюсь, но если налет на меблированные комнаты организовал Селиванов, то ждать от него можно было многого.
Задним числом я пожалел, что втянул в эту авантюру легкомысленного Афанасьева. Теперь, утром, на трезвую голову, вчерашняя шутка уже не казалась такой безобидной и безопасной. Офицеров, которые в ней участвовали, могли знать по фамилиям у Демута, при желании можно было заставить заговорить селивановского кучера и выйти через него на Шурку.
— Говори адрес своей вдовы, поезжай один и жди меня там, — сказал я Ивану.
— Что еще приключилось? — удивился он.
— Боюсь, что ты прав с обиженным чиновником, как бы не подвести моего знакомого офицера. Поеду к нему, предупрежу.
Иван собрался было еще раз подчеркнуть свою предусмотрительность, но посмотрел на меня и промолчал. Мы разошлись. Я направился к казармам Преображенского полка и у дежурного офицера узнал адрес квартиры Афанасьева.
Шурка жил недалеко от места службы, в маленьком флигеле. В прихожей меня встретил степенный мужик с заспанным лицом. Он, видимо, только что проснулся, был встрепан и недоволен жизнью.
— Поручик Афанасьев здесь живет? — спросил я.
— Живет, — тяжело вдохнув, сознался слуга.
— Мне нужно его видеть.
— Это, сударь, никак невозможно, — покачав головой, ответил он. — Александр Николаевич отдыхают после ночной службы.
О какой службе он говорил, было непонятно: вчера вечером Афанасьев был так расслаблен, что к служению отечеству явно неспособен.
— Так поди, разбуди, — уже научившись разговаривать со слугами, строго сказал я, — мне нужно с ним переговорить.
— Никак невозможно, они со сна дерутся!
Время было уже полуденное, и сидеть ждать, когда их благородие соизволят пробудиться, у меня не было никакого желания.
— Тогда я сам его разбужу.
— Это как вам будет угодно, — равнодушно проговорил слуга, с трудом сдерживая зевоту, — мое дело сторона.
Я отодвинул его от входа и прошел внутрь. Шурка жил в большой комнате, заставленной разномастной мебелью. Порядок в ней был, как и полагается у холостого человека с ленивым слугой. Везде были разбросаны носильные вещи, а сам хозяин лежал на коротком для его роста кожаном диване и храпел. Я потряс его за плечо.
— Уйди! — не открывая глаз, прорычал он сквозь стиснутые зубы и попытался ударить меня ногой.
— Александр, проснись! — сказал я и тряхнул его так, что он открыл-таки мутные со сна глаза.
— Ты кто такой? — спросил он.
— Брат Крылова, мы с тобой вчера познакомились.
— А, — смутно узнавая меня, сказал он. — И что?
— Вставай, у нас, кажется, большие неприятности.
— Что еще случилось? — без особой тревоги поинтересовался он. — Опять я в драку попал?
— Хуже, карету с лошадьми украл.
— Кто украл? Нет у меня никакой кареты, — начал говорить он, и разом вспомнил и меня, и вчерашнее происшествие. — Это ты! Извини, брат, запамятовал, как тебя зовут.
— Андрей, — представился я, чтобы далеко не отходить от истинного имени. — Коллежский асессор, у которого мы забрали карету, оказался влиятельным человеком и начал розыск.
— Ну, и бог с ним, карета его сейчас едет в Москву, я ее вчера кому-то подарил. А вот кому, не помню. Может, Терещенке? Он вроде как в отпуск собирался…
— Этого я не знаю, я зашел, предупредить, что если кучер расколется…
— Какой еще кучер?
— Ты лучше окончательно проснись и вспоминай сам.
Афанасьев подумал над моим предложением, посчитал его приемлемым, кивнул головой и вдруг оглушительно крикнул:
— Василий, шампанского!
На его возглас, как на глас вопиющего в пустыне, никто не откликнулся.
— Василий там? — спросил он у меня, посмотрев на входную дверь.
— Там, — подтвердил я.
— А почему он не отвечает?
— Думаю, потому что у него нет шампанского, — предположил я.
— Вот мерзавец, сам, наверное, все выдул, — без особого гнева проговорил поручик. — И зачем ему шампанское, если он водку любит? Его от шампанского пучит, — добавил он.
К сожалению, нам так и не удалось выяснить, куда делось, если оно и было, вчерашнее шампанское. Дверь с треском распахнулась, и на пороге комнаты возник усатый мужчина в полицейской форме.
— Явление Христа народу, — негромко сказал Афанасьев, потом спросил: — Ты кто, прелестное дитя?
Дитя, не представляясь, откашлялось и спросило басом:
— Поручик Афанасьев здесь живет?
— Нет, — ответил Александр, — он здесь не живет, он здесь страдает с похмелья!
Полицейский гвардейского юмора не понял и уточнил:
— Поручиком Афанасьевым кто будет?
— Я буду. И что тебе, прелестное дитя, от меня нужно?
— У меня есть приказ препроводить вас в губернскую прокуратуру для дачи показаний.
— Чей приказ? — лениво спросил поручик, вежливо прикрывая зевок ладонью.
— Губернского прокурора.
— Я, как поручик лейб-гвардии Преображенского полка, подчиняюсь только своему полковому командиру и государю императору, а про какого-то прокурора и слыхом не слыхивал.
Усатый полицейский, видимо, привыкший к таким казусам и неповиновению офицеров привилегированных полков, молча подал поручику бумагу с подписью его командира.
— Так бы и сказал, что имеешь предписание от нашего полковника, — спокойно сказал Афанасьев, — а то помянул какого-то прокурора!
Полицейский в чине ротмистра званием был ниже, чем гвардейский поручик. Гвардейцы, когда императором Петром Алексеевичем была утверждена табель о рангах, получили старшинство двух чинов против армейских.
Это заедало все остальное офицерство, лейб-гвардейцам завидовали и старались, по возможности, лягнуть.
Я видел, что у ротмистра чешутся и язык, и руки, но вязаться с пребраженцем ему боязно.
Я этим воспользовался и очень почтительно попросил полицейского офицера разрешить нам с прапорщиком переговорить с глазу на глаз.
— Простите, господин ротмистр, но у нас с поручиком семейное дело, и если бы вы соблаговолили подождать снаружи, пока он оденется, мы смогли бы перекинуться парой слов.
— Действительно, ротмистр, соблаговолите подождать за дверью, — вмешался в разговор Афанасьев и чуть все не испортил. Полицейский опять напрягся и сжал челюсти так, что на скулах напряглись желваки.
— Это не займет много времени, после чего поручик отдастся в ваше распоряжение, — опять льстивым голосом заговорил я, делая страшные рожи поручику.
— Извольте, — наконец решился ротмистр, — только недолго.
Когда он вышел, я в двух словах рассказал Афанасьеву, что мы вчера с ним выкинули. Тот с большим интересом и даже удовольствием слушал о своих подвигах.
— Селиванов, хоть и в незначительном чине, но оказался человеком очень влиятельным. Он участвует в составлении Геральдической книги, и от него, как мне кажется, зависят липовые титулы весьма известных людей.
Афанасьева величие чиновника нисколько не испугало, больший интерес вызвали вчерашние похождения.
— Пьян был, помню, но смутно, — признался он. — А ты, собственно, кто таков?
— Брат Крылова, я тебе вчера говорил.
— Что-то вы не очень похожи.
— Мы сводные братья, у нас разные матери.
— То-то я гляжу, он вроде русак, а ты как будто татарин.
— У меня мать турчанка, — соврал я.
— А сам Алексей где?
— Скрывается. После того случая с государем его, скорее всего, разыскивают. Давай лучше поговорим о деле. Про тебя полицейским могли рассказать в ресторане, или кучер, которому ты с кем-то из товарищей купили извозчичий выезд. Думаю, что толком никто ничего не знает. У них могут быть только подозрения.
— А откуда у нас деньги взялись?
— Я дал. Единственное, за что полиция может зацепиться, это за то, что ты при всех сказал, будто видел, как Селиванов приехал не в карете, а на извозчичьей коляске. Говори, что обознался.
— Господа, долго ли еще ждать? — спросил, приоткрывая дверь, ротмистр.
— Иду, погоди минутку.
Мы вместе вышли из комнаты.
Василий, как и прежде, был всклочен и протяжно зевал, прикрывая рот ладонью. Как и самого барина, появление в их доме полицейских его нимало не встревожило.
— Шампанское ты вылакал? — перед тем как выйти наружу, строго спросил слугу Афанасьев.
— Оченно мне надо ваше пойло пить, — обижено ответил тот, — Вы сами вчера с князем Горчаковым и князем Юсуповым-Княжево выпили.
Услышав знатные фамилии, полицейский офицер приосанился и стал смотреть на арестанта едва ли не подобострастно.
— Удачи тебе, — сказал я, когда Шурка садился в крытую полицейскую карету. — Когда смогу — тебя проведаю.
— Приходи нынче вечером, у меня сегодня дежурства нет, — ответил он со скрытым значением.
Больше я ничем ему помочь не мог и, поменяв двух извозчиков, поехал на Большой Сампсониевский проспект, разыскивать Ивана.
Найти его оказалось просто. Надо сказать, что солдат весьма неплохо устроился в чистеньком домике с небольшим палисадником у симпатичной молодой вдовы.
По некоторым признакам, у них сложились довольно близкие отношения.
Я, как знакомый его невесты, не подал и вида, что замечаю их «переглядки» и двусмысленные улыбки.
Что здесь говорить, дело молодое!
Ивану, по моим подсчетам, было немногим больше ста лет, что для долгожилых людей — почти юношеский возраст.
Вдову, тридцатилетнюю шатенку с быстрыми смеющимися глазами, звали Варварой. Мне она сразу понравилась, а я, как показалось, вызвал у нее чисто материнские чувства.
— Экий ты худенький, Алеша, — сказала она, через пять минут после знакомства. — Поди, и покормить-то тебя по-людски некому! Садись, сейчас обедать будем.
Я еще не до конца отошел после вчерашнего ужина, но ломаться не стал, попросил воды умыться и живо сел за стол.
Кормила Варвара без изысков и большого разнообразия, вкусной, с душой приготовленной пищей. На обед подала свекольник с пирогами, на второе припущенную свежую рыбу.
Мы чинно сидели за столом, ели по-крестьянски, из одной миски, по очереди черпая ложками. Мне впервые довелось есть по простому русскому обычаю, за общим столом, и приходилось наблюдать за сотрапезниками, чтобы не сделать какую-нибудь неловкость. Однако все сошло благополучно, и я даже удостоился одобрительного взгляда Ивана.