Дворцовая прислуга жила довольно далеко от государевых помещений, тем не менее, оба великих истопника во дворце вели себя тихо и смирно. Павел за шум и пьянство вполне мог отправить и в Сибирь. Особенно он неистовствовал, когда шумели после десяти часов вечера. Мы окольными путями пробрались в помещение для самых незначительных слуг. Здесь, как и в любой людской этого времени, слуги спали как ни попадя, по несколько человек на полатях, лавках и вповалку на полу. Гомосексуальные отношения еще не вошли в моду, и особи одного пола друг на друга внимания не обращали. Мы втроем устроились на полу у стены, хотя Иванов как «обер-истопник» мог претендовать на место на полатях, в более комфортабельном помещении.

Утром, как и положено, слуги разошлись по своим рабочим местам, в людской остались только «зимние» специалисты, которых было довольно много. Лакейская праздность изобретательна на выдумку, и дворня развлекалась, кто во что горазд. Мои истопники страдали от жестокого бодуна, и на мои деньги был послан гонец за опохмелкой. Кроме водки, я поручил ему купить пару бутылок самого лучшего «дамского вина».

Вскоре здоровье Евпатия с товарищами было поправлено, и я едва смог остановить их на грани начала новой пьянки. Опохмеленному Иванову, как он ни выкручивался, пришлось идти на женскую половину, испрашивать аудиенцию у Макании Никитичны. Делать ему это категорически не хотелось. Я заподозрил, что между ними существует довольно большая иерархическая дистанция. Когда я впервые увидел старуху, она от скуки запросто болтала с истопником, но это, скорее всего, было для него редким везением.

Чтобы помочь Иванову преодолеть страх, я налил ему полный стакан водки, и он, как в прорубь головой, бросился исполнять обещание. Находись я в другом состоянии, мне было бы весьма любопытно понаблюдать за бытом царевой дворни. Теперь было не до того. Я с нетерпением ждал возвращения посла.

Иванов отсутствовал больше часа. Наконец, когда я уже отчаялся его дождаться, он вернулся с торжествующей ухмылкой.

— Я тебе что говорил? Я тебе, брат, не какой-нибудь! У меня не пошалишь! Ты чего это расселся, Макашка ждать не любит.

Я торопливо встал, спрятал под поношенную ливрею бутылки с «дамским вином» и поспешил за послом на женскую половину. Идти было всего ничего, в соседнее крыло, и вскоре мы уже входили в комнатушку Макании Никитичны. Жила она одна в комнате метров десяти, что для дворца, да еще человека ее статуса, было делом почти исключительным.

Мы вошли в тесный покой, и я, изысканно, по моде этого времени низко поклонился. Маканья Никитична сидела в стареньком кресле в позе Екатерины Великой с парадного портрета Федора Рокотова. Иванов заискивающе затараторил, представляя меня. Старуха благосклонно выслушала в исполнении истопника мою ордынскую байку и по-царски протянула для поцелуя руку. Я почтительно приложился к ее трудовой длани.

— Можешь сесть, князь-мирза, — разрешила старушка и указала на высокий стул.

— Не сочтите за невежливость, Маканья Никитична, исключительно из глубокого к вашей милости уважения, а также для улучшения пищеварения, — витиевато произнес я, вытаскивая из-за пазухи бутылки с вином.

— Это совсем лишнее, — царским жестом остановила она меня, когда я попытался поставить сосуды на стол.

Однако я не послушался и с поклоном избавился от вычурных бутылок толстого стекла.

— Не извольте гневаться, государыня, примите от чистого сердца, в дань глубокого почтения, как персона величественная!

С лестью бороться много сложнее, чем с грубостью, и не многие владеют такой редкой способностью.

— Ну, ладно, приму, только чтобы тебя князь-мирза не обидеть, — решила, наконец, старуха и попросила сенную девушку, стоящую тут же у дверей, принести лафитники и закуску.

Пока девушка хлопотала, я раскупорил бутылки. Мы выпили по половине рюмки для пробы. Вино, по мнению хозяйки, оказалось хорошим, и старуха это оценила. Глаза ее озорно блеснули, и она велела прислуживающей девочке накрыть стол.

Не знаю, что наговорил про меня Иванов, когда уговаривал Маканью Никитичну даровать мне аудиенцию, но вела она себя по-светски. Мы с ней опять чокнулись, выпили сладкого вина, закусили пряниками и заговорили о погоде.

Не приглашенный к столу истопник, вроде как оказавшийся не в доле, начал натужно кашлять и прозрачно намекать на свою простуду и общую слабость здоровья. Старуха поняла намек, благосклонно кивнула на пустой лафитник и разрешила ему принять участие в банкете. Жаждущий Иванов, поправ нормы этикета, взял на себя роль тамады, и вино очень быстро кончилось.

Мне пришлось предложить ему же сходить за подкреплением. Однако рачительная хозяйка взяла дело в свои умелые женские руки и послала давешнюю девчонку в какую-то ресторацию, откуда та принесла целую корзину яств и спиртного. Разумеется, за мой счет.

Маканья Никитична оказалась не дурой выпить, причем очень уверено держала градус. «Именины сердца» начали набирать обороты.

Постепенно «на огонек» сошлись Маканины подружки, женщины достойного возраста, и у нас вышло знатное застолье.

Меня воспоминания бабушек о прошедшей молодости и спонтанно вспыхивающие запевки не интересовали. Однако приходилось терпеть и активно участвовать в общем веселье. Обстановка никак не складывалась для доверительного разговора, хотя выпито было уже изрядно.

Вскоре пришлось опять посылать давешнюю девчонку в ресторацию. Однако это было уже явно лишним. Подвыпившие подружки, не выдержав взятого темпа, начали засыпать сидя, а потом и вовсе разбрелись по своим углам. Я же все не мог найти случая завести разговор на интересующую меня тему.

После подружек сломался истопник, принявший на вчерашние дрожжи и утреннюю опохмелку слишком много разных напитков, потом начала на полуслове задремывать и сама Маканья Никитична. Я держался исключительно благодаря нервному напряжению, когда человека не берет никакое вино. Вскоре старуха совсем сомлела и заснула в кресле. Нужно было уходить, а я так ничего и не выяснил. Осталось надеяться, что свидание удастся повторить. Я встал. Неожиданно Маканья Никитична открыла глаза и почти трезво посмотрела на меня.

— Уходить собрался? Ну, князь-мирза, спасибо тебе за угощение. Потешил старуху. Давно так лепо не веселилась. Теперь говори, что тебе от меня надобно.

Я замялся, не зная, как начать разговор, потом, спонтанно, решился пойти на риск:

— Куда делась девка, с которой ты жила?

Старуха такому вопросу удивилась и не удержалась полюбопытствовать:

— А тебе что за дело до нее?

— Люба она мне, — просто ответил я.

— Так ты же басурманин, а она православной веры.

— Ради нее крещусь!

— Ишь ты! Так, значит, сильно люба!

— Так!

Маканья Никитична задумалась. Возможно, мужчину такой аргумент как любовь мог бы не убедить, но хозяйка была женщиной, причем старой и мудрой.

— Ладно, обскажу, что знаю. Прогневила твоя девка чем-то царя-батюшку. Чем не ведаю, да она и сама того не знает. Не наше бабье дело в такие дела вникать. Меня к ней приставили, чтобы выпытала про ее тайные замыслы. Только или я дура, или никакой крамолы у той Алевтинки на уме нет. Простая девка, не нравная. Так я царскому брадобрею, графу Кутайсову и сказала. Он из ваших, из басурман будет. Пленный турка. Пришелся по сердцу царю-батюшке, тот его до себя и возвысил и титулом наградил. Граф-то, видать, царю-батюшке и обсказал все как есть. Тогда ее из дворца-то и отослали.

— Так она жива?!

— Жива, конечно, чего ей, толстопятой, сделается!

— Куда отослали-то? — сдерживая готовое выскочить из груди сердце, спросил я. Главное было в том, что с Алей ничего плохого не случилось.

— Это мне не ведомо. Мне о том и знать-то не положено.

— А как ее здоровье?!

— При мне не болела. Ты хоть знаешь, что она тяжелая?

— Знаю.

— Никак, сам и нашкодил?

Я кивнул. С души упал тяжелый камень. Мне захотелось расцеловать старуху за добрую весть.

— Ай, девка, ай, срамница! — продолжала хозяйка. — С басурманом спозналась! Удивил ты меня, князь-мирза, Что значит любовь! Вон на какие расходы пошел! — Старуха кивнула на остатки пиршества.

— Что расходы! Вы можете узнать, куда ее отослали? Я за деньгами не постою. Вот вам сто рублей на пряники, а как узнаете, еще два ста дам.

Я вытащил из кармана приготовленную сотню и подал хозяйке. Маканья Никитична внимательно посмотрела на меня, на ассигнацию и вернула ее назад.

— Не смогу того узнать. Это сам царь-батюшка ведает, один-два вельможи и тот, кто ее отвозил. Только, боюсь, никто ничего не скажет.

— Вы Алевтинку когда в последний раз видели?

— Почитай, дня четыре прошло. Когда ее в карету сажали. Она мне гостинчик грозилась прислать, когда своего суженного встретит. Видишь, как судьба распорядилась… Я тебя раньше нее встретила и обещанный гостинец получила.

— Какой это гостинец… Оставьте деньги себе и купите, что потребуется. В память об Алевтине.

— Коли так, приму. Я Алевтинку твою полюбила. Она девка хорошая, хоть с басурманином в грехе жила. Ну да, один Бог без греха. Иди себе, коли что узнаю, весточку дам.

Нервное напряжение прошло, и я почувствовал насколько пьян. До людской, где храпели обер-истопник и обиженный пренебрежением к своей персоне Евпатий, мне удалось добраться исключительно на «автопилоте». Растолкав их, я упал, как подкошенный, и без просыпу спал до следующего полудня. Пробудившись, распрощался с собутыльниками и вернулся в свой пансион. Там было по-утреннему тихо и скучно. В общей столовой сидел старичок-чиновник и читал священное писание.

Марья Ивановна встретила меня любезно, но немного напряженно. У нее были для этого основания. У меня никак не хватало на нее ни времени, ни душевных сил. Она слабо улыбнулась, когда я вошел в ее комнату, и поинтересовалась, почему я не ночевал в пансионе. Пришлось соврать, что не успел вернуться домой до отбоя и переночевал у знакомых. Она никак это не прокомментировала, только кивнула головой. Потом я спросил, нет ли вестей от ее братца. То, что нас с ней он и его банда просто так оставят в покое, было весьма сомнительно. Бригадирская дочь молча покачала головой.

Не успел я уйти к себе, как к Марии зашла фрау Липпгарт с подвязанной платком щекой и пожаловалась, что у нее очень сильно болит зуб. Вопрос был для меня решаемый, и я взялся за лечение. После пятиминутного сеанса боль у нее прошла. Немка была в полном восторге и пообещала к ужину в мою честь испечь пирог с капустой. Вечером к столу собрались все пансионеры.

Впервые с тех пор, как мы поселились в пансионе, к обществу присоединилась Марья Ивановна. Я за своими проблемами почти не видел ее, обделял вниманием и теперь был приятно удивлен, как отлично она выглядит. Никаких планов относительно наших особых отношений у меня не было. Случай, когда мы чуть не стали близки, вспоминался как наваждение. Она была, безусловно, очень интересной женщиной, и в другое время я не упустил бы шанса поухаживать за ней, но теперь жил только мыслями об Але, и другие привязанности не вмещались в мою жизнь.

После окончания восторгов по поводу моих медицинских талантов и качества капустного пирога, разговор сделался общим. Пансионеры продолжили обсуждение убийства Сил Силыча. Слухи превратили мое непреднамеренное преступление в настоящий миф. По рассказам соседей, весь город продолжал сплетничать по поводу несметных сокровищ конфискованных полицией. Вскрылось много новых подробностей, к ним прибавились домыслы, и все это приобрело совершенно фантастический вид.

Я, как самый молодой, скромно сидел и молча слушал рассказы опытных людей о страшных, неуловимых разбойниках, тысячах жертв, личном участие государя в разбирательстве этого поразительного уголовного дела. Ничего даже отдаленно напоминающего правду в этих слухах не было — обычный вздор, которым обрастает любой неординарный случай. Больше всех почему-то горячился курский помещик, которому до преступлений, совершенных в столице, по моему мнению, никакого дела не было. Он так красочно живописал подвиги полиции, как будто сам принимал участие в этом беспримерном расследовании.

— И много поймали разбойников? — поинтересовался я.

— Больше ста человек, — сообщил курянин, — всех в кандалах отправляют в галерах по Неве и содержат в Шлиссельбургской крепости.

— Удивительное дело! — поразился я. — Кто бы мог подумать, что в столице под надзором полиции орудует такая вольница! Теперь и спать-то, поди, будет страшно!

— Можете не беспокоиться, — снисходительно успокоил меня степной помещик, — пока я живу в пансионе, вам ничего не угрожает. У нас на Волге и не такие дела творятся. Однако мужеством и личной храбростью не попустительствуем! Отнюдь! Помнится, был такой случай. Встал я как-то на рассвете и отправился обозревать свои владения. У меня, милостивые государи, надо вам сказать, очень изрядное именьице — двадцать тысяч десятин только пахотной земли, да еще богатейшие угодья. Еду я верхом на своем донце, смотрю, скачет отряд калмыков человек тридцать-сорок. Я к ним направился, поглядеть, что им на моих землях надобно. Они как меня узнали, давай улепетывать. Надо вам сказать, господа, человек я в наших краях известный, со мной не пошутишь! Всяк знает, кто есть Иван Иванович Рогожин!

Я впервые с интересом посмотрел на упитанного рыжеусого героя, внешне никак не походившего на былинного богатыря. Мы уже несколько раз встречались за столом, но Иван Иванович за жаренными немецкими колбасками не проявлял своих героических качеств, напротив, казался человеком несмелым и замороченным многолетней судебной тяжбой, которая со скрипом и взятками теперь решалась в Сенате.

— Я приготовил пистолеты, — продолжил он свое былинное повествование, — да пришпорил донца. Без преувеличения могу сказать, что мой Ладный — самый быстрый скакун во всей Курской губернии. Да что там, такого и здесь, в Петербурге не сыскать. Скачу, как ветер, а калмыки от меня врассыпную.

Неожиданно Рогожин замолчал. Все ждали продолжения рассказа, любопытствуя узнать, чем окончилась погоня, но Иван Иванович только хмыкал, углубившись в сладкие воспоминания.

— И что? — дрогнувшим голосом спросила Марья Ивановна.

— И все, разбежались!

— Ну, и слава Богу, — обрадовалась моя спутница.

Мне рассказ не очень понравился, как и то, с каким уважением смотрела дама на степного хвастуна.

— А ты, князь Хасбулат-удалой, — спросил меня отставной чиновник, — в набеги на Русь ходил?

— Было дело, — сознался я. — Как сейчас помню, пошел Иван Васильевич на Казань, а мы с ханом Батыем ему навстречу. Встретились на Куликовом поле, и ну воевать!

— Это какой-такой Иван Васильевич? — уточнил коллежский секретарь.

— Рюриков, — ответил я.

— Как же, знаком-с, — обрадовался пожилой уездный секретарь, — они к нам в департамент приезжали!

— Ну, значит, началась Куликовская битва, — продолжил я, — а тут, откуда ни возьмись, с одной стороны темник Мамай, а с другой князь Дмитрий Донской с иноками Пересветом и Охлябием.

— Ну и что? — с большой заинтересованностью спросил второй чиновник. — Чем дело-то кончилось?

— Да ничем, все разбежались. Я ранен, закричал Мамай, и с раной побежал в Сарай.

Мой рассказ почему-то не встретил особого сочувствия. Только старичок-чиновник высказался в том смысле, что все мы под Богом ходим.

— У вас в Россия отшень много воюет! — вмешалась в разговор фрау Липпгарт. — Вы есть большой герой, — добавила она, чтобы польстить нашей национальной гордости. — Мы дойчше отшень мирный люди.

На этой минорной ноте ужин закончился, и все разошлись по своим комнатам. Настроение у меня было почти праздничное. Все пока складывалось удачно и почти счастливо: Аля жива и здорова, враги потеряли меня из виду, пирог с капустой удался, соседи симпатичны и безобидны, оставалось одна проблема — найти пропавшего Ивана.

К сожалению, в спешке нашего расставания, мы не успели договориться о месте встречи, на случай форс-мажорных обстоятельств. Осталось надеяться, что в двухсоттысячном городе, при желании и терпении, человека отыскать вполне возможно.

О своей дальнейшей судьбе я пока не задумывался. Все время возникали локальные проблемы, которые не позволяли строить какие-нибудь долгосрочные планы. Вот и теперь нормальному, безопасному существованию мешало отсутствие документов. При нынешних полицейских строгостях даже выбраться из города, не то что добраться до имения моего предка, Захаркина, было достаточно сложно. Пришлось бы обходить все посты и пикеты на дорогах. Путешествие же по «азимуту», лесами, было чревато встречами с разбойниками, бдительными помещиками, даже законопослушными крестьянами, сдающими властям бродячий люд, оказавшийся на их территории.

Наметив себе две ближайшие задачи: поиск Ивана и приобретение фальшивых документов, я уже засыпал, как вдруг за стеной раздался тихий, жалобный стон.