Прохладный воздух и капли дождя, попавшие мне в лицо, остудили голову, и я смог немного успокоиться. Катя своим поведением меня достала. То, что она говорила во время ссоры, было глупо, зло и несправедливо. Я не понимал, что ее так рассердило, то, что я женат, она знала. Сваливать все на «нечистую силу» было удобно, но слишком просто. С другой стороны, я раньше не замечал у нее склонности к истерии. До сих пор она вела себя сдержанно и не нарушала правила хорошего тона.

Я пошел к хоромине коротким путем через огороды, но оказалось, что за пятьдесят лет город расстроился, и я заблудился, обходя новые подворья. Двигаясь по азимуту, я все-таки добрался до Чертова, в прямом и переносном смысле, замка, и встретил у его ворот Катю, поджидавшую меня в двуколке. Она была одна, без кучера. Сидела, ослабив вожжи, и смотрела на меня, слегка улыбаясь.

— Мог бы меня подождать, — сказала она, как ни в чем не бывало, легко спускаясь на землю.

Я ничего не ответил, но и не кинулся подавать ей руку. Кроме нас, здесь никого не было. Видимо, горожане еще вчера успели утолить свое любопытство. Ворота были распахнуты настежь, и мы беспрепятственно прошли в усадьбу. Похоже, что пожар действительно был очень сильный, от новой постройки и штабелей леса не осталось и следа. Зато древние строения совсем не пострадали. Я этому не удивился и сразу отправился к середине двора, в то место, где раньше лежал сакраментальный камень. Смутная надежда на то, что его не так-то просто уничтожить, полностью подтвердилась, Плита преспокойно лежала на старом месте, только выглядела новее, чем прежде.

— Вот, — сказал я Кате, — об этой штуке я тебе и говорил, она перемещает во времени.

Катя промолчала и стала рассматривать камень.

— А попробовать можно? — поинтересовалась она.

— Можно, только назад ты не вернешься.

Катя не стала рисковать, и вообще, она оказалась значительно умнее, чем я думал: она отломила несколько обгоревших веточек с куста и положила их на плиту. Я, признаться, сам до этого не додумался. Судя по тому, что при перемещениях одежда на мне не исчезала, генератор работал не только с живой материей.

— Смотри, — вдруг сказала Катя бесцветным голосом, — они пропали.

Как исчезли ветки, я проглядел.

— Так выходит, ты говорил правду? Ты знаешь будущее… Ну, и что там?

— Сплошной прогресс, и ничего хорошего, — честно ответил я.

— Как прогресс может быть плох? — откликнулась она, глядя мне за спину.

Я обернулся, от большого дома в нашу сторону шла какая-то женщина. Была она небольшого роста и довольно стройной. Судя по одежде, мещанка. Мы замолчали, ожидая, пока она подойдет.

— Ты ее знаешь? — спросил я.

— Нет, по-моему, она не местная.

Мне показалось, что эту женщину я уже где-то видел. Чем ближе она подходила, тем больше я в этом был уверен. Только когда она подошла вплотную, я ее узнал, она была удивительно похожа на каторжанку, с которой мы встретились на Петербургском тракте. Те же диковатые восточные черты лица и горящие фанатизмом глаза. Мне стало не по себе.

С этой женщиной судьба сталкивала меня в третий раз. В первый я помог ей в тяжелой ситуации, когда ее больную, на грани нервного срыва гнали на каторгу. Второй раз, через месяц, тогда она предстала передо мной в совершенно ином облике и положении, владелицей элитного дома свиданий в Петербурге. Звалась она на итальянский манер Сильвией Джулиановной, была богата и влиятельна. Несмотря на то, что я был не в своем природном обличии, она, как мне показалось, узнала меня. Без особых просьб помогла получить легальные документы и сделала сомнительный подарок, навязала заботам и любви свою самую элитную куртизанку, красавицу Юлию.

Никаких счетов у нас не было, напротив, расстались мы почти друзьями. Теперь же, как будто не помня, что нас связывает, она прожигала меня ненавидящим взглядом. Мы с Катей ждали, что она скажет. Она молча стояла против нас. Тогда заговорил я:

— Сильвия Джулиановна, это вы? Что-нибудь случилось?

Она ничего не ответила и молча вынула до того спрятанную за спиной руку, в которой оказался здоровенный револьвер. Запахло ковбойскими фильмами и дикими прериями. Такие огромные кольты я видел только в вестернах. В его ствол можно было засунуть большой палец.

— Что вы хотите? — спросил я фальшивым голосом.

От этой сумасшедшей весталки можно было ожидать чего угодно. Она не обратила на мои слова никакого внимания, только полоснула ненавидящим взглядом. Стояла Сильвия в пяти-шести шагах от нас, так что допрыгнуть до нее без риска нарваться на пулю я не мог.

— Я Крылов, вы меня не узнаете? — предпринял я новую попытку втянуть ее в разговор.

— Я убью твой баба, — гортанно, с надрывом сказала она, начиная наводить револьвер на Катю.

Соображать мне было некогда, я просто выступил, вперед, заслоняя женщину.

— Никого не надо убивать, давайте спокойно поговорим…

— Тебе время не говорить, а умирать, — зловеще сказала она и двинулась на меня, «профессионально» держа пистолет в прижатой к боку руке. Курок был взведен, и палец выжал свободный ход. Стоит мне дернуться, как я неминуемо получу пулю в живот. Я тихо двинулся вперед, «ласково» улыбаясь. Мы сошлись у торцевой стороны «генератора». Камень лежал почти вровень с землей, выступая над ней всего на пару сантиметров. У меня мелькнула надежда, что она ступит на него и отправится в другое время. Однако, «турчанка» как будто почувствовала опасность и остановилась. Я краем глаза взглянул на револьвер — палец на спусковом крючке продолжал сжиматься.

— Идите сюда, что я вам скажу! — завлекающим тоном предложил я и сделал шажок вперед. Она двинулась навстречу. Мы сошлись у самого камня, и ствол уперся мне в живот. Я лихорадочно придумывал, чтобы такое сказать и успеть толкнуть ее на «генератор», пока она не выстрелила. Ничего плохого не случится, если нас разделит десяток-другой лет. То, что мне удалось увести ее от Кати, была большая удача.

— Ну, говорите, — сказала «турчанка», теперь безо всякого акцента, да еще и на «вы».

Лицо ее начало неуловимо меняться и приобретать славянские черты.

— Вы, вы, Лидия Петровна? — растерянно, если не обалдело, промямлил я, узнавая в азиатке камеристку Екатерины Генриховны Вудхарс. Теперь мне стало понятно, за что фальшивая «турчанка» так меня ненавидела.

Лида, или Лидия Петровна, появилась в моей жизни еще в Москве. Ее привела в гости подруга моего приятеля. Девушка не понравилась мне, если не с первого, то точно со второго взгляда. Она странно вела себя и высокомерной отчужденностью замораживала своим присутствием. Никаких авансов я ей не делал и не только не пытался ухаживать, напротив, не знал, как тактично выставить из своей квартиры. Она добилась того, что осталась у меня ночевать, а утром попыталась обвинить в своем совращении. Однако, все кончилось ничем, и я эту Лиду накрепко, если не навсегда, забыл.

Вторая встреча произошла в губернском городе ***. Мне некоторое время пришлось прожить в доме тамошнего генерал-губернатора, и у меня случился роман с необыкновенно интересной женщиной, британской подданной немецкого происхождения леди Вудхарс. В наши отношения начала вмешиваться камеристка леди, по имени Лидия Петровна. Никаких ассоциаций с московской замороженной куклой и этой Лидией Петровной у меня не возникло. Однако, оказалось, что это та же женщина. Какие виды Лидия Петровна имела на меня и на леди, я тогда так и не понял. В первую нашу встречу она вела себя глупо и нагло, во вторую, совсем наоборот — нагло и глупо. Однако, то, что я не вызываю у нее теплых чувств, можно было не сомневаться.

— Узнали, сударь! — произнесла бывшая камеристка с таким свирепым торжеством, что я понял — это конец. — За все, сударь, нужно платить! Когда вы будете подыхать с пулей в животе, тогда поймете, каково было мне, когда вы разбили самую большую любовь моей жизни!

Спросить, что это за любовь и, главное, к кому, я не успел. Превозмогая дрожь в коленках, сделал незаметный шаг назад. Отступление, конечно, ничего не решало — выстрел в упор или с расстояния метра произвел бы совершенно равный эффект. Однако, Лидию Петровну это не устраивало, она хотела полного контакта. Торжествующая улыбка заиграла на ее губах, и она шагнула ко мне. Внезапно ее лицо растянулось и как будто подернулось зыбью. Она вытянула руку с пистолетом, чтобы дотянуться до моего живота, и внезапно исчезла.

Я попытался что-то сказать застывшей в нескольких шагах от меня Кате, но из горла вырвались не слова, а сдавленный смешок. После чего я позорно опустился на землю.

— Кто это был? — дрожащим голосом спросила Кудряшова.

— Лидия Петровна, — наконец, смог членораздельно произнести я.

— Какая еще Лидия? Кто она?

Я хотел ответить коротко и исчерпывающе: «Сумасшедшая баба», но не успел. Катя мягко осела прямо на мокрую, черную после пожара землю. Я пересилил слабость, вскочил и бросился к ней. Она была в глубоком обмороке. Поднять ее оказалось очень трудно, я еще сам дрожал как «осиновый лист», но я все-таки справился и понес ее к воротам, где нас ждала ее двуколка.

Около ворот стоял какой-то человек и смотрел, как я несу безжизненное тело.

Я не стал просить его о помощи, тем более, что идти осталось совсем немного. Только подойдя к нему вплотную, я узнал доктора Неверова.

— Это вы? — спросил он. — Что случилось? Вы убили госпожу Кудряшову?

— Что вы такое говорите? — удивился я такому странному вопросу. — Лучше помогите, у Екатерины Дмитриевны обморок!

— Право, это будет излишним, — сухо сказал молодой человек и, круто повернувшись, пошел в сторону города короткой дорогой.

«Еще один сумасшедший», — подумал я, устраивая Катю на сидении. Она уже начала подавать признаки жизни, глубоко вздохнула и открыла глаза. Я, не давая ей сползать с сидения, взобрался в двуколку и, придерживая одной рукой, в другую взял вожжи. Лошадь, дождавшись, когда я скажу «но», не спеша, тронулась с места.

— Что случилось? — спросила Катя, недоуменно смотря на меня.

— Ты была в обмороке, — ответил я. — Теперь все хорошо, мы уже едем домой.

— А кто была та страшная женщина?

— Я не знаю, кто она такая и почему преследует меня, — немного слукавил я. — Знаю только ее имя.

Вряд ли Екатерину Дмитриевну устроил такой ответ, но больше она ничего не спросила. Мы подъехали к дому, и я помог ей дойти до гостиной. Не успели она сесть, как явилась с докладом Марьяша:

— Барыня, там этот, как его, пристав приехали. Просят принять.

Хозяйка удивленно на нее посмотрела — время для визитов было слишком позднее — и ответила:

— Проси.

Марьяша вышла.

— Что ему нужно? — повернулась ко мне Катя.

— Сейчас узнаем, — ответил я и внутренне напрягся. Ждать от полиции чего-то особенно приятного у меня оснований не было.

Входная дверь скрипнула, и в гостиную вошел представительный мужчина с большими распушенными усами в мундире жандармского ротмистра.

— Здравствуйте, голубушка Екатерина Дмитриевна. — сказал он простуженным басом и деликатно кашлянул в кулак.

Со мной он здороваться не стал, делая вид, что не замечает, что я стою возле окна.

— Здравствуйте Борис Николаевич, — ответила хозяйка. — Чем обязана таким поздним визитом?

Было заметно, что ротмистр смущен и не знает с чего начать. Он натянуто улыбнулся и, кося глазом в мою сторону, ответил:

— Пришло предписание от высшего начальства допросить вашего гостя, коий здесь присутствует.

— Что за глупости! — встревоженно воскликнула Катя. — Как так допросить? Почему, кто позволил?!

— Такие вещи полиции никто не позволяет, — вмешался я в разговор. — Слушаю вас, господин ротмистр.

— Здесь говорить неудобно, — продолжая смущенно держать кулак возле губ, — сказал он. — Извольте пройти со мной в участок.

Кудряшову наш разговор напугал, она еще не совсем отошла после нападения сумасшедшей Лидии Петровны, и вдруг следом новая напасть — меня приглашают в полицию!

— Зачем это, Борис Николаевич, Алексею Григорьевичу в такое позднее время идти с вами? Что это еще за спешка?

Я сразу понял, в каком сложном положении оказался ротмистр. С одной стороны, он не хотел поссориться с богатой и влиятельной горожанкой, с другой, боялся не выполнить приказ. Мне приглашение в участок совершенно не светило. В лучшем случае, будут держать до скончания века, пытаясь выяснить личность, в худшем — пришьют какое-нибудь преступление и законопатят в тюрягу.

Однако, альтернатив у полицейского был всего две, арестовать меня сейчас, что неминуемо должно было кончиться для него в лучшем случае разбитой головой, потому что я ни под каким видом садиться не собирался; отложить разборку на утро и, в случае моего побега, получить головомойку от начальства. Он, ничего не зная о первом нежелательном для себя варианте с членовредительством, попытался настоять именно на нем.

— Почему же время позднее? Вы, кажется, только что изволили прогуливаться по окрестностям. Я только что видел во дворе вашу запряженную двуколку.

Однако, Екатерина Дмитриевна жила в страшную эпоху крепостничества и беззакония и потому подчиниться представителю закона не согласилась:

— Глупости, Борис Николаевич, я Алексея Григорьевича на ночь глядя с вами не отпущу! Да я потом всю ночь глаз не сомкну! Уходите немедленно и приходите, если у вас до него такая нужда, утром.

Бедолага ротмистр оставил в покое кулак и губы и занялся вспотевшей красной шеей, начал протирать ее несвежим, мятым платком.

— Однако, это, Екатерина Дмитриевна, неповиновение властям! Как же можно-с не исполнять приказы!

— Я кажется, никак не служу по вашему ведомству, — резонно возразила Кудряшова. — А если вы будете нескромно себя вести, то я и на вас управу найду!

Ротмистр окончательно растерялся и не знал, что дальше делать.

Потом выбрал из двух зол меньшее и решился:

— Раз так, то пусть будет по-вашему, только нужно чтобы ваш гость непременно с утра пришел в участок.

— Вот и ладно, — согласилась Катя, — а теперь можете присесть.

Ротмистр снял фуражку, повертел ее в руках, не зная, куда пристроить, положил на резной столик и сел к столу. Вид у него был немного виноватый и, как все русские люди, вынужденные выполнять неправедные, по их мнению, приказы, начал извиняться за дурость начальства:

— Приказ об них, — он кивнул в мою сторону, никак не называя меня по имени, — пришел из губернии. Кто-то из наших доброхотов донес, что у вас проживает некто, извините, сударь, за грубое слово, безо всяких формальных бумаг.

— Это кто же у нас здесь такой доноситель? — сердито спросила Катя.

— Этого разглашать никак не положено, однако, как мы среди своих, не иначе как доктор Василий Егорович. Окромя него некому.

— Неужели Неверов? — поразилась Кудряшова. — Ему-то что за нужда пачкаться?!

— Думаю, исключительно из ревности.

— Как так, ревности? К кому?

— К им, — указал на меня глазами полицейский. — Он, доктор, тоже, видать, имел на вас виды. Простите за солдатскую прямоту.

— На меня? Почему? — смутилась и покраснела Катя. — Я, кажется, Василию Егоровичу никаких авансов не делала. Да и молод он для меня!

— Видимо, вашим состоянием весьма интересуется, — окончательно раздавил доктора ротмистр. — Как он человек небогатый, то и хочет женитьбой поправить дела-с.

— Фу, какая пошлость! — возмутилась хозяйка. — Он такой молодой, и какие мелочные расчеты!

— Не такие уж и мелочные, если принять в учет ваше состояние, — не согласился ротмистр.

— Впрочем, бог с ним, пусть это будет на его совести. Борис Николаевич, отужинаете с нами?

— Сочту за честь, — вежливо согласился названый гость.

— Тогда я пойду, распоряжусь, — сказала хозяйка и вышла из гостиной.

Мы остались с полицейским с глазу на глаз. Он еще дичился и смотрел на меня искоса. Наконец не выдержал молчания и спросил:

— А правда, милостивый государь, что вы императора Павла Петровича видели?

— Видел, и даже разговаривать довелось, — ответил я.

— И как они-с? Впечатлили-с?

— Честно говоря, нет. Маленький, дерганый и очень французской революции боялся.

— Как же такое может быть, коли они помазанники божьи, то должны и соответствовать! Государь должен за Россию перед Всевышним отвечать!

После недавно пережитого шока было необыкновенно интересно слушать рассуждения ротмистра о божественной сущности власти. Выручила меня Марьяна, принесла на подносе большой стакан водки и закускy. Борис Николаевич опять смущенно кашлянул в кулак, не поморщившись, засосал напиток и деликатно закусил маленьким кусочком хлеба с икоркой.

Катя не возвращалась, и я спросил у горничной, где она.

— Катерина Дмитриевна просила извиниться, они занемогли головой.

— У дам-с очень тонкая натура, — пояснил мне полицейский, — они чуть что, так сразу в слезы. Моя супруга, на что женщина полная, видная, а такую деликатность в натуре имеют, страх!

— Ваше благородие, еще водку пить будете? — не очень вежливо спросила ротмистра Марьяша.

Тот подумал, вероятно, взвешивая все за и против, после чего пришел к однозначному выводу:

— Пожалуй, что и выпью. У Екатерины Дмитриевны водка очень мягкого качества, — пояснил он мне, — так сама в горло и льется.

Марьяша пошла за следующим стаканом, а ротмистр обратил ко мне недоуменный взор.

— А вы почему не пьете?

— Не могу, у меня сегодня еще много дел. Нужно быть трезвым, — довольно двусмысленно ответил я.

— Ежели вы лыжи навострить собрались, — добродушно предупредил полицейский, — то напрасно. У вашего дома засада выставлена. Все равно далеко не уйдете.

— Зачем же засада, куда мне отсюда бежать?

— Для порядка-с. Мало ли что, а начальство потом с кого спросит? С меня!

— Большая засада-то? — поинтересовался я.

— Это военная тайна, — строго сказал ротмистр. — Однако, как я вижу, вы человек с понятием и тверезый, могу открыться. На большую засаду у нас нижних чинов мало. Поставил на концах улицы по околоточному,

— Всего два человека, — удивился я. — Не мало ли?

Ответить ротмистр не успел, вернулась Марьяша со следующей порцией водки. Борис Николаевич благоговейно принял тонкий сосуд в свою большую руку, крякнул, поднял глаза к потолку и опрокинул его в широкий рот. После чего докушал кусочек хлеба и заторопился.

— Позвольте на сим откланяться. Супруга меня дожидается. Они, как я вам уже докладывал, хоть и полны-с телом, однако, очень деликатного суждения. Чуть что, так сразу в слезы.

Борис Николаевич встал, перекрестился на красный угол и принял от горничной фуражку.

— Так мы вас прямо с утра и ждем-с, — сказал он мне ласково, однако, и руки не подал, и козырять не стал, только слегка поклонился и, твердо ступая тяжелыми сапогами, вышел из гостиной.

Когда полицейский исчез, я тут же пошел в спальню. Однако, Катя не лежала, как я думал, с головной болью, а спешно переодевалась в дорожное платье.

— Ты куда это собираешься? — удивленно спросил я.

— Мы немедленно уезжаем, — ответила она.

— Что значит «мы»? Тебе-то зачем ехать?

— Я не отпущу тебя одного. Хватит с меня сумасшедших женщин с пистолетами и полиции. Я бегу с тобой!

— Катя, но ведь это опасно!

Женщина пристально посмотрела на меня, усмехнулась краешками губ.

— Я не хочу, чтобы тебя спасали другие женщины.

— О чем ты говоришь, какие еще женщины?!

— Найдутся, какие, — не очень связно ответила она, не прерывая сборов. — Я тебя одного не отпущу.

— Есть женщины в русских селеньях! — процитировал я Некрасова.

— Возьми с собой одежду Ивана Ивановича, ту, что ты носил. Может пригодиться, — распорядилась она. — Я чорез четверть часа буду готова.

— Совсем необязательно торопиться, — умерил я ее пыл. — Дом с двух сторон стерегут околоточные. Сначала нужно разобраться с ними, а то поднимут шум.

— Вот напасть какая! — рассердилась Катя. Потом громко позвала: — Марьяша, иди сюда!

Та, как будто специально ждала у дверей, тотчас вошла в комнату.

— Там на улице какие-то околоточные следят за домом, сможешь заманить их в дом и напоить?

— Это кто же такие? — поинтересовалась Марьяна. — Никак Филимонов с Охряменкой? Так их и заманивать не нужно, они около заднего крыльца в кустах сидят, ждут, когда на кухню позовут.

— Это их приставили за нами следить? — сердито спросила Кудряшова.

— Их, голубчиков. Только вы, Катерина Дмитриевна, не опасайтесь. Я с ними быстро управлюсь. Скоро сами будут такими пьяными, что их самих можно будет украсть.

Девушка ушла, мы же остались завершать сборы.

— Тебе не страшно, — спросил я, — бросаться в такую авантюру?

— Мне страшнее оставаться в Троицке, толстеть и ждать старости.

— Мне не хочется втягивать тебя в неприятности, но, возможно, ты и права. Жить здесь молодой женщине противопоказано.

— Куда мы поедем?

— Сначала, — я задумался, какой выбрать маршрут бегства, — поедем на восток, потом повернем на Москву.

— А зачем делать такой большой крюк? — удивилась она.

— Чтобы нас не поймали. Искать-то станут именно в том направлении, а мы поедем в другую строну.

— Очень нужно, — возразила Катя. — Борис Николаевич меня искать не осмелится.

— Почему?

— Ему супруга не позволит. Она ротмистра ко всем женщинам ревнует, особенно ко мне.

— Зачем ему самому нас ловить, он пошлет телеграмму в губернию, нас там и без него арестуют.

— Не пошлет, — подумав, уверенно сказала Катя — И жена не разрешит, да и некому посылать. Телеграфа у нас здесь еще нет, а есть он только в городе*** да и то, слышно, тамошний телеграфист второй месяц в запое, может, и помер уже от пьянства.

Во время этого разговора я понял, что мой побег с самого начала стал развиваться не по классическим законам жанра. Получался он какой-то очень уж ненатуральный. Вместо того, чтобы перелезть через крепостную стену и, отстреливаясь от многочисленных преследователей, броситься в быстрые, мутные воды какого-нибудь местного Терека, беглецы, вернее, беглянка принялась обстоятельно собирать в дорогу багаж. Оказалось, что налегке скрыться от преследователей совершенно невозможно, и для настоящего бегства нужно очень много нарядов и припасов.

Поэтому, пока тайная полицейская засада под надзором стряпухи пила на кухне водку, Екатерина Дмитриевна в четыре руки с Марьяшей укладывали в дорожные сундуки самое необходимое, без чего несчастным беглецам было совершенно невозможно обойтись. Естественно, что в одном дорожном костюме, без нескольких вечерних туалетов побег был совершенно немыслим. Кроме того, нужно было позаботиться об одежде, в которой не стыдно ходить днем, пить утренний кофе, и в конце концов, лечь спать.

В ходе сборов выяснилось, что, кроме платья, для побега совершенно необходимы предметы личной гигиены, косметика, маникюрные принадлежности, духи и лосьоны.

Я, наблюдая за торопливыми сборами, продолжавшимися уже несколько часов, нервничал и ждал, что вот-вот явится полиция и мне придется проводить время в спартанской обстановке кутузки, а не путешествовать в купеческой карете. Однако, пока все было тихо. Не поступали даже сведенья из кухни, где коротала длинную ночь полицейская засада.

Когда дело подошло к утру, на небе потухли даже самые яркие звезды, и богиня Аврора собралась выглянуть из-за горизонта, подготовка, наконец, благополучно завершилась. Дворник Ессей и кучер Ефим понесли во двор тяжелые сундуки и принялись прилаживать их к карете, Катя отдавала последние распоряжения ключнице Матрене, которую оставляла старшей в доме, я же зашел на кухню взглянуть как дела у полицейской «засады». Она еще физически существовала, но была уже не в силах осуществлять контроль над правопорядком. Всенощные бдения и гостеприимство кухарки сломили ее дух и силы. Прямо посередине кухни, на голом полу, храпели два мужика с привязанными тесемками мочальными бородами. Сама кухарка спала тут же на лавке, укрывшись бараньим тулупом. Путь к свободе оказался свободен, и я этим воспользовался.

Мы втроем разместились в просторной четырехместной карете, Ефим уселся на козлы и, удостоверившись, что все пассажиры устроились, пустил пару рослых битюгов в скорый лошадиный шаг. Жеребцы мощно потянули карету, и сооружение на колесах, заскрипев несмазанными осями, двинулось в дальнюю дорогу.