Утром глаза царевны сияли, и вся она словно светилась изнутри. Матрена, та напротив, еле двигалась, страдая от тяжелого похмелья. На нас шутиха, несмотря на свое тяжелое физическое состояние, смотрела с насмешливым сочувствием.

— Как спали? — спросила она. — Перина была мягкая, бока не отлежали?

— Хорошо спали, крепко, — ответила Ксения, ничуть не стесняясь понимающих двусмысленных улыбок карлицы. — Дай Бог тебе так!

— Мне Он тоже мое дает, — парировала та. — Тебе бы, голубка, сладко было.

— А уж как сладко! — потянулась всем телом Ксения.

— Ты поостерегись-ка, — посоветовала шутиха, — а то матушка сразу все поймет. Она хоть и святая, а за грех не похвалит. Да и мне будет на орехи!

— Вот еще, — повела плечом царевна, — какой такой грех, что-то я не пойму, о чем это ты!

— Вот и ладно, но этом и стой. А мне бы винца капельку, головушка моя бедная раскалывается.

— Сейчас у стрельцов спрошу, — пообещал я, — им матушки для согрева с собой помногу наливают.

Как я и предполагал, капелька, и не только одна, нашлась тотчас, как зазвенели монеты. Матрена, жалуясь и стеная, влила в себя добрую порцию лекарства, после чего вполне приободрилась.

— Теперь и к заутрене можно, — сообщила она, весело подмигивая поочередно обоими глазами. — Готовы?

Мы чинно вышли из дворца царицы Ирины и направились в церковь к заутрене. Народа на кремлевских улицах было еще немного: кроме знати, в крепости жили только священники, царские да боярские холопы. Торговцы и прочая публика появлялась здесь позднее. Мы втроем в сопровождении двух стрельцов направились к Царскому двору. Первой шла Ксения, за ней Матрена. Я, соблюдая дистанцию, шел ними следом. За мной, чуть сместившись в сторону, плечом к плечу двигались вчерашние стрельцы.

Кругом было тихо и благолепно. Потом на одной из многочисленных кремлевских церквей зазвонили колокола. Я машинально повернул голову в сторону звона. И вдруг меня что-то ударило в спину с такой силой, что я едва не налетел на Марфу. Машинально я обернулся назад. Стрельцы отставали от нас метров на десять, так что о том, что меня ударил кто-то из них, я даже не подумал. Впрочем, и думать-то оказалось особенно некогда. О шлем звякнул железный наконечник стрелы, и она рикошетом отскочила в сторону. Пронзительно закричала Матрена, а я уже бежал к ближайшим кустам, на ходу вырывая из ножен саблю.

До кустов, густо росших возле деревянного тротуара, который мы только что миновали, было метров пятьдесят. Я добежал и с треском вломился в самое густое место, но там никого не оказалось. Хотя мог поклясться, что стреляли именно оттуда. С дороги слышались тревожные крики. Я мельком оглянулся. Стрельцы, прикрывая собой женщин, отступали к Царскому двору. Им навстречу бежали какие-то вооруженные люди.

Убедившись, что с царевной все в порядке, я кинулся обшаривать весь зеленый массив и тотчас же наткнулся на лежащий на земле самострел. Стрелка уже не было. Я поднял оружие и прикинул, куда мог спрятаться арбалетчик. Самым удобным местом отступления казалась тропинка, спускавшаяся прямо от этого места круто вниз и исчезающая за недалекой церковью. Однако я опоздал. Там уже никого не было. Я собрался бросится за стрелком в погоню, но обнаружил, что меня почти не слушается левая рука. К тому же очень болела лопатка, отдавалась болью, как только я пытался поднять онемевшую руку. Было похоже на то, что вчерашний инцидент с покушением, встречей с наемными убийцами не разрешился. Кто-то упорно пытался меня убить. На вчерашних знакомых я не грешил. Они знали, что я хожу в кольчуге и стрелять мне в спину бесполезно. Чтобы чего-то добиться, попасть нужно было только в лицо, чего киллер явно не знал. Хотя его второй, торопливый выстрел и был нацелен в голову, это была обычная случайность.

— Поймал? — поочередно спрашивали меня подбегающие со стороны Царского двора люди. И разочаровано рассматривали брошенный арбалет.

— Плохой самострел, — определил кто-то из разбирающихся в оружие стрельцов, — из такого кольчугу не пробить.

Тут же, подтверждая способность наших людей к обобщенным суждениям, среди любопытных завязался диспут о качестве оружия. Все это очень напомнило мне спор двух мужиков в поэме Гоголя «Мертвые души» о качестве тележного колеса, докуда оно доедет, до Москвы или до Казани.

— Наша, московская работа, — определил вдумчивый стрелец средних лет. — Кажись, такие делает на Кузнецком мосту Варлам Пугачев.

— Точно, Варламова работа, — поддержал его еще один знаток. — Только у его самострелов тетива таким маховиком натягивается.

Это была хорошая следственная зацепка, и я забрал оружие с собой, чтобы по нему попытаться найти киллера и заказчика.

Между тем народ все подходил, и ранее прибывшие рассказывали новым о том, что здесь произошло, Я бы и сам с удовольствием послушал все версии кровавого преступления с десятком жертв, тела которых только что отнесли в церковь на отпевание. Однако беспокойство за женщин пересилило законное любопытство, и я, стараясь не привлекать к себе внимания, отправился на Царский двор.

Металлическая стрела, чуть не отправившая меня на тот свет, валялась на обочине дорожки. Я ее подобрал и «приобщил к уликам». Самострел, из которого в меня стреляли, представлял собой небольшой, сделанный из железа лук, крепившийся к деревянной ложе, на которой в имеющийся желобок закладывались короткие, кованые из железа стрелы. Натянутая тетива цеплялась за рычаг, нажимая на который, стрелок производил выстрел. Оружие оказалось настолько мощное, что чуть не раздробило мне сквозь кольчугу лопатку.

В главных сенях дворца толпились едва ли не все его обитатели. Здесь тоже обсуждалось покушение. Мое появление произвело сенсацию. Кто-то уже успел распустить слух о кровавой бойне, в которой я оказался первой жертвой. С моими спутницами, слава Богу, все оказалось благополучно, что и подтвердила влетевшая в сени Матрена. Увидев меня целым и невредимым, шутиха, надеюсь, от удовольствия, расхохоталась и побежала докладывать царевне. А мне пришлось долго отвечать на вопросы придворных.

Когда ажиотаж вокруг меня спал, я собрался было сам засвидетельствовать почтение августейшему семейству, но меня перехватил один из слуг и таинственно сообщил, что меня перед дворцом ожидает какая-то боярышня. Это было интересно, никаких знакомых боярышень у меня в Москве не было. Потому я тотчас вышел выяснить, о ком идет речь.

Действительно, возле роскошного центрального входа, так называемого Красного крыльца, на которое вели с соборной площади три лестницы: одна с северной паперти Благовещенского собора, другая, средняя, перед входом в сени большой Золотой палаты и третья — у южной стены Грановитой палаты, стояла какая-то девушка в дорогой одежде. В нескольких шагах от боярышни, явно имея к ней к ней отношение, стоял вооруженный саблей человек. На засаду это никак не походило, вокруг было много людей, все еще обсуждавших недавнее покушение.

Я начал не спеша спускаться вниз. Девушка увидела меня, узнала и помахала рукой. Что-то в лице боярышни мне показалось знакомым, но я никак не мог вспомнить, где ее видел.

— Вы меня ждете? — спросил я, приближаясь к ней.

— Неужто не узнал! — радостно воскликнула она. — Да, это же я, Маруська!

Только услышав ее голос, я ее узнал и понял, в кого преобразилась вчерашняя террористка.

— Я тебя не признал, значит, богатой будешь, — сказал я извиняющуюся банальность. — Ты что это в боярышню переоделась?

— Эх, боярин, зря мы с тобой связались. За твои ефимки Евграфа Рубленого нынешней ночью зарезали!

— Какого еще Евграфа, — не понял я, — ты о ком толкуешь?

— Евграф, товарищ мой, ты сам с ним вчера договор держал, неужто забыл?

— Это тот, что со шрамом на щеке? Он Рубленый?

— Он, голубь сизокрылый! Его по твоей милости как свинью зарезали!

— Погоди, я-то тут при чем? Я ночью во дворце был.

— Так я и не говорю, что ты зарезал, людишки дьяка, того, что мне на тебя указал, постарались! Эх, какого человека, ироды иерусалимские, убили!

— Вот даже как! И в меня совсем недавно из самострела стреляли, кольчуга спасла! Похоже, нам теперь вместе с дьяком разбираться придется. Ты узнала, кто он такой?

— То-то и беда, что не знаю я его. Самого видала мельком, а потом с его человеком дело имела. Евграф-то к тому человеку и ходил, прознать о дьяке, да, видишь, назад не вернулся.

— Так давай, я схожу, и не ночью, а днем. Возьму царских стрельцов и разберусь!

Маруська покачала головой:

— Эко, как бы так просто дело делалось, мы и без тебя бы его на правеж взяли. Нет его более. Изба того человека нынче под утро сгорела, а сам то ли в ней помер, то ли куда сбежал. Головешки не осталось.

— Интересно, — протянул я, — значит, все сгорело, и концов нет?

— За тем к тебе и пришла, поди, сам знаешь, кто тебя так люто ненавидит, что христианские души не жалеет?

— Есть один такой человек, только он не ведает, что я сейчас в Москве, да и в лицо меня вряд ли узнает.

— Это как так? — не поняла девушка.

— Да точно как ты, когда мы были знакомы, я был один, теперь стал другой. Подстриг бороду, поменял одежду.

— Значит, думаешь, не он?

— Кто его знает, хотя другого знакомого дьяка у меня нет, однако прежде чем рубить с плеча, сначала нужно разобраться. Ты говорила, его в лицо видела?

Девушка вместо ответа отчаянно махнула рукой и в сердцах плюнула на тротуар.

— Кабы знать, где споткнешься, соломки бы подстелила! Не видела я его лицо-то, он со мной из возка говорил, из-за завесы! Вот дура дурная!

— Молодец дьяк! — похвалил я. — Все предусмотрел. Только и мы с тобой, Маруся, не лыком шиты! Есть у меня одна зацепка. Тот разбойник, что в меня стрелял, самострел на месте бросил. Вот по нему мы его и разыщем, а там и выпытаем о нашем враге!

— Как же ты по самострелу человека узнаешь? — удивилась девушка.

— Разыщем мастера, который его сделал, и у него узнаем, кому он оружие продал.

— Ну, такое, поди, узнай. Один купил, другому передал — ищи, свищи!

— Вот всех и разыщем, у вас-то сил хватит мне помочь?

— Хватит, за Евграфа братия очень рассердилась.

Я тактично не спросил, что у них за «братия», попросил подождать, пока оседлаю коня.

— Мы тебя у ворот обождем, — сказала она, — у нас там тоже лошадь.

— А это кто с тобой? — указал я на ее спутника.

— Суженый мой, Федюшка.

— Да что это здесь, куда ни плюнь, попадешь в Федора, — подумал я, а вслух сказал:

— Может, ты нас познакомишь?

— Федюшка, — позвала девушка, — иди сюда, боярин кличет.

Спутник Маруси тотчас подошел. Ему было слегка за двадцать лет. Открытое чистое лицо, запорошенное молодой рыжеватой бородкой, статная, гибкая фигура. Парень удивительно напоминал кого-то хорошо знакомого. Я покопался в памяти, но не вспомнил.

— Федюшка у меня орел, — похвалила девушка, — парень золото!

— Будет тебе, Маруся, — смутившись, сказал он, — смотри, перехвалишь.

В этот момент я понял, кого он мне напоминает. Если ему сбрить бородку и поменять прическу, он окажется точной копией другого Федора, молодого московского царя.

— Надо же, какие бывают сходства, — подумал я.

— Так мы тебя у Боровицких ворот подождем, — сказала Маруся.

— Подождите, я быстро, — пообещал я, продолжая думать о такой поразительной похожести.

Дел во дворце, кроме как предупредить о своем отъезде Ксению и оседлать своего донца, у меня не было, потому спустя четверть часа я уже выезжал из кремлевских ворот. Маруся, как и обещала, ждала сразу же за рвом. У молодых людей была на двоих одна лошадь, потому девушке пришлось сидеть сзади Федора на крупе. Впрочем, это была обычная практика.

Добираться от Кремля до Кузнецкого моста недолго — всего одна остановка на метро, доехать туда на лошадях оказалось сложнее. Ремесленный район с дымящимися трубами и большим количеством хаотично разбросанных кузниц ничем не напоминал современную Москву. Обычная рабочая слобода со своим укладом. Появление новых людей никого не заинтересовало, здесь оказалось многолюдно. Первый же встречный ремесленник указал нам мастерскую Варлама Пугачева.

В отличие от царских мастерских, тут все было много скромнее, кузницы, в основном, были маленькие, на одного-двух мастеров. Заведение Варлама ничем не отличалось от соседних. Мы с Марусей не решились войти в прокопченную мастерскую и вызвали мастера наружу.

Пугачев оказался щуплым мастеровым в прожженном фартуке из бычьей кожи, Я показал ему самострел и спросил, его ли это работа. Мастер повертел в руках оружие и отрицательно покачал головой:

— По виду похож, но делал не я, — без тени сомнения сказал он.

— А кто его мог сделать? — вмешалась в разговор девушка.

— Откуда мне знать, — развел руками Варлам. — Тут много кузнецов, любой мог сделать. Честно говоря, работа дрянь! Мои самострелы не в пример лучше.

Говорил он неспешно, подчеркнуто веско, так, как обычно любят говорить люди небольшого роста, щуплой комплекции, видимо, чтобы повысить свою значимость.

— Нам не самострел нужен, а узнать, кто это сделал, — объяснил я.

— Так походите, может, кто свою работу признает, — резонно сказал кузнец.

— А нам на тебя указали, сказали, что только Пугачев такие самострелы делает. Говорят, что этот маховик ты изобрел.

— Это кто ж такой умный, что про меня понятие имеет?

— Так в Царском дворе сказали, что, мол, Варлам Пугачев самый первый мастер на Кузнецком мосту, — пошел я на прямую, неприкрытую лесть.

— Точно говоришь? Так прямо и сказали?

— Святая правда, очень тебя хвалили. Про твою работу и царь знает, — добавил я масла в кашу.

— Оно конечно, люди зря не скажут, — согласился Пугачев. — Только работа и правда не моя. Зубчатка, не спорю, моя, а лук не мой.

— А кто мог этот самострел сделать, — пошел я на второй круг.

— Если так посмотреть, то мог и Пахом Кривой, только откуда бы он мою зубчатку взял? Ума не приложу!

— А ты спросить его не можешь?

— Как же его спросишь? — искренне удивился Варлам.

Я сдержал нарастающее раздражение и подсказал:

— Можно языком.

— Ну, ты советчик! — воскликнул он. — Как же его спросишь, когда он еще третьего года в голод помер! На кладбище, что ли, идти спрашивать! Ну, ты и посоветовал! Помер он, тебе говорю, голова садовая!

— Понятно. Значит, Пахом помер, и теперь узнать не у кого?

— А может, и не Пахомова работа. Пахом-то еще когда помер, а самострел-то, смотри, новый!

Похоже, что все нужно было начинать сначала.

— А чья работа-то? — в тон ему спросил я, помня удивительную способность некоторых наших сограждан бесконечно толочь воду в ступе и по десять раз повторять одно и то же.

— Так мало ли чья, зубчатка-то точно моя, а вот про лук не скажу.

— Слушай, дядя, — не выдержала Маруська, — ты вспомни, а боярин тебя за то наградит!

— Если награда, тогда конечно. Тогда грех добрым людям не помочь! Как если награда будет, то мы всегда с открытой душой! Конечно, если какой пустяк, так и время жаль терять…

Я понял, что был не прав, подозревая наш народ в тупости. Когда дело касается «награды», наши мозги враз просветляются и непонятно, откуда что берется.

— Две деньги хватит, чтобы ты вспомнил?

— Две? — переспросил он. — Оно, конечно, и за две можно подумать, только я так понимаю, что за пять я лучше вспомню.

— Три!

— Давай ни нашим, ни вашим, клади четыре, и по рукам. Зубчатка-то точно моя.

Я отсчитал монетки.

— Я так думаю, что Мартына это работа, точно Мартына, больше, кажись, некому!

— А где его найти?

— Мартына-то? Так чего его искать, коли он здесь Мартын-то мой подмастерье.

— Он здесь?

— А где же ему быть? Здесь, конечно. Мартын! — закричал Варлам громким голосом. — А ну, иди сюда, щучий сын!

— Чего надо, хозяин? — спросил, высовывая голову из мрачной, чадной пещеры Гефеста, чумазый белоголовый парень.

— Подь сюда!

— Ну? — без большого подобострастия спросил, выходя наружу, подмастерье.

— Твоя работа? — строго спросил мастер, передавая ему самострел.

Мартын взглянул, смутился и принял независимую позу.

— С чего моя-то? Что как ни что, сразу Мартын!

— Ты что же, курицын сын, за моей спиной халтуришь! — взвился мастер. — Да я тебя за такое дело на всю слободу выставлю!

— Погоди, — остановил я Варлама, — пусть сначала скажет, кому он его продал, а потом уже сами разбирайтесь.

— Да не продавал я его, что ты, боярин, на меня напраслину возводишь. Дал Елисею по дружбе опробовать, вот делов-то!

— Да как ты!.. — начал заводиться кузнец, но я перебил:

— Кто такой Елисей?

Мартын задумался, и я кожей почувствовал, что меня ожидает вторая серия долгого содержательного разговора, потому без договора вытащил пару мелких серебряных монет.

— Так Елисей, стоит в холопах у большого боярина. Только он того, его голой рукой не возьмешь!

— Говори, где он живет, и как его найти? — спросил я, перебирая монеты.

— Так что же его искать, когда он сам сюда идет, — но отрывая взгляда от серебра, мотнул головой куда-то в сторону подмастерье. Я проследил направление и увидел в конце грязной улочки щегольски одетого горожанина, направляющегося в нашу сторону.

В этот момент он, видимо, заметил, что возле кузницы находятся верховые, остановился и рассматривал нас издалека. Потом круто повернулся и побежал прочь.

— За ним! — крикнул я Федору, который оставался в седле, и сам вскочил на донца. Оставив Маруську в «заложниках», мы с парнем поскакали вдогонку беглецу. Тот вместо того, что бы петлять между мастерскими, где нам на лошадях было не проехать, несся прямо по дороге. Первым его достиг я и загородил ему дорогу крупом коня. Елисей попытался броситься в сторону, но на него наехал Федор, и тот вынужден был остановиться.

— Вы это чего! — плачущим голосом закричал тот. — Нет такого закона, на людей конями наезжать!

— Ты еще поговори! — закричал на него парень. — Отвечай, кто ты есть таков?

— Кто, кто? — немного успокаиваясь, ответил Елисей. — Дед Пихто! У боярина Екушина в службе! Смотрите, как бы он вам за меня по шеям не наложил.

— Почему убегал? — строго спросил я.

— У тебя, что улица купленная? Хочу иду, хочу бегу!

— Да что с ним говорить! — рассердился Федор. — Срубить голову, и все дела!

— Это что ж за такой разбой, — жалостно воскликнул Евсей, — смотрите, за меня вам бока намнут-то!

— Давай иди вперед, — приказал я, — побежишь, зарублю!

Парень решил, что мы не шутим, перестал валять дурака и безропотно направился в сторону кузницы, где нас ждали любопытные зрители. Был он какой-то странный, с изрытым оспой лицом и перекошенным от той же оспы левым глазом. Когда мы дошли до кузницы, там уже собралось человек пять-шесть любопытных.

Как и прежде, Федор остался сидеть в седле, а я спешился. Елисей недоверчиво поглядывал на меня обезображенным глазом, но оценить его реакцию на происходящее у меня не получалось.

— Твой самострел? — спросил я, показывая ему на оружие, которое держал в руках кузнец.

— Знать ничего не знаю, — быстро отреагировал он. — Ты меня за руку поймал?

У меня тотчас появились определенные подозрения, которые я и высказал:

— Не хочешь отвечать, не отвечай. Сейчас отведем тебя в Разбойный приказ, там все под пыткой и расскажешь!

— Нечего мне рассказывать. Я холоп дьяка Екушина, вот с него и спрашивайте! Только глядите, как бы сами не заплакали кровавыми слезами!

— Значит, это он тебе приказал меня убить? — спокойно, безо всякой аффектации спросил я.

Елисей вздрогнул, заметался взглядом, наверное, надеялся на чью-то помощь, которую ему сейчас можно было ждать разве что свыше. Помолчал, собираясь с мыслями, и дерзко ответил:

— Не пойму, о чем это ты говоришь, смотри, за напраслину придется ответ держать!

— Я то что, я могу, вот как ты выдержишь, это посмотрим. Пошли в Кремль, там и разберемся. Сам, поди, знаешь, что мы с царем друзья. Видел же, где я живу.

Я сел в седло и красноречиво положил руку на эфес сабли.

— А деньги, — тревожно спросил подмастерье, — сам же посулил!

В прямом смысле плату за информацию я ему не обещал, просто показывал монеты, но решил обойтись без спора и полез в карман за монетами. Это была большая ошибка, которая едва не оказалась роковой. Стоило мне отвлечься, как неудавшийся киллер мгновенно выхватил из рукава длинный, узкий нож и бросился на меня, намереваясь всадить его в живот ниже кольчуги. Я успел только откинуться в седле. Лошадь, испуганная резкими движениями, заржала и начала отступать боком, ставя меня в самое незавидное положение.

И вот тут-то случилось самое неожиданное. Маруська, которая продолжала спокойно стоять возле кузнеца, резко повернулась вокруг своей оси, и тотчас Елисей дико закричал, схватился руками за живот и, согнувшись, побрел в сторону. Пока я пытался успокоить напуганную, горячащуюся лошадь, его окончательно скрутило, и он, скорчившись, повалился на землю. Я мельком посмотрел на Марусю. Девушка спокойно отирала лоскутком ткани окровавленный нож. Спрятав нож, она подошла к Федору. Тот подставил ей ногу, потянул за притянутую руку, и девушка легко вскочила на круп лошади за его спиной.

— Поехали, что ли! — предложила она. — С этим и так все ясно.

Я еще до конца не пришел в себя от неожиданности, машинально передал Мартыну его гонорар и тронул своего донца.

Собравшая публика на наш отъезд никак не реагировала. Все присутствующие с жадным любопытством наблюдали, как, корчась на земле, умирает человек Все это было очень грустно, но что делать, в таких случаях выбирать не приходится, вариантов только два — или ты, или тебя.

— Спасибо, Маруся, — поблагодарил я, когда мы отъехали от места происшествия, — я твой должник.

— Похоже, что это покойный стрелял в тебя утром, — пропустив мимо ушей благодарность, сказала девушка, — значит, правда то был гостинец от твоего старого знакомого?

— Похоже на то, — согласился я. — Нужно бы узнать, где дьяк живет.

— Это нетрудно, к вечеру все разузнаю. Давай после вечерни встретимся на том же месте, где мы тебя сегодня ждали.