Добраться до избушки лесника оказалось непросто. Я все время сверялся с компасом и искал зарубки на деревьях, а это занимало много времени. Скоро нас начал донимать голод. Маша не жаловалась, держалась мужественно и старалась не отставать. Без привычки к пешей ходьбе, она заметно устала, но княжеская гордость не позволяла ей жаловаться. Я старался ей помочь, «придерживал под локоток», но лес был тяжелый, нечищенный, завален павшими деревьями, и идти было трудно.

Отдыхать толком не получалось. После утреннего снегопада, небо разъяснилось и заметно похолодало. Как только мы останавливались, княжна сразу начинала мерзнуть, от холода ее не спасал даже роскошный черный плащ. Отдать ей свою куртку я не мог, у меня под ней было только белье. Зато с больным сердцем у нее проблем не было никаких. Как будто не она вчера умирала от сердечной недостаточности. Оставалось в причине ее болезни винить любезного братца. Каким бы хорошим экстрасенсом я ни был, справиться за два сеанса с врожденным пороком сердца, для меня было совершенно нереально.

Однако она измучилась просто физически. Я попробовал развлечь ее разговорами, но она не слушала, рассеяно улыбалась и с недюжинным упорством, преодолевала себя. Только один раз, уже в самом конце пути, княжна спросила:

— Как ты думаешь, мы когда-нибудь дойдем или замерзнем в лесу?

Я бодро пообещал, что нам осталось всего ничего и действительно, спустя четверть часа мы наткнулись на лесную избушку. Она была невелика, три на три метра. Мы вошли и осмотрелись. Здесь был примитивный стол, из коряво тесанных плах, высокие полати и, что самое ценное, печурка с трубой.

— Ну вот, и добрались, — констатировал я очевидное, сбросил амуницию и сразу же занялся топкой.

К нашему приходу все было готово, в печурке лежали сухие дрова, запас бересты и щепки, осталось только поблагодарить самого себя за предусмотрительность, добыть огонь и разжечь печь.

— Ты полежи, отдохни, — предложил я девушке, занимаясь огнивом.

Не знаю, по какой причине, возможно из простого упрямства, Маша отрицательно покачала головой и вместо отдыха начала рассматривать здешнее хозяйство. Я высек из кремня искры, раздул трут и когда он начал тлеть, зажег бересту. Удовольствие это заняло пару минут, после чего в печурке вспыхнул живой огонь. Теперь и я мог оценить как «альтер эго» подготовил нас с княжной к жизни в лесу.

Мне, вернее, ему, это удалось. Кроме запаса продуктов и напитков, восковых свечей, одежды, тут еще оказались и всякие бытовые приспособления, включая пару луженых кастрюль, столовую посуду и даже большой медный таз. Как все это я протащил в такую глухомань, я не очень представлял. Не иначе вьюком на лошадях.

— Нам долго придется здесь жить? — оглядев все это великолепие, спросила княжна.

— Не знаю, — ответил я, подкладывав в печурку дрова. — Думаю, не один день.

Маша внимательно на меня посмотрела, поджала губки и промолчала. Мне показалось, что у нас начинает складываться почти революционная ситуация, когда низы еще не могут, а верхи не очень хотят. На голодный желудок, после бессонной ночи и при реальной физической усталости только совсем невинная девушка может посчитать, что на нее собираются наброситься, для удовлетворения низменной похоти.

Наш случай напомнил мне диалог в переполненном автобусе. Пьяный мужичек во время поездки все время наваливается на стоящую рядом женщину. Ей это надоело, и она возмущенно воскликнула:

— Ты на меня еще ляг!

На что он ответил с уничижительным достоинством:

— Ишь, размечталась!

Не знаю, о чем мечтала княжна, я же только поесть и лечь спать. Все что нужно для жизнедеятельности здесь присутствовало, даже в комнатке начал слегка прогреваться воздух, и вполне можно было позволить себе по-человечески отдохнуть.

— Сейчас поедим и ляжем спать, — сказала я, распаковывая мешок с провизией.

— Я спать не буду, — твердо сказала она. — Здесь всего одна лавка!

— Как хочешь, — согласился я, — тогда может быть, пока я сплю, займешься уборкой?

— Я — уборкой? — удивленно спросила она. — Это как?

— Обыкновенно, подметешь пол, разложишь по местам вещи, продукты, — доброжелательно объяснил я.

Мне показалось, что сейчас начнется скандал, и я решил его выдержать, чтобы сразу поставить все точки на i. Не то, что мне было сложно заниматься таким маленьким хозяйством как наше, самому, просто я знаю, когда люди ничем не заняты, томятся от скуки им в голову приходят не самые правильные мысли. Однако Урусова неожиданно для меня не возмутилась покушением на свою княжескую честь, а призналась:

— Я попробую, но не знаю, как это делать.

— Хорошо, я тебя потом научу, — пообещал я, кончая сервировать стол. — Садись, будем обедать.

Сесть за стол Машу уговаривать не пришлось. О калорийности пищи и связанных с лишними калориями бедах она не знала, и ела самые вредные для фигуры продукты с недевичьим аппетитом. Потому с едой мы разобрались быстро. Убрав со стола, я сразу же лег на свою половину лавки, предоставив девушке самой решать, что ей делать дальше.

Решила она быстро, и не успел я заснуть, спросила:

— Ты не против, если я тоже прилягу?

— Конечно, ложись, — ответил я натурально сонным голосом и демонстративно повернулся к ней спиной.

«Получай фашист гранату!»

Княжна легла, повозилась за спиной и уткнулась носом мне между лопаток. Я никак на это не отреагировал и скоро заснул.

Пробудился я довольно поздно. На улице было темно, печка давно прогорела, и в избушке стало прохладно. Стараясь не побеспокоить княжну, я соскользнул с лавки на пол, надел куртку и вышел на улицу. Мороз усилился, но не так чтобы птица мерзла на лету, по ощущениям было немногим ниже пятнадцати градусов. Впрочем, и при такой температуре, без теплой одежды проводить круглые сутки без крова, не самое приятное занятие. Я почти с сочувствием, подумал я о теплолюбивых европейцах-завоевателях, волею судьбы и честолюбия одного человека, замерзающих сейчас в Подмосковных лесах.

Звездная ночь и тишина располагали к философствованиям, чем бы я непременно и занялся, будь под рукой хороший собеседник. Однако такового не было, собеседница спала, и я просто, безо всякого высокого устремления, обошел избушку вокруг, на всякий случай посмотреть, что там есть интересного.

Наша сторожка располагалась на небольшой поляне, и деревья подходили к ней почти вплотную. Если перед фасадом еще было какое-то свободное пространство, то от задней стены ближайшее дерево росло уже метрах в пяти. Я какое-то время простоял на месте, рассматривая окрестности. Ничего нового, кроме обычного леса, полого спускавшегося в лощину, не увидел. Хотел уже вернуться назад, но внезапно по странным ощущениям в желудке, понял, что мне непременно нужно прогуляться. Причем, лучше пока не проснулась девушка и подальше от жилья.

Бразды пушистые взрывая, почти как кибитка в романе Пушкина «Евгений Онегин», я рванул вниз по склону. Очень уж мне не хотелось оставленным темным пятном дисгармонировать с величавой чистотой природы. Отдалившись от жилья на приличное расстояние, я решил остановиться и какое-то время никуда не спешить.

Не скажу, что надо мной тотчас запели флейты или зазвучала симфоническая музыка высших сфер, но вскоре живот прошел, и настроение значительно улучшилось. Я совсем уже собрался встать на резвы ножки, и вернуться в сторожку. Вот тут-то и случилось странное происшествие, имевшее позже значительные последствия. Вдруг небо надо мной закрыла темная тень, как будто огромная черная птица простерла свои гигантские крылья.

После всех странностей последнего времени, я оказался слишком чувствителен к неординарным неожиданностям, и вместо того, чтобы спокойно посмотреть вверх и понять, что это за мифическая птица Рух на меня нападает, заорал как резанный и рванул в сторону из-под ее раскинутых крыл. Птица в свою очередь взвизгнула и камнем свалилась рядом со мной на снег.

— Ты это чего делаешь? — сердито спросил я, когда немного пришел в себя и начал хоть что-то понимать. — Разве можно так пугать людей!

— А ты сам?! — возмутилась павшая «черная лебедь», с трудом поднимаясь на ноги. — Ты куда пропал? Я думала, ты меня бросил!

То, что я никого не бросал и отходил в сторонку не по своей прихоти, можно было догадаться по состоянию моего туалета, который я в этот момент спешно приводил в порядок. Однако княжна на меня не смотрела, а внимательно рассматривала картины зимнего леса и совсем не понимала, что я делаю вдалеке от нашего скоромно жилья.

— Нет, что ты, — сказал я, — я просто отошел посмотреть, что здесь за лес, — сказал я, скрыв все следы преступления.

— Да, а я так испугалась, что, — девушка запнулась, видимо, не зная как объяснить свое нахождение в воздухе. — Ты только, пожалуйста, не подумай ничего плохого, — добавила она и замолчала.

— Хорошо, — пообещал я, — если я что-нибудь и подумаю, это то, что ты ангел.

— Ангел? — переспросила она.

— Именно и опустился на меня тогда, когда я…

— Тогда, — повторила она вслед за мной и вдруг фыркнула, потом хихикнула, попыталась сдержать смех, не смогла и так захохотала, что повалилась на снег.

Не знаю почему, в ситуации ничего особенно смешного, по-моему, не было, но я тоже засмеялся.

— А ты испугался и прыгнул как заяц, — с трудом, выговорила она.

— А ты свалилась на меня, как орел на куропатку, — добавил я, не в силах остановиться.

Теперь мы хохотали оба и катались по снегу, как маленькие дети.

— Я когда увидела тебя…

— А я смотрю, надо мной летит огромная черная птица… — объяснил я, обнимая девушку, чтобы она не скатилась вниз по склону.

— Да, я так… — начала она, но тут случилось, что мы столкнулись головами я, как-то совсем нечаянно ее поцеловал, а она не договорила и неловко мне ответила тем же.

Не знаю почему, но это глупое происшествие нас очень сблизило. Со снега мы встали, правда, не сразу, а после того как смогли это сделать, совсем по-другому относясь, друг к другу.

— Знаешь что, Алеша, — сказала княжна, впервые употребив уменьшительную форму моего имени, — ты иди вперед, и подожди меня. Только не далеко, а то мне страшно одной в лесу. И, пожалуйста, не оборачивайся. Хорошо?

— Конечно, — ответил я, — я постою возле кривой березы. Тебе будет меня видно.

Прикоснувшись губами, к ее холодной, залепленной снегом щеке, я пошел в сторону нашего утлого жилья. Мне показалось, что после «смехотерапии», а возможно, нечаянного поцелуя, наши отношения сразу изменились. Исчезла взаимная настороженность и внутренняя отчужденность. Теперь даже ночь не казалась слишком темной и будущее таким уж беспросветным.

— Пойдем скорее, а то я замерзла, — сказала Маша, неслышно подойдя ко мне.

Я смело взял ее за руку и бегом потащил за собой. Она засмеялась, и немного сопротивляясь, позволила увлечь себя в тепло нашего временного жилья. Теперь, когда я тянул ее за собой, а она нарочно медлила, между нами началась игра мужчины и женщины, обычная любовная прелюдия к брачному танцу.

— Как здесь после улицы тепло, — сказала девушка, когда мы влетели в темную избушку. — Осторожнее, я ничего не вижу.

Я довел ее до лавки, усадил и только тогда отпустил руку.

— Сиди здесь, сейчас я зажгу свечу, — сказал я и опять поцеловал в щеку.

Пока я возился с угольями, раздувая огонь, княжна молча сидела на своем месте. Наконец появился свет. Я посмотрел на спутницу. Маша сидела, откинувшись спиной на стену, и смотрела куда-то поверх моей головы. Я подошел и взял в ладони ее руки. Они были холодными и влажными.

— Ты замерзла? — спросил я, садясь рядом с ней.

— Немножко, — ответила она и совсем не по теме спросила. — Ты, правда, не испугался, того что я умею летать?

— Правда, — ответил я. — Хотя с такими способностями сталкиваюсь первый раз в жизни. Ты этому сможешь меня научить?

Княжна не ответила, посмотрела мне в глаза и задала, волновавший ее вопрос:

— Ты не думаешь, я ведьма?

— Ведьма? Почему именно ведьма? Я вообще не верю, что ведьмы существуют. По-моему это просто выдумки религиозных фанатиков. Впрочем, у некоторых сварливых дам, характер вполне этому соответствует, — засмеялся я.

— Я спрашиваю серьезно, а ты шутишь. Кто же еще кроме ведьм умеет летать?

— Баба-яга, ты. И давно ты летаешь?

— Еще когда я была маленькой девочкой, меня научила кормилица. Мы с ней вместе по ночам летали, только она потом упала и разбилась насмерть. О том, что я умею это делать, — Маша запнулась, стараясь, лишний раз не произносить опасное слово, — никто не знает. Только брат Иван и вот теперь ты. Он случайно увидел. Меня понесла лошадь, я, чтобы не разбиться, взлетела, а он оказывается, за мной следил.

— Летать тяжело? — спросил я, чтобы увести разговор от ее странного брата.

— Нет, не очень, нужно как во сне, захотеть взлететь и заставить себя подняться в воздух, а потом только держать себя, чтобы не упасть вниз… Я не знаю, как это объяснить… А вот если против ветра, летать иногда бывает тяжело. Очень устают руки. У меня для этого плащ, он мне вместо крыльев. Я тебе сказала, что он как у карбонариев, это неправда. Знаешь, — вернулась она к разговору о брате, — после того как Иван все обо мне узнал, у меня сразу начало болеть сердце, и я больше не решалась подниматься в воздух. Если наверху вдруг станет плохо, то непременно упадешь и разобьешься.

Девушка задумалась, и вдруг, чему-то улыбалась, посмотрела мне в глаза и сказала:

— Если бы ты знал, как бывает хорошо там, в высоте… Особенно, когда летишь по ветру. Ты одна, вокруг только воздух, а ты скользишь, скользишь над землей, и так становится легко и славно.

— Представляю, я раньше часто летал во сне. А что ты еще умеешь делать, ну, такого, необычного?

— Не знаю, мне кажется, больше ничего. Ну, еще читать очень люблю. Знаю, барышне, да еще знатного рода, это не пристало, но мне так скучно бывало зимами в имении, что я нечаянно пристрастилась. Папенька больше любит сельскую жизнь, и мы даже в Москву редко выезжаем, а в Санкт-Петербурге так я вообще ни разу не была. О том, что я книги читаю, только маменька и моя Даша знают, но они меня не выдадут. Как ты думаешь, когда барышня читает умные книги это очень плохо?

— Почему, если книги хорошие, нормально…

— Да? А почему ты меня все время целуешь? Тебе приятно?

Я немного смутился и отпустил княжну.

— Вообще-то, да. Это, наверное, так же сладко как летать. А ты что, сама не знаешь? Как же твой юнкер? Как его там?

Княжна вопрос проигнорировала, даже досадливо поморщилась, вместо ответа пожаловалась:

— Зря я не взяла с собой Дашу, я без нее осталась как без рук.

— Зачем она тебе, пол подметать?

— Почему только пол, мне нужно голову помыть. И вообще, я уже второй день не обновляла туалета. Интересно, как простые девушки обходятся без камеристок и горничных?

— Привыкают, — серьезно ответил я. — А если ты хочешь помыться, то я тебе помогу.

— Правда! — обрадовалась она, но тут же недоверчиво, спросила. — А разве ты умеешь?

— Девушек мыть? — удивился я. — Конечно, умею, это мое хобби.

— Что твое? — не поняла она незнакомое слово.

— Развлечение. Когда у меня есть возможность, я всегда девушкам головы мою, или компостирую, — объяснил я. — Только нам для этого нужно сначала натопить из снега воду. Таз у нас есть, так что мы с тобой очень даже душевно помоемся.

— Вот хорошо, а то, я больше всего боялась, что здесь негде будет мыться. Когда мы сюда пришли, я даже плакала.

— Ну, с этим мы как-нибудь справимся.

— Ты серьезно говоришь или опять шутишь? — спросила Маша, наблюдая, как у меня разъезжаются в улыбке губы. — Ты надо мной смеешься! Не пойму, что я сказала смешного?

— Смеюсь я не над тобой, а над собой. До сих пор не могу понять, чего боятся или хотят женщины, — чистосердечно признался я. — Кто бы мог подумать, что ты боялась показаться ведьмой и не помыть голову. Мне казалось, что ты испугалась чего-то другого.

— Нет, — рассеяно ответила она, — конечно, без маменьки мне иногда страшно, только что же поделаешь!

— Ты днем выспалась? Можно помыться сейчас или утром.

— Лучше сейчас, — сказала ока, отводя взгляд.

Само собой, от предвкушения предстоящего «мероприятия», я засуетился:

— Конечно, какие вопросы! Это и лучше, ночью печной дым никто не заметит, да и нужно пользоваться моментом. Мало ли что случится завтра!

Как же мы порой бываем убедительны!

— Вот будет славно! А долго ждать воду?

— Постараюсь как можно быстрее, но все зависит не от меня, а от печки.

— Почему? — наивно спросила она.

— Долго придется топить снег, у тебя ведь волосы длинные и густые, значит, нам понадобится много воды.

Не теряя драгоценного времени, я присел перед печуркой и начал разгребать золу. Горячих угольев в ней еще было много, осталось только положить растопку и набить печку дровами. Как только разгорелись поленья, я принес с улицы таз, набитый снегом и поставил его топиться на огонь. Маша внимательно наблюдала за моими нехитрыми действиями, и как только я освободился и сел с ней рядом, спросила:

— А то, что ты мужчина это ничего? Ты ничего такого не подумаешь?

Вопрос был неконкретный, ответить на него было нечего, и я просто отговорился:

— Конечно, это плохо, но за неимением лучшего, придется тебе меня потерпеть. Нет, если ты стесняешься, я не навязываюсь…

— Нет, что же делать, но мне как-то неловко тебя затруднять, вот если бы ты был девушкой…

Девушкой я, увы, не мог стать даже при самом сильном желании, потому попытался успокоить княжну роялистским аргументом:

— Ты, наверное, читала, что доверенные кавалеры присутствуют при туалете европейских королев, — коварно заявил я, не уточняя, что в самом туалете они, эти кавалеры, как правило, участия все-таки не принимают.

Впрочем, никакого особого коварства в том, что я говорил, не было. Мне казалось, что между нами началась обычная игра в скромность и соблазнение. И мы оба прекрасно понимаем, что на самом деле между нами происходит.

Пока мы беседовали на морально-этические темы, первая порция снега растопилась, я слил воду в кастрюлю и принес новую. В избушке становилось жарко и, оказалось, вполне уместно снять лишнюю верхнюю одежду. Маша, наконец, сбросила свой плащ, и под ним у нее оказалось «скромное домашнее платье», на которое ушло, я думаю, метров двадцать-тридцать шелковой материи и парчи, не считая кружева и отделки.

— Сразу видно, ты хорошо подготовилась в дорогу, — не удержался я от насмешливого замечания.

Маша, иронии не поняла и согласно кивнула. Выглядела она в обертке из кружева, фестончиков и рюшек очень соблазнительно, только я не представлял, как с нее все это снимать.

— Вода уже готова? — спросила княжна, наблюдая, как в тазу тает снег.

— Почти, можно начинать раздеваться, — ответил я, предположив, что пока мне удастся снять с нее платье, уйдет часа два и вода вполне успеет согреться.

— Как это раздеваться? — удивилась она. — Зачем?

— Что значит, зачем? — в свою очередь, удивился я. — Ты что, собираешься мыться одетой?

— Ну, не голой же, — ответила она, ввергнув меня в небольшой ступор.

— Тогда тебе действительно стоило взять с собой камеристку и десяток сенных девушек, — сказал я, когда прошло неприятное удивление. — Я с такой сложной задачей не справлюсь.

— Но ты же сказал, что умеешь мыть голову?

— Умею, но не у одетых дам. Здесь для этого нет никаких условий. Представь, во что превратится твое платье и где ты его, потом, будешь сушить?

Теперь мне показалось, что все, что я думал о наших новых отношениях, не более чем мое живое воображение. Мы оба все это время говорили о разных вещах и не понимали друг друга.

— Но я не могу раздеться при тебе, — твердо сказала княжна. — Это просто невозможно!

Облом, кажется, у меня получался полный. Я не учел, что Мария Урусова принадлежит к новому поколению русских женщин, формировавшихся при мужском правлении страной, и былые вольности дам, времен череды императриц и матушки Екатерины, уже позади.

— Ну и не раздевайся, никто тебя не заставляет. Помоешься как-нибудь в другой раз. Я тебе Сандунов предложить не могу, — сказал я, за спокойным тоном, скрывая понятное разочарование.

Маша последние слова не поняла, но смысл уловила правильно и сердито отвернулась.

Я слил из таза талую воду и пошел за следующей порцией снега. Когда вернулся, она спросила:

— А зачем тебе вода, если я не стану мыться?

— Мне самому, я не такой щепетильный, как ты, и меня нагота не путает. Если тебе неприятно, ты можешь отвернуться и на меня не смотреть.

— Почему ты со мной так разговариваешь? — обиженно, спросила княжна.

— Как так? — уточнил я.

— Не так как раньше!

Удивительно, но как будто она сама этого не понимала! «О, женщина, тебе коварство имя!»

Я ушел от ответа и сам спросил:

— Ты ложиться спать не собираешься?

— А ты поможешь мне снять платье? — неожиданно попросила она. — Я все-таки, наверное, помоюсь.

— Конечно, помогу, о чем разговор, — тотчас согласился я, разом забыв о своем недавнем разочаровании. Ибо что может быть увлекательнее подобной помощи, нравящейся женщине?!

Не откладывая дела на потом, Маша повернулась ко мне спиной. Я, стараясь не торопить события, начал разбираться с ее шнуровками и застежками. Работа оказалась сложной и ответственной, и я даже вспотел от напряженной работы мысли, пытаясь понять, что там к чему пристегнуто. Что наши современные женские туалеты! Мне кажется, одних названий деталей в ее платье было не меньше чем наименований такелажа на трехмачтовом корвете!

Княжна посильно руководила моими действиями, и общими усилиями мы смогли избавиться от платья, под которым, оказалось еще масса каких-то рубашек и нижних юбок…

— Все, — остановила меня княжна на самом интересном месте, когда на ней осталась одна тонкая сорочка, — рубашку с меня снимать не нужно.

— Как хочешь, — согласился я и выскочил наружу, набрать порцию снега и заодно остудить голову.

Вернулся я только тогда, когда основательно продрог и овладел своими эмоциями. И оказалось, что девушка сама сняла рубашку и спокойно сидит на лавке, ожидая моего возвращения. Теперь я окончательно перестал ее понимать.

— Почему ты так долго? — спросила она.

— Дышал свежим воздухом, — ответил я. — Ну, что, приступим к водным процедурам? Как говорят у нас на острове Мадагаскаре?