Больше в этот день ничего примечательного не случилось, и меня никто не потревожил. По какой-то причине, не давал о себе знать даже Воронцов. Я была этому даже рада, его неопытность в тайных делах вполне могла навести на меня преступников.

Ольга Романовна получив возможность всецело завладеть предметом привязанности, своего не упустила и не отпускала меня ни на шаг от своей юбки. Единственно, что меня тревожило, это предстоящая ночь. Княгиня так влюбилась в юного сержанта, что готова была уже на все, а этого всего он ей дать при всем желании не мог.

Пока же не пришло время ложиться спать, мы с ней просто мило болтали. Щербатов в подробностях рассказывала о своей жизни, от того времени как себя помнила до замужества. У нее в юности было большое увлечение, некий Валентин, сын соседей по имению. Однако положение семей было разное и когда о чувстве молодых людей узнали родители, Валентину отказали от дома, а дочь вскоре выдали замуж за богатого вдовца. Так Ольга Романовна стала Щербатовой, но навсегда сохранила трепетное отношение к предмету своей первой страсти.

— Почему же вы не вышли за него, когда овдовели? — спросила я.

— Валентин от отчаянья ушел воевать и погиб в Крыму, — грустно сказала она. — Зато в моей памяти он навсегда останется молодым и красивым юношей! Вы, Саша, с ним чем-то похожи…

Я подумала, что тоже останусь в памяти Ольги Романовны как милый бестелесный юноша.

Пока мы общались, несколько раз приходил статный лакей и докладывал о гостях, но Щербатова сказывалась больной и никого не принимала. Чем ближе к ночи, тем нетерпеливее делалась хозяйка. Я тоже нервничала, не представляя, как буду выкручиваться, если она настоит на том, чтобы нам снова лечь спать в одну постель.

Как все тонкие женщины она, конечно, почувствовала, что я не в своей тарелке и наконец, решилась спросить:

— Вас что-то волнует, милый Саша?

— У меня болит голова, — ответила я первое, что пришло в голову.

— О, у меня есть прекрасные нюхательные соли, вашу мигрень как рукой снимет, — заволновалась княгиня и послала слугу принести чудодейственное средство.

На ее несчастье соли мне не подошли, и едва я вдохнула приторный запах, как меня начало тошнить. Я побледнела и бросилась вон из гостиной. Бедная хозяйка не знала, что со мной делать и донимала бесполезными советами. Кончилось все тем, что я отправилась спать, и до утра меня никто не тревожил.

Зато утром лишь только я проснулась, ко мне пришел доктор. Сопровождала его Ольга Романовна, и мне пришлось до глаз закрыться одеялом, чтобы они не разглядели под нижней мужской рубахой не совсем мужскую грудь и длинные волосы. Ситуация сложилась водевильная. Я жарким летним утром куталась в теплое одеяло и ни за что не разрешала доктору себя осмотреть.

Доктор, старичок-немец, видимо решил, что у меня не все дома и сам начал уговаривать Щербатову оставить меня в покое. Лишь только они вышли, я вскочила с постели и напялила на себя парик и мундир.

— Ах, Сашенька, я в полном отчаянье, — воскликнула, вернувшись спустя две минуты, хозяйка и замерла на месте, увидев меня уже в полном параде. — Вы встали? — удивленно спросила она. — А как же ваша голова?

— Внезапно прошла, и я хочу есть, — сказала я, вытесняя Щербатову из комнаты.

На этом мое ночное приключение благополучно кончилось. Ольга Романовна что-то поняла и на время перестала приставать с нежностями. Теперь она решила, что все дело в моей обиде за то, что она не хочет выходить за меня замуж. Меня такой поворот любовной коллизии вполне устроил. До самого обеда мы с ней выясняли отношения и решили, что быть вместе нам не судьба, но ничего не мешает остаться просто друзьями.

Едва мы отобедали, как опять пришел Прохоров с обещанным паспортом. Был он на имя Десницкого Сильвестра Ефимовича, восемнадцатилетнего сына священника. Паспорт был настоящий, единственным его недостатком было то, что его владельцу следовало иметь какое-то отношение к духовенству. Если при Екатерине Алексеевне поощрялся выход детей священников из духовного звания, то при Павле он затруднился. Впрочем, особых препятствий для продвижения по стране детям священников не чинили.

— Если вам понадобится подорожная, — сказал, передавая мне документ Яков Семенович, — я вам ее выправлю.

Увы, кроме подорожной мне еще много чего требовалось, и в первую очередь лошадь и цивильная одежда, но Прохоров был беден, и рассчитывать на его материальную помощь не приходилось. Попросить деньги у Миши и тем более у Щербатовой, я стыдилась. Моих же скромных средств решительно ни на что не хватало. Самая скромная верховая лошадь стоила больше ста рублей, и скромная одежда обошлась бы никак не меньше пятидесяти.

Кое-какие возможности заработать деньги у меня были. Самый простой, но и опасный — выиграть в карты. Другой, устроить представление с чтением мыслей. Я больше склонялась к игре. Как показал опыт, зная, как и с чем играют противники, не выиграть я практически не могла. Конечно, играть при таких возможностях было чистым шулерством, но когда прижимают обстоятельства, успокоить совесть и придумать себе оправдание не самое сложное дело.

Однако пока я собиралась что-нибудь предпринять, обстоятельства изменились, ночью на дом Щербатовой попытались напасть «разбойники». Тем вечером у Ольги Романовны опять был тайный прием. В обход царского указа спать по ночам, а днем служить государю, гости приходили до начала комендантского часа, а расходились после шести утра. Конечно, все окна, выходящие на Невский проспект, были темны и постороннему узнать, что в доме гости, было невозможно.

У Щербатовой собралось несколько приятельниц, как мне казалось, не столько от большой нужды общаться, сколько для того, чтобы непослушанием досадить ненавистному Павлу Петровичу. Сама же хозяйка старалась занять себя чем угодно, лишь бы не страдать ночи напролет о «милом мальчике», то есть обо мне.

Я какое-то время провела в кругу взрослых дам, послушала сплетни о людях, мне незнакомых, и скоро соскучилась. В компании оказался всего один кавалер, но он был так неинтересен, что выдержать его общество я смогла не более пятнадцати минут. Говорил он исключительно на одну общую тему, о всеобщей подлости. Едва мы разговорились, он принялся ругать простой народ, не желающий ни трудиться, ни верить в бога, думающий исключительно о водке и развлечениях. При этом сам пил рюмку за рюмкой, и судя по его мягким, пухлым рукам ничего в жизни тяжелее нее не поднимал.

— Изволите служить? — попыталась я сбить его с вечной российской темы.

— Разве сейчас можно служить? — вопросом на вопрос с нескрываемой горечью, ответил он. — Кругом разврат, пьянство и тунеядство!

— А чем вы тогда занимаетесь?

— Выжидаю, когда улучшатся нравы, — совершенно серьезно ответил он.

— О, тогда вам придется очень долго ждать! — посочувствовала я.

— Ничего, мне спешить некуда, имею полторы тысячи душ крестьян, сплошь отъявленных мерзавцев и лодырей! — объяснил он.

— Тогда не стану вам мешать ждать, когда они исправятся, — сказала я и пошла к себе в комнату.

— Я уже отчаялся! — крикнул он мне вслед.

— Пусть ваша надежда никогда не умрет! — пожелала я.

В доме было тихо, слуги, кроме тех, что обслуживали полуночников, спали. Я быстро разделась и нырнула в постель. Однако уснуть не успела. Внезапно из гостиной послышались женские крики. Я вскочила и быстро оделась. В этот момент какая-то гостья отчаянно завизжала. Мне лишний шум был противопоказан, и я бросилась со своего антресольного этажа вниз узнать, что случилось. Лишь только я открыла свою дверь, как там раздался негромкий пистолетный выстрел.

Я вернулась назад в комнату, схватила пистолет и побежала вниз. В гостиной было полутемно и происходило невесть что. Посередине комнаты лежал мой недавний собеседник, а вокруг бесновались насмерть перепутанные дамы.

— Что случилось? — закричала я, пытаясь обратить на себя внимание, но все так отчаянно кричали, что меня не услышали.

Тогда я взяла со стола единственную горящую свечу, протолкалась к лежащему на полу телу, осветила его, и увидела, что мужчина ранен в грудь.

— Ольга Романовна, — схватила я за плечо Щербатову, — что здесь произошло?

Княгиня взглянула на меня круглыми от ужаса, невидящими глазами и пролепетав:

— Николая Ивановича убили, — упала в обморок.

Теперь на полу лежало два недвижных тела и, судя по состоянию гостей, это был не предел. Дамы рыдали и говорили все разом. Я так растерялась, что не могла придумать, кого спасать. Вместо того чтобы что-то делать, стояла посередине гостиной столбом и водила стволом пистолета по сторонам. Однако среди светских дам, на общее счастье, нашлась мужественная женщина.

— Всем молчать! — крикнула она таким решительным голосом, что вопли разом оборвались.

— Сержант, — приказала она мне, — бегите к черным дверям!

Не очень понимая, что делаю, я бросилась в черные сени, через которые ночные гости попадали в дом. Там все двери были распахнуты настежь. Снаружи прямо на крыльце лежал лакей Парамон, слава богу, живой.

— Ваше благородие, они туда побежали, — сказал он и показал пальцем на темный палисадник.

Гнаться в темноте неизвестно за кем я, конечно, не стала, вместо этого наклонилась к Парамону.

— Что случилось? Кто туда побежал?

— Не могу знать, ваше благородие, какие-то лихие люди. Видать, разбойники! Пробрались в дом и учинили разбой!

— Ты ранен? — спросила я Парамона.

— Не могу знать, ваше благородие, только ударили меня сильно, — ответил старик, ощупывая себе грудь. — Я только вышел на шум, а он как налетит, и на меня!

— Сколько их было? — спросила я, помогая ему подняться.

— Много, а сколько, сказать затрудняюсь, — ответил он, растирая ушибленное место.

— Запри дверь, — посоветовала я и вернулась в гостиную. Там уже зажгли свечи, и можно было рассмотреть последствия происшествия. Слава богу, кроме Николая Ивановича пострадавших среди гостей больше не оказалось.

Правда в обмороке пребывали уже две дамы, Щербатова и жена Николая Ивановича, дородная блондинка. Сам же пострадавший продолжал лежать на спине, являя обществу свою окровавленную грудь. Решительная женщина пыталась успокоить рыдающее собрание, но это ей плохо удавалось. У какой-то дамы началась истерика и грозила перерасти в общее столпотворение.

Мое возвращение немного отвлекло прекрасную половину человечества от стенаний и, на время успокоившись, дамы забросали меня вопросами, где разбойники и долго ли нам всем осталось жить на этом свете.

— Они трусливо бежали! — громко сообщила я. — Больше никакой опасности не осталось, что с Николаем Ивановичем?

Спросила я это зря, тотчас на бедную жертву переключилось общее внимание, и вид окровавленного тела вызвал еще один обморок. Теперь на полу лежало четыре бездыханных тела и еще четыре дамы рыдали над ними. В нормальном состоянии остались только мы с решительной женщиной. Она нюхательными солями пыталась успокоить истеричку, а я просто стояла на месте, не зная, что предпринять и кому нужно помогать в первую очередь.

На наше общее счастье выстрел и крики разбудили слуг и в гостиную прибежали человек пять полуодетых дворовых. Я в роли единственного мужчины взялась ими руководить и упавших в обморок дам перенесли на диваны и кресла. Теперь лежать на полу, остался один Николай Иванович.

Я превозмогла страх перед кровью и присела перед ним на корточки. Ранили его точно в середину груди, в вырез сюртука и на белой рубашке образовалось небольшое кровавое пятно. Я постаралась вспомнить, что делал в таких случаях муж и, первым делом, проверила у Николая Ивановича пульс. Оказалось, что он еще жив.

— Братцы, помогите положить этого господина на диван, — попросила я дворовых.

Раненого бережно подняли и перенесли на единственный еще свободный диван в углу гостиной. На том месте, где он лежал, я увидела небольшой карманный пистолет. Скорее всего, из него и был произведен единственный роковой выстрел. Я наклонилась за ним, но поднять не успела, меня остановил растерянный мужской голос:

— Я убит?

Что тут началось! Дамы, и те, что были в сознании, и даже пребывавшие в обмороке, вскочили и с радостными возгласами, бросились к убиенному. Однако Николай Иванович энтузиазма общества не разделил, прикоснулся к груди, увидел на руке кровь, подкатил глаза и опять вознамерился умереть. Дамы опять впали в отчаянье. Пришлось вмешаться мне, уже как лекарю. Я растолкала вопящую публику, и взялась за обследование.

Как ни странно, но на его груди оказалась не огнестрельная, а резаная рана, причем небольшая. Его, скорее всего, просто ткнули ножом в грудь.

— А кто же тогда стрелял? — спросила я решительную женщину, единственную среди всех сохранявшую спокойствие.

— Он же и стрелял, — ответила она. — Как те вошли в комнату, он вытащил пистолет и стрельнул в потолок.

Я хотела ее спросить, почему он не стрелял в разбойников, но тут Николай Иванович жалобно застонал, и мне пришлось заняться его лечением. Как в таких случаях делал Алеша, я потребовала водку и промыла ей рану. Раненый дико закричал и забился в сердобольных женских руках. На этом, собственно, лечение и кончилось. К ранке я прижала чистую тряпицу и успокоила общество, что больше угрозы жизни героя нет.

То, как дальше проходил вечер, я думаю, можно не рассказывать. Потрясенные необычным происшествием свидетельницы необычного нападения, принялись пересказывать друг другу недавнее событие, разукрашивая его все новыми подробностями. Из всего, что они наговорили, я с трудом поняла, что произошло на самом деле.

Оказывается, после того, как я ушла к себе, приятельницы решили устроить спиритический сеанс. Они сели вокруг стола, погасили свечи, оставив только одну, и ту под колпаком, взялись за руки, после чего вызвали кого-то с того света. Нервы, понятно, у всех были напряжены, и тут в комнату вошли неизвестные. Ожидающие явления духа спиритки сначала приняли их за потустороннюю силу, но когда один из злоумышленников наткнулся на стул и чертыхнулся, им открылась ужасная правда, и какая-то дама сняла со свечи колпак.

Увидев в комнате незнакомых мужчин, дамы подняли крик. Разбойники, в свою очередь, обнаружив в темной комнате целое женское собрание, к тому же визжащее на разные голоса, растерялись. В этот момент мужественный Николай Иванович, вскочил из-за стола, вытащил из кармана пистолет и произвел роковой выстрел в потолок, за что едва не поплатился жизнью.

Судя по рассказам, все произошло так быстро, что никто, ни нападавшие, ни дамы, ничего не успели понять. Рассмотреть разбойников им тоже не удалось, что позволило без стеснения фантазировать на вольную тему.

После некоторого оживления, наступил спад, дамы начали бояться, что разбойники вернутся. Как мы с решительной женщиной их ни уговаривали, что все кончилось, и никто больше на нас не нападет, до самого рассвета, все только и делали, что пугали друг друга шорохами, таинственными шагами и ужасными рожами, появляющимися в занавешенных, между прочим, окнах.

Я поняла, что больше нельзя оставаться в этом гостеприимном доме и Карамзина мне здесь не дождаться. Положение становилось катастрофическим. Я была одета в военную форму элитного полка, где все знали друг друга, и первый встречный преображенец мог меня разоблачить. Денег, как уже говорила, у меня было мало, и как выкрутиться из этой ситуации я не знала.

Помог мне, как это ни странно, не кто иной, как Николай Иванович. Когда гостям пришло время разъезжаться, он вдруг заявил, что я спасла ему жизнь и без меня он никуда не поедет. Ольга Романовна попыталась его убедить, что ей тоже без меня не обойтись, что я для нее единственная защита и опора, но Николай Иванович на правах смертельно раненого, раскапризничался и настоял на своем. Как ни противен был мне этот сибарит, лучшего способа незаметно выбраться из дома Щербатовой, трудно было представить, и я с радостью согласилась его сопровождать.

Когда за Николаем Ивановичем и его супругой Еленой Даниловной прибыла карета, мы со Щербатовой обменялись нежными поцелуями и обещаниями вечно помнить друг друга, слуги быстро впихнули в нее раненого барина, и мы уехали. В карете Николай Иванович начал, в очередной раз описывать свой подвиг, его супруга Елена Даниловна, благоговейно ему внимала, а я выглядывала из кареты, пытаясь понять, нет ли за нами слежки.

Город еще только просыпался, улицы были пусты, и если бы кто-нибудь увязался за каретой, я непременно это заметила.

— Вы, Александр, чем-то обеспокоены? — спросила меня Елена Даниловна, заметив мое нервное состояние.

— Да, смотрю, не следят ли за нами злоумышленники, — ответила я, чем невольно ввергла Николая Ивановича в состояние близкое к истерике.

— Я знаю, — воскликнул он, с нескрываемым трепетом, — меня хотят убить! Дошли мои правдивые слова до самого верха и вот она, жестокая расплата за правду! Но все рано негодяи не заткнут мне глотку! Я за честь и святую правду взойду на самую Голгофу!

— Ах, Николай Иванович! — с трепетом воскликнула супруга. — Не ради себя молю, а во имя наших малых деток, покорись супостатам! Пущай они торжествуют свою Пиррову победу!

— Нет, и не проси меня, Елена Даниловна. Никогда еще Николай Баранов не поступался своей совестью! Пусть я приму смертную муку, но они, они… — он тревожно посмотрел в заднее окошко кареты, — будут знать! Ах, как мне больно, посмотрите, господин Крылов, кажется, у меня опять пошла кровь!

— Нет, это старая, — ответила за меня супруга.

— Ну почему ты мне всегда поперек говоришь! — вдруг вспылил Николай Иванович. — Как что я ни скажу, ты сразу же поперек! Не видишь сама? Свежая кровь-то, вот вся вытечет, я умру, а ты останешься вдовой, тогда посмотришь! Знаю, ты и на могилку ко мне поплакать не придешь!

Николай Иванович так расстроился, что на его честные глаза навернулись слезы. Он отер их платком и с ненавистью посмотрел на расстроенную жену.

— Мне кажется, за нами следят, — тихо предупредила я и общим страхом тотчас восстановила мир в добром семействе.

— Где? Где следят? Кто следит? — всполошились Барановы и столкнулись головами в тесном заднем окошке.

— А может быть, и не следят, — с сомнением сказала я, — вон человек скачет верхом на лошади. Как узнаешь, следит он за нами или нет?

Так мы и ехали до самой квартиры Барановых на Каменном острове. Жили они в просторном съемном флигеле с детьми и слугами. Уложив Николая Ивановича в постель, я сразу же собралась идти «устраивать свою жизнь», но Елена Даниловна, запутанная капризами мужа, принялась меня умолять ненадолго у них остаться. Пришлось ей объяснить, что мне нужно срочно сменить военную форму и купить себе штатскую одежду, чтобы запутать преследователей.

— Так зачем вам покупать? — тотчас нашла она выход из положения. — У нашего старшенького много платья, которое ему уже мало, а вам будет в самый раз! Останьтесь, голубчик, хоть до вечера, Николай Иванович при вас почти не капризничает! Что вам потерять день ради спокойствия такого достойного человека!

Относительно «достойности» Баранова я усомнилась, но польстилась на возможность переодеться без ущерба своему тощему кошельку. Елена Даниловна тотчас приказала служанке принести старое платье старшего сына, и мы с ней начали подбирать мне платье.

Скоро я оказалась экипирована почти на все случаи жизни, во всяком случае, одежды мне должно было хватить до осенних холодов. Она была ношенная, не последней моды, зато теперь я вполне соответствовала образу сына небогатого священника. Единственно проблемой оставались длинные волосы. Носить военный парик, под которым я их прятала, при штатском платье было нельзя, а стричься мне очень не хотелось. Поэтому, решила пока остаться в мундире.

Только я успела переодеться в военную форму, как к Барановым приехал Воронцов. Оказалось, что он был ранним утром у Щербатовой, узнал у нее о наших ночных приключениях и прискакал удостовериться, что со мной все в порядке. Как почти все родовые дворяне, состоявшие друг с другом в родстве или свойстве, он кем-то приходился Барановыми и его визит к ним не был неприличен.

Мишу радушно приняли, и три раза кряду рассказали о великом подвиге Николая Ивановича, один на один сражавшегося с целой бандой разбойников. Воронцов вежливо слушал, восхищался героическим Барановым, но сам думал исключительно обо мне и нетерпеливо ждал, когда мы останемся хоть ненадолго, наедине. Я сначала решила, что у него насчет меня какие-то неприличные планы, но скоро поняла, что к нежностям его нетерпение не имеет прямого отношения… Пока же визит протекал вяло, Барановы все никак не могли наговориться, а Миша при своем хорошем воспитании не умел прервать их болтовню.

— Когда я вдруг увидел во мраке ночи страшную харю разбойника, — в четвертый раз принялся рассказывать Николай Иванович, — будто вспышка молнии осветила мое сознание! Кругом были одни женщины, и только я один мог ценой своей жизни послужить им защитой и утешением! Тогда я вспомнил, что на груди у меня таится пистолет, заряженный заговоренной пулей…

— Вот именно! — перебила я Баранова. — Михаил Семенович должен мне непременно показать, как нужно стрелять заговоренными пулями!

Николай Иванович споткнулся на полуслове, не сразу поняв, какое имеет отношение его подвиг к пулям и Воронцову, однако я уже тянула Мишу за рукав к выходу. Создалась небольшая неловкость, которую молодой граф легко исправил улыбкой и комплиментом радушным хозяевам, после чего мы с ним вышли во двор.

— Рассказывай, пока нам не помешали, — попросила я, легко ускользая от его ищущих прикосновения рук.

— Все очень плохо, — грустно сказал Миша, — Пален беснуется и велел сыскать вас живой или мертвой. Получилось, что я не смог выполнить его личную просьбу охранить вас от заговорщиков и на меня начались гонения. Теперь мне придется перевестись из гвардии в действующую армию. Батюшка не хочет уезжать из Англии, где он теперь служит послом, и отказался от звания канцлера предложенного ему государем. Павел Петрович на него за это рассердился. Но все это пустяки, главное — это вы. Я чувствую, что вас подстерегает смертельная опасность, и почти ничем не могу вам помочь!

— Один умный человек посоветовал мне переждать опасное время в каком-нибудь монастыре.

— Что еще за человек? — ревниво воскликнул Миша.

— Старичок-предсказатель, знакомый вашей тетки, — успокоила я его ревнивые подозрения.

— Знакомый тетки, — задумчиво повторил он за мной, — это хорошо!

— Что же в том хорошего, что он знакомый или старик? — улыбнулась я.

— Нужно подумать, — не слушая, продолжил думать вслух Миша. — Родни у нас много, найдется, поди, и монахиня. Алекс, побудьте у Барановых до вечера, а я все до этого времени выясню!

— Хорошо, — согласилась я, — надеюсь, Николай Иванович не заговорит меня до смерти.

— Только как вам выбраться из города, — продолжил он строить планы, — в нашей форме ехать нельзя, и вам нужны фальшивые документы…

— Прохоров дал мне паспорт своего знакомого, вольная одежда у меня тоже есть, Елена Даниловна презентовала мне платье своего сына, — успокоила — единственно, что мне не хватает, это лошади.

— Вы собираетесь ехать верхом? — поразился Воронцов.

— Нет, я поеду в рыдване со штатом слуг! — в тон ему ответила я. — Конечно верхом, на перекладные у меня нет денег, правда, на верховую лошадь тоже. Ничего, как-нибудь доберусь! Главное, чтобы было куда ехать.

— Лошадь, деньги, это пустяки, у вас ни в чем не будет недостатка, — пообещал богатый наследник знатного рода, — монастырь я вам тоже приищу. Меня волнует другое, как я смогу жить без вас! — нежно сказал он, почти со слезами в голосе.

— Ничего, мы с вами еще обязательно встретимся, — легкомысленно пообещала я. — Только боюсь, вы скоро меня забудете!

— Я вас забуду?! Никогда в жизни! — воскликнул юноша и попытался заключить меня в объятия.

— Поручик! — засмеялась я, увертываясь от его рук. — Что вы делаете? На нас смотрят и вас могут неправильно понять!

— Да, пожалуй, — печально улыбнулся он, — вы, наверное, правы.

На этом мы и простились. Миша уехал, а я вернулась к Барановым, слушать рассказы о подвигах Николая Ивановича.