В нашей комнате меня ждала изнывающая от любопытства Маланья Никитична, и лишь я вошла, засыпала вопросами. Я не стала скрытничать и рассказала, что меня допрашивал какой-то «его сиятельство» и я рассказала ему все как на духу.

— А что за сиятельство, — пристала она.

— Не знаю, — покачала я головой, — но очень важный и из себя представительный.

— Звать-то его как? — никак не могла успокоиться старуха.

— Чего не знаю, того не знаю, он мне не назывался, — твердо сказала я. — Только узнала, что помощник, тот, что меня сюда привел по фамилии Афанасьев.

— Не помощник, а секретарь или адъютант. Хоть что-то ты знаешь девонька, — успокоилась она. — Ничего у меня здесь связи большие, все как есть разведаю! Но и как он был? Строг? Кричал? Ногами топал?

— Не-а, сначала пообещал плетями высечь, а потом подобрел, даже смеялся.

— Ну, слава богу, а то я уж вся запереживалась, аж в грудях началось томление. Привыкла я к тебе, дурочке, жалеть стала. Мне ж бог своих детей не дал. Нам, дворцовым, с детями никак нельзя было валандаться. Потому, которых скидывала, а которых родила, тех в люди отдавала. Вот к тебе, видать, как к дочери и привязалась.

Старуха вернулась к привычной теме и начала перечислять своих любовников и сановников, которым вынуждена была уступать по первому требованию.

— У красивой бабы какая судьба? С ней всякому пошалить лестно. Со знатными на балах махаются, а потом простую бабу в постелю требуют. И тебе видать такая будет доля, если муж тебя отсюдава не вытребует, — в который раз учила она меня жизни.

Я, делая вид, что слушаю, привычно кивала головой, соглашаясь с ее дворцовой мудростью. На самом деле прикидывала, что мне может дать или чем грозить явно хорошее отношение всесильного графа. В Алешиной памяти такая фамилия была. Граф Пален, кажется, был замешан в заговоре против Павла I, но никаких подробностей Алеша, а тем более я, не знали.

— Ты если захочешь мужчину ублажить, то всегда делай вид что тебе с ним слаще, чем с другими. Мужчины по уму совсем глупый народ, считай, как малые дети и очень пекутся, чтобы быть во всем первыми. А уж по этому делу так особо гордятся. Ты так всегда и говори, мол, у тебя такой, что и не приведи господи! Мол, лучше и краше я еще не видывала. Он по своей глупости загордится и за то тебе всегда особый презент сделает, — бормотала старуха. — И еще они любят властью и богатством хвалиться. Иным и этого дела не надо, дай рассказать какой он знатный и богатый. Помню, был такой Полуэкт Никадимыч, мужчинка, надо сказать, незавидный, этакий тьфу — плюнуть и растереть. А на меня так заохотился, что святых выноси. Уж как только не добивался, подарками засыпал, молил, мол, люблю, сил нет. Не дашь, руки на себя наложу. Почитай, в ногах валялся. Ну, я не устояла и уступила. Веришь, даже боялась, что он меня за ночь как кобылу загонит. Невзрачные они бывают ужас какие прыткие, одним словом корявое дерево в корень растет. А он знаешь, что сделал? — добродушно засмеялась старуха. — Всю-то долгую зимнюю ноченьку рассказывал, какой он большой человек. Начал с титулярного советника, а кончил фельдмаршалом. А уж какие у него дворцы оказались — чище царских! И поместья-то у него лучше, чем у первого вельможи. Крестьянских душ столько, что на всей Руси столько народа нет. А ко мне так даже пальцем не прикоснулся. Вот, а ты говоришь, любовь!

Больше до самого вечера ничего интересного не произошло. Граф Пален не объявлялся, и обо мне никто не вспоминал. А вот утром в нашей комнате оказался зарезанный человек. Обнаружила его моя старуха. Она проснулась раньше меня и только собралась встать, глядит, а посередине комнаты лежит ничком мужчина с ножом в спине.

Маланья Никитична так закричала, что не только я вскочила со своих полатей, к нам тотчас сбежались люди со всех соседних комнат. Я когда увидела убитого, прикусила язык. Нож в его спине мне был очень хорошо знаком. Это был тот самый узкий с костяной ручкой кинжал, который мы с Евстигнеем недавно вытаскивали из спины моего ночного убийцы.

Поднялся такой переполох, что своего голоса не было слышно. Скоро на шум явились ночные слуги и караульные гвардейцы. Убитого перевернули на спину и долго рассматривали, но никто его не узнал. Доложили по начальству, после чего переполох усилился и к нам пришли проводить следствие самые натуральные генералы в мундирах. Хорошо хоть в тот день в Зимний дворец не заглянул государь. Он так не любил беспорядка, что в наказание за нерадение мог всех караульных отправить в Сибирь.

Проведенный розыск, в конце концов, принес свои плоды: кто-то из следователей узнал нашего мертвеца. Это был полицейский чиновник, да не простой, а в чине коллежского советника, или по военной мерке полковника. Причем у мертвеца, кроме ножа в спине, в руках оказалась натуральная удавка. Именно это обстоятельство всех напугало особенно сильно. Государь, который ненавидел всяких якобинцев, коих считал закоренелыми преступниками, никому бы из должностных лиц не простил того, что во дворце, под самым их носом, разгуливают высокие полицейские чины с удавками. Он вполне мог принять это за заговор против своей августейшей персоны.

Звали убитого коллежским советником Седовым. Мне эта фамилия ровно ничего не говорила. Однако когда сказали его имя отчество — Платон Петрович — я похолодела. Именно так называл в мыслях своего начальника мой первый конвоир Ломакин. Теперь, в отличие от всех кто проводил дознание, я твердо знала, для чего в нашей комнате оказался начальник Ломакина.

Когда первые минуты растерянности прошли, какой-то строгий генерал приказал, чтобы из комнаты с убитым удалили всех посторонних. Нас с Маланьей Никитичной отослали в соседнее помещение, а потом, по приказу самого графа Палена, перевели в обширные покои и приставили к нам караул.

Теперь мы оказались в большой комнате с видом на реку Неву и Петропавловскую крепость. В соседней комнате нас охраняли двое гвардейцев. Обстановка во дворце была напряженная, все боялись гнева царя. Я, само собой, ничего никому не говорила, и свои догадки держала при себе. Зато Маланья Никитична болтала не замолкая и строила самые невероятные предположения. Мне же, чтобы остаться в живых, впору было мечтать об одиночном заключении.

До вечера больше ничего не произошло. Во всяком случае, о нас никто не вспомнил и никаких новых вопросов не задал. С охраной тоже все устроилось самым лучшим образом. Я несколько раз заглядывала в караульную комнату, и видела там стоящих на часах солдат. Однако вечером вдруг произошло событие, во многом изменившее мое грустное пребывание в Зимнем дворце.

Было еще светло, но мы со старухой после всех волнений собрались ложиться спать. Она уже начала раздеваться, когда к нам негромко постучали, и в комнату вошел знакомый мне секретарь графа Палена Афанасьев.

Выглядел он не так, как обычно, деловитым и торопливым, а слегка смущенным. В руке он держал довольно объемный узел.

— Добрый вечер, сударыня, — поздоровался он только со мной, почему-то не заметив мою напарницу.

— Добрый вечер, — разом ответили мы обе.

Афанасьев прошел в комнату и торжественно водрузил на стол сверток.

— Его сиятельство приказал доставить вам это маленький презент и просил на словах передать, что был очень доволен беседой с вами.

— Спасибо, — поблагодарила я, не зная, что и думать об удовольствии, которое получил Пален от нашей беседы.

Я попыталась понять, о чем в эту минуту думает сам Афанасьев, но в голове у него оказались странные мысли о новой фаворитке, и о том, как загладить передо мной его вчерашнюю небрежность. Я ничего толком не поняла и с поклоном поблагодарила за подарок.

— Изволите посмотреть сразу? Граф беспокоится, понравится ли вам его вкус, — сказал Афанасьев, явно не собираясь сразу уйти.

Я пришла в окончательное волнительное недоумение и тотчас развязала узел. Там лежало сложенным белое муслиновое платье и в отдельной лаковой коробочке парчовые туфли.

— Это что такое? — только и смогла спросить я, не отрывая взгляда от великолепных подарков.

— Его сиятельство чувствует свою вину, что по нерасторопности ваших… — он поискал слово, могущее заменить грубое «конвоиры», и придумал более мягкое, — и нерадивости ваших провожающих, вы, сударыня, принуждены были испытывать нужду в самом необходимом. Посему по своему вкусу подобрал вам эти скромные наряды.

— Мне?! — только и смогла сказать я, тотчас забывая о самом Афанасьеве.

Кажется, секретарь сам проникся моим восторгом и впервые по-человечески улыбнулся.

— Именно вам, сударыня. Изволите примерить? — спросил он.

— Да! — на выдохе прошептала я.

— Тогда я подожду в соседней комнате, — опять, не как секретарь, а как нормальный человек сказал он и быстро вышел, осторожно притворив дверь.

— Никакая она не б… просто хорошая девчонка, вот старик и расчувствовался. Впервые замечаю за ним такую слабость. Видно, годы берут свое, — наконец внятно подумал он по ту сторону дверей.

После этих его мыслей я совсем переменила свое отношение к Афанасьеву.

— Алевтинка, это что? — бросилась ко мне старуха. — Никак самого Палена захомутала? Ишь ты, какая! Видать, в тихом омуте черти водятся. Покажи платье-то. Ах, хорошо, а муслин-то какой тонкий, будто паутина! Тебя под ним всю будет видно! Ах, он греховодник! Вон что удумал!

— Погодите, Маланья Никитична! Ну не мешайте, ради бога, подержите лучше сарафан! — взмолилась я, торопливо сбрасывая сарафан. — Смотрите, оно точно мне впору! Посмотрите, фонарики какие с кружавчиками, красиво-то как! А вырез не слишком глубокий? У меня же вся грудь будет снаружи.

— Ничего, пущай смотрят, чай не ослепнут! Эх, мне бы такое платье, когда я молодой была! Разве у меня такие сиськи были что у тебя? Во, — она показала неправдоподобный размер своего молодого бюста. — А какие тугие да высокие, поверишь, полный стакан с водкой можно было поставить и капля не прольется!

— Да, постойте вы с рассказами, Маланья Никитична, — взмолилась я, — посмотрите, как мне длина? А тут поглядите, какие рубчики идут по подолу!

— Ах, граф, ах, шалун! — не слушая, бормотала старуха. — Как он только тебя высмотрел?! А ты к нему как? Он уже попросил, али наперед тебя задабривает?

— Наперед, наперед! — прервала я ее глупые предположения. — Он просто человек хороший! А посмотрите, складки как ложатся? Сейчас туфли надену и пройдусь! Только как же в таком платье, да с косой? Мне же прическа нужна!

— Пален-то хороший? — с сомнением сказала старуха. — А туфли-то тебе велики, с ноги будут сваливаться! — съехидничала она.

— Ничего, я ватку в носок положу, и будут впору. Он же не знал, какая у меня нога. Ну, как я вам?

— Ты бы на меня в молодости посмотрела, — опять завела старую песню Маланья Никитична, — вот то была краса! А ты, что ж, смотреть можно, с души не своротит.

Пока она расхваливала себя, я надела обновки, и павой прошлась по вощеному паркету. Туфли и правда были слегка велики, но зато такой красивой работы, какой я еще не видела. Куда там красным лаковым сапожкам, что купил мне в Троицке Алеша. В таких туфлях любая женщина могла не то, что ходить, летать!

— Господин Афанасьев, — позвала я, — можете войти, я готова!

Секретарь вошел, будто стоял наготове за дверью. Я выжидающе смотрела на него и прислушивалась к тому, что он подумает, чтобы проверить впечатление, которое производит мой новый наряд.

— Вот это да, — была его первая мысль, — вот тебе и деревенская девка! А старик-то с платьем перемудрил, она же вся на просвет видна!

— Проходите, — пригласила я, и будто невзначай, отошла от светлого окна в простенок. — Как вам подарок его сиятельства?

— Подарок, бесспорно, хорош, да и сама фигура недурна! — ответил он с такой задушевной искренностью, что у меня стало тепло на душе.

— Ну вы тоже скажете, — смутилась я. — Для женщины главное — одежда!

— Пожалуй, — признался он, против своей воли, жадно меня рассматривая. — Так что передать его сиятельству?

— Большую благодарность. Скажите графу, что я безмерно счастлива. У меня таких красивых платьев и туфель еще никогда не было!

Мне бы ты не меньше понравилась и без платья, подумал он. Однако я на него ничуточки не обиделась.

— Думаю, его сиятельство будет рад, что доставил вам удовольствие, — галантно заявил он и, опустив глаза, чтобы не смотреть сквозь тончайший муслин на мою грудь, вышел.

— Ишь ты, каков кавалер, — ревниво сказала Маланья Никитична, — весь сомлел, пока за тобой подсматривал! А Пален-то тебя теперь просто так не отпустит. Потребует за подарок подарка!

Я не стала спорить и только пожала плечами. При общении с графом мне показалось, что ему так надоел высший свет, жеманные дамы, корысть, что общение с простой девушкой, которая ничего не собиралась у него просить, было ему просто приятно.

Не знаю, была ли я права, но Пален несколько дней не давал о себе знать, и наша жизнь пошла точно так же, что и раньше. Разница была только в том, что теперь мы со старухой были не сами по себе, а нас охранял лейб-гвардейский пост. В первую ночь гвардейцы истуканами стояли возле входной двери и даже не разговаривали между собой. Их смена вела себя не так напряженно. Новая пара уже позволяла себе прислоняться к стене и вести негромкую беседу. Правда, когда мы со старухой входили в их комнату, гвардейцы суровели, разворачивали плечи и мужественными лицами являли собой несгибаемых воинов. С нами они не разговаривали, но своим поведением давали понять, что в любую минуту могут применить оружие и нам под их защитой нечего опасаться.

Следующая смена попросила у нас два стула и несла службу сидя. Теперь их главной целью было не проворонить приход караульного или иного начальства и не попасться тому под горячую руку.

Скоро мы перезнакомились со всеми нашими часовыми и сначала разгоняли скуку беседами, а когда кому-то из моих защитников пришла в голову мысль составить банчок, меня третьей пригласили в ломбер, самую популярную карточную игру во время правления покойной императрицы.

Играть, когда все знаешь о картах противника и его намерениях, оказалось очень легко, и если бы я захотела, могла разорить целую роту Преображенского полка и составить себе фантастическое состояние. Однако я не злоупотребляла своими способностями и лишь слегка поправила материальное положение. Однако и нескольких мелочных выигрышей у сильных противников мне оказалось достаточно, чтобы стать популярной в гвардии.

О том, как продвигается мое дело, я не имела никакого представления. Никто из тех, с кем мне доводилось встречаться, ничего о нем не знал, а домыслы, один другого фантастичнее, я просто не принимала во внимание. Беременность моя проходила легко. Пока единственно верным ее признаком была тошнота по утрам. На лице не появились даже темные пятна, и выглядела я неплохо, во всяком случае, в меня без ума влюбился семнадцатилетний мальчик Миша Воронцов. Он почти всю свою жизнь прожил с отцом в Англии, в Петербург приехал недавно и какое-то время, для проформы, «тянул служебную лямку» в своем полку. Еще грудным ребенком записанный в бомбардир-капралы лейб-гвардии Преображенского полка, он уже 4-х лет от роду был произведен в прапорщики. Теперь он нес службу уже в звании поручика.

Говорил Воронцов по-русски с заметным английским акцентом, что служило поводом товарищам подтрунивать над ним. Миша был прекрасно воспитан, что я вполне могла оценить и, по мнению окружающих, не менее хорошо образован, чего я проверить пока не имела возможности.

Не знаю, что его заставило так мной увлечься, возможно, не столько моя внешность, сколько истинно русская душа. Помыслы у него были самые чистые и я, как ни старалась быть только вежливой, невольно его поощряла к ухаживанью. Когда бывали его дежурства, а случались они раз от раза чаще, мы много говорили о России, Англии, в которой его батюшка Семен Романович был много лет послом и которую Миша считал своей второй родиной. Воронцов восхищался мои простым и бесхитростным русским языком, учился правильно произносить народные слова и выражения.

Как часто случается во время интересного разговора, мои руки случайно оказывались в его ладонях и он, бывало, машинально подносил их к своим губам. Мне было лестно, что юный граф целует руки вчерашней крестьянке, и я не сразу их отнимала. Наши отношения были совсем невинными. Конечно, ни о какой измене мужу я не думала. К тому же и совершить ее было почти невозможно. В нашей комнате безвылазно находилась Маланья Никитична, в караульной, кроме Воронцова, еще второй часовой. Чтобы побыть несколько минут со мной наедине, Мише приходилось пользоваться короткими отлучками товарища. Он был еще юн и неопытен, и не смог найти возможность организовать настоящее любовное свидание.

Вот так и протекало мое «тяжкое» заключение, пока в один прекрасный момент не случилось совершенно невероятное событие. Утром в наших покоях появился новый человек. Не знаю, что он сказал караульным, но его беспрепятственно пропустили в нашу комнату.

Мы с Маланьей Никитичной только проснулись. Она слонялась по комнате, звучно зевая, а я еще лежала в постели и пребывала в сомнениях, во что мне сегодня одеться.

Миша Воронцов вместе со своим обычным товарищем по караулу Александром Огинским, дворянином из младшей русской ветви польского княжеского рода, уже отправился отдыхать. Вместо них в караул заступили двое моих коротких приятелей по карточной игре Сабанеев и Пестриков. Надевать ради них новое плате мне было как-то не с руки, а старое опять требовало ремонта. Я совсем, было, собралась ради разнообразия надеть простой сарафан, как вдруг дверь в нашу комнату без стука распахнулась, и в комнату быстро вошел незнакомый мужчина. Он был чрезвычайно маленького роста, почти на голову ниже императора. У него было бритое лицо, слегка распушенные рыжие бакенбарды и чем-то знакомые сатанинские глаза.

Почему его пропустили, даже не предупредив нас, я так и не узнала. Он, не стесняясь прошел в середину комнаты, встал, подперев рукой бок и уставился на меня горячим шальным взглядом.

— Ты, батюшка, куда прешься без доклада?! — закричала на незваного гостя Маланья Никитична. — Не видишь, что дамы в исподнем!

— Маланья Никитична! Матушка, какая встреча! — с восторгом закричал незнакомец, в котором по росту и рыжему цвету волос я почти узнала своего поклонника Евстигнея. — Никак нас с тобой опять свела судьба! Вот уж никак не ожидал тебя здесь встретить!

Моя старуха от неожиданности проглотила несколько нелицеприятных выражений и спешно оправила на себе нижнюю рубаху.

— Что-то я тебя, батюшка, не припомню, — неуверенно сказала она, всматриваясь в гостя.

— Глупости, не можешь ты меня не помнить, мы же с тобой махались еще, когда царица с Гришкой Орловым крутила! — закричал гость и, обхватив старуху двумя руками ниже широкой талии, ткнулся носом прямо между ее легендарными грудями.

— Ты чего это творишь, охальник! — вскрикнула старуха, правда, без особого возмущения, — Ты чего это меня, где ни попадя, лапаешь! Не видишь что ли, я не одета!

— Экая ты стала крикливая, Маланья Никитична, и как встарь, все конфузничаешь! Это негоже после того, что промеж нас было! — сообщил приглушенным грудями и рубашкой голосом охальник, после чего задрал юбку и звонко шлепнул мою наперсницу по широкому заду.

Маланья Никитична растерялась, попыталась вырваться из рук странного поклонника и, наконец, рассердилась:

— Отпусти ты меня, ирод, я знать тебя не знаю! Нашел, что вспоминать! Это когда было! С тех пор сто лет прошло!

— А, вспомнила-таки, греховодница! — обрадовался гость. — А это еще что за девушка?

— Не твоего ума дело, — сердито ответила она, оправляя сзади задранную баловником рубаху. — Пришел незваный, так веди себя по-людски!

— Ну вот, разве так нужно встречать дорогого гостя?! — закричал рыжий и забегал по комнате с такой скоростью, что нам оставалось только следить за ним взглядами. — Ни тебе радости, ничего! — возмущенно выкрикивал он. — Забыла, подруга, как в сказках говорится: сперва напои, накорми, потом спать уложи, а потом уже вели слово молвить!

— Я тебя уложу! Ишь ты какой, спать его положи! Надо же, о чем размечтался! Я уже не та, что встарь, я теперь себя блюду!

— Знаем, как вы себя здесь блюдете! — воскликнул он и опять одной рукой обхватил Маланью Никитичну ниже талии, а другой принялся щекотать подмышками.

— Да отпусти ты меня, Христа ради! — закричала старуха, пытаясь оттолкнуть юркого нахала. — Алевтинушка помоги мне его отодрать, гляди, что этот паршивец делает!

— Так значит, девушку Алевтинкой зовут?! — непонятно чему обрадовался гость, бросил баловаться со старухиной юбкой, кинулся ко мне и сорвал с меня одеяло.

— Эй, там, кто-нибудь! Помогите! — закричала старуха и бросилась за помощью к караульным.

Лишь только она скрылась за дверью, гость успокоился и, лихо подмигнув, спросил:

— Мой ножичек узнала?

Теперь у меня не осталось никаких сомнений, кто он такой.

— Узнала, — ответила я. — Спасибо тебе за помощь!

— Пустое, — махнул рукой Евстигней. — Пока тебе никакая опасность не угрожает. Но дело не кончилось. Я пришел тебя предупредить, что скоро сюда придет один человек, твой хороший знакомый. Смотри, не выдай ни его, ни себя. Помни, что Маланью приставили за тобой присматривать.

— Знаю, — ответила я. — А что это за человек?

— Скоро сама узнаешь. Ну, все, я полюбовался тобой, пора и честь знать, а то, как бы моя давняя подруга шума не наделала!

— Ты ее правда знаешь? — спросила я, когда он уже выходил из комнаты.

— Первый раз вижу, — засмеялся Евстигней.

Спустя минуту, после того как он исчез, в комнату влетела старуха и растеряно оглядываясь, спросила:

— Где греховодник?

— Ушел вслед за тобой, — ответила я, закрываясь одеялом.

— Ну и слава богу. А то караульных нет, все еще спят, кругом ни души, так что не знаешь, у кого просить помощи. И откуда только этот прыщ взялся!

— А я подумала, что вы с ним хорошо знакомы, — удивившись, невинным голосом сказала я.

Старуха смутилась и, отведя взгляд, ответила:

— Может, когда и были знакомы. Разве всех упомнишь. Вроде, был у меня такой маленький. Только, я уж и думать о нем забыла. Точно он, шельмец! — неожиданно развеселилась она. — И ведь, сколько лет прошло, а все такой же. С ним свяжись, отбиваться устанешь! А вот имени его уже не помню, — грустно договорила она. — Ну что, одеваться будем, а то опять, гляди, этот вернется!

Обсуждая странный случай, мы оделись и теперь ждали, когда принесут завтрак. Надо сказать, что после моего знакомства с графом Паленом, кормить нас стали много лучше. Не знаю, какие разделения по знатности обитателей Зимнего дворца существовали на кухне, но простой стол разительно отличался от господского.

Предупреждение Евстигнея меня взволновало. Слишком мало было у меня знакомых, заинтересованных в моей судьбе, чтобы догадаться, кто это может быть. Сначала я подумала, что меня собрался навестить Татищев, но он, даже если уже вернулся в столицу, вряд ли рискнет афишировать наше близкое знакомство. Оставался муж. Однако я и думать не могла, что он сможет без единого документа добраться до Петербурга, да еще и пробраться в Зимний дворец.

Я глубоко задумалась, и моя отрешенная физиономия встревожила наперсницу.

— Никак ты, Алевтинушка, чем заболела? — спросила она, внимательно ко мне присматриваясь.

— Не, ничего, я вполне здорова, — ответила я, — просто мне скучно.

— В карты иди поиграй, нынче на посту Сабанеев, он большой дока по ломберу.

Словно услышав ее слова, в дверь постучал кто-то из караульных.

— Вот и он, легок на помине, — засмеялась старуха. — Входи уж, мы одетые!

Однако в комнату заглянул не Сабанеев, а его напарник сержант Пестриков.

— Алевтина Сергеевна, составим партейку? Мы с Сережей, как всегда, без третьего.

— Спасибо, Василий Ефграфович, но нынче никак не могу, что-то голова болит, — отказалась я.

— Жаль, но ничего, позовем еще кого-нибудь, а вы поскорей выздоравливайте, — сказал он, притворяя дверь.

— Погоди, господин сержант, — остановила его старуха, — вы зачем, нас не спросясь, сюда маленького впустили?

— Какого еще маленького? — удивился Пестриков. — Ты, мать, видно, что во сне увидела. К вам никто не входил.

— Как это не входил? — воскликнула она. — Да я сама…

Договорить она не успела, нетерпеливый сержант уже закрыл дверь.

— Нет, ты посмотри, Алевтинушка, что он говорит?! — возмутилась Маланья Никитична. — К нам никто не входил! Сами с поста ушли, а теперь из меня дуру делают!

Получив новую тему для разговора, моя болтливая напарница взялась костерить дворян, плохо несущих службу, а я присела в кресло и вернулась думами к недавнему прошлому. Мне так захотелось хотя бы мельком увидеть мужа, что на глаза навернулись слезы. Все недавние легкие увлечения показались незначительными и пошлыми. Даже наша нежная дружба с Мишей Воронцовым перестала волновать сердце.

Однако долго побыть в задумчивости мне не дала моя старуха.

— Что это они еще удумали! — сердито сказала она, прекратив свои сетования. — Ну что за жизнь, нет ни минуты покоя!

Я не поняла, о чем она говорит, и спросила, что случилось.

— Трубочисты пришли. Ну что у нас за бестолковый народ, среди лета печи чистят!

Меня это сообщение никак не заинтересовало. Я ждала совсем иного гостя. В соседней комнате что-то с грохотом упало, и зазвучали сердитые голоса. Маланья опять взялась ругать всех, кто приходил на ум, а я начала вспоминать своего Алешу. За время нашей вынужденной разлуки я от него немного отвыкла, но теперь с нежностью вспоминала наши романтические отношения и страстные ночи.

— Никак они и у нас печь собираются чистить! — воскликнула Маланья Никитична, когда к нам постучали. — Кто там еще?

После стука дверь тотчас открылась, и в комнату вошел чумазый с ног до головы человек. Мне кажется, чистыми у него были только белки глаз.

— Это ты что ли, Иванов? — присмотревшись к трубочисту, строго сказала старуха. — Чего заявился?

— Печи чистим, Маланья Никитична, по приказу графа Палена, — почтительно ответил он.

Вслед за ним вошло еще двое трубочистов, один коренастый, другой высокий, ростом с моего мужа. Они остановились и, по всему, ждали команды Иванова. Тот же не рисковал рассердить старуху и не знал, стоит ли вообще связываться с нашей печью.

— Поди, грязь разведёте, ироды? — переставая сердиться, спросила она.

— Без этого никак невозможно, Маланья Никитична, — подобострастно глядя на нее, ответил Иванов. — Зато зимой будет тепло и бездымно.

— До зимы ещё дожить надо! Это ты молодой, а я совсем старой стала, того гляди, помру, — не без доли кокетства, проворчала она.

— Да-ть ты что, родимая Маланья Никитична, ты всех нас переживёшь, да-ть ты ещё женщина-то в самом соку, кому-ть и жить-то, как ни тебе, — заюлил Иванов, обнажая белые на черном лице зубы.

— Ну, пошёл хлиртовать, кавалерщик! — кокетливо повела тяжелыми плечами моя напарница.

Мне слушать их игривый разговор было неинтересно. Я отвернулась от флиртующей парочки и впервые внимательно, посмотрела на высокого трубочиста, чем-то похожего на мужа. И тут у меня словно оборвалось сердце. Это был он!

Алеша смотрел на меня горящими глазами. Только теперь, узнав его, я начала слушать его мысли. Не, знаю почему, но он сразу же понял, что я беременна и острая жалость и любовь захлестнули его, а вслед за ним и меня. Я разом забыла предупреждение Евстигнея и непроизвольно устремилась к нему, но глаза его предупреждающе расширились, и в последний момент я удержала порыв. Мы остались на своих местах. Он неподвижно стоял в дверях, а я застыла в своем кресле.

Теперь мы с ним переговаривались мыслями и, что удивительно, он хорошо меня понимал. Второй трубочист, удивленный нашей немой сценой, что-то ему сказал. Алеша опомнился, испугался, что наши тайные сношения могут заметить, и насильно отвел от меня взгляд. Муж так боялся за меня, что уже был не рад, что подверг меня опасности, пробравшись во дворец. Он сразу же понял, почему я живу со старухой, и покосился в ее сторону.

Однако пока Маланье было не до нас, она кокетничала с чумазым Ивановым и в нашу сторону не смотрела. Объяснить мужу, что я старуху совсем не боюсь и вполне могу руководить ее действиями, я не смогла. Впрочем, и я старалась быть осторожной, теперь из-за него самого. Если Алешу схватят во дворце, ему неминуемо угрожает суровое наказание. Император Павел Петрович не любил ни сюрпризов, ни инициативных молодых людей, способных по своей воле проникнуть в государевы чертоги.

— Ты что же, Сатана, делаешь! — вдруг, закричала моя старуха, прерывая наше тайное свидание. — Ирод ты косорукий!

Пока мы были заняты собой, обменивались кто словами, кто взглядами, оставшийся без надзора трубочист, полез в боковое окошко печи и вытащил из него черный пук.

— Ты что делаешь, анафема! Не видишь, что я занятой! Поклади немедля, на место! — закричал Иванов на товарища, от которого во все стороны полетела сажа.

Алеша бросился помогать собирать ее с пола. Трубочист, стараясь загладить вину, бестолково пытался ему помогать. Пока они возились на полу, Маланья Никитична, попеняла Иванову:

— Ишь ты, посмотри, как твой чумазец на мою девку пялится? Али знаёма она тебе? — добавила она, подозрительно глядя на мужа.

— Чаво, тетенька? — глупо улыбаясь, переспросил он и с таким тупым видом уставился на старуху, что я едва удержалась от смеха.

Он так натурально изображал дурака, что я бы на ее месте тоже наверняка обманулась.

— Чаво-ничаво, пришёл работать, так работай, нечего глаза на девок лупить, ослепнешь, ефиёп, прости Господи, — прикрикнула на него Маланья.

— Чаво, тётенька, лупить? Никак яичко? Так нету здеся яичек, яички в Пасху бывают!

Маланья Никитична про себя удивилась, какими глупыми бывают работные люди, потеряла к нему всякий интерес, и продолжила разговор с Ивановым.

Однако мы оба стали вести себя осторожнее, и, пока Алеша возился с печью, перебрасывались только короткими взглядами. Это было так здорово — понимать друг друга без слов! Однако время шло, особенно долго задерживаться в нашей комнате он не мог и от нежностей мы перешли к деловому разговору.

— Ты знаешь, почему тебя арестовали? — спросило меня муж.

Я отрицательно покачала головой.

— Я расскажу все, что узнал о твоем аресте, — четко, так чтобы мне все было все понятно, проговорил он про себя.

Я едва заметно кивнула, показывая, что поняла.

— Кажется, тебя считают законной внучкой императора Иоанна Антоновича и Павел боится, что ты станешь претендовать на Российский престол, — объяснил он.

Наверное, от удивления у меня сделались круглыми глаза. Ни о каком императоре Иоанне Антоновиче я и слыхом не слыхивала. Попыталась привлечь память Алеши, но и он, кажется, ничего о таком императоре не знал.

— Был у нас такой император, — правильно поняв мое недоумение, объяснил он, — племянник императрицы Анны Иоанновны. Он сын принцессы мекленбургской Анны Леопольдовны, и герцога Брауншвейг-Люнебургского Антона-Ульриха. Родился 12 августа 1740 г. и манифестом Анны Иоанновны от 5 октября 1740 г. объявлен наследником престола, и после смерти Анны был провозглашен императором, — объяснил Алеша.

Елизавета Петровна, дочь Петра I, сумела захватить престол и этого Иоанна в годовалом возрасте арестовали, отделили от семьи и отправили на Соловки. Но до острова не довезли и временно посадили в крепость Холмогор, где он пробыл около 12 лет. Находился он там в полном одиночном заключении, отрезанный от всякого общения с людьми. Единственным человеком, с которым он мог видеться, был наблюдавший за ним офицер. В начале 1756 г. сержанту лейб-кампании Савину предписано было тайно вывезти Иоанна из Холмогора и секретно доставить в Шлиссельбург.

В Шлиссельбурге тайна должна была сохраняться не менее строго: сам комендант крепости не должен был знать, кто содержится под именем «известного арестанта». Могли видеть Иоанна и знали его имя только три офицера стерегшей его команды.

Иоанн знал о своем происхождении, несмотря на окружавшую его таинственность, и называл себя государем. Вопреки строгому запрещению его учить, он от кого-то научился грамоте, и тогда ему разрешено было читать Библию.

Когда появились слухи, что он тайно обвенчался с дочерью тамошнего коменданта и у нее родился сын, коменданта на всякий случай поменяли и с семьей отправили в Сибирь. А сам Иоанн скоро погиб. Подпоручик Мирович, состоявший в охране крепости, вздумал его освободить и провозгласить императором. Он склонил с помощью подложных манифестов на свою сторону гарнизонных солдат, арестовал коменданта крепости Бередникова и потребовал у него выдачи Иоанна. Когда Мирович навел на крепость пушку, пристава сдались, предварительно убив Иоанна.

От всего, что рассказал Алеша, у меня голова пошла кругом, но я видела, как он серьезен и всему поверила.

— Видимо теперь кто-то вспомнил эту давнюю историю, — продолжил он, — и в тебе признали внучку Иоанна. Кто это все затеял, я узнать не смог. Но если Павел решит, что ты имеешь к тому Иоанну какое-то отношение и можешь претендовать на престол, тебя убьют. Он очень подозрителен и не верит никому, даже своим детям. Потому соблюдай крайнюю осторожность! Возможно, Павел еще ничего о тебе не знает, и тобой хочет воспользоваться кто-нибудь из его окружения. Никому не доверяй, особенно Палену, он здесь самый отъявленный интриган и вполне может решить использовать тебя для своих темных дел.

Все это Алеша говорил-думал быстро и четко, я поняла, что он заранее готовился к нашей встрече и старается сказать мне только самое главное.

— К царю тебя не водили? — спросил он.

Я отрицательно покачала головой. Как ему было объяснить, что Павел сам случайно меня нашел, а теперь моей судьбой занимается тот самый граф Пален, которого он считает интриганом.

— Тебя тут не обижают? — с тревогой спросил он, косясь на мою увлеченную разговором напарницу.

Я ему улыбнулась и успокоила, что со мной ничего плохого не происходит. Он, кажется, понял и немного успокоился.

— Тебя считают дурочкой? — спросил он.

Я растерялась, не зная как ему объяснить свое странное положение во дворце. Не скажешь же мужу, что меня здесь многие искренне любят, и сделают все от них зависящее, чтобы я никак не пострадала.

— Кто-нибудь знает, что ты умеешь читать и писать, и знаешь французский язык? — не дождавшись от меня жеста-ответа, снова спросил он.

Чтобы его успокоить, я отрицательно покачала головой.

— Продолжай прикидываться простушкой, ни с кем не откровенничай, особенно со старухой. Её специально приставили к тебе, что бы выяснить, что ты знаешь о своём прошлом, — продолжил он меня инструктировать.

Если бы Алеша знал все тонкости дворцовой жизни, он не стал бы так обо мне беспокоиться. Одним движением бровей я ему ничего объяснить не могла, потому отвечала так, чтобы он зря не волновался. Однако он что-то почувствовал, и ему не понравилось, то, как я слушаю его советы.

Тогда он начал настойчиво мне внушать, что дело это очень серьёзное.

Мужчины со своей трогательной заботой о любимых, обычно в житейских делах бывают наивными, не понимая, что мы и умнее, и хитрее, и, главное, осторожнее их, потому женщины и грешат больше и попадаются реже, чем они.

— Изображай из себя деревенскую дурочку, говори со старухой только о крестьянской жизни, рассказывай о своих приёмных родителях и первом замужестве. Всё, что ты ей скажешь, она передаст тем, кто её к тебе приставил. Пусть они поверят, что ты глупая крестьянка и скажут царю, что тебя можно не бояться и ни о каких престолах ты слыхом ни слыхивала. Может быть, всё и обойдётся. Из дворца я тебя пока освободить не смогу. Если же тебя отправят в монастырь или в крепость, то появится шанс бежать. Я сделаю всё возможное и невозможное, чтобы тебя спасти!

Я его слушала и, когда он смотрел на меня, согласно кивала. Он немного успокоился и поверил, что я смогу разобраться в ситуации и не дать себя обмануть и погубить. Почти все время разговора, Алеша чистил дымоход и на меня смотрел тогда, когда был уверен, что наши переглядки не заметят.

— Ты очень боишься? — спросил он, собирая веником рассыпавшуюся по паркету сажу.

— Не очень, — попыталась ответить я жестом, но он не понял.

— Как ты себя чувствуешь? Плохо? — опять, встревожился он, обратив внимание на темное пятнышко у меня на щеке.

Я улыбнулась и ответила отрицательно. Чувствовала я себя хорошо, но то, что он заметил у меня на лице пигментное пятно, меня встревожило. Мне совсем не хотелось, чтобы о моем интересном положении знали преображенцы.

— Тебя тошнит? — продолжил он свой допрос.

Я кивнула.

— Точно беременна, — подумал он.

Я невольно улыбнулась.

Маланья Никитична, отвлёкшись от разговора со своим знакомым, решила меня подколоть.

— Что, хорош трубочист? — спросила она.

— Ага, страшный как чёрт, — ответила я и весело рассмеялась.

— Совсем девка сдурела, — сказала она и сама засмеялась, глядя в Алешино, перепачканное сажей, лицо.

Общего веселья добавил вернувшийся с пустыми вёдрами неловкий трубочист, он и правда был глуп и, глядя на наше веселье, не зная его причины, вдруг натужно рассмеялся, чем еще больше насмешил мою Маланью Никитичну. Пока мы развлекались, Алеша опять взялся за работу, а я, перекинувшись парой слов со своей напарницей, делала вид, что всего лишь, наблюдаю за работой трубочистов. Алеша в это время рассказывал мне о том, что произошло с ним после моего ареста и о своих бесплодных попытках найти помощников вызволить меня из беды.

Наконец они кончили свою неспешную работу, собрали ведра, метлы, ерши и, пожелав нам здоровья, ушли. Маланья Никитична, проводив взглядом галантного Иванова, вздохнула, и на глазах постарела.

— Эх, скинуть мне бы десяток годков, — грустно сказала она, — я бы с этим Ивановым такое учудила! А тебе что, понравился длинный? Я видела, как вы переглядываетесь!

— Скажете тоже! — сердито ответила я. — Да что б я с каким-то трубочистом! Никогда в жизни!

— И то верно, тебе князьев и графьев хватает, — ехидно заметила старуха. — А все одно, простые мужики… лучше!