Ворота крепости соответствовали ее облику и назначению. Доски были вытесаны из целиковых дубовых бревен. Такие затворы вряд ли смогли бы расшибить даже московские омоновцы со своими кувалдами. Нас уже ждали. Как только мы подъехали, створки начали расходиться. Пока их открывали, я успел рассмотреть стены: заостренные бревна частокола сверху были утыканы острыми железными шипами. Все это в комплексе напоминало крепость времен Ивана Калиты.

Наконец мы оказались в мощеном тесаным песчаником дворе и, громыхая, подкатили к терему. Вблизи здание выглядело еще внушительнее, чем издали. Стояло оно на мощном цокольном этаже «подклети», срубленном без окон из бревен полуметровой, если не больше, толщины.

Красное обширное крыльцо с двусторонней лестницей подпирали совершенно невероятной толщины резные столбы. У самого терема были узкие стрельчатые окна-бойницы, отблескивающие то ли цветной слюдой, то ли витражным стеклом низкого качества. Причем большинство было закрыто окованными железом ставнями.

Мне делалось все любопытнее. Облик дома никак не вязался ни с убогой бричкой, ни с дебильным возницей. Впечатления заброшенного и неухоженного он не производил. Двор и дом были в хорошем состоянии, никаких следов тлена и разрушения не обнаруживалось. Все было очень старое, но прочное и обихоженное.

Архитектура, а также расположение построек и служб показались иными, чем я видел до сих пор. Впрочем, видел я пока очень мало, поэтому никакого несоответствия духу времени не усмотрел. Все, с чем я до сих пор встречался, было для меня седой стариной, поэтому век тудa, век сюда погоды не делали. Я выпрыгнул из брички и прошелся, разминая затекшие от неудобного сидения ноги. Сзади раздался стук колес. Мой возница, торопливо, не глядя на меня, разворачивался.

— Где хозяин? — крикнул я ему вслед.

Он ничего не ответил, хлестнул кнутом лошадок и, громыхая колесами по камням, поехал прочь. Не успела бричка миновать ворота, как они начали закрываться. Только теперь я увидел двух здоровенных мужиков, с усилием закрывающих створки. Из дома никто не выходил, и я пошел выяснить, что происходит у привратников. Когда я приблизился, они уже начали задвигать засовы.

— Эй, мужики, — позвал я, — где здесь хозяин?

Они на меня никак не среагировали, что было само по себе странно. Все-таки я был одет в парчовый халат и выглядел почти комильфо. Пока я удивлялся, привратники навесили на засовы амбарные замки и куда-то ушли вдоль забора.

Я начал ощущать себя в западне. Похоже было на то, что мой визит может затянуться. О том, куда я подевался, не знает ни одна живая душа.

— Барин, хороший барин! — раздался со стороны крыльца тонкий глумливый голосок.

— Вон он, барин, на солнце парен, на сковородке жарен, — откликнулся еще более тонкий и мерзкий дискант.

Я обернулся. Два странных существа обоего пола приплясывали на крыльце в шутовских одеждах. Что-то чудилось в их кривляний удивительно мерзкое. Уродцы были одеты так, что выпячивались все их физические недостатки. В этом была какая-то средневековщина и самоуничижение личности.

На голове у мужчины красовался дурацкий колпак с бубенчиками, а на женщине — кокошник с длинными лентами, подчеркивающими ее маленький рост.

Я сделал вид, что не обратил внимания на их дразнилки, и спросил, где хозяева.

Они не ответили и продолжали кричать какие-то глупости, возможно и обидные, но совершенно мне не понятные.

Я двинулся в их сторону, и они с визгом бросились в открытые двери дома. Я пошел следом.

С крыльца в дом вела низкая массивная дверь, окованная медными ромбами. Я перешагнул через непомерно высокий порог и попал в просторные сени, слабо освещенные одним небольшим стрельчатым окном.

Визг и смех карликов раздавались уже из глубины дома. Пока глаза привыкали к полутьме, я огляделся. В отличие от обычно загроможденных всяким хламом сеней в богатых домах, эти оказались пусты. Единственным украшением можно было посчитать витражное окно с мелкими переплетами довольно замысловатого плетения.

Мой приход опять проигнорировали. Чем дальше, тем больше все это мне не нравилось. Уйти восвояси я не мог, а здесь, я чувствовал, меня подстерегала опасность.

Разные люди обычно по-разному ведут себя в сложных ситуациях. Это зависит от психического склада характера. У человека моего типа появляется веселая злость, агрессивность, и он начинает переть напролом, не задумываясь о последствиях.

Вот в соответствии с таким стереотипом поведения я и начал действовать. Не дожидаясь приглашения, прошел через сени и попал в большое помещение прямоугольной формы, судя по размерам, занимавшее весь первый этаж дома.

У широких двустворчатых дверей стояли два стражника в старинной одежде и с бердышами. Оружие в натуре, а не на картинке, выглядело очень внушительным, хотя, на мой взгляд, неуклюжим.

На деревянной двухметровой палке, толщиной чуть больше, чем черенок лопаты, был надет серповидный топор в комплекте с пикой. Сам топор был сантиметров тридцать — тридцать пять в длину, плюс тонкое двадцатисантиметровое острие. Как у всякого универсального инструмента, у бердыша было много недостатков: слишком длинное древко для топора и слишком короткое для пики.

Впрочем, я не специалист по холодному оружию, просто эта мысль автоматически пришла в голову, когда я представил, как неудобно биться бердышом в помещении.

— Где хозяин? — обратился я к стражникам без большой надежды получить ответ. Очень уж каменные у них были рожи, прямо-таки почетный караул у мавзолея.

Они, как и следовало ожидать, окаменело молчали. Тогда, отвлекшись от «привратных» мордоворотов, я обозрел весь зал, стилизованный под седую старину. Не под наш изящный и просвещенный ХVШ век, а под что-то очень, очень древнее и нецивилизованное.

На прокопченных стенах помещения висели какие-то цепи, мечи, головы медведей, кабанов, оленей. Между окон чадили примитивные факелы. Под всеми этими варварскими украшениями стояли стражники с кривыми саблями, булавами и бердышами.

Одежда их напоминала картинки из учебников истории, с той разницей, что была не комплектна и не единообразна. Скорее, так одевают в кино пиратов, разномастно и небрежно-живописно.

Вдоль всего помещения, не знаю как его и называть — залой, горницей, или вообще, по-старинному, повалушей, — тянулся длинный стол, во главе которого, прямо напротив меня, у противоположной стены, сидел необычайно тучный человек. Нас разделало метров двадцать, и в мерцающем неверном свете я не смог толком его рассмотреть, тем более что внимание отвлекали на себя карлики, с визгом бегавшие друг за другом по середине стола.

На меня по-прежнему никто не обращал внимания. Если говорить честно, то я начал мало-мало трусить. Не считая толстяка, в зале было еще восемь стражников: двое у дверей и по трое у каждой стены. Ребята они, судя по виду, были крепкие, хоть и не очень рослые. Да и острых железяк у них имелось в избытке. Что собой представляет самодурство помещиков, я теперь представлял не только по учебнику истории.

Судя по интерьеру, у толстяка, — если, конечно, хозяин именно он, — полностью съехала крыша на средневековой романтике, а что может выкинуть псих, имеющий столько здоровенных вооруженных помощников, я не знал, но вполне мог предположить.

Лезть на рожон мне как-то расхотелось, и я попытался потихоньку покинуть помещение. Однако привратники со звоном скрестили бердыши, отрезав мне выход.

Чувствуя себя загнанным в угол, я поневоле стал просчитывать варианты спасения. Пара шансов из ста на то, чтобы выбраться невредимым, у меня еще была. Когда-то, в бытность студентом, я два года занимался фехтованием.

Особых спортивных успехов не достиг, но все же мог попытаться не дать зарезать себя, как барана. Я пошарил глазами по стенам, присматривая подходящее оружие. Мне нужно было что-нибудь близкое к стандарту спортивного эспадона.

Между тем карлики продолжали бегать по столу, а я приблизился к толстому господину. Он неподвижно сидел и смотрел на меня круглыми совиными глазами, безо всякого выражения.

Когда я оказался совсем рядом, карлики принялись визжать, махать руками и плевать в мою сторону, а потом, изображая ужас, спрыгнули со стола и спрятались за кресло хозяина.

Я, стараясь сохранить спокойное выражение лица, спросил:

— Вы здесь хозяин?

Толстяк на секунду остановил на мне взгляд, сделал попытку пошевелиться, но передумал и опять вперил неподвижный взор в никуда.

Только теперь я заметил небывалую и страшную для Руси вещь: на стене висело перевернутое распятие. Мало того, в грудь Христа был воткнут кинжал. В наше время меня бы это не очень удивило. Мы привыкли ко всяким выкрутасам ущербных граждан, особенно малолетних, стремящихся любыми способами самовыразиться и выделиться.

Это обычное человеческое свойство создавать себе кумиров или низвергать чужих. Но одно дело XX век, другое — XVIII, когда ко всяким символам относились на полном серьезе. Похоже было, что я не ошибся в оценке психического состояния хозяина дома, и прорываться наружу мне придется с боем.

Покуда меня никто не трогал, я не дергался и продолжал осматривать коллекцию холодного оружия, развешанную на стенах, в надежде найти что-нибудь подходящее.

Дело в том, что с двуручным мечом или боевым топором я не смог бы сделать ничего путного. Каждый спортивный снаряд требует привычки и адаптации. Мне нужна была сабля весом около полукилограмма и определенной длины. Ничего подходящего я не углядел, на стенах было представлено, в основном, тяжелое оружие.

Так как никто (кроме карликов, строивших мне рожи) по-прежнему не обращал на меня внимания, я пошел осматривать коллекцию. Из всего, что я увидел, подходящей показалась только одна сабля, судя по эфесу, очень дорогая и не русского производства. Ножны и эфес были отделаны витыми золотыми и серебряными нитями и цветными камнями. Такими саблями пользовались крымчаки, турки и арабы. Я бы не удивился, если бы клинок оказался дамасской ковки.

Понятно, что я не проявил к сабле никакого интереса и прошел дальше, уделив повышенное внимание двухстороннему боевому топору.

Не найдя больше ничего интересного, я вернулся к сидящему без движения существу. Если бы мне предложили сравнить его с каким-нибудь литературным персонажем, я бы представил его племянником гоголевского Вия. У этого человека было голое скопческое лицо, отвисающие почти до плеч щеки и оловянные глаза с налитыми кровью белками, смотрящие перед собой с высокомерным равнодушием.

— Это вы больной? — Я попытался опять завязать разговор.

Наконец существо удостоило меня взглядом. Судя по выражению лица, оно только сейчас обратило на меня внимание.

— Взять его! — прокричал племянник Вия неожиданно высоким, красивым голосом.

— Кого? — поинтересовался я, но довольно быстро догадался, кого именно он имел в виду.

Взяли меня, и очень крепко. Два лба, до того стоявшие у стены, подкрались ко мне сзади и ухватили за руки. Я попытался вывернуться, но не смог. Оба были невелики ростом, но очень крепкой комплекции.

Вспомнив все, что видел в американских боевиках, я ударил одного из стражников каблуком по голени и резко вывернул запястье. Увы, я был в кроссовках с мягкой подошвой, замах мне не удался и удар не причинил противнику большого вреда. Он только жестче вцепился в мою руку и, в свою очередь, пнул меня твердой кожаной подошвой сапога.

— Убрать! — опять певуче закричал «племянник Вия» и отвел от меня взгляд.

Я еще попытался вырываться, на этот раз скорее инстинктивно, но мне на голову сзади набросили вонючий мешок и куда-то поволокли.

Я перестал противиться, чтобы не получить лишних травм, и пошел туда, куда меня тащили. Сначала мы шли по дощатому полу, потом я спотыкался на крутой лестнице, далее, как я понял, была брусчатка переднего двора, потом обычная тропинка.

Чтобы хоть как-то сориентироваться, я подсчитывал шаги до первой остановки. Их было около семидесяти. Значит, от дома мы удалились метров на пятьдесят. Потом раздался скрежет железа, скрип петель, — и меня втащили в какое-то помещение.

Я начинал задыхаться в плотном мешке. Мои конвоиры о чем-то односложно переговаривались, потом раздался мелодичный звон цепи, и что-то твердое впилось мне в поясницу. После этого меня сильно толкнули, и я, споткнувшись, упал на жесткий пол. Больше со мной ничего делать не стали. Послышались удаляющиеся шаги, опять заскрипела дверь, и все стихло.

Руки почему-то остались свободными, и мне удалось развязать удавку и освободиться от мешка. Дышалось теперь нормально, но светлее не стало. Меня по-прежнему окружала кромешная тьма.

Первым делом предстояло выяснить, чем меня перепоясали. Я нащупал металлическую полосу, вытащил из кармана зажигалку и подсветил себе. Меня самым банальным образом посадили на цепь.

Я опустился на корточки, щелкнул зажигалкой и разглядел примитивный земляной пол с остатками полусгнившей соломы.

Это уже было хоть что-то. Во всяком случае, можно наделать факелов и хоть ненадолго обеспечить себя светом. Я нагреб соломы, свернул ее фитилем и поджег. Осветилась бревенчатая стена с вбитым в нее костылем, к которому крепилась цепь. Мой железный пояс, в свою очередь, был пристегнут к цепи замком. Похоже, что мне крупно повезло. Забей меня эти уроды в колодки или во что-нибудь более примитивно-изощренное, искать выход было бы значительно сложнее.

Пока не догорела солома, я измерил длину цепи и обошел доступное мне пространство. Цепь оказалась почти полутораметровой, так что кое-какое пространство для маневра у меня имелось. Правда, кругом было пусто, а чтобы рассмотреть, есть ли в сарае еще что-нибудь полезное, не хватало света. Подпалив следующий жгут, я начал изучать свои оковы. Железная полоса была довольно тонкой, и окажись у меня на минуту ножовка по металлу… Но ее, разумеется, не нашлось.

Оставался замок, который теоретически всегда можно открыть. Я проверил, что у меня в карманах.

К сожалению, ничего напоминающего гвоздь в них не оказалось. Единственной полезной в данной ситуации вещью был ножичек-брелок на ключах от машины, которые я совершенно случайно прихватил с собой. Я открыл ножик и поковырял им в замке, ничего более умного так и не придумав. Все оказалось бесполезно…

Чтобы хоть что-то делать, я обыскал пол, сколько хватило длины цепи. Как я и предполагал, это тоже не дало никаких результатов.

Я решил не суетиться и присел у стены на корточки. Зверски ныла голень, куда меня пнул стражник. Я засучил штанину и обнаружил внушительную ссадину. Ничего опасного в ней не было, и я перестал обращать на саднящую боль внимание.

Сколько ни случалось у меня жизненных коллизий, я всегда придерживался принципа, что из любой ситуации существует выход. При известном упорстве его всегда можно найти, только при поисках никогда нельзя зацикливаться на одном варианте. К любой проблеме нужно подходить творчески и с разных сторон. Тогда, глядишь, что-нибудь и получится…

Я решил начать с самого простого, — с замка. Я осмотрел его, насколько позволял свет очередного соломенного факела. Замочная скважина была небольшая, так что если я даже согнул бы один из своих автомобильных ключей — это ничего не даст, он в замке не повернется… Дальше на очереди был костыль, вбитый в стену, к которому крепилась цепь. При большом резерве времени его можно будет выковырять ножичком-брелоком. Однако я не знал, сколько у меня времени в запасе и какова длина костыля. Представить, что я, как узник замка Иф, буду месяцами царапать двухсантиметровым ножиком бревно, я никак не мог.

Этот вариант следовало рассмотреть в самую последнюю очередь.

…Сидение на месте, без всяких полезных идей, затягивалось. Я в который раз обшарил свои карманы. Когда мне наконец в голову пришла плодотворная мысль, я лишний раз подивился собственной тупости.

Решение, вернее путь к решению, был все время под рукой, а я потерял массу времени из-за косности мышления.

Мои джинсы поддерживал великолепный фирменный ремень с массивной пряжкой. Язычок этой пряжки был сделан из металлической полоски, вполне годной для отмычки.

Я тут же выдернул ремень из штанов и убедился, что ничего лучшего в такой ситуации мне не нужно. Если замок вообще можно открыть, то я его открою, а если нет, мне не поможет и ящик гвоздей.

Теоретически, запор не должен был оказаться сложным. Вряд ли местные кулибины могли придумать что-нибудь действительно крутое. Известно, что замки делают для честных людей.

К сожалению, я и был в данной ситуации таким честным неумехой. С другой стороны, если подойти к проблеме диалектически, то жулики, кроме небольшого исключения, — обычные ремесленники, такие же, как и те, кто делают замки. Я вспомнил, как устроены простые замки в наше время, и начал ковыряться в своем не просто так, а со смыслом.

Дело двигалось медленно. У меня кончался запас соломы, для освещения приходилось ползать по полу и сгребать ее рукой издалека, сколько позволяла длина цепи.

К сожалению, отмычки я видел только в кино, и мне пришлось несколько раз менять изгиб язычка пряжки, прежде чем наконец что-то внутри замка сдвинулось, и дужка спокойно вышла из гнезда.

Оказалось, что замок сконструирован еще примитивнее, чем можно было предположить. Внутри его был полозок, вдвигаемый и выдвигаемый ключом в проушину дужки.

Я разомкнул свой обруч и чуть не закинул к чертям собачьим. Но потом одумался и оставил на месте. Пока было не ясно, что меня ждет дальше, и как отсюда выбираться.

Первая удача подхлестнула меня, и я решил, не откладывая, продолжить попытки выбраться из заключения. Я набрал соломы на приличный факел, и пока он горел, обошел помещение.

Находился я в амбаре довольно внушительных размеров. Приковали меня у стены недалеко от дверей, а само помещение было заполнено всякими сельскохозяйственными припасами и орудиями.

У торцевой стены я нашел довольно большой запас сена. Разводить огонь в таком помещении было опасно, но у меня не было выбора. Пришлось каждый раз тщательно затаптывать остатки моих светильников. Это занимало много времени, но никаких смоляных факелов я, сколько ни искал, так и не обнаружил.

Осталось одно — нащипать лучины.

Мой миниатюрный ножичек вполне для этого подходил. Потратив полчаса, я запасся плохим, но стабильным освещением.

Занимаясь «благоустройством», я пытался понять, что, собственно, здесь происходит. Наиболее вероятно было то, что толстый барин свихнулся на старине и чертовщине. Этим можно было объяснить все странности и несоответствия происходящего.

Правда, каким боком я пристегнулся к его глюкам, было непонятно. Гораздо более запутанным и непрогнозируемым казался вариант, что пленение как-то связано с моим появлением в этом времени. У меня набралось так мало информации о происходящем, что делать какие-то выводы было совершенно бесперспективно. Можно придумывать что угодно, и все, в конечном итоге, окажется неверным.

За себя я, как ни странно, не волновался. Погибнуть за сто семьдесят два года до собственного рождения трагично, но и отчасти забавно.

Другое дело Аля.

Если со мной что-нибудь случится, она попадет в очень щекотливое положение. Скорее всего, ей придется возвращаться в Захаркино и терпеть насмешки и издевательства дворни.

Рассчитывать на участие в ее судьбе запившего предка я не мог. Тем более что он вскоре должен вернуться в свой полк, и вряд ли жизнь в имении будет его интересовать. Аля, при ее сиротстве и неопределенном статусе, едва ли сможет нормально жить. Если же она еще и ненароком «залетела», то мне было страшно даже подумать, что ждет ее и ребенка.

Так что стимул к спасению у меня появился очень сильный.

Нужно было выкручиваться любым способом, даже если придется ненароком зашибить пару пращуров, — надеюсь, что не прямых.

Мысли об Але все время сбивали меня с делового настроя. На каком расстоянии она способна воспринимать биотоки моего мозга, мы так и не выяснили.

От этого замка до дома Котомкина не меньше пяти километров. На всякий случай я несколько раз повторил про себя успокоительную фразу: «Аля, со мной все в порядке, я скоро вернусь»…

Мне почему-то представилось, причем очень реально, с деталями, как она сидит невдалеке от замка в двуколке Фрола Исаевича и всматривается в бревенчатые стены. А сам портной стоит рядом и держит под уздцы лошадь.

— Неужели обратная связь? — подумал я и отогнал наваждение. Помочь сейчас мне не мог никто, кроме меня самого.

…Рассуждая логически, в помещении, в котором хранят сено, должна быть вентиляция, иначе оно просто сопреет. Скорее всего, это окна, почему-то сейчас закрытые. Я без труда, по поперечным жердям, огораживающим фураж, взобрался на сеновал и нашел несколько отдушин, прикрытых ставнями. Они не были заперты, и я, открыл их, вытолкнув створки наружу. Наконец дневной свет проник в помещение. У меня отпала нужда в лучинах.

К сожалению, отдушины были малы, и пролезть через них наружу я бы не смог. Окошечки выходили на зады усадьбы, и ничего интересного и полезного я там не углядел.

Тогда я перелез на другую сторону сеновала и открыл еще одну отдушину. Она выходила на дальнее от входа крыло дома, что позволяло видеть часть двора. К моему удивлению, там оказалось довольно много стражников, причем некоторые были одеты в натуральные кольчуги, другие в одежду стрельцов, примерно такую же, как на картине Сурикова «Утро стрелецкой казни».

Кроме солдат, там были простолюдины обоего пола, и даже ребятишки, должно быть, дети замковой челяди. Я понаблюдал за броуновским движением народа, удобно растянувшись на сене, и, незаметно для себя, заснул.

Разбудили меня комары, отправившиеся на вечернюю охоту.

Я выглянул в отдушину.

Во дворе по-прежнему ничего интересного не происходило. После сна я чувствовал себя вполне бодро, только немного донимал голодный желудок.

Я начал продумывать план побега. Сложность была не только в том, как выбраться из амбара, но и в том, что делать дальше. Высота сарая — порядка четырех метров. Единственный реальный выход был разобрать кровлю, вылезти на крышу, связать несколько жердей и по ним спуститься на землю. Только бы не переломать ноги…

Я принялся обследовать чердак. На стропила из кругляка была настелена сплошная обрешетка из досок, успевших значительно отрухляветь от времени. Сверху, как нетрудно было предположить, кровлей служила дранка, как и у всех подобных строений. С ней справиться будет не сложно, главное — пробиться сквозь сплошную обрешетку.

Я начал тыкать ножичком в доски, подыскивая наиболее прогнившие. Одна такая нашлась, правда, в очень неудобном месте.

Чтобы дотягиваться до нее, пришлось вставать на цыпочки, да еще и наклоняясь под углом. За неимением лучшего варианта, я остановился на этой доске. Чтобы работать было сподручнее, я натаскал горку сена и благодаря этому смог подняться сантиметров на двадцать. Сначала я принялся осторожно прорезать доску поперек волокон.

Дело начало медленно продвигаться. Если мне повезет и хватит длины лезвия, то через час я смогу сделать первый прорез.

Мне, к сожалению, не повезло, доска оказалась слишком толстой, и я провозился дольше, чем рассчитывал. Однако второй разрез занял значительно меньше времени.

Я отыскал деревянную лопату и сумел немного отжать доску, чем существенно облегчил себе задачу.

Было около одиннадцати часов вечера, когда я наконец проломил дыру, через которую можно было вылезти на крышу. На мое счастье, амбар строился по старинному способу, без гвоздей, поэтому разобрать дранку и расширить лаз я смог без труда.

Уже порядком стемнело, и я, без риска быть замеченным со двора, высунулся наружу. Теперь мне был виден весь двор и въездные ворота, открытые настежь.

Челядь, как и прежде, мельтешила по усадьбе. Я осмотрел крышу, прикидывая, как ловчее приспособиться к спуску. Кровля была крутой, и без страховки ничего не стоило скатиться по ней вниз.

План мой был достаточно прост. Я решил связать жерди сыромятными ремнями, которые отыскались в сарае, и спускать их вниз через пролом. Последнюю жердь привязать к стропилам и сползти по этому сооружению вниз.

Пока мне виделись две сложности: все это придется делать в темноте, а спускаться — со стороны дома, что может привлечь внимание какого-нибудь бдительного стража.

Между тем послышался стук подков и колес, и во двор въехал экипаж.

Кто именно приехал, я не сумел рассмотреть. Видно было только, что седок вышел, и экипаж тут же уехал в открытые ворота.

Я не стал любопытствовать и спустился вниз за ремнями. Теперь все приходилось делать в потемках — свет лучины могли заметить из дома.

Пока я шарил там, где приготовил сыромятину, у дверей в амбар послышался шум. Кто-то негромко разговаривал снаружи, после чего начали отпирать двери. У меня не оставалось времени придумать план нападения на внезапных гостей, и я не нашел ничего лучшего, чем отбежать к стене, где находились мои оковы, и надеть на себя злополучный обруч, закрепив его незапертым замком. Только я управился с маскировкой и успел изобразить позу отчаянья, как двери моего узилища отворились.

Помещение осветили несколько факелов. В амбар вошли четверо стражников и направились прямо ко мне. Двое остались у входа, а двое других грубо схватили меня за руки. Я испугался, что они сейчас возьмутся за замок и обнаружат, что он не заперт. Однако они не собирались снимать с меня обруч, а отомкнули цепь от скобы костыля, вбитого в стену.

Меня потащили наружу, только теперь на голове не было мешка, и я мог смотреть себе под ноги. Я опять оказался в доме, в той же самой большой комнате, в которой я был пленен.

Теперь она освещалась двойным количеством факелов и после темного амбара показалась очень светлой. За длинным столом на скамьях сидели люди, одетые в серые островерхие балахоны, скрывающие лица. Запахло средневековьем и инквизицией.

Один только упитанный «племянник Вия» сидел все в том же платье и в той же позе, что и прежде, во главе стола. Единственным новшеством в его туалете была надетая на голову черная корона.

Распятие, проколотое кинжалом, подняли на стену и осветили двумя факелами.

Из раны в деревянной груди сочилось что-то темное, по-видимому, имитирующее кровь. Стол был сервирован в весьма мрачном, загробном духе. Перед членами собрания стояли серебряные тарелки и подносы в виде гробов разного калибра, а кубки и чаши заменяли черепа. Все это выглядело пошло, глупо, с претензией на чернушную романтику. Ребята оттягивались по полной программе.

…Меня подтащили к стене, и поясную цепь привязали к кольцу под оскаленной головой вепря. Видимо, провинциальный режиссер видел в этом какую-то мистическую аналогию.

Я представил на своем месте какого-нибудь суеверного аборигена. Если бы он не умер на месте от ужаса, то потом всю оставшуюся жизнь считал бы, что побывал на пиру у дьявола.

Надо сказать, что мне и самому было не до веселья. Рядом со мной оказался прикован еще один человек — монах с худым аскетичным лицом.

Он стоял на коленях и молился, отвешивая земные поклоны. За гулом голосов, я сначала не расслышал слов молитвы, но постепенно сумел разобрать, что чернец молил Господа спасти заблудшие души присутствующих.

Я не был преисполнен такого христианского всепрощения и примерялся к облюбованной сабельке, висевшей всего в трех шагах от меня. Пока реальная опасность мне не грозила, я решил не предпринимать никаких действий, оставив на своей стороне фактор неожиданности.

Адреналина в моей крови было предостаточно, и главное было не упустить нужное мгновение.

Пока на нас никто не обращал внимания. Отошли даже стражники с бердышами. Монах продолжал молиться, я — наблюдать за развитием событий.

Между тем председательствующий поднял лицо и красивым, хорошо поставленным голосом приказал:

— Введите челобитчиков.

Меня удивил его звуковой диапазон. Днем он говорил высоким тенором, вечером — драматическим баритоном. Ночью от него, по-видимому, следовало ожидать шаляпинского баса…

В зал на коленях вползли несколько человек с опущенными головами. В одном из них я узнал старого знакомого: небезызвестного доктора Винера. Теперь стало понятно, откуда дует ветер.

Одеты «челобитчики» были в холщовые рясы, вроде монашеских, и все время символично посыпали головы пеплом.

— Реки, раб! — приказал председательствующий. Первым выполз вперед какой-то мужик с длинными волосами и всклоченной бородой.

Он начал жаловаться, как я догадался, на моего товарища по несчастью — монаха. Суть его жалобы я не улавливал. Кудлатый говорил на каком-то архаичном языке с вкраплениями старославянских и латинских слов.

Мой сосед тут же начал молиться за спасение его заблудшей души.

В конце концов, я начал догадываться, что челобитчик обвиняет монаха в идейном противоборстве собравшейся компании. Племянник Вия слушал весь этот бред совершенно индифферентно, а двенадцать его сотрапезников (я успел их пересчитать) начали волноваться и перебрасываться тихими репликами. Когда доносчик закончил, воцарилось долгое молчание. Все балахонщики повернулись к председателю, ожидая его веского слова.

— Жертва! — пророкотал теперь уже басом толстяк.

— Жертва! — повторили за ним по очередности члены собрания.

Мне понравилось их сплоченность вокруг лидера. Никаких фракционных шатаний.

— Реки, раб! — снова приказал племянник Вия баритоном.

Вперед выполз мой немец. Я догадался, что теперь будут судить меня.

— Бью тебе челом Великий Магистр и бью челом на обидчика и татя! — заверещал Винер.

Звание толстяка меня заинтересовало. Не тот ли это «Маистр» о котором толковали разбойники? Если все они из одной компании, то становилась ясна моя роль в давешнем событии и участие немца в этом действе.

К моему удивлению, лекарь совсем чисто говорил по-русски, и только интонации выдавали в нем иностранца.

— Суть реки, раб! — прервал его председатель.

— Кознями своими лишил сей тать жертвы господина нашего, Великого Повелителя Тьмы! Подлостью своею он охулил раба вашего верного и лишил корма и славы.

Это речение я понял вполне «чисто конкретно». Шарлатан жаловался, что я не дал ему загубить невинную дунину душу во славу дьявола и лишил его гонорара. Однако на этом обвинения в мой адрес не кончились. Следующим челобитчиком оказался приказчик из «Галантереи», в которой я покупал Але подарки. У него были причины жаловаться на меня за рукоприкладство, но он предпочел уголовному духовный донос и обвинил меня в хуле на идеалы, о которых я не имел ни малейшего представления.

Суд, судя по всему, был если не правый, то скорый, вроде «тройки» сталинских времен. Доносчик бездоказательно обвинял, и ему верили без вопросов.

Ничего необычного в этом не было. Меня удивляло другое: почему толстяка называли «Великим Магистром». Весь антураж сборища был подчеркнуто русским, без элементов «варваризма», то бишь европейского влияния. Единственным «импортным» предметом из всего, что я видел, оказалась облюбованная мною сабля. И то она была явно не европейского, а восточного происхождения. Сколько я помнил, магистрами назывались главы религиозных западноевропейских орденов, и как это соотносилось с отечественным сатанизмом, мне было непонятно.

Когда Магистр отпустил приказчика, повторилась сцена предыдущего суда.

Разница была только в том, что моя судьба не вызвала интереса у двенадцати «апостолов», и они во время обвинений в мой адрес, не слушая истцов, переговаривались между собой.

Приговор, правда, от этого не поменялся и оказался так же краток и непонятен. После председателя все члены произнесли слово: «Жертва».

На этом торжественная часть была закончена, и поступило предложение помолиться. Все присутствующие, включая толстяка, встали со своих мест и опустились на колени то ли лицом к дверям, то ли спиной к перевернутому распятию.

Когда все, включая стражников, встали на колени, раздался звук бубенчиков, и мои знакомые карлики, сменившие свои шутовские тряпки на стандартные балахоны, ввели в помещение самого обыкновенного козла. Раздалось дружное песнопение, и все молящиеся начали отвешивать поклоны мирно стоящему животному.

Козел никак не реагировал на происходящее. Он был крупнее обычных особей своей породы, откормлен и ухожен. Его рога оказались вызолочены и украшены разноцветными лентами.

На нас с монахом никто не обращал внимания. Стараясь не звякать цепью, я осторожно снял свой пояс смирения и бочком, по стеночке двинулся к месту, где находилась заветная сабелька. Она просто висела на костыле, вбитом в стену, на перевязи ножен. Изменив первоначальному плану взять лишь один клинок, я снял оружие вместе с ножнами и так же тихо вернулся на место. Похоже, что поглощенные своим нелепым ритуалом молящиеся не заметили моих рискованных манипуляций. Я попробовал, легко ли клинок выходит из ножен, и спрятал оружие под халат. Слишком опасно было вешать саблю на перевязь: для этого мне бы пришлось скинуть свою парчовую хламиду, — поэтому я просто засунул ножны за брючный ремень. После этого вернуть на место обруч оказалось довольно трудно. Втянув, насколько возможно, живот, я все-таки свел вместе железные концы и закрепил их замочной дужкой. Внешне все выглядело в точности, как прежде, но теперь сабля больно врезалась в бок, а обруч — в поясницу.

Монах, казалось, не обращал на мои действия никакого внимания, он по-прежнему истово молился и осенял крестным знамением заблудших и отступивших от заповедей Всевышнего.

— Эй, батюшка, — окликнул я его, — тебе помочь освободиться?

Чернец посмотрел на меня сияющими восторгом огненными глазами и перекрестил.

— Пусть кровь невинных агнцев очистит грешные души! — сообщил он мне.

«Ну, это дело на любителя», — подумал я и оставил мученика в покое.

Гуманизм гуманизмом, а возиться с его оковами на глазах у толпы сумасшедших фанатов мне не очень хотелось.

Козлиные фэны продолжали горланить песни, а факелы, которые никто не менял, догорали. Наступал момент «икс», я приготовился снять свой обруч и по-английски, без прощания, покинуть почтенное собрание, но тут новое происшествие спутало мои планы.

Из сеней раздалось женское пение, и медленно, парами в горницу вступили представительницы слабого пола.

Их было столько же, сколько и балахонных гостей, то есть двенадцать. Одеты они были в рубахи выше колен — неприлично короткие для своего времени. Обходя козла с двух сторон, женщины выстроились вокруг него двумя полукружьями и встали на колени.

У дверей теперь собралось слишком много народа, чтобы можно было незаметно выйти даже в наступившей полутьме.

Песнопения теперь уже смешанного хора продолжались еще минут десять.

Наконец догорел последний факел, и где-то часы начали бить полночь. С последним ударом раздался петушиный крик, и в комнату вошли слуги с горящими факелами.

Пение смолкло. Молящиеся встали с колен и уселись за стол, с одной стороны — мужчины, с другой — женщины. Дамы сидели ко мне спиной, и я не мог видеть их прекрасных ликов.

Лица мужчин, как я уже говорил, были скрыты капюшонами.

Слуги разлили в чаши-черепа какое-то хмельное пойло, и, по знаку председателя, компания осушила их. После этого началась обжираловка. Особенно неприятно было наблюдать за этой чавкающей, гомонящей кодлой на голодный желудок.

Ни еды, ни вина хозяин не жалел. Слуги сновали с переменами блюд и винными кувшинами, гости все больше раскрепощались и начинали вести себя уж совсем непотребно. Около часа продолжалась эта оргия чревоугодия, пока хозяин не дал знак убирать со стола.

Пока одни слуги уносили объедки и «гробовую» посуду, другие втащили в комнату какое-то странное приспособление совершенно непонятного назначения.

Оно отдаленно напоминало физкультурного «козла» для опорного прыжка, только с какими-то стременами и загогулинами. Сооружение установили перед живым козлом, и гости опять затянули песню. Потом они вышли из-за стола и начали ходить вокруг рогатого кумира хороводом. Единственным, кто остался сидеть и не участвовал в примитивном танце, был толстяк-магистр. Казалось, что он задремал на своем командном месте.

Мне вся это самодеятельность осточертела до тошноты. В принципе, я был не против поглазеть на фольклорные действа, — но только не будучи прикованным к стене, не с занемевшей поясницей, и не на голодный желудок.

Я, видимо, пропустил момент, когда шеф отдал приказ. Внезапно пение и танцы прекратились, и пары разбились на две команды по половому признаку.

Двое слуг подошли к женской группе и взяли первую в цепочке даму под руки. Они подвели ее к таинственному предмету и, приподняв, раскорячили на «козле», разведя ей ноги стременами. После этого прибежали карлик и карлица и с криком и визгом стащили с женщины рубашку, выдернув шнурок, скрепляющий наряд на спине.

Теперь мне было ясно, для чего предназначалось странное сооружение.

Я отнюдь не пуританин и ничего не имею против лицезрения красивой женской плоти, но распяленная голая баба была просто отвратительна.

Между тем мужская команда выстроилась в очередь, и началось мерзкое ритуальное соитие. Для этой цели у мужчин оказались предусмотрены прорези в балахонах, и они остались анонимны.

«Жриц» меняли после каждого цикличного прохода мужчин.

Я после второго круга даже смотреть перестал в том направлении. То, что происходило на моих глазах, скорее всего было посвящением в ведьмы и ничего общего не имело с обычным сексом.

Мой монах совсем зашелся в молитве. Я, заметив, что цепь, которой он был опутан, просто намотана на железный костыль, опять предложил помочь ему освободиться, но он, как и в прошлый раз, отказался.

Наконец последняя женщина получила посвящение, и присутствующие вновь уселись за стол. Дамы так и остались обнаженными.

Опять, по команде председателя, хор завел торжественную песнь, а слуги подняли на руки козла и взгромоздили на стол. Животное, видимо, привыкло к такому обращению и никак не протестовало.

Между тем песня делалась все торжественней, и я бы даже сказал, суровее.

У меня побежали мурашки по коже, хотя я не понимал ни слова в протяжном ритмичном речитативе. Особенно страшно звучали мужские голоса. Когда хор достиг пика эмоционального напряжения, его заглушил мощный голос председателя:

— Жертвы! — потребовал он.

— Жертвы! — потребовал хор, сумрачно и грозно.

Все почтенное собрание повернулось в нашу сторону. Мне стало очень не по себе. Жертвой я себя не представлял ни в каком виде. Что лукавить, сердце забилось учащенно. Адреналина выработалось столько, что я мог сокрушить любую темную орду, — если только она сама не сокрушит меня раньше.

Мой сосед монах запел какой-то псалом и начал осенять сатанистов и ведьм крестными знамениями. Я взялся на пояс, чтобы успеть освободиться и попытаться оказать сопротивление. Ничего патетического в голову не шло, была небольшая растерянность и недовольство собой за медлительность и нерешительность.

Нужно было все-таки попробовать прорваться к выходу, когда потухли почти все факелы…

В это время шестеро стражников направились в нашу сторону. Судили нас по очереди, и монах был первым, но как эти уроды вершат свои жертвоприношения, я не представлял.

Я отошел от монаха, сколько позволяла цепь, чтобы у меня был резерв времени хотя бы в пару секунд, за которые нужно было успеть снять обруч, сбросить халат и обнажить оружие. Что будет дальше, я не хотел даже загадывать. Представлять, как мне в спину бросают бердыш, в такой напряженный момент не стоило. Страх лишает инициативы, делает человека покорным и превращает в жертву.

В это время стражники подошли к монаху и подняли его на руки. Цепь, намотанная на костыль в стене, сорвалась и теперь со звоном тащилась за процессией по полу. Понесли чернеца не сразу к Великому Магистру, а вокруг зала, останавливаясь у каждой звериной головы. Хор одетых мальчиков и голых девочек продолжал свои ритуальные песнопения.

После обхода всех лесных покровителей бедного малого поднесли к началу стола, где сидел толстяк. Два стражника спустили канат, пропущенный через потолочный блок. Щиколотки монаха просунули в петлю и под скандирование: «Жертву!», «Жертву!», медленно подтянули к потолку. Ряса бедняги задралась и обнажила худые ноги и съежившееся причинное место. Бабы завизжали, начали сдирать с монаха одежду и полосовать ногтями тело. Через минуту монах голым висел над столом, извиваясь от боли.

Он еще пробовал петь псалом, но, когда одна особенно ретивая ведьма вцепилась ему в мошонку и начала ее отрывать, не выдержал боли и тоскливо, протяжно закричал. Мужчины в это время, мешая обезумевшим бабам, подставили монаху под голову деревянный сосуд в виде долбленого гроба и расставили вокруг него черепа-чаши.

Что собираются дальше делать с бедным чернецом, несложно было догадаться. Все внимание присутствующих было сосредоточено на жертве, и я наконец решился отстегнуть свой пояс. Тело покрылось липким, противным потом, сердце бухало у самого горла. Смотреть на то, что собрались делать дальше эти мракобесы, я не мог. Одно дело — трупы в анатомическом театре, и совсем другое — живой, страдающий человек…

Стараясь не делать резких движений, чтобы не привлечь к себе внимания, я снял с себя халат и остался в джинсах и футболке. Потом вытащил из-за пояса саблю и медленно обнажил клинок. Я вполне отчетливо понимал, что реальность — не американский боевик, где шансы есть только у хороших парней. У меня их практически не было. Пока я пробьюсь к дверям, меня десять раз успеют заколоть или изрубить в капусту.

Чтобы сориентироваться, пришлось все-таки взглянуть на страшное действо, происходящее в десяти шагах от меня. Монаху уже перерезали горло, и теперь Bинер, как анатом, вскрывал ему грудную клетку. Тело убитого все еще конвульсивно дергалось. На меня никто не обращал внимания. Я пошел к дверям, по пути туша факелы. Они крепились в скобах, под которыми стояли керамические сосуды, наполненные водой, — в них капала горящая смола. Я вытаскивал факелы и гасил их в воде. Сборище было так увлечено кровавой оргией, что никто даже не обернулся. Меня теперь беспокоили два привратника, не оставившие свой пост и наблюдавшие за происходящим от дверей. Стычка с ними неминуемо задержит меня, и остальные стражники успеют напасть с тыла.

…Винер в этот момент располосовал грудь монаха и вырезал кровавый ком сердца. Он поднял его над головой и, раболепно съежившись, положил перед Великим Магистром. Я уже подобрался к дверям. Стражники напряженно всматривались в происходящее, боясь пропустить кульминацию…

И тут я с отчаяньем обнаружил, что пути к отступлению нет. Все сени были забиты челядью, не допущенной в зал и наблюдающей за происходящим через двери. Мне пришлось быстро отступить. Непривычная одежда сделала меня в их глазах как бы участником ритуала. Никто не удивился моему появлению. Я пошел по другой стороне зала, продолжая тушить факелы. Оставалось надеяться, что рядовые участники не знают досконально «протокола» и воспримут мои действия как его часть.

Я старался вести себя так же, как это делали служители. Зал, моими стараниями, погружался во тьму. Основные участники этого пока не замечали.

Зрители смотрели на хорошо освещенный «подиум» и не выражали протеста.

Великий Магистр встал и, не оглядываясь, привычным движением протянул руку и вырвал кинжал, торчащий в перевернутом распятии.

«Жертву!» — взвыло собрание, и Великий Магистр, проткнув сердце монаха, поднял его над головой. Все присутствующие взвыли и начали хватать со стола чаши-черепа и, отталкивая друг друга, черпать кровь из жертвенного сосуда. Началась сутолока. Я беспрепятственно прошел по стеночке за кресло председателя и потушил оба оставшихся факела. Наступила полная темнота.

По-моему, только в этот момент до сатанистов дошло, что происходит нечто не запланированное. Крики смолкли, и послышался удивленный ропот.

— Свет! — пророкотал председатель, не забывающий о своих вокальных талантах.

Сразу в нескольких местах послышались удары металлом о камень и полетели искры от кремней. Время мое стремительно истекало. С огнивом предки управлялись довольно ловко…

В это критический момент я совершил первое в своей жизни преступление против личности. Думать уже было некогда, и я ткнул саблей в то место, откуда секундами раньше слышался голос Великого Магистра. Клинок легко вошел во что-то мягкое, и тут же раздался леденящий сердце вопль. Магистр кричал без слов, как животное. Я вырвал клинок из тела и бросился прочь, сбивая с ног встречных сатанистов.

Началась паника. Люди метались в темноте, сбивая друг друга с ног. В меня кто-то вцепился мертвой хваткой, и мне вновь пришлось воспользоваться саблей.

Опять раздался крик. Единственный, кто понимал, что происходит, был я, остальные помимо воли постепенно втягивались в общее побоище, защищаясь от неведомого врага. Стражники начали применять оружие, это я понял из того, что крики боли неожиданно раздались с разных сторон. Слава Богу, меня никто не задел.

Никаких угрызений совести я не испытывал. Каким бы веротерпимым я ни был, как и любой человек с нормальной психикой, не могу испытывать ничего, кроме ненависти и отвращения к проявлениям каннибализма и человеческим жертвоприношениям.

Я постепенно пробился к дверям и протиснулся в сени. Там, как и везде, метались и кричали люди. Оставалось преодолеть несколько шагов, и я бы оказался на улице.

Однако мне не повезло: кто-то слишком умный и быстро соображающий запер входную дверь. Все, кто не успел выскочить из дома, оказались в западне.

Постепенно стражники начали приходить в себя и перекликаться, чтобы не ранить друг друга. До того момента, как кто-нибудь сумеет добыть огонь и осветить поле боя, оставалось немного времени, и я предпочел скрыться от преследователей в глубине дома.

Когда меня вели сюда из амбара, я присматривался к планировке. Из сеней на второй этаж вела узкая крутая лестница. Я примерно помнил, где она находится, и попытался ее отыскать.

Сразу у меня это не получилось. Когда казалось, что я вот-вот ее нащупаю, кто-то сильно ударил меня по спине кулаком. Били, похоже, наугад — на уровне «среднестатистической» головы. Меня спас нестандартный для эпохи рост. Получи я удар такой силы в голову, нокаут мне был бы обеспечен, а так я только отлетел вперед, перестав ориентироваться в пространстве.

Ввязываться в общую драку я не собирался, и потому начал двигаться в одном направлении пока не уперся в стену. Теперь, если бы удалось выяснить, что это за стена, я смог бы найти лестницу наверх. К сожалению, узнать оказалось не у кого.

Нужно было на что-то решаться. Я щелкнул зажигалкой и на миг осветил сени. Лестница была в двух шагах от меня, но там находился стражник в кольчуге и с бердышом. Он увидел меня и среагировал мгновенно. Я еле успел отклониться в сторону, когда мимо щеки пролетело что-то тяжелое.

Скорее инстинктивно, чем намерено, я полоснул клинком по тому месту, где видел противника, казачьим режущим ударом с оттяжкой. На пол со стуком упал металлический предмет, и человек, жутко закричав, шарахнулся в сторону.

Я бросился к лестнице и нашарил перила. Наверх я поднимался, проверяя пространство перед собой концом сабли. На общее счастье на клинок никто не напоролся.

Когда мне не удалось нащупать очередную ступеньку, я опять взял зажигалку.

Передо мной оказался закуток, наподобие крохотной лестничной площадки. На узкий пятачок выходил коридор, ведший в глубь дома, и начиналась крутая лестница на третий этаж.

Идти на самый верх, с риском оказаться в ловушке, я не решился и двинулся в глубь покоев.

Здесь было тихо. Крики и вопли доносились только с первого этажа, где, по-видимому, продолжалась битва в темноте.

Я двигался дальше, шаря свободной левой рукой по стенам узкого коридорчика.

Вскоре я нащупал дверь. Однако войти в комнату мне не удалось: замок оказался заперт.

Разбираться с ним я не стал, и пошел дальше. Коридор оказался очень длинным. Я небезосновательно предположил, что он по кругу опоясывает внутренний периметр здания.

Мне попалось еще несколько запертых дверей. Нетерпение и страх нарастали. Время работало против меня. Чем дольше я нахожусь в доме, тем вероятнее, что противники успеют опомниться и сумеют организовать облаву.

Я решил, что как только мне попадется очередная дверь, пойду на риск и попытаюсь ее открыть. Однако мне встретилось неожиданное препятствие: я споткнулся обо что-то мягкое и чуть не упал.

Препятствие застонало, но не пошевелилось. Я чуть отступил и щелкнул зажигалкой. На полулежал ничком связанный по рукам и ногам человек.

Здесь же нашлась очередная закрытая дверь. Я толкнул ее, и — о чудо! — она со скрипом отворилась. Я заглянул в комнату, — это была какая-то каморка, видимо, подсобного назначения. В ней было светлее, чем в коридоре, и я втащил туда связанного человека.

Спеленали его весьма основательно, тонкими сыромятными ремнями. Я прикрыл за собой дверь, чтобы не нарваться на какие-нибудь неожиданности, и занялся освобождением пленника. В конце концов, враг моего врага — мой друг… Сабля была так остра, что я старался действовать крайне осторожно, чтобы не поранить плененного. Через полминуты путы его были перерезаны, и он со стоном перевернулся на спину. Во рту человека торчал кляп. Конечности его так затекли, что он почти не владел ими. Я с трудом вытащил кляп, и несчастный несколько раз со стоном вдохнул и выдохнул воздух.

— Как отсюда выбраться? — спросил я, пока он пытался восстановить кровообращение в руках.

— С гульбища можно на крышу, а там как Бог даст, — торопливо ответил он.

Я не понял, о чем он говорит, «гульбище» было внизу и продолжало там орать и бесноваться.

— С какого гульбища? — переспросил я.

— Там, через камору, — опять непонятно пояснил он.

Внизу шум уменьшился. Нам нужно было срочно сматываться. Противостоять — с одной только саблей, в низком коридорчике, где невозможно даже замахнуться, — бердышам с пикой на конце, я бы не смог. Нас тут же заколют… хотя это все же предпочтительнее, чем стать жертвой на пиршественном столе безумцев.

Пленник, между тем, все еще не мог восстановить кровообращение и встать на ноги. Бросить его на произвол судьбы мне даже не пришло в голову.

— Здесь есть кто-нибудь из этих? — спросил я.

— Нет, все ушли вниз.

— Надо бежать, — сказал я, — давай я тебе помогу.

Я помог ему подняться. С моей помощью он сумел удержаться на ногах.

Мы медленно вышли в коридор.

— Туда, — указал направление спутник, и мы медленно доковыляли до запертой двери, которую я смог открыть.

Теперь, зная, что на этаже никого нет, я действовал смелее и без боязни посветил зажигалкой. Дверь оказалась закрыта на наружный засов. Я отодвинул его, и мы вошли в каморку с лавками вдоль стен и большим окном. Здесь было совсем светло. Небо уже серело на востоке, и полная луна освещала все вокруг своим призрачным отраженным светом.

Ничего похожего на «гульбище» в каморе не было. Я выглянул в окно. До земли было метров пять-шесть, — достаточно, чтобы переломать ноги.

— Лезь, барин, на гульбище, — сказал спасенный.

— Да где здесь гульбище?

— В окно глянь, вниз.

Я высунулся и увидел узкий балкон без ограждения, тянущийся вдоль стены. Стало понятно, откуда такое название. По нему, вероятно, бывает приятно пройтись утречком для моциона, особенно с бодуна…

Я вылез в окно и, проверив прочность настила, помог перебраться на балкон своему спутнику. Он неловко цеплялся за меня распухшими руками.

Из дома с новой силой послышались до того утихшие было вопли и крики.

— Ишь, как нечистая сила разгулялась! — сказал спутник и перекрестился.

— Иди вперед, — велел я.

Он кивнул и начал медленно двигаться, прижимаясь спиной к бревнам.

Я пошел следом, готовый отбить нападение возможных преследователей. Мы находились с тыльной стороны дома и двигались вдоль глухой теремной стены. Спутник дошел до угла и скрылся за ним.

Я чувствовал себя на «гульбище» достаточно уверенно. Ширина его была около полуметра, или даже чуть больше, так что можно было идти без опаски сорваться вниз.

Пока нас еще никто не заметил. Я зашел за угол и догнал неуверенно двигающегося спутника. Теперь мы оказались над одноэтажным крылом дома. Двускатная крыша в середине стены почти достигала балкона. Перебраться на нее было пустячным делом. А там, в крайнем случае, можно будет просто спрыгнуть на землю.

К сожалению, пристройка оказалась крытой не шершавой дранкой, а гладким тесом. К тому же скат была весьма крутым. Существовал реальный шанс съехать с него и свалиться вниз. При свете дня это было бы не очень опасно, но в темноте падать неизвестно куда чревато повреждением конечностей, что в данной ситуации грозило не только травмой, но и пленением…

Впрочем, выбирать было не из чего, и мы двинулись к кромке. Мой спутник был бос и успешно тормозил голыми ступнями. Я тоже сносно удерживался на скате. Мы уже почти достигли края крыши, когда весь план спутал появившийся на балконе охранник.

— А вы откель? — спроси он безо всякого удивления, как будто постоянно встречал ползающих по крышам людей. — Это еще что за беда?!

Потом до него что-то дошло, или он опознал чужаков. Реакция у него оказалась солдатская, — стражник добежал по гульбищу до гребня крыши и соскочил на него. Потом он уверено двинулся вперед и оказался прямо над нами. Вышло это у воина довольно ловко. Я развернулся и встал к нему лицом. Расстояние между нами было метров шесть, и достать меня бердышом он не мог.

Стражник был крепкий, коренастый малый, одетый в кольчугу странного вида, штаны и сапоги с загнутыми вверх носками. Он пока ничего не предпринимал, видимо, раздумывая, как с нами лучше разделаться.

На его месте я бы спокойно сбил бердышом, как копьем, вооруженного противника, то есть меня, а потом занялся безоружным, в крайнем случае, позвав на помощь товарищей. Никакого сопротивления я бы оказать не сумел, даже не отклонился бы от летящего с близкого расстояния оружия. Ребристые мягкие подошвы кроссовок позволяли мне достаточно уверено стоять, но уж никак не плясать на скользком скате.

Однако стражник рассудил иначе. Он начал спускаться ко мне, и тут же потерял преимущество. Кожаная обувка скользила, стоять ему было неудобно, а драться просто невозможно.

Я ожидал его приближения, наклонясь вперед и держа наготове опущенный клинок. Чувствуя, что может упасть, воин упирался пикой бердыша в крышу и быстро спускался, используя оружие, как посох.

Подойдя ко мне, он поднял древко и с глумливой усмешкой прицелился в грудь. Я взмахнул саблей ему навстречу и ударил по деревянной части оружия под острым углом.

Удар был хороший, режущий и чуть не стоил мне головы. Я только чудом удержался на ногах.

Стражнику повезло меньше. Он инстинктивно откинулся назад, спасаясь от сверкнувшей стали, которая ему ничем не грозила, невольно плюхнулся на задницу и на кольчужных кольцах, как на рольганге, слетел с крыши, не успев даже вскрикнуть или хотя бы выругаться. Через секунду снизу послышался глухой удар, вскрик и хриплые проклятия.

Я устоял на ногах, а мой новый товарищ сумел поймать скользивший мимо него бердыш без нижней половинки древка.

— Ишь ты, — радостно сказал он, используя оружие как опору. — Старинная вещь, стрелецкая. Однако ж, будь древко из дуба, нипочем бы ты его, барин, не пересек. Сплоховал солдат, плохую палку поставил.

Я еще не пришел в себя после рискованного маневра и ничего не ответил.

— А ловко у тебя получилось! Чай, сам-то офицер?

— Нет.

— А рубишься знатно.

Мы начали двигаться значительно быстрее. Напарник помогал себе бердышом, а я уже освоился на скате и не опасался поскользнуться. Мы приблизились к углу пристройки. Что нам это даст, я не очень представлял. Может, там найдется забытая кем-нибудь лестница?

— Как спускаться-то будем? — задал я почти риторический вопрос.

— Да ты, добрый человек, разве не знаешь, как избы ставят?

Я обозвал себя идиотом. Дом был рублен в «обло» и по углам на две стороны торчали концы бревен. Единственную сложность — как перелезть через нависающий над стеной свод кровли и зацепиться за бревна — можно было решить при помощи новообретенного инструмента универсального назначения — бердыша.

Перебраться с кровли на стену, кстати, оказалось самым сложным во всей нашей авантюре. Однако после долгих усилий, во время которых нам, как это ни странно, никто не помешал, мы сумели перелезть с крыши на угол дома и без помех спустились на землю.

Что меня удивило — так это тишина. Никаких криков и движения народных масс. Куда-то делся даже наш свалившийся с крыши противник.

— Петух, поди, пропел, — задумчиво сказал мой товарищ по несчастью.

— Я не слышал, — машинально ответил я, понимая, что опять попадаю впросак.

— Они зато слышали, — многозначительно заметил он.

Принимать за гипотезу, что все случившееся — дурной сон или попросту чертовщина, а не самодурство и юродство «Великого Магистра», я не спешил. Слишком уж все недавно виденное было кроваво-реально.

Оставалось надеяться, что мой новый товарищ прав, и бодрое кукареканье разогнало наших противников. Тем не менее, к воротам мы пробирались «ползком и короткими перебежками», — мало ли что…

Ночь была тихая и прохладная. Трава намокла от росы. Никто не преследовал нас и вообще не возникал в поле зрения. Хотя, судя по тому, сколько я видел здесь вечером людей, замок должен быть густо населен. Теперь же у меня возникало ощущение, что мы со спутником остались здесь одни.

Мы подбежали к воротам, но они оказались запертыми на огромный висячий замок. Открыть его я даже не пытался. Недавний страх еще не прошел, и торчать на самом виду, да еще поворачиваться спиной к открытому пространству я не решался.

Мы отошли в тень и устроили совещание. Я вспомнил, что привратники после моего появления в «замке», ушли куда-то вдоль забора. Вполне возможно, что ворота — не единственное место, через которое можно покинуть усадьбу.

О высоте забора я уже упоминал, лезть через такое ограждение я бы рискнул в самую последнюю очередь, если не останется другого выхода…

Спутник согласился со мной, и мы пошли вдоль частокола, отыскивая какой-нибудь лаз. На этот раз нам повезло. Все оказалось совсем просто. Метров через пятьдесят тропинка уперлась в пролом в стене, и мы без проблем покинули территорию крепости.

Через минуту мы выбрались на дорогу и торопливо пошли прочь от проклятого места. Только теперь я сумел толком рассмотреть своего нового товарища. Это был мужик лет сорока, одетый в холщовые портки и рубаху, подпоясанную веревкой. У него было обыкновенное крестьянское лицо, как говорится, без особых примет, если не считать таковыми упрямое выражение лица, цепкий взгляд и непривычную для крестьян подчеркнутую независимость.

Мужик был коротко острижен, чего я тоже не встречал у крепостных. Бердыш на усеченной ручке, превратившийся в секиру, он заткнул за спину, так, как носят разбойники топоры.

— Ты что, солдат? — спросил я, имея в виду его короткую стрижку.

— С чего ты взял? — не очень любезным тоном ответил он вопросом на вопрос.

— Показалось.

— Если кажется, нужно креститься.

— А как ты к сатанистам попал? — продолжал допытываться я.

— Поймали, — неопределенно ответил мужик. — У меня с ними давние счеты… Да, видать, опять не судьба им моей кровушки попить.

Отвечал он неохотно, лениво цедя слова. Мне его тон не понравился, и я прекратил разговор. В молчании мы прошли минут десять. Впереди, за поворотом дороги, заржала лошадь. Не сговариваясь, мы остановились и одновременно приготовили оружие.

— Давай-ка, барин, расставаться, — шепотом сказал мне спутник. — У тебя своя дорога, у меня своя.

— Погоди, — остановил я его, — если там люди из замка, вдвоем будет легче отбиться, а если это ищут меня, то доберешься с нами до города.

— Мне бы лучше до леса, — угрюмо пробурчал он.

— Послушай… как, кстати, тебя зовут?

— Ну, к примеру, Иваном.

— Слушай, Иван, я не собираюсь лезть в твои дела. Делай, как знаешь. Но в таком виде ты долго не пробегаешь. Тебя первый встречный властям сдаст. Мне все равно, кто ты есть. Если беглый солдат, то помогу, чем смогу, я вашу судьбу понимаю. А если разбойник, то иди своей дорогой.

— Перекрестись, что не врешь, — приказал Иван.

Я не очень умело перекрестился. В принципе, мне до этого человека не было никакого дела, но что-то притягивало к нему, и я не хотел так просто с ним разойтись.

— Ладно, — неохотно согласился Иван, — и то, правда, оголодал я, который день во рту крошки не было. Коли не лукавишь, помоги.

Мы крадучись двинулись дальше. За поворотом в рассветном сумраке проглядывалась знакомая двуколка с большими колесами и две фигуры возле нее. Ко мне бросилась зареванная, несчастная Аля и припала к груди.

— Уж, как я боялась, Алешенька! — говорила она между всхлипываниями. — Как ты пропал, и нигде нету… Где искать, не знаю… Люди добрые сказали, что в хоромину тебя повезли… Ан, и там пусто… Всю ночь ждем… Семена совсем измучила…

Под Алины причитания мы подошли к двуколке, на которой сидел хмурый и заспанный Дусин «аморет» Семен.

Узнав меня, он без лишних слов начал разворачивать лошадь.

Вчетвером на двуколке нам было не разместиться, и я посадил Алю к себе на колени. Она, преодолев крестьянскую стеснительность, обхватила мою шею руками и прижалась к груди. Ее живое тепло окончательно вернуло меня к реальности, и сразу захотелось всего земного: любви, еды и сна.