Когда мы добрались до резиденции портного, окончательно рассвело. Дом уже начал просыпался. По двору сновала хозяйка и кухонные девки. Я попросил Котомкину накормить и устроить Ивана. Они ушли в глубь подворья, а мы с Алей — в нашу комнату. Через минуту туда явился Фрол Исаевич, тоже встревоженный моим исчезновением.

Я вкратце, без мистических подробностей, рассказал, что со мной приключилось и как нам с Иваном удалось бежать. Видок у меня был еще тот, ободранный и утомленный, так что, думаю, у портного никаких сомнений в правдивости моего повествования не возникло.

Фрол Исаевич отнесся к происшествию очень серьезно. Оказалось, что замок пользуется у местных жителей дурной репутацией, и туда никто не ходит.

— Нечистое это место, — окончил свой рассказ портной, — народу там сгинуло до жути. Начальство дознание делало, ан, все попусту. Даже караул ставили, когда один чиновник из столицы пропал. Караул постоял, а потом и сам исчез. С тех пор никто к этому месту и близко не подходит.

— А чье это владение? — поинтересовался я.

— Бог его знает. Там, говорят, еще со времен государя Алексея Михалыча никто не живет. Как вы ноги оттуда унесли, ума не приложу…

О таинственном месте Котомкин говорил очень неохотно и все время крестился (или открещивался?). Мне было интересно узнать подробности, и я все-таки выпытал у него некоторые сведения.

Этот замок — самое древнее строение в округе, много старше самого Троицка. Возвел его какой-то забытый уже воевода, чтобы спрятать от царя награбленное на воеводстве имущество. Был такой в старину способ пополнять государеву казну: отзывали в Москву воевод, а по дороге их перехватывала царская дружина и экспроприировала экспроприированное. Тогда начал многомудрый чиновный народ искать способы сохранить свое кровно награбленное имущество и придумал устраивать разнообразные схроны.

Для такой цели и был, видимо, построен это острог или, по-другому, замок. Оставив в нем «нажитую» рухлядь и казну, под присмотром доверенного дьяка со стражею, воевода налегке отправился под государевы очи, да и сгинул с концами. То ли сам помер, то ли в опале пропал.

Дьяк завладел всеми ценностями и ни полушки не отдал воеводским сиротам.

Пошли слухи и разговоры. Новый воевода, прознав про дьяковы дела, предпринял против него розыск, но замок был уже пуст. С тех пор несколько раз бесхозное владение жаловалось разным чиновным людям, да так и не обрело хозяина.

Пока мы разговаривали, вернувшаяся хозяйка накрыла на стол. Я был совсем измочален и, наскоро перекусив, собрался ложиться. Аля, тоже не спавшая всю ночь, решила составить мне компанию.

День был воскресный, и вся семья портного с подмастерьями и учениками отправилась к заутрене. Мы остались в доме одни. Я сходил навестить Ивана, которого поселили в сенном сарае. Его накормили, он помылся и тоже собирался на боковую.

Когда я вернулся к себе, Аля была уже в постели. Ее одежда, аккуратно сложенная, лежала на лавке. Я знал весь ее скромный гардероб и тут же вычислил, что на себе она ничего не оставила. К месту вспомнилась польская фрашка под названием «Моя родословная».

Чтобы быть правильно понятым, приведу ее полностью:

…Я начал медленно раздеваться. Аля, неплотно прикрыв глаза, наблюдала за мной. Когда я снял плавки, она все-таки отвернулась. Я потянул на себя простыню. Аля попыталась схватить ее за край, упустила и повернулась ко мне.

— Ой, Алешенька, что ты делаешь, а вдруг кто войдет… — лицемерно сказала она. — Ты же устал…

Я лег на нее и поймал еще что-то шепчущие губы. Аля начала задыхаться и с силой обхватила меня руками. Страсть вскипела мгновенно. На прелюдию у нас не хватило времени. Пережитые опасности и тревоги до предела обострили эмоции.

Она сама помогла войти в себя и подняла ноги, чтобы вобрать меня всего.

Потом началось нечто упоительное и бесстыдное, то, что в ночных телепрограммах называется «Эротические фантазии». Фантазий у нас было много, и все буйные и яростные. Мы терзали друг друга, спеша насытиться любовью, как будто кто-то пытался помешать нам.

Сильное, горячее женское тело изгибало не девчоночье любопытство, а неутоленная страсть взрослой одинокой женщины. Я сам впал в неистовство и не мог насытиться. Боязнь сделать ей больно исчезла. Але самой хотелось сладкой боли объятий и предельной близости. Выуживая из моей головы самые рискованные и откровенные мысли, она тут же воплощала их в реальность.

Меньше чем за полчаса мы вконец измучили друг друга и устроили небольшой антракт с нежностями и ласками.

— Я так испугалась, что никогда тебя больше не увижу, — словно оправдываясь, сказала она. — Я знаю, как ты мучился все эти ночи…

Меня опять захлестнула горячая волна нежности и желания, и я сдавил ее в объятиях…

Мы проспали до возвращения хозяев из церкви. Потом долго обедали, стараясь не притушить жгучего чувства, объединившего нас. Только после того, как Алю позвала Дуня, и она ушла, я взялся рассматривать свой вчерашний трофей.

Мой школьный историк, забавный одинокий старикан, был коллекционером холодного оружия, здорово повернутым на своем хобби. У него была изрядная коллекция старого русского булата, и о ней он мог говорить часами.

Самым лучшим способом сорвать его урок было задать «умный вопрос» о каком-нибудь кавказском или индийском булате.

Он тут же терял всякий интерес к теме занятий и закатывал нам часовую лекцию. Поэтому все мальчишки нашего класса немного разбирались в саблях, шашках, палашах, ятаганах.

Минимум два раза в год мы ходили на экскурсии в оружейную палату и, по возможности, на выставки холодного оружия. Так что кое-какое представление о клинках я имел.

Однако ничего подобного я никогда еще не только не держал в руках, но и не видел. То, что это очень дорогая вещь, ясно стало уже по отделке ножен и эфеса. Они были украшены тончайшей гравировкой, чеканкой, резьбой, самоцветными камнями, литыми и кованными из серебра и золота деталями.

Однако главной ценностью, на мой взгляд, был булатный клинок. Я примерно знал принцип, по которому куются такие мечи. Это очень трудоемкое и сложное производство.

В техническом смысле, булат — это особая разновидность твердой стали, обладающая большою упругостью и вязкостью.

Булатный клинок способен получать при отточке наивысшую степень острия. Хороший булат легко перерезает подброшенный в воздух газовый платок, тогда как клинок из самой лучшей инструментальной стали в состоянии перерезать только плотные виды шелковой материи.

У азиатов булат передается как родовая драгоценность. Главный признак, которым отличается булат от обыкновенной стали, — это узор, получаемый металлом во время ковки. При оценке булата принимают во внимание: форму узора, крупность его и цвет металла, то есть грунта узора.

По форме узор различается на полосатый, когда он состоит из прямых линий, почти параллельных между собою — это признак низшего качества. При повышении качества в булате между прямыми линиями попадаются кривые, и тогда он называется струйчатым.

Если кривые линии являются господствующими, то такой булат называется волнистым. Когда прямые линии очень коротки, и пряди, извиваясь между ними, идут по всем направлениям, то булат получает название сетчатого…

И наконец, когда рисунок, проходя во всю ширину клинка, повторяется по длине его, такой булат по узору считается наиболее совершенным и называется коленчатым.

По крупности узора азиатские клинки бывают трех видов: когда узор имеет крупность нотных знаков — это признак высшего достоинства; средним называется узор, когда он не превосходит величину мелкого письма, и наконец, мелкий узор служит указанием на низшее качество; величина его, однако, такова, что он легко может быть замечен невооруженным глазом.

По грунту, то есть по цвету металла между узорами, различают три рода булатов: серые, бурые и черные. Чем грунт темнее, а узор на нем белее и выпуклее, тем и достоинство булата выше.

Но, кроме этих родовых признаков, специалисты подмечают еще индивидуальные качества клинка, различая их по отливу поверхности при косвенном падении лучей света и по звону.

Иные булаты не имеют отлива вовсе, иные отливают красноватым цветом, а иные золотистым. В Азии лучшими булатами считают табан и хорасан, средними — гынды (куш гынды), а худшими — нейрис и шам. Правда и то, что «худший» клинок стоит столько же, сколько несколько хороших «мерседесов» и без труда проткнет лучший бронежилет.

Лучший булатный клинок должен обладать следующими качествами: узор его должен быть крупный, сетчатый или коленчатый, белый, отчетливо выделяющийся на черном фоне, с золотистым отливом, и должен обладать чистым и долгим звуком.

Об изготовлении булатов в Индии упоминает еще Аристотель. Индийскую разновидность клинков, в отличие от других булатов — персидских, малайских, японских, — называют «вуц».

В детстве я читал роман этого моего теперешнего современника, Вальтера Скотта про английского короля Ричарда Львиное Сердце и его встречу с самым известным курдом, султаном Египта, Салах-Ад-Дином (по-европейски Саладином), у которого была такая уникальная сабля.

Теперь похожее чудо я держал в своих собственных руках

Возможно, этим клинком какой-нибудь сарацинский царь лет пятьсот-шестьсот назад разил закованных в стальные доспехи крестоносцев…

Оружие было в идеальном состоянии. Ни одно пятнышко ржавчины не уродовало золотистое лезвие с характерным «сетчатым» рисунком.

Сабля, за счет массивного эфеса с золотыми украшениями тыла, тяжелее спортивного эспадрона, но все равно очень хорошо ложилась в руку. Удивительно, — но после вчерашних событий, на клинке не осталось следов крови.

Я не выдержал и сделал несколько атакующих выпадов. Потом подбросил в воздух новый Алин платочек и перерубил его пополам.

Это было круто. К сожалению, больше рубить было нечего, а то я непременно испытал бы клинок на более подходящих материалах.

Мои упражнения прервал Котомкин. Он вошел и смущенно остановился у порога.

— Что еще случилось? — спросил я его безо всяких околичностей.

— Барин, я насчет солдата.

— А что с ним?

— С ним-то ничего, спит в сарае. Да как бы чего не вышло. Он, поди, дезертир? Начальство прознает, по головке не погладит…

— Тебе-то чего бояться, — невинным тоном ответил я, — это мой крепостной, казачок. Будет состоять при мне.

— Оно, конечно, — усмехнулся портной, — ежели казачок, тогда понятно. Только больно он того, на солдата смахивает. И нет у него в глазах почтения. Ты бы с ним, барин, поговорил, вразумил. Мало ли что…

— Хорошо, поговорю. И когда ты все это успел заметить?

— Хозяйством нужно управлять, без этого нам никак.

— Зря вы, Фрол Исаевич, волнуетесь, — легкомысленно успокоил я портного, — кто его будет разыскивать? Да и каким образом? Думаете, могут пробить по компьютеру?

— Прибить могут, — глубокомысленно согласился он, — это у нас всегда пожалуйста. И по этому, как его, «комутору» могут дать, и просто по морде. Дело житейское…

— Ну, так чего зря волноваться? Иван — мужик смирный, а что на солдата похож, что в этом такого? Я вот на лекаря не похож, и ничего, лечу людей.

— Тогда ладно, мое дело упредить…

В это время прибыл посыльный от генеральши с обещанными платьями.

То ли я забыл об этом предложении, то ли было не до того, но я даже не предупредил девушку, какое ей предстоит райское блаженство.

Так что Аля про ожидаемый подарок не знала, и получился самый настоящий сюрприз. Переждав взрыв эмоций, я предоставил своей возлюбленной, вместе с ее новой подружкой Дуней, примерять наряды, а сам задумался о некой подозрительной управляемости, которую обнаружил в своих недавних действиях.

Начать с того, что я поехал на крестьянской бричке неизвестно куда, со странным возницей, с первого взгляда не внушившим мне никакого доверия.

Затем, вместо того, чтобы бежать без оглядки из замка, я, рискуя жизнью, спасал неизвестного мне человека.

Я уговорил Ивана поехать со мной в чужой дом, рискуя нарваться на очень крупные неприятности.

И наконец, я подставлял Котомкина, которому сокрытие беглого солдата могло обойтись еще дороже, чем мне.

Приятно думать о себе как о человеке большой души. Однако, если глубоко покопаешься в собственных потрохах, то поневоле признаешь, что эта самая бессмертная и уникальная душа, возможно, и велика, — но лишь в весовой категории очень мелких душонок. Я, конечно, вроде бы не подлец и не мерзавец, но и отнюдь не герой, способный пожертвовать свободой, а то и жизнью, ради первого встречного.

Как ни неприятно это осознавать, но создавалось впечатление, что мною манипулируют и используют втемную.

Эта мысль не раз приходила в голову, но я самолюбиво от нее открещивался. Хотя, похоже, это был бы самый верный ответ на все вопросы.

Теперь мне до смерти захотелось докопаться: кто же обладает такой божественной или демонической силой внушения, способной заставить вполне вменяемого человека выполнять свою волю, — и даже не осознавать при этом, что его ущемляют в свободе выбора?

Однако на любое событие можно смотреть с разных сторон. Если меня втянули в авантюру против воли, то пока я все-таки в большом выигрыше. Я встретил большую, нежданную любовь, стал участником совершенно уникальных приключений, узнал то, чего не вычитаешь ни в каких книгах.

Жизнь продолжалась, полнее и интереснее, чем когда бы то ни было. Впереди ждало будущее, которое для моих современников давно уже стало прошлым, — но для меня самого отнюдь не делалось менее реальным, чем бытие в нашем времени…