Я все дальше уезжал от Москвы. После вчерашнего отдыха, физическое состояние почти восстановилось. Разбитая голова окончательно зажила, и чувствовал я себя способным противостоять любым противникам. На мое счастье, пока их просто не было.

Утром, проснувшись в избе симпатичной крестьянской четы, я первым делом проверил свой новый кафтан, пытаясь понять, почему он так лег на сердце вчерашнего помещика. Все оказалось просто. В его полах были зашиты золотые и серебряные монеты.

Скорее всего, крестьяне, служившие под началом покойного разбойника, догадывались, что у него в камзоле могут быть спрятаны ценности и сказали об этом помещику. Зачем не знаю. В сложных отношениях барства и холопства разобраться так непросто, что я даже никогда не пытался.

Зашитых денег оказалось достаточно, чтобы не чувствовать себя бедняком. Мало того, их вполне могло хватить на пару лет безбедной жизни. Однако столько времени оставаться в этой эпохе я не хотел. И не только два лишние года, даже лишние два дня. Не знаю, была ли это пресловутая ностальгия или достали обстоятельства, но меня мучительно потянуло домой.

Однако до возвращения мне пока было как до локотка, который и близко, но не укусишь. Сначала необходимо было добраться до заповедного леса, который находился недалеко от реки Оки и деревни Коровино. Там у меня был знакомый крестьянин, знающий в это лес дорогу. Лес считался у местных нечистым, а на самом деле там была расположена «диспетчерская станция», через которую меня перенесли сюда, в семнадцатый век. Сама станция располагалось в глухомани, среди непролазных болот. Защищала ее очень сложная охранная сигнализация, гарантирующая от несанкционированных проникновений.

Бродить самому в поисках болота, в глубине которого была укрыта замаскированная под лесную избушку станция, было почти бесполезно. Я был здесь всего один раз и то ранней весной, и запомнить дорогу, само собой, не смог. Надежда была на коровинского крестьянина Гривова и его сынишку, хорошо знавших здешние леса.

Пока же я не торопясь, ехал по дороге на юг, руководствуясь исключительно азимутом и интуицией. Пытаться разобраться в хитросплетении лесных проселков, совершенно для меня одинаковых, было просто нереально.

Встречные попадались редко и, как велось, ничего толком не знали. Показывали в разные стороны и занимали пустыми разговорами.

Для примера, расскажу такой случай. Как-то смотрю, едет мне навстречу мужик на скрипучей телеге, везет стог сена. Сам сидит наверху и ему там скучно. Видит меня, незнакомого человек, останавливает лошадь и таращится как на чудо морское.

— Здравствуй, добрый человек, — окликаю его я, — не подскажешь, как проехать к деревне Коровино?

Мужик молчит, долго меня рассматривает. Я повторяю вопрос, чем привожу его в возбужденное состояние. Он суетится у себя на верхотуре, кивает головой, потом просит подождать, Я жду, надеясь на лучшее.

— Куда, говоришь, едешь? — спрашивает он и начинает торопливо спускаться, цепляясь за веревки, которыми увязано сено.

Наконец он внизу и теперь смотрит на меня снизу вверх. Говорить с ним так «свысока» невежливо, и я спешиваюсь.

— Не знаешь, как в Коровино проехать? — повторяю я.

— В Коровино? — озадачено переспрашивает он. — А сам-то ты откуда будешь?

— Из Москвы.

Первое время, когда я только попал в семнадцатый век, мне сначала приходилось прикидываться глухим, что бы не путать московитов непонятным акцентом. Потом я начал называться приезжим из далекой окраины. Постепенно говор мне дался, потому и отпала необходимость каждый раз придумывать объяснение своему произношению. Говорил я на тогдашнем русском языке не хуже, чем местные жители.

— Из Москвы, говоришь! — восклицает крестьянин с таким удивлением, как будто встретил выходца с того света. — А зачем тебе в Коровино?

— К знакомому еду, по делу, — кротко объясняю я.

— В Коровино? По делу? — поражается он.

— Так знаешь дорогу или нет? — пытаюсь я направить разговор в нужное направление.

— В Коровино? — уточняет он. — А кто тебе там нужен, может, я его знаю?

— Мужика одного, Гривовым кличут, — отвечаю я, начиная сердиться.

— Гривов говоришь? — надолго задумывается он. — Это какой Кривов, не Ванька ли, что на Лукерье женат?

— Нет, не Ванька, так ты скажешь мне, как в Коровино проехать или нет?

— Так нет здесь никакого Коровина, а вот Ваньку Кривова я знаю, и бабу его Лукерью знаю. Может тебе их нужно?

— Нет их не нужно, — обреченно отвечаю я. — А какие здесь есть поблизости деревни?

— Разные, — отвечает крестьянин, — А что у вас в Москве говорят?

— Говорят, что у вас курей доят, — говорю я, садясь в седло.

Мужик сосредоточено обдумывает мой ответ, и когда я уже далеко отъезжаю, что-то кричит вслед и размахивает руками. Останавливаться нельзя. В лучшем случае объяснит, что куры у них не доятся, а несут яйца.

После третьего прокола, я перестал спрашивать дорогу и просто поехал, куда глаза глядят. В конце концов, все дороги куда-нибудь да ведут. Уже в сумерках, я понял, что окончательно сбился с пути и остановился переночевать в первой попавшейся деревне. В отличие от предыдущего места ночлега я попал в бедную неухоженную избу. Всю ночь мешал спать храп ее обитателей и кровососущие насекомые. Потому встал я ни свет ни заря, оседлал лошадь и отправился на дальнейшие поиски.

Видимо в компенсацию за ночные неудобство, мне скоро повезло, я наткнулся на знакомую деревню, откуда оказалось совсем близко до Коровино. Окрыленный успехом уже предощущая, что мои скитания скоро кончатся, я пришпорил коня и через полтора часа подъехал к околице искомого места.

И тут меня ждало самое большое разочарование за последнее время. Деревни на месте не оказалось. На местах изб громоздились остатки недогоревших бревен и, сколько было видно, тут не осталось ни одного целого строения. Такие грандиозные пожары были не редкость, удивляло другое. Коровино было построено вольготно, а не так, как обычно строились деревни, когда при сильном ветре загорались все соседние здания. Избы тут стояли довольно далеко друг от друга, и такой опустошительный пожар был практически невозможен.

Я ехал по пустой улице мимо пепелищ и гадал, что послужило причиной гибели поселения. Пока не видно было ни людей, ни домашних животных. Это тоже было странно, судя по виду пожарищ, несчастье случилось совсем недавно, едва ли два-три дня назад. За такое короткое время жители вряд ли могли успеть перебраться на новое место.

Я направился в сторону помещичьей усадьбы, с которой у меня были связаны весьма неприятные минуты жизни. Недалеко отсюда, по приказанию здешнего помещика несколько месяцев назад, меня едва не забили палками насмерть. Теперь от всего, что здесь недавно было, осталась только память. Не было ни деревни, ни людей, только прах и пепел.

От господского дома, и многочисленных, как во всяком имении, служб тоже ничего не сохранилось. Целым оказался только высокий забор. Я въехал внутрь через распахнутые настежь ворота и подъехал к горе золы высившейся на месте барского дома. Сомнения в случайности пожара все увеличивались. Никаких причин для такого масштабного бедствия я не находил. Потому дальше рассматривал уже не следствие, а искал причину. Довольно скоро на задах увидел и первую жертву. Человек был зарублен и лежал лицом вниз на черном пятне застывшей на земле крови. Зрелище оказалось не для слабонервных. Как я ни привык за последнее время к виду убитых людей, желудок свел спазм.

Судя по платью, это был крестьянин, совсем молодой мужчина. Из коротких домотканых порток торчали посиневшие ноги с желтыми пятками. От трупа уже шел тошнотворный запах разложения, и я быстро проехал дальше.

Возле забора оказалось еще несколько убитых крестьян. Всех их зарубили вполне профессионально, с коня саблей по голове. Только одного разрубили от плеча почти по пояс. Такой удар под силу только опытному воину.

Помогать им было поздно. Никаких шансов на спасение нападающие этим людям не оставили. Я осмотрел землю, но после недавнего дождя никаких отчетливых следов видно не было. Если бы они остались, то теоретически, по ковке лошадей, можно было понять, кто тут устроил бойню, но даже в этом я, к сожалению, не разбирался. Оставив господский двор, я поехал по деревне, в надежде встретить хоть кого-нибудь живого. Не могли же преступники перебить всех до одного ее жителей!

Теперь я по очереди въезжал во все подворья, осматривал, что там осталось, и окликал жителей. Кажется в третьем или четвертом дворе, на окрик последовал собачий лай. Собака гавкала негромко, как будто была простужена. Я оставил лошадь и пошел к месту, откуда слышался лай. Большой пес, больше напоминавший не собаку, а волка, лежал на земле и смотрел на меня с такой мучительной звериной тоской, что мне стало не по себе. Не знаю, кто был его владельцем и откуда он достал толстую железную цепь, но собаку приковали так надежно, что она просто ничего не смогла сделать для своего спасения.

Судя по всему, пес умирал если не от голода, то от жажды. Он неподвижно лежал, бессильно откинув задние ноги, и смотрел на меня желтыми умоляющими глазами. Теперь вместо лая из его пасти слышался какой-то щенячий визг. Встать мне навстречу он не смог, хотя и пробовал приподняться на передние лапы. Нужно было спасать животное и первым делом его напоить.

— Сейчас, подожди, — сказал я и побежал на розыски воды и посуды.

На собачье счастье, на пепелище, в районе, где обычно в избе бывает очаг, нашелся закопченный гончарный горшок. Я напрямик прошел в соседний двор, где только что видел колодец. Там же нашлось и деревянное ведро на пеньковой веревке.

Когда я принес воду, пес посмотрел таким благодарным взглядом, что, ну, в общем, мне стало его еще больше жаль. Пил он так жадно и долго, что я уже начал бояться, что или лопнет или ему не хватит воды. Наконец оторвался от горшка, поднял морду, и посмотрел умоляющим взглядом. Надо сказать, умные домашние животные, как правило, умеют тронуть человеческое сердце.

— Ладно, — сказал я, — попробую тебя освободить.

К сожалению, сделать это было не так-то просто. Цепь была надежно прибита костылем к тяжелому стволу дуба, ошейник же был сделан из толстой бычьей кожи, причем без пряжки. Какие-то изверги вырезали его по кругу из кожаного пласта, натянули собаке через голову, а когда кожа ссохлась, то врезалась бедному животному в шею так, что теперь ошейник можно было только разрезать. Однако я знал, как собаки недоверчиво относятся к тому, когда чужие люди манипулируют возле их горла и, не хотел оказаться покусанным напутанным псом. Как он не был ослаблен, клыки у моего нового знакомого были знатные, настоящие волчьи.

Как я ни прикидывал, другого выхода, как резать ошейник не оказалось. Теперь, когда пес исхудал, добраться до него было реально. Однако сначала следовало заслужить собачье доверие. Я вернулся к лошади и принес остатки еды, которой меня снабдила симпатичная жена крестьянина Ивана. Напившись, пес уже начал приходить в себя, и теперь, когда я подошел, смог даже сесть. Сначала я хотел перерезать ошейник, пока он ест, но не решился. Он мог своими собачьими мозгами посчитать, что я хочу отобрать у него еду. Пришлось ждать, когда он доест рыбный пирог. Вода и пища сделали свое дело. Доверие было завоевано. Пес благодарно уткнулся мне мордой в колени. Я довольно долго гладил его по голове, пока он не привыкнет ко мне и моему запаху. Только после этого смог, без опасения остаться без руки, перерезать ошейник.

Как только собака почувствовала себя свободной, встала и, покачиваясь, побрела к дому. Не знаю, что происходило в ее голове, когда она медленно обходила пепелище. Она два раза обошла остатки избы, в одном месте попробовала разгрести золу лапами, но сил у нее на это не хватило. Тогда она села, подняла вверх морду и тихо завыла. Я подошел посмотреть, что ее так встревожило. Под слоем пепла был виден человеческий череп. Он был маленький, женский или детский. Кажется, она нашла останки кого-то из своих бывших хозяев.

Делать мне здесь больше было нечего. Я оставил пса горевать на пепелище и поехал дальше, искать оставшихся в живых людей. Делать это было резонно только на задах усадеб. Там кое у кого сохранились бани. Видимо только потому, что, сжечь их было мудрено. Строили их в этой местности полуземлянками, поднимая над почвой всего на два-три бревенчатых венца, а крыши покрывали дерном.

Коровино было довольно большим поселением в сто с лишним дворов, так что все быстро проверить было мудрено. Оставалось уповать на терпение и везение. Объезжал деревню я уже часа два, но пока кроме нескольких убитых крестьян никого не нашел. Однако в одном дворе мне все-таки улыбнулась удача, попался костер с еще теплой золой. Здесь, как и везде, избы и служб не было, сгорело все кроме убогой баньки. Когда я нашел кострище и убедился, что разжигали его недавно, сразу пошел проверить баню, нет ли там прячущихся людей. В ней никого не оказалось, но я решил подождать поблизости, вдруг кто-нибудь да и вернется.

Время уже было предвечернее и стоило подумать о ночевке. Я решил остаться здесь же. С едой у меня пока было относительно благополучно. Гостинцев Ивановой жены должно было хватить и на сегодняшний и на завтрашний день. Вода была и в недалеком колодце и в бочке возле бани, так что можно было даже помыться.

Я собрал по окрестностям годное для топки дерево, и реши истопить себе баню. Топилась она по черному, поэтому как только загорелись щепки, помещение сразу же наполнилась дымом. Я подождал несколько минут, и лишь только дрова занялись, выскочил наружу. Тут меня ждал сюрприз. Во двор явился мой давешний знакомый пес, напугав стреноженную лошадь. Он лежал возле теплого костра, положив на лапы большую голову и увидев меня, приветственно повел хвостом.

— Ну, что, псина, оклемался? — спросил я, по человеческой привычке осмысленно разговаривать с бессловесными тварями.

Он вздохнул, насторожил уши и посмотрел на меня влюбленными глазами.

— Есть хочешь? — догадался я.

Он опять вздохнул и облизнулся. Пришлось делиться. Животина в два удушливых глотка протолкнула в себя внушительный кусок пирога и опять облизалась. Теперь еды у меня осталось только на сегодняшний ужин.

— Все, больше ничего нет, — извинился я.

Гость на это сообщение скорбно вздохнул, но не возразил.

— Звать-то тебя как? — задал я вопрос, заведомо зная, что ответа на него не будет. Пришлось самому придумывать ему имя.

— Бобик, Шарик, Трезор, Полкан? — перебирал я варианты распространенных собачьих имен.

На Полкана он вроде отреагировал, шевельнул ушами, потом прижал их к голове.

— Ладно, будешь Полканом, — согласился я, — Не очень оригинально, зато звучно.

Полкан согласился и закрыл глаза. Кажется, он уже был уверен, что нашел себе хозяина. Мне же так не казалось. Что делать в моей ситуации с большой ослабленной собакой я не знал. Однако протестовать было бессмысленно, все равно возражения услышаны не будут.

— Ладно, пока будем отдыхать, — решил я, расседлал лошадь, пустил ее пастись, а сам прилег рядом с собакой. Дни пока были теплыми, земля успевала прогреваться, так что лежать на ней было даже комфортно. Когда я устроился, Полкан удовлетворенно на меня посмотрел и опять закрыл глаза. Я же начал придумывать, что мне делать дальше. Без помощи местных жителей в нужный лес мне было не попасть, сам я его просто не найду. Что бы выбраться из этой эпохи, был еще один вариант. По нему мне нужно было добраться до провинциального городка Троицка, в пятистах километрах от Москвы, что для верхового передвижения достаточно далеко, а при нынешнем положении в государстве, почти непреодолимо. Как только здесь в центре власть начала давать слабину, сразу же подняли головы местечковые феодалы и принялись устанавливать на дорогах собственные законы. Даже думать не хотелось о том, что мне придется полтысячи километров пробиваться с боями…

Дым из бани все валил. Это говорило о том, что дрова горят плохо и помыться удастся еще не скоро. Лежать мне быстро надоело и пока не стемнело, я, оставив коня пастись во дворе, продолжил обход деревни пешком. Полкан, как положено собаке, встал и побрел следом.

Постепенно начинали вырисовываться подробности того, что здесь произошло. На деревню напало какое-то безжалостное воинство, избы сожгли, а тех, кто пытался убежать, убили. Почти все тела, которые я к этому времени обнаружил, лежал так, что становилось понятно, людей рубили сзади, догоняя. Кто совершил это странное, и страшное дело пока было непонятно. То, что количество убитых никак не соотносилось с населением деревни, могло говорить только о насильственном угоне жителей. Их могли захватить кочевники, занимающиеся торговлей людьми, а то и какой-нибудь дикий помещик, заинтересованный в новой рабочей силе.

В сумерках я вернулся к своей бане. Пес по-прежнему ковылял позади. Он так ослабел, что едва шел, и я вынуждено замедлял шаг, за что едва не поплатился. Уже невдалеке от стоянки, он вдруг забеспокоился, зарычал и, обогнав меня, затрусил к нашей бане. Я намёк понял и побежал посмотреть, что там могло случиться. А происходило там самое в моей ситуации неприятное, какой-то человек собирался увести мою лошадь. Он уже успел ее оседлать и теперь пытался сесть в седло, но делал это неловко, лошадь ему мешала, отступала, и он, цепляясь за повод, вынуждал ее кружиться на месте.

— Стой! — закричал я и бросился к злоумышленнику.

Увидев меня, конокрад бросил повод и побежал к задам двора. Двигался он медленно, и я скоро его догнал. Им оказался какой-то дед. Кража коня всегда была таким серьезным преступлением, за которое запросто можно лишиться жизни. Он это понимал и бежал изо всех своих старческих сил. Теперь вблизи я рассмотрел, кто покусился на мою собственность. Деду был сто лет в обед, но двигался он довольно шустро Для своего почтенного возраста. Небольшого роста, коренастый, когда я его догнал, резко повернулся и попытался ударить меня дубинкой.

Я увернулся, а старик, видимо, потеряв последнюю возможность спастись, опустился на землю, закрыл лицо руками и заплакал.

— Ты, что это дед вытворяешь? — спросил я, радуясь и тому, что нашелся, наконец, живой свидетель кровавой драмы и тому, что помешал угнать коня.

— Дай хоть перед смертью помолиться! — попросил он, так и не открывая лица.

— Молись, если хочешь, — ответил я. — Ты что умирать собрался?

— Тоже зарубишь, изверг? — в свою очередь спросил он.

— Зачем мне тебя рубить. Лучше расскажи, что у вас тут случилось?

Старик опустил руки, поднял лицо и попытался меня рассмотреть. Однако для его зрения было уже слишком темно.

— Так ты не из тех? — спросил он, так и не дождавшись удара саблей по голове.

— Нет, я сам по себе. Приехал к вашему крестьянину Гривову.

— Господи, воля твоя! — воскликнул старик, становясь на колени. — Услышал, наконец, мольбы грешника! А я думал, все, конец мой пришел! Нет больше твоего Гришки, угнали его в полон и неволю! Всех угнали, а кого и убили, — сказал старик и снова заплакал.

— И кто все это сотворил?

— Кто, кто, казаки! Сами ведь христианского звания люди, а хуже, прости Господи, басурман!

На казаков я, надо сказать, не подумал, хотя эти окраинные ребята последнее время как воронье слетелись со всех сторон в Московию. Часть их пришла с Лжедмитрием, часть сама по себе. Справиться с ними метрополия уже не могла.

Впрочем, Москва сама своей жестокой политикой породила эту проблему. Еще в середине шестнадцатого века в пустующую Донскую область начали стекаться из Руси множество беглых — «казаковать». Теперь они возвращались на родину, но не сирыми смердами, а хорошо вооруженными ватагами, познавшими вкус побед и сладость трофеев.

— Значит, говоришь, казаки, — машинально повторил я, — и куда они ваших погнали?

— Я-то откуда знаю? Сам только случаем спасся. Пошел в лес лыка надрать, а возвращался, увидел, что вся деревня уже пылает. Отсиделся на опушке, а когда вернулся, ни избы ни детей, кругом одни покойники. Своих-то хоть по христиански похоронил, а на всех наших сельских сил не хватило. Ты случаем не поможешь?

— Потом поговорим, — ответил я, — у меня собака куда-то пропала, пойду, поищу. А ты меня подожди и больше коня не пытайся увести, хорошо?

— Как можно, — испугано ответил старик, — я же не знал, что он твой, думал сам по себе…

После внезапного рывка Полкан так и не добрался до бани, отстал где-то на полдороге. У меня уже возникло перед ним чувство ответственности, так что на розыски я отправился, быстрым шагом, едва сдерживая бег. Собака нашлась невдалеке на дороге, лежала на боку. Я присел перед ней на корточки, Она с трудом приподняла голову и ткнулась мне в руку горячим носом. Было ясно, что пес совсем обессилел. Пришлось взять его на руки и нести к бане. Обставаться в стороне от своего «транспортного средства» я не рискнул, мало ли что выкинет старик. Заберись он тогда на лошадь, видел бы я их как свои уши. Однако дед сидел на прежнем месте, и убегать не собирался. Видимо поверил, что я не причиню зла. То, что я несу на руках собаку, его удивило. Он даже спросил:

— Чего ты нечисть в руки берешь?

Читать ему лекцию о гуманном отношении к животным было бесполезно, и я ничего не ответил. Просто опустил пса на землю и попробовал нащупать у него пульс.

Лечить собак мне пока не доводилось, но пес был так плох, что я решил рискнуть и испытать на нем свои экстрасенсорные способности. Поможет, не поможет, терять ему особенно было нечего.

Дед, когда увидел, что я вожу над собакой руками, пододвинулся ближе, пытаясь понять, что я такое делаю. Полкана же мои упражнения никак не волновали. Однако чуть позже его пробрала дрожь, он заскулил, и смог поднять голову. Кажется, что-то у меня вытанцовывалось.

— Ты, что его так гладишь? — не выдержал молчания старик.

— Глажу, — подтвердил я.

— А касаться шкуры брезгуешь?

— Брезгую.

Дед помолчал и когда я кончил пассы, вздохнул.

— Зря ты с ним возишься. Это плохой пес. Все равно в лес уйдет.

— Почему?

— Он не просто так, а из волков. Его то ли Васьки Драча сучка от волка прижила, то ли его Васька в лесу щенком нашел. Народ по-разному болтал. Очень за то Ваську в деревне не одобряли, разве дело в своем дворе серого держать? А, волка, сколько не корми, он все равно в лес убежит. Васька его недаром на железной цепи держал, сам боялся.

О волках живущих с людьми я знаю мало, только из художественной литературы, а в ней чего только не придумают. Зато теперь мне стало ясно, почему Полкана содержали в таких суровых условиях. Скорее всего, неведомый мне Васька Драч, повесть Джека Лондона «Белый клык» не читал потому и обращался с псом-волком излишне жестоко.

— Это не волк, — объяснил я, — сам слышал, как он лает, а если уйдет, то это его дело. Мне он уже помог тем, что не дал тебе лошадь увезти, — ответил я.

Старика намек на недавний инцидент напряг, он засопел и отодвинулся от меня подальше. Потом резко поменял тему:

— Это ты баню затопил?

— Я.

— Вместе помоемся? Я уже пятый день не моюсь, с тех пор, как черное дело случилось.

— Давай вместе, — согласился я, — баня-то твоя.

— Нет, не моя, я на другом конце деревни жил, только там вообще ничего не осталось, а здесь и баня и колодец. Так поможешь покойников похоронить?

— Не смогу, — отказался я. — Мне нужно попробовать ваших полонян догнать. Я тебе денег оставлю, сходи в соседнюю деревню и подряди мужиков.

— А у тебя, что деньги есть? — вдруг заинтересовался он.

— Есть немного, но все тебе отдам, — ответил я, начиная опасаться крестьянской жадности. Засну, а он врежет дубиной по голове и ищи ветра в поле.

— С деньгами пешковские мужики точно помогут, — пробормотал. — Видать тебя сюда сам Господь послал.

У меня такой уверенности не было, хотя кто знает, все мы под Богом ходим.

— Ладно, баня, наверное, готова, пойдем мыться.

Я разделся снаружи, зачерпнул ведром воды из бочки, и мы ощупью спустились в землянку полную угара и испарений влажной земли. Сориентировавшись, я выплеснул половину ведра на камни очага. Они угрожающе зашипели и в лицо ударил столб пара. Какое-то время мы потели, потом обмылись холодной водой и вернулись наружу. Долго оставаться в угарном помещении я не рискнул.

— Хороша банька, — похвалил старик.

— Да, конечно, — согласился я, хотя ничего хорошего в ней не увидел. Однако даже такая сомнительная водная процедура был лучше, чем ничего.

— Давненько так славно не мылся, — бормотал между тем старик, надевая на себя заскорузлую сермягу.

— Ты где ночуешь? Здесь? — спросил я, с удовольствием вдыхая прохладный чистый воздух, не отравленный здесь трупными запахами. Потом поднял голову вверх. На небе сияли яркие августовские созвездия.

— Здесь у костра. К утру станет холодно.

— Ладно, дед, тогда давай разжигать костер и ложиться. Завтра будет тяжелый день.

— А деньги ты мне, когда дашь, сейчас или после? — неожиданно спросил он.

— Утром дам, ты не бойся, я не обману.

— Мало ли что до утра может случиться, дал бы сейчас, а я по холодку бы в Пешково и пошел.

— Как пошел, ночью?

— Так что ночь, она для всех ночь. Днем, поди, еще встретишь лихих людей, они все и отберут. Я старик старый, куда мне с молодыми силой тягаться, А ночью все спят, да и прохладно. Как-нибудь дорогу найду, я здешние места назубок знаю!

— Так может быть ты, и нечистый лес знаешь и тамошние болота? — живо заинтересовался я.

— Как можно, не к ночи будь, помянуто! — испугался он. — Мне в те места ходить заказано! Там, тьфу, тьфу, тьфу, — плюнул он через левое плечо, — всякая нечисть обретается. Туда православному человеку хода нет! И сам не пойду и тебе заказываю. Коли хочешь живым остаться и свою душу спасти, туда не ногой!

— Ладно, как скажешь, — разочаровано согласился я, — а пока давай разведем костер, да поужинаем, у меня есть кусок пирога. Потом можешь уходить.

Дед не возразил, хотя чувствовалось, что ему не терпится поскорее получить деньги. Когда я встал, он тоже поднялся и пошел собирать дрова для костра. Мы приготовили топливо, я принес из бани уголья, а он взялся разводить костер. Делал он это значительно сноровистее меня. Скоро тот разгорелся, и я вытащил остаток пирога. Полкан, доселе мирно спавший, тотчас поднял голову. Однако на этот раз ему ничего не досталось. Старик жадно вцепился остатками зубов в свою часть куска. Так что наша скудная трапеза продолжалась всего несколько коротких минут.

Пока дед был занят едой, я выудил из кармана три серебряные монеты. Больше ему дать я не рискнул, излишняя щедрость могла вызвать только нездоровый ажиотаж. И то, что он увидел в своей руке, произвело шоковое действие. Оказалось, что он еще никогда в жизни не держал в руке такие большие деньги.

— Бывают же на свете такие деньжищи, — бормотал он, в очередной раз пересчитывая свалившееся почти с неба богатство, — да на такие деньжищи я не то что наших похороню, я себе новую избу поставлю! А тебе самому их не жалко?

— Нет, — ответил я, — не жалко.

— Ты погоди, я сейчас! — не слушая моего ответа, горячо воскликнул старик и куда-то убежал. — Вот возьми, тебе пригодятся, — через минуту появляясь, сказал он, кладя передо мной две увесистые гусиные тушки. — Покушай, а то, кусочек пирога разве еда для молодого человека.

— Спасибо, — поблагодарил я, даже не столько за себя, сколько за Полкана. — Он уже стоял рядом, не мигая глядя на еду.

— Ну, я пошел, — смущаясь и отводя взгляд, заторопился старик, — удачи тебе!

— Тебе тоже удачи! — сказа я ему вслед.