С рассветом мы были уже на ногах, но наша хозяйка ушла куда-то еще раньше. Одна из ее дочурок – такие милые, серьезные, способные крошки! – повторила заверения матери, которые еще вчера показались мне несколько обидными:

– С вашего позволения, госпожа нунция, наша ма сказала, что догонит вас, если разузнает что-нибудь стоящее.

– Спасибо, милая. Надеюсь, догнать нас окажется не сложнее, чем она себе это представляет.

– О, нет, – звонким голоском сообщила вторая малютка, которой, видно, так хотелось успокоить меня, что она даже не заметила взгляда, который бросила на нее старшая сестра, – вам за нашей ма нипочем не угнаться, дорогая госпожа, она ведь кролику на бегу хвост оттопчет, правда, правда!

Я не удержалась и расцеловала сестренок на прощание в обе щечки (они не возражали) – до того они напомнили мне моего Персандера, когда тот еще совсем крохой, не старше вот этой звонкоголосой малютки, хвастался перед друзьями, что его мать прошла по миру «тысячу лиг».

Пока мы прошагали миль пять или около того, встало солнце, по правую руку от нас открылась долина Петляющего Ручья, и стало понятно, что пришла пора свериться с ведьминой картой, – дорога впереди разветвлялась и серебряной лентой сбегала вниз, к реке, так что без карты и впрямь не обойтись.

Но до чего же мне не хотелось видеть этот проклятый пергамент, вещественное доказательство нашей глупости! Без сомнения, и раньше бывало, что мы оказывались орудием в чужих руках, даже не подозревая об этом, но теперь все стало просто до боли очевидно. Вдруг, пока я боролась с нежеланием доставать пергамент, Ниффт и Оломбо дружно вскинули руки, давая знак остановиться.

Через густые заросли травы нам наперерез бежали, неуклюже подволакивая ноги, четыре низкорослых существа, а их вожак размахивал передними конечностями, точно пьяный, давая понять, что хочет с нами поговорить.

Больше всего они напоминали крупных короткошерстных собак, передние лапы которых начали было превращаться в руки с недоразвитыми ладонями, да так и остановились на половине пути. Уши у них были не такие острые, как у собак, да и морды покороче, зато языки длинные и свисали из пасти на собачий манер. Их способ передвижения не отличался изяществом: они трусили неровной рысью, то и дело заваливаясь вперед, так как использовали только одну переднюю конечность для опоры. У всех четверых вокруг шеи или груди болтались какие-то ремни, перевязи или кожаные постромки, с которых свисали зачехленные дубинки, широкие тесаки или короткие мечи в ножнах, так что, похоже, одну лапу они держали свободной именно на тот случай, если придется воспользоваться оружием. И еще для того, чтобы подавать сигналы: вожак без конца размахивал своей короткопалой лапой.

На расстоянии вытянутой руки от нас они остановились. Неуклюже отдав нам честь, – лапа у него была слишком короткая и до лба не доставала, – вожак разразился какими-то знаками и звуками, видимо вполне для него привычными и подразумевавшими общение. Но вот беда: рот у него был полон собачьих зубов, язык то и дело вываливался, да и вообще морда была повернута скорее к земле, чем к собеседникам, и говорил он к тому же, по-собачьи дыша и брызгая слюной, так что мы не могли разобрать ни слова. Наконец мы сообразили, что он все время повторяет одно и то же слово, что-то вроде «нюх-мяс, нюх-мяс». Одновременно он свободной рукой (право же, очень условное название для этой культяпки, украшенной короткими пальцами с собачьими когтями) делал такое движение, как будто норовил что-то схватить, и время от времени поднимал ногу, чтобы продемонстрировать нам свой ярко-красный стоящий пенис.

Не знаю, в чем именно состояло его предложение, но мне показалось, что нам оно ничего не сулит. Я ответила вежливым поклоном.

– Благодарю вас, как-нибудь в другой раз. Сейчас мы заняты, видите ли, мы нунции и идем с поручением. – Он пялился на меня по-собачьи восторженно, вывалив язык и выкатив глаза, в которых не мелькало ни искры понимания. Я сделала еще одну попытку. – Спасибо, но нюх-мяс нет. Нюх-мяс не хотеть. Вы понимать?

– Вообще-то, – раздался позади нас голос Мав, – эти шавки предлагают дело. Это я наняла их для вас. Может, перевести?

– Да, пожалуйста, дорогая.

– Когда он так царапает лапой воздух, это означает вопрос: «Договоримся? Услуги нужны?» «Нюх-мяс» и есть название той услуги, которую они продают: они предлагают бежать впереди вас и вынюхивать опасность, в особенности аракнидов, которые могут вам встретиться на пути. Мы, жители холмов, обучили их этому полезному навыку за много лет. А член он показывает в знак того, что готов служить, и цену высокую не запросит.

– А что, им деньгами платят? – не удержалась я от вопроса. Мав улыбнулась:

– Нет, у них пальцы слишком коротки, монеты держать нечем, хотя вообще-то главная причина в том, что они считать не умеют. Они-то и рады бы деньги взять, да только знают, что у них никто их не возьмет: вечно спорят из-за сдачи, делают вид, будто что-то понимают. Обычно им платят оружием вроде того, что сейчас на них болтается, или какой-нибудь ременной снастью, чтобы на себя его привешивать.

Шавки, увидев переводчика из местных, успокоились и наблюдали за нами, по-собачьи вывалив языки. Мав повернулась к ним спиной и чуть тише добавила:

– Вообще-то, когда дело доходит до драки, от их клыков больше проку, собаки ведь все-таки, но они так гордятся тем, что ходят на двух ногах и носят оружие, что будут терпеть любые муки, лишь бы не показаться хуже людей.

– Ну что ж, дорогая Мав, по-моему, дополнительная безопасность стоит гораздо большего, чем они просят… Однако сможем ли мы воспользоваться всеми преимуществами их присутствия, не зная языка?

– Я бы пошла с вами, если вы, конечно, не против, – без денег. Я тут забрала себе в голову, что в дороге наверняка сделаю то, чего, при всем желании, никогда не доводилось прежде,– сама убью паука.

Не знаю как, но я вдруг совершенно отчетливо поняла, что ее слова не ложь, но предлог, а настоящая причина, почему она хочет пойти с нами, в другом. У меня было такое чувство, будто я вижу Мав насквозь, только что мысли ее не читаю: вот она стоит и смотрит на меня честным взглядом прозрачных голубых глаз, а сама ведь себе на уме. Я словно уже видела ее раньше. Она была как две капли воды похожа на женщину, которая пригрезилась мне много лет тому назад. То есть, я хочу сказать, она была в точности такой, какой я мечтала (невесть откуда берущиеся мечты матери о будущем своего ребенка) – увидеть когда-нибудь свою дорогую малютку Лилу в те несколько месяцев, что качала ее в колыбели, пока девочку не взяла лихорадка.

Я отвела глаза,– надеюсь, раньше, чем она успела заметить навернувшиеся на них слезы. Притворилась, будто разглядываю видимую часть долины, куда нам вскоре предстояло спуститься. Потом откашлялась и сказала:

– Моя дорогая, разве мало того, что вся наша благочестивая миссия, возможно, один сплошной обман, который и так навлечет на нас гнев богов? Стоит ли нам еще открывать на них охоту?

Мав окинула всю нашу компанию беглым сочувственным взглядом, от которого нам стало немного не по себе.

– Видно, я не совсем понятно объяснила, – серьезно заговорила она, – и никто не позаботился рассказать вам, что такое Жребий. Дело не только в том, что дедушка А-Рак придет сегодня ночью на Стадион за своей данью. Все его сыновья, от мала до велика, вылезут из своих нор, чтобы отведать человечины. Это, конечно, незаконно, и Церковь делает вид, будто ничего такого не происходит, но все знают, что за одну ночь паучье отродье пожирает народу больше, чем за весь год, и даже самые отчаянные храбрецы и носа не покажут сегодня на улицу. Так что нам не придется выбиваться из сил, чтобы найти паука, которого я мечтаю убить, – он сам будет охотиться на нас.

Как только смысл сказанного дошел до меня, я зашипела:

– Грязная вонючая хитрая сука!

Мав сразу поняла, кого я имею в виду.

– Может быть… хотя, если она не пускалась с вами в откровенности, это еще не значит, что у нее дурное на уме. Кстати, раз уж мы о ней заговорили, – в карту-то вы сегодня заглядывали?

И хорошо, что она напомнила, ведь карта опять изменилась.

– Ну вот, теперь нам снова велят держаться вершин и, не спускаясь к реке Сумрачной, идти в следующую долину, к северу отсюда, – как бишь она называется?

Мав эта перемена, похоже, обрадовала.

– Ага, на это я и надеялась. Думаю, где бы ни была сейчас ваша клиентка, она видит, что происходит вокруг вас, – не глазами, конечно, а своими колдовскими способами, – и на ходу меняет планы. Только сегодня утром вот эти превосходные дворняги мне сказали, что в долине Петляющего Ручья, где вы должны были переправиться на тот берег, паучьего отродья столько, что и близко подходить не надо, за версту ими разит. Уж не знаю, чего она от вас хочет, но вы явно нужны ей живыми. Вот так. Ну, так что, берете меня с собой?

Мне ее присутствие было только в радость, да и остальным тоже. Она приспособилась к нашему шагу, едва мы тронулись с места, а шавки нырнули обратно в траву и помчались вперед вынюхивать опасность.

– Вот в такой же чудный солнечный день, как сегодня, – заговорила наша новая спутница, – я впервые в жизни увидела а-рачонка. Я и сама тогда была совсем мелкая, не больше пяти годов от роду, когда отец взял нас, ребятишек, на пастбище. Лето выдалось засушливое, пастухам приходилось гонять стада в низины, поближе к лесам, где трава была позеленее. И вот отец посадил нас с братом Данабом – тот был постарше и присматривал за мной – на опушке, оставил нам лепешку да мех с молоком, а сам пошел искать отбившуюся от стада скотину.

До сих пор стоит перед глазами эта сочно-зеленая стена деревьев, стволы опутал вьюнок, цветов не счесть, а надо всем этим пчелы, медовые осы, шмели-жужжуны, стрекозы и еще какие-то мотыльки с крылышками, которые так и горят на свету, что твои цветные стекла. У меня от одних только цветов глаза разбежались, такие они были большие и яркие, не то, что у нас на холмах; тут тебе и лиловые колокольчики, и красно-золотые огненные колеса, и белые, как снег, лилии с целыми гроздьями малиновых тычинок. А воздух прямо огнем горел от разноцветных букашек – ну в точности крохотные ангелы вышли порезвиться, да так проворно перепархивали с цветка на цветок, что мне показалось, будто какой-то полог колышется над лесом.

И тут я увидала нескольких крупных черных шмелей – прежде-то я их и не замечала, так мельтешили перед глазами всякие крылатые козявки. А эти забились в листву, сразу и не разглядишь. И не порхали туда сюда, как другие, а словно висели в воздухе, так что мне сперва показалось, будто у них и крыльев нет вовсе. Тогда я стала приглядываться: шевелятся они или нет? Или это ветерок перебирает листики вокруг? До чего же любопытно, и как странно, что эти большие черные шмели неподвижно парят в воздухе, да еще и без крыльев!

Я уже совсем было собралась подойти поближе, как вдруг среди прошлогодней листвы, прямо под тем местом, где висели загадочные шмели, что-то едва слышно зашуршало. Целую минуту я вглядывалась в плотный полог ветвей, прежде чем нашла просвет и поняла, откуда идет шорох. Это была старая шавка: она лежала на боку и смотрела прямо на меня из своего укрытия. Сначала я подумала, что она, наверное, дремала, потом пошевелилась во сне, приоткрыла глаза, увидела, что я смотрю на нее, и проснулась окончательно. Но нет. Слишком уж она пристально на меня уставилась, того и гляди… ну точно, глаза вот-вот на лоб вылезут! А все потому, что… нет, так не бывает, и все же… ну да, она старится прямо у меня на глазах. Кожа натягивается все туже и туже, щеки опадают, сквозь них проступают бугорки зубов, губы превращаются в две полоски пересушенной на солнце кожи… И глаза, они тоже меняются, мутнеют, вот уже стали тусклыми, как воск, провалились, и только сморщенные бугорки, как засохшие плевки, торчат наружу…

Я все не могла взять в толк, как это шавка состарилась так быстро, и вдруг увидела: два длинных, черных, гладких не то клыка, не то жала впились в жилистую, как у мумии, шею шавки. Об этих штуках я и раньше слышала от Данаба, который пугал меня всякими страшными сказками.

Медленно я перевела глаза на гроздь неподвижных черных шмелей и поняла, что никакие это не шмели, а паучьи глаза. Все это время я разглядывала кормящегося бога-паука, а он разглядывал меня…

– В долине Петляющего Ручья красиво, правда?

Вопрос Мав прозвучал насмешливо и горько, но долина, что раскинулась по правую руку от нас, и впрямь была прекрасна. Солнце уже встало, и западный склон, как раз у нас под ногами, купался в его лучах, так что фермерские домики и другие постройки далеко внизу были видны как на ладони, а капли непросохшей росы на траве и кустах стреляли длинными золотыми искрами. Особую живописность пейзажу придавала гряда холмов: она не сбегала в долину пологими склонами, как это бывало прежде, а круто обрывалась у самых наших ног, будто ее ножом срезали. У подножия, саженях в двухстах от вершины, зияло ущелье, прорубленное, вероятно, в тот же миг возмущения земной коры, когда был воздвигнут и этот природный крепостной вал. Склоны ущелья покрывала обильная зелень, а значит, на дне бил родник или же по стенкам стекали ручьи, неся избыток воды со всей долины. Заросший непролазной чащобой овраг тянулся вдоль холмов, пока не сливался в некотором отдалении с лесом, через который прокладывал себе путь Петляющий Ручей.

Пока я привыкала к этому нехарактерному для Хагии пейзажу и пыталась разглядеть строения – большие и помельче – на противоположном берегу реки, Ниффт, о котором я совсем позабыла, тоже увидел что-то любопытное вдали, покинул свой пост во главе отряда, сошел с дороги и вскарабкался на гряду камней слева, – без сомнения, чтобы лучше рассмотреть то, что его так захватило. Там он не замедлил шаг (а что бы ему стоило!), но продолжал трусить вперед, пытаясь поймать двух зайцев разом: и служебный долг выполнить, и любопытство удовлетворить.

– Эй, Мав! – крикнул он сверху.– Что это такое, вон там, сразу за лесом? Восьмиугольный купол из серебристого камня… Уж не монастия ли?

Как это обычно случается, когда кого-то во всеуслышание призывают напрячь зрение, мы тут же все до единого машинально повернули головы туда, куда указывал палец копейщика. Должно быть, в то самое мгновение Ниффт и наступил на неустойчивый камень, который выскользнул из-под его ноги и, никем не замеченный, покатился с пригорка. Он упал на дорогу сразу за спинами Бантрила и Шинна, прямо под левое колесо нашей повозки, которую сильно тряхнуло и бросило назад и вправо. От резкого удара снизу и крена в сторону массивный полированный гроб встал на дыбы, веревки, удерживавшие его в горизонтальном положении, лопнули, и он сверкающей черной стрелой устремился в пропасть.

Время остановилось, и, точно во сне, я увидела себя на корабельном дворе Кламмока. Закутанная в черную вуаль клиентка стояла передо мной, а я ледяным тоном заверяла ее, что мой отряд не имеет обыкновения ронять посылки, вверенные его попечению. Одновременно в моей памяти с быстротой молнии вспыхивали и гасли воспоминания – воспоминания о тридцати годах безупречной службы. Я видела себя с посылками, десятками, сотнями посылок, которые я не только никогда не роняла, но зачастую и спасала от множества превратностей погоды, пути и человеческого нрава. За каких-то три удара сердца вся не запятнанная доныне карьера нунции пронеслась перед моим внутренним взором, а в это время черный как смоль гроб лениво, почти сладострастно дважды, трижды перекувырнулся в золотом утреннем воздухе и скрылся, шурша листвой, в поросшем зеленью овраге в двухстах саженях у нас под ногами.

И только когда зеленые волны сомкнулись над нашей кладью, мы как один уставились на Ниффта, который застыл на вершине каменистой гряды. Мне показалось, что на лице у него было написано: «Если я кинусь бежать сию минуту, догонят они меня или нет?»

До сего дня я убеждена, что именно о побеге вор и думал в ту минуту, но, надо отдать ему должное, он сразу же подавил это желание. Кашлянув, он сказал:

– Удара не было слышно. Значит, он застрял в ветвях! А поскольку я послужил опосредованной причиной этого… низвержения, то мне и справляться с его последствиями! – С этими словами он соскочил на дорогу и тут же бросился бежать во всю прыть.

До споров ли тут было? Он мчался не оглядываясь и, не последуй мы за ним, может быть, и вправду сделал бы все сам, но как он мог подумать, что мы оставим его одного?

Разумеется, спуститься в овраг прямо с того места, где мы стояли, было невозможно, и потому нам пришлось сначала добежать до развилки, повернуть в долину, а уже оттуда возвращаться к обрыву и оврагу под ним, прямо через заросли травы. Эфезионит всю дорогу бежал впереди; добряк Оломбо, хотя и пыхтел изо всех сил, стараясь не отставать и разделить с ним все опасности, которые могут выпасть на долю ведущего, оказался менее проворным, чем тощий бродяга, а тот, выставив вперед копье, знай себе вспарывал высокую, по грудь, траву, что само по себе было достойно восхищения, учитывая, какие твари могли там скрываться. Правда, к тому времени Мав свистнула наших шавок назад, и, хотя трава скрывала их по самую макушку, по дорожкам, которые они оставляли на поверхности зеленого потока, как лодки на реке, нам было видно, что они несутся впереди, куда не успел добежать даже Ниффт. Мы спускались прямо в поросший лесом овраг и радовались, что ворвемся туда не первыми.

В общей сложности, чтобы вернуться к тому месту, откуда, по выражению эфезионита, низвергся наш груз, нам пришлось проделать путь почти в целую лигу длиной, а потому солнце из утреннего превратилось в полуденное еще прежде, чем мы начали работу по спасению вверенной нам клади.

Ох, и дьявольская то была работенка. Из-за зеленого лесного полога мы и не разглядели сверху, насколько глубок овраг и под каким головоломным углом его склоны ныряют вниз. Но и на этой крутизне деревья, цепляясь жилистыми узловатыми корнями за почву, росли густо, как шерсть на собачьем боку, а колючие плети ежевики и полные шипов ветки каких-то низкорослых кустарников заполонили каждую пядь земли между ними.

Прежде всего нам предстояло добраться до самого дна оврага, чтобы проверить, нет ли там какой-нибудь речушки или трясины, в которую наш гроб мог свалиться так, что мы его и не услышали. Орудуя мечами как топорами, ругаясь на чем свет стоит, поминутно оскальзываясь и натыкаясь на безжалостные шипы, мы прорубались и продирались к самому сердцу этой гнусной, забитой зеленью канавы, да притом еще и душу отвести было нельзя – проклятия приходилось вышептывать, ругательства бормотать себе под нос, ибо мы знали, что вторгаемся в самую вотчину паучьего племени, и держали ухо востро.

На дне оврага обнаружился средних размеров тоннель – свидетельство того, что в дождливое время года здесь протекает довольно солидный поток. Но при нас только жалкий ручеек, питаемый, наверное, родниками, полусонно бормотал на каменистом ложе.

– Грохнись он об эти камни, мы бы услышали, – шепнула Мав. – Висит себе где-нибудь среди веток прямо над нами, куда ему еще деваться-то. Я видела, как он ушел в листву почти посредине оврага, чуть выше по склону, может быть, но не намного, и падал он плашмя, так что кроны деревьев наверняка его задержали. Давайте пройдем немного вверх по течению, убедимся, что его здесь нет, потом разделимся и пойдем вверх по склонам, а уж оттуда будем спускаться, внимательно оглядывая каждое дерево. Солнце высоко, так что хорошо будет видно.

Но завеса из сучьев и листьев оказалась настолько плотной, что от солнца было мало проку – его лучи, прорываясь иногда сквозь хитросплетения ветвей, только ослепляли нас, – и мы, поминутно рискуя оступиться, щурились на кроны деревьев и одновременно прислушивались к каждому шепоту и вздоху, которыми полнился зеленый ад.

Так прошел час, два, три. Время превратилось в трясину, и мы барахтались в ней, с каждым часом все больше утрачивая чувство реальности.

Прочесав овраг на полмили кругом, мы повернули и по собственным следам пошли к тому месту, откуда начался наш поиск.

К Мав, которая продиралась сквозь заросли бок о бок со мной, подбежал двуногий пес и что-то ей сообщил, – пока мы разыскивали потерянную поклажу, они со все возрастающим беспокойством кружили подле, вынюхивая и высматривая. Молодая женщина обернулась ко мне и свирепо цыкнула:

– Тссс!

Я передала этот красноречивый приказ следующему, и так далее, по цепочке, пока все мои спутники не застыли в неподвижности на долгие минуты, которые медленно, но верно складывались в очередной час.

Поначалу в зеленом, полном шепотов и трепета лесном забытьи трудно было отличить правду от видимости. Но уже через несколько минут вынужденной неподвижности мое тело словно утратило плотность, и в него извне просочилось отчетливое ощущение того, что где-то поблизости крадется чужой. И не один, а много. Справа, слева, впереди, сзади, отовсюду накатывал шелест танцующих шажков, почти беззвучных, сторожких, и от них неприятный холодок пробегал по коже.

Лишь по острой пронзительной радости, которая охватила меня, когда волна шорохов схлынула и замерла вдали, я поняла, что все это мне не почудилось и последнее чудовище покинуло окрестности. Тогда прямо на дне оврага я созвала наш маленький отряд на совет.

– Они прошли не очень близко, – сообщила Мав, – иначе бы учуяли нас здесь. Просто много их было, вот и показалось, что совсем рядом. Вообще-то они никогда не ходят такими толпами, а тут как будто строем маршировали, искали что-то… тсс!

Но мы уже и сами услышали: шорох, как будто кто-то тяжелый ворочался в траве где-то рядом.

– Наверху, – шепнул Ниффт и оказался прав. Солнечный луч, пробившись сквозь зеленый полог несколькими саженями выше, упал вдруг на что-то черное и блестящее, и мы с облегчением вздохнули, увидев знакомую резьбу: на дереве висел наш драгоценный гроб – он, видно, задержался в развилке ветвей, но постепенно собственная тяжесть начала увлекать его книзу.

Однако труды наши далеко еще не подошли к концу. Недостатка в крепких веревках у нас не было, и проворный Бантрил, самый легкий из отряда, ловко вскарабкался на дерево. Всего два аршина отделяли его от заветной цели, когда он понял, что тонкие ветки не выдержат даже его веса, а значит, придется завязать на конце веревки петлю и пытаться накинуть ее на гроб снизу. Но попробуйте-ка поймать арканом то, что находится в нескольких аршинах над вами, а вы при этом сидите на суку, который раскачивается от каждого вашего движения, да еще и места, чтобы раскрутить веревку для броска, просто нет. Наш уроженец тундры проявил сверхчеловеческую выдержку и сосредоточенность: снова и снова бросал он петлю, пока наконец не зацепил ею узкий конец гроба, где полагалось быть ногам покойника.

Осторожно, почти не дыша, он начал затягивать петлю. Какое там! Ящик, который, как оказалось, держался на честном слове, немедленно сорвался с места, выскользнул из кроны и полетел наземь. Бантрил отчаянно наматывал свободный конец веревки на сук, надеясь задержать падение гроба, но тот был слишком тяжел, а петля недостаточно туга – деревянный ящик лишь замер на мгновение саженях в десяти над землей, выскользнул из веревочной снасти и рухнул. Удар расколол его надвое, точно перезрелый стручок, что-то узкое и длинное выкатилось из него и закувыркалось вниз по каменистому руслу, пока, уткнувшись в переплетение подмытых ручьем корней, не затихло, загадочное, как и все в этом путешествии. Не думаю, чтобы кто-нибудь из моих спутников сильно удивился.

Обступив беглую начинку нашего гроба, мы принялись ее разглядывать: да, явно ничего общего с забальзамированным и пропахшим ароматическими смолами телом дородного торговца. Длиной та штука не уступала рослому мужчине, но больше всего она напоминала покрытый искусной резьбой веретенообразный саркофаг, изготовленный, насколько можно было судить с первого взгляда, из цельного куска гладкого лоснящегося материала. Его поверхность переливалась самыми разнообразными оттенками теплых насыщенных цветов, точно мозаика из полированного дерева разных пород, но то было вовсе не дерево – оно подавалось под пальцами. Рельефные поперечные полоски, вылепленные – или вырезанные? – рукой искуснейшего мастера, несколько раз перепоясывали загадочный предмет.

Разумеется, обязанность растолковать команде, в чем заключается наш долг в таких странных обстоятельствах, выпала на мою долю.

– Что нас ввели в заблуждение, мы уже знаем. Тем не менее, даже не соверши мы оплошности с грузом, – я сказала «мы», но подчеркнуто поглядела на Ниффта, который с полным безразличием встретил мой укоризненный взгляд, – оплошности, которая поставила нас в неловкое положение перед клиентом, я все равно настаивала бы на том, что наша обязанность - доставить предполагаемое тело усопшего по назначению согласно условиям контракта. Прошу вас помнить, господа, что профессиональная честь нунциев никак не зависит от чести или честности наших клиентов. Пусть тот, кто считает иначе, выскажется.

И тут заговорила Мав:

– Не поглядишь ли ты еще раз на карту, любезная нунция, прежде чем я скажу, что у меня на уме?

Карта опять изменилась.

– Теперь она снова показывает, что мы должны переправиться на тот берег здесь, в долине Петляющего Ручья!

– Так я и думала! – воскликнула Мав, и ее светло-голубые глаза возбужденно сверкнули. – Не буду говорить, что именно мне кажется, я еще и сама не уверена. Но спорю, что, хотя вам и солгали пару-тройку раз, в вашем поручении нет ничего зазорного. А еще я не думаю, что ваш груз оказался высоко над землей, а вы прятались в густых зарослях в то самое время, когда пауки вынюхивали что-то целой ордой, по чистой случайности, или, как ты говоришь, оплошности. И потом, как вы заметили, они пошли вверх по течению. Уже вечереет, ночь близко, в долине нет ни одного паука, так почему бы нам не перебраться через Ручей и не начать карабкаться в гору, пока еще совсем не стемнело? Эта карта и ее владелица, как я погляжу, все еще пекутся о вашей безопасности, так что кладите эту штуковину обратно в ящик – и вперед.

Так мы и поступили, хотя на то, чтобы уложить наш странный груз обратно в гроб, перевязать его веревками, выволочь из оврага, дотащить до повозки, которая стояла на дороге, погрузить на нее и вернуться к развилке, где дорога спускалась в долину, ушло еще около часа.

Когда у нас под ногами снова оказалась ровная дорога, солнце уже готовилось опуститься за западные холмы.

Мы понеслись как угорелые, ужасающая перспектива оказаться в лесной чащобе во мраке ночи придавал нам прыти. Отдельно стоящие кусты и купы деревьев, эти часовые леса, отбрасывали длинные тени, и каждая предостерегающим перстом указывала на угрюмые заросли, в которые нам вскоре предстояло погрузиться. Два дня назад, пересекая эту же долину в обществе «вдовы», мы повстречали множество народу, хотя час был такой же поздний. Теперь ни в поле, ни на лугу не было ни души, дома и дворы, мимо которых нам случалось проходить, были заперты на все замки и засовы. Лишь один возчик с фургоном сена попался нам навстречу, да и тот настегивал своего плода так, что пена клочьями летела, – торопился сгрузить сено в сарай и запереться в четырех стенах, от греха подальше.

Мы поравнялись с лесной опушкой, едва солнце скользнуло за холмы. Деревья вплотную обступили дорогу, почти касаясь друг друга макушками. Мы уже различали шум реки впереди, чувствовали ее сырое дыхание. Непреодолимое желание как можно скорее оказаться подальше от этого места придало нам сил, и мы побежали еще быстрее.

Не успели мы сделать и нескольких шагов, как зеленый полог леса сомкнулся над нашими головами и погрузил нас в зеленоватую мглу, настоянную на ароматах трав и деревьев, полную шелеста листьев, трелей цикад и протяжных печальных криков ночных птиц. Мокрая от пота одежда нисколько не защищала от вечерней прохлады, и, пока последние отблески заката гасли в небе, скрипучие вопли лягушек и оглушительная трескотня кузнечиков пронзительной нотой вторглись в песню леса.

Дорога сделала поворот и вывела нас к реке: широкий стремительный поток, весь в белых гребешках пены, катил свои воды меж двух стен деревьев, которые, по счастью, соединял мост – как нельзя более примитивный и очень старый, но зато крепкий. В просвете между деревьями была видна полоска неба, и ее темно-серый цвет подсказал нам, что полная темнота наступит раньше, чем мы выберемся из леса.

Мост, река и еще с полмили лесной дороги остались позади, когда трое шавок-разведчиков – темные силуэты в призрачном свете угасающего дня – с поджатыми хвостами примчались обратно. Окружив Мав, они слюняво затявкали что-то вроде «Брал-низ, брал-низ!»

– Не останавливайтесь, бегите, только осторожно, я вас догоню! – бросила нам Мав, хотя мы и не думали сбавлять шаг – наоборот, мчались как в дурном сне, когда бежишь по темному коридору, надеясь вырваться из него, а он у тебя на глазах становится все длиннее. Разумеется, только безумцы могли очертя голову нестись навстречу беде, о которой докладывали наши разведчики, но никакой здравый смысл не в силах был повлиять на наше желание оставить позади чреватую засадами чащобу, пока еще хоть что-то видно вокруг. Короче, мы бежали во весь опор, и через два поворота Мав с шавками скрылись из виду.

Мы бежали, колеса стучали по влажным от вечерней росы плитам дороги, белесые пряди речного тумана испуганными призраками разлетались с нашего пути, непроглядная тьма сгущалась вокруг нас, а мы все неслись, и вот – о чудо! – дорога медленно, но верно пошла в гору, а лес начал редеть. Наконец впереди замаячили безлесные склоны холмов, выбеленные светом первых звезд, а горизонт на востоке засеребрился в ожидании восхода полной луны.

– Живее, – чуть ли не пропела я, так велико было мое облегчение, – отдохнем на тех высотах!

Радость окрылила всех. Ноги летели, почти не касаясь земли, в такт песке колес. Языки лесного тумана обвивались вокруг древесных стволов, его длинные бледные пальцы высовывались на дорогу, точно стараясь преградить нам путь, но тщетно – мы прорывались сквозь них и мчались дальше, волоча обрывки седых прядей на плечах и остриях копий. С каждым шагом ужасы темного леса оставались все дальше.

И вдруг прямо перед нами из рощицы опутанных лианами деревьев, укрытых, к тому же, саваном ночных испарений, на дорогу неспешно выкатился огромный клуб тумана, предвещая скорое появление чего-то очень крупного.

В тот же миг прозвучало слово, некое высказывание. Или нет – скорее то была мысль, которая проникла в мое сознание прямо через позвоночник, как будто кто-то надавил пальцем и щекотно повел его вверх.

– Стойте.

Ниффт и Оломбо, бежавшие впереди отряда, встали как вкопанные перед самой рощицей, остальные застыли позади них. И вот из-за окутанных туманным коконом деревьев легкими танцевальными шажками вышел он: косматый черный паучище величиной с две боевых колесницы с упряжками вместе. Черные глаза маслянисто блестели от ночной сырости, капельки росы сверкающими бриллиантами осели на каждом волоске; щупальца вокруг глянцевитых сабель-клыков непрестанно шевелились. И снова мысль чудовища одним прыжком преодолела воздушную преграду и воцарилась в наших головах:

– Странники, каждый ваш шаг причиняет мне боль, ваша поклажа тяготит землю моего Родителя. Что вы за люди? И по какому делу пришли сюда? Отвечайте!

Я страшно удивилась, обнаружив, что мой голос нисколько не дрожит.

– Мы – отряд нунциев, доставляем, согласно закону, вверенный нам груз, а именно тело усопшего гражданина Хагии, в храм А-Рака под названием Эндон Тиоз.

– Я о таком храме не слышал, но вот этот человек, вот этот человек, что стоит здесь…

Щупальца паука поднялись и, дрожа, потянулись к Ниффту. Поначалу их движения были медленными и как будто неуверенными, однако самый их трепет как нельзя лучше выражал нарастающее негодование, которое прямо у нас на глазах перешло в ярость, ибо паук вскинулся на дыбы, а его гневно вибрирующая мысль наполнила наши головы:

– Ты! Ты осмелился попрать наш основной закон! Ты вор! Твоя аура выдает тебя – ты вор, и больше ничего! Вор до мозга костей!

Ниффт, пятясь, сошел с дороги и протянул вперед руки, точно в безмолвном протесте. О копье, древко которого сжимала его правая ладонь, он словно бы и думать забыл.

– Ты несправедлив ко мне, о божественный! – воскликнул он. – Ты более чем несправедлив! Неблагородство твоих подозрений уязвляет мою душу!

– Я никогда не ошибаюсь, – был неумолимый ответ. – Ты вор… а твои спутники… еще хуже… – Капли росы на шкуре паука блеснули, когда он сделал несколько шагов нам навстречу.

Ниффт, продолжая медленно отступать вверх по склону, воскликнул:

– Как видно, придется мне рассказать всю правду! – Он широко развел руки, будто показывая, что ему нечего скрывать, и одновременно словно бы случайно вскинул копье. – Никогда, о божественный, – честно глядя прямо на паука, продолжал Ниффт, – не упускал я возможности усовершенствоваться в искусстве преступного обогащения, которое и впрямь имеет нечто общее с тем, что в просторечии именуют воровством. Но это было в другой жизни и в другой стране! Вне всякого сомнения, твое божественное чувство справедливости возмущается не всяким воровством, совершенным где угодно и когда угодно, но лишь тем, что происходит здесь, на Хагии. Я же, в свою очередь, торжественно отрекаюсь от любых намерений украсть что-либо на этом острове! Одна только мысль о воровстве здесь…

И тут его копье взлетело в воздух. Даже я, ожидавшая этого броска, поразилась его мощи. Нечеловеческая быстрота не спасла паука: он кинулся на Ниффта в тот самый миг, когда тот послал копье вперед, но не успели его снабженные крючками ноги вновь коснуться земли, как металлическое жало прошило щетинистую тушу сразу за клыками и зарылось на половину своей длины в почву под ней. Вслед за тем копье Оломбо пробило глаз чудовища, а тут и я подоспела с мечом и отсекла клыки под самый корень.

Цепы его ног яростно молотили воздух, но два копья накрепко пригвоздили чудовище к земле, так что можно было без опаски отрубать одну лапу за другой. Вскоре громадное, непристойно раздутое пузо беспомощно шмякнулось на мокрую от крови траву. В ту же секунду совсем рядом раздался звенящий восторгом голос Мав:

– Отличная работа, изумительная работа, о мои прекрасные, несравненные нунции! Но дайте мне нанести последний удар, умоляю вас, позвольте мне прикончить его, ведь это еще не все!

Мы расступились, и она с разбегу заскочила на плоскую переднюю часть туловища паука, к которой крепились его лапы – теперь лишь кровоточащие обрубки.

– Видите, как легко отправить его на тот свет! – ликовала она, пиная обмякшее брюхо. – Тоже мне, боги! Тьфу! Иноземные чудовища, вот они кто, и убивать их – такая радость!

– Все, хватит, к вершине, – заторопилась я, – быстрее. На одну ночь такой работенки более чем достаточно.

– Сначала, – возразила Мав, – надо освободить украденные им души, а не то, когда его братцы или, чего доброго, папаша набредут на него здесь, они сожрут его. А вместе с ним и все, что он награбил за свою жизнь. – Вынутый из ножен тесак кровожадно сверкнул у нее в руке, но, -заметив наши недоуменные взгляды, она остановилась. – Похоже, вы прибыли на этот остров, ничего не зная о чудищах, которые тут заправляют. Ну так слушайте.

Верховная власть принадлежит старине А-Раку. Его отпрыски вырастают прямо на его теле, падают с него, как перезрелые многоногие фрукты, и тут же убегают в луга и долины, где охотятся и кормятся на приволье. Но рано или поздно каждый из них вернется в утробу Родителя. Обычно это происходит, когда отпрыски нагуливают достаточно веса и превращаются в угрозу для самого А-Рака, и тогда все, что они увидели, услышали, узнали и сожрали за свою жизнь, становится его достоянием. Этому срок должен был прийти лет через десять. Он и ему подобные укрепляют плоть дедушки А-Рака и расширяют его познания о той земле, на которой он воцарился.

Ну, а теперь вот этого, коли он мертв, сожрет первый из его собратьев, что на него набредет, и тогда призраки его жертв, которые сейчас наполняют его мешки для паутины, перейдут в брюхо другого чудовища. Но мы этого не допустим, и вот как!

Она соскочила с изуродованного трупа и поспешила к заостренному концу его живота. Ее тесак сверкнул раз, другой, волосатая луковица живота расселась надвое, треснули узенькие трубочки, из которых паук выпускал свою шелковую нить, и наружу вывалился целый ворох спутанных внутренностей, среди которых выделялись две прозрачные сферы: шелковые мешочки чудовища.

Мав подняла над головой тесак, с которого капала кровь.

– Встречайте свободу, о плененные духи! – пронзительно выкрикнула она и двумя мощными ударами разрубила мешочки надвое.

Невидимый смерч взвился в ночное небо, его беспокойные, недоступные глазу частицы вихрем носились в воздухе. Мы съежились, пытаясь укрыться от неожиданного напора чужих мыслей и чувств, которые на миг вытеснили наши собственные. В этой неразберихе я была уже не я, а зимняя луна, взбирающаяся в небо над лесом, последний спазм боли измученной и счастливой матери, услышавшей первый крик своего ребенка, строка песни на неизвестном мне языке, долгий поцелуй, кулачный боец, наносящий противнику смертельный удар, маленькая девочка в объятиях любящего отца, город в пурпурной дымке вечерних огней, крик в тиши ночных улиц, освежающее дуновение ветерка в летнюю жару…

Все стихло так же неожиданно, как и началось, мы, умудренные и опечаленные, снова стали самими собой, и вдруг я услышала эфезионита (чтоб ему провалиться, я ведь знала, что он вор, но не хотела этому верить!), который тихо и удивленно произнес какие-то странные слова: «Пусть А-Рак свои ткет сети, похищая души всех, кто живет на этом свете…»

Но расспрашивать его снова у меня не было никакого желания – теперь-то я видела, что не в добрый час стал он членом нашего отряда, ох, не в добрый!

А где наши шавки? – обернулась я вместо этого к Мав.

– Их вожака сожрал паук, так что они не побегут впереди, пока темно, – говорят, слишком много этих тварей кругом, – а будут следовать за нами до рассвета, если, конечно, мы сами до него доживем. По-моему, надо положиться на карту и изо всех сил жать вперед.

– Уж что-что, а жать вперед нам придется, ведь это наш долг. К вершине! – скомандовала я. И мы радостно тронулись в путь: никого из нас не огорчала необходимость покинуть ужасный труп, напротив, все до единого упивались сознанием того, что только благодаря нам он и сделался трупом.