ГЛАВА 1

Январь 1986 г., Бэсс-Крик, Флорида

Люси любила охотиться на мужчин при свете дня. Она обожала разглядывать свои жертвы, но считала, что еще важнее, чтобы те могли как следует рассмотреть ее. Пусть полюбуются, а она тем временем осторожно расставит сети. Она заарканила Руди сразу же, когда вошла в его магазин в коротеньких джинсовых шортах и облегающей майке.

«Гипнотизируйте и подсекайте», — посоветовала бы она своим ученицам, если бы они у нее были. Руди в этом отношении послужил бы классическим примером. Он не мог оторвать от нее глаз и не скрывал этого. В магазине в это время, кроме нее, был всего один покупатель — старик, которому Руди не глядя выбил чек. И Люси, даже не повернув голову в его сторону, поняла, что парень у нее в руках.

Тяните за лесу, но не спешите, наберитесь терпения. Вот как это делается, девочки. Не дергайте слишком рано, а то мужчина сорвется. Помотайте, пусть выбьется из сил. И тогда он ваш. Главное — дать заглотить приманку и поймать. А не понадобится — всегда можно выкинуть.

Руди и сам мог бы заняться ловлей поклонниц, только не знал, с чего начать. В отличие от миниатюрной Люси он был высок. Правильные черты лица, смуглая кожа, жгучие карие глаза. А угольно-черным, блестящим, словно шелк, волосам могла бы позавидовать любая женщина. Люси была не первой, кому хотелось подцепить малыша Руди. В магазин товаров повседневного спроса, где он работал, каждый вечер заглядывали дамы самого разного возраста и форм, но до сегодняшнего дня красавчик не обращал на них внимания.

Люси привлекала внимание мужчин в латиноамериканских кварталах, стоило ей только там появиться. А этот квартал находился в пригороде Бэсс-Крика, небольшого городка в средней части штата Флорида к северу от озера Окичоби. Здесь жили мексиканцы, колумбийцы, индейцы, пуэрториканцы, в основном сборщики урожая, сезонные рабочие. Они обитали в фургонах или в предоставляемом фермерами жилье — в хибарах из шлакобетонных блоков, где из кранов постоянно текла вода.

Но Руди не был жителем латиноамериканского квартала, он не был ни сезонным рабочим, ни сборщиком урожая. Он приехал в Бэсс-Крик с матерью, Эленой Келли, еще мальчиком. Некоторое время они ютились в захудалом мотеле, пока Элена не получила место горничной в самом большом отеле в городе, построенном рядом с новым мостом через реку Окалачи.

Когда в городе стало известно, что предстоит строительство нового моста, обрадовались все. Старый разводной мост выглядел отвратительно, устарел и каждые пятнадцать минут на нем образовывались заторы. Новый мост должен был стать современным, изящным и достаточно высоким, чтобы под ним могли беспрепятственно проходить даже самые большие судна. И этот новый мост должен был дать горожанам работу и деньги. Увы, ничего подобного не произошло. Для строительства наняли чужих подрядчиков, а те привезли своих рабочих. Приезжие всю неделю до выходных жили в городе, занимали номера в гостиницах, при этом вели себя ужасно: напивались, дрались, терроризировали город. Элена, наверное, самая красивая в городе женщина, как только наступала темнота, пряталась за запертой дверью. Руди заметил перемену в поведении матери, но не понял, что послужило причиной.

Когда строительство подошло к концу, чужаки исчезли, а по мосту нескончаемым потоком понеслись автомобили. Отпала нужда останавливаться, чтобы пропустить суда. И не стало причины завернуть в неказистый городишко, чтобы подкрепиться, пропустить глоточек спиртного или остановиться на ночлег.

Раньше Бэсс-Крик служил местом отдыха для туристов, следующих в Майами или в Форт-Лодердейл, и старый мост вынуждал делать паузу в их путешествии. Когда сделали новый мост, горожане, не владеющие апельсиновыми плантациями, а живущие доходами, работая в сфере обслуживания, понесли финансовые потери.

Разумеется, оставались рыбаки, но рыбалка на озере Окичоби превратилась в жалкое подобие того, что здесь было пятнадцать — двадцать лет назад. Чрезмерный промысел и загрязнение не пошли на пользу древнему озеру. В первые годы, еще до постройки нового моста, Элена много трудилась и прилично зарабатывала. В то время жизнь в Бэсс-Крике была совсем неплохая. Но потом все пошло на спад. Магазины на Мейн-стрит пришлось закрыть. «Макдоналдс» и «Бургер кинг» вынесли свои заведения на шоссе: мало кого привлекали они в центре города.

Все три этажа отеля, самого высокого в городке здания, раньше были заняты постояльцами. До открытия нового моста его выкрашенные в желтую краску стены сияли в вечернем свете, словно солнце. Элена получала вознаграждение за работу не только деньгами: ей предоставили комнату и право питаться с сыном в гостиничном ресторане. После того как уволился прежний менеджер, она заняла его место и квартиру со стороны двора. В квартире было две спальни и настоящая кухня, и они с Руди радовались перемене. Но теперь мост загородил солнце и отрезал от города, и отель стоял мрачный и обезлюдевший.

— Сколько это стоит? — спросила Люси, облокачиваясь на прилавок и указывая на литровую бутылку диетической колы, хотя на видном месте красовался ярлычок с ценой. Руди уставился на ее ослепительно белые зубы, активно расправляющиеся с жевательной резинкой, но поза Люси давала возможность заглянуть в глубокий вырез и увидеть нечто более интересное. Он не удержался и стрельнул глазами в область декольте. В магазине не было никого, кроме них.

— Так сколько? — повторила она.

— Ох, извините, — спохватился Руди. — Девяносто девять центов. Специальное предложение.

— Вы уверены? Или специальное только для меня? — Люси почти легла на прилавок, открыв взгляду всю округлость груди. Руди порадовался, что прилавок скрывает его от пояса и ниже. Но Люси и без того поняла: он у нее на крючке.

— Нет-нет, это настоящая цена. — Голос Руди сорвался.

— Не верю. — Она скрестила на груди руки и нагнулась, а Руди подумал, что они будут трахаться прямо здесь, на прилавке, и от предвкушения у него открылся рот. Но Люси продолжала: — Не желаю никаких одолжений. Люблю за все платить. Приходи сегодня вечером ко мне. Номер сорок четыре по Мерсер-стрит. В любое время. Я буду дома.

Руди только кивнул. Ни на что большее его не хватило.

Как только Люси ушла, он схватил карандаш и записал адрес. Руди был симпатичным малым, но соображал туго. «Не умственно отсталый, но с задержкой в развитии», — охарактеризовал его врач, когда Элена привела не умевшего говорить четырехлетнего сына на осмотр. Далее последовали профессиональные объяснения, что-то насчет кислородного плода, когда он проходил родовые пути, но Элена была так потрясена, что ничего толком не запомнила. Постепенно она привыкла к этой мысли и научила Руди, как себя вести. Записывать все важное — был один из методов. Другой — избегать опасных ситуаций. Что-то в глубине души ему подсказывало, что Люси представляет опасность, но парень прислушивался лишь к зову плоти.

В одиннадцать Руди закрыл магазин и чуть ли не бегом припустился на Мерсер-стрит. Фонарей там не было, и он не сразу нашел номер сорок четыре. Но затем разглядел — в глубине, в тени деревьев.

Когда он стоял пред дверью и намеревался постучать, был возбужден, как подросток на первом свидании, что было вовсе недалеко от истины. В школе Руди встречался с девчонками, но не так уж часто. Он понимал, почему на него не слишком обращали внимание — слышал громкое перешептывание за спиной. Связываться с ним по-настоящему боялись, потому что он быстро утихомирил парочку острословов, назвавших его в лицо «кретином», «тупицей», «придурком», но пересуды не утихали. Он ни разу, как говорится, не имел ни одной девчонки, но старался не переживать по этому поводу — прятал эту часть своей жизни за закрытой дверью. Люси в одно мгновение разоблачила его.

Она его ждала, но открыла не сразу. «Пусть предвкушение нарастает», — сказала бы она своим ученицам. Что касалось мужчин, Люси была настоящим профессором, или по крайней мере сама так считала.

Она накрасила губы рубиново-красной помадой, которой всегда пользовалась в подобных ситуациях. Руди это вряд ли оценил. Все свое внимание он сосредоточил на белой короткой ночной сорочке, едва скрывавшей роскошные груди, о которых он непрестанно думал с той самой минуты, когда она принялась соблазнять его в магазине. Он едва унял дрожь. Люси приблизилась, и он уловил запах ее духов.

— Это мне? — спросила она, покосившись на дешевый букет. — Цветы Руди схватил с прилавка, когда уходил из магазина. На мгновение охотница почувствовала, что тронута, — далеко не каждый мужчина приносил ей цветы. А Руди пребывал в таком восторге, что забыл их подарить.

— Они? Да, это тебе.

— Спасибо. — Люси взяла парня за руку, проводила в гостиную и усадила на диван. — Отдыхай. Я только поставлю в воду цветы и тут же вернусь.

Она бросила цветы в кухне на стол и вернулась с двумя запотевшими кружками. Ей не терпелось уложить юного красавчика в постель, а спиртное этому способствовало.

— У меня только пиво, — солгала она, протягивая кружку. В памяти Руди мелькнул красный флажок: выпивка была еще одной опасностью, о которой предупреждала мать. Но почему-то он не отказался, не сумел. Взял кружку и сделал большой глоток.

Люси скользнула на диван и устроилась, поджав под себя ноги. Руди боялся опустить глаза: неужели у нее в самом деле нет под сорочкой трусиков? Так они сидели с полчаса, болтая о пустяках. Руди нервно потягивал пиво, Люси теряла терпение. Наконец она отобрала у него кружку и отправилась в кухню снова наполнить ее пивом.

Люси хоть и не могла похвастаться школьным образованием, но была по-житейски мудра. И с первых слов Руди поняла, что он профан в любовных делах. Поэтому решила, что сегодня ничего хорошего ей не обломится и пора завязывать. Но не могла забыть возбуждения в его глазах. Ей давно не приходилось видеть явного желания. Может, будет даже забавно, подумала она. Он такой смазливый. И плеснула в кружку «Джек Дэниелс».

Виски сделало свое дело — Руди коснулся ладонью ее лица, погладил по шее, стал отвечать на ее страстные поцелуи. Рука потянулась к краю сорочки, и наконец он принялся ласкать ее роскошные теплые груди. Руди ощутил, как его захлестывают волны безумного удовольствия, как кровь приливает к голове…

И вдруг наслаждение перехлестнуло через край. Все закружилось, схватило живот. Руди понял, что его вот-вот стошнит, и рванулся к двери, на свежий воздух. Но, вскакивая, зацепил коленом кофейный столик и перевернул свою кружку с виски. Теряя равновесие, попытался ее подхватить, но не успел и накрыл ладонью кусочки стекла. Настроение было безвозвратно испорчено.

— Извини, — пробормотал он, глядя на руку: из глубокого пореза на ковер обильно капала кровь. — Я все вымою. — Руди все еще мутило, но тошнота отступила.

Люси уставилась на разбитую кружку и кровь на ковре и едва сдержалась, чтобы не раскричаться.

— Ничего, все в порядке, — ответила она. — Но я думаю, сейчас тебе лучше уйти. — Она помогла Руди подняться и проводила до двери, а по дороге взяла несколько бумажных полотенец и приложила к его кровоточащей руке. — Я тебе позвоню. — Она не слишком любезно вытолкнула его на улицу и закрыла за ним дверь.

Руди поплелся по дороге, но, пройдя несколько домов, не смог больше сдерживаться — его вырвало на газон перед парадным Карлоса и Пилар Родригесов.

Южнее по Мерсер-стрит Джеронимо Круз пил пиво с парочкой приятелей — Раймоном Кастро и Хосе Герреро. Джеронимо был из Техаса и никогда не расставался с ножом. Рей и Хосе тусовались с ним, потому что он их выбрал, а они боялись отказаться.

Месяц назад Рей и Хосе сидели на крыльце у Кастро, когда появился Джеронимо и спросил:

— Есть еще пиво?

— Конечно, — ответил Рей. И с тех пор пошло-поехало. Они не могли отцепиться от негодяя. Джеронимо заглядывал каждый вечер, всегда с пустыми руками. Рассказывал им про мужчин, которых зарезал, и про женщин, которых изнасиловал. Поигрывал ножом с зазубренным лезвием. Ни Рей, ни Хосе не знали, как от него избавиться.

Они были в курсе, что Джеронимо встречался с Люси, Потому что он сам хвастал. Два-три раза в неделю после нескольких бутылок пива он направлялся в ее домик. Рей и Хосе знали о склонности Люси к мужчинам вроде Джеронимо. Но считали, что это ее дело.

Они допивали по третьей бутылке пива, когда Руди, пошатываясь, вышел на улицу и его стошнило на газон Родригесов. Джеронимо выпучил глаза.

— А это еще что за козел?

— Не знаю, — ответил Рей. — Только перед твоим приходом завалился к Люси. — Он ляпнул это не подумав. Не успели слова сорваться с языка, как он сильно пожалел о том, что сказал. Джеронимо тут же поставил бутылку и скользнул в тень в сторону домика Люси.

— Увидимся, парни, — бросил он не оборачиваясь и через мгновение был у ее двери.

— Что надо? — спросила она, открыв на стук.

— Кто это от тебя только что вышел?

— Не твое дело.

Джеронимо так и подмывало врезать ей. Но это было бы слишком просто, и он решил немного поиграть.

— Просто интересуюсь, вот и все. — Слова прозвучали не слишком убедительно, но Люси не хотела злить мерзавца. Как Рей и Хосе, она его побаивалась.

— Сопляк из хозяйственного магазина. Нализался и завернул ко мне. — Она продолжала собирать осколки стекла.

— И долго он у тебя был?

— Пару минут, не больше. Я прогнала его домой.

Джеронимо сразу понял, что она лжет. На Люси была та же короткая сорочка, что в тот раз, когда она впервые заманила его к себе. Он не ждал, что эта стерва будет ему верна, но вранье его взбесило. Люси, в свою очередь, почувствовала, что он злится.

— Я рада, что ты пришел, — сказала она, поцеловала в губы и прижалась к нему. А когда Круз обнял ее и ответил на поцелуй, подпрыгнула, обвила ногами его талию и шумно выдохнула. Джеронимо понес ее в спальню, швырнул на кровать и грубо стащил через голову сорочку.

Через мгновение они оказались обнаженными. Люси внизу на коленях стонала, уткнувшись лицом в простыню. Он обращался с ней грубо, почти жестоко, но ей это нравилось.

Близился оргазм, и Люси чувствовала, что Джеронимо — ее тип мужчины. А он тем временем достал из брюк нож с зазубренным лезвием, и когда она напряглась, издавая стон, схватил ее левой рукой за волосы, оттянул голову назад и одним скользящим движением перерезал горло. От сильной боли и повинуясь естественной реакции, Люси дернулась, обернулась и, исходя кровью, повалилась на кровать лицом вверх.

— Ни одна стерва не смеет мне врать! — крикнул Джеронимо в ее уже мертвые уши.

 

ГЛАВА 2

— Уберите всех отсюда! Отправьте по домам! Чтоб никого не было, кроме тех, кого вызову! — Лающий голос принадлежал сержанту Уэсли Брюму из полицейского участка Бэсс-Крика. Он стоял у двери домика Люси Очоа. Вокруг толпились полицейские и соседи. Убийства в городке происходили не каждый день.

Вызов поступил в шесть вечера. Одна из сослуживиц Люси, Бренда Карреро, по дороге домой заглянула проверить, не случилось ли чего-нибудь с ее подругой. Люси не появилась на работе, и это было совсем на нее не похоже. Люси занималась регистрацией выхода на плантацию сборщиков урожая и вела подсчет собранного. А если она болела или по каким-то причинам хотела остаться дома, непременно звонила. Несколько минут Бренда стучала в дверь, но никто не отозвался. Она окликнула Люси — с тем же результатом. Она не могла объяснить, что заставило ее толкнуть дверь, — может, обратила внимание на мух, а может, на то, как принюхивались соседские собаки. Дверь была не заперта. Бренду поразил неприятный, гнилостный запах, словно под домиком сдохла и разложилась крыса.

— Люси, — позвала Бренда тихим испуганным голосом, заглянула в кухню, нерешительно прошла через гостиную и оказалась в спальне. То, что она увидела, отпечаталось в ее памяти навсегда — эта картина долгие месяцы будет преследовать ее в ночных кошмарах.

Вся кровать была залита кровью, а посередине, точно на картине, лежала на спине Люси. Бренда машинально остановила взгляд на зияющей ране на горле: лезвие проникло глубоко. Она подняла глаза на лицо несчастной, и ей показалось, что Люси, умирая, кричала.

Когда мозг переварил увиденное, Бренда Карреро закричала. Она бросилась вон из дома, будто за ней гналась сама смерть, и, спотыкаясь, бежала по улице, пока не наткнулась на соседа, Гектора Авилеса.

— Что такое? Почему ты кричишь? Успокойся!

Бренда попыталась двинуться дальше, но у нее не хватило сил. И тогда она выплеснула свой ужас наружу:

— Она мертва! Мертва! Повсюду кровь! — Девушка молотила руками, стараясь ослабить хватку Гектора. А затем, всхлипывая и не переставая повторять имя Люси, опустилась на землю. Услышав шум, из дома выскочила жена Гектора и склонилась над Брендой.

— Все хорошо, все в порядке. — Она тревожно подняла глаза на мужа. Тот засеменил по направлению к домику Люси. Но постепенно замедлил шаг и замер у входа, нерешительно косясь то на открытую дверь, то на собак.

Полицейское управление городка Бэсс-Крик состояло из семи сотрудников, включая начальника. Убойного отдела не существовало — тяжкие преступления расследовали два детектива.

Дел Шортер занимался сбором улик, а сержанту Уэсли Брюму было поручено руководить его действиями и распоряжаться на месте преступления.

В жизни сержанта Брюма было несколько неизменных величин: он всегда был толстым коротышкой и всю жизнь провел в Бэсс-Крике. Правда, после школы, вступив в ряды морских пехотинцев, отлучился из города на целых четыре года. В школе Уэс, не желая мириться с ограничениями, которые наложила на него природа, пробовал себя то в футболе, то в баскетболе, то в бейсболе, но каждый раз до первой чистки в команде. Хотя старался изо всех сил: рвался к воротам, ставил блок, выполнял бросок по дуге. Он так сильно кряхтел и ворчал, когда промахивался, что одноклассники прозвали неудачливого спортсмена Кряхтелкой. Казалось бы, нелепое прозвище, но Уэс носил его, словно почетный знак, и сделал все, чтобы его так же звали и в морской пехоте.

Он два года отслужил во Вьетнаме и был награжден «Пурпурным сердцем» и Бронзовой звездой за отвагу. А когда вернулся домой, то прекрасно подошел для работы в полиции. Уэс понял: если человек носит револьвер, не боится из него выстрелить и не боится, когда стреляют в него, его будут уважать, пусть даже не в меру упитан и не вышел ростом.

Несмотря на то что население городка составляли бедняки и здесь всегда было много приезжих, преступления происходили не часто. Изредка случались кражи, грабежи, приторговывали наркотиками, вспыхивали домашние разборки. Но большую часть времени полицейские ловили лихачей, гоняющих по новому мосту и шоссе. За двадцатидвухлетнюю службу Уэсу пришлось расследовать всего семь убийств. И в пяти случаях личности и местонахождение преступников, расправившихся со своими женами, не представляли никакой тайны.

Тем не менее Уэс и Дел были подкованы в вопросах судебно-разыскной методики. Полицейские не собирались без толку тратить деньги налогоплательщиков и к занятиям на служебных семинарах — будь то в Сан-Франциско или в Скотленд-Ярде — относились со всей старательностью. Хотя, как оказалось, книжная теория не может заменить живой опыт.

Когда они вошли в домик Люси и увидели распростертое на кровати тело, первая реакция Дела была выскочить на улицу вслед за Брендой. Но там толкались горожане, и он, взяв себя в руки, последовал второму порыву — укрылся в туалете, где его вывернуло наизнанку. Кряхтелка крепился. Во Вьетнаме он видел и не такое.

Дел возвратился с белым как мел лицом. Детективы надели пластиковые перчатки и приступили к обследованию. Специалисты прочно задурили им головы, и Уэс, следуя инструкциям, отправил двух полицейских пройтись по соседям выяснить, не видел ли кто-нибудь в последние несколько дней чего-нибудь необычного. В тот момент они понятия не имели, когда наступила смерть.

— Записывайте дословно все, что вам скажут, — инструктировал полицейских Уэс, повторяя слова преподавателя на семинаре. — Никогда не знаешь, что может оказаться важным.

Дел тем временем фотографировал — тело, спальню, каждый сантиметр дома. Они пытались обнаружить следы взлома или кражи, но ничего не нашли. Жилище было в идеальном порядке, если бы не труп, кровь на кровати и вокруг. Уэс обошел убитую в поисках очевидных улик — ножа, или следов обуви, или отпечатков ладоней в крови, однако невооруженным глазом ничего не заметил. Он не хотел прикасаться к трупу. Пусть этим занимается коронер. А Дел обыскал мусорное ведро и обнаружил осколки кружки с капельками крови на стекле. Это была единственная зацепка — кроме пятен крови на ковре и, разумеется, крови на теле Люси и рядом с ней.

Коронер Гарри Татхилл прибыл через полчаса. Он двадцать пять лет отслужил судебно-медицинским экспертом в округе Кобб, но даже его потряс вид убитой.

— Боже праведный! — воскликнул он. — Кто мог такое совершить?

— Не знаю, док, — ответил Уэс.

Коронера быстро отпустило — он никогда не переживал подолгу. И решил, что настало время разрядить атмосферу небольшой долей юмора.

— Ну-ка, посмотрим, в чем тут дело. Сдается мне, что смерть наступила в результате резаной раны горла.

— Бросьте кривляться, док, — перебил его сержант. — Скажите что-нибудь такое, чего я еще не знаю.

Гарри замолчал. Ему никогда не нравилось работать с тупоголовыми копами.

 

ГЛАВА 3

1957 г., Нью-Йорк

Лето в городе казалось жарким, удушливым, а временами и вовсе непереносимым; но только не семилетнему парнишке, который знал, чем заняться. Каждый день он вскакивал с кровати и к девяти утра отправлялся в шестую бесплатную школу. С ним вместе шел его приятель Мики, живущий несколькими этажами выше в том же многоквартирном доме на Третьей авеню. Иногда к ним присоединялась Пэтти, но лишь в тех случаях, когда мать Джонни давала им строгие указания зайти за ней. Джонни с Мики не любили девчонок, но если бы на Джонни надавили, он бы признался, что Пэтти не такая, как другие. Она не носила платьев, не тащилась позади и не ныла все время, чтобы ее подождали. Ходила в джинсах или шортах, и у нее был мячик, который она то и дело подбрасывала и ловила. Мики она нравилась больше, чем Джонни, и он включал ее во все свои команды. И не напрасно: Пэтти в спортивных играх могла дать сто очков вперед большинству мальчишек.

Обычно ребята начинали день под крышей — играли в пинг-понг, настольный хоккей или шашки. И только потом являлись старшие ребята. Они никогда не приходили рано, но когда появлялись, отодвигали мелюзгу в сторону. Всех, кроме Мики. Поли Крейн как-то попытался, но Мики дал ему достойный отпор. Крейн налетел снова, Мики ударил по лицу, сбил с ног, и они дрались, пока их не разнял воспитатель. Тогда Поли было двенадцать лет, а Мики только восемь.

— Я тебе это припомню, Келли! — крикнул Поли.

— Попробуй! — ответил Мики, и при этом в его голосе не было ни капли страха. Оторопевший Джонни стоял рядом и точно знал, что это не бравада.

— Пошли домой, — позвал он, когда наставник увел Поли. — Эти парни шутить не любят.

— И я тоже, — огрызнулся приятель.

Он не ушел, и Поли больше никогда к нему не приставал. Каким-то чутьем он понял, что к этому мальчишке лучше не вязаться, сколько бы ему ни было лет.

Вторую половину дня они играли на улице в детский бейсбол, а иногда в вышибалы на третьем этаже. У младших был свой корт. Мики всегда выбирали капитаном, и он первым брал к себе в команду Джонни, хотя тот был не самым ловким спортсменом. Пэтти играла лучше, но ее принимали во вторую или даже третью очередь, поскольку она была девчонкой. Мики с этим считался. Сначала надо было уважить Джонни. Джонни чувствовал, что друг ему помогает. И поэтому не слишком злился на Пэтти, которая постоянно за ними увязывалась.

Иногда он пропускал их игры, чтобы понаблюдать, как сражаются на своем поле старшие. Ему нравилось смотреть, как Джонни, поймав мяч в ловушку, кидает его в бейсмена. У больших нельзя было бросать поверх голов филдеров, надо было пробивать их строй. Это удобнее всего было делать с линии третьей базы, которую контролировал и защищал Джонни. Редкий мяч пролетал мимо него. Затем он швырял его на первую базу Спайдеру, который, словно пылесос, всасывал все, что летело мимо, ловил левой рукой и никогда не промахивался.

В те времена эти ребята были кумирами Джонни, он дни напролет подражал им, швырял резиновый мяч в бетонную стену напротив дома. Когда тот отскакивал, ловил его правой рукой, снова бросал в стену и ловил левой. И при этом чувствовал себя одновременно Джонни и Слайдером.

Утром по субботам они собирались перед телевизором в доме Мики. Телевизор был черно-белым, экран не больше четырнадцати дюймов, а изображение было с помехами. В семействе Келли было шестеро детей; они устраивались на кровати, креслах, на полу и часами не отлипали от экрана — смотрели все, что показывали: «Ярость», «Мою подругу Флику», «Микки-Мауса», «Одинокого рейнджера», «Техасских рейнджеров», «Роя Роджерса» и «Короля неба».

Джонни всегда сидел на полу. Миссис Келли молча проходила между ними и раздавала сухой завтрак. Он получал «Рейзин брэн», потому что она знала: это его любимые хлопья.

По воскресеньям после церкви подростки играли в стикбол прямо во дворе и, взяв у чьей-нибудь матери ручку от щетки, посылали резиновый мяч через два, а то и три канализационных люка. Только двоим соседским парням удавалось добить до третьего — жившему напротив Джо Койлу и Джимми Хейзу из дома рядом. Люди высовывались из окон посмотреть, как они играют. Прошло много лет, Койл стал полузащитником в футбольной команде колледжа, Хейз — звездой баскетбола, но Джонни они так и запомнились по тем играм во дворе.

То время было самым волшебным в его жизни. Ни забот, ни тревог. Но скоро все переменилось.

 

ГЛАВА 4

Весть об убийстве Люси Очоа распространилась в Бэсс-Крике со скоростью лесного пожара. Сначала Руди не понял, о ком говорят, ведь Люси так и не сказала, как ее зовут. Но всю следующую неделю покупатели не переставали судачить об убитой девушке, каждый на свой лад описывая ее внешность. Руди начал что-то подозревать, но окончательно уверился, о ком идет речь, лишь тогда, когда «Бэсс-Крик гэзет» раздобыла фотографию потерпевшей и через неделю после обнаружения тела поместила снимок на первой полосе. Руди внимательно прочитал все, что касалось убийства Люси Очоа.

По мнению коронера, преступление было совершено 16 января в четверг или рано утром 17-го. Руди подсчитал числа. «Я был там в тот самый вечер!» Когда он узнал время смерти, это напугало его еще сильнее. Коронер считал, что жертва умерла между десятью часами вечера и двумя утра. Руди помнил, что закрыл магазин в одиннадцать и прямиком направился в домик Люси. Но вот когда оттуда ушел — это в его памяти не сохранилось. Он продолжал читать: девушке перерезали горло, по-видимому, ножом. Никаких следов взлома или ограбления.

Дочитав статью, Руди сел и надолго задумался. Он находился на месте преступления именно в то время, когда, как считалось, произошло убийство. Но в момент расставания Люси прекрасно себя чувствовала и с легкостью вытолкала его за дверь. Следует ли ему обратиться в полицию и рассказать все, что знает? Эта мысль его испугала. Полицейские, когда приходили в магазин, производили впечатление приятных людей, но однажды он видел, как они вечером избивали на улице человека — безобидного старого пьянчужку. И с другими, ни в чем не повинными, поступали точно так же — он сам видел по телевизору.

Руди точно ударило в голову: могут заподозрить именно его и тогда постараются выбить признание, как показывают в кино. «Ни в чем не признаюсь!» — сказал он себе. Но что делать? Рассказать маме? Но тогда придется объяснить, с какой целью он явился в дом Люси. И признаться, что пил с ней пиво. Невозможно. В конце концов он решил ничего не делать. Никто не знает, что он там был! Надо постараться обо всем забыть.

К концу недели полиция закончила проведение анализов найденных образцов крови: на теле Люси, на кровати, на ковре и на осколках стекла. Опросили соседей, но большинство из них в ту ночь не видели и не слышали ничего странного или необычного. Пилар Родригес припомнила, что примерно в полночь какого-то темноволосого мужчину стошнило на ее газоне, но она не разглядела лица. Похож на парня из магазина товаров повседневного спроса — его, кажется, зовут Руди, — но она не уверена. Живущий дальше по улице парень по имени Рей Кастро сообщил, что где-то после одиннадцати в домик Люси вошел высокий темноволосый парень. Меньше чем через час он проковылял обратно, и его вырвало перед домом Родригесов. Друг Кастро, Хосе Герреро, видел то же самое. С ними был третий товарищ, Джеронимо, но они не знали его фамилии и не могли сообщить, где он находится в настоящее время. И ни один из двоих не упомянул, что после того, как они заметили темноволосого парня, Джеронимо встал и направился к дому Люси.

Единственной сногсшибательной новостью — хотя не такой уж и сногсшибательной, если учесть, что Гарри Татхилл сообщил об этом только Уэсли Брюму, — было открытие коронера, что Люси имела в роковой вечер половую связь. Ему удалось взять образец спермы, и он осмотрел тело, выясняя, не была ли Люси до того, как ее убили, изнасилована. Следов насилия не оказалось.

В пятницу, 24 января, Уэса Брюма пригласил в кабинет прокурор штата округа Кобб Клей Эванс Четвертый, чтобы обсудить улики по делу об убийстве Люси Очоа. Канцелярия прокурора находилась в квартале от полицейского участка, поэтому путешествие заняло не много времени. Все газеты штата пестрели заголовками об убийстве молодой женщины, и прокурор хотел, чтобы дело было раскрыто и злодей найден до того, как интерес к этому преступлению угаснет. Пресса и так слишком часто начинала трезвонить про очередное убийство, а затем ни слова о том, как оно раскрыто. Но если преступника найти достаточно быстро, интерес еще какое-то время будет сохраняться. Однако самый верный способ привлечь журналистов — это суд. Репортеры любят судебные заседания, как обычные люди — секс, и прививают свой интерес простым гражданам. Клею отчаянно хотелось газетной славы.

Клей Эванс Четвертый был «белой костью» в пятом поколении, американцем голубых кровей из Флориды. Его прадед избирался губернатором, отец был в числе законодателей штата от округа Кобб и в течение некоторого времени — секретарем штата Флорида. Деньги в семье тоже некогда водились — в те дни их цитрусовые плантации простирались насколько хватало глаз. Но дед, слабое звено в цепи поколений, в трудное время продал землю, а деньги растранжирил, завещав наследникам лишь голубую кровь и тщеславие. И вот несчастный отец Клея — Третий — чтобы как-то поддержать семью, был вынужден устроиться на работу.

Четвертый пошел по стопам отца и, поступив в Университет Флориды, выбрал стезю юриста. Он не мог похвастаться академическими успехами — много внимания уделял гольфу, встречался с девушками, и, если бы речь шла только о его собственных достоинствах, никогда бы не попал на юридический факультет. Но оценка оценке рознь: преуспевший в трех видах спорта великий прадед-губернатор учился на том самом факультете. Как и отец, который, кстати сказать, водил дружбу с президентом университета и нынешним губернатором.

Юридические науки Клей одолевал, исповедуя тот же принцип laisser-foire, которым руководствовался на младших курсах. Отучился три года, получил степень и после трех неудачных попыток был допущен к адвокатской практике.

Несмотря на никуда не годное резюме, в нем было нечто такое, что заинтересовало крупные фирмы Флориды. Влияние отца, приятная внешность, свободная манера держаться и, что самое главное, родословная, обеспечивающая доступ в коридоры власти Таллахасси. Уверенный, что жизнь продолжает складываться к лучшему, он тщательно взвесил поступившие предложения.

И в конце концов выбрал фирму «Эппли, Марч и Мэлони» просто потому, что она находилась в Майами, а он знал, что этот город — лучшее место для забав и игр. Но действительность разочаровала Четвертого. Оказалось, что у Эппли и Марча надо работать восемьдесят четыре часа в неделю, а конкуренция очень и очень жесткая. Вскоре Клей понял, что служба в большой фирме не для него. И позвонил отцу.

— Слушай, папа, можешь устроить мне какое-нибудь назначение, — заныл он. — Сил моих нет!

— Посмотрю, что можно сделать, — ответил Третий и через две недели перезвонил сыну. — Уходит в отставку прокурор округа Кобб. Думаю, что сумею добыть для тебя это место.

— А что там есть? Пять юристов и все? Я погрязну в забвении. Может, что-нибудь получше?

В этот миг Третий пожалел, что в свое время собственноручно не удавил своего отпрыска. Он хотел напомнить мальчишке, что тому предлагают место прокурора округа, хотя тот ни разу не участвовал в судебном заседании. Но вовремя понял, что логика никогда не была сильной стороной Четвертого, и зашел с другой стороны.

— Пойми, Клей, это только первая ступень. Может быть, ты забыл — я тоже служил прокурором округа Кобб. Поработаешь годика два, так сказать, обеспечишь строку в своем резюме, а потом я тебе что-нибудь подыщу. Губернатор мой добрый друг. Если его изберут на новый срок, а скорее всего так и случится, он останется на посту еще шесть лет.

Это стало решающим аргументом. Клей согласился и вскоре возглавил службу, занимающуюся раздачей квитанций на оплату штрафов за превышение скорости, разбором дел, связанных с воровством домашней скотины и время от времени — кражами. Однако произошло нечто такое, чего не ожидали ни Третий, ни Четвертый: губернатора Хэла Бишопа застукали на измене жене, и он покинул свой пост после первого срока. Его сменил республиканец, который терпеть не мог Третьего.

Четвертый застрял на своей должности и работал на этом месте почти десять лет, когда в его кабинете появился Уэсли Брюм, чтобы обсудить расследование убийства Люси Очоа. Возможно, наконец представился случай, которым можно было воспользоваться, чтобы раз и навсегда распрощаться с округом Кобб. Дело надо было взять в свои руки, разрекламировать, но, главное, проследить, чтобы расследование увенчалось успехом.

Оба недолюбливали друг друга. Уэс считал Клея напыщенным идиотом, а тот видел в нем тупого копа, которого, если правильно взяться, все же можно направлять в нужную сторону.

— Что удалось выяснить? — спросил прокурор после рукопожатия и нескольких фраз ни о чем. Он уже прочитал следственные материалы, но хотел получить информацию из первых рук.

— Провели анализ крови и опросили соседей. У нас имеется подозреваемый — парень из магазина товаров повседневного спроса, который находится в квартале от места преступления. Один из соседей его опознал, а двое других описали внешность.

Уэс был чрезмерно оптимистичен, он всегда так себя вел, когда требовали обстоятельства.

— Мы изучили его прошлое — ни в каких противоправных действиях парень не замешан. Всем, с кем мы успели побеседовать, он нравится. Живет с матерью. Слегка отстает в развитии. Я встретился с директором его школы и поинтересовался оценками. Директор подтвердил, что у парня невысокий коэффициент интеллекта ай-кью. Но мать изо всех сил старалась помочь сыну получить образование и вместе с учителями участвовала в его обучении. Последние два класса он не справлялся с программой, поэтому его направили работать, а через четыре года выдали справку о посещении занятий.

Четвертого интересовал итог, а не биография подозреваемого.

— Вы его взяли? — спросил он.

— Нет. Прежде хотел посоветоваться с вами. Не хотелось бы наломать дров.

— У вас имеются все основания вызвать его на допрос. Возьмите у него кровь — надо установить, не совпадает ли с той, что обнаружена на месте преступления. Организуйте опознание, посмотрим, что скажут соседи.

Клей повернулся и пошел из кабинета, давая понять Уэсу, что встреча окончена, но тучный полицейский не двинулся с места.

— У нас проблема, — заметил он, прежде чем Четвертый успел исчезнуть в неизвестном направлении.

Прокурор остановился и повернулся.

— Что за проблема? — Он с высоты своего роста сверкнул глазами на коротышку детектива. Уэса так и подмывало сбить его с ног, но дело было слишком важным.

— Слышали насчет спермы?

— Конечно. — Гарри Татхилл успел просветить его утром.

— Установлена группа крови. В гостиной и на осколках стекла кровь первой группы, резус положительный. А сперму оставил человек, у которого кровь четвертой группы.

Клей обдумал услышанное. Убийц двое? Маловероятно. Если бы речь шла о краже или грабеже, тогда конечно. Но только не такое. Да, это в самом деле проблема. Мысли крутились в голове, но чтобы прийти к какому-то заключению, ему не хватало информации.

— Допросите парня, — наконец сказал он. — Если он настолько туп, как вы говорите, не исключено, что расколется. Первый раз побеседуйте без видеозаписи и магнитофона. Если всплывет что-то интересное, повторите допрос и запишите на пленку. А если упрется, останется ваше слово против его слова.

Уэс сообразил, о чем идет речь. Сам в прошлом много раз пользовался подобной тактикой. Странно, что Клей ни разу не открывался ему с этой стороны. Обычно ему было на все наплевать. Детектив собрался уходить, но Клей его остановил.

— Кто еще знает о результатах анализа крови?

— Только я и Гарри.

— Ни слова ни одной живой душе. Гарри я предупрежу.

— Будет исполнено, — кивнул Уэс. Он догадался, что прокурор что-то задумал, только не мог понять что.

 

ГЛАВА 5

По утрам, до того как отправиться на работу, Руди следовал определенному ритуалу. Он выводил свое судно и рыбачил на Окалачи. Судно — это, конечно, громко сказано. Руди приобрел старый ялик у владельца парусника, швартовавшегося по вечерам на реке. Владелец прицепил на мачте объявление: «Ялик на продажу» и приписал цену — сто двадцать пять долларов.

— У меня в кармане всего тридцать пять, зато наличными, — объявил Руди. Годами наблюдая за матерью, он перенял у нее напористость и умение торговаться.

Владельца ялика, бывшего ответственного сотрудника компании «Ай-би-эм», удивила попытка покупателя привлечь его живыми деньгами. Деньги ему не требовались, и продать лодку он не особенно стремился, но решил дать парню возможность хоть раз в жизни одержать победу. Он сложил на груди руки, правой потер подбородок. Они стояли на причале, и Руди исподтишка бросал взгляды на ялик — свой ялик. Продавец решил, что достаточно испытал его терпение, и сдался.

— Круто торгуешься сынок, — усмехнулся он. — Но раз у тебя наличные, ничего не поделаешь, придется продать.

Руди чуть его не расцеловал. Бывший хозяин помог отвязать лодку от парусника, и через пять минут Руди плыл вниз по течению. Это случилось три года назад. С тех пор он научился с закрытыми глазами разбирать и собирать маленький подвесной моторчик. На это у него хватало и рук и сообразительности.

Окалачи была таким местом, куда он каждый день убегал от мира. Птицы не смотрели на него свысока, словно он умственно отсталый. Никто не орал за то, что он неправильно дал сдачу. Удочка служила ему предлогом. Хотя Руди забрасывал ее время от времени, случалось, выдергивал рыбу-другую, его больше интересовало само путешествие. Он находил лучшее место, глушил мотор, плыл по течению, смотрел и прислушивался. При этом держался не только на большой воде. Река разветвлялась на множество извилистых протоков, которые неизвестно куда вели, и Руди решил исследовать все. Когда он сворачивал со стремнины, то попадал в мир, зажатый меж растущих из-под воды мангровых деревьев и высоких сосен. В воде правил аллигатор, а на деревьях — хищная скопа.

Но в отличие от аллигатора скопа не была эгоистичной и позволяла кормиться на своей территории цаплям, а другим птицам петь и порхать. Она верховодила благосклонно. Но когда взмывала в воздух, выпятив белую грудь и раскинув тяжелые коричневые крылья, ни у кого не оставалось сомнений, кто здесь главный. Руди иногда представлял себя ястребом, гордо и смело рассекающим над безумием. И ничего не боящимся.

В его сознании это был истинный мир, не изменившийся с тех пор, как его создал Господь. Другой мир был преходящим, нереальным, лишенным гармонии Вселенной.

Когда Руди, вернувшись утром в четверг с реки, готовился отправиться на работу, Уэсли Брюм разговаривал с хозяином магазина товаров повседневного спроса.

— Я собираюсь забрать вашего парня на допрос, как только он явится сюда, — заявил он Бенни Дрэгону.

— В связи с чем? — спросил хозяин магазина. Он терпеть не мог копов, а особенно стоящего перед ним недомерка.

— Не имею права говорить.

— Не имеете права… А его мать знает?

— Не ваше собачье дело. Вы ему кто, отец? Или я чего-то не понимаю? — Уэс начал выходить из себя.

— Нет, но я забочусь о парне. Не хочу, чтобы вы к нему цеплялись. Вы же в курсе, что он немного не в себе. Я не позволю вам разговаривать с ним без разрешения матери.

— Не позволите, вот как? А если мы займемся вами? Вот прямо сейчас позвоню в отдел безопасности и гигиены труда. Пусть-ка проверят ваши туалеты и ваши холодильные камеры.

— Не гоните! Ни к чему торопиться. Я просто задал вопрос. — Бенни приехал из Чикаго и прекрасно знал, какой дурной оборот могут принять дела, если полицейские натравят на мелкого предпринимателя городские власти.

А Уэс понял, что последнее слово осталось за ним.

— Без обид, Бенни. Я только хочу потолковать с парнишкой. Буду признателен, если вы побудете в магазине за него. А я, как только сумею, привезу его обратно.

Хозяин на мгновение задумался. От всей этой истории явственно тянуло дерьмом. До него дошли слухи, что в ночь убийства Руди видели у дома Люси. Об этом говорила вся округа. Бенни пришло в голову, что полицейские сами устроили утечку информации, а теперь собираются вызвать беднягу на допрос. И еще он понимал, что парень слишком тормозной, чтобы защищаться. Но что поделать? У него свой бизнес — надо жить с властями в мире.

— Ладно, — нехотя кивнул он. — Только обращайтесь с ним помягче.

— Я в курсе, — кивнул Уэс. — Разговаривал с директором его школы. Можете на меня положиться.

«Как же, на тебя положишься, — подумал Бенни. — Сожрешь с потрохами и не подавишься».

Уэс дождался Руди в магазине, и Бенни их познакомил.

— Он хочет поговорить с тобой в участке. Это не займет много времени. А я тебя пока подменю и обещаю, ты не понесешь убытков.

Бенни почувствовал себя прислужником римского императора, который скормил львам очередного христианина. Ему даже показалось, что Уэсли облизнулся. Руди почувствовал его страх, но он только что явился с реки, где видел скопу. Птица соскользнула с насеста под небесами и выхватила когтями рыбу из воды. Руди ощущал себя таким же сильным и бесстрашным, как скопа. Сегодня никому не удастся взять над ним верх.

— Хорошо, Бенни, я поеду, никаких проблем.

Хозяин смотрел, как парень вывел коротышку-полицейского из его магазина.

Как только «форд» Уэсли без опознавательной полицейской раскраски покинул стоянку, Бенни поднял трубку и позвонил Элене. Эта женщина всегда ему нравилась, и после смерти жены Марии он надеялся, что мог бы быть с ней. Эта была одна из причин, почему он взял на работу Руди. Но у Элены не было времени ни на него, ни на какого-либо другого мужчину.

— Элена, — сказал он, когда она подняла трубку в вестибюле отеля, — это я, Бенни. Только что полицейские забрали Руди на допрос. Повезли в участок.

Элена встревожилась, но не слишком. В гостинице до нее не доходили сплетни о сыне и Люси, замаравшие, подобно коровьим лепешкам, всю округу.

— А что им надо? — небрежно спросила она. По ее тону можно было подумать, что она пыталась успокоить Бенни, хотя успокаивать должен был он.

— Хотят допросить по поводу убийства в нашем районе.

В этом был определенный смысл. Руди работал в магазине по вечерам и мог что-то слышать. Но почему его повезли в участок?

— Ты чего-то недоговариваешь? — Теперь в голосе женщины появились тревожные нотки.

Бенни помолчал. Он никак не мог заставить себя сказать Элене, что ее сына подозревают в зверском убийстве Люси Очоа.

— Нет, просто сердце не на месте. Не доверяю я этим чертовым копам. А Руди, ты же знаешь, иногда он самый злейший враг себе.

Не слова, а неуверенность в голосе Бенни заставили Элену заподозрить, что дело серьезнее, чем он говорит. Она на всякий случай решила оставить за себя старшую официантку Терезу, а сама съездить в участок и выяснить, в чем дело. И, поблагодарив Бенни, повесила трубку.

Через пять минут, оставив Терезе подробные указания, женщина села в свою раздолбанную «тойоту-камри» и поехала в расположенный в квартале от отеля полицейский участок. День стоял прекрасный, хотя немного ветреный. Элена предпочла бы прогуляться пешком, но не хотела терять времени.

Секретарь в приемной вежливо заверила Элену, что к ней сейчас выйдут, и пригласила сесть. Помещение было совсем маленьким и вмещало всего несколько стульев, дверь, вероятно, вела в кабинеты полицейского участка. Руди находился где-то там, но створка была плотно закрыта. Рядом висело объявление: «Посторонним вход воспрещен». «Вот невидаль, — подумала Элена. — Будто кому-то охота туда заходить!» Нов данный момент именно это было главным ее желанием. Однако пустить ее туда могла только сидящая за конторкой женщина, и Элена решила подождать по крайней мере несколько минут. Она посмотрела на часы над конторкой. Шестнадцать минут четвертого.

Прошло несколько мгновений, Элена не выдержала, встала и подошла к окошку секретаря.

— Будьте добры, мисс, пожалуйста, позвоните начальству, сообщите, что я пришла. Я в самом деле возражаю, чтобы с моим сыном беседовали без меня.

Секретарь покосилась на нее, однако подняла трубку и сказала несколько слов кому-то на другом конце провода.

— И еще, — продолжала Элена, — зарегистрируйте, что я явилась в три часа шестнадцать минут. — Она сама не понимала, почему сказала это, но решила, что такие сведения могут оказаться важными.

Уэс Брюм собирался начать допрос Руди. Он отвел его в специально оборудованное для допросов помещение — пустую комнату размером восемь на десять футов с оливковыми стенами и цементным полом. Всю мебель составляли неопределенного вида металлический стол и четыре стула. Никаких прозрачных с одной стороны зеркал, сквозь которые другие копы могли бы наблюдать за происходящим. Зато на столе был установлен большой магнитофон, включенный видеомагнитофон, чтобы регистрировать любое изменение мимики подозреваемого во время беседы. Кряхтелка поступил так, как ему советовали, — выключил оба прибора. Пригласил Руди сесть, опустился напротив и положил перед собой новый желтый блокнот и ручку. Пододвинул подозреваемому лист бумаги с перечислением «Прав Миранды» и предложил подписать.

— Простая формальность.

Руди сделал вид, что читает, а затем поставил свою фамилию под печатным текстом.

Уэс, прежде чем пригласить Руди в эту комнату, несколько раз проиграл в уме ход предстоящей беседы. Первым делом он решил протянуть подозреваемому веревку и посмотреть, не затянет ли тот ее на собственной шее. Брюм наклонился вперед и дружелюбно шепнул:

— Руди, знаешь, почему ты здесь?

— Нет, сэр.

— Я хочу задать тебе несколько вопросов по поводу убийства Люси Очоа. Ты знаешь Люси?

Несколько мгновений Руди колебался, но его учили, что лгать нельзя.

— Да, сэр.

— Расскажи мне все, что знаешь о ее убийстве. — Коп дал понять Руди, что вопрос не направлен непосредственно против него. Парень решил, что колебаться нечего, и заговорил. Поднял глаза к потолку и старался вспомнить все, что печатали в газетах. Уэс записывал за ним в желтый блокнот.

— Мне известно, что убийство произошло в ночь на шестнадцатое января между десятью вечера и двумя утра. — От напряжения бедняга закрыл глаза. — Я слышал, что ее тело нашли на кровати в спальне, она была совершенно обнаженной.

Руди запнулся, лихорадочно пытаясь припомнить факты, о которых писали в газете. Уэс терпеливо ждал, а тем временем сделал в блокноте пометку, что подозреваемый отвечает с закрытыми глазами, «словно вспоминает прошлое».

— Вот и все, — заключил Руди с удовлетворением. — Все, что я знаю.

— Хорошо. Отлично. — Уэс продолжал игру в наставника, довольного ответом. Игра называлась «подтасовкой». Ни одному здравомыслящему, непредвзятому наблюдателю и в голову не могло бы прийти заподозрить Руди в убийстве. Но Кряхтелка уже настроил себя определенным образом. И теперь занимался украшением витрины — заполнял кое-какие пробелы, чтобы впоследствии удовлетворить аппетит изголодавшихся присяжных. — Вот что, Руди, — продолжал он, — мне придется задать тебе пару-тройку личных вопросов по поводу той ночи. Очень важно знать, кто конкретно находился поблизости от места преступления, чтобы ограничить круг подозреваемых. Ты меня понимаешь? — Руди кивнул. Офицер Брюм начинал ему нравиться. — Некоторые соседи утверждают, что в ночь убийства вскоре после двенадцати ты находился на Мерсер-стрит. Это так?

— Да, сэр. — Руди немного смущало и даже пугало признание, но вместе с тем он был рад облегчить душу, особенно в такой приятной беседе, как эта.

Элена уже двадцать минут томилась в приемной. Она все больше теряла терпение и начинала подозревать, что что-то в самом деле не так. Женщина встала и снова подошла к окошку.

— Я здесь уже двадцать минут и желаю знать, где мой сын. — Это было произнесено твердо, но спокойно.

— Прошу прощения, мэм. Сейчас позвоню еще раз, — ответила дежурная. Элена не отошла от окна и наблюдала, как она говорит по телефону. Через секунду та положила трубку. — Сейчас к вам выйдут.

Элена понимала — если из этой двери немедленно кто-нибудь не появится, ей следует действовать, только она не знала как. Она осознала одно: время для вежливости истекло. Но ей не пришлось долго гадать — из внутреннего помещения появился мужчина. На нем были черные брюки, белая рубашка с короткими рукавами, простой черный галстук. Элена решила, что ему лет тридцать пять. Этот человек ничем не выделялся, как и его одежда: был ни высок и ни низок, ни толст и ни тощ, ни красив и ни урод. Типичное лицо из толпы.

— Добрый день, мэм. Я Дел Шортер. — Полицейский протянул ей руку, и Элена ее скованно пожала. Шортер указал ей на стулья в приемной, а она про себя отметила, что он плотно затворил дверь во внутренние помещения участка. Нехотя она опустилась на стул. — Могу вам сообщить, мэм, что в настоящее время мой напарник Уэсли Брюм беседует с вашим сыном. Мы расследуем дело об убийстве Люси Очоа, и не исключено, что ваш сын способен оказать нам помощь. Он мог знать девушку, поскольку она приходила в магазин, где он работает. Или даже видел ее тем вечером. Необходимо кое-что выяснить. Составить с его слов кое-какие описания. Предъявить ему фотографии. Его показания могут оказаться чрезвычайно полезными.

Это было ложью, однако правдоподобной ложью, и соответствовало тому, как Элена представляла себе дело. Но она не собиралась сидеть сложа руки. Ее сын был слишком уязвим.

— Я не против, но хотела бы видеть Руди. И хотела бы находиться рядом, пока с ним беседуют.

— Прошу прощения, мэм, но это против правил. — Дел понимал, что идет по тонкому льду и добавил: — Поскольку вашего сына вызвали на допрос, мы сообщили ему о его правах. Сообщаем и вам: вы имеете право хранить молчание, вы имеете право на помощь адвоката…

— Мистер Шортер, — прервала его Элена, — вы меня не поняли. Дело в том, что Руди немного отстает в развитии. Если ему задают вопрос, он на него ответит, не важно, напомнили ему о его правах или нет. Я его мать и не желаю, чтобы он отвечал на вопросы!

— Извините мэм, ваш сын совершеннолетний и должен сам принимать решение, отвечать ему или нет. Но вы вправе нанять ему адвоката. И если адвокат выразит протест, мы сразу прекратим допрос.

Элена наконец поняла: перед ней непробиваемая стена. Но поскольку с ней ведут себя подобным образом, следовательно, Руди под подозрением. Она обожгла полицейского взглядом:

— Так вы не позволите мне с ним увидеться?

— Нет, мэм.

— И намерены продолжать его допрос?

— Да, мэм.

Элена встала — она решила немедленно обратиться к адвокату. «Но кого из них я знаю?» — подумала она. В следующую минуту она повернулась к секретарю:

— Здесь есть телефон-автомат?

— Да, мэм, — ответила та. — На улице, сразу как выйдете из участка.

Между тем допрос успешно продвигался.

— Руди, ты в ту ночь заходил в дом Люси Очоа?

— Да, сэр.

— В какое время?

— Точно не могу сказать. Я закрыл магазин в одиннадцать и направился прямо туда. — Руди понимал, что следующий вопрос будет о том, что он делал в доме Люси и когда оттуда ушел. Он ощутил облегчение и чувствовал себя вполне свободно. Сейчас он расскажет, что произошло, и его отпустят домой. Но, на беду, его новый закадычный приятель Уэсли Брюм не задал следующего естественного вопроса.

— Так это ты ее убил, Руди, да? — не спросил, а словно констатировал он.

Что-то щелкнуло у Руди в голове, словно завели мотор. Ему показалось, до этого он семенил трусцой по бегущей дорожке и вдруг кто-то нажал на кнопку и все завертелось с бешеной скоростью.

— Нет, нет, нет! — выпалил он сорвавшимся голосом. — Она меня пригласила. Мы выпили по кружке пива. Меня затошнило, я хотел выйти на улицу, но упал на кофейный столик. Разбил кружку, порезал себе руку. А затем она вышвырнула меня вон.

Кряхтелка упорно продвигался вперед.

— Ты ее хотел, не так ли? Явился в ее дом, чтобы трахнуть?

— Нет, нет, нет! Вовсе не так, то есть в каком-то смысле. Я думал, она меня тоже хотела.

— А когда понял, что нет, разозлился? Затащил в спальню, полоснул по горлу. Швырнул на кровать и смотрел, как она умирает.

— Нет, нет, нет! — По щекам Руди потекли слезы. — Я не мог так поступить, ни с Люси, ни с кем. — Теперь он рыдал во весь голос. Кряхтелка решил немного сбавить темп и протянул ему платок. Руди вытер лицо.

В этот момент в кабинет зашел Дел и что-то прошептал Кряхтелке на ухо. Тот как будто встревожился.

— К тому времени, когда она кого-нибудь найдет, я уже закончу, — сказал он напарнику. И когда Дел скрылся, снова обратил внимание на допрашиваемого: — Извини, Руди, я должен был тебя испытать. — Парень кивнул, хотя на самом деле ничего не понял. Уэс несколько секунд подождал, пока он успокоится, и снова кинулся в атаку: — Так что ты там делал, Руди?

— Люси меня пригласила.

— В одиннадцать часов вечера?

— Сказала, чтобы я приходил, как только освобожусь, не важно, сколько будет времени.

— Но ты ведь отправился туда не для того, чтобы просто поболтать. Признайся, ты на что-то рассчитывал? — Это было обвинение, однако, произнося слова, Кряхтелка улыбался, будто они были школьными приятелями, задумавшими побаловаться с девчонками. И Руди снова попался на его уловку.

— Да… рассчитывал. — Он застенчиво улыбнулся, но при этом снова испытал облегчение.

— Что на ней было, когда она тебе открыла?

— Короткая ночная сорочка.

— Прозрачная? — Уэс опять растянул в улыбке губы.

— Почти. — Руди ответил на его улыбку — в конце концов, перед ним сидел мужчина.

Полицейский несколько мгновений молчал — записывал показания подозреваемого. Затем поставил точку и отметил звездочкой слова: «короткая ночная сорочка». Он вспомнил, что видел точно такую на кровати убитой.

— Ты разозлился, когда она тебя отшила?

— Нисколько. Я оказался на улице, прежде чем сообразил, что произошло.

— Ты был разочарован, что не удалось перепихнуться?

— Немного.

— Но не разозлился?

— Нет.

— А что могло бы тебя настолько разозлить, что ты убил бы человека?

— Думаю, ничего.

— А если бы кто-нибудь убил твою мать?

Руди напрягся.

— Да, я разозлился бы настолько, что мог бы убить.

— А если бы кто-нибудь изнасиловал твою мать?

— Тоже. — Одна мысль об этом потрясла Руди.

— Предположим, ты женился на Люси и кто-то ее изнасиловал — твою жену.

— Да, я мог бы таких убить. — Руди вспомнил насмехавшихся над ним одноклассников. Иногда ему казалось, что кое-кого он мог бы прикончить. Он сообразил, что в самом деле способен убить человека. И тут Кряхтелка принялся коварно расставлять свои сети.

— Послушай, Руди, не исключено, что Люси сказала или сделала нечто такое, что тебе захотелось ее убить, а ты этого просто не помнишь.

Руди ощущал, что на него давят, и от этого жгло в груди.

— Не понимаю, о чем вы меня спрашиваете, мистер Брюм. Если бы да кабы… В тот вечер я на Люси не злился. — Он уже кричал во весь голос.

— Я понимаю, что не злился. И Люси не убивал, я это тоже понял. Но ты способен настолько разозлиться, чтобы убить человека, если бы он убил или изнасиловал твою мать! Или если бы он убил Люси, в то время как она была бы твоей женой. А теперь я хочу знать вот что: могла ли Люси или кто-то другой сказать тебе нечто такое, что вывело бы тебя из себя и ты решил бы их убить?

Руди сразу же мысленно перенесся в свой класс и представил, как его дразнили. Закрыл глаза, вспоминая лица мучителей. И больше минуты оставался в таком состоянии.

— Наверное, — ответил он, не размыкая век. Его голос снова стал спокойным.

— Таким образом, теоретически Люси могла сказать тебе нечто такое, что настолько бы тебя разозлило, что ты оказался способным ее убить?

— Наверное. — Руди так и не открыл глаз. Он устал, запутался, и ему отчаянно хотелось домой.

— Случается, что ты забываешь о том, что происходило, если сильно злишься?

— Наверное. — Теперь ко всему остальному добавилась головная боль, и Руди еще крепче зажмурил глаза. Он хотел, чтобы все поскорее кончилось.

— Теоретически, если бы ты в тот вечер сильно рассердился на Люси, ты мог бы об этом забыть?

— Не знаю. Я больше не понимаю, о чем вы говорите.

Кряхтелка прервался, чтобы сделать запись в блокноте: «Она могла его настолько разозлить, что он мог ее убить. Он не помнит, что с ним происходило». Настала пора закругляться.

— Ну хорошо, Руди, ты свободен. Задержись на секунду, сейчас к тебе придут и возьмут у тебя кровь. Это не займет много времени. Тебя отвезти домой?

— Не надо, пойду пешком. — Ему требовалось побыть на свежем воздухе.

Руди был рад, что все закончилось. Ему и в голову не приходило, что кошмар только начинается. Кряхтелка сделал шаг к двери, затем обернулся:

— У тебя есть какие-нибудь ножи?

— Конечно.

— А зазубренный?

— Не знаю, что это такое.

— Разумеется, знаешь: такой нож, у которого лезвие с маленькими зубчиками.

— Вроде бы есть. Как-то постоялец гостиницы подарил мне ящик для инструментов. Я храню там ножи. И у одного из них лезвие, кажется, такое.

— Где ты хранишь этот ящик?

— Под кроватью. А что?

— Так, ничего. — Уэс вышел из кабинета.

 

ГЛАВА 6

Остина Ривза считали гулякой. Родители давным-давно перебрались в Форт-Лодердейл — ему тогда только-только исполнилось шестнадцать, — но и сорок лет спустя его держали в Бэсс-Крике за янки. Хотя люди, близко с ним знакомые, называли его между собой еще хуже — «саквояжником». Он был адвокатом и специализировался на завещаниях и делах, связанных с опекой над имуществом — не такая уж выгодная практика в округе Кобб. Зато работа была не обременительной, денег хватало, чтобы оплатить счета, и оставалось время для любимых занятий: рыбной ловли и крепкой выпивки. Остин был высоким широкоплечим мужчиной, с густыми рыже-каштановыми волосами, без намека на седину. Жизнь без забот, отвечал он, когда его спрашивали, как ему удалось сохранить такую шевелюру. Но в остальном в нем все было по возрасту.

Каждые выходные и каждую среду Ривз выходил в своей лодке на озеро. И каждый день, стоило часам пробить три удара, опускал свой увесистый зад на любимый табурет у стойки в отеле «Бэсс-Крик». Выпивка здесь стоила чуть дороже, чем в забегаловках за городом. Но он не променял бы это место ни на какое другое. Ему нравился старый бар, насыщенная южная атмосфера, которой, словно бородатым мхом, обросли дубовые панели. Бар манил его, баюкал и утешал, когда было нужно, а необходимость в утешении появлялась ежедневно после трех. И в этом отношении адвокат-северянин был не одинок. Многие здешние состоятельные пьянчужки считали отель «Бэсс-Крик» своим домом. В конце концов, это было лучшее место в городе, где после нескольких коктейлей подавали хороший стейк.

Остин восседал в баре на своем любимом табурете и только-только смачно затянулся настоящей кубинской сигарой, когда ему позвонила Элена.

— Постой, девочка, не тараторь, я не понимаю ни слова, — прервал он ее. — Ради Бога, давай с начала и говори по-английски. Элена, когда волновалась, невольно переходила на смесь английского с испанским. Она заставила себя успокоиться.

— С Руди беда. Его забрали в участок и допрашивают по поводу убийства девчонки из латиноамериканского квартала. Я попыталась их остановить. Но мне ответили, что только сам Руди или его адвокат имеют право прервать допрос. И вот я обращаюсь к тебе — пойдем со мной в участок.

— Я бы с радостью помог, но ничего не понимаю в этой области права. Моя сфера — завещания и управление собственностью.

У Элены не было времени на любезности.

— Остин, мне нет дела до того, чем ты занимаешься. Я хочу, чтобы ты немедленно позвонил в полицейский участок и потребовал, чтобы прекратили допрашивать моего сына. Заеду за тобой через пять минут. — Она повесила трубку прежде, чем он успел возразить.

Остин еще не успел пропустить ни капли. Он знал Элену и ее сына но не настолько близко, чтобы подставляться из-за них. У него вообще не было друзей, из-за которых стоило бы подставляться. Но с другой стороны, он не хотел, чтобы Элена стала его врагом. Позвонить в полицейский участок, а затем заехать туда вместе с ней — не такое обременительное дело. Зато его будут считать героем в любимой пивнушке. И как знать, это может когда-нибудь пригодиться. Остин поднял трубку и набрал номер.

Когда возникала подобная ситуация, адвокат Ривз был способен говорить очень авторитетно. Через несколько секунд ему позвали Дела Шортера, а затем Уэсли Брюма. Кряхтелка только что закончил допрос, но кровь у Руди еще не взяли. Остин потребовал, чтобы полицейские прекратили незаконные действия.

Когда Элена подъехала к отелю, адвокат стоял у входа. Перед тем как покинуть бар, Остин успел глотнуть виски «Лорд Калверт» и был вполне доволен своей новой ролью защитника униженных и оскорбленных.

— Я их утихомирил, — сообщил он Элене. — Сейчас вытащим оттуда Руди.

По его виду Элена поняла, что Ривз успел перейти грань, отделяющую просто выпившего от изрядно нализавшегося. И несчастно сгорбилась, когда тот плюхнулся рядом с ней на сиденье.

Но когда они подъехали, Руди уже покинул полицию и шел по улице. Теперь Элене пришлось сдерживать Остина, рвавшегося проучить копов. Она едва убедила заступника вернуться вместе с ней и Руди в отель. Пока Остин угощался бесплатным бифштексом, сын рассказал все, что с ним случилось.

Элене казалось, что она всю жизнь только и делала, что опасалась проблем, которые поджидали ее подрастающего сына. Она понимала, что над ребенком будут издеваться сверстники в школе, потому что он «не как все», и, когда Руди исполнилось шесть лет, записала его в секцию карате. К четырнадцати годам Руди заработал коричневый пояс, и с ним не решались связываться большинство одноклассников. Она поучала его в главном и в мелочах: всегда иди из школы прямо домой, сообщай, куда направляешься и с кем собираешься проводить время, предупреждай, если задерживаешься, избегай незнакомых людей и непривычных ситуаций. Когда Руди исполнилось двенадцать лет, Элена привела его в гостиничный бар и рассказала, как спиртное может исковеркать людям жизни, как оно становится наркотиком, без которого они не мыслят своего существования. Она велела сыну смотреть на лица посетителей и каждый день подмечать, как они меняются от выпитого. Слова матери запали в душу мальчика, и тот увлеченно следил за бесконечной «мыльной оперой», герои которой могли сидеть за одним с ним столиком, пережевывая бифштекс.

Элена старалась как могла, но, несмотря на все усилия, Руди все-таки угодил прямо в омут. Однако не время было судить да рядить. Надо было искать ответ на единственный важный вопрос: к чему это все приведет?

Как ни странно, именно Остин указал, в каком направлении двигаться.

— Тебе немедленно следует обзавестись первоклассным адвокатом — человеком не из этого города и специалистом в подобных делах. — Бифштекс немного отрезвил юриста. — У меня на примете есть тот, кто тебе нужен. Трейси Джеймс. Ее главная контора находится в Веро-Бич, но есть еще несколько филиалов во внутренних районах, вдали от моря, и один из них — в Бэсс-Крике. Она специалист по уголовному праву. Если хочешь, могу ей позвонить.

Элена слышала о Трейси Джеймс. Да и кто не слышал? Эта женщина была самым известным адвокатом в округе, и не исключено, что во всем штате. Элена видела это имя на рекламных щитах вдоль дороги, ее фамилия и портрет красовались в телефонной книге.

— Пожалуйста, Остин, позвони.

— Утром первым делом займусь. Но должен тебя предупредить: это будет дорого.

— Будем переживать трудности по мере поступления. — В этот момент Элена меньше всего беспокоилась о деньгах.

 

ГЛАВА 7

Лето 1960 г.

— В июле мы едем в лагерь бойскаутов. Почему бы тебе тоже не записаться?

— Мы — это кто? — спросил Джонни.

— Мои братья и я, — ответил Мики. У Мики было два старших брата: Дэнни и Эдди. Эдди был на полтора года старше

Мики, а Дэнни на год и четыре месяца старше Эдди. Ирландская тройня.

— Не могу. Ты же знаешь моих родителей. Им нужно целый год привыкать к этой мысли. — Отец Джонни служил банковским клерком. Мистер Келли был полной его противоположностью. Крепкий мужчина, он работал пожарным, ничего не боялся и верил в своих сыновей.

— Слушай, — почесал затылок Мики, — а если моя мать поговорит с твоей матерью? Она уж что-нибудь сообразит. Наплетет, что мои братья за тобой присмотрят или что-нибудь в этом роде…

— А она захочет?

— Конечно. Она тебя любит. Мне кажется, временами больше, чем меня.

Джонни покосился на приятеля, стараясь понять, серьезно он говорит или нет. Мики ответил ему улыбкой на миллион долларов.

Фирменной улыбкой Мики. Она действовала как волшебная палочка. Улыбаясь, он казался святым.

Через два дня Джонни разговаривал со своими родителями в гостиной их небольшой четырехкомнатной квартиры. Он никак не мог поверить, что они решились его отпустить. Хотя отец поставил целый ряд условий.

— Ты должен продолжать заданное на лето чтение.

— Возьму с собой книги.

— И найти себе замену помогать в монастыре. — На окраине их квартала располагался монастырь, где они с Мики во время мессы каждое утро попеременно прислуживали.

— Знаю. Я об этом позабочусь. — Джонни чувствовал, что родители сдаются. Мать уже была готова согласиться.

— Я доверяю мальчикам Келли. Они присмотрят за нашим сыном.

— Те два, что постарше, кажутся мне немного беспутными, — отозвался отец и с минуту помолчал, упершись ладонями в бока. Джонни почувствовал, что маятник вновь качнулся в обратную сторону, но ничего не мог поделать. — Хорошо, — наконец кивнул отец. При этом у него был такой вид, будто он только что принял решение начать третью мировую войну. — Можешь ехать. Но если не выполнишь домашнее задание или возникнут другие проблемы, ничего подобного больше никогда не повторится. Ты меня понял?

— Да, сэр. — Джонни настолько разволновался, что едва мог держать себя в руках. Две недели вдали от дома. Целых две недели! Он не переставал твердить про себя эти слова.

Скаутский лагерь на озере Ондава располагался в лесистом районе северной части штата Нью-Йорк в четырех часах езды от города. В нем одновременно отдыхали от двух до трех сотен мальчишек, в основном горожан. Четырнадцать ребят из отряда Джонни и Мики приехали на автобусе из Манхэттена. Их вожатым был Джон Миллер, а его заместителем Том Дейли.

Их отряд имел отдельную стоянку — поляну величиной в полакра с костром в середине. По одну сторону костра были установлены два навеса с односкатными крышами. По другую — ряды белых брезентовых палаток. На краю поляны, ярдах в пятидесяти от ближайшей палатки, располагался туалет.

— Разбейтесь на пары и выберите себе палатки! — громко приказал вожатый. Ребята рванули к палаткам. Джонни бежал след в след за Мики. Они захватили себе палатку в середине ряда. А Эдди и Дэнни поселились напротив, ярдах в тридцати.

Каждая палатка была натянута на отдельном деревянном настиле. Внутри две койки, на каждой два джутовых мешка — большой и маленький. Ребятам велели сложить свои пожитки под кровати и взять мешки. Они поспешили выполнить приказание. Спотыкались и бежали по узкой тропе, пока не оказались на другой поляне, в середине которой стоял стог сена.

— Большой мешок — это ваш матрас. Поменьше — подушка, — объяснил Миллер. — Набейте их. — Ребята накинулись на стог. Такое начало не предвещало для Джонни ничего хорошего. Он страдал от сенной лихорадки, первую ночь почти не смыкал глаз. Нос был заложен, во рту пересохло, лицо распухло, к тому же беспрестанно стрекотали сверчки. Напротив, меньше чем в трех футах, крепко спал Мики, словно родился и вырос в лесу.

Время от времени среди ночи Джонни хотелось по маленькому, он откидывал клапан палатки и выглядывал в темноту. Ему казалось, что туалет далеко-далеко, за сотню миль. Кто знает, какие существа таятся в этом лесу? Испуганный и измотанный, мальчик утирал ладонью капли под носом и уже жалел, что отец не сказал «нет». Но жалеть было поздно. Прохладный ночной воздух овевал полуобнаженное тело, и природа взяла свое. Джонни спустил трусы и облегчился, не сходя с настила, стараясь, чтобы лужа не растеклась перед входом.

А через полчаса сквозь сон услышал, что Мики проделал то же самое.

После трудной первой ночи все стало приходить в норму. В лагере было буквально все: бейсбольные поля, баскетбольные площадки, лес, который так интересно изучать — разумеется, при свете дня, — и такое большое озеро, какого им не приходилось видеть. Выросшие в городе, мальчики Почти все время проводили в воде: купались и катались на лодке. Их страшно забавляло, что в любое время можно выбежать на берег и взять гребную шлюпку или каноэ.

Каждое утро до завтрака скауты собирались на площадке для парадов, чтобы дать клятву на верность флагу и встретить утреннюю зарю, а вечером пели «Боже, храни Америку» и слушали сигнал «отбой». В это время все обязаны были надевать форму: скаутские рубашки без воротника с короткими рукавами, шейные платки, шорты и гольфы с кисточками. Приятели ненавидели форму, особенно шорты, и были в этом не одиноки. Другие городские ребята, например из гарлемского отряда, тоже терпеть не могли скаутские штаны.

К концу первой недели Джонни приспособился к жизни на природе, даже к набитой сеном постели. Если просыпался оттого, что пересыхало во рту, делал глоток воды и снова засыпал. А если переполнялся изнутри, выходил из палатки и справлял нужду прямо перед входом. Случалось, что они спрыгивали с коек вместе с Мики и тогда соревновались, кто брызнет дальше. Они и не подозревали, что за ними наблюдают.

Вечером в воскресенье на площадке для парадов разожгли большой лагерный костер. Присутствовали все отряды. Скауты пекли корни алтея и пили содовую. Когда сгустилась тьма, вожатые начали по очереди рассказывать всякие истории. Кто-то поведал о скрывающихся в чаще злобных диких кошках. Это напугало даже Мики, который всю обратную дорогу жался к своему приятелю. В эту ночь содовая несколько раз поднимала обоих с кроватей.

После второго «соревнования» к ним явился гость. Джонни лежал на боку лицом к брезентовой стенке, когда в палатке возник помощник вожатого Том Дейли и лег к нему в постель. Джонни уже успел задремать. Прошло несколько секунд, Дейли взял его за руку и притянул к себе. Джонни подскочил так, что чуть не опрокинул кровать и всю палатку. Вместе с ним проснулся и Мики.

— Что ты делаешь?! — завопил Джонни.

— Ты прекрасно знаешь, что я делаю, — ответил, вставая, Дейли. Это был вполне взрослый мужчина, крепкий и мускулистый. И теперь он загораживал выход из палатки. Его слегка озадачила реакция Джонни.

— Не знаю, — ответил мальчик.

Дейли повернулся к Мики:

— Объясни ему, зачем я пришел. Я вернусь через пятнадцать минут. Так что, будь добр, подготовься.

— Что он такого сделал? — спросил Мики.

— Взял мою руку и притянул к своему члену.

— Фу, Ну и гадость!

— Что теперь делать? Мики, я боюсь. Он сейчас вернется.

Мики на мгновение задумался.

— Хватай подушку и одеяло и рвем отсюда!

Мальчики спрятались в палатке Эдди и Дэнни. Хотя братьям Мики в то время исполнилось всего тринадцать и четырнадцать лет, они были крепкими ребятами.

— Оставайтесь здесь, — сказал им Дэнни. — Полезайте под койки, укройтесь за ранцами и рюкзаками. Он вас не заметит.

— А если решит обыскать палатку? — Джонни не мог отделаться от потрясения и не хотел допустить никакого просчета.

— Скажем, чтобы валил отсюда, — успокоил его Дэнни.

Последний аргумент окончательно успокоил Джонни. Он был не одинок и почувствовал себя в безопасности.

Через полчаса помощник вожатого просунул голову в палатку:

— Парни, вы не видели Мики и Джонни?

Эдди сел на койке.

— Нет. А в палатке смотрел? — спросил он безразличным тоном.

— Смотрел. Их там нет.

Дэнни тоже привстал:

— Ничем не можем помочь, — и поглядел на Дейли в упор. Его взгляд слегка блуждал, отчего он заслужил у себя в квартале прозвище Шизанутый. Когда Дэнни смотрел вот так на человека, тому становилось не по себе — не важно, сколько бы тот ни нарастил на себе мускулов.

Дейли чувствовал, что ему солгали. Если бы их брат в самом деле пропал, парни пулей соскочили бы с кроватей. Но по глазам Дэнни он понял, что скауты не шутят: попытайся он проникнуть в их палатку, и вспыхнет драка. Он не испугался — отнюдь; в конце концов, перед ним были всего лишь подростки. Но он и так обратил на себя слишком много внимания. И поэтому опустил клапан палатки и пошел прочь.

С минуту внутри царила тишина.

— Как вы думаете, он вернется? — наконец спросил Джонни.

— Нет, — отозвался Дэнни. — На сегодня успокоился.

— А завтра?

— Расслабься, Джонни, — успокоил его Эдди. — Что-нибудь придумаем. В обиду не дадим. — Именно такой ответ ему и требовался. Джонни замолчал, но ненадолго.

— Почему именно я? — снова спросил он. — Почему он выбрал меня?

Дэнни решил, что немного несерьезности не помешает.

— Наверное, ему показалось, что ты симпатичнее нашего братишки.

— Я думаю, он видел, как мы вместе писали, — объяснил Мики. — И решил, что мы парочка гомиков.

— А теперь спать, — приказал Эдди. — Завтра все обсудим.

— Вот к чему приводят короткие штаны, — добавил Дэнни. Его слова не вызвали смеха — кто-то только хмыкнул. Ребята понимали, что он говорил серьезно.

Вскоре все, кроме Джонни, уснули. А тот, лежа под кроватью Эдди, ломал себе голову: почему помощник вожатого решил, что он гомик? Что он такого сделал?

На следующее утро в столовой Джонни не отходил от Дэнни и Эдди. Дейли был на своем обычном месте — рядом с вожатым, болтал и смеялся, словно ничего не произошло. А когда они вошли, и глазом не моргнул.

— Только посмотрите на него, — бросил Дэнни, когда ребята отстояли очередь в кафетерии и сели за столик. — Так бы и вырвал его чертов язык.

Эдди оказался практичнее и сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Нам необходимо избавиться от этого типа.

Рядом с ними сидел Винни Шеффер, еще один скаут из их квартала.

— Вы о чем, ребята? — не понял он. — Что происходит?

Эдди и Дэнни не обратили внимания на его вопрос, а Микки просветил товарища.

— Bay! — воскликнул Винни. — Этого парня надо гнать подальше!

Джонни не мог поверить собственным ушам. Скауты обсуждали, как избавиться от заместителя вожатого. И на него снова напал страх.

— Утром он обычно прогуливается по лесу. Давайте пойдем за ним, — предложил Дэнни так тихо, что все склонили к нему головы. — И набросимся, пока он не начал дрочиться, или что он еще там делает.

Джонни заинтересовался, что произойдет после того, как они набросятся на Дейли, Но никто не сказал ни слова.

После завтрака заместитель вожатого, как всегда, отправился в лес, и мальчики последовали за ним на безопасном расстоянии. Пройдя с четверть мили, Дейли остановился и сел на свежий пень. Дэнни подал рукой знак, чтобы остальные незаметно крались вперед. Отряд рассыпался и неслышно приближался к заместителю вожатого, который, казалось, глубоко задумался. По сигналу Дэнни ватага бросилась вперед. Дейли был настолько изумлен, что не оказал сопротивления. В одно мгновение его повалили на землю. Дэнни вытащил из кармана нож и приставил тупой стороной к шее, так что острие смотрело вверх.

— Не шевелись, а то порежу, — сказал он почти веселым голосом.

Дейли затаил дыхание. Взглянул обидчику в лицо, перехватил недобрый взгляд, увидел ухмылку самого дьявола, почувствовал на шее холодную сталь и не пошевелил ни единым мускулом.

А Дэнни угадал в его глазах и в наполнившихся потом порах страх.

— Мы с ребятами ломали головы, что бы такое с тобой сделать? — продолжал он. — Они хотели на тебя заявить. А я? Я предлагал просто отрезать тебе конец и запихнуть в твой поганый рот. — Дэнни еще сильнее надавил лезвием ножа на горло заместителя вожатого. — А потом мы, так сказать, достигли компромисса. Ты сегодня же уберешься отсюда. Придумаешь какую-нибудь причину. Вы, гомики, на это большие мастаки. И никогда здесь больше не появишься. Идет?

Джонни держал лежащего мужчину за правую ногу и чувствовал, что она совершенно неподвижна. Дейли не пытался сопротивляться. Джонни никак не мог сообразить, когда был разработан этот план. Он с прошлого вечера неотлучно находился рядом с товарищами, но никто ничего не обсуждал. Джонни невольно взглянул на Мики. Тот держал поверженного за другую ногу и с интересом ждал, что будет дальше. Казалось, ничто его не смущало. Заместитель вожатого Дейли, чье мускулистое, распростертое на земле тело теперь обмякло, медленно кивнул головой.

— Вот и славно, — похвалил Дэнни и левой рукой потрепал Дейли по щеке. — Теперь мы уйдем, а ты на пару минут задержишься здесь. Усек? — Заместитель вожатого сделал усилие и снова кивнул. — А затем исчезнешь навсегда. — Дэнни поднялся, но ножа от шеи Дейла не отнял. Остальные ребята освободили руки и ноги пленного и попятились в лес. Джонни ждал, что Дейли вскочит и погонится за ними, но тот безвольно лежал, пока ребята не скрылись из вида.

По дороге в лагерь мальчики весело смеялись.

— Не могу поверить, что он так и не решился сопротивляться, — хмыкнул Эдди.

— Наложил в штаны, — улыбнулся Дэнни. — Видели бы вы его глаза!

— Пусть теперь отмывается. — Винни так закатывался, что ему едва удавалось выговаривать слова. — А ты меня напугал, Дэнни. Я решил, что ты его в самом деле порежешь.

— А сделал бы? — спросил Джонни.

— Вот еще! — рассмеялся Шизанутый. — Как думаешь, что бы сотворил со мной отец, если бы узнал, что я пырнул человека ножом?

— Наверное, понял бы, если бы узнал, почему ты это сделал. — В глазах у Джонни стоял вопрос.

— Никогда, — оборвал его Эдди. — Дэнни прав. Старая отцовская закалка. Военная. Он считает, что обо всем следует докладывать по команде. И сколько раз случалось, что лупил Дэнни, Мики и меня, потому что мы были такими недоумками, поступали, как он. — Братья снова рассмеялись: «Недоумки» было любимым словечком их отца.

Вечером Дейли не пришел в столовую. Но Дэнни не успокоился. Он подошел к вожатому и невинно спросил, куда подевался его заместитель?

— Ему пришлось уехать, — ответил вожатый, не поднимая головы. — Что-то случилось дома.

Дэнни вернулся к товарищам и показал большой палец.

 

ГЛАВА 8

На следующее утро, в пятницу, Уэс и Дел явились в кабинет Клея Эванса доложить о ходе расследования. Прокурор смотрел на черно-белые костюмы детективов и недоумевал, с какой планеты они свалились. «Может быть, все-таки стоило остаться в Майами? — подумал он. — Сейчас бы стал одним из партнеров, а не торчал бы в этой дыре и не строил бы планы в компании с двумя психами». И, словно добавляя новый восклицательный знак к его душевному разладу, Уэс зажал большим пальцем ноздрю и громко высморкался из другой. Затем вытер ладонью сопли. Дел не обратил внимания на манеры коллеги. Несколько минут назад Клей настолько размечтался, что решил — это дело может способствовать его карьере. Но после того, как Уэс, исполнив свой номер, засунул руки в карманы, почти равнодушно спросил:

— Как прошел допрос?

— Замечательно, — ответил детектив. — Парень признался, что был в доме убитой. Выпил с ней виски. Сказал, что ему стало плохо, поэтому он поднялся, хотел уйти, но свалился на кофейный столик. Порезался об осколки кружки, потому там его кровь и отпечатки пальцев. Заявил, что сразу после падения потерпевшая вытолкала его за дверь. Но с другой стороны, признался, что мог бы ее убить, а потом и не вспомнил бы. — Последняя фраза приковала внимание Клея. Уэс перестал казаться ему недоумком.

— Он так и сказал, что мог бы ее убить, а потом и не вспомнил бы?

— Да.

— Вы его арестовали?

— Нет, отпустил домой.

— Что?

— Во время допроса в участок явилась его мать, — вступил в разговор Дел. — Сначала попросила, чтобы ей позволили присутствовать при беседе с сыном, а затем потребовала прекратить допрос. Я объяснил ей, что это невозможно, но она вправе нанять адвоката. Через несколько минут нам позвонил Остин Ривз и потребовал, чтобы мы прекратили допрос.

— Остин Ривз? Тот, что занимается завещаниями?

— Именно, — кивнул Уэс. — Еще он обычно выпивает в баре гостиницы «Бэсс-Крик». Мы решили, что, когда матери задержанного срочно потребовался адвокат, она позвонила ему, потому что больше никого не знает.

Клей на мгновение задумался. Остин Ривз скорее всего стал временным спасательным кругом. Эти люди до безобразия бедны и, вероятно, не в силах нанять адвоката, специализирующегося на уголовном праве. А посему им придется довольствоваться государственным защитником, стариной Чарли Петерсоном. Полагаться на защиту Петерсона в подобном деле — все равно что играть в русскую рулетку с полностью заряженным барабаном. Клей улыбнулся — впервые за этот день.

— Кровь взяли? — спросил он.

— Да. Но результат получим через несколько дней. В понедельник или во вторник. И еще: у него есть нож с зазубренным лезвием.

— Не уловил вашей мысли.

— Коронер сообщил, что резаная рана нанесена ножом, который имеет на лезвии маленькие зубчики. Парень признался, что у него есть именно такой. Даже указал, где он хранится.

Клей рассмеялся:

— Он в самом деле тупой?

— Как пробка. — Все трое хмыкнули.

— Дождитесь результатов анализа крови и берите его. И пригласите вашу знакомую журналистку. Как ее зовут?

— Пэм Брейди.

— Вот именно. Пусть поместит на первой полосе фотографию парня, чтобы свидетели запомнили, на кого указать на опознании. — Мужчины снова рассмеялись. Но смех получился невеселый, поскольку все понимали — в этом деле, словно невидимый Белый Кролик, прячется очень большая проблема. И Клей чувствовал, что пора о ней поговорить.

— Дел, вы можете на секунду оставить нас одних? — Клей проводил его до двери и плотно закрыл створку. Когда они остались одни, он придвинул стул к Уэсу: — Насколько вы уверены, что убил именно этот парень?

— На все сто, — ответил детектив. — Он был на месте преступления. Потом его тошнило на улице. Этот парень — тот, кто нам нужен. Я считаю, преступление не было спланировано заранее, но совершил его именно он. Скорее всего взбесился, потому что она ему отказала. — С этого момента Клей начал интересоваться деталями.

— Расскажите мне об этой Люси Очоа.

— Сезонная работница. Приезжала сюда много лет подряд. Была замужем. Развелась. Очень вольного нрава. Соседи говорят, что она постоянно водила к себе мужчин. Но в округе не замечали, чтобы наш подозреваемый раньше у нее бывал.

— Но вы все-таки считаете, что преступление совершил именно он?

— Да.

Клею требовалось выяснить точку зрения детектива, только после этого он мог продолжить беседу. Клей был мастером интриги. Наверное, это единственное, что он умел делать хорошо, — передалось по наследству. И хотя сидящий перед ним толстяк ни разу ему не помог, за десять лет прокурор научился читать его, словно открытую книгу. В жизни Уэса Брюма не было оттенков — только белое и черное, как брюки и рубашка, которые он носил. Когда жена после рождения второго ребенка решила вернуться на работу, он от нее ушел, поскольку считал, что место женщины дома. Все очень просто.

— Следов изнасилования не обнаружено? — спросил Клей, хотя заранее знал ответ.

— Нет.

— Вы понимаете, как защитник в суде может использовать факт наличия двух типов крови? — Он словно помахал красной тряпкой перед быком. Уэсли Брюм ненавидел защитников. Они подтасовывали факты и свидетельские показания и учили своих клиентов лгать. Шли на все, что угодно, только бы выиграть процесс, хотя зачастую это означало освобождение из-под стражи преступника. В его ушах прямо-таки зазвучало, как один из подобных умников, будь они неладны, заявляет на суде, что убийство совершил «некий призрачный любовник», а его подзащитный просто заглянул на чашку чаю и совершенно ни при чем. Уэс побагровел. Он не мог взять в толк, почему конституция гарантирует одним подонкам право, чтобы их защищали другие подонки — адвокаты.

— Понимаю. — Это все, что он ответил, но Клей уловил настроение. Пора бить по мячу. Но очень аккуратно.

— Предположим, — начал он, — группа крови подозреваемого будет соответствовать той, что обнаружена на ковре и осколках стекла, что вполне вероятно, исходя из того, что он вам сказал. Вы меня слушаете?

— Да.

— Предположим далее, что на основе имеющихся улик мы устанавливаем, что насилия не было. Следовательно, потерпевшая имела половую связь ранее в тот же вечер. Согласны, Уэс?

Клей понял, что детектив об этом не задумывался, но теперь с его помощью…

Уэс опять кивнул, но не с такой уверенностью.

— В таком случае мы вправе вовсе не принимать во внимание данные анализа спермы. Так? — Уэс согласился. Блестящая мысль. Раз не было изнасилования, следовательно, нет оснований говорить о сперме и давать присяжным повод для всякой ерунды вроде «обоснованного сомнения». Вполне возможно, что такую потаскуху, как Люси Очоа, мог трахнуть кто-то еще до того, как к ней заявился Руди.

— Согласен, — кивнул полицейский.

— Отлично. Но мы должны об этом помалкивать. Вы можете поклясться, что Дел будет держать язык за зубами?

— Не вопрос. А как насчет коронера?

— Гарри Татхилла? Не тревожьтесь. Я его беру на себя. Поскольку они официально вступили в сговор, Клей решил обсудить организационные вопросы.

— Откройте еще одно дело об изнасиловании.

— А если просто похерить результаты анализа спермы?

— Слишком рискованно. — Клей знал, что коронер никогда бы не пошел на то, чтобы уничтожить улику, но Кряхтелке об этом не стал говорить. — Если вопрос о сперме всплывет, мы объясним свою позицию. Уничтожение вещественной улики выглядело бы слишком некрасиво.

— Но как мы можем заводить дело об изнасиловании, если считаем, что никакого изнасилования не было?

— У нас нет веских оснований полагать, что совершилось насилие, но мы продолжаем расследование, не разглашая его детали. В противном случае любой газетный писака имел бы право спросить, какие улики обнаружены в доме убитой, и мы обязаны были бы все рассказать. Таким образом, защита получила бы преимущества, а это нам совершенно ни к чему. Не следует афишировать информацию — так будет лучше. А когда шумиха утихнет, мы, так сказать, рассекретимся. Федералы сплошь и рядом используют этот метод.

На Уэса снова произвело впечатление, насколько глубоко все продумал Клей. Ничего не скажешь, способный человек. И, покачивая головой, полицейский вышел из кабинета прокурора, не в силах поверить, насколько удачно прошла встреча. Он всю жизнь мечтал о таком обвинителе.

 

ГЛАВА 9

Пока Клей Эванс Четвертый строил заговор, чтобы пожертвовать сыном Элены ради собственной карьеры, встревоженная мать собиралась нанести визит в адвокатскую контору Трейси Джеймс и получить первую консультацию. Остин, как и обещал, позвонил своей знакомой и назначил встречу на следующий вторник. Элена удивилась, что ему удалось устроить визит так быстро. А Остин умолчал, что был заинтересованной стороной.

— Ее главная контора в Веро-Бич, — объяснил он. — Тебе придется отправиться туда, если хочешь повидаться с ней во вторник.

— Ничего, доберусь, — ответила Элена. — Большое тебе спасибо, что все организовал.

— Не за что. Рад был тебе помочь. — «И себе, разумеется», — подумал он.

Штаб-квартира адвоката представляла собой эффектное трехэтажное здание в северной части города. Изначально его построили в качестве дома престарелых, но после того, как финансирование проекта прекратилось, строение пустовало. Трейси нашла его и приобрела за гроши. Переделок потребовалось немного. Второй и третий этажи, если не считать столовой, занимали палаты для пациентов. Джеймс рассадила в них своих помощников. В ремонте нуждались лишь первый этаж и фасад. Перед домом она устроила полукруглую подъездную аллею с фонтаном в середине. По сторонам входа установила огромные одинаковые камни с вырезанными надписями: «Юридическая контора Джеймс» и «Дружина Джеймс будет бороться за вас». Вход украшали великолепные колонны. На первом этаже посетитель попадал в вестибюль с мраморным полом. Далее следовал всегда пустующий зал ожидания, где за антикварным столом из красного дерева сидела секретарь.

Трейси назначала каждому клиенту свое время, и благодаря такой политике они чувствовали к себе особый подход. В назначенный час посетителя проводили по узкому коридору в кабинет главы адвокатской фирмы, который занимал добрую треть нижнего этажа. Вся западная часть представляла собой панорамное окно в изумительный сад, куда нога самой Трейси никогда не ступала. Мало того, адвокат не сумела бы привести название хотя бы одного из произрастающих на благодатной почве цветов. Сад предназначался исключительно для услаждения взоров клиентов. Великолепный персидский ковер, украшения на стенах, стол из эвкалипта, обитый синей кожей диван и стулья — все создавало ощущение, что человек находится в обществе великого юриста.

Элена родилась в Пуэрто-Рико, в развалюхе на ферме, где ее отец был издольщиком. Когда девочке исполнилось пять лет, семья переехала в Нью-Йорк, ребенок вырос на суровых улицах испанского Гарлема. В двадцать один год она поняла, что ее муж — законченный алкоголик, забрала сына и двести долларов и отправилась во Флориду на поиски новой жизни. Ютилась в трущобах без отопления и водопровода. Работала на всякий сброд. Ее трудно было чем-нибудь поразить, и когда в ожидании великого выхода королевы женщина опустилась на мягкую кожаную обивку стула и посмотрела в сад, у нее возникло лишь неприятное ощущение, сходное с тем, какое возникает в метро в час пик, — чувствуешь, что у тебя вот-вот стянут кошелек. И когда в дверях появилась Трейси и улыбнулась, пожалуй, слишком приторно. Элена инстинктивно прижала к себе сумочку.

Трейси редко обращала внимание на клиентов. Разумеется, когда наступало время показаться искренней, она смотрела им прямо в глаза, но все это было не более чем искусным представлением. Она забалтывала их, но после того, как ее нанимали и уходили, не могла даже вспомнить, как они выглядели. И так до следующего раза, пока не возникала необходимость снова увидеться. Но Элена оказалась чем-то не похожа на других. Трейси ворвалась в кабинет, приготовившись вывалить ей обычный рекламный набор слов, но, увидев клиентку, словно проглотила язык, хотя сама не могла понять почему. Может, причиной послужила природная красота Элены и разительное несходство между ними. Элена была темноволосой, немного смуглая кожа, шелковистые волосы иссиня-черные. Несмотря на то что клиентка сидела, было видно, что она высока и худощава, но ее фигура отличается женственностью форм. А может, потому что Элена посмотрела на адвоката так, будто заглянула в самую душу.

Трейси еще не догадывалась, что Элена и ее сын превратятся в самую сложную проблему в ее карьере, а то, как она поведет себя с этой женщиной и как поступит с ее делом, определит ее судьбу.

В колледже Трейси была одной из первых. Она пошла по стопам отца. Мать умерла во время родов, и с тех пор они жили вдвоем — она и папа. Отец был бизнесменом, и Трейси тоже хотела заниматься бизнесом.

— Работай на себя, — поучал ее отец. — Тебе не удастся разбогатеть, если станешь работать на другого.

Трейси близко к сердцу приняла совет родителя и решила сделать юриспруденцию предметом бизнеса — открыть собственную юридическую контору и стать самой себе начальником. Но прежде чем переступить порог институтской аудитории, хорошенько все просчитала.

Она избороздила весь штат, изучая опыт маленьких процветающих фирм. И обнаружила, что самые крупные заработки юристам с небольшой практикой приносят дела, связанные с исками о возмещении личного ущерба. А реклама — способ заполучить выгодных клиентов.

— Опыт — единственный учитель, — не уставал наставлять ее отец. Последний разговор на эту тему состоялся за месяц до его смерти. — Никогда не суйся в воду, не зная броду. Обследуй все углы и закоулки. Работать без риска невозможно, но надо стараться его минимизировать.

И снова Трейси последовала мудрому совету родителя. Получив диплом, не спешила, два года провела в адвокатской конторе в Форт-Лодердейле, где занималась мисдиминорами и фелониями. Там она приобрела опыт поведения в зале суда, хотя в дальнейшей частной практике не собиралась лично представать перед судьями. И там же узнала, что в больших городах множество адвокатов пытаются прокормиться тем, что грызут одну на всех кость. Путь к успеху лежал в стороне от мегаполисов, но в этом заключалось противоречие: каким образом заработать деньги вдали от денежных центров?

В штате оказалось много городишек, где люди нуждались в квалифицированных юридических услугах. Это была незанятая ниша рынка, но зато и рискованная. Нельзя было ограничиться каким-нибудь одним населенным пунктом — тогда ей пришлось бы жить впроголодь. Чтобы обеспечить себя, следовало обзавестись крепкой базой и одновременно налаживать связи с окрестными городками.

Таков был план Трейси. Она выбрала в качестве штаб-квартиры Веро-Бич, сонный городишко на восточном побережье, где жили в основном пенсионеры, но достаточно крупный, чтобы открыть практику. Получила в банке солидную ссуду и занялась рекламой — начала с того, что поместила объявления в «Желтых страницах», затем на радио и рекламных щитах. Поначалу телевидение было для нее слишком дорого. Трейси нацелилась на ведение дел, связанных с нанесением личного ущерба, но не отказывалась и от тех, что подпадали под действие уголовного права. Это были части одного и того же плана.

И не единственные. Трейси была довольно привлекательна, однако, чтобы выделяться среди других, требовалась работа. Такова была ее самооценка, оценка собственного маркетингового потенциала с учетом всех возможных рисков — по крайней мере так она сама считала. Женщина была высокой и стройной, благодаря ежедневным упражнениям сохранила форму. Но ее нос был чрезмерно велик, а груди крохотными. Поэтому некоторая часть денег ушла на совершенствование носа и имплантаты. Тусклые каштановые волосы Трейси превратились в платиновые, и тогда же она придумала броский слоган: «Дружина Джеймс будет бороться за вас». Теперь, где бы ни появлялась реклама адвокатской конторы, ее непременно сопровождала фотография Трейси в полный рост. Она резко отделила себя от мужчин в строгих синих костюмах.

Клиенты не заставили себя ждать. Трейси обучила двух сидящих на телефоне девушек просеивать первичные обращения при помощи вопросника, который «позаимствовала» в другой адвокатской фирме. Потом она просматривала ответы на каждый вопрос и решала, с кем имеет смысл встречаться, ас кем нет. Опыт после окончания юридического института убедил ее, что гоняться следует за чем-то средним: не за ерундой и не за миллионными делами, а за гонорарами от пятидесяти до ста тысяч долларов. Если юридическая ответственность не вызывала сомнений (что устанавливалось при помощи вопросника) и притом имелось хорошее страховое покрытие, вопрос решался без суда и без возбуждения дела. Такие случаи можно было бы уладить и за меньшие суммы, но главным здесь были деньги, а не люди.

Основываясь на поступающих заказах, Трейси обзавелась двумя отошедшими от дел страховыми оценщиками убытков, которые знакомились с клиентами, добывали медицинские заключения и страховую информацию, а затем формулировали условия соглашения. Сама она уделяла людям минут по десять. За месяц Трейси получила двадцать пять хороших дел, за год — триста. Теперь на нее работали шесть оценщиков.

Идею взять на работу оценщиков она тоже «позаимствовала» — у адвоката из Тампа, с которым так и не встретилась. Во время знакомства с адвокатской практикой господина Дейла Уиллингворта Трейси разговаривала только с его офис-менеджером. Самого адвоката она и в глаза не видела, зато контора кишела оценщиками страховых убытков. Трейси поняла, что эти люди знают изнутри процесс рассмотрения страховых исков, способны разобраться, чего стоит дело, как к нему подойти и каким образом получить максимальную компенсацию. Теоретически, если процесс отбора организован правильно и данный случай находится в пределах поставленной цели, юрист вообще не требуется.

Трейси возвращалась из Тампа, любовалась стоящими вдоль шоссе огромными щитами с рекламой Уиллингворта (Вам нужен адвокат?) и ломала голову: а существует ли вообще этот человек? Сворачивая в крайнюю полосу движения, она представила адвокатскую контору без адвоката и рассмеялась.

Через два года после окончания юридического института Трейси стала самым успешным адвокатом в Веро-Бич, хотя ни разу не составила иск, не выступила с ходатайством и не предстала перед судьями. Чтобы укрепить доверие к себе, ей требовались уголовные дела. Уголовные дела не похожи на гражданские — здесь на всех этапах требуется участие адвоката, поскольку постоянно приходится бывать в суде. Но и в уголовных, как и в гражданских делах, Трейси отбирала клиентов самым тщательным образом. Занималась только богатыми и теми, кто готов был платить. Предварительный гонорар выплачивался авансом и составлял пятнадцать тысяч долларов. А если случай был особенно серьезным — двадцать пять. Когда баланс на счету падал до пяти тысяч, счет пополнялся. Если этого не случалось, вслед за деньгами исчезала и «дружина Джеймс». Исключений не было, как не было и проигранных дел. Трейси заставляла каждого клиента подписать документ, в котором говорилось, что он ознакомлен с правилами. Ее девиз был тот же, что у Авраама Линкольна: «Время адвоката — это его наличный товар». Хотя в отличие от Честного Эйба она хотела, чтобы ей платили за каждую секунду.

Папа бы ею гордился.

Адвокатская фирма Трейси Джеймс работала пять лет, когда в ней впервые появилась Элена. С момента не такого уж скромного начала детище Трейси разительно изменилось и расползлось по небольшим населенным пунктам в глубинке штата. Трейси имела представительства в десяти городах — от Аркадии до Окичоби. Представительства без юристов — по крайней мере таких, которым платила бы она. Трейси договаривалась с местными адвокатами, и те, если возникала необходимость, обслуживали территорию представительства. Она устроила служебную телефонную связь на восемьсот номеров, ее портрет красовался на последней странице обложки местной телефонной книги и еще несколько — в тексте. Художественно выполненные фотографии в полный рост висели на рекламных щитах на въезде и выезде из города. На плакатах Трейси стояла в облегающем темно-синем деловом костюме, шелковистые светлые волосы рассыпались по плечам, рубиновые губы растянуты в ослепительной улыбке. Подпись везде одна и та же: «Дружина Джеймс будет бороться за вас» — крупными жирными буквами на уровне ее груди. И только прочитав то, что было напечатано мелким шрифтом внизу, человек узнавал, что дама рекламирует адвокатские услуги.

Если кто-то обращался в местное представительство, секретарь пользовалась тем же вопросником, что ее коллеги в Веро. Ответы пересылались по факсу. Если фирма Джеймс принимала решение взяться задело, местный адвокат получал двадцать пять процентов гонорара «за наводку» по искам в связи с личным ущербом или двадцать пять процентов предварительного гонорара по уголовным делам. Разумеется, для выступления в суде местный защитник получал копии всех материалов по делу.

В Бэсс-Крике таким человеком был не кто иной, как Остин Ривз.

Согласно сложившейся практике клиенты, обращающиеся по уголовным делам, приглашались без промедления. Этого требовали соображения принципа безотлагательного судебного разбирательства и в немалой степени то, что эти люди платили наличными. Даже такие успешные юристы, как Трейси Джеймс, заботились о притоке наличных.

— Элена, если не ошибаюсь? — Трейси протянула руку.

Та секунду колебалась, затем ответила на рукопожатие.

— Не ошибаетесь.

Трейси села в мягкое кожаное кресло напротив клиентки, а не за стол. Это придавало их общению оттенок доверительности.

— Я прочитала ваше дело, Элена. Вашего сына уже арестовали?

— Да. Вчера.

— Каково обвинение?

Не столько сам вопрос, сколько необходимость отвечать вызвала бурю в душе Элены. Она едва принудила себя произнести эти слова.

— Его обвиняют в убийстве первой степени. — Женщина едва сдерживала слезы.

А Трейси напоминала облизывающуюся львицу, готовую полакомиться беззащитной газелью. Убийство — серьезное обвинение, задаток будет составлять двадцать пять тысяч долларов. Ей редко перепадало такое, Трейси не могла понять почему. Возможно, все денежные дела оседали в Майами. А в маленьких городках вроде этого у совершивших убийство людей не хватало денег наличного адвоката. И хоть бы однажды пришло ей в голову, что серьезных дел ей не предлагают просто потому, что еще ни разу не приходилось вести ничего подобного. Но сейчас она размышляла не об этом. Ее занимало другое — как вернее выудить деньги из кошелька клиентки. Трейси не заметила, насколько крепко Элена прижимает к себе сумочку.

Адвокат встала и прошлась по кабинету, изображая глубокую задумчивость.

Что же до Элены, защитник не произвела на нее впечатления: она сразу заметила, что той переделали нос, а титьки соорудили чрезмерно большими. Тут она вспомнила про уплотнение, которое несколько недель назад обнаружила в собственной груди. Казалось, это случилось очень давно. Но сейчас ей было не до своего здоровья — все внимание она сосредоточила на скачущей по комнате пластиковой кукле. Нет, она не доверит жизнь Руди этой женщине!

Трейси поняла, что обычный метод не срабатывает, и изменила тактику, чего прежде не делала. Села, на мгновение умолкла и открыла дело Руди, которое ей положила на стол секретарь. Она с ним уже ознакомилась. Вдруг из глубин сознания всплыл образ темноволосой женщины. Это была единственная фотография матери, которую она видела. Снимок стоял на комоде отца. Еще девочкой она смотрела на фото и воображала мать: красивую, со струящимися по плечам черными волосами и ослепительной улыбкой. Элена поразительно напоминала женщину на том снимке. Впервые Трейси взглянула на клиентку не так, как обычно. Перед ней сидела мать, которая пыталась спасти сына от пожизненного заключения, а возможно, и от смерти.

— Я не знакома с деталями, — просто сказала она. — Просветите меня, Элена.

Как ни трудно Элене было говорить, она начала с того дня, когда газеты на первых страницах сообщили, что молодой женщине перерезали горло, а закончила разговором с Руди, в котором сын признался ей, что приходил в дом к убитой, выпивал, упал и порезался. Трейси внимательно слушала и время от времени задавала вопросы. Она начала понимать, откуда тянутся корни. И еще она осознала, что выиграть это дело будет очень непросто. Ее первым порывом было отказаться. Трудные случаи портят список блестящих побед. Успех Трейси зижделся не на выступлениях в зале суда. Но она увидела в Элене — такой сильной, такой целеустремленной — красивую волевую мать. И не сумела отвернуться. В тот момент не сумела.

— Кто-то был в том доме после того, как ваш сын ушел, — сказала она. — Если мы сумеем найти этого человека, Руди выйдет на свободу. Мой следственный отдел — самый лучший. Главный следователь Дик Рейдек двадцать лет служил детективом в полицейском управлении Майами, из них десять — в убойном отделе. Мы перевернем каждый камешек и, прежде чем закончим дело, будем знать по имени всех соседей.

Трейси говорила настолько искренне, что Элена начала ей верить. И не без оснований: адвокатская контора Джеймс располагала лучшей следственной командой к северу от Майами и к югу от Джексонвилла. Почти все дела Трейси выигрывала на стадии расследования, подмечая детали, которые полиция игнорировала. Но она еще не убедила клиентку.

— Полиция уже провела расследование… — начала Элена.

— Не сомневаюсь, — оборвала ее Трейси. — Но полиция в небольших городках славится ленью. Они обнаружили в доме убитой кровь вашего сына, и на этом их потуги завершились. Чтобы не потерять лицо, им достаточно одного подозреваемого.

Это прозвучало правдоподобно. Элена не сомневалась, что так оно и было. Последние слова и еще нечто иное — то, как менялось поведение Трейси с тех пор, как она вплыла в кабинет, — убедили ее, что Джеймс — именно тот человек, кто ей нужен. Элена почувствовала искренность. И еще почувствовала то, что Трейси тщательно скрывала от всех остальных, — ее уязвимость. Скорее всего не эту черту она ожидала увидеть в адвокате, который станет защищать ее сына. Но в человеке, наверное, — да.

Элена решилась, и теперь настала ее очередь надавить.

— У меня не много денег, — призналась она.

Эту фразу Трейси слышала сотни раз. И, оценив человека по внешности, по тому, на какой он ездит машине и чем зарабатывает на жизнь, провожала до двери и извинялась, что ничем не может помочь. Но с Эленой она так поступить не смогла.

— Послушайте. — Снова прервала клиентку Трейси. — Обычно за такие серьезные дела я требую двадцать пять тысяч долларов аванса. И ни разу не сократила сумму. — Снова истинная правда. — Но я верю в невиновность вашего сына. Верю, что мы сумеем найти доказательства и восстановим его репутацию. Я согласна сократить аванс до пятнадцати тысяч долларов, но когда эта сумма иссякнет, вы должны будете ее пополнить. Из этого правила я не имею возможности делать исключения.

— У меня с собой всего пять, — ответила Элена.

— Этого я принять не могу. Возвращайтесь домой, поговорите с родственниками, с друзьями. Попытайтесь собрать деньги. Но поспешите. Время работает против вас.

Дальше этого сочувствие Трейси не простиралось.

 

ГЛАВА 10

Все выходные Руди провел на реке: рыбачил, валялся, размышлял. В одной из проток почти затонул, но все еще был виден из воды двухпалубный плавучий домик. Он напоминал перевернувшийся вверх килем и готовящийся окончательно уйти на глубину корабль. Руди нравилось бросать здесь якорь и фантазировать, каким образом плавучий дом здесь оказался. То он представлял его борделем: двое мужчин поспорили из-за одной женщины, достали пистолеты и принялись стрелять. Одна из пуль пробила борт, но никто не заметил. А утром было слишком поздно. В другой раз он вообразил, что это тайное убежище банды Диллинджера. Здесь произошла перестрелка с агентами ФБР, и внутри все еще лежат трупы. Поэтому вокруг дома кружит аллигатор: прикидывает, как бы добраться до мертвечины, но не попасть в ловушку…

Но в это субботнее утро мысли Руди были далеки от затонувшего суденышка. Он думал о Люси. Зачем кому-то понадобилось ее убивать? В этом не было ни малейшего смысла. Ему никогда не пришло бы в голову так поступить. А мама и Остин предупреждали, что за убийство могут арестовать его. Что ему скажут в полиции? Что Люси выставила его за дверь, он разозлился и в отместку ее убил? Разве в такое можно поверить? В этот момент Руди заметил, что над водой летит скопа. Внезапно птица нырнула к воде и через секунду появилась с рыбой в когтях. Великолепное зрелище — он видел его много раз и раньше. Можно сказать, что и это убийство, однако убийство со смыслом. Бессловесные твари в этом мире не убивают просто так. А люди, наверное, могут. Но Руди был не таков. Он больше напоминал скопу или аллигатора. Неужели это не ясно?

Какое-то мгновение он размышлял, не покончить ли счеты с жизнью в этом любимом месте. Руди понимал, что в тюрьме долго не протянет. Там сразу заметят, что он не такой, как все, и ему постоянно придется быть настороже. Но с другой стороны, он, слава Богу, занимался карате. Руди не сомневался, что за решеткой найдется не много обладателей черного пояса. Ну и наконец, мать была причиной, почему он не нырнул в реку с крокодилами. Элена так отважно за него боролась, что он не хотел причинить ей еще и эту боль.

За ним пришли в понедельник, примерно в одиннадцать часов, после того как поступили результаты анализа крови. Двух детективов сопровождали два полицейских в форме. И еще журналистка, получившая информацию, что здесь произведут арест, привела с собой фотографа. Обычно в это время Руди бывал на реке, но в это утро остался дома. Об этом сына попросила Элена. Оба понимали почему, однако не проронили ни слова — они все обсудили заранее. Элена не хотела, чтобы сын находился на реке, когда его придут арестовывать. Ретивые слуги закона могли устроить цирковое представление с полицейскими катерами и вертолетами. Пусть он спокойно покинет дом. А сражение они дадут в зале суда.

На Руди надели наручники прямо перед входом в отель, чтобы фотограф мог сделать эффектный снимок для утреннего выпуска газеты. Затем зачитали права — бессмысленное предприятие, ведь Кряхтелка, когда вызывал его на допрос, дал подписать письменный документ. Потом Руди усадили на заднее сиденье патрульного автомобиля. Детективы имели ордер на обыск, но не стали переворачивать вверх дном всю квартиру, а прошли прямиком в спальню. Вытащили из-под кровати коробку, открыли и, убедившись, что нож на месте, забрали с собой. Все произошло в течение нескольких минут — времени хватило лишь на то, чтобы собралась небольшая кучка людей. Журналистка Пэм Брейди сделала шаг к Элене — хотела спросить, что чувствует мать, у которой арестовали сына, — но, заметив, как недобро сверкнули у той глаза, передумала. По взгляду она поняла все, что ей требовалось. Элена плевала на них всех: на полицию, на прессу, на зевак — ее соседей. Неужели не ясно, что в ее семье трагедия? Неужели никто не понимает, через что ей и Руди предстоит пройти?

На следующий день, вернувшись после встречи с Трейси Джеймс, Элена позвонила сестре в Нью-Йорк. Она хотела собрать деньги, и сестра была единственным человеком, к которому она могла обратиться.

— Маргарет, мне нужно десять тысяч долларов, — попросила она после краткого обмена приветствиями.

— На что? — Сестра подыскивала слова отказа. Элена рассказала ей все от начала до конца. — Господи, что же нам теперь делать?

— Я нашла адвоката. Хорошего. Но адвокатская контора просит пятнадцать тысяч аванса.

— Это только начало. Тебя оберут до нитки и потребуют еще.

— Возможно. Но мне кажется, мы сработаемся с этой женщиной.

— Женщиной? Ты полагаешь, что женщина способна вести такое серьезное дело? Детка, тебе нужно найти мужчину!

Старая песня: старшая сестра учила ее, как следует поступать, и критиковала ее выбор. «Детка» было не просто словом в разговоре, а определением в их общении. Именно поэтому Элена уехала из Нью-Йорка. Она прикусила язык.

— Она лучший адвокат по уголовным делам в нашем регионе. И вообще, это сейчас не обсуждается. Я ее уже наняла. Ты можешь помочь или нет? Мне больше не к кому обратиться. — Элена старалась говорить сухо. Но Маргарет была ее старшей сестрой и почувствовала отчаяние младшей, как бы старательно та ни скрывала свои чувства.

Маргарет была хорошо устроена, работала в Единой службе доставки посылок главным экспедитором. Но к сожалению, жила на широкую ногу.

— Элена, — ответила она, — я, наверное, смогу наскрести тысяч пять, не больше. — Возникла пауза. Маргарет слышала, что сестра расплакалась. — Подожди, давай подумаем. Можно же кого-нибудь найти. Как насчет банка?

— Маргарет, деньги нужны завтра.

— А Майк?

— Что Майк?

— Он прилично зарабатывает. Давно бросил пить. У него хорошая работа.

— Он не видел ни меня, ни Руди шестнадцать лет.

— Ну и что? Он все-таки отец Руди. Понимает, почему ты от него ушла. Сознает свою вину. Сам мне об этом говорил.

— Слушай, может, не будем обсуждать моего бывшего мужа? Мне требуется помощь.

— Давай денек пораскинем мозгами: ты со своей стороны, я — со своей. А если ничего не придет в голову, я сама позвоню Майку — просвещать особенно не стану, просто скажу, что у Руди небольшие неприятности, что ты обратилась ко мне и попросила пять тысяч, но у меня нет. И пусть решает.

Элена на мгновение задумалась. Но она была в таком отчаянии, что была готова согласиться на общение с мужчиной, которого шестнадцать лет всячески избегала.

— Хорошо, — ответила она. — Позвоню тебе завтра.

Сестра приняла ее «хорошо» как молчаливое согласие и, положив трубку, немедленно набрала номер Майка. Они по-прежнему жили неподалеку друг от друга. Маргарет наблюдала, как свояк спивался, а потом медленно, дюйм за дюймом, вытаскивал себя из пропасти. Он уже девять лет состоял членом общества «Анонимные алкоголики» и получил хорошее место в телефонной компании. Иногда по утрам они вместе пили кофе.

Маргарет считала Майка другом, но хранила преданность сестре. Элена не хотела, чтобы Майк знал, где живут они с сыном. Маргарет уважала ее желание. Но иногда, во время утренних бесед, давала Майку понять, что у его бывшей жены и сына все в порядке.

Майк поднял трубку после второго гудка.

— Это Маргарет.

Он узнал ее по голосу, хотя она редко звонила ему по телефону.

— Что случилось?

— Ничего серьезного. — Она старалась изобразить, что все не так страшно, как было на самом деле. Понимала: если Майк узнает правду, он не остановится ни перед чем и выяснит, где находятся Элена и Руди. Но его бывшая жена этого не хотела — так решила она, а не Маргарет. — Я только что разговаривала с Эленой. Она сказала, с Руди что-то стряслось, ничего серьезного, пустяки. Но просила у меня взаймы пять тысяч долларов. У меня нет сейчас таких денег.

— Что с ним?

— Не знаю, не спрашивала. Элена сказала, какая-то ерунда. — Маргарет не сомневалась, что ее слова звучат правдоподобно. Лгать по телефону было гораздо легче, чем в лицо.

Но Майк догадался: она знает больше, чем говорит. Однако эта женщина была единственной связью с его сыном, и он не собирался ее отталкивать. У него появился шанс приблизиться к Руди, и он решил играть по ее правилам.

Когда Элена от него ушла, его обуяла ярость. Майк был настолько взбешен, что мог совершить нечто такое, о чем сожалел бы всю оставшуюся жизнь. Как она могла так поступить с ним? Но он не стал разыскивать жену и сына. Иная страсть владела его сознанием. Та, которая не отпускала его много лет. Страсть, которая определяла каждый его вздох.

И только через несколько лет, вернувшись к трезвости, Майк сумел соединить воедино части головоломки. Элена ничего плохого ему не сделала. Наоборот, это он поступал дурно с ней и с сыном: исчезал из дома, целыми днями пьянствовал, возвращался нетрезвым, ругался, вопил, валялся на ступенях так, что видели все соседи, тратил на спиртное то, что было отложено на еду… Еще удивительно, как долго она его терпела — умоляла, упрашивала остановиться. Говорила, что любит его, что поможет всем, чем сумеет. Но Майк отшвырнул жену, будто игрушку, которую перерос. Он в ней не нуждался, не нуждался ни в ком, пока не пришлось пожинать то, что посеял сам…

О, как трудно оказалось впервые за долгие годы взглянуть на собственное отражение в зловонных водах выгребной ямы. Труднее, чем долгий и нелегкий путь наверх. Но Майк понимал: если он не решится оценить себя во всем своем уродстве, то никогда не вернется к нормальной жизни. И еще он понимал: если бы Элена не ушла от него, так бы и подставляла плечо, на которое он мог опираться, он бы не решился изменить жизнь.

Теперь у него появилась надежда воссоединиться с семьей. Впервые к нему обратились, впервые в нем нуждались. Следовало ответить без каких-либо условий и оговорок.

— Я достану деньги к завтрашнему дню, — сказал он.

— Правда? — обрадовалась Маргарет. — Замечательно.

— Утром первым делом загляну в банк, а с тобой мы можем встретиться в кафетерии в девять или в пятнадцать минут десятого.

— Отлично. Не сомневаюсь, что и Элена, и Руди это оценят. — Маргарет хотела сказать больше: что она попробует убедить сестру позвонить бывшему мужу, чтобы тот мог хотя бы иногда видеться с сыном. Но решение было не за ней, и она боялась пробудить в нем напрасные ожидания.

Маргарет сразу же перезвонила Элене — бедняжке вовсе ни к чему всю ночь волноваться о деньгах.

— Почему ты так поступила? — спросила ее сестра.

— Сама понимаешь, это единственный выход. Я не открыла ему, где ты живешь, а он даже не заикнулся о том, чтобы увидеться с Руди. Только сказала, что тебе потребовались деньги, а у меня их нет. Вот и все. Мы встречаемся в девять утра. Сообщи мне свои банковские реквизиты, и я немедленно переведу тебе деньги.

Элена долгие полминуты молчала, а затем тяжело вздохнула.

— Спасибо, Маргарет, ты права. Наверное, иного выбора не было.

 

ГЛАВА 11

Как только Трейси Джеймс получила пятнадцать тысяч долларов в счет гонорара — Элена лично принесла ей деньги прямо в кабинет, — она тут же взялась за дело. Ее первый звонок был доктору Гарольду Виктору Фишеру, судебному психиатру из Веро-Бич, с которым ей пришлось много работать в прошлом. Г.В. обладал профессиональным опытом и всегда умел сформулировать то квалифицированное суждение, которое требовалось Трейси. Затем она поднялась на второй этаж встретиться со следователем Диком Рейдеком. После этого подготовила уведомление о явке в суд — заявление о том, что берется представлять Руди, — и требование предъявления сведений — призыв к обвинению предоставить все собранные против Руди улики.

Ее план был прост, но практичен: доктор Фишер в качестве «независимого» эксперта осмотрит Руди и после этого вынесет заключение, что обвиняемый ввиду своей ограниченной умственной способности и специфике характера не имел возможности отказаться отвечать на вопросы полиции. А следователь, зная о его врожденном недостатке, не имел права приступать к допросу. И уж тем более, когда в участок прибыла мать обвиняемого и потребовала прекратить допрос, надо было немедленно удовлетворить ее желание. Вооружившись мнением эксперта, Трейси намеревалась обжаловать показания Руди в качестве доказательства его виновности. Ей было неизвестно, какими еще уликами располагала полиция, но от матери обвиняемого она знала, что у Руди кровь первой группы, резус положительный, то есть такая, как у миллионов других людей. Если улики ограничиваются кровью и словами Руди и обжалование будет принято, парень выйдет на свободу. Если кто-то из соседей видел Руди, Дик с ними побеседует и выяснит, что именно они намерены сказать на суде. Это был предварительный план, основанный на предположениях, однако самое лучшее, что можно было предпринять, пока она не узнает больше.

Трейси приказала Дику послать кого-нибудь на пару недель в Бэсс-Крик — поболтаться в латиноамериканском квартале и разузнать об убийстве, соседях и самой Люси столько же, сколько известно полиции. А когда она получит от Уэсли Брюма материалы дела, подручные Дика снова опросят каждого свидетеля. Возможно, полиция что-то упустила. Возможно, удастся выяснить, что в доме убитой в момент преступления находился другой человек.

Когда Элена возвратилась из своей второй поездки в Веро, у нее возникла новая проблема. Ее босс, Филипп Рэндл, вызвал ее к себе в кабинет. Элена, едва увидев его, поняла, что ей грозят неприятности. Фил был партнером-распорядителем консорциума владельцев отеля и нескольких других коммерческих объектов в штате. Раз в шесть недель он появлялся в понедельник, просматривал вместе с Эленой бухгалтерские книги и обсуждал насущные проблемы. И с первого дня, как взял Элену на работу, безоговорочно верил в ее способность вести дела. Его пребывание в гостинице, как правило, длилось не более трех часов. Затем он пересекал большой мост и ехал в сторону Майами.

Но сегодня Фил мрачно кривился — выражение лица ничего хорошего не предвещало.

— Мы вынуждены с тобой расстаться, — коротко объявил он после обычного приветствия.

Элена ждала, что босс назовет причину, хотя сама понимала, что к чему. Ее подмывало попросить дать ей шанс, но она была слишком горда. А Фил почувствовал себя обязанным объясниться.

— Это не моя инициатива, — сообщил он. — Что касается меня, то я возражал. Ты с первого дня работала на отлично, и я дам тебе рекомендацию, куда бы ты ни пошла. Кто-то прислал мне и моим партнерам экземпляры газеты — того номера, где на первой странице помещена фотография ареста Руди перед входом в отель. Тут же посыпались звонки. Мне позвонили все мои партнеры. Они тебя не знают, Элена. Для них этот отель только бизнес. А опубликованная фотография принесла заведению исключительно дурную славу. Я пытался их разубедить, но ничего не получилось.

Элена не ответила. Она сидела и смотрела на Фила. Тот почувствовал, что должен нарушить молчание.

— Партнеры настаивают, чтобы ты ушла немедленно, но я дам тебе выходное пособие за неделю и рекомендательное письмо. — Фил протянул конверт и сделал движение, словно собирался обнять ее на прощание. Элена отступила на шаг и обожгла его взглядом. Он все понял, направился к двери, но на пороге остановился. — Завтра мы пришлем женщину на временную замену. Ее зовут Элис Стивенсон. Будь добра, отдай ей ключи и расскажи, что к чему. — Ответа Фил ждать не стал.

 

ГЛАВА 12

Когда Клей Эванс получил от Трейси Джеймс уведомление о явке в суд, он чуть не обмочил штаны. Ни ему самому, ни кому-либо из его подчиненных не приходилось мериться с ней силами, но он видел расставленные по всему штату рекламные щиты с изображением адвоката. Не вызывало сомнений, что в своем деле она одна из лучших. Смысл махинации Клея заключался в том, чтобы выиграть дело наверняка, а для этого Руди должен был защищать профессиональное ничтожество, Чарли Петерсон. Взять Чарли в адвокаты все равно что нанять мертвеца — очень подходящая кандидатура для дела об убийстве: готовый мертвец защищал бы кандидата в мертвецы. Клей с удовлетворением усмехнулся, когда впервые подумал об этом. Но сейчас ему стало не до смеха. Он скрыл улику. Оказал давление на коронера Гарри Татхилла, чтобы тот изменил показания, — и все ради того, чтобы втереть очки Чарли Петерсону. Но пройдет ли такой номер с Трейси Джеймс? Еще не поздно — можно отыграть назад. Привести все в норму и снять обвинение. С другой стороны… Трейси Джеймс — немалая величина, известная личность. Чтобы выскочить сухим из воды, надо кое-чем рискнуть.

Но его встреча с Гарри Татхиллом прошла не так гладко, как он хотел. Коронер был очень похож на прокурора: тоже голубых кровей и тоже на бесперспективной должности. Они частенько собирались вечерами по пятницам погоревать о своем незавидном положении, а кончалось это ворчанием на Бэсс-Крик и жалкие душонки, которые проживали в этом городишке. Клей считал, что можно положиться на Гарри, но тот внезапно взбрыкнул. Ему было за шестьдесят — на пороге отставки, и его окно возможностей давно закрылось.

— Хочешь, чтобы я выкинул информацию из своего отчета? Это незаконно.

— Послушай, Гарри, ты ведь понимаешь, как будет использована эта информация, если попадет в руки защиты. Парня только и видели. — Но аргументы юриста оказались гласом вопиющего в пустыне.

— Мне плевать, — отрезал Татхилл. — Я не более чем медицинский эксперт. Сообщаю то, что обнаруживаю, а там уж как получится. В теле убитой наличествует свежая сперма — это факт, и я не могу оставить его в своем отчете без внимания.

— Но ты же согласен с тем, что нет никаких признаков изнасилования?

— Согласен.

— И тебе известно, что группа обнаруженной на ковре крови и группа крови того, кто оставил сперму в теле убитой, не совпадают?

— Да.

— И какой ты делаешь из этого вывод? — Клей говорил так, словно вел первоначальный опрос свидетеля.

— Она либо имела половую связь со своим знакомым до того, как была убита другим, либо ее убил любовник после полового акта.

— А как насчет другой крови? Какое ты дашь объяснение ее присутствию на ковре?

— Никакого. Расследование не мое дело.

— Подумай, Гарри: тебе приходилось встречаться с фактом или, может быть, ты об этом читал, чтобы любовник убил свою жертву сразу после полового акта и при этом не удалось обнаружить следов борьбы — ни беспорядка в комнате, ни укусов, ни царапин на теле?

— Разумеется, Клей. Сейчас ты занимаешься тем, что притягиваешь факты за уши. Кроме того, мы в глаза не видели ее партнера: не исключено, что на нем есть эти самые укусы и царапины.

— Но ничто не указывает на то, что в спальне произошла ссора.

— Тем не менее ее там убили! Люси занималась той ночью сексом. Она могла заниматься сексом с кем-то, кто потом ушел, затем явился Руди и убил ее. Или Руди ушел, затем пришел кто-то другой, вступил с ней в половую связь, а затем убил. Вот две версии — первая имеет такое же право на существование, как и вторая. Ни по первому, ни по второму сценарию жертва не сопротивлялась убийце, и нет никаких свидетельств взлома.

— Ты не прав, Гарри. Мы обнаружили в мусоре осколки стекла и кровь на ковре — другой группы, чем у обладателя спермы. Таким образом, имеются свидетельства борьбы с другим лицом, а не с любовником убитой. — Аргумент выглядел безукоризненно, и Гарри задумался.

— Пожалуй, в этом есть смысл, — признал он. — Мы располагаем свидетельством того, что Люси подралась с Руди и он, таким образом, попадает в число наиболее подозреваемых лиц, при условии, что такая драка имела место.

— Гарри, ты не хуже меня понимаешь, что убийца — Руди. Но по тому, как выстроились улики, я даже не сумею предъявить официального обвинения. Если ты мне не поможешь, негодяй от нас ускользнет.

Татхилл с минуту колебался, но и на этот раз отказался вступить с прокурором в сговор.

— Нет, Клей, не могу.

— Погоди, Гарри. У тебя ведь что-то есть на уме. Ты же прикидываешь, как все лучше провернуть.

Гарри ответил не сразу. Он еще немного помолчал, а затем начал размышлять вслух:

— Ты уверен, что за это дело возьмется Чарли Петерсон?

— Да, — солгал Клей. Это была вполне оправданная ложь. Прокурор не сомневался, что у матери Руди не найдется средств, чтобы нанять другого адвоката. Таким образом, оставался Чарли. Прокурор понял, куда клонит Гарри. Если делом займется Чарли Петерсон, то не грех немного подтасовать улики.

— Отчет еще не готов. Результаты токсикологических анализов не получены. Мы можем ограничиться предварительным отчетом, в который я непреднамеренно не внесу упоминания о наличии в теле убитой спермы, однако укажу на это в дополнении. Это легко сделать. Дополнение я задержу на пару месяцев, но затем выкручивайся как знаешь. Любой, кто потребует дополнение, сумеет его получить. И если дело будет вести не Чарли, а другой адвокат, последствия окажутся непредсказуемыми.

Клей пришел в восторг: ничего подобного он от Гарри не ожидал — тот изобрел способ официально скрыть улику. Чарли Петерсон в своем обычном состоянии подпития не вспомнит ни о каком дополнении. Сто лет его не потребует, тем более что токсикологическая экспертиза не имела никакого отношения к причине смерти.

Но теперь от его первоначального восторга по поводу компромисса с Гарри Татхиллом не осталось и следа. С появлением знаменитой — а в их случае, к несчастью, знаменитой — Трейси Джеймс все кардинально менялось. От нее не утаишь дополнения к отчету коронера.

 

ГЛАВА 13

Гарольд Виктор Фишер приобрел старое, построенное в викторианском стиле двухэтажное здание на окраине Веро-Бич для своего офиса и лаборатории. Веро представлял собой пример современного, расползающегося во флоридском духе города: был замусорен многоэтажными домами, скопищами жилых автотрейлеров и безликими типовыми постройками, которые расставляли, будто фишки на доске «Монополии». Вдоль проходящей через город федеральной дороги номер один стояли рестораны всех мыслимых сетей, их реклама, словно сорняки на плохо ухоженном газоне, расцвечивала на разной высоте стены окрестных домов. Но здание Г. В. выделялось, среди прочих достоинств, обустроенной территорией, производя впечатление респектабельности, чего владелец, собственно, и добивался. Хотя культура не была его коньком, Фишер любил пустить пыль в глаза.

Поначалу он имел практику в Майами, но конкуренция оказалась слишком жесткой. Все его деньги ушли на рекламу. Г.В. не мог похвастаться свободным владением двумя языками и к тому же вскоре обнаружил, что на курорте, набитом знаменитостями, все перевернуто с ног на голову. Подавляющее большинство населения можно было смело признать невменяемым, так что ему приходилось консультировать оставшихся, еще не совсем свихнувшихся, и помогать им справиться с окружающим их полным безумием. Уникальная задача, абсолютно незабываемая, но в качестве ежедневной рутины совершенно непригодная, так что он начинал уже тревожиться за собственную психику. И тогда Г.В. перебрался в Веро-Бич — дорога сродни путешествию с Марса обратно на Землю.

Причины, по которым он выбрал Веро, были схожи с теми, что руководили Трейси. В Веро отсутствовала жесткая, как в Майами, конкуренция, но в то же время территория была достаточно обширной и давала возможность заполучить прибыльных клиентов. Г.В. приехал сюда за деньгами.

Стал судебным психиатром, а это означало, что он не принимал больных и не лечил недуги. Он продавал свои услуги самым выгодным покупателям в качестве свидетеля-эксперта и давал заключения о причинах, следствиях и обо всем, что стояло между этими полюсами. Вскоре после того, как эксперт обосновался в Веро, нашел Трейси, или, скорее, она нашла его. Их «брак» был заключен на небесах. Трейси пропускала клиентов через свою контору, словно поток бревен на конвейере бумажной фабрики, и немалая их доля на этом пути доставалась Г.В. Он и Трейси разделяли мнение, что любой, кто пострадал от невнимания других, получил психологическую травму.

Поскольку Трейси, как правило, старалась урегулировать споры на ранних стадиях, Гарольду Виктору редко приходилось выступать перед публикой и его популярность была невелика. Но если бы обнародовать все, что он сделал, открылись бы сотни вынесенных суждений по поводу психологического состояния клиентов Трейси: от депрессии до более экзотических — посттравматические синдромы, — какими бы оно ни было вызвано причинами. Заключения оборачивались сотнями тысяч долларов гонораров для «дружины Джеймс» и приличным вознаграждением для самого Г. В. — и нельзя сказать, что он их не заслуживал. В тех редких случаях, когда эксперту предстояло выступать в суде, он всегда тщательно готовился, убедительно излагал свои мысли, чтобы исключить последующий перекрестный допрос. Его образование было более чем солидным: диплом Корнеллского университета и ученая медицинская степень Университета штата Пенсильвания. Когда Фишера спрашивали по поводу сотрудничества с мисс Джеймс, ответ всегда звучал так: «Что-то такое припоминаю, но фамилии клиентов и даты забыл. Меня приглашают многие адвокаты».

В современном мире, где царит относительность, это явление известно как избирательная память.

Руди немного отличался от других клиентов, которых Г.В. получал с конвейера Джеймс. Обычно Гарольд Виктор делал заключения по поводу вменяемости и возможности обвиняемого предстать перед судом. Но в данном случае Трейси пожелала, чтобы он проверил необычную в судебной практике теорию. Она утверждала, что ее подзащитный, будучи интеллектуально не вполне полноценным, не мог вполне осознать, а следовательно, не должен был подписывать определяющий его права документ. Речь шла не о простой недееспособности — Трейси понимала, что так она могла проиграть, — а о недееспособности, граничащей с наивностью. Она хотела доказать судьям, что благодаря неполноценному умственному развитию Руди тот оказался неспособным отказаться отвечать на вопросы Уэсли Брюма, хотя полицейский предупредил его о праве хранить молчание. Поскольку утверждение было сомнительным, Г.В. получил карт-бланш на предмет расходов и не преминул этим воспользоваться. Первым делом он отправился в Бэсс-Крик повидаться с клиентом.

Руди уже три недели сидел в тюрьме округа Кобб, когда к нему пришел Г.В. Как многие другие, Руди наслушался страшных историй о местах заключения и ожидал самого худшего. Но в тюрьме оказалось вполне спокойно — даже раздражающе спокойно. Заключенных было немного, и Руди быстро освоился с ежедневной рутиной: завтрак в семь, затем тренировка — карате, приседания и отжимания. Охранник предупредил парня, что, когда тот попадет в тюрьму штата, придется бороться за неприкосновенность задницы, и он готовился к этому. После обеда заботился о сердечно-сосудистой системе — играл в баскетбол или бегал в спортзале.

Элена приходила к вечеру. В тюрьме округа ей разрешили каждый день посещать сына. Однако Руди тяжело переживал ее приходы. Он привык обнимать и целовать мать. Видеть ее, но не иметь возможности прикоснуться — это было похоже на пытку. Было бы легче для обоих, если бы Элена приходила реже. Она никогда не злоупотребляла опекой. Хотя и понимала, что материнская забота потребуется Руди дольше, чем другим молодым людям, но считала, что сын должен стоять на собственных ногах. Но теперь он оказался в тюрьме, и в этом отчасти она винила себя. Для Руди тюрьма была незнакомой территорией, и Элена не представляла, достаточно ли он силен, чтобы справиться с таким испытанием. Она хотела, чтобы сын знал: мать всегда рядом.

Она приносила книги и журналы, и Руди читал их по вечерам. Иногда среди ночи ему представлялось, что он уже в тюрьме штата — на него нападает ватага заключенных, они обзывают его «недоразвитым», «тупицей» и валят на пол, чтобы подвергнуть гнусному унижению. Но он всегда просыпался до того, как это происходило. Трясся, покрывшись потом, и лежал, не решаясь закрыть глаза.

«Ничего подобного не позволю, — обещал он себе. — Им придется сперва меня убить». Затем он вспоминал о скопе — как птица парила над миром, а в нужный момент пикировала, чтобы нанести смертельный удар. «Я буду как она — безжалостным убийцей». Только после этой мысли он снова засыпал.

Его первым посетителем, кроме матери, оказалась Трейси. Адвокат появилась во время второй недели заключения, хотя на этом этапе у нее не было необходимости ни встречаться с обвиняемым, ни выслушивать его историю. Но она хотела увидеть подзащитного, определить степень умственной неполноценности, чтобы, когда настанет время, донести до судьи собственные впечатления. В отличие от других посетителей, которые разговаривали с заключенными через экран, они общались лицом к лицу в специальной комнате.

— Я твой адвокат, — сказала Трейси, представившись.

Руди улыбнулся.

— Знаю, — ответил он. — Мать мне о вас рассказывала. И еще добавила, что вы самая лучшая.

Теперь настала очередь улыбнуться Трейси. Она даже порозовела от удовольствия.

— Про это ничего сказать не могу, но мы будем изо всех сил стараться, чтобы вытащить тебя отсюда.

— Знаю, — повторил Руди с таким доверием, что это тронуло даже Трейси.

Большинство ее клиентов доверчивостью не отличались, зато проявляли гораздо больше требовательности и не скупились на цветистые выражения. Она почувствовала, что обязана предупредить подопечного.

— Но ничего не могу гарантировать. Всегда есть шанс проиграть дело.

— Знаю, — в третий раз сказал Руди и улыбнулся. — Но вы постараетесь.

Трейси не нашлась что ответить на его рассудительные слова и приступила к делу:

— У меня к тебе несколько вопросов. Я хочу, чтобы ты просто на них ответил. Подробнее поговорим позднее, когда я получу копию твоего заявления полиции. А пока отвечай на вопросы, и все. Договорились?

— Договорились. — Улыбка не сходила с лица обвиняемого. «Неужели он не понимает, где находится?» — удивилась Трейси.

В тот же день она подала ходатайство об освобождении Руди под залог. За него не вносили залога, и Трейси сомневалась, стоит ли вообще готовить такое ходатайство: мать обвиняемого, судя по всему, не имела возможности пополнить сокращающуюся сумму предварительного гонорара и не располагала собственностью, которой можно было бы воспользоваться для обеспечения кредита. Залог при таком серьезном обвинении переваливал за сто тысяч долларов — это в лучшем случае. Элене никогда не набрать столько денег и не убедить никакого поручителя действовать в ее интересах. С практической точки зрения это действие было пустой тратой времени. Но оплачиваемого клиентом времени. А профессия Трейси в том и заключалась, чтобы бурлить в рабочие часы.

Когда Г.В. встретился с Руди, его не удивило, что парень даже в тюрьме не потерял оптимизма. Психиатр, находясь в резидентуре, целый год работал в Коннектикуте с отсталыми детьми и заметил, что они всегда отличались хорошим настроением. Он запомнил замечание одного из коллег, когда они наблюдали, как смеялся и веселился класс: «А еще говорят, что они отсталые. Ни за что не поверю».

Слова всплыли в памяти Г.В., когда Трейси сказала ему, что Руди отстает в развитии и потому не сумел отказаться отвечать на вопросы детектива Брюма. Никто из запомнившихся ему детей не отказался бы. Только вот трудно будет объяснить это судье.

Во время встречи Г.В. старался казаться таким же оживленным — изображал улыбку, жестикулировал.

— Привет, Руди, я Гарри Фишер. — Он никогда не называл себя Гарри и много лет потратил на то, чтобы всех приучить к прозвищу Г.В., которым пользовались коллеги, пациенты и немногочисленные друзья. Но теперь был необычный случай — редкое практическое задание, которое требовало особого, более гибкого подхода. И Г.В. хотел, чтобы Руди Чувствовал себя в его присутствии вполне свободно.

— Привет, Гарри, — ответил обвиняемый. Психиатр показался ему славным малым, хотя и выглядел немного странно в джинсах, тенниске и кроссовках. — Чем вас угостить: чаем, кофе?

Г. В. удивленно осмотрелся. Они разговаривали в той же комнате, где Руди встречался с Трейси, и психиатр не понял, каким образом обвиняемый может заказать напитки. Руди смотрел, как его посетитель обводит взглядом стены, но молчал.

— А это разрешено? — наконец спросил психиатр и тут же заметил, как губы Руди растянулись в улыбке. Оставалось только посмеяться над собой.

Они много шутили в тот день. Гарри откровенно наслаждался — он вспомнил времена, когда работал с детьми и получал от этого удовольствие. Но в итоге пришел к выводу, что Руди немного сообразительнее, чем свидетельствовал коэффициент его умственного развития, хотя и обладает свойственной заторможенным в развитии непосредственной, восхитительной наивностью. Сам он был в этом убежден. Теперь предстояло убедить судью, что Руди был не способен отказаться отвечать на вопросы Уэсли Брюма, как собака не способна отказаться от погони за попавшейся ей на пути кошкой.

Но до суда предстояло еще много поработать: собрать школьные и медицинские отзывы и корпеть над ними долгие часы; еще не раз навестить Руди; провести психологические и интеллектуальные тесты. По большей части все это было откровенной мурой — украшением витрины в подкреплении демонстрации собственного мнения. Зато служило оправданием щедрого гонорара.

 

ГЛАВА 14

1966 г.

Лето в городе было душным, и эта ночь в конце августа не отличалась от остальных. Джонни лежал в кровати у открытого окна и пытался заснуть.

— Ты не спишь? — узнал он доносившийся с пожарной лестницы голос Мики.

— Нет. Сегодня не пойду. Не могу. Слишком устал. — Все лето мальчики, пожелав родителям спокойной ночи, из окна по пожарной лестнице спускались вниз на улицу, на свободу. Обычно они проделывали это не каждую ночь, а только по пятницам и субботам. Но последняя неделя оказалась необычной, и Джонни совершенно вымотался.

— Я тоже не хочу, только собирался тебе сказать, что подыскал нам работу с начала учебного года. — Вот это «нам» и заставило Джонни сесть в постели и насторожиться. Мики постоянно находил «им» работу, как, например, в «Джимми башмачнике». Джонни любил работать, но получалось так, что большую часть денег загребал Мики.

«По субботам я получаю тридцать, а то и сорок долларов», — сообщил он Джонни, когда звал к себе в дублеры, а Джонни забыл спросить, сколько денег будет доставаться ему. И это была не единственная работа Мики. Зимой он еще крутился в химчистке Шулера — выдавал заказы.

Джонни хотел было возразить, но осекся. Если Мики что-то вбивал себе в голову, он чувствовал себя настолько уверенным и проникался таким энтузиазмом, что его невозможно было переспорить. Так зачем пытаться?

— И что за новая работа? — спросил он, все еще не в состоянии разлепить сонных глаз. Мики привалился к пожарной лестнице и подогнул колени так, что они оказались на уровне плеч. На нем были только трусы. Он никогда не носил нижних рубашек.

— Будем рассаживать людей в церкви.

— Мы? Рассаживать людей в церкви? Эта работа для богатых стариков. Нас ни за что не наймут. И кроме того, я сыт церковью по горло на всю оставшуюся жизнь.

Отказ Джонни даже не заставил Мики сделать паузу.

— Все устроено. Я уже переговорил с Томом. Мы поладили — работа наша. — В этом был весь Мики. Том Руни служил директором похоронного бюро и проводил в последний путь почти всех живших в его время знаменитых ньюйоркцев. Он также надзирал за общественной службой в церквях. Но каким-то образом стал для Мики просто Томом. — Восемь долларов за службу. Четыре службы в неделю. И нам не обязательно болтаться там во время представления. Рассадим людей, соберем их денежки, посидим до половины, а потом выведем обратно. Вот поэтому наши должности называются «сопровождающими».

— Как ты сумел заполучить такую работу?

— Наткнулся на Тома после службы на прошлой неделе, и он сказал, что подыскивает пару провожатых. Спросил, не знаю ли я кого-нибудь. Я прикинул по деньгам и по времени и ответил, что мы согласны.

— Не посоветовавшись со мной?

— Слушай, наследующий день такого предложения могло не быть. Надо ковать железо, пока горячо. Отказаться всегда успеешь. — Он, как и ожидал Джонни, немного помолчал. — Только не захочешь. Работа не тяжелая. Легкий заработок.

Джонни молча кивнул. Как же, не тяжелая: по субботам торчать до ночи на дискотеке, а по воскресеньям вставать ни свет ни заря. Но ничего не сказал, лишь про себя улыбнулся. Он понимал — будет забавно. Его забавляло все, что он делал с Мики.

Они приступили на следующей неделе на восьмичасовой службе и умудрились не опоздать: черные костюмы, черные галстуки, черные ботинки, белые рубашки. И очень бледные лица, по крайней мере у Джонни. Утром, перед выходом из дома, его вырвало. Ему исполнилось шестнадцать, Мики семнадцать, и оба начали пить — для храбрости перед субботними танцами. Надеялись познакомиться с девчонками. Или даже заняться с ними сексом. Хотя Джонни был бы доволен, если бы просто договорился о свидании. Но для этого требовалось набраться храбрости. Джонни так и делал. А Мики просто нравилось выпивать. «Храбрость» достигалась двумя полулитровыми кружками солодового напитка «Кольт-45». Это пойло забирало быстрее, чем что-либо другое, но от него дурели. И посему первый День на работе Джонни провел так: рассаживал людей и бежал в туалет, его рвало, потом еще принимал деньги и снова бежал, провожал людей после службы и опять блевал. А в остальном все шло именно так, как он ожидал.

Настоятелем прихода Святого Франциска был отец Чарлз Берк — грузный ирландец с добрым сердцем и пристрастием к хорошему виски. Еще он симпатизировал Мики. Именно он дал ему прозвище после одной воскресной девятичасовой службы. Джонни провожал мать Мики по церковным ступеням, поскольку ее сын выбыл из строя. Он, как ребята шутили, «припал к чаше унитаза».

— Доброе утро, Мэри — пропел священник на ирландский манер (родился он на Джером-авеню в Бронксе). — А где наш мэр Лексингтон-авеню? — И посмотрел на Джонни, который понятия не имел, о ком идет речь.

— Кто? — удивилась Мэри Келли.

— Юный Майкл, мэр Лексингтон-авеню. — Он повторил «титул» как нечто само собой разумеющееся.

— Почему вы его так называете, святой отец? — спросила Мэри. Они стояли на тротуаре напротив храма. Воскресное утро выдалось просто великолепным, но Мэри, мать троих детей, не сомневалась, что снова вскоре небо над ее головой затянет черная туча. Она была уверена, что «мэр Лексингтон-авеню» не что иное, как прелюдия к чему-то гораздо более неприятному.

— Как вам сказать, Мэри… — продолжал отец Берк. — Парень прислуживает на мессе. По воскресеньям вводит людей в церковь, провожает из храма. Доставляет им одежду из химчистки, полирует ботинки — и все с улыбкой. Знает всех, и каждый знает его. Он популярнее меня, хотя на моей стороне Господь и кафедра проповедника.

— Благодарю вас, святой отец, — пробормотала Мэри, не представляя, к чему клонит священник. Но вскоре все прояснилось.

— Ему уже семнадцать. Он никогда не задумывался о том, чтобы стать служителем Божьим? Из него бы вышел превосходный пастырь. Скажите это ему как-нибудь. — При этих словах Джонни захотелось залезть под ту самую машину, на которую он облокачивался. Он не мог понять, зачем отец Берк завел этот разговор при нем. И испугался, как бы ему не стать следующим кандидатом. У его матери мелькали схожие мысли. Одно слово настоятеля — и его бы упаковали и отправили в семинарию. А он еще даже не трахался с девчонкой! Джонни уставился в конец улицы и стал ждать, когда мать Мики сдаст своего младшего его лучшего друга. «Уж лучше он, чем я», — пронеслось в его голове.

Но Мэри Келли не собиралась отдавать сына в священники — ни в то утро, ни вообще. Она понимала, почему люди видят в Мики ангелочка: рыжие волосы, веснушки, улыбка — та самая лучезарная улыбка. У него слегка расходились передние зубы, и от этого улыбка становилась еще более очаровательной. Нельзя сказать, чтобы она была наигранной. Мики имел вкус к жизни и любил людей — не частый дар. Но он не был ангелом. Как не был ангелом стоящий подле нее угреватый шестнадцатилетний подросток, сообщник ее сына во все проказах. Мальчишки находились на перепутье, их бросало в разные стороны, но ни одна из дорожек не вела к сану священника, в этом Мэри Келли не сомневалась.

— Спасибо, святой отец, — ответила она. — Я непременно переговорю об этом с Майклом и мужем. Священник улыбнулся, но, как и яснее, чем Джонни, почувствовал, что она не заинтересовалась его предложением.

А Джонни не терпелось рассказать об этом разговоре Мики. Он нашел приятеля в туалете на втором этаже, которым никто не пользовался.

— Нельзя, чтобы тебя застукали, пока ты блюешь, — заявил Мики в первый день их работы, когда они искали место, где бы Джонни мог спокойно вывернуть нутро наизнанку.

Мики наклонился над унитазом, но его потуги ничем не увенчались. Он давился, но ничего не выходило.

— Случилось нечто ужасное, — начал Джонни. Но Мики не был расположен к шарадам. Его одолевала головная боль, и он из последних сил цеплялся за жизнь.

— Что такое?

— Отец Берк только что сказал твоей матери, будто из тебя может получиться хороший священник. Попросил переговорить с тобой, и она ответила, что так и поступит. И с твоим отцом тоже. — Несмотря на муки, Мики прыснул, хотя от унитаза не оторвался. Его рассмешило не то, что сказал товарищ, а как он это сказал. Словно родители могли запаковать его в сумку и отдать приходскому пастырю.

— Что тут смешного? — удивился Джонни, немного разозлившись, что новость расстроила Мики меньше, чем его самого.

— Мать просто была вежливой. Она не станет говорить ни со мной, ни с отцом. Не бери в голову.

Джонни немного обескуражила реакция приятеля, но он продолжал:

— Он назвал тебя «мэр Лексингтон-авеню».

— Кто?

— Отец Берк. Сказал, что ты знаешь людей больше, чем он, хотя кафедра проповедника у него.

— Мне понравилось, — улыбнулся Мики. — Хорошее прозвище для, тебя.

— Почему для меня? Он не обо мне говорил, а о тебе.

— Какая разница, что говорил он? Мэр Лексингтон-авеню — ты. Ты знаешь людей не меньше меня. Кроме того, мэр должен быть умным и уметь устраивать дела. Точно твой портрет. На тебя смотрят и понимают, что в тебе есть нечто такое, чего нет в других.

— Ты серьезно? — переспросил Джонни.

— Угу. Поэтому прозвище «мэр Лексингтон-авеню» тебе очень подходит. Готов предсказать: наступит день, и ты совершишь нечто великое — из разряда того, что делают мэры. Не знаю, что именно будет, но это будет касаться нас двоих. А когда все кончится — потому что ты завершишь то, что начал, — вспомни этот день и то, что я сказал.

— Перестань, Мики, ты меня пугаешь своей колдовской дребеденью. Давай лучше забудем, что сказал отец Берк.

— Нет, обещай, что запомнишь.

— Да ну его…

— Пообещай.

— Хорошо, обещаю.

— Вот так-то лучше. А отец Берк, если бы знал другую половину известных нам людей, придумал бы другое прозвище для нас обоих.

«Другая половина» были такими людьми, с которыми священник не имел шанса пообщаться. Джонни и Мики знакомились с ними у Джимми-башмачника и на улицах между двумя и шестью утра, когда родители думали, что ребята спят.

Джимми чинил обувь, Башмачником его нарекли за любовь к своему ремеслу. Прозвища давали всем и каждому. Но по субботам он играл еще одну роль, хотя в этом деле мало прославился. Джимми Донателло любил играть не меньше чем дышать. И хотя трудился в поте лица и был отличным мастером, старался, чтобы работа не мешала азартной игре, особенно по субботам.

Передняя часть мастерской, хотя здесь стояла необходимая для починки обуви громоздкая шумная машина, была сравнительно невелика. Мики хозяйничал в будке чистильщика. Она была приподнята над полом и имела два «золотых стремени», куда клиенты ставили ноги, пока им полировали ботинки. Мики, прежде чем начать работать, всегда сам устанавливал их ступни.

— Хуже всего, — учил он своего протеже Джонни, — если нога соскочит со «стремени». Поэтому следи за тем, чтобы каблуки попали куда следует.

Игра шла в задней комнате, которая была больше передней. Она начиналась в восемь утра, когда открывалась мастерская. Первым появлялся Арти. Он был сродни часовому механизму. Приходил до ребят, а иногда даже раньше хозяина Джимми. Поскольку Джонни был здесь пятым колесом в повозке, утром в субботу его посылали в конец квартала, в ресторан Пита за кофе и сигаретами. Ему нравились эти утренние часы по выходным: город только-только просыпался, и улицы еще пустовали — лишь хозяева лавок готовились к предстоящему дню и трудились Как муравьи. Во всем этом чувствовалось нечто очень чистое, ясное и безмятежное. Как только Джон ни переступал порог, Пит принимался готовить контейнеры с кофе. Говорить ничего не требовалось. Заказы повторялись каждую субботу: для Джимми с молоком и одним кусочком сахара, для Арти черный без сахара, для ребят обычный (с молоком и двумя кусочкам сахара).

К тому времени, когда Джонни возвращался в мастерскую, начинался первый круг игры в «двадцать одно». На входных дверях висел небольшой колокольчик, и хозяин слышал, когда приходил клиент. Требовало большой сноровки бросить игру, выйти к посетителю, а затем возвратиться и продолжать как ни в чем не бывало. Но по субботам Джимми пользовался дополнительной роскошью — помощью Мики, который вот уже несколько лет работал в мастерской. Парень не только умел справляться с механизмами, знал, как починить обувь, он был еще и знаком с клиентами. Джимми гордился тем, что мог отыскать ботинки, не глядя на квитанцию. Мики присматривался к нему и перенял это. По субботам он практически заправлял мастерской. И пока старший из приятелей занимался клиентами, Джонни чистил обувь. Ребята жили ради этих суббот.

В десять появлялись Вито с Кармин, начиналась игра в крэпс. К тому времени задняя комната наполнялась людьми, и там собиралось не меньше десяти человек. Дым висел такой, что не разглядеть себя, и царил полумрак: лампы горели только по углам, где шла игра, — ни дать ни взять притон. Все говорили разом, и деньги переходили из рук в руки со словами: «На этот раз двадцаточка моя» или «Ваши не пляшут!» В редких случаях ребятам разрешалось заходить в заднюю комнату, обоих очаровывала открывающаяся там картина.

Их любимцем был Вито. Вито считался крутым. Одевался всегда безукоризненно и, прежде чем приступить к игре, каждый раз задерживался в мастерской, чтобы отполировать обувь. Он не просто давал хорошие чаевые, хотя и это кое-чего стоило. Он еще обращал внимание на ребят, проводил с ними несколько минут, интересовался их жизнью. В то время как для других они были просто пацанами. Но все изменилось после того, как Мики вдруг сказал, что Джонни — «мэр Лексингтон-авеню». Теперь каждый хотел, чтобы его ботинки почистил лично «его честь». Джонни поначалу расстраивался: ему казалось, что он занимается обманом — ведь этим прозвищем священник наградил не его, а Мики. Но неприятные ощущения отступили, как только карманы стали разбухать от денег.

— Ребята, а вы хоть пробовали своих одноклассниц? — спрашивал Вито.

— А как же, — солидно кивал Мики. — На этой неделе трех. — Иногда он менял количество, но это не имело значения — Вито понимал, что мальчишка лжет.

— Слушайте старика Вито, — продолжал их любимец. Ему было лет тридцать пять. — Обращайтесь с ними хорошо. Обращайтесь с уважением, и девушки ответят вам всей душой. И еще: прилично одевайтесь. Девочки не любят гулять с ханыгами. — Вито смеялся, ребята смеялись вместе с ним, а затем он скрывался в Задней комнате. Вито был настоящим денди — носил шелковые рубашки и брюки из акульей кожи, но Мики и Джонни знали: с ним шутки плохи.

В час или около того приходил Фрэнк. Всегда с кем-нибудь, не переступал порога мастерской, пока Джимми не приглашал его внутрь. К часу деньги у игроков начинали иссякать, и он был тут как тут, чтобы пополнить запасы.

Фрэнк был ростовщиком, и его появление вызывало волнение. Пока Джимми провожал его в мастерскую, некоторые по-быстрому сматывались, горбились, надвигали шляпы на лоб и исчезали за порогом. Они не признавали Фрэнка, а он, в свою очередь, не признавал их.

— Фрэнк — джентльмен, — как-то сказал мальчуганам Джимми, когда все остальные разошлись. — Он не занимается выколачиванием денег в моей мастерской.

Те, кто каждую неделю сбегал при его появлении, явно не знали об этом соглашении.

Игра была лишь частью интересного взрослого мира, связанного с обувной мастерской. Племянник Джимми работал в ветеринарной клинике доктора Фини, которая находилась прямо за углом. Док регулярно заходил почистить ботинки, но только вечерами по будням и никогда по выходным. Он садился постоянно на один и тот же стул, ставил в золотые стремена вычищенные накануне штиблеты и принимался философствовать о жизни. Его характеризовали две вещи: он всегда был пьян, хотя это не бросалось в глаза, и втягивал в разговор всех присутствующих.

— Ребята, какого рожна вы курите? — поинтересовался он как-то у Мики, держа сигарету в пожелтевших пальцах. У дока была привычка до бесконечности не стряхивать пепел. Он сам не сбивал его с кончика и не позволял падать.

— Нравится, — ответил Мики. Он относился к взрослым уважительно, но без подобострастия.

— Нравится-то нравится, но это тебя убивает. Быть бы богатым задним умом, я никогда бы не начал.

— Так отчего не бросите? — удивился Мики.

— Не могу. Уж очень пристрастился. Если суждено помереть, так почему бы не помереть от того, что любишь?

— Настанет час, и сыграешь в ящик, — шумно вздохнул Джимми. — Вот жил тут один парень, богатый парень с Парк-авеню, такой же богатый, как ты, док. — Все рассмеялись, потому что док был из Уэстчестера. — Я еще чинил его ботинки. Так вот, он бегал каждый день по парку и вокруг водохранилища, не курил, спиртного в рот не брал. Каждый раз, когда являлся сюда, заказывал апельсиновый сок. И на тебе: в тридцать пять лет замертво упал на улице. Придет час — не отвертишься.

— Когда придет мой час, я хотел бы умереть бухим.

Мики и Джонни переглянулись — они понимали, что это желание легко выполнимо.

Карл работал на доке, трудился в ветеринарной клинике двадцать лет и, подобно доку, постоянно закладывал за воротник, но в отличие от шефа по Карлу сразу было видно, что он пьян. Он был черным, и док заставлял его надевать синюю форму, чтобы люди думали, будто он уборщик или кто-то в этом роде. Штаны носил так, что они едва не спадали с его задницы, но этого никто не замечал, поскольку рубашки Карл всегда выпускал поверх штанов. У него было всего несколько зубов цвета грязно-желтого. С губ постоянно свисала сигарета «Лакки страйк», и, когда Карл открывал рот — а он его почти никогда не закрывал, — казалось, что она не удержится и упадет. В первый год, когда мальчики познакомились с Карлом, они не понимали почти ни слова из того, что он говорил. Отчасти из-за его манеры речи, отчасти по причине обычного состояния подпития. Но постепенно ребята привыкли к его языку, как люди, оказавшись в чужой стране, постепенно начинают понимать, что говорят вокруг них. Осмос, или как это там называется? Не важно. Но когда они научились разбирать его речь, то нашли Карла довольно забавным.

Док тоже был забавным, в своей насмешливой манере. Однако док был аристократом — с превосходным маникюром, с безукоризненно белыми зубами, богато одетым. Мысль, что эти два человека работают вместе, ужасно смешила приятелей.

Только после того, как племянник Джимми Тони начал работать в ветеринарной клинике, мальчики — да и сам Джимми — поняли, насколько близки Карл и док.

— Карл делает все, включая операции, — сообщил им Тони. — Док с Карлом вместе ставят диагнозы, затем док идет разговаривать с клиентами в свой кабинет. Они никогда не видят Карла: он является на работу через заднюю дверь.

— Шутишь? — не поверил Джимми. Он был удивлен не меньше ребят.

— Нисколько, — ответил Тони. — Я его ассистент, мне ли не знать. Карл дает анестезию, вскрывает, копается в самом нутре. Если бы клиенты узнали, кто кромсает их любимцев, нас бы всех засадили в тюрьму.

— Еще бы, — пробормотал Джимми. — А старина док смелее, чем я думал. Сомневаюсь, чтобы у Карла было больше трех классов образования.

Мики был прав: отец Берк совершенно не представлял эту сторону жизни.

 

ГЛАВА 15

Хоакин Санчес купил лодку и автоприцеп в тот самый день, когда ушел из полицейского управления Майами. Это была китобойная шлюпка длиной двадцать шесть футов с навесным мотором. Она имела всего одно сиденье и небольшой полотняный навес — Санчес не нуждался в компании. Как и Руди, самое большое наслаждение в жизни он получал, когда оставался один на воде: наблюдал, ощущал, становился частью природы. Ловля рыбы была сопутствующим занятием. Хоакин устроил рыболовный лагерь за Индианатауном на впадающей в озеро Окичоби небольшой речушке. И когда появлялось желание половить окуня или поохотиться на речного дельфина, перевозил суденышко из дома в Хомстеде в Киз. Уединенная жизнь, но она его полностью устраивала.

— После того как я двадцать пять лет был мексиканским копом в кубинском городе, мне полагается бездельничать, — сказал он как-то по телефону своему другу и бывшему напарнику Дику Рейдеку. Хоакин, разумеется, шутил, но в шутке заключалась доля истины. И только Дик, который двадцать лет служил с ним бок о бок сначала в патруле, а затем детективом, был способен оценить шутливую и серьезную сторону его слов. Дискриминация накладывала серьезный отпечаток. Кубинцы, к которым белые зачастую относились свысока, не упускали случая уколоть полицейского мексиканца только за то, что он выполнял свою работу.

Теперь Дик был частным сыщиком и вместе с каким-то преуспевающим адвокатом из Веро-Бич заколачивал большие деньги. Приятели разговаривали, как правило, раз в неделю. Слишком долго прикрывали друг другу спины и спасали друг другу жизни, чтобы вовсе прервать общение.

— Я буду вроде твоей бывшей жены, — пошутил Дик, когда они уходили в отставку. — Тебе никогда не удастся от меня избавиться.

— Не скромничай, — рассмеялся в ответ напарник. — Ты выглядишь намного привлекательнее, чем она.

Время от времени, когда Дику требовалась помощь, он набирал номер Хоакина. И в очередной раз позвонил через десять минут после того, как Трейси дала ему поручение в Бэсс-Крике.

— Слушай, партнер, хочешь немного подзаработать?

— А зачем мне? Ты же знаешь, я всю жизнь работал исполнительным директором «Экссон» и вышел на пенсию с многомиллионным обеспечением. Так что деньги мне не нужны. Но могу поучаствовать смеха ради. Опять следить за чужой женой? Скажи, она красива? У нее есть бамбуковые шторы?

Дик хмыкнул. Его приятель вспомнил давнишний случай: он нанял Хоакина разобраться с домашними неурядицами богатой пары. Трейси только-только начала экспериментировать, представляя разочаровавшихся в семейной жизни знаменитостей. Задачей Санчеса было следить за потрясающе красивой женщиной, чей муж вбил себе в голову, что она ему изменяет. По какому-то непонятному капризу она завела себе в ванной бамбуковые шторы, которые выглядели весьма привлекательно, но, когда там зажигали свет, становились, как бы точнее выразиться, довольно прозрачными. На следующее утро Хоакин отзвонил Дику.

— Я влюбился.

— Что случилось? — заинтересовался товарищ.

— И ты еще спрашиваешь — она мне устроила в ванной стриптиз.

— Заливаешь!

— Приезжай, убедишься сам. Сегодня же вечером. Я запасусь поп-корном.

Вечером Хоакин и Дик сидели в кустах и, вырывая друг у друга из рук бинокль, наблюдали, как миссис Джейн Эшленд, совершено голая, вытанцовывает в собственной ванной. Оба чувствовали себя подростками, которым впервые выпало увидеть обнаженную женщину.

— На этот раз задание не такое привлекательное, — вздохнул Дик.

— Не тяни, говори.

— Ты читал в газетах об убийстве месяц назад в небольшом городке Бэсс-Крике? — Дик почти был уверен в ответе. В прошлом детектив убойного отдела, Хоакин интересовался подобными случаями, если о них трубили газеты, и был знаком с мельчайшими деталями.

— Женщина, которой перерезали горло в постели. Если не ошибаюсь, полиция арестовала парня — продавца из магазина.

— Вот он и есть наш клиент.

— Наш клиент? Понятно. Хорошо, скажем, я твой клиент, и что я должен делать?

— Преступление произошло в латиноамериканском квартале. Трейси хочет, чтобы я поболтался там и выяснил все, что возможно, — заново провел расследование и дополнил то, что не удалось узнать полиции. Я только что получил их отчет. Можешь не сомневаться — не слишком толковый. Придурки не сумели отыскать бегемота в муравейнике. Я рассудил так, что буду за километр бросаться в глаза, а ты нет.

— Хочешь сказать, что между нами есть какая-нибудь разница, кроме того, что я симпатичнее тебя?

— Ты бываешь на солнце гораздо чаще, чем я. Ну, что скажешь? Это займет около двух недель.

— Я не работаю в поле.

В ответ Дик прыснул от смеха. Ему нравилось разговаривать с Хоакимом. Только с ним он мог посмеяться.

— Куда тебе на такие подвиги — староват. Да тебя никто и не нанимает. Просто выясни, где там питейное заведение, потолкайся, познакомься с людьми. Нам необходимо найти как можно больше свидетелей.

— Ты меня учишь, что должен делать детектив?

— Вряд ли мне удастся что-нибудь добавить к тому, что я говорил тебе последние двадцать лет.

Через четыре дня Хоакин привел свою лодку в Бэсс-Крик. Он снял номер с кухонькой в мотеле «Скайлайн» и для всех, кто бы ни поинтересовался, был водителем грузовика, приехавшим на пару недель половить рыбу. Ему уже давно не случалось бывать на этой стороне озера.

В первый вечер Хоакин прошелся по латиноамериканскому кварталу, стараясь уловить настроения людей. Он успел изучить полицейский отчет и выписал названия улиц и имена свидетелей. И его первой остановкой стал тот самый магазин повседневных товаров, где работал Руди. За прилавком стоял Бенни Дрэгон. Хоакин взял несколько пачек жевательного табака «Краснокожий», несколько бутылок колы и пакет чипсов.

— Что здесь клюет в это время? — небрежно начал он.

— Извините, рыбак из меня никудышный, — ответил Бенни, пробивая на кассе купленное. Но Хоакин не сдался:

— Есть здесь поблизости приличное местечко, где можно плюхнуться на стул и пропустить пару стаканчиков?

Бенни даже не поднял головы.

— В двух кварталах заведение Розы. Хотя не бог весть что — только вино и пиво.

— Подойдет. Мне не надо ничего особенного. — Выйдя, Хоакин решил направиться на Мерсер-стрит, где произошло преступление. Он был бы не прочь выудить что-нибудь еще у торговца, но тот оказался не слишком разговорчивым и даже как будто отнесся к незнакомцу с подозрением. Поэтому Хоакин решил перестраховаться и, на случай если Бенни за ним следит, повернул не к домику убитой, а в противоположную сторону.

Бенни в самом деле следил. Он заметил со второго этажа, что его клиент прошел два квартала к «Скайлайну». Увидел машину и лодку на прицепе. И только тогда вздохнул с облегчением. Неизвестно почему, но в последнее время он вообще никому не верил.

В тот вечер Хоакин предпринял небольшую прогулку, которая завершилась у Розы. Бенни не обманул: «Скайлайн» был обыкновенной дырой — несколько стульев у стойки бара, доска для игры в дротики и столики в глубине зала. Боб Марли возился с музыкальным автоматом. Хоакин занял один из стульев и заказал пиво у стоящей за стойкой женщины среднего возраста, которая показалась ему не разговорчивее Бенни. С полчаса он молча тянул напиток, а когда бар начал наполняться людьми, она повернулась к нему:

— Еще пива?

— Почему бы и нет.

Пришедшие смотрели на него с подозрением, и он, поняв, что пора изложить свою версию, затеял разговор с соседом, тоже по виду рыбаком.

— Ловлю лягушек, — сообщил ему Джеральдо Мартин после двух кружек. — Продаю в большие рестораны. Это то, что называется деликатесом. «Чем только люди не занимаются, чтобы прокормиться», — чуть не сорвалось с языка у Хоакина, но он промолчал, чтобы не обидеть нового знакомого.

— И как ты их ловишь? — спросил он.

— Плыву вдоль берега в темноте. Их можно услышать и даже увидеть — у них поблескивают глаза. — Хоакин этого не знал. Не знал также, сочинил это Джеральдо или говорит правду. Он кивнул, стараясь проявлять заинтересованность. — Тогда светишь им в глаза фонарем, и они замирают. И бьешь их длинной палкой. Надо действовать быстро — только успевай поворачиваться.

Хоакин снова кивнул:

— Интересно было бы посмотреть.

— Приходи на лодочную пристань в четыре утра — в любую ночь, — и я возьму тебя с собой.

— Ловлю на слове.

Затем Хоакин ненавязчиво изложил свою версию: мол, он вышел на пенсию и решил съездить в Бэсс-Крик порыбачить. Потом заплатил за свои две кружки пива и ушел. Он не сомневался, что Джеральдо расскажет о нем остальным.

Теперь по дороге домой можно было свернуть в сторону — на Мерсер-стрит. Хоакин прошел мимо дома Пилар Родригес — той самой, чей газон несколько недель назад Руди удобрил содержимым своего желудка. Окна были темными. Хоакин двинулся вперед — к дому Люси Очоа, где тоже не было света. Жилище казалось покинутым. Хоакин знал, что так будет еще очень долго. Он направился к дому Раймона Кастро, надеясь, что тот пьет пиво на улице с Хосе Герреро. Окна были освещены, но снаружи не оказалось никого, с кем можно было бы заговорить. Бывший полицейский немного постоял и оглянулся на дом убитой. Строение стояло в глубине, его не было видно с тротуара, но дорожка к нему проходила не более чем в сотне ярдов. Ознакомившись с отчетом полицейского расследования, Хоакин пришел к выводу, что ключ к раскрытию преступления находится где-то в кругу Кастро, Герреро и Джеронимо, которого упоминал и тот, и другой. Из текста отчета он чувствовал, что первые двое не сказали всей правды. И почему внезапно испарился этот Джеронимо? Если удастся обнаружить связь между Люси Очоа, Реем, Хосе или Джеронимо — это будет неплохим началом. А затем придется пропахать носом всю сотню ярдов, чтобы понять, кто из них был в доме Люси Очоа в ночь убийства.

Хоакин решил рыбачить только по утрам, а после обеда прогуливаться по улицам: может, получится с кем-нибудь разговориться — спросить, с кем дружила Люси, и все такое. Он не планировал повторно допрашивать Рея, Хосе или Пилар, пока не соберет как можно больше информации. Но разумеется, если наскочит на них во время своих променадов, то постарается направить разговор в нужное русло.

На следующее утро в четыре утра он стоял на лодочном причале и терпеливо дожидался Джеральдо, которого не было почти до пяти. Вероятно — только вероятно, — что ранним утром на озере удастся что-то узнать об интересующих его персонажах. Сначала Джеральдо не заметил приезжего, был занят тем, что спускал на воду маленькую лодку. Хоакин встал у него за спиной.

— Я предупреждал, что поймаю тебя на слове, — почти прошептал он. Углубленный в свои мысли, Джеральдо чуть не подпрыгнул от неожиданности.

— Господи, как ты меня напугал. — По его глазам не было заметно, что он узнал появившегося рядом человека. Хоакин это сразу понял.

— Я Хоакин, — назвался он. — Мы познакомились вчера вечером у Розы. Ты пригласил прокатиться с тобой на лодке.

Джеральдо мгновение колебался, соображая, что произойдет, если он возьмет незнакомца с собой, а память в это время тщетно силилась восстановить события вчерашнего вечера. Наконец что-то стало проясняться в его голове, и подозрения рассеялись.

— Да-да, припоминаю, — кивнул он. — Подожди, сейчас возьму шест и фонарь и поплывем. Извини, что опоздал.

— Ничего.

Они отчалили в лодочке, снабженной пятнадцатисильным мотором. Потребовалось двадцать минут, чтобы добраться до озера. Джеральдо круто повернул влево, заглушил двигатель и вытащил его из воды. Затем установил в уключины весла и погреб к берегу.

— Мотор их распугивает, — объяснил он. — Надо сохранять полную тишину. — Это были его первые слова с тех пор, как они отошли от пристани. У берега Джеральдо вынул из воды весла и позволил лодке свободно дрейфовать. В левую руку он взял фонарь, в правую — длинный шест с заостренным наподобие копья концом и так пристально вгляделся в берег, что это удивило Хоакина.

Хоакину было не привыкать проводить время на воде до рассвета: плыть без цели, прислушиваться и различать лишь плеск случайной волны или звук выпрыгнувшей над поверхностью рыбы. Однако этот опыт был совершенно иным. Луны на небе не было. Озеро за спиной напоминало черный занавес пустоты, берег — непроходимые Джунгли. Над водой веяло холодом, и от этого казалось, что температура гораздо ниже шести градусов. Хоакин был в тенниске без рукавов и, чтобы согреться, обхватил себя руками. На берегу слышался шум суетливо мечущихся существ. Квакали лягушки, монотонно стрекотали сверчки. От этого старому детективу стало немного не по себе. Почудилось, что из озера вот-вот появится болотное чудище и сожрет их обоих. Но в этот момент Джеральдо что-то осветил фонарем на берегу и наколол на шест.

— Есть! — прошептал он. — С почином.

Лягушка оказалась довольно большой. Он перенес ее в лодку, снял с шеста и бросил в коробку из-под обуви. Джеральдо повторил эту операцию больше двадцати раз, прежде чем на горизонте забрезжил рассвет. Он опустил мотор в воду, завел и повернул к дому. За все время охоты Хоакин ни разу не видел, чтобы у лягушек светились глаза — да и самих лягушек до того как Джеральдо нанизывал их на шест. Он не произнес ни единого слова, кроме этого самого «Есть!» и явно приберегал свое красноречие для Розы.

У причала Джеральдо поспешно выбрался из лодки.

— Надо поскорее продать ресторанам этих крошек, чтобы вовремя успеть к Розе. — И тут же исчез, оставив Хоакина гадать, насколько прибыльно его занятие.

На третий вечер подозрение исчезло из глаз окружающих, и Хоакин основательно обосновался у Розы. Джеральдо превратился в его закадычного приятеля. В промозглой темноте между ними явно установилась какая-то связь. Сам Джеральдо не располагал полезной информацией, но он представил Хоакина другим завсегдатаям. После полудня Хоакин обычно прохаживался поблизости от Мерсер-стрит, заводя пустые разговоры с соседями в надежде собрать полезные крохи. А вечерами заваливался к Розе. В первую неделю он несколько раз видел Пилар, но не имел случая с ней заговорить. Рея и Хосе нигде не было. И только в среду на следующей неделе усилия Хоакина принесли сколько-нибудь ощутимый результат.

Его звали Пабло Гонсалес. Он был из постоянных посетителей заведения — высокий, крепко сложенный, широколицый, с полными губами и плоским носом. Обычно он устраивался на противоположном конце стойки от того места, где обосновался Хоакин, который время от времени ловил на себе его взгляды. Нельзя сказать, чтобы доброжелательные. В глазах Пабло Хоакин был чужаком, вторгшимся в его берлогу. Но в среду Пабло сам подсел к Хоакину, который любовно держал в руках первую за этот вечер кружку. Поначалу он молчал, но, когда пропустил вторую, язык у него развязался. Оказалось, он с Кубы — в молодости игрок в бейсбол, а теперь болельщик «Дельфинов».

— Какой бы питчер получился из Билли Парсела, — сказал он. Хоакин кивнул: ему тоже нравился квортербек «Дельфинов». — Помяни мое слово, он свое возьмет.

Хоакин снова согласился. Они выпили еще пива и обменялись спортивными историями. И когда спиртное подействовало настолько, что им показалось, что они стали друзьями, Пабло рассказал, как он убежал с Кубы. Это был решающий момент его жизни.

— Мы отплыли безлунной ночью, когда стемнело. Можно подумать, мы собираемся на экскурсию на этой проклятой лодке. А оказалось, что нас сорок человек на судне, рассчитанном максимум на десять! Было холодно, волна высокая. Посудина была дерьмовая — мотор то и дело глох. Я решил, что не доберемся. Перед рассветом нас нагнал шторм, и лодка перевернулась. Мы были в нескольких милях от берега, в скольких именно, я не знал. Схватил прикрепленную к борту покрышку, так же поступили четыре моих товарища. Мы поплыли в ту сторону, куда направлялась лодка. И все время молились. По крайней мере я. — При этих словах Пабло положил ладонь на руку Хоакина: — Вот что я тебе скажу, дружище: я нисколько не сомневался, что той ночью умру. Каждую минуту ждал, что акула откусит мне ногу. Но мы продержались ночь, затем жаркий день под сияющим солнцем и еще одну ночь. На вторую ночь я уже ничего не боялся — ни моря, ни акул… Мы достигли берега на рассвете. Обезвоженные. Обессиленные. Трое. Остальные пропали во тьме. Я думаю о них каждую ночь. Вижу во сне. Вспоминаю каждую черточку их лиц, хотя как следует не рассмотрел, когда они были живы. — Пабло помолчал, словно рассказ снова вытянул из него жизненные силы. Хоакин тоже несколько мгновений безмолвствовал. Он понимал такие вещи. Но теперь настал его черед.

— А нам не надо было пересекать океан, лишь небольшую речушку, но местами предательскую. Я слышал о людях, которые попадали в воронки и, затянутые течением, бесследно исчезали. Мы шли лесом и открытым полем, стараясь миновать стражу, а те охотились на нас, как на диких уток на состязаниях стрелков. Я проскочил, а кое-кто — нет.

Когда он кончил, Пабло сжал его руку. Мужчины долго сидели молча, глядя на свои кружки с пивом.

— Зато теперь живем как боги, — усмехнулся Пабло. — Или, точнее, как нищие.

— Ты прав, — ответил Хоакин. — Но какая альтернатива? Куба? Мексика?

Пабло кивнул и низко уронил голову. Он любил свою страну, но понимал: никогда ему не вернуться домой.

— Да, это лучшее, что мы можем сказать об Америке: какова альтернатива? Но и здесь становится все хуже — повсюду наркотики, преступления. Даже в таком небольшом городишке, как этот.

— Да, я слышал об убийстве, которое произошло здесь несколько недель назад.

— Прямо за углом. — Пабло кивнул в сторону двери. — Молодой девице перерезали горло. Поймал бы и задушил негодяя собственными руками. Ты меня понимаешь?

Хоакин кивнул.

— Слава Богу, преступник попался, — подтолкнул он к разговору собеседника. Но Пабло и без этого несло:

— Ни черта не попался! Идиотам слабо схватить настоящего преступника, так они засадили мальчишку, потому что у того не в порядке с головой.

— Как это? — Хоакин постарался изобразить на лице удивление. Ему было неприятно играть с Пабло в такие игры, но он убедил себя, что они преследуют одну и ту же цель.

— А вот так! — повысил голос собеседник. — Упрятали за решетку умственно отсталого — ну, не совсем отсталого, скорее, тормозного… Симпатичный парень — Мухи не обидит. Работал в магазине повседневных товаров в этом же квартале. Явились наши умники, забрали бедолагу и, наверное, обрабатывали до тех пор, пока он не признался. А настоящий убийца тем временем дал деру.

— А кто настоящий? — задал естественный вопрос Хоакин.

Пабло посмотрел на него, оглянулся вокруг и, решив, что, раз он начал, надо заканчивать, склонился ближе и прошептал:

— Малый по имени Джеронимо. Зовут, как того индейского вождя…

— И никакой фамилии? — поинтересовался Хоакин.

— Ничего об этом не знаю.

— А почему ты думаешь, что это он? — Хоакин не хотел, чтобы его слова прозвучали как вопрос полицейского, но, с другой стороны, не мог упустить вернейшую и, возможно, единственную ниточку к раскрытию преступления. Он заказал еще две кружки пива и достал из заднего кармана небольшую фляжку из нержавеющей стали. — Примешь?

Пабло улыбнулся. Хоакин ему понравился. Он сделал большой глоток из фляжки, запил пивом, вытер ладонью рот и продолжил рассказ:

— Я знаю одного парня по имени Рей. Он живет на Мерсер-стрит и целыми вечерами просиживает на крыльце, пьет пиво со своим приятелем. Так вот, он сказал, что этот Джеронимо постоянно ходил мимо и пил на халяву их пиво. — Пабло склонился еще ниже и заговорщически прошептал: — Он был там и в ночь преступления.

Хоакин решил, что его новому товарищу, чтобы добраться до конца истории, пора подкрепиться, и подал ему фляжку. Пабло сделал новый большой глоток.

— Ясно, что этот Джеронимо спал с убитой. Ее звали Люси. И если честно, девица была еще той стервой. Но и парень из магазина тоже в тот вечер был в ее доме. Рей и его товарищ видели, как он вошел туда, а затем ковылял в обратном направлении и его стошнило на чьем-то газоне. Рей сказал, что Джеронимо порядком разозлился, когда узнал, что малыш заходил к Люси, и бросился прямиком к ее дому. Они не видели, как он вошел в дверь, — мешали дома или что-то еще. Но парни не сомневаются, что это сделал он. Он исчез сразу после убийства. И оба говорят, что он крутой тип, с которым лучше не связываться. Всегда носил с собой нож.

Хоакин тоже пригубил из фляжки.

— Они рассказали об этом полиции?

— Только упомянули, что он ошивался поблизости.

— Почему?

— Видишь ли, в этой стране полиции говорят не больше того, что от них требуют. Парни испугались, что Джеронимо отомстит. Они же не представляли, что здешние идиоты выдвинут обвинение против невиновного.

— И что теперь? Джеронимо скрылся. А невиновный за решеткой?

— Парни перетрусили. Они могли бы указать на Джеронимо, и он это знал. Вот и дали отсюда деру — вон из страны. Рей приехал из Гватемалы, а сейчас вернулся обратно. А другой, я точно не знаю, кажется, никарагуанец. Не думаю, чтобы их удалось найти. — Он потянулся за фляжкой, влил виски себе в пиво и осушил кружку. Черты его лица разгладились. Но Хоакин еще не закончил.

— А почему ты не сообщил полиции обо всем, что знаешь? — спросил он.

— Я? Пропойца-кубинец? — искренне удивился Пабло. — Ты что, в самом деле считаешь, что меня бы стали слушать?

— А почему этот Рей тебе все рассказал? — Теперь он говорил как настоящий полицейский, но Пабло уже так набрался, что ничего не замечал.

— Мы дружим с его отцом. Парня жгло изнутри, словно горячим дегтем, — не терпелось кому-нибудь выложить. А я рассказал тебе. И точка. Надеюсь, что он далеко и его никто не найдет.

На этом разговор закончился. Хоакин заказал еще по кружке, и оба сидели и тянули пиво в молчании. Хоакин понимал, что его подпольная деятельность в этот вечер закончилась.

Он решил задержаться в городке еще на день — поговорить с Пилар и в последний раз прочесать округу.

И в восемь часов на следующее утро оказался в доме Пилар Родригес.

— Меня зовут Хоакин Санчес, мэм. Я частный детектив. — Он показал ей свое удостоверение. — Расследую убийство Люси Очоа.

— Вы работаете на Элену? — с интересом спросила женщина. Ей было лет шестьдесят, лицо морщинистое, но фигура еще крепкая, плотная.

— Да, на ее адвоката.

— В таком случае сообщите Элене или ее адвокату, что я не в состоянии опознать Руди. Я заявила об этом полиции. Передайте Элене, что я не намерена его опознавать. А в тот вечер просто ляпнула что не надо. Я хотела сама ей об этом сказать, но не представилось случая.

Хоакин еще немного поболтал и стал потихоньку пятиться к двери, но Пилар говорила словно заведенный автомат, который, раз начал работать, невозможно выключить.

— Вы слышали, ее уволили? Бедняга! Вышвырнули из отеля, и все дела. Никакого уважения! Обращаются с человеком как с собакой, хотя она вкалывала на них, только что руки до костей не стерла! Я-то уж знаю. А теперь устроилась официанткой в Силвер-Крике в пяти милях отсюда. Живет в развалюхе через квартал отсюда. Давно надо было ее навестить.

Хоакин понятия не имел, собирается ли его собеседница хотя бы перевести дыхание. Он терпеливо стоял, отставив левую ногу, готовый дать деру, как только появится возможность.

— Вопиющее безобразие то, что с ней сделали! — заключила Пилар и вдруг, словно по команде, зарыдала.

Хоакину стало неудобно, но он решил, что это шанс. Похлопал женщину по плечу и рванул к машине.

— Извините за беспокойство! — бросил он через плечо, торопясь к концу подъездной аллеи.

В пятницу рано утром старый детектив погрузил лодку на прицеп и прямиком направился в Веро. Дик Рейдек уже ждал его.

— Как улов? — спросил он.

— Богатый. Но все не то, чего ты хотел. — Хоакин рассказал ему о Пабло, Рее Кастро, Хосе Герреро и Джеронимо. — Убийство совершил этот Джеронимо, но свидетелей нет. Весь последний день я опрашивал каждого, кто пожелал со мной говорить. Никто не знает его фамилии, и никто не видел его с Люси. По крайней мере так они заявили.

— Таким образом, мы никак не можем связать его с убитой?

— Никак. Гулять они вместе не ходили. Он просто являлся к ней в дом.

Дик раздраженно хлопнул ладонью по столу:

— Невезуха. Знаем, кто убийца, но нет улик. Есть какие-нибудь соображения, как найти этого Джеронимо?

— Нет, ведь мы не знаем фамилии. Можно проверить ведомости по зарплате сборщиков урожая. Может быть, удастся выяснить, где он останавливался, и там взглянуть на его счета за жилье. Но все эти ребята — нелегалы. Я почти уверен, что мы не найдем ничего, что было бы написано на бумаге. Там все шито-крыто.

— Да, но попробовать не помешает. Есть что-нибудь еще?

Хоакин рассказал ему о разговоре с Пилар и о мучениях, когда пытался сбежать из ее дома.

— Хорошая работа, Хоакин, — похвалил его Дик. — Ты перевернул те единственные камни, которые можно было отыскать.

— Направлю тебе письменный отчет, — отозвался напарник, делая шаг к двери. — Держи меня в курсе дел.

— Непременно, — отозвался Дик. — Позвоню на следующей неделе.

Как только Хоакин ушел, он спустился на первый этаж переговорить с боссом. Дик ожидал, что Трейси расстроится, однако этого не случилось.

— Нет худа без добра, даже и в этом случае.

— Как так?

— Что ж, убийцу мы не нашли и, вероятно, не сумеем обнаружить тех двух парней, которые могли бы на него указать. — Дик кивнул. Пока он следил за ее мыслью. — Но и у Клея Эванса не осталось свидетелей, чтобы притянуть Руди. Двое испарились, а третий — если Пилар сдержит слово, а я считаю, что она его сдержит, — не опознает подозреваемого. В таком случае, если нам удастся обжаловать признание Руди, он выйдет на свободу.

— А как быть с кровью? — Дик, если бы немного подумал, мог бы сам ответить на этот вопрос, но Трейси соображала быстрее.

— Ну да, кровь, — хмыкнула она. — Только от нее не много проку. У Руди самая распространенная в мире группа. Кровь ничего не значит. Все дело в его признании.

Но Трейси не стала говорить Дику, что еще ее насторожило в представленном докладе: если, как показала Пилар, Элену прогнали с работы и она вынуждена поселиться в развалюхе в латиноамериканском квартале, следовательно, клиентка банкрот и ей больше неоткуда взять деньги. А сумма предварительного гонорара была почти исчерпана. «Что ж, — сказала себе Трейси, — в прошлый раз она сумела добыть деньги. Может быть, сумеет снова».

 

ГЛАВА 16

Когда Четвертый узнал, что Трейси Джеймс собирается представлять Руди, он, мягко говоря, встревожился, но по мере того, как дело продвигалось вперед, все больше успокаивался. Предстояло еще убедить Гарри Татхилла оставаться с ним до конца, но он не сомневался, что ему удастся это сделать. Ведь дошел же Гарри вместе с ним до этой точки.

Трейси подала прошение об освобождении Руди под залог. Но ее ход можно было принять за шутку: залог назначили в сто пятьдесят тысяч долларов, и подозреваемый остался в тюрьме. Затем она позвонила Клею и сообщила, что ее эксперт-психиатр намерен навестить Руди.

— Я могу подать ходатайство, но надеюсь, обойдется без этого, — заявила она ему.

— Какие у вас основания для назначения психиатрической экспертизы? — спросил ее Клей, понимая, что у него нет причин отказать. Трейси собиралась построить защиту либо на том, что ее клиент умственно неполноценный, либо вообще подвергнуть сомнению его способность предстать перед судом.

— Хочу попытаться доказать, что Руди был не в состоянии отказаться отвечать на вопросы детектива Брюма.

Клей чуть не рассмеялся в телефонную трубку.

— Не уверен, что знаком с такого рода аргументами.

— Не думаю, что они вообще когда-либо приводились.

— Разумеется, у вас есть право приводить свои доводы. Пришлите мне поручительство за явку ответчика в суд, и я переправлю его судье.

— Отлично.

В округе Кобб был всего один окружной судья — Габриэль Уэнтвелл. Клей достаточно знал этого человека, чтобы не сомневаться — прошение Трейси, оказавшись у него, отправится не куда-нибудь, а прямиком в мусорную корзину. Судья Уэнтвелл был замечательным персонажем во многих отношениях: сделал превосходную военную карьеру, служил церковным дьяконом, имел хорошую семью, был знающим юристом. Его служение на поприще закона было таким же бесцветным, как вся остальная жизнь. Никаких сюрпризов — ни политики, ни фаворитизма. Он был не из тех, кто готов рисковать ради какой-то новой юридической теории. Внимательно выслушает, не спеша все обдумает, но в конце концов остановится на том, что традиционно диктует закон.

Клей не знал — и знать не хотел, — какими аргументами обладает его оппонент, чтобы доказать свою точку зрения. К прокурору вернулась уверенность, и он решил, что дело на поверку оказалось проще простого. Но он не знал других фактов, а они могли бы заставить его задуматься. Не знал, что Рея Кастро и Хосе Герреро в городе нет, — Уэс ему об этом не сообщил. Не знал, что вызванная в полицию Пилар Родригес не опознала Руди. И продолжал считать, будто у него в кармане три надежных свидетеля.

Элена не сказала сыну, что потеряла работу и была вынуждена съехать из отеля. Решила, что это его слишком расстроит, но она недооценила сына. Руди держался в заключении молодцом — завел приятелей из охранников и других заключенных, один из которых, Хуан Моралес, считался в этих стенах ветераном. Хуан, как и Руди, был пуэрториканцем. Худой, прикуривающий одну сигарету от другой, любитель приврать, этот мошенник имел ответы на все вопросы. Он взял Руди под крыло и давал советы, как себя вести, если тот окажется в общей тюрьме.

— Для начала прикинься чудиком. Там опасаются тех, у кого крыша съехала. Не хотел тебе говорить, но ты молод и привлекателен — к тебе будут липнуть, как дерьмо к ловушке для мух. — Руди попытался представить дерьмо на липучке, но у него ничего не вышло. Он понятия не имел, что хотел сказать Хуан, а того тем временем несло. — Пристанут, и очень скоро. Ты можешь дожидаться или сделать ход первым.

— Сделать ход первым?

— Ну да, надери кому-нибудь задницу. Выбери белого парня — черным и латиносам это понравится. Вздуй как следует, только не калечь. Тебе же не надо, чтобы началась вендетта.

— Как я могу затеять драку с человеком, которого абсолютно не знаю?

— Перехвати его взгляд и спроси: «Ты чего на меня пялишься?» Повтори то же самое во второй раз, только громче, чтобы все слышали. Идеальное место — душ, где все поймут, что к чему. Затем бей и не останавливайся, пока гад не упадет. Пусть это будет белый из самых здоровенных и крутых.

Руди ценил, что Хуан тратил время и учил его науке тюремной жизни. Одно его озадачивало: сам Хуан был ростом пять футов и два дюйма, при этом явным хиляком и никогда не занимался карате. Как же он управлялся с другими? Но что-то подсказывало Руди — не надо задавать подобного вопроса.

Таким образом, сам Руди был в порядке, но по лицу Элены во время последних визитов понял, что у матери не все ладно и это не связано с ним. Поначалу она восприняла ситуацию по-бойцовски и приободрилась, когда за дело взялась Трейси. Но теперь постоянно казалась грустной, сидела ссутулившись. Когда он спрашивал ее об отеле и о постояльцах, отвечала односложно. Хотя обычно любила поговорить о людях, вкушающих радости жизни под старинными гостиничными сводами. Сперва Руди хотел задать матери вопрос напрямую, но и на этот раз его что-то остановило.

 

ГЛАВА 17

Как только Г.В. сообщил Трейси, что готов, она направила ходатайство об обжаловании и убедилась, что судья внес слушания в свой календарь и у нее достаточно времени, чтобы представить своих свидетелей. Само ходатайство было кратким — Трейси опасалась, что Клей очнется и поймет, что ему грозит, поэтому не собиралась выдавать больше того, что уже сказала. Но Четвертый, должно быть, все-таки что-то понял, когда речь зашла о судебном слушании, рассчитанном на целый день. Трейси была настроена по-боевому. Теперь слово оставалось за судьей Уэнтвеллом — тот должен был подтвердить, правильное ли она выбрала оружие.

Четвертый отчаянно пытался приковать внимание к делу на ранней стадии. Пригласил приятельницу с телевизионной станции Майами, но Так и не сумел ее убедить направить съемочную группу на слушания об обжаловании.

— Не беспокойся, Клей, пришлю людей на суд, — заверила его Стейси Уилсон. — А еще лучше — приеду сама. Сто лет не выезжала на задания. Как ты считаешь, у тебя найдется для меня немного времени, если я совершу такое путешествие?

— Еще бы, — ответил Четвертый, — особенно если приедешь на слушания. — Он так легко не сдавался.

— Клей, душка, не могу, — отказалась журналистка. — Слушай, вот что мы сделаем: я позвоню знакомой из нашего филиала в Веро. Поскольку за дело взялась Трейси Джеймс, она заинтересуется. Пришлет тебе людей. Сумеешь убедить судью пустить ее в зал суда?

— Сделаю. Спасибо, Стейси. Увидимся через пару месяцев на суде. — Клей прекрасно понимал, что судья Уэнтвелл ни за что не позволит репортерам присутствовать на заседании. Он не раз заявлял, что ни при каких обстоятельствах не разрешит прессе превратить зал суда в цирк. Четвертый не собирался даже спрашивать — только раздражать старика. Однако Стейси об этом говорить ни к чему. Пусть съемочная группа только приедет — он пожнет долгожданную славу, раздавая интервью на ступенях дворца правосудия.

Слушания об обжаловании были назначены через три недели. Трейси употребила это время с пользой. Заседание должно было превратиться в суд в миниатюре. С тех пор как Трейси в последний раз принимала участие в судебном заседании, которое длилось полдня, потому что рассматривалось не слишком тяжкое преступление, прошло три года. Ей было полезно поучаствовать в таком деле, и она твердо решила выиграть слушание, хотя сама не понимала зачем. Трейси тревожила неопределенность. Разбираться в путаных хитросплетениях она не умела и не пыталась. Она всегда строила четкие планы и знала, как добиться их осуществления. Возможно, все дело было в Элене и ее смутном сходстве с ее матерью. Возможно, в самом Руди или в желании стать настоящим адвокатом, а не считаться лишь удачливой бизнесвумен. Трейси понимала одно: на этот раз ею руководило не просто желание заработать. Чувство было властным, но она надеялась, что оно скоро пройдет.

Ни перед дворцом правосудия, ни в самом зале суда публики в день слушаний не было. И дело заключалось не в том, что жителей латиноамериканского квартала не тревожила судьба Руди — люди на сто процентов были на его стороне. Просто всем надо было работать. Келли Макдауэл из филиала компании Стейси в Веро-Бич стояла на ступенях со своей съемочной группой и недоумевала, с какой стати она вообще согласилась ехать в эту дыру. Трейси Джеймс была единственным достойным поводом. Если удастся взять у адвоката интервью, она хоть как-то оправдает потерянное время.

А Трейси меньше всего хотелось разговаривать с журналисткой. Она вообще не любила привлекать внимание прессы, если была угроза проиграть дело. Но Трейси понимала: от Келли не отвертеться — и готовилась извлечь из их разговора как можно больше пользы.

Клей приехал в зал суда первым. Журналистке не пришлось гоняться за ним и упрашивать дать интервью — прокурор практически вырвал из ее рук микрофон. Улыбался перед камерой во весь рот. Высокий и элегантный, в темно-сером костюме, юрист выглядел дерзким и самоуверенным, как квортербек перед важной игрой.

Стоило ему скрыться в дверях, как появилась Трейси с Эленой. Серый пиджак поверх голубой блузки адвоката выглядел просто потрясающе и являл собой картину настоящего профессионализма. Но Элена ее все-таки затмила в облегающем строгом синем платье, которое накануне купила в местном благотворительном магазине.

Несмотря на всю озабоченность, Трейси сразу же удалось взять верный тон.

— Насколько важны эти слушания? — спросила ее Келли Макдауэл, навешивая вопрос таким образом, чтобы ее собеседнице было просто на него ответить.

— Очень важны, — заявила адвокат. — Мы считаем, что детектив Брюм нарушил конституционные права Руди, когда начал его допрашивать. Руди обаятельный молодой человек, но страдает некоторой психической неполноценностью. Не умственно отсталый, но человек с замедленной реакцией. Во время допроса он оказался в явно невыгодном положении, а сам допрос, кстати сказать, не был записан ни на аудио-, ни на видеомагнитофон. Его мать, Элена, которая стоит рядом со мной, высказала просьбу присутствовать на допросе, чтобы поддержать сына, но в этом ей было отказано. — Трейси не хотелось давать интервью, но она понимала, что это своеобразная репетиция ее выступления в суде. Она не стала дожидаться следующего вопроса, взяла Элену под руку и увлекла в зал.

Поскольку свидетели должны были давать показания под присягой и заседание больше напоминало суд без участия присяжных, чем слушания, судья Уэнтвелл решил провести его в зале, а не в своем кабинете. На это была еще одна причина. Рассматривалось дело об убийстве, которое широко обсуждалось во всем штате. И хотя интерес к нему постепенно угасал, судья считал, что подобное заседание по обжалованию улик следовало проводить открыто и с соблюдением всех формальностей.

Клей обратил внимание на Элену, как только та вошла в зал. В своем синем платье женщина выглядела обворожительно. «А я бы, пожалуй, согласился на пожизненное в обмен на небольшую услугу с ее стороны», — мелькнуло в его голове. Но он тут же напомнил себе, что от исхода дела зависит его карьера. Вожделение следовало на время задвинуть куда-нибудь подальше. Кстати, и Трейси тоже выглядела отлично — в этой женщине чувствовалась изюминка. Может, ему удастся произвести на нее впечатление своими юридическими способностями? Клей чувствовал себя в ударе.

Как только стороны обвинения и защиты заняли места, судебный пристав известил судью, что слушания можно открывать. Судья трижды стукнул в дверь, оповещая пристава, что готов, тот приказал всем подняться, и судья появился в зале.

Судья Уэнтвелл был высоким мужчиной, почти таким же высоким, как Клей. Прямым словно жердь, с копной седых волос. Элене, которая сидела на скамье для публики за спиной Трейси, на мгновение показалось, что она в церкви и к ним из алтаря вышел епископ. Руди не было. Трейси сказала, что ему ни к чему присутствовать в зале. Незачем слушать, что о нем собирается говорить эксперт-психиатр. И ни к чему, чтобы судья видел, какой обвиняемый обаятельный и каким может быть сообразительным.

Дворец правосудия округа Кобб имел всего два зала заседаний: малый, где слушались дела окружного суда — об административных правонарушениях и урегулировании споров, и зал судьи Уэнтвелла, где тот разбирал самые важные гражданские иски и дела, связанные с тяжкими преступлениями. Это было похожее на пещеру старое помещение с рядами дубовых скамей для публики и даже с балконом. Судья выступал с высокой кафедры красного дерева. Справа под ней располагалась скамья свидетелей. Еще правее находились пустующие в этот день места присяжных. Прямо перед судьей, так, чтобы он мог видеть их, не поворачивая головы сидели представители обвинения и защиты.

— Можно открывать заседание? — спросил Уэнтвелл, когда все расселись.

Клей поспешно вскочил:

— Обвинение готово, ваша честь.

Трейси повела себя сдержаннее.

— Защита готова, ваша честь.

— Мисс Джеймс, поскольку вы подали ходатайство об обжаловании, слово за вами.

— Спасибо, ваша честь. Защита приглашает на место дачи показаний детектива Уэсли Брюма.

Судебный пристав отправился вызвать Уэса из комнаты свидетелей.

Приглашение Брюма не явилось неожиданностью для Клея. Трейси нуждалась в том, чтобы были изложены выясненные во время допроса факты, а это мог сделать только Уэс, поскольку обвиняемый не собирался давать показаний. Не знал он другого: что Трейси намеревалась сыграть в небольшой пинг-понг, а Уэсли Брюма использовать в качестве шарика.

Адвокат начала с того, что вежливо попросила Уэса назвать судье свою фамилию и объяснить, сколько лет он служит в полиции и какие должности занимал за это время в управлении. Она понятия не имела, что судья прекрасно знал детектива Брюма. Много лет назад тот привлек его за превышение скорости, хотя Уэнтвелл ехал по правилам.

— Спешите на пожар? — спросил полицейский известного юриста, подходя к водительскому окошку. Считаете, что закон писан не для вас? Несколько дней в каталажке пойдут вам на пользу. А теперь посмотрим на ваши права и документы на машину. — Это было его обычное подшучивание, скрашивающее охоту на лихачей. Судья Уэнтвелл подал права, не поднимая головы. Люди год за годом являлись к нему в зал суда и заявляли, что не нарушали правил и что подверглись грубому обращению со стороны Уэсли Брюма, хотя тот все отрицал. Теперь судье довелось испытать все это на себе. Полицейский прочитал фамилию и понял, что по уши влип в дерьмо. Хотел было притвориться, что с самого начала узнал окружного судью, но выражение толстого лица выдало его.

— Здравствуйте, господин судья, как поживаете? — Это все, что он сумел выдавить.

— Неплохо. Не тяните, Брюм, выписывайте штраф.

— Я, кажется, остановил не ту машину. Хотел другую, ту, что шла перед вами.

Перед судьей Уэнтвеллом не было никакой машины, и оба прекрасно это знали. Старик ожег Уэса взглядом и укатил прочь.

А на следующее утро собственноручно подал начальнику полиции бумагу, в которой детально изложил вчерашний инцидент. Судья требовал, чтобы Уэсли Брюма лишили права выписывать квитанции на штраф за превышение скорости, а другим полицейским объяснили, как важно наказывать тех, кто на самом деле нарушает правила дорожного движения. Не стоит говорить, что начальник полиции не на шутку разбушевался.

История эта была неизвестна и Клею, который самодовольно слушал, как Трейси Джеймс задавала один не слишком четкий вопрос за другим. Но прошло немного времени, и ситуация изменилась.

— Детектив Брюм, почему вы решили допросить моего клиента?

Ответить на этот вопрос Уэсу не составило труда.

— Три человека его опознали в качестве подозреваемого.

— Эти люди — Пилар Родригес, Рей Кастро и Хосе Герреро?

— Да.

— Это правда, что вы не допрашивали ни одного из них?

— Да, это так. Их допрашивал офицер Барбас.

Клею казалось, что все идет как надо. И в нужном темпе. Уэс быстро и конкретно отвечал на вопросы.

— Передо мной протокол допроса двух мужчин офицером Барбасом. Они описывают высокого мужчину с черными волосами. Это так?

— Да.

— Таким образом, они не опознали именно моего клиента? — Трейси Джеймс пристально посмотрела на Уэса.

— Нет. Но их описание соответствует его внешности, а миссис Родригес утверждает, что человек, которого вырвало на ее газоне, напоминал продавца из магазина товаров повседневного спроса. Она даже назвала его имя — Руди.

— Но она не видела, что этот человек, который выглядел как Руди, выходил из дома Люси Очоа?

— Нет.

— Это правда, что она не смогла указать на обвиняемого во время процедуры опознания?

— Правда.

Теперь Клей ожег полицейского взглядом. «Идиот, неужели ты не мог меня предупредить?»

Уэс решил, что пора отыграться.

— Позвольте объяснить… — начал он. Трейси знала, что последует дальше. Она играла на том, что вообще никто не сумел опознать Руди, но не выстраивала факты во временной последовательности. Уэс собирался ее на этом поймать. — В тот момент, когда мы привели вашего клиента на допрос, миссис Родригес утверждала, что тот, кого стошнило на ее газоне, напоминал Руди. И он подходил под описание, которое нам дали двое мужчин. Полагаю, у нас имелись достаточные основания, чтобы его допросить.

— Вы зачитали ему его права?

— Разумеется. Я дал ему подписать документ, разъясняющий его права.

Этот момент показался важным судье.

— Документ у вас с собой? — спросил он.

— Да, сэр.

— Покажите.

Уэс продемонстрировал оригинал.

— Это подпись вашего клиента? — спросил Уэнтвелл Трейси.

— Да, ваша честь.

— В таком случае, мисс Джеймс, чем мы здесь занимаемся?

— Я намереваюсь продемонстрировать, каким образом эта подпись была получена и почему ее не следует принимать во внимание.

— В таком случае продолжайте, но не отнимайте у нас времени ничего не значащими вопросами. — Это была явная пощечина, из тех, что Трейси получать не привыкла.

— До того как вы привели моего клиента на допрос, вы разговаривали с директором его школы мистером Биллом Йейтсом. Это так?

— Так.

— И мистер Йейтс сообщил вам, что Руди страдает умственной отсталостью и не способен соответствовать академическому уровню своих одноклассников. Так?

— Так.

— Его перевели в десятый класс, хотя не должны были этого делать. Но в итоге он получил только свидетельство о том, что прослушал курс дисциплин. Так?

— Вроде того.

Такой ответ не устраивал Трейси. Он оставлял возможность для сомнений.

— Что значит «вроде того»? В моем вопросе содержится нечто, что вы хотели бы оспорить?

— Нет, все правильно.

— Вы уверены?

— Да.

— Мистер Йейтс сказал вам что-нибудь еще, что касалось бы Руди?

— Нет.

— Вы уверены?

— Да.

— Он не сообщил вам, что Руди отличается исключительной покладистостью и соглашается со всем, что ему говорят? Что, по совести, вы не должны были бы допрашивать его без присутствия его матери или его адвоката — этого вам не сказал директор школы? — Трейси решила, что настал момент надавить. Кряхтелка сопротивлялся именно так, как она ожидала.

— Не припоминаю, чтобы он говорил мне что-либо подобное.

— Не припоминаете, чтобы он говорил вам что-либо подобное, или он не говорил ничего подобного? Первое или второе, офицер Брюм?

— Детектив Брюм.

— Хорошо, детектив Брюм. Так первое или второе? — Трейси стала его не на шутку доставать.

— Он ничего подобного не говорил, — вызывающе бросил Кряхтелка. Этой стерве его не поймать. На месте стороны обвинения Клей схватился рукой за лоб. Он понял, что им грозит.

— Вы взяли Руди на рабочем месте, в магазине товаров повседневного спроса, так?

— Так.

— Вы говорили с его боссом?

— Говорил.

— Он не хотел отпускать с вами Руди?

— Как будто.

Трейси снова поймала Уэса на слове.

— Что значит «как будто», мистер Брюм? Он хотел отпускать с вами Руди или нет?

— Это значит, что сначала не хотел. Но после того, как я объяснил ему, насколько важно расследование, он согласился, что Руди должен со мной пойти.

— Вы хотите сказать, что хозяин магазина согласился после того, как вы пригрозили ему отделом безопасности и гигиены труда?

— Ничего подобного я не делал. — Уэс не решился поднять глаза на судью. Те же самые слова он произносил на заседаниях, когда рассматривались дела о превышении скорости.

— Мистер Дрэгон собирался позвонить матери Руди и известить ее о том, что происходит?

— Не припоминаю.

— Вы не разрешили ему?

— Не припоминаю. — Уэс уцепился за новый вариант ответа. Он вспомнил, что бывший президент пользовался им весьма эффективно.

А Трейси продолжала наступать, ни на секунду не забывая о том, что судью не могло не интересовать, к чему это все приведет. Она взяла со стола полицейский отчет и, потрясая им в руке, спросила:

— Значит, вы привели Руди в полицейский участок?

— Да.

— И там приступили к допросу. Так?

— Так.

— Согласно вашему отчету, вы начали допрос в 15.18. — Трейси показала документ.

Уэс взглянул на него и кивнул:

— Да.

— Это правда, детектив Брюм, что до того, как вы приступили к допросу, в участок пришла мать Руди, попросила, чтобы вы пропустили ее к сыну, и протестовала против того, чтобы вы допрашивали его в ее отсутствие?

Клей вскочил на ноги. Ему впервые представилась возможность сбить Трейси с ритма.

— Протестую, ваша честь. Вопрос состоит из нескольких вопросов. — Это было правомерное возражение, однако бессмысленное — присяжных в зале не было, а судья Уэнтвелл, без сомнения, понимал, какой был задан вопрос.

— Протест отклоняется. Продолжайте, мисс Джеймс.

— Офицер Брюм, вы хотите, чтобы я повторила вопрос?

— Детектив Брюм. Нет, я помню. Насколько мне известно, мать прибыла в участок, когда я уже заканчивал допрос.

— Когда она прибыла, то потребовала, чтобы вы прекратили допрашивать ее сына?

— Да.

— Но вы этого не сделали?

— Нет.

— Почему?

— Руди согласился со мной говорить. Он взрослый человек, а она не является его адвокатом.

— Вы сообщили ему, что его мать находится за дверью и желает его видеть, прежде чем он станет отвечать на следующие вопросы?

— Нет.

— Потому что понимали, что Руди откажется продолжать разговор, если узнает, что пришла его мать?

— Ничего подобного. К тому же я уже почти закончил и это не имело значения.

— К тому времени вы еще не брали у него кровь на анализ?

— Нет.

Трейси вновь переменила тему.

— Где происходил допрос?

— В комнате для допросов полицейского управления.

— Я слышала об этой комнате. Если не ошибаюсь, она оборудована телевизионной камерой?

— Не ошибаетесь.

— В вашем распоряжении имелся также обычный магнитофон?

— Да.

— Но вы не воспользовались ни тем ни другим?

— Нет.

— Для этого существовала какая-нибудь особая причина, офицер Брюм?

Клей снова вскочил на ноги:

— Протестую, ваша честь! Адвокат сознательно выводит из себя свидетеля. Он уже несколько раз поправил ее и сказал, что он детектив.

К несчастью для Клея, судья Уэнтвелл с удовольствием наблюдал, как издеваются над Брюмом.

— Он детектив, мистер Клей, но тем не менее остается давшим присягу полицейским. Не понимаю, каким образом обращение «офицер» может показаться обидным. Протест отклоняется. Продолжайте, мисс Джеймс.

— Спасибо, ваша честь, — вежливо поблагодарила Трейси и вновь перевела взгляд на копа-коротышку. — Мне повторить вам вопрос, офицер Брюм?

— Нет необходимости. Никакой особой причины не было. Мы редко пользуемся видеокамерой. К тому же у меня под рукой не оказалось пленки.

— Что требовалось сделать, чтобы воспользоваться видеомагнитофоном? Только получить пленку?

— Как минимум.

— Это надо понимать как «да»?

— Да.

— Где хранится пленка?

— В комнате с оборудованием.

Уэс отвечал уклончиво, но это нисколько не волновало Трейси. Его уклончивость заметил бы и двухлетний ребенок.

— Где располагается комната оборудования?

— Дальше по коридору.

— И пленка для обыкновенного магнитофона тоже хранится там?

— Да.

— Вы не могли бы отвечать конкретнее, офицер Брюм? Сколько времени потребовалось бы, чтобы дойти до склада, взять аудио- или видеозаписывающее средство и установить одно или другое либо то и другое, прежде чем начать допрос?

— От трех до пяти минут, — заносчиво ответил Кряхтелка. Эта надменность вызвала у Клея горячее желание придушить детектива. Неужели этот идиот не догадался, куда она клонит?

— Можно ли сказать, что записывающее оборудование установлено в комнате для допросов с той целью, чтобы его использовали во время допросов?

— Конечно! — «Что за глупый вопрос», — подумал Кряхтелка.

— Можно ли сказать, что, когда вы привели моего клиента в комнату для допросов, он уже являлся подозреваемым в убийстве?

— Да.

— Единственным вашим подозреваемым на тот момент?

— Да.

— Можно ли сказать, детектив Брюм, что за двадцать с лишним лет службы в вашем полицейском управлении это самое серьезное преступление из всех, что вам приходилось расследовать? — Трейси сознательно назвала его детективом. Хотела оказать ему должное уважение или создать такую видимость.

— Без сомнений, — кивнул Уэс. Эта женщина загнала его в угол. И сейчас нанесет решающий удар.

— Таким образом, вы приобрели высокотехнологичное оборудование специально для того, чтобы проводить допросы, но, расследуя самое серьезное за всю свою карьеру преступление, сознательно решили его не применять. Так?

— Нет, не так. — Уэс слишком поздно осознал, на каком вулкане оказался. Адвокат не выпустит его — так и будет задавать вопросы, принуждая объяснить ответ. А она тем временем перевела стрелки.

— Вы заставили Руди сделать письменное заявление?

— Нет. Но я дал ему прочитать свои записи, и он их подписал.

— Вы попросили, чтобы он их подписал?

— Разумеется.

— Ему разрешалось делать изменения?

— Не понимаю.

— Это очень просто, офицер Брюм. Подозреваемый был вправе редактировать ваши записи?

— Конечно, нет.

— Вы просто дали ему подписать?

— Да.

— Больше нет вопросов, ваша честь.

Внезапное прекращение допроса удивило Клея. Он ожидал, что Трейси будет до последнего мотать Кряхтелку вопросами и ответами, и тщательно все записывал. Но ее интересовали только формальности, а не суть.

Настала очередь Клея. Его первейшей задачей было прижечь раны Уэса, чтобы они больше не кровоточили. Детектив не получил прямого удара, но благодаря нескольким незначительным уколам обильно терял кровь. Перед Клеем открывались две возможности: либо бросить невыгодное занятие и отпустить несчастного с места дачи свидетельских показаний — что, впрочем, требовало усилия воли, — либо продолжать задавать вопросы, рискуя подставить Кряхтелку под удары еще более тяжелой артиллерии. Клей выбрал второй путь. Медленно поднялся и, формулируя в уме вопросы, направился к возвышению. Он хотел обелить толстого придурка.

— Детектив Брюм, за двадцать с лишним лет вашей службы в полиции кто-нибудь хоть раз подверг сомнению вашу добросовестность?

Трейси в мгновение ока вскочила:

— Протестую, ваша честь. Личность офицера Брюма не является предметом рассмотрение на данном заседании, хотя его добросовестность в этом деле — да. — Это была классическая фраза тяжущейся стороны. Публика не поняла бы, в чем ее смысл, но Трейси не интересовали наблюдающие с галереи за ходом слушаний завсегдатаи. Для нее был важен всего один человек — судья Уэнтвелл. И она намеревалась привлечь его на свою сторону.

— Объявляется перерыв на двадцать минут. Жду представителей обвинения и защиты, а также стенографиста суда у себя в кабинете. — Судья поднялся и покинул зал. Адвокат и обвинитель последовали за ним. Когда они расселись, Уэнтвелл продолжал: — Полагаю, мне не следовало открывать эту информацию в самом начале слушаний, но свидетельские показания таковы, что я считаю нужным сообщить вам нечто имеющее отношение к делу, чего, я уверен, вы не знаете. — Трейси и Клей недоуменно переглянулись и снова посмотрели на судью. И тот рассказал им о «незначительном инциденте» с превышением скорости. — Я согласен с мисс Джеймс, — заключил он. — Предметом нашего рассмотрения является добросовестность офицера Брюма в данном деле, а не его личность. Но поскольку, мистер Эванс, мне решать, какие доводы выслушивать присяжным, я счел необходимым открыть вам, что мое впечатление в отношении добросовестности и личности офицера Брюма несколько подпорчено. Не думаю, что это повлияет на мои юридические заключения на слушаниях или суде. Однако если вы пожелаете, я готов устраниться от данного дела.

Когда судья Уэнтвелл закончил, Клея только что не трясло. Его единственным желанием было пронести в зал суда базуку и отправить Уэсли Брюма на небеса. «Как он мог так со мной поступить? Почему не рассказал о своем столкновении с судьей?» Но это была давнишняя история. Теперь Клею предстояло принять важное решение — решение, от которого мог зависеть исход всего дела.

Сидящая с ним рядом Трейси изо всех сил старалась сдержать улыбку. Слушание только что круто приняло для нее хороший оборот. А ее лучшие свидетели еще не выступали. Но с другой стороны, Клею ничего не оставалось, как потребовать отвода судьи, а она не была уверена, что ей выгодно терять Уэнтвелла.

Секунды проходили за секундами, судья терпеливо ждал, пока Клей обдумает его слова. Уэнтвелл был из тех, кто строго придерживался буквы закона. Он все делал по правилам. И вряд ли согласился бы на новую версию свидетельских показаний, даже если бы не поверил ни единому слову толстого полицейского. Другой судья мог оказаться не столь консервативным.

— Судья, — начал Клей, — я не сомневаюсь, что правосудие, вынося законное решение, не будет учитывать ничего личного. Я не требую вашего отвода. — Его слова привели адвоката в замешательство.

Уэнтвелл посмотрел на Трейси:

— Мисс Джеймс, вы хотите что-нибудь добавить?

— Нет, ваша честь. Ваше сообщение говорит само за себя. Я не считаю, что ваше личное столкновение с офицером Брюмом способно повлиять на ваши решения.

— Еще бы тебе так думать, — проворчал Клей, надеясь, что поступил правильно.

Несколько минут спустя все трое вернулись в зал суда, и Клей вновь занял место на возвышении. Первым заговорил судья Уэнтвелл:

— Можете продолжать, мистер Эванс.

— Вопросов больше не имею, ваша честь, — ответил Клей. Поскольку судья был в курсе завиральных способностей Уэса, не было смысла реабилитировать детектива.

Брюм покинул место свидетеля, не уверенный, как обстоят дела, но по выражению лица Четвертого понял, что тот чем-то недоволен.

— Вызовите вашего следующего свидетеля, мисс Джеймс.

Задавая вопросы Уэсу, Трейси уже достаточно подорвала аргументы обвинения, а теперь намеревалась разнести их в пух и прах. Она начала с директора школы Руди. Представила, сказала, что он руководил школой все четыре года, пока там учился ее клиент. И перешла прямо к делу:

— Мистер Йейтс, посещал ли вас пару месяцев назад детектив Уэсли Брюм?

— Да.

— Можете объяснить суду причину его визита?

— Он спрашивал про Руди, хотел выяснить, каким тот был учеником.

— Что вы ему ответили?

— Ответил, что Руди был очень приятным, интересующимся юношей, но несколько отсталым. Оценил коэффициент его умственного развития на восемьдесят или несколько ниже. У нас маленькая школа, и у нас нет специальных программ для подобных детей, поэтому мы сделали для паренька все, что могли. После двух лет обучения перевели его на факультатив. Он не получил аттестата — только свидетельство о том, что прослушал определенный набор дисциплин.

— Детектив Брюм сообщил вам, почему он интересуется Руди?

— Да. Сказал, что Руди, возможно, явится подозреваемым в деле об убийстве девушки из латиноамериканского квартала.

— И что вы на это ответили?

— Ответил, что он, должно быть, ошибается. Я очень хорошо знал Руди и не верю, что он способен на что-либо подобное.

— Детектив Брюм говорил вам, что намерен допросить Руди?

— Да.

— Что вы на это ответили?

— Что если он планирует что-либо подобное, то сначала должен связаться с матерью Руди или по крайней мере убедиться, что у него есть адвокат. Подчеркнул, что Руди в высшей степени приветливый и простодушный человек. Что он не сумеет себя защитить и будет отвечать на любой вопрос, даже если это не в его интересах.

— Существовала ли какая-то причина, почему вы сказали об этом детективу?

— Да. Я полагал, что он ведет честное расследование и ему необходимо об этом знать.

— Спасибо, мистер Йейтс. Вопросов больше не имею.

Судья Уэнтвелл посмотрел на Клея:

— Намерены устроить свидетелю перекрестный допрос?

— Да, ваша честь. — Четвертый считал, что сможет заработать на этом свидетеле очки. Он встал, но остался за своим столом. — Мистер Йейтс, умел ли Руди читать и писать?

— Да.

Клей взял подписанную Руди форму согласия и протянул директору школы.

— Как по-вашему, сумел бы он прочитать и понять значение этого документа?

— Полагаю, что да.

— И даже при том, что он мягкий человек, прочитав документ, который детектив Брюм дал ему перед тем, как начать допрос, мог бы он из его содержания понять, что у него есть право отказаться разговаривать с полицейским?

Билл Йейтс мгновение колебался. Он понимал, что Клей Эванс загоняет его в угол. Он не хотел повредить Руди, но должен был честно отвечать на вопрос.

— Да, я считаю, что он мог бы понять, что у него есть право отказаться разговаривать с детективом Брюмом, однако…

Клей перебил педагога прежде, чем тот сумел продолжить:

— Спасибо, мистер Йейтс, вы ответили на мой вопрос. И вот еще что: как по-вашему, понимает ли Руди разницу между правильным и неправильным?

— На мой взгляд, да.

— Спасибо. Ваша честь, вопросов больше не имею.

Трейси не стала задавать больше вопросов. Пусть Клей и набрал очки, но в ее задачу не входило доказать, что Руди был не способен понять то, что подписал.

— Мисс Джеймс, вызывайте второго свидетеля.

За Биллом Йейтсом последовал Бенни Дрэгон.

— Детектив Брюм решил взять Руди с работы и отвезти в участок на допрос, — сказал он. — Я возразил, что не позволю ему общаться с Руди, пока не поговорю с его матерью.

— Почему вы так заявили?

— Потому что понимал, что он хочет сделать из Руди подозреваемого в убийстве той девушки, нисколько ему не верил. Не сомневался, что Руди не совладает с таким гадом.

— Протестую! — Клей постарался, чтобы его голос прозвучал возмущенно, хотя был о детективе Брюме ровно того же мнения, что и Бенни Дрэгон.

— Принято. — Судья Уэнтвелл не стал дожидаться аргументов и посмотрел на свидетеля: — Мистер Дрэгон, придерживайтесь фактов. Нам не требуются непочтительные оценки.

— Прошу прощения, ваша честь.

Но Трейси не позволила, чтобы все так просто сошло на нет.

— Кого вы имели в виду, когда сказали «гад».

— Протестую!

— Протест отклоняется. В материалах судебного дела не должно быть неясностей. Продолжайте, мисс Джеймс.

— Спасибо, ваша честь. Мистер Дрэгон, вы хотите, чтобы я повторила вопрос?

— Нет. Когда я сказал «гад», то имел в виду Уэсли Брюма.

— Спасибо, мистер Дрэгон. И что вам ответил детектив Брюм, когда вы заявили, что не позволите общаться с Руди, предварительно не позвонив его матери?

— Стал мне грозить.

— Каким образом?

— Сказал, что напустит на мой магазин инспекцию отдела безопасности и гигиены труда. Я прекрасно понял, что он имел в виду.

Трейси решила на этом прервать допрос. Пауза. Интересно, хватит ли у Клея духа быстро отреагировать.

— Ваша честь, вопросов больше не имею.

— Мистер Эванс, свидетель ваш.

— Благодарю, ваша честь. Мистер Дрэгон, как по-вашему, детективу Брюму требовалось ваше разрешение, чтобы забрать Руди на допрос?

— Конечно, нет.

— То есть он мог войти в магазин и увести Руди, даже не поздоровавшись с вами?

— Видимо, так.

— Но у него хватило вежливости заговорить с вами и объяснить, в чем дело.

— Я бы не назвал это вежливостью.

— Как бы то ни было, он объяснил вам, как намерен поступить? — резко спросил Клей.

— Как будто да, — неохотно проворчал Бенни.

Уклончивый ответ разозлил Клея.

— Еще вам показалось, что детектив Брюм «как будто» вам грозит. А тот всего лишь оглядел ваш магазин и упомянул отдел безопасности и гигиены труда?

— Не показалось. — Клей задел Бенни за живое. — Я приехал из Чикаго и могу понять, когда мне угрожают. Безмозглому ясно: если коп что-то требует, а ему отказывают, а он тут же заговаривает об отделе безопасности и гигиены труда, — это угроза.

— Таково ваше мнение? — только и сумел придумать Четвертый, хотя постарался наполнить вопрос сарказмом.

— Да. Мое и тысяч других людей, если им зададут такой вопрос!

Клей оказался в тупике. Ему не оставалось ничего, кроме как презрительно посмотреть на свидетеля. Он только надеялся, что убедил судью — Бенни Дрэгон не желает сотрудничать с правосудием и оскорбляет служителей закона.

— Вопросов больше не имею, ваша честь.

Следующий свидетель также явился для Четвертого сюрпризом, и он почувствовал себя как боксер в нокдауне.

— Защита вызывает Марию Лопес.

Это имя Клею ничего не говорило.

— Я секретарь в управлении полиции, — начала Мария. Она сообщила судье, что Элена пришла в полицейский участок 24 января в 15.16. Она помнила точное время, потому что Элена попросила зафиксировать его в журнале.

— Что произошло после того, как Элена Келли явилась в участок?

— Ничего. Мне было приказано оставить ее сидеть в приемной и ждать.

— Как долго?

— Наверное, минут двадцать. Затем к ней вышел поговорить детектив Шортер.

— Он вышел по своей воле или вам пришлось его вызвать?

— Мне пришлось его вызвать. Мисс Келли настояла, чтобы я еще раз сообщила, что она в полицейском участке.

— После этого ей разрешили увидеться с сыном?

— Нет.

— Вопросов больше не имею.

Клей отказался от перекрестного допроса.

Трейси продолжала наступать. За Марией Лопес последовала Элена, которая почти слово в слово подтвердила свидетельство секретаря полицейского управления, добавив только содержание своего разговора с Делом Шортером.

— Он сказал, что мой сын может оказаться очень ценным свидетелем, поскольку работает в открытом по вечерам магазине. Я чуть было не поверила. Но после того, как детектив продолжал говорить и стало ясно, что мне не дадут увидеться с Руди, я поняла, что все это только предлог. Детектив Шортер мне просто лгал.

Клей не мог пропустить последнего замечания.

— Ходатайствую о том, чтобы снять последнее предположение. Это мнение свидетеля в виде показания.

— Полагаю, свидетель вправе высказать свое мнение, если она считает, что ей солгали, — возразила Трейси.

— Поддерживаю, — кивнул судья. — Ходатайство отклоняется. Есть еще вопросы, мисс Джеймс?

— Нет, ваша честь.

— Перекрестный допрос, мистер Эванс?

Клей хотел установить при помощи матери Руди, что ее сын способен читать, писать и принимать решения. Но он уже добился такого показания от директора школы. К тому же всегда опасно держать на месте для дачи показаний сочувствующего подозреваемому свидетеля.

— Вопросов нет, ваша честь.

Теперь сцена была предоставлена Гарольду Виктору Фишеру. Он уверенно вошел в зал в своем обычном судейском облачении: темно-синем костюме, белой рубашке и красном галстуке. Г.В. не слишком соответствовал стереотипу. Он был довольно рослым, но казался каким-то бесформенным, словно мешок с картошкой, податливым в поясе и плечах. Больше походил на пышного человечка из рекламы зефира, чем на супермена.

Трейси принялась возвеличивать эксперта, заставив перечислить свои заслуги: Корнеллский университет, медицинский факультет Пенсильванского университета и тому подобное. А когда закончила, спустила с цепи. И на месте дачи свидетельских показаний, поражая своими знаниями правосудие, Г.В. превратился в поистине величественную фигуру.

— Доктор, вам представилась возможность осмотреть Руди?

— Да, я говорил с ним в течение двух с половиной часов.

— Вам удалось составить о нем свое мнение?

— Естественно. — С этого момента Г. В. понесло. — Я не только говорил с ним, но провел серию тестов, включая проверку способностей по Уэчслеру. Получил его полную медицинскую карту и школьные отзывы. Коэффициент ай-кью Руди составляет 75 единиц, то есть парень не является умственно отсталым, но его состояние относится к пограничным случаям. У него отмечены многие характеристики умственно отсталых, включая эмоциональную реакцию. Что я подразумеваю под эмоциональной реакцией? — Задавать себе вопросы было классическим приемом Г.В. — Например, он постоянно улыбается. Даже в нынешних обстоятельствах приветствует мир с распростертыми объятиями. Счастливый человек — очень доверчивый, очень наивный.

Наукой проводились психологические исследования умственно отсталых детей и их неспособности принимать правильные решения в сходных обстоятельствах — в основном подростков, оказавшихся в окружении обыкновенных сверстников. Мне особенно запомнился один случай. Группа подростков из штата Огайо убедила их отстающего в развитии одноклассника, что они его друзья. Они привели его на высокий мост и уговорили прыгнуть в воду. Пообещали, что последуют вслед за ним. Сам прыжок его не убил. Но бедняга утонул, поскольку не умел плавать, о чем даже не подумал сообщить своим новым друзьям. Я упомянул этот случай, поскольку он представляет собой прекрасную аналогию. Юный Руди признался во время нашей беседы, что ему понравился детектив Брюм и он решил, что полицейский — его друг. У нормального человека в подобных обстоятельствах не могут возникнуть такие чувства. Если же вы сближаетесь с таким человеком, как Руди, он не способен отказаться выполнить вашу просьбу. И он не сумел отказать детективу Брюму, когда тот попросил с ним поговорить, потому что детектив Брюм, как показалось Руди, стал его другом. Подозреваю, что детектив Брюм подсознательно об этом догадывался. Из беседы с Руди я понял, что детектив Брюм, прежде чем заговорить об убийстве, попытался установить с ним доверительные отношения. При таких обстоятельствах Руди никак не мог отказаться отвечать на вопросы.

Г.В. был ветераном подобных игрищ. Он сказал меньше, чем знал, — не разоружился до конца, чтобы было чем ответить противоположной стороне во время перекрестного допроса. Одарив присутствующих своим веским суждением по поводу рассматриваемого дела, эксперт замолчал и ждал, что последует дальше.

Но ничего не последовало. Клей не захотел состязаться в умничанье с Гарольдом Виктором Фишером — все равно проиграл бы. Поэтому решил вернуться к некоторым уже обсуждавшимся деталям.

— Доктор, Руди умеет читать и писать?

— Да.

— Он может отличить, что правильно, а что неправильно?

— Да.

Клей взял письменное признание у чиновника, хранившего вещественные доказательства, и подал Г.В.:

— Он мог бы прочитать и понять этот документ?

Фишер взглянул на листок. Он видел копию данного документа среди бумаг, которые ему показывала Трейси.

— Прочитать — да. Понять — да. Но вы не уловили сути того, что я сказал…

Клей оборвал его на середине предложения.

— Вы ответили на мой вопрос, доктор. Благодарю вас.

Трейси не могла позволить, чтобы все на этом кончилось, и повторно приступила к допросу свидетеля.

— Что такого не уяснил в вашем объяснении мистер Эванс, доктор?

— То, что чтение и понимание не единственные вопросы, когда речь идет о «согласии» такого человека, как Руди.

Эта мысль не прозвучала во время вчерашней двухчасовой репетиции с Трейси. Она была в новинку для самого Г.В., который пришел к ней только сейчас, стоя на месте для дачи свидетельских показаний. Они с Трейси условились сделать ставку на то, что Руди обладает способностью понимать и соглашаться, но при этом собирались настаивать, что его дружелюбная натура не способна отказаться от беседы с тем, кого он считает другом. Теперь же Г.В. намеревался изменить подход и подверг сомнению саму дееспособность юноши. Трейси сразу поняла, что такой аргумент будет выгоднее для ее подзащитного. И ведь надо же, подумала она, стараясь не улыбнуться, ее эксперт благодаря перекрестному допросу Клея Эванса поднялся на новую научную высоту. А Фишер между тем продолжал:

— Если речь идет о человеке умственно отсталом либо в пограничном случае, то необходимо принимать во внимание, при каких обстоятельствах было сделано признание. Если между допрашивающим и допрашиваемым установились доверительные отношения, то допрашиваемый, на мой взгляд, не способен отказаться отвечать на вопросы. И в этом случае нам следует подвергнуть сомнению его способность делать признания.

Мысль Г.В. неслась в свободном полете. Его осенило прямо на месте свидетельских показаний. Он выступал не только за деньги — он боролся за правду. Искренне верил в то, что говорил, и не сомневался, что только что спас Руди от неминуемой смерти. Г.В. повернулся к судье и обратился прямо к нему:

— Ваша честь, позвольте мне провести аналогию. Это дело сродни оспариванию завещания, когда речь идет о неправомерном влиянии. Вопрос не обязательно в том, способен ли пожилой человек принимать решения относительно своей собственности. Вопрос в другом: насколько его ограниченные возможности в сочетании с тем фактом, что его бенефициарий находится в положении доверительного лица, лишают его свободного волеизъявления относительно своего состояния. — Это был изложенный в простой форме в высшей степени интеллектуальный юридический аргумент. Он привел Трейси в полный восторг. Превосходная аналогия — ничего подобного ей в голову не приходило. Что можно придумать, чтобы опровергнуть такое?

Ясно было одно: ничего похожего на логический контраргумент Клей Эванс из своих мозгов выжать не сумел. Прокурор сидел и силился понять, о чем толкует Г.В. Однако судья Уэнтвелл предоставил ему шанс окунуться в детали.

— Мистер Эванс, поскольку идея недееспособности уже более или менее возникала во время повторного допроса свидетеля, даю вам право повторного перекрестного допроса.

«Откажись! Откажись!» — стучало в мозгу у Клея. Но он всю жизнь привык принимать трудные решения и не собирался отступать. Логике суждений он решил противопоставить сарказм и насмешку.

— Доктор, разве мы сейчас рассматриваем дело об оспаривании завещания?

— Разумеется, нет.

— Разве Руди — пожилой человек?

— Нет.

Это было отвратительно, почти глупо, но, подобно слепому на минном поле, Четвертый наконец нашел цель.

— Я, наверное, чего-то недопонимаю. Как долго этот юноша Руди знал детектива Брюма?

— Полагаю, что до допроса они не были знакомы.

— В таком случае как долго длился допрос?

— Тридцать восемь минут, если верить отчетам, которые я видел.

— И вы беретесь утверждать, что за тридцать восемь минут между ними установились доверительные отношения?

— В какой-то мере да.

— Что значит «в какой-то мере»? — Вопрос допускал неограниченное количество ответов, и Г.В. не преминул принять вызов.

— Это значит, что детектив, который по сравнению с Руди обладает более высокими интеллектуальными способностями, установил с ним доверительные отношения непосредственно в комнате для допросов. Притворился, что он его друг. Руди до сих пор считает, что Уэсли Брюм — его товарищ. И верит, что детектив Брюм пытается ему помочь.

— Вы утверждаете, что детектив лгал Руди? — В голосе Клея прозвучало такое удивление, что Трейси чуть не расхохоталась. Ведь Г.В., напротив, был, пожалуй, единственным свидетелем, который не охарактеризовал Кряхтелку как лгуна.

— Ни в коем случае, — ответил Фишер. — Он просто воспользовался ситуацией в своих целях.

Клей принял это в качестве уступки, но, улучив момент, ожег эксперта таким же взглядом, как до этого Бенни Дрэгона.

— Вопросов к свидетелю больше не имею, — сообщил он судье с таким видом, будто положил эксперта на обе лопатки.

— У меня тоже нет вопросов, — повернулась к Уэнтвеллу Трейси, когда психиатр сел.

Судья посмотрел на стенные часы. Было десять минут третьего. Все проголодались и устали.

— Мистер Эванс, — спросил он, — вы намерены представить контраргументы?

Клей размышлял лишь несколько секунд. Кого вызвать? Снова Кряхтелку? Шортера?

— Нет, — ответил он.

— В таком случае почему бы нам не устроить перерыв на обед? После перерыва прошу представителей обвинения и зашиты, а также стенографиста суда ко мне в кабинет. Мисс Джеймс, мать юноши, если пожелает, может присутствовать. Заседание прерывается до пятнадцати часов. — Судья поднялся и вышел из зала.

Трейси и Элена перекусили в одном из двух небольших ресторанчиков на противоположной стороне улицы. Здесь специализировались на быстром приготовлении сандвичей для тех, кто приходил на заседания суда. Элена сильно нервничала, она умирала от желания задать множество разных вопросов. Но терпеливо дождалась, пока Трейси не сделает официантке заказ и не пригубит кофе.

— Вы выглядели сегодня просто великолепно.

— Спасибо, Элена.

— И доктор Фишер вел себя потрясающе. Утер всем нос.

— Согласна. Его аналогия была бесподобна. Надо будет покопаться в литературе, но готова спорить, никто еще не приводил подобные доводы.

— Думаете, судья их примет?

— Не знаю.

— Зачем судья приглашает нас к себе в кабинет? — спросила Элена.

У Трейси на этот счет возникла одна догадка, отнюдь не из приятных. Но она не хотела строить пустые предположения и без необходимости расстраивать клиентку.

— Понятия не имею. — Адвокат пожала плечами. — Посмотрим. — В этот момент официантка принесла сандвичи. Во время еды обе не сказали ни слова.

В комнату для слушаний судья Уэнтвелл вошел по-прежнему в мантии. Это удивило и Клея, и Трейси. Обычно такие встречи проходили в менее формальной обстановке. Может быть, он решил соблюсти этикет, потому что присутствовала Элена? А может быть, на то были иные причины?

Комната для слушаний представляла собой квадратное помещение рядом с личным кабинетом судьи. Длинный стол стоял перпендикулярно председательскому столу. Помещение было похоже на сотню других комнат для слушаний, которые Трейси видела за время своей карьеры. Судья опустился за свой стол, представители сторон — по обе стороны длинного стола. Элена села рядом с Трейси. У стенографистки было свое место — правее, напротив судьи. Она почтительно смотрела Уэнтвеллу в рот, ожидая, когда тот начнет.

— Я пригласил вас сюда после перерыва, поскольку готов вынести решение. — Судья посмотрел на сидящих перед ним юристов. — Понимаю, что каждый из вас, чтобы помочь мне разобраться в деле, подготовил заключительное слово. Но я в этом не нуждаюсь. Я выслушал аргументы. — Он помолчал, собираясь с мыслями. Элена так разнервничалась, что проковыряла ногтями дыру в обивке стула. — Я выношу постановление в этой комнате, поскольку желаю, чтобы большая его часть находилась под запретом оглашения. — Последние слова подтвердили опасения Трейси. — В ходе слушаний и на случай последующих апелляционных жалоб мною были установлены следующие обстоятельства дела. Если данное дело будет передано в суд, мои выводы никак не повлияют на присяжных. Присяжные о них даже не узнают. Тем не менее я постановляю, что присяжные могут выслушать все те аргументы, которые выслушал я. Я нахожу, что директор Йейтс, мистер Дрэгон и мисс Лопес являются заслуживающими доверия свидетелями. У них не было никакого побудительного мотива ввести суд в заблуждение. С другой стороны, я нахожу, что офицер Брюм совершенно не заслуживает доверия. Я выяснил, что директор Йейтс посоветовал офицеру Брюму, чтобы тот обеспечил присутствие во время допроса Руди его матери или хотя бы его адвоката. Я установил, что офицер Брюм угрожал мистеру Дрэгону. — Судья сверкнул глазами на Клея Эванса. — Я, как и он, способен распознать угрозу, если таковая прозвучала в моем присутствии. — Он помедлил, чтобы его слова дошли до всех, кто сидел перед ним. — Еще я установил, что мать Руди Элена прибыла в полицейский участок до того, как начался допрос. Основываясь на том, что услышал, я нисколько не сомневаюсь, что детектив Шортер лгал ей по поводу причины допроса ее сына. Самым тревожным для суда показался тот факт, что детектив Брюм решил не использовать имеющиеся в его распоряжении звуко- и видеозаписывающие устройства, специально приобретенные полицейским управлением для этой цели. Если бы он это сделал, суд мог бы выслушать задаваемые вопросы и ответы на них. Это особенно меня беспокоит, поскольку в сегодняшних показаниях детектива Брюма отсутствовала ясность. Установив все это, я тем не менее не имею возможности не принимать во внимание признаний обвиняемого. Единственным предметом обсуждения во время данных слушаний явился вопрос, сообщили ли обвиняемому о его правах, включая право на услуги адвоката, и добровольно ли он отказался от них. Совершенно очевидно, что ему сообщили о его правах в письменной форме, он их прочитал и, поставив подпись, отказался от них. Мать не является его адвокатом. У нее нет законного права присутствовать во время допроса сына. Но по тому, как с ней обращались, можно составить представление об участвовавших в этом деле полицейских и увидеть их умысел. Показания доктора Фишера заинтересовали меня, но в данный момент я не делаю никаких выводов по поводу того, правомочен ли Руди согласиться подвергнуться допросу и отвечать на вопросы детектива Брюма. Полагаю, сторонам следует подготовить толковое резюме дела и представить новому судье до заседания суда.

Оба юриста озадаченно посмотрели на него. Уэнтвелл ответил на их удивленные взгляды.

— Да, я намерен взять самоотвод. В данном деле я не могу быть честным и беспристрастным арбитром. Мое столкновение с детективом Брюмом этому препятствует. Для проведения судебного заседания будет назначен другой судья, возможно, из тех, что ушли в отставку. Не думаю, что это вызовет сколько-нибудь заметную задержку. Единственным документом по итогам данных слушаний будет письменное постановление, отклоняющее ходатайство защиты об обжаловании признания обвиняемого и о прекращении дела. Я связываю вас обязательством хранить молчание и не потерплю никаких обсуждений в прессе. — Судья поднял глаза на юристов, и те согласно кивнули. — Тем не менее я постановляю, что все заслушанные сегодня свидетельства, включая показания доктора Фишера, могут быть представлены присяжным в суде. Полагаю, что двенадцать разумных человек, основываясь на этих фактах и принимая во внимание все обстоятельства, способны понять, что признание, как оно, по существу, представлено детективом Брюмом, можно считать недостоверным. На этом слушания закрываются.

На судью Уэнтвелла было не похоже, чтобы после оглашения постановления он не задал каких-нибудь вопросов или не потребовал разъяснений. Но сейчас он поступил именно так — настолько его вывели из себя показания детектива Брюма. Он несколько секунд смотрел на Элену, затем вышел из комнаты. Этот взгляд был другим, нежели те похотливые взоры, которые целый день бросал на нее Четвертый. Это был сочувствующий взгляд — судья словно хотел сказать: «Это все, что я могу для вас сделать. Теперь от меня ничего не зависит».

Элена с юных лет привыкла скрывать свои чувства. Там, откуда она приехала, стервятники сразу чувствовали беззащитность. Но в тот день, выходя из дворца правосудия, она заметно дрожала. Трейси обняла ее за плечи и притянула к себе, чего никогда не позволяла себе с клиентами. От привычного правила «бизнес любой ценой» сейчас она отступила.

— Элена, я понимаю, что вы расстроены. Но уверяю вас: это хорошие новости. У нас по-прежнему имеется шанс, если мы сумеем убедить нового судью выслушать мнение доктора Фишера. И даже если придется защищаться в зале суда, свидетели будут на нашей стороне.

Элена пропустила ее аргументы мимо ушей. Она привыкла верить в Америку, в конституцию, в правовую систему страны. Даже в то, что необходима смертная казнь. Ведь если присяжные безоговорочно убеждены, что человек виновен, значит, так оно и есть. Но теперь она впервые поняла, насколько это все иллюзорно. Ни один из жителей латиноамериканского квартала не войдет в число присяжных. Никто из них не зарегистрирован в качестве граждан, имеющих право избирать и быть избранным. Ее сына будут судить люди, которые понятия не имеют, кто Руди такой и как живет. Они узнают, что он побывал в доме Люси, что там обнаружена его кровь и что его вырвало, когда он возвращался домой. Этого будет достаточно. Все остальное — доверять или не доверять детективу Брюму и спор о правах Руди — им будет безразлично.

— Я верю, что мы можем выиграть дело даже при том, что имеется признание Руди, — продолжала Трейси, стараясь говорить убедительно. — Я собираюсь переночевать в городе. Давайте встретимся утром и обсудим, как действовать дальше.

Элена только кивнула. Она не сомневалась, какой именно вопрос им предстоит обсудить. Она начала понимать характер Трейси.

 

ГЛАВА 18

Они договорились встретиться в девять в кабинете Остина Ривза. Обе женщины хотели подготовиться к предстоящим переговорам.

Огонь пылал в душе Трейси — она кипела желанием помочь подзащитному и спасти его от электрического стула. Но еще она боялась. И вместо того чтобы радоваться этому пламени, позволила пожирать себя страху. Она прекрасно выступила в зале суда, но Трейси давно решила, что ее занятие — зарабатывать деньги и выигрывать, а не проигрывать. И поздно вечером, сжимая в руке стакан с третьей порцией виски, что с ней случалось не часто, она поняла, что это дело — проигранное. Надо устраняться. Она начала себя оправдывать: «Я должна платить по счетам. На меня работают люди, у которых есть семьи, и они на меня надеются. Я в моральном долгу перед ними». Если бы Элена наскребла хотя бы десять тысяч долларов, Трейси продолжала бы защищать ее сына. Этих денег все равно бы не хватило на такое дело, как это, но она бы пошла на компромисс. «Так и надо поступить», — заключила адвокат. Но все равно ей потребовалась четвертая порция виски.

Элена понимала, что Трейси задержалась до следующего утра, чтобы поговорить о деньгах. Она прекрасно помнила первоначальную сумму предварительного гонорара. Теперь потребуется тысяч десять или даже больше.

«Откуда взять такие деньги? — Первая мысль была о сестре Маргарет. — Но Маргарет уже дала взаймы. Кто еще? Майк? Он тоже дал пять тысяч. Хотя мог бы и больше. Но я не вправе просить деньги у мужчины, от которого семнадцать лет скрывала его ребенка. Что я ему скажу? Уйдя от тебя, я поступила правильно, но теперь твой сын сидит в тюрьме за убийство. Так какая же я после этого мать?»

Элена отказалась от мысли позвонить бывшему мужу, но по мере того, как ее все сильнее охватывало отчаяние, она снова и снова думала о нем. «Нет, нельзя к нему обращаться», — говорила она себе. Но, несмотря на страх, Элена понимала: надо что-то предпринимать — и позвонила Маргарет. Пусть сестра обратится к ее бывшему мужу.

— Только не говори, для чего нужны деньги, — предупредила она.

Первой реакцией Маргарет было возразить. Надо же ему что-то объяснить! Но она поняла — с Эленой спорить бесполезно. Придет время, и она сама сообщит Майку, что ему необходимо знать. Хотя… если он узнает, как обстоят дела, в тот же вечер сядет в самолет и полетит к сыну. Но Элене сейчас явно не до него.

— Ладно, — ответила Маргарет сестре. — Я тебе перезвоню. — И через пятнадцать минут разговаривала по Телефону с Майком: — Элене нужны еще деньги.

— Для чего? — На этот раз Майк потребовал информацию.

— Не могу тебе сказать.

Мужчина пришел в ярость, чуть не взорвался, однако сумел сдержаться.

— Это нечестно, Маргарет. Если у Руди неприятности и Элене нужна моя помощь, я должен знать, в чем дело.

— Согласна, Майк, но я же дала слово. Одно могу сказать: все очень серьезно, и Элена в отчаянии. Уверена, если ты потерпишь, то через некоторое время сможешь регулярно видеться с Руди.

— У меня такое ощущение, что меня шантажируют сыном. — В голосе Майка появилось больше сердитых ноток.

— Ничего подобного, Майк. Я бы сама тебе все рассказала, если бы считала, что так будет лучше. Но у Элены слишком много забот — она не справится, если придется разбираться и с Руди, и с тобой. Поверь мне. Сейчас им просто нужны деньги.

Майк не знал, как поступить. Он достаточно доверял Маргарет, но ситуация казалась нелепой. Было ясно: Руди попал в беду и Элене не справиться, если ей придется одновременно заниматься сыном и разбираться в их отношениях. Он решил на этот раз согласиться с условиями бывшей жены. Придет время, и он свое возьмет. Одно ему до боли хотелось узнать — что произошло с сыном.

— В любом случае я не так уж много могу для нее сделать. Прошлые пять тысяч составляли все мои сбережения. Последние годы у меня была плохая кредитная репутация. Я даже не имею кредитной карточки.

— Я тебя понимаю, — ответила Маргарет. — Сама сижу на мели. — Они помолчали.

— Полагаю, деньги требуются прямо сейчас? — спросил Майк.

— Да.

— Дай мне несколько часов. Перезвоню тебе вечером.

Ник Манжионе пять вечеров в неделю ужинал в заведении «У Джулио». Это был небольшой, столиков на двадцать, итальянский ресторан на углу Девяносто Третьей и Второй. Поговаривали, что он владел этим зданием и не исключено, что частью ресторана, но наверняка никто не знал. С семи до девяти с понедельника по пятницу Ник занимал столик в глубине зала и встречался с теми, кто желал его видеть. Не заметить его было невозможно. О нем шутили, разумеется, шепотом, что он шести футов ростом и шести футов в ширину. Потому что любой, кто произнес бы подобную шутку вслух, очень скоро оказался бы в шести футах под землей.

Майк был на два дюйма выше Ника и отнюдь не таким толстым. Когда-то он обладал спортивной фигурой, теперь сильно подпорченной многолетним употреблением спиртного и малоподвижным образом жизни. Он никогда не ужинал «У Джулио». Здесь и еда была приличной, и цены умеренными, но он предпочитал питаться дома. Однако в этот вечер он прямиком направился к столику в глубине зала. Ник сидел один.

— Майк, приятель, сто лет тебя не видел. Присаживайся. Анжи, принеси Майку тарелку спагетти. — Ник отдал распоряжение таким тоном, словно заведение принадлежало ему. Он был искренне рад приходу Майка. Они знали друг друга давным-давно. Как только Майк опустился на стул, Ник налил ему стакан красного вина.

— Нет, спасибо. — Майк посмотрел на спиртное, словно на чашу с ядом.

— Как дела, приятель? Это что, визит вежливости? — Ник знал Майка в самые худшие времена, несколько раз вносил за него залог. Они до сих пор еще не полностью рассчитались.

— Да нет.

— Нет? Надеюсь, снова не запил?

— Упаси Боже. С моим сыном проблемы. Нужны деньги.

— Что за проблемы?

— Не знаю. — Майк достал сигарету и закурил.

— Не знаешь? Он тебе не сказал?

Майк разозлился на себя. Надо было предвидеть, что Ник станет задавать вопросы и придумать какую-нибудь историю. Теперь придется говорить правду.

— Я с ним не разговаривал. Его мать позвонила Маргарет.

— Пуэрториканская стерва! Не забыл, в какое дерьмо ты в прошлый раз попал по ее милости?

Майк никому другому не позволил бы так с собой разговаривать. Но ругаться с Ником он не мог.

— Слушай, Ник, речь не о ней, а о моем парне.

— Сколько ему уже?

— Девятнадцать. — В этот момент Анжи поставил перед Майком тарелку спагетти с тефтельками.

— Mange, mange, — махнул рукой Ник с видом благосклонного деспота.

Майк, ожидая следующего вопроса, принялся за еду. Он знал, какой последует вопрос.

— Сколько? — наконец проговорил Ник.

— Десять тысяч долларов.

— Майкл! Майкл! — Руки снова взлетели в воздух. — Десять тысяч долларов! Помнится, я ссуживал тебе пару сотен в месяц и ты не мог расплатиться. Любому другому ноги бы за это переломали. Бизнес есть бизнес. Какой у тебя залог?

— Я сам. Я умею трудиться, и у меня приличная работа.

— Ты представляешь, сколько тебе придется выкладывать за десять тысяч долларов? — перебил его Ник.

— Сколько?

— Подвести сорок долларов в неделю. Ты, наверное, столько не зарабатываешь. За такие деньги мне придется тебя убить.

— Мне нужны деньги, — упорствовал Майк. — Не представляю, в какую беду попал сын, но дело, судя по всему, серьезное.

Ник с сожалением посмотрел на него. Бедолага только что с трудом вылез из клоаки и собирается снова обратно. Он не хотел принимать это на свою совесть. Но они были слишком давно знакомы.

— Вот что я тебе скажу, Майк, — начал Ник. — Я дам тебе две тысячи пятьсот на двадцать пять недель, и ты мне будешь платить сто двадцать пять в неделю. Но смотри не сболтни, иначе я вырву тебе язык. — Он сказал это с таким видом, что можно было подумать, что он шутит. А может быть, и не шутит.

Майк понял, что разговор окончен. Он не получит денег. Во всяком случае, столько, сколько требовалось. Затянулся сигаретой.

— А если пять?

Некоторое время Ник молчал, смотрел на него и потягивал вино.

— Ты просто ненормальный сукин сын. Хорошо, пусть будет пять. Ты станешь платить мне те же деньги в течение шестидесяти недель, но если пропустишь платеж, я поступлю с тобой, как со всеми остальными. — Майк кивнул. Он достаточно долго жил в этом районе, чтобы понять, что имел в виду Ник. — Когда тебе нужны деньги?

— Сегодня вечером.

— Договорились. Приходи сюда к десяти.

В половине десятого Майк позвонил Маргарет и сообщил плохие новости.

— Хорошо хоть так, — ответила она. — Я догадываюсь, где ты берешь деньги. Никто не хочет, чтобы ты расшиб себе башку.

Майк не ответил. Он вспоминал маленького Руди. Интересно, как сын выглядит теперь? Увидит ли он его когда-нибудь?

Маргарет сразу же позвонила сестре и сообщила, что ей удалось узнать.

— Попытаюсь уговорить ее на пять, — ответила Элена.

— Он берет деньги у ростовщика под большие проценты.

— Зачем ты мне это говоришь?

— Думаю, ты должна знать.

Элена приехала в контору Остина Риза на несколько минут раньше назначенного времени, чтобы выяснить положение дел до того, как появится Трейси. Она была в черном — еще одно приобретение в благотворительном магазине. Элена как-то прочитала в дамском журнале, что в черном цвете заключена сила, и хотела заручиться любой поддержкой во время переговоров с адвокатом.

Трейси явилась точно в девять. Она тоже была в черном, только не в платье, а в костюме. Она пригласила Элену в свободный кабинет и села за стол, давая понять, кто здесь главный. По кругам под ее глазами Элена поняла, что Трейси плохо спала. Добрый знак. Может быть, дело Руди затронуло ее за живое?

Трейси избегала смотреть Элене в глаза. Она не хотела вспоминать мать и ту маленькую фотографию на отцовском столике. Не хотела думать о красивой черноволосой женщине из детских грез. Бизнес есть бизнес. Или не так? Не исключено, что именно сегодня все выяснится. Трейси призвала на помощь отца — мысленно усадила рядом. Ей требовался голос рассудка на случай, если глаза Элены сумеют подавить ее волю.

Она начала с того, что повторила, насколько хорошо прошли накануне слушания. Этот ход не явился для Элены неожиданностью. Затем заговорила о дополнительных уликах, которые они могли бы представить на суде.

— Полагаю, надо сосредоточить внимание на Джеронимо. Думаю, убийца именно он. Надо связать неспособность полицейских. Найти реального убийцу с их стремлением подставить Руди. Присяжные разберутся в методах нерадивого толстяка детектива. Это будет совсем не сложно.

Получилась отличная речь, и она возымела желаемый эффект. Трейси возродила в Элене надежду. Но она не упомянула очевидный факт, что единственной достоверной уликой было то, что Джеронимо пил пиво на улице, где произошло убийство. Разговор Хоакина Санчеса с Пабло в баре Розы мог считаться не более чем пустой болтовней, и его нельзя было предъявить в качестве улики.

Элена не ответила, и несколько мгновений женщины молчали. Денежный вопрос витал в воздухе, словно ястреб над решившей биться до конца добычей. Наконец Трейси нанесла удар.

— Элена, нам необходимо поговорить о сумме гонорара. Деньги целиком израсходованы, и даже сверх того. Вы помните наше соглашение? Сумма предварительного гонорара должна пополняться. — Трейси была готова принять десять тысяч, но никакие меньше.

На это последовал быстрый ответ:

— Я потеряла работу, была вынуждена переехать в другой дом. У меня уплотнение в груди, но я не могу позволить себе визит к врачу. — Элена не спешила выложить на стол свои пять тысяч.

Трейси вздохнула — дело оказалось нелегким.

— Элена, я знаю, как вам нелегко. — «Много ты понимаешь», — едва не завизжала Элена, но сдержалась. Трейси продолжала: — Я вынуждена заниматься бизнесом. У меня работают люди, которые имеют семьи, и я за них в ответе. Я не имею возможности вести дела, не получая оплаты. — Адвокат слышала свои слова и понимала, насколько они пустые. Для нее смысл заключался тоже не только в деньгах. Но папа нашептывал ей на ухо, что она поступает правильно. Выбора не оставалось. — Элена, дела, подобные вашему, стоят от начала до конца примерно пятьдесят тысяч долларов. Поэтому я, как правило, прошу внести двадцать пять тысяч долларов в зачет общей суммы гонорара. Заплатите мне еще десять — это все, что вам придется отдать. Практически вы пользуетесь моими услугами за половину цены. Больше я ничего не могу для вас сделать.

Настала очередь Элены:

— Я могу получить пять от отца моего сына. Он не видел его семнадцать лет, но я полагаю, что в подобных обстоятельствах сумею убедить его дать мне деньги. Хотя у него тоже небольшие возможности.

Трейси разгадала ее ход. Она поняла, что пять тысяч у Элены уже на руках, но больше ничего нет. Не иначе весь вечер сидела на телефоне. Умная женщина. Поняла, о чем пойдет разговор утром. В глубине души Трейси хотела помочь Элене. Какое значение имеют лишние пять тысяч долларов? Ей всего-то и нужно сказать «да». Беспроигрышная ситуация для них обеих. Но с Трейси был ее папа. Она ощущала его присутствие рядом. «Не клюй на ее приманку, дорогая, — шептал он в ухо. — Не давай слабины». Новый вздох.

— Извините, Элена, пять — это мало. — Трейси надеялась, что у Элены есть еще деньги. Она бы их взяла. Хоть сколько-нибудь. Черт побери папашу! Но Элена молчала. А через секунду поднялась и направилась к двери, оставив Трейси наедине с призраком.

 

ГЛАВА 19

Июль 1967 г.

— Джонни, проснись! — прошептал Мики, скрючившись на пожарной лестнице напротив кровати приятеля. Была суббота, половина двенадцатого ночи.

— Тсс-с… я не сплю, — отозвался Джонни. — Мама пошла спать с полчаса назад, а отец все еще смотрит телевизор.

— Пошли! Он не станет тебя проверять перед тем, как ложиться. Все в порядке. — Мики, когда требовалось, умел убеждать. Но в данном случае он был прав. Отец Джонни никогда перед сном не заходил в его комнату.

— Хорошо, дай мне одну секунду.

Через две минуты он вылез из окна на пожарную лестницу. Ребята спустились вниз и, как два мартовских кота, направились по Лексингтон-авеню. Еще через десять минут они оказались на Восемьдесят шестой улице.

Часто, путешествуя по району, парни пользовались узким проходом — пространством между задними дворами домов на одной улице и задними дворами домов на другой. Дворы имели граничившие друг с другом заборы. Все разной высоты. Идти по этому проходу значило то и дело перелезать через препятствия. Но они оба хорошо умели это делать.

Раньше тем же вечером они помогали складывать на Восемьдесят шестой отдельные странички воскресной газеты в большой «сандвич». Это был обычный ритуал субботнего вечера — расставлялись деревянные столы, и работа начиналась. Мальчикам ничего не платили, они даже не представляли, на кого работали. Но это было какое-то занятие.

И награда все-таки была. После того как газету укладывали в пачки и перевязывали медной проволокой, после того как ребята уходили домой, а затем возвращались, им предоставлялась привилегия прокатиться с Братаном. Иногда они ехали одни, но в какие-то вечера к ним присоединялись Эдди и Дэнни или Куртинсы — два брата, их приятели, жившие по соседству.

Братан был плюгавым человечком, постоянно в движении, ни на секунду не умолкающим и все время улыбающимся. Свое прозвище он получил, потому что сам называл всех братанами. Ему, естественно, отвечали тем же. Никто не знал его настоящего имени.

Когда Братан был готов, они грузили газеты в его грузовичок, скорее, даже не машину, а тележку с кузовом без задней двери, и запрыгивали сами. И тряслись, хватаясь за что попало, от Восемьдесят шестой по улицам Гарлема. У каждой кондитерской и у каждого газетного киоска Братан останавливался и кричал ребятам, сколько пачек сгрузить. Они скидывали газеты на тротуар и снова трогались в путь. Поездка среди ночи была небезопасной. Они то сидели на пачках газет и курили сигареты, то, изображая скачку на дикой лошади, вставали на подножки и висели на поручнях, в то время как Братан не пропускал ни одной ямы. Им и в голову не приходило, что одно неверное движение — и можно попрощаться с жизнью. Братан тоже не отягощал себя подобными мыслями.

В ту памятную субботу Джонни и Мики были в кузове одни и всю дорогу изображали скачки. Несколько раз у Джонни соскальзывала нога, но он умудрялся не упасть. Это был кайф. А потом, в три утра, ребята, возбужденные, возвращались домой, но чувствовали, что им еще недостаточно приключений.

— Ты только взгляни! — Мики указал на стоящий на улице маленький красный открытый «мустанг». — Ключи в замке! — Он ждал, когда Джонни подойдет и сам предложит прокатиться. Но тот колебался. Отличная идея! Но он побаивался. Мики продолжал ждать. «Черт побери», — подумал Джонни.

— А что, если нам прокатиться? — сказал он.

Но Мики не услышал в его словах энтузиазма и решил отступить, чтобы вернее добиться своего.

— Не знаю… опасно.

— Мы вернем машину на место. Поставим сюда же. Никто не узнает, что ее брали.

— А за руль сесть не слабо? — подзадорил его товарищ.

— Скажешь тоже, слабо! — До этого Джонни ни разу в жизни не водил машину.

Первые несколько кварталов были самыми неприятными. «Мустанг» то дергался, то спотыкался, снова дергался вперед и спотыкался. Когда Мики понял, что существует реальная угроза вылететь через ветровое стекло, он не выдержал.

— Давай-ка потише. В сторонку и остановись.

Джонни предпринял последнюю попытку угробить их обоих, затем ударил по тормозам, и машина замерла.

— Я поведу, — сказал Мики, открывая пассажирскую дверцу. Он много раз управлял машиной на ферме дяди.

Вскоре они уже катили по Лексингтон-авеню. Верх был опущен, стереосистема ревела во всю мощь. В этот час других машин на дороге не было, и ребята были у всех на виду. Полицейский заметил их, когда они пронеслись по перекрестку Сорок пятой и Леке. Скорость не вывела бы копа из дремотного состояния, зато пронял грохот. Еще он заметил, что не горела одна из фар.

«Роллинг стоунз» распевали «Сатисфэкшн». Звук был включен до отказа, поэтому Мики не услышал сирены, но случайно посмотрел в зеркальце и увидел проблесковый маячок. Он стал прикидывать, какое правило нарушил. Ехал с нормальной скоростью, может, на несколько миль быстрее, чем положено. Но это никого бы не встревожило. Затем до него дошло: машина краденая. Не исключено, что уже разослан сигнал всем постам. Времени на раздумья не было — он нажал на газ.

Джонни на пассажирском сиденье стучал воображаемыми барабанными палочками, когда его приятель взвыл — произошло что-то явно нехорошее — и бросил машину вперед. Джонни чуть не перелетел на заднее сиденье.

— В чем дело? — крикнул он. Стрелка спидометра быстро ползла вверх: семьдесят, восемьдесят. Внезапно Мики резко повернул направо и понесся по Тридцать пятой в сторону Парк-авеню, где сделал опасный вираж и повернул к окраине. Джонни ничего не понимал. «Что происходит?» — крикнул он. Мики не ответил. Он был поглощен управлением автомобилем. Через несколько секунд Джонни обернулся и насчитал четыре проблесковых маячка в трех кварталах за ними.

— Черт побери!

— Они далеко?

— В трех кварталах. Нагоняют.

— Надо что-то предпринимать.

Джонни решил, что идея неплохая.

Машина неслась со скоростью девяносто миль в час, и страх, которого они не испытывали в грузовичке Братана, теперь охватил Джонни.

— Приготовься! — крикнул ему Мики. — Я сейчас заторможу! Прыгай и беги в какой-нибудь переулок!

Но как только он нажал на педаль тормоза, зад автомобиля стало заносить. Мики снова дал газ и, когда «мустанг» выровнялся, перевел ручку автоматической коробки передач в положение «стоянка». Машина прыгнула на тротуар с диким визгом.

Джонни выскочил на мостовую, когда автомобиль еще продолжал двигаться. Что было мочи бросился в сторону Тридцать пятой, скатился по лестнице в подвал и оказался в переулке. За ним никто не гнался. Получилось!

Мики не так повезло. Он попытался выскочить из машины, когда она летела, накренясь на бок, но оступился и ударился плечом о мостовую. Боль показалась почти невыносимой. Он силился подняться, но копы были уже рядом и наставили на него револьверы.

— К стене, сопляк! Подними руки!

— Не могу. У меня, кажется, вывихнуто плечо.

— Не пудри мне мозги! — Полицейский завел ему руку за голову. Мики вскрикнул и потерял сознание.

— С ним вроде был второй? — спросил другой полицейский, пока они ждали машину «скорой помощи».

— Вряд ли. Мы бы видели, как он дал деру.

В то время Мики уже исполнилось восемнадцать. Он был совершеннолетним, и его обвинили в похищении автомобиля, что считалось кражей в крупных размерах. Адвокат убедил его и родителей, что парню лучше признать себя виновным и согласиться с приговором от трех до пяти лет тюрьмы. «Через год, максимум через два, он выйдет на свободу», — заверил он их.

Имя Джонни так и не всплыло. Он пару раз разговаривал с приятелем до того, как состоялось согласованное признание вины обвиняемым. Но беседы только начинались и тут же неловко обрывались. Мики принял на себя вину за них обоих. О чем еще было говорить?

 

ГЛАВА 20

У Трейси была последняя козырная карта, и она решила ею воспользоваться, прежде чем отойти отдела. Она написала Клею Эвансу письмо и приложила к нему отчет Хоакина Санчеса о разговоре с Пабло Гонсалесом.

Из этой беседы очевидно, что убийца не кто иной, как Ажеронимо. Выясните, кто он такой, проверьте досье — не исключено, что он в этот момент находится в тюрьме, — и преступник окажется в ваших руках. Юноша, который теперь содержится пол стражей, невиновен, и мы оба это понимаем.

Отпустите его или по крайней мере отложите судебное заседание, пока мы совместными усилиями не выясним, кто такой этот Ажеронимо и где находится в настоящее время. Призываю вас к сотрудничеству во имя того, чтобы свершилось правосудие.

Искренне ваша

Трейси Джеймс.

Трейси ждала две недели в надежде, что Клей или Элена ей позвонят. Если бы в тот день Элена не поднялась и не ушла, она бы сдалась и взяла пять тысяч. По крайней мере Трейси убеждала себя в этом. Она не была уверена, но, может быть, и теперь согласилась бы принять пять тысяч, однако для этого клиентке следовало позвонить.

Но у Элены не было намерений звонить Трейси Джеймс. А Клей? Он просто посмеялся над письмом адвоката. В первый момент хотел выкинуть его в корзину, но затем решил сходить к Уэсли Брюму — узнать, уж не вздумал ли тот скрыть от него какую-нибудь информацию о Джеронимо. Прокурор все еще возмущался провалами памяти полицейского во время слушаний об обжаловании. После того как и Уэс похихикал над письмом, Четвертый с удовольствием его порвал.

Трейси приложила к заявлению об устранении отдела договор с условиями, на которых она бралась защищать клиента. Заявление рассмотрел судья Ричардсон — новый судья, специально назначенный вести дело Руди, — и после кратких слушаний, на которых Элена предпочла не присутствовать, судьба Руди оказалась в руках государственного защитника Чарли Петерсона.

Чарли Петерсон работал государственным защитником уже десять лет. Неглупый малый, окончил с отличием Джорджтаунский университет. Но в его жизни образовался некий вакуум, подобный пустыне, которую приходилось постоянно увлажнять. Водкой. Он выбрал этот напиток, потому что уверовал в миф, будто водка не пахнет. Хранил бутылку в столе и, когда ему требовался глоток, запирал дверь и не отказывал себе. Впрочем, ему не удавалось обмануть никого, кроме самого себя. Пристрастие адвоката к водке было известно и в канцелярии, и всем, кто работал в здании суда. Говорили, что если надо с ним что-то серьезно обсудить, то лучше ловить Чарли утром. После обеда он был практически невменяемым. Не подумайте, говорить он мог так, что язык не заплетался, поддерживал беседу, будто понимал, о чем идет речь. Но если требовалось получить у него разумные ответы на вопросы, следовало обращаться как можно раньше.

Возможно, Чарли попал не на свое место, возможно, ему надо было стать адвокатом по налоговым делам. Он и наружностью для этого подходил. Низенький, хлипкий человечек с редеющими светлыми волосами, он не вызывал доверия с первого взгляда, хотя в свое время неплохо выступал в суде. Достаточно хорошо, чтобы получить назначение государственным защитником без какой-либо заметной протекции. Но затем с ним что-то приключилось: Петерсон покатился по наклонной, а потом и вовсе сломался. Почему — никто не сумел бы объяснить.

Чарли следил за делом Руди только потому, что о нем писали газеты. Оно не вызывало в нем интереса, и его не трогало, виновен Руди или невиновен. Меньше всего он хотел его защищать. Но когда Трейси Джеймс устранилась от дела, оно поступило в канцелярию государственного защитника.

Чарли мог бы отфутболить его одному из своих четырех подчиненных, но лишь двое из них имели опыт участия в уголовных процессах. И ни у одного не было опыта защиты, когда обвиняемому грозила смертная казнь. Как бы Чарли ни хотел, увернуться не получилось. На него взирали те, кто, несмотря ни на что, не желал верить циркулирующим в здании суда сплетням.

Петерсону потребовалось две недели, чтобы изучить материалы дела, включая протокол слушаний об обжаловании. В качестве первой задачи в роли нового адвоката Руди следовало встретиться с судьей Ричардсоном и обсудить правовое положение. Он сообщил, что будет готов к процессу через месяц. Чарли решил, что следует вести переговоры о признании подсудимым вины в обмен на обвинение по статье, предусматривающей менее серьезное наказание: например, непредумышленное убийство или тяжкое убийство второй степени. В конце концов, дело зижделось на обвинении, основанном на косвенных доказательствах, хотя Чарли даже не представлял, насколько они слабы. Он не затребовал документы у Трейси Джеймс, не ознакомился с результатами ее расследования и в глаза не видел ее письма Клею. Но не сомневался, что можно было бы что-нибудь устроить. В прошлом он неплохо сотрудничал с Клеем Эвансом, главным образом потому, что тот был настолько же ленив, как и он. Оба склонялись к тому, что лучше разобраться между собой, чем идти на испытания во время судебного заседания. И только после совещания с судьей Чарли понял, что это дело представляет для Клея совершенно иной интерес. Обвинитель желал открытого суда и гласности.

— Я не соглашусь даже на тяжкое убийство второй степени, — заявил Клей, когда они наконец взялись за обсуждение дела.

Чарли почувствовал в его словах слабину. Если бы прокурор ходатайствовал о том, чтобы его подопечного обвинили в убийстве второй степени, Клей был бы вынужден согласиться. Трейси продемонстрировала, насколько слаба позиция обвинителя. Он не стал бы рисковать потерпеть поражение и принял бы предложение. Однако ходатайства не последовало. Вместо этого Чарли принялся готовиться к заседанию суда. Запер дверь, выдвинул нижний ящик стола и извлек бутылку со стаканом.