Просто не забывай дышать
(Алекс)
Будильник начал звенеть чудовищно рано. Еще до шести утра. Я не вставала так рано утром со школы, и не страдала из-за этого никоим образом.
Келли пробормотала с другого конца комнаты.
— Мой Бог, что за черт? — а затем снова захрапела.
Сначала я переворачиваюсь и нажимаю кнопку повтора. Мне нужно вернуться ко сну. Мои мысли меняются, наполовину осознанные, наполовину нет. Я держусь с Диланом за руки, это лето перед моим выпускным годом в старшей школе. Я ощущаю мозоли на его руках от игры на гитаре. Мы прошли четверть пути по мосту «Золотые Ворота», все время находясь рядом и глядя на залив. Мы говорим о наших мечтах, о будущем.
Мы были в затруднительном положении, потому что наши мечты были разными. Он собирался путешествовать и писать. Я собиралась пойти в колледж, возможно, в Нью-Йорке. Он закончил последний год в средней школе и планировал уехать в другую страну на несколько месяцев. У меня был год в Сан-Франциско.
В моём сне мы повернулись друг к другу, и, когда ветер всколыхнул наши волосы, он нежно поцеловал меня.
Дилан.
Дилан.
Дилан.
Я резко открыла глаза. Было 5:56, и я опаздывала.
Я молниеносно вскочила с кровати, спотыкнулась, но удержалась на ногах. Сердце бешено билось, я распахнула дверь шкафа, выбрасывая оттуда одежду, пытаясь найти что-нибудь, чтобы надеть.
— Что ты делаешь? — спросила Келли невнятным из-за сна голосом.
— Я опаздываю. На пробежку с Диланом.
— Ох. Кажется, я сплю. Выглядело так, будто ты сказала, что идешь бегать. Я поговорю с тобой позже.
Ее слова превратились в бормотание, и я, наконец, нашла свои шорты, спортивный бюстгальтер и короткий топ. Где, черт возьми, мои кроссовки? Я обыскала все вокруг и нашла их под столом, чуть не ударившись головой. Боже. Я была такой идиоткой.
В 6:05 я отправила Дилану быстрое сообщение:
«Опаздываю. Скоро буду».
Затем я выбежала из дома. Надеюсь, он получит сообщение и не будет ненавидеть меня. О Боже, почему я думаю об этом?
Было десять минут седьмого, когда я, наконец, пробежала мимо библиотеки Батлера по 114-ой улице на поле. В такое время утром кампус был пуст, но было несколько пташек, которые бегали в темноте.
Я пошла медленнее, когда увидела его. Мое дыхание перехватило.
На Дилане серые хлопковые шорты и футболка со словом «АРМИЯ», красующимся прямо посередине. Он отжимается, когда я замечаю его. Его широкие плечи и огромные бицепсы хорошо используются в этом упражнении. Мускулы его шеи и плеч напряжены, пока он отжимается вверх и вниз.
— Закончу через минуту, — говорит он мне. Он едва ли устал.
Тогда я понимаю, что просто стою и пялюсь. Как долго? Я не знаю. Но достаточно. Был ли высунут мой язык?
Прекрати это, подумала я. Плохая Алекс.
Я отвернулась, потому что была способна только на это, затем посмотрела снова. Оторвав взгляд от этих рук, я увидела, какой вред был причинен его ноге. Толстые, нитеобразные шрамы покрывали всю его голень. Еще один уродливый красный рубец, зашитый и похожий на темно-красную молнию, тянулся от его колена вверх по бедру под шорты. Еще больше шероховатых шрамов покрывали все его бедро. Его правая нога была не такой объемной, как левая: левая нога — хорошо сложенная с сильными икроножными мускулами.
— Получил твое сообщение, — говорит он, когда, наконец, заканчивает отжимания. Он переворачивается и растягивает мышцы одной ноги, затем другой. Затем снова растягивает левую. — Прости, что не ответил. Разминался. Последнее, чего я хотел бы, это споткнуться во время бега и замерзнуть.
Тогда я отвела бы тебя домой. Прямо до моей комнаты.
О, Боже, подумала я, возьми себя в руки. Он твой бывший парень. Чудак, который бросил тебя горевать. Ты не знала, жив он или нет. Парень, который разбил твое сердце без предупреждения, без объяснения причин.
— Все в порядке, — говорю я.
Я не была спортсменкой, но понимала важность растяжки. Я села напротив него и постаралась повторить его движения, растягиваясь настолько, насколько могла, вытягивая сначала левую, затем правую ногу.
— Эм… я не часто это делаю. Если честно, никогда не делала.
— Что «это»? — спрашивает он.
— Не бегала, — отвечаю я.
— Ты можешь обнаружить, что тебе понравится. Я использовал бег для команды по боксу в нашем батальоне, иногда…они бегали по пятнадцать, двадцать миль каждое утро.
Я разинула рот. Затем заметила пачку сигарет в кармане его футболки.
— Ты занимаешься и куришь?
— Да, полагаю, у каждого свои недостатки.
Я не знала, как ответить на это. Я выпрямила обе ноги перед собой и наклонилась вперед настолько далеко, насколько могла.
Я услышала, как он перестал дышать, и быстро села. Он отвел глаза. Внезапно я поняла, что, вот же черт, Дилан смотрел на мою грудь.
Я почувствовала, как покраснело лицо, поэтому отвела глаза и встала.
— Думаю, я закончила с растяжкой, — сказала я.
Он усмехнулся, затем сказал:
— Эм… извини… совершенно неуместно. И… непреднамеренно. И… я лучше замолчу, пока не наговорил лишнего.
— Ты задница, Дилан.
Он кивнул, левый уголок рта дернулся, словно он пытался скрыть улыбку.
— Это правда.
Хорошо, он думал, что это было смешно. Он был настоящей задницей. Я нахмурилась и сказала:
— Это не смешно. Я иду домой.
Его лицо мгновенно стало серьезным.
— Подожди… пожалуйста, не уходи, — он выглядит таким уязвимым. Я останавливаюсь, он продолжает. — Прости. Иногда я забываю об этом. Я знаю о правилах и все такое, но ты все еще…
Он замолкает и отворачивается.
— Прости. Это была плохая идея.
Я хотела знать, что он собирался сказать, прежде чем замолчал. Но что-то подсказывало мне, что ответ нарушит одно из моих правил, и, черт возьми, из-за этого я хотела начать плакать. Разве я не сделала достаточно в последнее время?
Я закрыла глаза, затем сказала.
— Дилан, ты прав. Я слишком сентиментальна. И, если честно… я проверяла тебя. Пойдем.
Он повернулся ко мне, сделал глубокий вдох и кивнул, возможно, избегая того, что я сказала.
Он начал медленно, так что я поспевала за ним. Но не буду лгать. Мои ноги не привыкли к бегу. С какой он планеты, если постоянно бегать пятнадцать или двадцать миль — это легко для него? В армии он сидел на наркотиках, теперь я в этом уверена.
— Так, эм, как далеко мы побежим? — спросила я.
— Не далеко, — ответил он. — Я не бегал с тех пор… что ж, давно. Я не хочу бежать далеко.
— Ты всегда начинаешь так рано?
— Да, — говорит он. — Это привычка вставать рано, если честно. Кроме того, не так душно. Ты не захочешь бежать в удушающий полдень, разве нет?
Он был прав.
И, через несколько минут, я поняла кое-что еще. Я тяжело дышала, мои ноги начали болеть, но я наслаждалась этим. Может даже слишком.
Я могла сказать, что Дилан бежал в полную силу. Он подпрыгивал каждый раз, когда его правая нога касалась тротуара, его заносило вправо. Его губы были сжаты в мрачную линию, он смотрел прямо перед собой.
— Ты в порядке? — спросила я.
Он кивнул.
— Да. Просто не забывай дышать. Два квартала и мы вернемся.
— Хорошо, — отвечаю я, запыхавшись.
— А ты в порядке?
— Да, просто не привыкла это делать.
— Мы можем сбавить темп, — говорит он.
— Нет, продолжай в том же духе.
Мы пробежали два квартала, а потом перешли на шаг.
— Продолжай идти спокойным шагом, — говорит он. — Не останавливайся внезапно. Поможет вернуть пульс к нормальному.
— Хорошо, — говорю я, чувствуя себя неадекватно, потому что человек, почти потерявший правую ногу несколько месяцев назад, поддерживал меня. Глядя на его руки и грудь, обтянутые футболкой, я подумала, что мне потребуется больше, чем пешая прогулка, чтобы привести пульс в норму.
— Мне кажется, ты покраснела, — говорит он, глядя на меня внимательно.
Господи. Я чувствовала, как сердце в груди стучит еще сильнее. Затем он толкнул меня. Дилан Пэриш флиртовал. Я немедленно огрызнулась.
— Да, погоня за парнями делает такое со мной.
Его глаза немного расширились, и затем он усмехнулся.
Я покраснела еще больше, если такое возможно.
Мы приближались к ресторану Тома, закусочной недалеко от кампуса.
— Остановимся на завтрак? — говорит он. — За мой счет. За то, что ты составила мне компанию.
Хотела ли я, чтобы Дилан купил мне завтрак? К чему это приведет? Тревожные сигналы просто надрывались, но я не могла придумать аргументов.
— Да, спасибо.
Две минуты спустя мы сидели за ярким столом в стиле пятидесятых. С ярко-красными стульями и черно-белой клеткой повсюду — это было ужасно для глаз. Но там было комфортно. Не в закусочной. Было комфортно быть здесь с Диланом.
Уставшая официантка, которая выглядела так, словно она проработала всю ночь, приняла наш заказ.
Я заказала яичницу, пшеничный тост с кусочками помидоров и стакан апельсинового сока. Дилан — бекон и омлет с сыром, блины, ветчину, булочки с соусом, кофе и драники. Я не знала, как на столе поместится вся эта еда.
Я не могла ничего поделать.
— Много ешь?
Он усмехнулся.
— В армии зарабатываешь аппетит. Я могу поглотить много пищи в эти дни.
Пока мы ждали целую тонну его завтрака, я спросила:
— Прости, хм… я знаю, это странно, но кроме работы на доктора Форрестера, я не очень много знаю о том, что ты делаешь все дни.
Он откинулся назад и посмотрел на меня со странной улыбкой на лице.
— Это слишком личный вопрос, — ответил он.
О, ничего себе. Это было то, что я сказала ему в самолете целую жизнь назад.
— Ты помнишь это?
— Я бы ответил, но не хочу нарушать правила.
— Очень смешно, — сказала я, морща нос.
Он усмехнулся и сказал:
— Ладно, справедливо. Ты первая.
— Что?
— Я не буду говорить, помню я это или нет. Но ты можешь задать первый вопрос.
Я рассмеялась и покачала головой.
— Хорошо. Полагаю я могу позволить себе один: почему ты выбрал из всех других именно Колумбийский Университет?
Он пожал плечами.
— Веришь или нет, Колумбия имеет много контактов с ветеранами. Один из парней нашел меня в больничной палате на Уолтер Рид еще в марте. Остальное уже история.
В этот момент он сидел, откинувшись на стуле, одна рука опиралась на свободное сиденье рядом с ним. Я откинулась назад на своем стуле, вытянула ногу и положила на пустой стул.
— Твоя очередь, — говорю я.
Он посмотрел на меня, и я, немного покраснев, посмотрела на стол.
— Прошлой зимой ты пыталась решить, о чем писать в итоговой работе. На чем ты остановилась?
Я делаю глубокий вдох и поднимаю на него глаза.
— Не могу поверить, что ты помнишь это. В смысле… ты был на войне, получил пулю, тебя подорвали и госпитализировали, и ты помнишь, как я мучилась с итоговой работой?
На его лице появилась улыбка.
— Сейчас я задаю вопрос.
Я закатила глаза.
— Хорошо. Я закончила работать над судебными документами — бумагами ответчиков в деле по изнасилованию девятнадцатого века.
— Ого, — говорит он. — Это фантастика. Я с удовольствием почитал бы его когда-нибудь. Возможно, не понял бы ничего из правовой терминологии, но я заинтересован.
— Не недооценивай себя, Дилан. Ты, может, и мыслишь в другом направлении, нежели я, но ты умный парень.
— Больше нет, — сказал он, поморщившись и надавив на свой лоб.
Я поморщилась, жалея, что сказала это.
— Моя очередь?
Он кивает.
Я задумываюсь. Так много того, о чем я хочу узнать. И большинство близко к тому, чего мы избегаем, слишком много того, что может нарушить правила, слишком много того, что принесет боль. Наконец, я говорю:
— Самое лучшее, что случилось в Афганистане? Я знаю, что там был ужас, война. Но были ли там светлые моменты?
Он сглотнул и кивнул. Я была поражена, увидев слезы в его глазах.
— Прости. Я не имела в виду…
Он поднял руку, призывая остановиться.
— Все в порядке, — он сделал глубокий вдох и ответил: — Хорошо. Мы были в глуши. Я имею в виду… Маленькая деревушка посреди ничего, которая называлась Дега Пайан. Она находится в горах, и несколько лет назад туда не было дорог. Мне кажется, до нее где-то пять часов езды. Итак, мы там. Помогаем раздавать еду. Повсюду работники ООН. Мы пытаемся произвести хорошее впечатление и все такое прочее. И вот эта маленькая девочка, стоит там и смотрит на нас. Полагаю, ей… около двенадцати, возможно? Я мог бы представить ее, ходящей в среднюю школу, если ей разрешили бы ходить в школу, что маловероятно. Тем не менее, она улыбалась и дурачилась. Ковальски… он был из Невады. Тоже из какой-то глухомани, честно говоря. Ковальски дал ей конфету, она обняла его. А затем он разворачивается и идет к нам, а мы слышим «клик». Все в панике, я смотрю вниз, вижу гранату. Кто-то из толпы бросил ее, и она приземлилась прямо к ногам девочки.
О, мой Бог. Это был его светлый момент? То хорошее, что случилось с ним?
Сейчас его глаза действительно были красными, когда он говорил:
— В любом случае, Ковальски… он кинулся на гранату. Он накрыл ее, чтобы оградить девочку. Граната взорвалась… Ковальски просто измельчило на кусочки. И знаешь… эта маленькая девочка… была не тронута. Ни капли крови. Он увидел эту маленькую девочку и просто… решил пожертвовать своей жизнью ради нее.
Он не может плакать, а я могу. Я не могу ничем помочь себе. Потому что, когда он рассказывает эту историю, похоже на то, что я могу заглянуть в его душу, и, Господи, это ранит.
— Прости, — говорю я. — Прости, что спросила. Мне жаль, что это случилось.
— Нет, — он качает головой. — Не надо. Ты не поняла? Можешь представить… героизм? Это самый светлый момент из всех. Он даже на секунду не задумался о себе. Все, о чем он думал, — это маленькая девочка и спасение ее жизни.
Я шмыгаю носом.
— Хорошо. Если я спрошу тебя о чем-то, что заставит меня плакать, когда я это услышу, эм… можешь запретить этот вопрос?
Он мягко улыбнулся и сказал:
— Если хочешь.
— Тогда твоя очередь.
Официантка принесла наш заказ. И дайте мне рассказать вам. Мне было на самом деле интересно, сколько он съест. Она принесла ему два подноса. Серьезно. Он пытался как-то составить тарелки, и все кончилось тем, что они заняли три четверти стола. Блинчики стояли перед ним, он полил около десятка тысяч калорий сиропа и масла, затем начал есть.
Он сглатывает и говорит:
— Хорошо. Какое твое любимое занятие здесь, в Нью-Йорке?
Я откусывала маленький кусочек от тоста, пока думала. Затем я нахмурилась. Что я любила делать? Конечно, у меня были увлечения. Мы с Келли собирались вместе. Шли в библиотеку Батлера. Устраивали пикник в парке Риверсайд. Что еще? Не то, чтобы я не развлекалась в колледже, на самом деле это не так. Просто это… это все я не могла приписать к любимым занятиям. За исключением одного. И это… сидеть в офисе доктора Форрестера. С Диланом.
Я хмурюсь, затем говорю:
— Я не могу ответить на этот вопрос.
Его глаза расширяются, и он усмехается.
— Ты разыгрываешь меня. Этот вопрос не в правилах.
— Нарушение правил, — говорю я. — Единственный ответ, который я могу дать — это ложь.
— Что?
— Задай другой вопрос, солдатик.
— Я получу ответ, так или иначе. Ты не можешь сказать мне, что ты была год в Нью-Йорке, и все еще не придумала, что любишь делать.
— Я могу сказать тебе то, что хочу.
— Ты установила правила этой игры, Алекс. Не разрушай все ложью.
— Ничто не свидетельствует о том, что я должна отвечать.
Он качает головой и смеется.
— Я буду одержим этим.
— Почему?
— За все время, что я знаю тебя, ты ни разу не изменила правила посреди игры. Это просто умопомрачительно.
Я хотела зарычать на него, но вместо этого откусила кусочек от яичницы.
— Если я отвечу, ты должен пообещать, что просто забудешь то, что я скажу.
Он полностью наслаждался этим. Боже.
— Хорошо, — сказал он. — Моя короткая память сыграет свое.
Я давлюсь смехом, затем говорю.
— Ладно. По правде говоря, время, которое мы проводим вместе, работая на доктора Форрестера. Это ответ.
Он моргает, улыбка появляется на его лице. Я не могу сказать, что означает выражение его лица, потому что если бы я увидела такое, сказала бы, что это страх. Но это длится всего мгновение и затем он говорит:
— Я не помню ни вопроса, ни ответа, так что я задаю еще один, верно?
— Дилан! Это нечестно!
Теперь он действительно улыбается.
— Хорошо, — сказала я, стараясь не рассмеяться. Он выглядит таким счастливым.
— Хорошо, — говорит он. — Наконец, я достигну чего-то.
Я усмехаюсь. Ничего не могу с собой поделать.
— Дай подумать… Келли все еще твоя соседка по комнате. Расскажи мне, как вы двое проводите время. Я хочу знать о твоей жизни здесь. Что вы делаете вдвоем?
Боже всевышний. У него был нюх на трудные вопросы, не так ли? Но я рассказала ему историю. О том, как мы пошли гулять, как Рэнди схватил меня за руку, как она брызнула в него перцем из баллончика. Конечно же, я умолчала обо всех обсуждениях, которые мы вели про Дилана. Я также не стала вдаваться в то, что произошло еще раньше между мной и Рэнди, включая тот факт, что я знала его со средней школы, а, особенно, то, что он пытался изнасиловать меня.
— Хорошо, подожди минуту. Я не понимаю. Я понял, что парень был слишком назойлив, но почему она использовала перцовый баллончик?
Внезапно я смаргиваю слезы.
— Дерьмо, — говорит он. — Прости. В любом случае, если ты не хочешь говорить об этом, то не говори.
Я закусываю нижнюю губу, затем шепотом говорю:
— Он пытался изнасиловать меня прошлой весной.
Все в поведении Дилана изменилось в одно мгновение. Он был расслабленным, довольным собой, но затем на слове «изнасиловал» он выпрямился на стуле в боевой готовности. В его глазах полыхала ярость, которую я никогда не видела прежде. Он весь дрожал.
— Как говоришь его имя? — спросил он очень низким голосом.
— Это неважно, — говорю я.
— Нет. Важно.
— Почему?
— Потому что если я когда-нибудь увижу его, то отправлю в гребанную больницу. Надолго.
Он серьезно. Действительно серьезно. Я не сомневалась, если бы Рэнди Брюер был перед ним прямо сейчас, Рэнди был бы в больнице. А Дилан был бы в тюрьме.
— Ты действительно сильно изменился, — шепчу я.
— Что? — спрашивает он.
— Я знаю тебя…разного тебя. Но единственное, что я не могла о тебе подумать, что ты можешь быть опасен. Для меня.
Он моргает.
— Алекс. Послушай, какой бы не была наша история, это не изменит того, как я к тебе отношусь. Что я чувствую к тебе. Я сделаю все, чтобы…
Он остановился. Пытался ли он вспомнить слова? Или сдерживал? И была ли разница? И он ничего не сказал на то, что я сказала, что он опасен для меня. Потому что на самом деле, он знал это, ведь так? Мы были опасны друг для друга. Было ли то, что я сказала сюрпризом? Я повернулась к нему.
— Сделаешь все для чего?
Он почти рычит от разочарования.
— Чтобы… вернуться… вернуться и оградить тебя от всего, что бы с тобой не случилось. Чтобы защитить тебя.
Было ли это то, что он говорил, вернуться и изменить положение вещей? Вернуться и не бросать меня той ночью? Не исчезать так, как сделал это он?
— Послушай меня, Дилан. Это важно.
Он все еще смотрел на меня, в глазах безумие. Он кивает.
— Хорошо.
— Забудь об этом. Это в прошлом. Хорошо? Мы не должны… нам не нужно… это. Завтракай. Ладно? Пора изменить положение вещей.
Он посмотрел на меня спокойным, холодным взглядом. Концентрация. Я почувствовала на лбу капельки пота и сделала глубокий вдох.
— Ладно, — сказал он. Его голос превратился в низкое рычание, которое сводило меня с ума. — Твоя очередь.
— Моя очередь для чего?
— Твоя игра.
Я закрыла глаза. Четыре года назад это была веселая игра. Теперь… была страшной. Время настроиться на что-то повеселее.
— Я не уверена, что хочу играть.
Он практически падает на свой стул, глядя в никуда. Закрывает глаза, делает глубокий вдох и говорит.
— Прости, Боже, прости, Алекс, у меня иногда… проблемы с гневом.
— Вижу, — говорю я, пытаясь вернуть нашей беседе непринужденный тон.
— Задай мне вопрос, — говорит он. — Но постарайся избегать напряженных моментов, и я буду их избегать.
Я качаю головой, затем говорю.
— Хорошо. Твое любимое воспоминание.
Он грустно улыбается.
— Я не могу ответить на этот вопрос. Это против правил.
— Ох, нарушь правила. Скажи мне.
Он глубоко и судорожно вздохнул.
— Мое любимое воспоминание, когда мы вместе спали, и я держал тебя в своих объятиях в общежитии в Тель-Авиве перед нашим отъездом. Это было грустно и замечательно. Я не спал той ночью. Просто смотрел на тебя. Всю ту ночь и весь полет на самолете. У нас было всего несколько часов перед расставанием, и я не хотел потратить последние секунды на сон. Я бодрствовал около сорока восьми часов, когда, наконец, вырубился по пути из Атланты в Нью-Йорк.
Я наградила его небольшой, неуверенной улыбкой.
— Моё — когда мы впервые поцеловались.
— Недалеко от Мертвого моря, — отвечает он.
— Было темно, дул ветер, — говорю я, — и это было здорово, мы были одни.
— Ты сказала: «это все усложнит».
Я громко смеюсь, в то же время пытаюсь сдержать слезы. Я помню, что сказала это. Никогда я не была так права.
— Это была правда.
— Да, — говорит он. — Была.
— Где мы ошиблись?
Он пожимает плечами.
— Мы слишком сильно пытались забыть, может быть? Я не знаю.
Я качаю головой.
— Как и я.
Он смотрит на стол и не отвечает.
Наконец, я почти шепотом говорю:
— Дилан, ты когда-нибудь думал… — я не могу закончить вопрос.
Он продолжает смотреть на стол, а потом отвечает, так тихо, что я едва ли могу услышать его.
— Всегда, — говорит он.
Я сглатываю.
— Мы должны идти.
— Да, — отвечает он.
Убегай быстрей
(Дилан)
Хорошо. Я первым признался, что мы пересекли границы, и не знал, как к ним вернуться. Мы оба более или менее признали, что по-прежнему любим друг друга. Мы оба так сильно облажались, что я не знаю, что думать или говорить.
Я прихожу в кабинет как в тумане. По вторникам в девять утра я занимаюсь алгеброй. Я уже пытался бороться с ней, если честно. Это сводит меня с ума, потому что я должен знать ее на пять. В средней школе она мне давалась легко, особенно если учесть, что я был новичком, и тогда я был действительно хорош в математике. Теперь иногда я смотрю на задачи и ощущаю боль сзади глаз, формулы и цифры плывут у меня перед глазами, словно в проклятой горячей ванне.
Три недели спустя я завалил курс. Проблема была в том, что я пользовался льготами для военнослужащих. Я провалился, поэтому подошел в конце дня к профессору Уилеру и сказал:
— Профессор Уилер, мы можем поговорить минутку?
Он поднял взгляд от бумаг и сказал:
— Я принимаю по четвергам с десяти.
— Это не займет больше нескольких минут, сэр.
Он хмурится, на его лице между бровями образуется складка, и говорит:
— Что я могу сделать для вас, мистер Пэриш?
Я делаю глубокий вдох и говорю:
— Я провалил ваш курс.
Он кивает.
— Да.
— Послушайте, сэр… я хотел спросить… вы не знаете каких-нибудь свободных репетиторов?
— Возможно, мистер Пэриш, алгебра просто не для вас. Вы пробовали взять «математику для гуманитариев»?
Сначала я хотел ударить его, чтобы стереть самодовольную улыбку с его лица. Он не скрывал неприязнь к солдатам с тех пор, как я начал посещать занятия. Я сделал глубокий вдох, досчитал до десяти и выдохнул. Математика была моим даром в средней школе. Из-за бомбы и того, что она сотворила с моим мозгом, я теперь не мог помнить некоторые вещи.
— Сэр… я знаю, что не нравлюсь вам. Но я прошу вас о помощи. Я хочу вернуться к своей жизни. Мне это нужно. Понимаете?
Он потирает свою бороду большим и указательным пальцами, глядя на меня. Наконец, он говорит:
— Я могу помочь вам связаться с несколькими репетиторами.
Я с облегчением вздыхаю. Он пишет номер и передает мне.
— Понимаете, я ожидаю от вас успеваемости, — говорит он. — Просто то, что вы были солдатом, не значит, что вы можете рассчитывать на послабление. Если вы собираетесь остаться в моем классе, вы будете зарабатывать оценки, которые заслуживаете. Я понятно выражаюсь?
Я киваю. Это все, о чем я прошу.
Затем я отправляюсь в класс древней западной цивилизации, с которой дела у меня были гораздо проще. Той же ночью я отправил письмо преподавателям, которых он предложил.
У меня были проблемы со сном в ту ночь. И если на чистоту, у меня никогда не было проблем со сном. Армия научила меня спать, пока есть возможность. Пятнадцать минут езды на заднем сиденье грузовика, едущего вниз по пыльной дороге? Вагон времени. За последние два года я мог закрыть глаза и спать без мыслей и тревог. Но не в ночь после совместной пробежки с Алекс, мои мысли возвращались к тому, что я сказал, к тому, что сказала она.
Ей не нужно было говорить это, чтобы я понял. Если бы я не был таким чудаком, удалив Skype и Facebook и не отвечая на ее письма, ей бы не пришлось идти на то свидание прошлой весной. И этот парень не пытался бы ее изнасиловать.
Это была моя вина. Я оставил ее без защиты. Я оставил девушку, которую любил больше жизни, в опасности.
Этого не случится снова. Для нас с Алекс как для пары уже слишком поздно, но я буду ее другом до тех пор, пока она нуждается во мне.
Буду независимо от того, хочет ли она.
Но мои предательские мысли возвращались к совершенно другим вещам. К первому разу, когда мы разошлись не на длительное время. Мы вернулись из Израиля, и оба сказали, что всё закончилось. Что было у нас, было прекрасно… волшебно… и временно. Она вернулась к Майку в Сан-Франциско, а я к Хэйли в Атланту.
Но я порвал с Хэйли через четыре дня после возвращения в Атланту. И она порвала с Майком.
Никто из нас не говорил, что это было по-настоящему. Это просто случилось. Мы не встречались, мы не были исключением, ничего не было. Вот почему я оказался в канун нового года в постели с Синди Харрис, что было весело…но так же и грустно. Все время я думал об Алекс, и как хотел оказаться с ней. Это заставило меня грустить. И Синди знала это. В какой-то момент она отвернулась от меня и спросила:
— Как ее зовут?
— Кого? — спрашиваю я.
— Девушку, в которую ты влюблен.
В канун нового года я был разрушен и плакал, рассказывая ей, как я упустил Алекс. Синди держалась отстраненно в этом отношении. Но обняла меня и сказала, что мы должны остаться друзьями.
Я больше ни с кем не встречался. Мы с Алекс говорили по телефону каждый день. Мы писали друг другу письма и сообщения, добавили друг друга на Facebook. Мы были в четырех тысячах миль друг от друга, Facebook помогал мне следить за ней. Я просматривал ее фотографии, пытаясь понять, что означают ее статусы, когда они менялись.
Если честно, это было безумием. Я был старшеклассником. Девушка, которую я любил, была на другом конце страны. Одну неделю мы были за, на другой против. Мы оба не знали, что должны делать. Я планировал навестить ее в марте во время весенних каникул, но в начале января дела в ресторане пошли хуже, и только меня уволили. Никакие деньги не имели значения для поездки через всю страну. Мы скучали друг по другу, и однажды ночью в марте она мне позвонила. Пьяная.
Слова, которые донеслись из ее рта, ошеломили меня.
— Я хотела бы заняться с тобой любовью.
Это остановило мое сердце.
Я начал поиски. Я пытался найти работу, но мне не везло. Если серьезно — это был 2009 год. Требовались парни, окончившие магистратуру для уборки столов или мытья посуды. У меня, восемнадцатилетнего парня, не было шансов. Я продал свой ipod, мы с мамой устроили распродажу во дворе и заработали 1200 долларов. Этого хватало на поездку из Атланты в Сан-Франциско и обратно. Я уехал на следующий день после окончания школы. Не нужно много говорить об этом визите. Это было… мучительно… больно… жалко. Мы целовались в парке «Золотые ворота», сделали фотографии на вокзале, прежде чем я уехал. Мы влюблялись снова и снова, хотя это было невозможно. Через неделю после моего возвращения домой, у нас состоялась первая действительно неприятная ссора по телефону.
Я сделал то, что делал иногда лучше всего. Я убежал. Наутро после прилета, я поступил на службу в армию США.
Волновало ли меня, что спустя три года я лежу в своей постели и не могу уснуть?
Вместо сна я думал о том, как держал ее в своих объятиях.
Я думал о тысяче писем, которые мы посылали друг другу.
Я думал о тысячах часов, которые мы провели, говоря по телефону о наших жизнях, о наших мечтах.
После утренней пробежки с ней было тяжело забыть, как сильно я любил ее, а мне надо было забыть. Потому что я не мог забыть или скорее простить одно — наш последний разговор. Тем утром Ковальски был убит, мы вернулись на базу разбитые, пораженные его смертью. Это стало нижней точкой нашей дислокации для большинства из нас, и, конечно же, для меня. Я отчаянно нуждался в общении. Я нуждался в ней. Больше, чем когда-либо до этого. И когда я позвонил ей по Skype, она была в стельку пьяна. Это было очевидно. Я пытался рассказать ей, что произошло, но она прервала меня. Она начала говорить мне, что ничего не получится, что мы не сможем быть вместе. А потом я увидел то, что никогда не ожидал увидеть. Парень прошел мимо нее, без рубашки. Проходя мимо нее, его рука на мгновение коснулась ее плеча. Даже одна мысль об этом вызывает у меня рвотный рефлекс. Мне хочется кричать от гнева. Я не забыл. Я не думаю, что забуду. И пока я провожу весь день, думая о том, как сильно люблю ее, я не смогу забыть тот момент. Я не мог думать. Не мог ничего произнести. Я нажал на кнопку и прекратил звонок. Вошел на Facebook и удалил профиль. Удалился из Skype. Я стер себя из соцсетей. Затем я взял ноутбук и разбил его.
Следующим утром мы отправились в поле. Лишь спустя много недель у меня появилась возможность проверить почту. По каким-то причинам, которые я никогда не пойму, моя мама принесла мне подержанный ноутбук, когда я находился в Вольтер Рид.
Я нашел двадцать сообщений от нее. Я почти прочитал их. Я не смог сделать этого. Но я не смог удалить их. Поэтому я поместил их в архив, где мне не приходилось постоянно натыкаться на них. Я пытался забыть.
Как и со многим другим в моей жизни у меня ни черта не получилось.