Берта Динер, приблизительно 1902 г.
Берта Экштайн-Динер появилась в литературном мире под псевдонимом Сэр Галаад и в свое время считалась автором бестселлеров. Кем она только не была: поборницей прав женщины, вдохновительницей поэтов, художников и разношерстной богемы, а также дамой, не заведшей собственного салона) Она терпеть не могла толстых, не рядилась в реформаторские одежды, не увлекалась роскошью и высокой модой, выражала точку зрения общества, разделенного на касты, объехала много стран, но отнюдь не с исследовательскими целями. С другой стороны, в своих произведениях она обращается к теме матриархата и главенства женщины в древнейших культурах.
Из-за своего «артистического псевдонима» и своей двойной фамилии она как-то затерялась в памяти потомков, хотя ее роман «Параболы Бога» пользовался большой популярностью.
Сэра Галаада ценили виднейшие писатели эпохи: Роберт Музиль, Курт Тухольский и другие. Ныне она прочно забыта, хотя одна из главных ее вещей — первый созданный женщиной опыт истории культуры в аспекте женского вопроса «Матери и амазонки» — недавно был переиздан.
Берта Динер родилась 18 марта 1874 года в Вене. Ее отец, Карл Динер, был родом из Штуттгарта, на двадцать шестом году переехал в Вену и открыл фабрику цинковых украшений на Марксергассе в третьем районе. Мать, Мария Вехтль, из восьмого района, была дочерью акушерки и истопника Австрийской национальной библиотеки.
Детство и юность самой младшенькой, для краткости именуемой Кинд, протекали в полном соответствии с традицией тогдашнего женского воспитания, под присмотром гувернантки. Ей давали частные уроки латыни и древнегреческого, которые, однако, прерывались в случае «дурного поведения», что следовало понимать как наказание и воспитательную меру.
У Берты была два брата, оба намного старше ее: Пауль Хуго, принявший позднее фабрику отца, и Карл, ставший геологом с мировым именем и знаменитым альпинистом.
Как часто бывает с детьми выбившихся из бедности родителей, дочери пришлось столкнуться с мелкобуржуазным нравом родителей. Берте особенно досаждала мать:
«…Я не понимала, что заставляло маму, взъерошенную и усталую, с поганой тряпкой в руке, то и дело сновать между шкафами и диванами, когда у нас были горничная и лакей? Она стала злой и запаренной мученицей красивого дома, вместо того чтобы беззаботно прогуливаться по светлым залам и саду… Почему „серьезным делом“ считалось то, что папа курит и читает газету в своей конторе, а когда то же самое он делал в столовой, именовалось „отдыхом“?..» [125]
Девочка росла одиноким существом в ожидании «принца», который избавит ее от постылых будней. Да и родители подумывали о «хорошей партии» для дочери.
«…Папа тешил себя надеждой, что когда-нибудь с неба свалится зять на авто: Гете, Ротшильд, английский герцог и французский посол в одном лице. А дочка пусть покуда существует в консервированном виде или как некое бесполое создание…» [126]
Ее биограф, Сибилла Мюло-Дери, так описывает душевное состояние Берты в те годы:
«…Веселость и приветливость не были свойственны ей. Она не обладала нормальной долей беспечности, не умела хитрить, не была способна на дипломатию. В сущности, она перековала принцип жесткой дисциплины, выработанный родителями, в свое собственное оружие, сделала его средством протеста. Молча, с героической выдержкой она могла часами лежать, обливая себя водой, и смотреть на золотую рыбку, плавающую во впадине живота, до тех пор, пока не станет обладательницей самой узкой талии на свете. Лишь с такой талией она чувствовала себя вправе противиться системе, объявившей узкие талии нормой для женщины…» [127]
Девочка все более замыкалась в своем одиночестве, предаваясь размышлениям о себе и о мире. Но ее презрение к другим и поразительный дар наблюдательности достаточно ощутимо проявились в ее произведениях. В ней возрастает чувство собственной элитарности, о чем можно судить по автобиографическому роману «Параболы Бога».
«…для человека тонкой организации нет ничего более желанного, чем жажда иметь рядом с собой нечто равноценное; более того — пасть ниц перед тем, кто лучше тебя… Для чего, собственно, люди употребляют пищу? Жаль бесчисленных телят, милый салатец, не говоря уже о редиске. И все же это куда приятнее, чем глыбы клетчатки: статская советница Досталь, или господин фон В., или фрау д-р К., в которых все это переваривается…» [128]
В таком душевном состоянии Берта познакомилась с Фридрихом Экштайном. Фридрих Экштайн, друг и коллега ее брата по горному делу, был сыном фабриканта, «универсалом», эрудитом, обладателем «лучшей личной библиотеки в Австрии», вегетарианцем, другом Германа Бара, Рудольфа Штайнера, Артура Шницлера и других. Экштайн, слывший большим оригиналом, был на тринадцать лет старше своей будущей супруги, родители которой не приходили в восторг от этого брака. И Берта вынуждена была дожидаться собственного повзросления, она вышла замуж только в двадцать четыре года, а муж тем временем в угоду ей принял евангелическую веру.
Молодая чета въехала в особняк классического стиля в Бадене, под Веной. В мае 1889 года родился сын Перси, при этом будущей матери удавалось «худеть ровно настолько, насколько прибавлял в весе плод…»
Во время супружеской жизни с Фридрихом Берта имела нечто вроде салона, хотя ее муж был отнюдь не салонным человеком.
«…Наш дом был открыт всему, чем могла блеснуть тогдашняя публика: венцы или приезжие…» [130]
Благодаря Экштайну Берта получила возможность совершенствовать свои знания и развиваться как личность. Благодаря ему она открыла для себя — с резко критической оценкой — оккультизм и вегетарианство и усвоила основы археологии, истории и культурологии. Она пользовалась его библиотекой и начала, сделав первый шаг литературной карьеры, переводить и печатать англоязычных авторов.
Молодая супруга очень тяготилась замкнутостью их семейного уклада, поскольку пора активной жизни для ее мужа уже миновала и, продав фабрику, он посвятил себя научным занятиям и наследию Антона Брукнера. Берта становится все более беспокойной и неуравновешенной. Таковой она и предстала перед тридцатичетырехлетним доктором Теодором Беером — медиком, анатомом, любимцем салонов и крайним материалистом, с ним она познакомилась в 1900 году. Беер поддержал Берту в ее тяге к элитарности, он поощрял ее эксцентричность и любовь к роскоши. Он был чем-то вроде эксперта по части нарциссизма, а Берта стала его способной ученицей. Он умел вызвать в партнерше, кем бы она ни была, чувство собственной исключительности. Берте он писал:
«Позволю себе, может быть из большого далека, сказать Вам, с какой охотой я завоевал бы Вас. Ничего удивительного в том, что Вам это говорят, конечно, нет, но крайне удивительно другое — что это говорю кому-то я… Все Ваше существо, Ваша душевная оригинальность, Ваша благородная натура, еще более благородная, чем даже Ваша внешность, — все это так понравилось мне с первого взгляда, что я принял почти все без оговорок. Я часто бывал у Вас, и этого добились Вы, в то время как другие женщины бесследно исчезали…» [131]
Избалованный сын богатых родителей, доктор Теодор Беер добивался связи с Бертой в течение трех лет. Наконец обуреваемый страстью мужчина ставит ультиматум двадцатидевятилетней женщине: либо не позднее чем через три недели она разводится с мужем, либо он, Беер, сделает соответствующие выводы. Это напугало ее, к разводам в то время относились неодобрительно. Кроме того, она не хотела терять своего четырехлетнего Перси. Скорее всего Беер блефовал со своим ультиматумом. В 1903 году он женился на юной Лауре Айслер, дочери богатого лесоторговца. Молодожены едут на Женевское озеро, где Беер строит роскошную виллу, задуманную Лозом и завершенную Хуго Эрлихом.
Глубоко разочарованная Берта чувствует себя покинутой. Она объясняется с мужем, и они затевают нечто вроде «пробного развода». У Берты начинается весьма беспокойная жизнь. В течение пяти лет она колесит по всему свету, все еще «для пробы», останавливается на время в Мюнхене, Берлине, Швейцарии, Англии, Греции, Египте и пишет путевые заметки. Сэр Галаад все больше привлекает внимание современников. Она изучает медицину у крупнейшего бернского хирурга Эмиля Теодора Кохера; лауреат Нобелевской премии Генрикус Вант-Гофф занимается с ней химией в Берлине; Анри Бергсон приобщает ее к философии в Париже и прыжкам с трамплина в одном из норвежских санаториев. Лыжи и трамплин становятся отныне символами свободы.
За годы странствий жены Фридрих расстался с домом в Бадене и переехал в квартиру поближе к гимназии для благородных, где учился Перси. Остаток своего состояния Берта записывает на счета мужа и брата — Карла Динера. Себя она по библейской ассоциации именует Агасферой, то есть вечно странствующей. Русская художница Мария Башкирцева назвала ее «богоматерью с вагонной полки».
Берта никогда не мечтала о домашнем очаге. Большей частью она жила в отелях или пансионатах, а в своей «Демонологии домостроя» пытается доказать, что гораздо дешевле жить в отеле, чем вести домашнее хозяйство.
Отец Берты умер в феврале 1909 года, мать — несколько недель спустя, и дочь унаследовала 250 000 крон. Она могла бы считаться вполне обеспеченной. Но инфляция 1920–1921 годов свела все к нулю. С этого времени Сэр Галаад вынуждена жить литературным трудом, и о роскоши пришлось забыть.
Заметим, что после неудавшегося союза с Бертой судьба Теодора складывается не очень счастливо. В 1905 году он проиграл в Вене процесс о клевете, отчасти по собственной безалаберности. При этом он лишился немалой суммы, ученой степени, звания профессора и кафедры. Кроме того, ему пришлось отсидеть три месяца в тюрьме. Вдобавок ко всему его жена застрелилась в 1906 году на Женевском озере.
На многих женщин Беер действовал неотразимо. Рассказывают, что из-за него несколько дам венского света покончили жизнь самоубийством.
В 1909 году он приглашает Берту на Женевское озеро. Однако ей приходится снимать квартиру на стороне, чтобы сохранить право на посещение сына Перси, для чего требовался безупречный образ жизни. Она могла видеть, как быстро перестраивается Вилла Карма — ее будущее жилище, как думали она и Беер. После развода, оформленного в октябре 1905 года, — ей было тогда тридцать пять лет — она не могла сразу же выйти замуж, так как по тогдашнему закону второй брак можно было заключить лишь через шесть месяцев после развода, а вот забеременеть, как это ни курьезно, разрешалось через три месяца.
Беер настоял на своем — и супруги вместе отправляются в путешествие: Париж, Лондон, Венеция, Рим. Они часто ссорятся и тратят много денег. Несмотря на утонченность обоих особ, между ними было то, что она описала в книге:
«…Покой рядом с ним немыслим. Как же, бессмысленная трата времени! В голове — полный балаган. Он облачался в красный кафтан загонщика: знаток, любовник, продавец, укротитель, публика — все в одном лице… После испытания ее знаний, сообразительности, проницательности, памяти не было предела его высокомерной ярости. Ни слова о литературе, искусстве, музыке. Еще бы. Бабья болтовня! Он безжалостно гонял ее, потом вдруг снова возвращался к деталям, донимая тонкостями специальных знаний…» [132]
Крайне напряженное состояние Берты, вернувшейся на Женевское озеро, впечатляюще описал гостивший там Оскар Кокошка:
«…Робость и страх совершенно сковали ее, как затравленное животное. Ночами она не могла уснуть и однажды появилась у меня в комнате, облаченная в белые легкие одежды, и напомнила мне Ниобею, у которой хотят отнять дитя…» [133]
Молодой художник оставил незавершенный портрет Берты, которую считал уже супругой Теодора Беера. С 1962 года эта картина находится в Венском музее современного искусства.
Берта ждала бракосочетания и скорого рождения ребенка. Но хотя все друзья считали их брак состоявшимся, между супругами происходили серьезные стычки. Их отношения становились все более запутанными и непонятными. Беер пытался убедить жену, чьи средства уже заметно оскудели, вкладывать свою долю в содержание виллы. Берта колебалась. Когда же она сообщила ему о своей беременности, он положил перед ней довольно мудреный брачный договор, чем глубоко обидел ее. Истерзанная страхом потерять Перси, она бежит из дома и мечется по всей Европе. В декабре 1910 года в Берлине у нее родился сын Роджер. Снова встает вопрос о браке: должен же Беер усыновить собственного ребенка. Однако Теодор вновь выдвигает невыполнимые финансовые требования. Панически боясь потерять своего первенца Перси, она отдает второго ребенка приемным родителям в Берлине.
Брак не состоялся, и в 1919 году Теодор Беер кончает с собой в Люцерне.
Сэр Галаад в Женеве 1939 года. «Я не фотогенична».
Берта переезжает в Мюнхен, избрав местом жительства уже знакомый ей пансионат для людей искусства. Сэр Галаад возобновляет или завязывает дружбу с Карлом Вольфскелем, Альфредом Кубином, Густавом Майринком, Фрицем фон Хермановски-Орландо, немецким националистом Георгом Ланцем фон Либенфельсом и другими. Именно в этих кругах находят особое признание ее сочинения, прежде всего — «Матери и амазонки». Около 1920 года она переезжает в Швейцарию и с 1939 года живет большей частью в Женеве. В 1936 году ее сын Роджер пытается установить с матерью переписку. Позднее оба ее сына завязывают между собой знакомство и, к облегчению матери, поддерживают хорошие отношения. Роджер подробно описывает тот сумбур чувств, которые они с матерью испытывали друг к другу:
«…на сознательный контакт с ней я пошел только в двадцать семь лет, так как вырос у приемных родителей. В 1936 году, когда мне для женитьбы понадобились бумаги, необходимые при нацистском режиме для подтверждения так называемого „арийского происхождения“, я отправился на поиски матери. Сначала я обратился к Фридриху Экштайну, но ничего не мог от него узнать, потом наконец нашел адрес… Она выслала мне необходимые документы с заверенным свидетельством, что мой отец был „арийцем“. Мать сообщила в письме, что она — писательница и может прислать мне кое-что из ее „творений“, если это мне интересно… Я получил посылку с книгами и с удивлением узнал, что моя мать и есть столь ценимая и любимая мною с юных лет писательница Сэр Галаад. Завязалась переписка, возникло обоюдное желание познакомиться лично. Знакомство состоялось осенью 1938 года во время ее приезда в Берлин якобы по казенным делам, но главным образом — ради меня… Она была просто ослепительна, настоящая гранд-дама, очень приятная в беседе на любую тему. С первой же минуты мы почувствовали взаимную искреннюю симпатию без намека на какую-либо неловкость. Мы говорили на „вы“, что казалось мне неестественным… Она все еще гордилась тем, что однажды стала чемпионкой мира по фигурному катанию, изменив этому виду спорта, лишь когда увлеклась лыжами…» [134]
До самой смерти Берта Экштайн-Динер поддерживала контакт с обоими сыновьями, который, однако, в силу обстоятельств существовал все больше в форме переписки.
В отношении политики Берта была довольно индифферентна, ее сильное пристрастие к элитарной культуре как-то уживалось с антисемитскими тенденциями. Она, например, не могла разглядеть опасности, которую нес в себе нацизм. Сибилла Мюло-Дери на этот счет замечает:
«Она поклонялась элитарному консерватизму, который в то время был гораздо более распространен среди интеллектуалов, чем в наши дни. Понятие „демос“ имело для нее двоякий смысл: при формировании нового и, конечно, более ценного народа демос составляет ничтожное меньшинство и означает собственно аристократию, а при угасании нации или у „выродившихся“ народов демос — это просто чернь, отработанные шлаки, продукт распада, беспородная помесь…» [135]
Однако, несмотря на все присущие ей противоречия, Берта была замечательным автором. Вопреки некоторым крайне консервативным воззрениям она критически относилась к существующему положению женщины. Ее работа «Матери и амазонки» была громадным шагом на пути прогресса. В книге отсутствовал научный аппарат, и ученым мужам этого оказалось достаточно, чтобы не принимать всерьез первую написанную женщиной историю культуры, где также впервые освещена роль женщины. Только в наше время, когда существует феминистская концепция истории, можно оценить правоту Сэра Галаада и убедиться в значимости ее вклада, так как в научный оборот уже вошли тщательно исследованные исторические источники.
Поэтому предисловие автора к этой книге имеет очень личное звучание:
«…Это первый опыт истории культуры с точки зрения роли и места в ней женщины. Исследование тяготеет к предельной односторонности, а именно высвечивает ту сторону предметного описания, которой до сих пор не было. Другая же сторона в достаточной мере известна всякому, кто хоть немного интересуется духовными материями, ибо все снова и снова подробно описываются те фазы культурного развития, которые наиболее ярко отражают сугубо мужской взгляд на мир. Что же касается женского, то он либо отсутствует вовсе, либо представлен косвенно, через посредство все той же мужской картины мира. Сознательно или невольно, ученые избирают мужчин любимыми персонажами исторической сцены». [136]
Матриархат, портреты женщин, ставших поистине историческими личностями, путевые картины, исследование по истории шелка и многие другие труды, помимо уже упомянутого автобиографического романа, образуют основной творческий фонд Сэра Галаада.
После смерти — Берта умерла 20 февраля 1948 года от травм, полученных при падении, — имя автора бестселлеров все больше забывается. В некрологе, напечатанном в «Берлинер Тагесшпигель», есть такие слова:
«…Ныне она почти забыта читающей публикой. Но те, кому довелось некогда погрузиться в мир ее книг, до сих пор хранят признательность их автору и берегут ее произведения как часть души, их создавшей…» [137]
Быть может, творчеству Берты суждено пережить свой ренессанс — биография, написанная Мюло-Дери, могла бы положить этому начало, — поскольку современный читатель в состоянии разглядеть здоровое зерно в ее книгах вопреки ее наносным элитарным амбициям в сочетании с антисемитизмом.
Насколько амбивалентно восприятие творчества писательницы, убеждает нас Дора Цееман в своем отправленном в прошлое письме Берте Экштайн-Динер:
«Сэр Галаад! При взгляде на твой портрет и при чтении твоих остры фраз я испытываю что-то вроде романтического разлада: ведь ты, в сущности, мне не по душе, ведь отчуждение между нами непреодолимо. Будь ты живой или мертвой… Для меня ты была стимулом роста…» [138]