На этот раз прибегать к переодеваниям не понадобилось. Осенью Клеопатра уже знала, что Марк Антоний собирается на Восток, чтобы наконец-то, спустя четыре года, свести счеты с парфянами. Скорее всего, римлянин посвятил ее в свои планы давно, еще разгульной зимой. Цезарь задумал парфянскую кампанию, чтобы отомстить за унижение Рима и укрепить восточную границу. Антоний, продвигаясь к Антиохии, перекраивал Малую Азию по своему усмотрению, выделяя земли нынешним и потенциальным союзникам. Шагая на восток, он стремился оставить позади надежный тыл. По этим соображениям он сделал царем Ирода, когда тот наконец добрался до Рима. Потомок идумеев и арабов, Ирод уж точно не был главным претендентом на иудейский трон. Корону он получил благодаря не происхождению, а решимости и нахальству. Его соперникам не удалось так же легко и складно объяснить, почему они поддерживали Кассия. Ирод, можно сказать, «прокрался во власть». Антоний знал его отца, большого друга Рима, и встречался с будущим монархом, когда тот был совсем юным. Личные связи, как это нередко случается, сыграли далеко не последнюю роль. Бессовестный оппортунист, Ирод располагал к себе легким нравом и своим почти мистическим умением выходить сухим из воды. Есть свидетельства того, что его персона вызывала жгучий интерес в Риме как со стороны Октавиана, так и со стороны Антония. Вряд ли стоит удивляться тому, что в финансовых вопросах Ирод действовал с не меньшим напором, чем на поле боя. У него был безусловный талант добывать золото из воздуха (правда, у подданных царя на этот счет имелось свое мнение). Сенат единогласно утвердил его на престоле, а Октавиан и Антоний оказали ему небывалую честь, собственноручно проводив на Капитолий. Консулы и магистраты возглавляли процессию. Потом Антоний устроил пир в честь нового царя. Он рассчитывал, что новый протеже поможет ему в восточной кампании. Согласно некоторым свидетельствам, Ирод был обязан короной еще и Клеопатре. Страх перед правительницей мощного государства, от которой зависели поставки зерна в Рим, двигал Сенатом ничуть не менее, чем симпатии к Ироду. Два сильных монарха в одном регионе — это было слишком.

По отношению к Клеопатре работала та же логика. Антоний не мог допустить ослабления Египта, а царица была единственной, кто обладал достаточным авторитетом, чтобы им управлять. Она покинула Александрию, будучи абсолютно уверенной, что римлянам не удастся одолеть Парфию — богатую, обширную и сильную империю — без ее финансовой поддержки. Осенью, пока царская флотилия продвигалась вдоль скалистых берегов Средиземного моря, расклад сил неуловимо изменился. Несмотря на напускную храбрость Антония, несмотря на его великолепную армию, преимущество было не на его стороне. Исходя из того, как мало за эти годы изменилась человеческая природа, можно предположить, что по пути Клеопатра не раз придирчиво рассматривала себя в зеркало. Она не видела Марка Антония три с половиной года, а какая женщина не захочет стереть с лица следы времени? Царица была наслышана о златокудрой красавице Октавии. И все же на этот раз она собиралась обойтись без пышных одежд, драгоценных камней и гирлянд из роз. В арсенале Клеопатры имелось кое-что получше: на этот раз она взяла с собой детей.

В Антиохии, более скромной копии Александрии, Александр Гелиос и Клеопатра Селена впервые встретились с отцом, и тот признал в них своих детей. Безусловно, это была радостная встреча. У Антония были весьма дерзкие планы в отношении Востока. Особенно теперь, когда он практически породнился с династией Птолемеев: его дети являлись наследниками египетского престола. Октавия, при всех ее несомненных достоинствах, так и не смогла подарить супругу сына (у Антония были двое старших сыновей от Фульвии). Поговаривали, что именно из-за ее неспособности произвести на свет наследника — того, кто исполнил бы пророчество Вергилия о Золотом веке, — Антоний и оказался в объятиях Клеопатры. Полководец очень любил детей и считал, что чем больше их у него будет, тем лучше. Бог и сын богини, трехлетний мальчик в царском облачении, похожий на Антония лицом и пышными кудрями, и по-гречески назвавший его отцом, не мог не тронуть сердца сурового римлянина. Антоний мечтал подтвердить собственную божественную сущность. Он думал об этом еще со времен битвы при Филиппах. Незаконные дети давали полководцу законное право провозгласить себя божеством и еще на шаг приблизиться к своему великому предшественнику. Антиохия, живописный и зажиточный город на берегу реки на склоне величественной горы, с колоннадами, аренами, садами, фонтанами и кристально чистыми источниками, термами и многолюдным рынком, идеально подходила для таких целей. Легкий западный бриз обдувал город с мая по октябрь, а зимой в нем было солнечно и безветрено. Сирийская столица, в которой с сорок седьмого года стояла огромная статуя Цезаря, радушно принимала его преемника.

У Клеопатры было немало причин радоваться запоздалому воссоединению семейства, не только личных, но и политических. Антоний извлек урок из истории с рыбалкой. Теперь он занимался тем, что умел лучше всего. Отдаваясь благородному делу войны, «он разбрасывал как мелкую монету острова и царства». Тем не менее в действиях Антония просматривается четкая логика. Усмирение непокорного Востока было первоочередной задачей. Чтобы покорить этот полиэтнический, мультикультурный регион с запутанной политикой и эфемерными союзами, вот уже тридцать лет противостоявший любым поползновениям Рима, нужны были могущественные и преданные союзники. Как любил говорить Антоний, «величие Римской империи обеспечивалось не тем, что римляне получали, а тем, что они давали». Антоний лихо перекраивал карту Азии, объединяя земли, раздавая владения и создавая новые царства.

Находясь в своей стихии, полководец казался непобедимым. Никто не сомневался, что дерзкие парфяне потерпят поражение. Редко кому удавалось собрать «армию, превосходившую остальные опытом, выносливостью и юношеским напором». Атоний «заставил всю Азию содрогнуться». Это была крупнейшая армия, какой он когда-либо командовал, и солдаты готовы были идти в огонь и воду за своим командиром, бесшабашным и человечным. Каждый был готов отдать жизнь за того, чьи «благородство, красноречие, простота, свободомыслие, добрый нрав и дружелюбие при общении с кем бы то ни было» были известны всем. Антоний заражал подчиненных своим энтузиазмом, и они без страха бросались на врага. Щедрость — ключ к любому сердцу, а военачальник обожал делать подарки. В целом Марк Антоний был добросердечным человеком, превыше всего ценившим тепло семейного очага. В Антиохии Клеопатра с детьми поселились на маленьком уютном островке, расположенном в излучине безмятежной реки. Египтянка была довольна: после пяти лет сомнений и неуверенности она поставила на нужного человека.

В сентябре Антоний сделал Клеопатре поистине царский подарок. Он не только признал своих трехлетних детей, но и наделил их мать обширными землями. Римлянин подтвердил ее суверенитет над Кипром, тем самым превзойдя даже щедрость Цезаря. Память о потере острова была еще жива в Египте. К владениям Клеопатры прибавились поросшая лесами Келе-Сирия (часть современного Ливана), далекие процветающие Кирены (в современной Ливии), щедрый кусок Киликии с ее кедровыми лесами, часть Крита и почти все города на богатом Финикийском побережье. Чтобы сделать своей возлюбленной столь щедрый подарок, Антонию пришлось свергнуть предыдущих правителей тех мест, обвинив их в реальных или мнимых прегрешениях. К тридцать седьмому году Клеопатра правила практически всем восточным Средиземноморьем, включая современные территории Восточной Ливии, Израиль, Ливан, Сирию и Южную Турцию. Ей не принадлежала лишь небольшая часть Иудеи.

Размеры дареных земель определялись военными нуждами Рима и ненавистью к парфянам. В то же время Клеопатра была опытной, надежной и разумной правительницей. Именно этого Рим ждал от своих союзников, которые выгодно отличались от наместников тем, что им не нужно было платить. Помимо всего прочего, Антонию требовался флот. К моменту Тарентского договора он уже передал Октавиану сто галер с обитыми бронзой носами и десять быстрых трирем. Клеопатра умела строить корабли. Антоний не случайно передал богатые лесами провинции единственному во всем Средиземноморье правителю, способному превратить стволы деревьев в боеспособный флот. Даже Плутарх признавал, что полученные египтянкой дары по сути мало отличались от подачек азиатским царькам. С другой стороны, ей удалось сохранить трон: римляне предпочитали менять в странах-сателлитах династии. К сентябрю тридцать седьмого года Клеопатра практически полностью восстановила империю Птолемеев образца третьего века во всем ее величии.

В Египте было объявлено о наступлении новой эры: шестнадцатый год правления Клеопатры отныне стал первым. Такой календарь просуществовал до конца ее правления. Тридцатидвухлетняя царица придумала себе новый титул. Это была одна из главных привилегий египетского монарха наряду с правом распоряжаться казной и выбирать соправителя. Отныне она звалась «Царица Клеопатра, Младшая Богиня, любящая отца и отечество». Что-что, а придумывать названия у египтянки получалось ловко, и всегда в соответствии с политической конъюнктурой. Не исключено, что окончательный титул был отредактирован, чтобы избежать кривотолков: так царица давала знать своим подданным, что Риму не удалось ее купить. Изображения на монетах без сомнений указывали на преемственность Клеопатры другим Птолемеям. Под любым именем она оставалась самым сильным политическим игроком в неримском мире. Победа Антония над парфянами сделала бы ее императрицей всего Востока. Некоторые города уже готовились к эту событию, выпуская монеты с двойными портретами Клеопатры и римского диктатора. У царицы были все основания с оптимизмом смотреть в будущее. На горизонте не было ни облачка.

Клеопатра уже предвкушала празднование наступления новой эры в Александрии. Потеряв все после мартовских ид, она не только снова встала на ноги, но сделалась сильнее, чем когда-либо. А что думали египтяне о связи своей владычицы с очередным римлянином? Никто не роптал. Дипломатия Клеопатры была на благо ее подданным. Как писал историк, «любовные похождения и дети царицы были делами божественными и не касались простых смертных. Египтяне позволяли себе возмутиться лишь тогда, когда их слишком сильно давили налогами». Клеопатре удалось решить старую политическую головоломку, не поссорившись ни с Римом, ни с собственными подданными. Она могла позволить себе заплатить за легионы Марка Антония, не облагая народ чересчур высокими податями. Римляне воспринимали раздачу земель как продолжение устоявшейся внешней политики. Они набивали сундуки и обеспечивали безопасность границ. А египтяне просто обожали свою правительницу.

Есть версия, что Марк Антоний и Клеопатра поженились той осенью в Антиохии, но на самом деле римлянин все еще был официально женат. У Плутарха о свадьбе нет ни слова. Он лишь сообщает, что Антоний признал их совместных детей. Разумеется, полководец выигрывал от их союза еще больше, чем сама Клеопатра: даже Плутарх не считал его связь с богатейшей женщиной мира ошибкой. Его кратковременные политические интересы удачно совпали с ее стратегическими имперскими амбициями. Либо в тридцать седьмом году, либо на год позже Клеопатра якобы пыталась выпросить у Антония большую часть Иудеи. Антоний, судя по всему, отказал (вот доказательство того, что он вовсе не был податливой глиной в ее руках. Не отдал земли, значит, не так уж и любил. Но скорее всего, царица знала границы дозволенного и ни о чем таком не просила). Как бы то ни было, египтянка занимала в переговорах более выгодную позицию. Марку Антонию нужно было финансировать военную кампанию, платить солдатам и обеспечивать флот, Клеопатре не было нужно ничего.

Вне зависимости от того, что на самом деле происходило между двумя влюбленными, другие союзные Риму правители прекрасно видели, что Клеопатра находится на особом положении. В том же, что касается ее сердечных привязанностей, все было не так уж очевидно, по крайней мере, в тридцать седьмом году. Если судить по некоторым источникам, между римлянином и египтянкой возобновилась прерванная в Фарсале связь. Общество Антония значило для Клеопатры не меньше, чем его покровительство. Весной тридцать шестого года она провожала его по пыльной каменистой дороге к римской границе. Это путешествие доставило царице немало неудобств, тем более что она опять была беременна. Антоний и Клеопатра попрощались на берегу Евфрата на территории Восточной Турции, там, где река сужается и мелеет. Он перешел по деревянному мосту на земли парфян, чтобы продолжить продвижение на север со своей великолепной армией через широкие степи и неприступные горные массивы, простиравшиеся за Евфратом. Клеопатра направилась на юг.

Она выбрала длинный путь домой, совершив что-то в духе триумфального проезда по новым владениям. Многие были рады ее видеть: деспоты, которых лишил власти Антоний, чтобы отдать их земли Клеопатре, не пользовались любовью своих подданных, а в окрестностях Дамаска и вовсе хозяйничали разбойники. Путь царицы и ее свиты лежал через холмы и скалистые горы Сирии и Ливана, через крутые перевалы и глубокие ущелья к Иерусалиму. Окруженный крепкими стенами с высокими башнями, этот город был крупным торговым и культурным центром. У Клеопатры было о чем перемолвиться с Иродом, который, хотя и был неутомимым переговорщиком, вряд ли горел желанием беседовать с царицей Египта.

Во время их последней встречи Ирод был беглецом, просившим о помощи. Теперь он сидел на неустойчивом иудейском троне, царь народа, который еще предстояло завоевать. Клеопатра и ее свита остановились в одной из резиденций новоявленного монарха, тяготевшего к птолемеевой роскоши, главный дворец которого еще не был построен. Возможно, царица гостила в доме Ирода в Верхнем Городе Иерусалима, по александрийским меркам скорее крепости, чем дворце. Во время своего визита она познакомилась с неуживчивыми дальними родственниками Ирода, с которыми ей еще предстояло вступить в тайную переписку. Ирод держал своих врагов близко, особенно знатную и чванливую тещу. Еще с ним жили вечно недовольная мать, обидчивая и излишне преданная сестра и жена Мариам, холодная красавица, которая вышла замуж за тетрарха юной девушкой и, к его разочарованию, никак не могла свыкнуться с тем, что он убил добрую половину ее семьи. Хотя Клеопатра и помогла Ироду три года назад, хотя и у них был общий покровитель и общие цели — каждый из них пытался сохранить свое уникальное государство в тени растущей сверхдержавы, — иудейский царь не желал терпеть поблизости еще одну властную женщину. Особенно учитывая то, что, в отличие от остальных, у этой были виды на его собственность.

Есть только одно свидетельство о визите Клеопатры — от источника враждебного Востоку и принявшего сторону Рима, — основанное хотя бы частично на рассказе самого Ирода. Иосиф Флавий рассказывает путано, но не может скрыть очевидное: переговоры вышли очень долгими. Антоний пожаловал Клеопатре эксклюзивное право на битум, вязкие плитки которого плавали на поверхности Мертвого моря. Битум использовался в строительстве, парфюмерии, как средство против насекомых, для бальзамирования и смоления. Обмазанная им плетеная корзина не пропускала воду, а корабль становился водонепроницаемым. Это была очень выгодная концессия. Также Клеопатре отошел весь доход от Иерихона, популярного зимнего курорта с его финиковыми рощами и висячими садами. Не исключено, что царица решилась пересечь обжигающую пустыню, чтобы посетить двести акров благоухающих садов на берегу реки Иордан, где у Ирода был еще один дворец. Все благовония мира не выдерживают никакого сравнения с запахом сладкого бальзамина, который рос исключительно в Иудее. Не меньше ценилось и масло акации, самая ценная доля тамошнего экспорта. А финики из Иерихона считались лучшими в мире и использовались для производства самого крепкого вина. Все равно как если бы Клеопатра, не получив Кувейта, завладела правами на всю его нефтедобычу.

Ирод никак не мог смириться с такими потерями, тем более что Иудея была бедной, малоплодородной страной с быстро растущим населением. У нее не было даже собственного порта. Доходы Ирода были смехотворны по сравнению с состоянием Клеопатры. Доставшиеся ему земли не вмещали его амбиций; кто захочет быть царем «медвежьего угла»? Начались бесконечные переговоры, с мелочными придирками и нудным обсуждением мельчайших деталей, ясно свидетельствующие о том, что вопрос битума занимал Клеопатру куда сильнее новых способов соблазнения. Твердость и настойчивость помогли царице добиться своего: Ирод согласился сдать Иерихонскую долину в аренду за двести талантов в год, настояв, однако, что будет собирать подати со своего соседа царя набатеев сам, без помощи египетских солдат и чиновников. Если не считать этой не слишком значительной уступки, Клеопатре удалось нанести обоим правителям сокрушительное поражение. Ирод получил доступ к деньгам человека, когда-то отказавшего ему в убежище. Египтянка ловко стравила двух своих недругов, еврея и араба (со временем набатейский царь Мальхус посчитается с Иродом за все). Оправдываясь за уступчивость, Ирод заявил, что «давать Клеопатре повод себя ненавидеть» было слишком рискованно.

В остальном визит можно было назвать полным провалом. Двое великих обольстителей так и не сумели понравиться друг другу. Ирод понимал, что Клеопатра ему не ровня. Царственная теща не упускала случая напомнить тетрарху о его низком происхождении. Ирод даже не был настоящим иудеем (сын язычницы, он сам оставался язычником в глазах евреев и евреем для единоверцев матери). На троне он чувствовал себя не более уверенно, чем Клеопатра в худшие годы. Египтянка говорила по-арамейски лучше, чем тетрарх по-гречески; Ирод был старше царицы на несколько лет, но не получил достойного образования, любил искусство и историю, но совершенно не разбирался ни в том, ни в другом (со временем он решил поправить дело и нанял самого лучшего учителя, какого только сумел найти: наставника детей Клеопатры). На фоне утонченной египетской правительницы еврейский владыка казался неотесанным простолюдином.

Когда дело идет к войне, тайным двигателем международной политики становится принцип: чей-то друг — он же чей-то враг. Возможно, Ирод злился на Клеопатру за то, что его дворец был скормнее, чем у нее. Возможно, царица слишком сильно радовалась своим антиохийским успехам или неудачно намекнула, что не прочь заполучить земли иудейского владыки. Так можно продолжать до бесконечности, но ясно одно: Клеопатра сама вынудила Ирода бежать в Рим. В сорок седьмом году, в Александрии, его отец занял сторону Цезаря. Славный своим гостеприимством Ирод обеспечил дочери Авлета достойный прием, устраивал в ее честь пышные пиры, и, радея о благе государства, обсуждал со своими советниками способы убийства дорогой гостьи. У тетрарха были развязаны руки: в Иерусалиме Клеопатра целиком и полностью находилась в его власти. Так было бы лучше для всех, в том числе для Антония. Позже Ирод оправдывался примерно так: «Он заявил, что хотел избавить мир от большого зла, источника неисчислимых бедствий ныне и в будущем. Тем не менее он всегда был и останется впредь самым преданным союзником Антония и готов любым способом доказать ему свою преданность».

Объяснения Ирода были выдержаны в традиционном ключе: демон, как всегда, явился в женском обличье. Правитель договорился до того, что коварная египтянка «пыталась заманить его в свои сети». Притворяясь безумно влюбленной, она склоняла тетрарха к связи, «сообразно своей сладострастной и бесстыдной натуре». Клеопатра, как мы помним, ловко обошла Ирода на переговорах. Беспроигрышный вариант: если тебя унизила женщина, ославь ее жадной развратницей, сексуальной хищницей, «рабыней порока» (в латыни слова «алчность» и «похоть» однокоренные). С трудом отбившись от притязаний демоницы, глубоко оскорбленный Ирод с трепетом поведал советникам о пережитом кошмаре. В те времена женское распутство вызывало оторопь.

Советники умоляли Ирода одуматься. Риск был слишком велик: Клеопатру окружала верная свита и надежная стража, да и сама царица, искушенная в политических интригах, привыкла быть начеку. Придворным пришлось преподать своему царю урок здравомыслия и самообладания, столь необходимых любому монарху. Во-первых, сказали они, Антоний ни при каких обстоятельствах не обрадуется смерти египтянки. Во-вторых, «жестокое убийство возлюбленной разожжет в его сердце пламя мести», и горе тому, кто встанет на его пути. В-третьих, Клеопатра, как бы то ни было, великая властительница. Имеет ли смысл делаться ее врагом?

Конечно, царица была слишком умна, чтобы даже помыслить о соблазнении мелкого царька. Связь с Иродом не принесла бы ей никакой выгоды. Заигрывать с вассалом своего покровителя, от которого Клеопатра снова ждала ребенка, было тем более неразумно, что в Иерусалиме стоял римский легион, присланный Антонием для защиты иудейского правителя. Солдаты не стали бы молчать. Ирод был ловким интриганом, но совсем не разбирался в свойствах человеческой натуры. Советникам стоило большого труда отговорить своего господина от убийства «самой могущественной из живущих на земле женщин» и убедить его не порочить ее имя. Вражда с Клеопатрой могла обойтись ему слишком дорого.

Если слухи об интригах Ирода дошли до Клеопатры, она, надо полагать, злорадно рассмеялась. У царицы не было причин сомневаться в Антонии. Она и сама с удовольствием расправилась бы с иудейским царем, земли которого когда-то принадлежали Птолемеям, и сделалась единоличной владычицей восточного Средиземноморья. В конце концов советники Ирода победили. Царь проводил гостью по знойной Синайской пустыне до самой границы и почтительно с ней распрощался. Если Клеопатра знала о заговоре, — а она наверняка все знала, — долгий путь по раскаленным пескам был невероятно тягостным для обоих. Особенно для новоявленного царя иудейского. Беременная Клеопатра с горой дорогих подарков торжественно вернулась в Александрию тем же путем, каким тайком пробиралась в столицу в сорок восьмом году.

Ранней осенью, в дни щедрого разлива Нила, у Клеопатры родилось четвертое дитя. В древности верили, что имя определяет судьбу. Младший сын царицы получил имя Птолемей Филадельфий в память о славном третьем веке, когда царство его предков было столь же сильным и великим, как в тридцать шестом году, во время правления его матери, Клеопатры, Младшей Богини, Любящей Отца и Любимой Отечеством.

К большому огорчению Ирода, избавиться от железной хватки царицы оказалось не так-то просто. У Клеопатры было немного друзей при иудейском дворе, но они оказались настоящими друзьями. Вскоре после возвращения в Египет она получила письмо от тещи Ирода Александры. Хасмонейская царевна назло зятю симпатизировала египетской гостье. Царь обвинял Клеопатру в том, что она хладнокровно вырезала всех своих родственников, — серьезное обвинение в устах человека, который много лет только и делал, что убивал тех, кто стоял на его пути к трону — но в глубине души наверняка ей завидовал. У Александры и Ирода было немало причин для взаимной нелюбви. Царь принадлежал к течению идумеев, примкнувших к иудаизму совсем недавно. Евреи не спешили признавать неофитов. Жена Ирода, напротив, происходила из древнего рода, восходящего к брату самого Моисея.

Ирод взошел на трон, оттеснив собственного шурина. Александра, дочь первосвященника и вдова царевича, не могла простить такого оскорбления. Царевна наняла бродячего музыканта, чтобы он отнес ее послание Клеопатре. Египтянка должна была ее понять, как женщина и как царица. Она сама терпеть не могла Ирода и к тому же имела доступ к Антонию. Что ей стоит замолвить словечко за сына Александры, чтобы он смог получить высокий духовный пост? У Антония были дела поважнее, чем разбирать семейные дела Ирода. Он не стал вмешиваться, зато отправил в Иерусалим для защиты римских интересов известного своей гибкостью Деллия. Теща-интриганка и предприимчивый советник (это Деллий в свое время убедил Клеопатру отправиться в Фарсал) оказались идеальной парой, даже чересчур идеальной. У Александры были необыкновенно красивые дети. По словам Деллия, «их легко было принять за бессмертных богов». Чужая красота, как всегда, вдохновила римского посланника на великие свершения. Он уговорил Александру заказать портреты Мариам и Аристобула и подарить их Антонию. Если отпрыски царевны приглянутся римскому диктатору, она сможет просить его о чем угодно.

Александра согласилась на предложение Деллия, то ли по наивности, то ли вынашивая собственные далеко идущие планы. Царевна чувствовала заговорщиков за сто шагов, а если их долго не попадалось, устраивала заговор сама. Иосиф Флавий прямо так и пишет: Деллий подбирал своему господину партнеров обоих полов для плотских утех. Получив портреты, Антоний хотел немедленно послать за Мариам, но побоялся гнева Клеопатры. Иосиф Флавий не уточняет, чего тот опасался больше: всеобщего порицания или ревности одной-единственной женщины, которая ни за что не простила бы ему подобную выходку. Смирившись, Антоний вызвал в Рим одного Аристобула. Но тут взбунтовался Ирод. Он не собирался отдавать шестнадцатилетнего юношу похотливому римлянину. Собрав родичей и придворных, царь во всеуслышание обвинил тещу в том, что она за спиной зятя ведет переговоры с Клеопатрой, рассчитывая лишить его власти и передать корону своему сыну, которого давно определили в священники. Интриги Деллия привели к прямо противоположному результату: Аристобул остался в Иудее, вдали от сладострастного Антония и ревнивой Клеопатры. В ответ на обвинения Александра ударилась в слезы и принялась молить о прощении. Царевна отчаянно сожалела о том, что позволила себе лишнее, проявила неуместную самостоятельность, свойственную людям столь высокого происхождения. Впредь она научится владеть собой и будет во всем покорна зятю.

Не успел Аристобул примерить мантию священника, как его мать посадили под домашний арест с круглосуточной охраной. Ирод ни на минуту не прекращал подозревать тещу в предательстве. Александра пришла в ярость. Она не собиралась провести остаток дней «в страхе и унижении». К счастью, царевна знала, к кому обращаться за помощью. Ко двору Клеопатры полетело «слезное письмо, в котором несчастная жаловалась на беззаконное заточение и умоляла вызволить ее как можно скорее». Еврипид был прав, когда утверждал: «Женщины союзницы всегда». Клеопатра придумала блестящий план побега, отправила за Александрой и Аристобулом корабль и согласилась дать им убежище в Египте. Александра то ли по совету царицы, то ли по собственной воле приказала сделать два гроба и спряталась в них вместе с сыном. Слуги вынесли гробы на берег, где их поджидало присланное Клеопатрой судно. К несчастью, один из рабов предал Александру; едва беглецы выбрались за ворота, ухмыляющийся Ирод вышел к ним навстречу из темноты. Царь готов был растерзать тещу, но побоялся разгневать Клеопатру. Вместо этого он громко объявил, что прощает заговорщиков, отложив месть до лучших времен.

Ироду пришлось ждать до тридцать пятого года, чтобы расправиться с тещей и ее семьей. Александра водила дружбу с его врагами, а ее сын — законный претендент на трон — постепенно становился народным любимцем. Царь готов был рычать от ярости, глядя на юного красавца в белых одеждах и золотой тиаре, служившего у алтаря в день праздника Суккот. Восторг толпы при виде Аристобула казался Ироду приговором его собственному правлению. Правитель не мог найти утешения даже в объятиях жены, которая «ненавидела мужа так же сильно, как он ее любил». Натуре Мариам явно не хватало толики распутства, которое Ирод разглядел в Клеопатре: когда супруг пытался ее обнять, она кричала и отбивалась. Царь не решался трогать тещу, которой благоволила Клеопатра, зато убрать любимого шурина было можно и даже нужно. Как-то, не по сезону жаркой осенью, Ирод позвал Аристобула в Иерихон, искупаться в огромном дворцовом бассейне, скрытом в сердце великолепного сада. На закате родственники в сопровождении друзей и слуг погрузились в прохладную воду. Пребывавший в прекрасном настроении Аристобул нырнул и больше не вынырнул. Первосвященника достали из воды мертвым.

Присутствовавших на похоронах обуревали противоречивые чувства. Ирод устроил пышные похороны и оросил гроб слезами. Александра держалась мужественно, но в душе клялась отомстить за сына. Лишь Мариам дала волю гневу. Она проклинала мужа, а заодно его мать-язычницу и сестру-деревенщину. Александра, ни на миг не поверившая в несчастный случай, вновь написала Клеопатре. Смерть Аристобула была страшной и нелепой, и Александра никак не могла согласиться с ее официальной версией. Она собиралась поведать о своих подозрениях Антонию. Клеопатра едва ли не силой заставляла римлянина, только что вернувшегося из Парфии, покарать убийцу. «Нельзя допустить, — повторяла она, — чтобы правитель, получивший царство из твоих рук, творил беззаконие с тем, кто по праву мог носить корону». Антоний прислушался к словам истинной царицы, вступившейся за права истинных царей.

Ирод не зря побаивался Клеопатры. Вскоре ему было приказано явиться в Сирию: Антоний требовал объяснений. Иудейский царь, как все правители, добившиеся власти при помощи интриг и собственной удали, нисколько не благоговел перед сильными. Для этого он был слишком самонадеян. Хотя Ироду советовали держаться скромно, он обставил свое появление с большой помпой, как Клеопатра — прибытие в Фарсал, совершенно не сомневаясь, что римский выскочка, непонятно по какому праву требующий к ответу царей, не устоит перед лестью и подарками восточного владыки. Судя по дальнейшим событиям, Антоний все же не был безвольной игрушкой в руках своей женщины. Прибыв в Сирию с дорогими подарками и сладкими речами на устах, Ирод без труда разбил все до единого аргументы Клеопатры. Антоний заверил царя, что с его стороны «было бы неправильно мешать правителю, получившему власть из его собственных рук, пользоваться этой властью, как он сочтет нужным». То же самое он сказал и Клеопатре, добавив, что ей не следует чересчур увлекаться чужими делами. Ирода Антоний принял как дорогого гостя. Он обедал с ним каждый день и повсюду брал с собой, не обращая внимания на жгучие взоры египтянки. Между двумя мужчинами установились прекрасные отношения. Иудейский царь торжествовал: «похотливое и алчное чудовище» отныне было ему не страшно.

Насчет египтянки Ирод немного поторопился, но пресечь женские интриги у себя дома ему действительно удалось. Злобная сестрица царя сообщила ему, что в его отсутствие Мариам вступила в постыдную связь с ее мужем и вместе с ним строила планы устранения ненавистной золовки и постылого супруга. Яд клеветы легко проник в сердце измученного ревностью и подозрениями человека и немедленно подействовал (Еврипид был прав: «Радость женщины в злословии»). Ирод, не долго думая, приказал казнить шурина. Александру, косвенную виновницу всех своих несчастий, он бросил в темницу. Иудейский царь торговал своей верностью направо и налево и подозревал в этом же остальных. Его нельзя было назвать надежным соратником.

Даже утратив связь с Александрой, Клеопатра еще долго оставалась для Ирода головной болью. На всякий случай царь приказал увеличить оборонную мощь Масады и сложить за стенами крепости запасы кукурузы, масла, фиников и горючего. С таким соседом, как Египет, нельзя было чувствовать себя в безопасности. Между тем сестра Ирода продолжала умело разжигать в нем ненависть к собственной жене. Она убедила брата, что Мариам все же отправила Антонию свой портрет. Слух Ирода был «открыт для клеветы». Страшные обвинения «поразили его, словно удар молнии», немедленно напомнив о чудовищных интригах Клеопатры. Разумеется, это были ее дела, а чьи же еще:

«Из-за происков врага царь лишился жены и сам оказался в большой опасности». Мариам приговорили к смерти. Когда обреченную вели на казнь, Александра бросилась на дочь и вцепилась ей в волосы, вопя, что она — исчадие демонов, неблагодарная распутница, заслужившая свою участь. Мариам даже не взглянула на мать. Ей было двадцать восемь лет. Отчаяние Ирода было достойно героя шекспировской трагедии. Рассудок царя мешался от любви и тоски; ему казалось, что Мариам жива. Антоний страдал бы так по Клеопатре, если бы советники Ирода не предотвратили ее убийства. В конце концов Ирод забросил государственные дела и надолго уехал из Иерусалима. В его отсутствие Александра устроила еще пару заговоров. Вернувшись, царь казнил и ее.

Весь тридцать шестой год Цезарь слал в Рим бодрые донесения о небывалых успехах в Парфии; в городе устали праздновать и приносить жертвы богам в его честь. Клеопатра больше полагалась на собственных лазутчиков. Царица находилась более чем за тысячу километров от театра военных действий, но все-таки ближе, чем Апеннинский полуостров. Клеопатра вложила в грядущую победу Антония слишком много и не жалела средств на агентов в римском лагере. Тем не менее она была удивлена, когда в конце года в Александрию прибыл гонец со срочными вестями. Война окончилась. Антоний со своим войском вернулся из парфянского похода. Военные дороги привели его к берегу Каспийского моря, на территорию современного Ирана. По сравнению с переходами Александра Македонского это была увеселительная прогулка, но римские легионеры все же прошли ни много ни мало три тысячи километров. Армия стояла в небольшой деревеньке к югу от сегодняшнего Бейрута, неподалеку от тихой бухты, добраться до которой Клеопатре не составило бы труда. Антоний просил подругу поскорее присоединиться к нему, захватив золото, провизию и обмундирование для солдат. Царица не ожидала увидеть римлянина так скоро. Никто не предполагал, что Парфию можно победить за месяц. Цезарь планировал кампанию по крайней мере на три года.

Плутарх утверждает, что Клеопатра не торопилась на встречу с возлюбленным, однако возможно, что так только казалось сгоравшему от нетерпения Антонию. Была зима, сезон ветров и дождей по всему Средиземноморью. Чтобы собрать припасы и снарядить корабли требовалось время. Кроме того, царица едва успела оправиться от родов, когда пришли тревожные вести. Антоний не находил себе места, но Плутарх напрасно приписывает его беспокойство исключительно промедлению Клеопатры. Ее отсутствие было далеко не единственной бедой. Антоний пытался заглушить тревогу вином — которое уже тогда считалось безотказным средством «в час печали», — но у него не хватало терпения высидеть долгую попойку. Сбежав из-за пиршественного стола, римлянин шел на берег и долго вглядывался вдаль, надеясь увидеть на линии горизонта паруса египетских кораблей. Такое поведение шло вразрез с армейской традицией, предписывавшей всему лагерю садиться обедать в одно и то же время. Клеопатра приехала в пору самых коротких дней и длинных ночей, вскоре после сорок восьмого дня рождения Антония, и привезла с собой припасы и золото. Плутарх и Дион пересказывают один и тот же слух: объявив, что царица привезла деньги, полководец раздал солдатам свои собственные средства. Клеопатра была не в восторге от парфянских устремлений Антония и не спешила ему помогать, но диктатор непременно хотел, чтобы его люди видели в Египте союзника.

У Антония имелись причины для отчаяния помимо промедления египетской царицы. Никаких фантастических успехов в Парфии не было, одна только череда поражений, за которой последовало катастрофическое отступление, почти бегство. Римляне с самого начала совершали чудовищные стратегические ошибки. На марше армия чересчур растягивалась. Солдатам было не просто отыскать парфян, зато парфяне находили захватчиков с поразительной легкостью: небольшие отряды мелких лучников и хорошо тренированных копейщиков то и дело нападали на отставшие части. Антоний надеялся на военную помощь Армении, северной соседки Парфии, но армяне оказались ненадежными союзниками. Уже не в первый раз они затащили римлян в «голую бескрайнюю пустыню» и бросили на произвол судьбы. Отступление изматывало людей сильнее боев. После пятидесятикилометрового марш-броска по пустыне обезумевшие от жажды солдаты готовы были пить соленую воду. Изголодавшись, они ели ядовитые ягоды, у многих начались лихорадка и рвота, за ними пришли дизентерия, корчи и галлюцинации. То, что не сделали тухлая вода и несъедобные плоды, довершили армянская жара и снега Каппадокии. У легионеров обледенели бороды. Обморожения были почти у всех. Прежде чем добраться до сирийского берега, с которого можно было высматривать спасительные паруса, Антоний потерял почти треть своей блистательной пехоты и половину кавалерии и проиграл большую часть из восемнадцати не слишком значительных сражений. Кошмарное отступление унесло двадцать четыре тысячи жизней. Вина Клеопатры в бесславном окончании парфянского похода сильно преувеличена, но попытки обвинить ее, разумеется, были. «Антоний так жаждал провести зиму с царицей, что выступил раньше срока и без должной подготовки. Утративший волю под воздействием чар и колдовских зелий, он думал не о том, как победить врага, а лишь о том, как поскорее воссоединиться с предметом страсти», — писал Плутарх. Другими словами, поход начался не вовремя из-за Клеопатры. То есть Антоний сделал глупость, а виновата, конечно, она.

Парфянская история была не только печальной, но и поучительной. Антония обманул хитроумный враг и предали друзья. Он понял, что любил не ту женщину и ценил не тех людей. Желая прослыть человечным командиром, он поощрял раненых солдат больше, чем способных держать оружие. Кроме того, римлянин совершенно не умел мстить. Армянский царь Артавазд уговорил Антония вторгнуться в соседнюю Мидию (современный Азербайджан, землю острых скал и кровожадных кочевников), а сам предал его. Солдаты требовали, чтобы их военачальник рассчитался с Артаваздом, но Антоний «ни словом не упрекнул царя и не разорвал с ним союза». Опытный политик умел играть на человеческих чувствах: «Перед тем как сообщить своим людям дурные вести он велел принести черные одежды, чтобы вызвать их сострадание» (друзья отговорили Антония от этого шага. Полководец предстал перед войском в пурпурной римской тоге). Главной жертвой похода был душевный мир военачальника. Антоний по крайней мере один раз пытался покончить с собой. Он был настолько раздавлен поражением, насколько может быть раздавлен доблестный воин, привыкший побеждать. Однако хуже всего было то, что после столь чудовищной катастрофы — потеряв десятки тысяч солдат, растратив последние средства, решившись простить приближенных, чтобы они его закололи, — римлянин путем «непостижимого поворота мысли» убедил себя, что на самом деле победил.

На сирийском берегу Клеопатру ждал изможденный полубезумный человек. Что бы там ни говорили, появление царицы принесло великое облегчение и ему, и его голодным, оборванным солдатам. Египтянка оставалась щедрой и милосердной Исидой. Ей даже удалось каким-то образом исцелить рассудок Антония. Состояние, в которое за девять месяцев пришла отлично обученная и великолепно подготовленная армия, потрясло Клеопатру. Сирийский лагерь превратился в место взаимных упреков и яростных споров. Тогда царица впервые призвала Антония покарать Ирода, а тот велел ей не вмешиваться. Клеопатра не привыкла, чтобы с ней так разговаривали, а учитывая сложившиеся обстоятельства, грубость римлянина показалась ей особенно нестерпимой. Египтянка провела с Антонием около месяца в импровизированном городе из походных шатров, пока он размышлял, как быть дальше. До лагеря дошли вести о том, что индийский царь рассорился с парфянским и готов поддержать римлян. Приободрившийся Антоний тотчас принялся готовить новый поход.

Клеопатра была не единственной женщиной, пришедшей на помощь римскому войску. У Антония была очень преданная жена, порой даже слишком преданная. Она попросила у брата дозволения отправиться на выручку к мужу, и тот с легким сердцем разрешил. Дела Октавиана шли превосходно, и ему не составило бы труда поддержать терпящую бедствие армию. Спасательная экспедиция Октавии была ловушкой от начала до конца. В тридцать седьмом году Октавиан обещал отправить в Парфию двадцать тысяч солдат, но так и не выполнил обещание. Его сестру сопровождали две тысячи гвардейцев в сияющих доспехах. В результате Антоний не досчитался восемнадцати тысяч копий, в которых остро нуждался для пополнения редеющего войска. Отказаться от смехотворной помощи означало оскорбить сестру своего соперника. Октавиан, искавший повод для драки, не ошибся в расчетах: в такой ситуации поступить правильно было невозможно. Октавия спешила в Афины, предварительно отправив мужу весточку о своем скором прибытии. Дион полагал, что Клеопатра к тому времени уже вернулась в Александрию, а Плутарх настаивает, что она оставалась в сирийском лагере. Мы точно знаем всего две вещи: Антоний все еще любил Клеопатру, а от помощи Октавии отказался и велел ей возвращаться домой. Сам он собирался обратно в Парфию. Бодрое письмо не обмануло Октавию: она отправила в Сирию старого друга Антония выяснить, что происходит, и заодно напомнить ему о супружеском долге. Что было делать несчастному посланнику, в равной мере преданному и мужу, и жене? Октавия хотела во что то ни стало затмить Клеопатру. Она везла с собой не только бравых преторианцев, но и одежду, лошадей, мулов, золото, подарки для Антония и его командиров. И куда же ей было все это девать?

Вызов был брошен, и Клеопатра его приняла. В Октавии она впервые признала опасную соперницу. Она была наслышана о красоте римлянки. Тамошние мужчины умели ценить женскую прелесть: те, кому довелось увидеть Октавию, недоумевали, как Антоний мог предпочесть египетскую царицу. Законная супруга превосходила любовницу и молодостью, и красотой. Клеопатра беспокоилась, что статус Октавии, влияние брата, «обворожительный нрав и трогательная преданность мужу» сделают ее неотразимой. Гордая властительница решила прибегнуть к испытанному женскому средству: слезам. Плутарх обвиняет Клеопатру в том, что она притворялась безумно влюбленной в Антония; римский историк отказывает египтянке даже в праве на искреннее чувство, но если верить этому эпизоду — который сильно смахивает на придуманный задним числом, — она была не только властительницей, но и истинной женщиной, у которой было чему поучиться самой Фульвии. Клеопатра не умоляла, не грозила, не устраивала истерик. Она просто перестала есть. Перед Антонием предстала женщина, истомленная страстью (трюк с голодовкой она вычитала у Еврипида. С его помощью Медея пыталась вернуть мужа). «Когда Антоний был рядом, Клеопатра глядела на него с немым восторгом, а стоило ему уйти, делалась тихой и печальной». Царица нередко принималась плакать, демонстративно вытирая слезы при появлении Антония. Один его взгляд мог чудесным образом исцелить ее душевные раны.

Клеопатра редко делала хоть что-нибудь в одиночку; чтобы сыграть трагическую сцену, требовалась хорошая массовка. В распоряжении царицы была верная свита. Египетские царедворцы на все лады упрекали Антония. Как можно быть таким жестокосердным, чтобы заставлять страдать их госпожу, «всей душой преданную ему одному»? Неужели он сам не видит разницы между двумя женщинами? Ведь Октавия «вышла за него лишь для того, чтобы исполнить волю брата и обрести в браке новый статус». Разумеется, она не выдерживала никакого сравнения с Клеопатрой, которая, «будучи великой властительницей, довольствовалась ролью любовницы и не видела в том никакого унижения, а лишь радовалась возможности быть рядом с любимым». Такова была ее великая жертва. Царица была готова оставить свою страну и отказаться от почестей, чтобы «служить своему избраннику и смиренно следовать за ним повсюду». Неужто это совсем его не трогает? Октавия не соперница Клеопатре. Она отдаст все «за право видеть его и слышать его голос, разлуки с ним она не переживет». Глядя на бледную, исхудавшую египтянку, трудно было в это не поверить. Клеопатра задействовала в своей пьесе даже лучших друзей Антония, и они наперебой убеждали его сжалиться над несчастной.

Эта кампания обошлась без генерального сражения, ограничившись мелкими стычками. Антоний и Клеопатра вновь потянулись друг к другу. Выбранная тактика оказалась эффективной: разыгранный женщиной спектакль тронул сердце римлянина, а упреки друзей подлили масла в огонь. Человек безудержных страстей, Антоний тем не менее зависел от мнения толпы. На этот раз он подчинялся ему добровольно и с радостью. Римлянин и вправду поверил, что их расставание убьет Клеопатру, а между тем на его совести уже была смерть одной незаурядной женщины. Антоний не хотел прослыть бессердечным и потому отверг законную супругу. Октавия вернулась в Рим, униженная в глазах всего мира, но не в своих собственных. Она упорно не желала чувствовать себя оскорбленной и отказалась вернуться в родительский дом, несмотря на уговоры брата. Октавии не хотелось выступать в роли Елены Прекрасной: «Пусть никто не посмеет сказать, что два величайших полководца в мире вновь погрузили Рим в пучину гражданской войны из-за женщины».

Клеопатре было далеко до такой степени самоотречения. От благосклонности Антония зависела судьба Египта. Отдать его Октавии означало потерять все. Свою роль царица сыграла виртуозно, и постановка явно удалась. С тех пор они с Антонием были неразлучны. Дион винит во всем «любовную магию», а Плутарх — «чары и колдовские зелья», но друзья римлянина — и сама Октавия — знали, что колдовство здесь ни при чем. Скорее уж виновата география. Антоний провел зиму в Александрии, чтобы весной отправиться в очередной поход на восток. Зима тридцать пятого года была полна любви, если считать любовью вечера в кругу семьи и ночи в одной постели, общие воспоминания и одно будущее на двоих.

Женских чар Клеопатры хватило на то, чтобы на время удержать Антония от второго парфянского похода, который он решил отложить, чтобы побыть с любимой. Египтянка была бледна и печальна, и он беспокоился о ее душевном состоянии. Царица сознательно спутала римлянину все планы. Восточный триумф был для Антония делом не только чести, но и жизни; пока он зализывал парфянские раны, Октавиан торжествовал. Он победил Секста Помпея и оставил ни с чем Лепида (ловко перекупив все его восемнадцать легионов). На арене остались двое, и мантия Цезаря предназначалась тому, кто одержит победу в Азии. К тому же, у Антония были неоконченные счеты с армянским царем, бросившим союзника на поле боя. Клеопатра была не в восторге от азиатской политики своего друга и предпочла бы, чтобы он занялся чем-нибудь другим. Египет был надежно защищен от набегов с востока, и царицу больше интересовала римская политика, ведь перед Римом ее царство было совершенно беззащитно. Клеопатра была равнодушна к воинской славе, и парфянский поход казался ей бесполезной тратой сил. И все же египтянка не стала уговаривать друга отказаться от своих замыслов. По здравом разумении, вместо того чтобы идти в Азию, Антонию стоило наведаться Рим, где он не был целых пять лет, но Клеопатра тратила все свое красноречие и актерский талант, чтобы предотвратить такое развитие событий. Сколько бы средств ни отняла война с парфянами, возвращение возлюбленного царицы в Рим — к Октавиану и Октавии — обошлось бы куда дороже.

Антоний страстно алкал победы и жаждал мести. «Стремясь разделаться с армянским царем без ущерба для себя», он послал на восток хитроумного Деллия. Тот, как всегда, не подвел, на этот раз обойдясь традиционными дипломатическими средствами. Почему бы армянскому монарху Артавазду не обручить свою дочь с шестилетним сыном Антония и Клеопатры Александром Гелиосом? Царица тотчас ухватилась за возможность утвердить на армянском троне Птолемея и заключить союз с горной страной, давно ставшей воротами для парфянских вторжений на сопредельные территории. Армяне были политическими соратниками Рима, но неизбежно ощущали культурную близость с Парфией. Подарки и лесть, в которых Деллий утопил Артавазда, не произвели на гордого царя никакого впечатления, и предложение о помолвке было отвергнуто. Это дало Антонию повод той же весной захватить Армению и сделать ее римской провинцией. То была не такая уж славная победа: армянское царство едва ли можно было назвать великим. Тем не менее, римляне торжествовали: свершилась долгожданная месть. В преддверии большой кампании Антоний оставил часть своих легионов зимовать в Азии, а сам вернулся в Александрию триумфатором, прихватив с собой не только армянские богатства, но и царя с женой, детьми и наместниками. Из уважения к царскому достоинству, Артавазда и его родичей заковали в золотые цепи.

На этот раз Клеопатра получила от возлюбленного письмо, полное восторгов и ликования, и начала готовить небывалую церемонию в его честь. В этом отношении она не уступала Антонию: Птолемеи не были завоевателями по духу, но знали толк в праздниках. Сфинксы удивленно косились на шагавших по александрийским улицам римлян. Город надолго запомнил осень тридцать четвертого года. Одетый в пурпурную тогу Антоний въехал в дворцовые ворота на триумфальной колеснице, послав вперед царственных пленных. Процессия прошла под шелковыми навесами мимо украшенных гирляндами мраморных колонн Канопской дороги под восторженные крики зевак. На этот раз Клеопатра решилась придать традиционному празднеству в духе Птолемеев новые краски. Проведя пленных через весь город, Антоний сложил трофеи к ногам царицы Египта, которая восседала на золотом троне, установленном на серебряном пьедестале, в окружении преданной свиты. Римлянин умел быть благодарным: он разделил с Клеопатрой не только горести парфянского похода, но и собственное торжество, бросив к ее ногам закованного в золотые цепи надменного армянского царя с чадами и домочадцами. Впрочем, пленный Артавазд отнюдь не выглядел удрученным. Армянский правитель не был неотесанным дурнем; он увлекался историей и умел произносить зажигательные речи. Хитрый лис долго играл на противоречиях Рима и Парфии. Представ перед Клеопатрой, он отказался преклонять колени и обратился к царице по имени, всем своим видом показывая, что не признает ее власти над собой. Принуждать его было бесполезно; несмотря на угрозы, ни один из членов царской семьи не склонился перед египтянкой (как ни удивительно, Артавазд пережил день триумфа. В Риме пленным монархам редко выпадала такая удача, независимо от их поведения). Клеопатра впервые столкнулась с неповиновением униженных и закованных невольников и была потрясена. Праздник завершился гуляньями на улицах и пиром во дворце. Царица сама раздавала подданным еду и деньги.

Птолемеи и вообще александрийцы не были воинственными людьми. Триумфы для Египта были в новинку. Через несколько дней народ столпился под колоннами александрийского гимнасия напротив дворца. Двухсотметровая колоннада гимнасия, располагавшегося в самом центре города, издавна служила местом для интеллектуальных бесед и прогулок. В те времена гимнасий был чем-то вроде сегодняшней оперы: его наличие превращало провинциальный городишко в культурную столицу. Во внутреннем дворе установили серебряную платформу, на которой возвышались два золотых трона. Антоний занял один из них и предложил Клеопатре присоединиться, именуя ее «новой Исидой». Царица была в полном облачении нильской богини, полосатом плиссированном хитоне с блестящей бахромой по краю на уровне лодыжки, и в украшенной змеями короне обоих Египтов. Антоний, по одному из источников, изображал Диониса: он оделся в расшитую золотом греческую тунику и сжимал в руке жезл бога виноделия. Его голову венчал венок из плюща. На глазах восторженных зрителей развивался второй акт величественной драмы, начатой в Фарсале, когда Венера явилась воссоединиться с Дионисом на благо всей Азии.

В ногах у родителей на маленьких тронах сидели дети. Антоний обратился к толпе своим хрипловатым голосом. Отныне Клеопатра провозглашалась «Царицей Царей» (на монетах писали: «Царица Царей и Мать Царей». На стеле, поставленной спустя четыре года в Верхнем Египте, значилось: «Мать Царей, Царица Царей, Младшая из Богинь»). Соправитель Клеопатры тринадцатилетний Цезарион получил армянский и парфянский титулы и стал Царем Царей. Так Антоний отдавал должное памяти Юлия Цезаря: редкий случай благородства по отношению к бывшему любовнику своей возлюбленной. Впрочем, Царями Царей были объявлены и сыновья Клеопатры от Антония. Оба мальчика получили во владение обширные территории в Азии, так что их восточные имена пришлись кстати. В ответ на призыв отца вперед выступил маленький Александр Гелиос в персидских царских одеждах и высоком тюрбане, украшенном павлиньим пером. Его земли простирались до самой Индии; Александру предстояло править Арменией, Мидией и — как только отец ее захватит — Парфией (в конце концов за царевича просватали дочь правителя Мидии, давнего врага парфян). Двухлетний Птолемей Филадельфий, плод антиохийского воссоединения своих родителей, был точь-в-точь маленький Александр Македонский. На нем были высокие сапоги, пурпурная туника и диадема поверх круглой шерстяной шапки. Птолемею отошли Финикия, Сирия и Киликия, земли к западу от Евфрата. Клеопатре Селене достались Кирены: огромный кусок пустыни на территории восточной Ливии. Принимая дары, дети подходили поцеловать родителей. Мальчиков охраняли верные гвардейцы, Александра — армяне, а Птолемея — македоняне.

Так Антоний поделил восточные земли, даже те, которых еще не завоевал. Молодая женщина, которая четырнадцать лет назад тайком пробралась в Александрию, чтобы вернуть свое царство, едва ли могла вообразить такой поворот событий. Теперь она стала императрицей и богиней, а ее возлюбленным был великий римский полководец. Ее владения распространялись почти на всю Азию, и на их границах царил мир, на страже которого стояли римские легионы. Царица и ее дети правили — по крайней мере номинально — самой большой империей, когда-либо принадлежавшей Птолемеям. Клеопатра стала первой иностранкой, запечатленной на римских деньгах. За десять лет ее лицо изменилось. Царица стала старше, лицо заметно округлилось, а рот стал более чувственным.

Нам неизвестно, чьи амбиции породили удивительную церемонию, вошедшую в историю под именем Александрийских подношений. В ее сценарии одинаково четко видны и римская воля, и затейливая фантазия египтянки. Зато смысл происходящего был предельно ясен: на золотых тронах сидели те, кого современный историк справедливо назвал «величайшими из живших тогда людей». Вдвоем они предприняли попытку возродить мечту Александра Македонского создать всемирную империю, сблизить Европу и Азию, объединить несхожие цивилизации и верования. Установить новый порядок. На церемонии народу явилась подлинная богиня в сопровождении своего божественного сына и Диониса во плоти. Древние пророчества сбывались у всех на глазах. Евреи называли правление Клеопатры золотым веком и говорили о скором приходе Мессии. Египетскую царицу почитали спасительницей всего восточного мира, которой предначертано положить конец римскому владычеству и возвысить Азию. Клеопатра как никто другой умела смешивать политику с религией себе во благо.

Марк Антоний вечно спешил с выводами. Устроив Подношения, он во многом выдавал желаемое за действительное. Раздавать земли, в которых правили римские проконсулы, еще куда ни шло. Однако армянский царь был жив, а Парфию только предстояло завоевать. Не говоря уж о том, что двухлетний ребенок не мог править самостоятельно. Блистательная церемония, выдержанная в духе Птолемеева гигантизма, была рассчитана не только на александрийцев. Как бы сильно египтяне ни любили пышные зрелища, им была небезразлична судьба царства и роль Антония при дворе. Для жителей Александрии он был скорее воплощением Диониса, чем римским магистратом. Клеопатра и Антоний стремились не только утвердить новый порядок на покоренном, но не усмиренном Востоке и покарать неверных союзников и сторонников Парфии. Подношения были на редкость внятным посланием Октавиану. Он был приемным сыном Цезаря, но в Египте у Цезаря рос родной сын, законный наследник, будущий властелин бескрайних земель. Послание подоспело вовремя: Октавиан пытался подкупить Артавазда, чтобы свести на нет достижения Антония в Армении.

Хотя Клеопатра и Антоний не обращались к Риму напрямую, все, что мы знаем о Подношениях, стало известно именно оттуда, а потому трудно сказать, что было на самом деле, что домыслили римляне, а что придумали тогдашние пропагандисты. Для послания был выбран сугубо восточный язык. В тридцать четвертом году его уже мало кто понимал. Антонию следовало лишний раз задуматься, прежде чем напоминать всему миру о происхождении Цезариона (в нем не сомневался даже Плутарх). Октавиан счел глубоко оскорбительной саму форму послания. Римлянин не выносил аляповатой символики восточных церемоний и не мог взять в толк, почему триумф должен заканчиваться глупыми представлениями и всеобщей попойкой. Почему вспоминать Юлия Цезаря надо непременно в Александрии? Что за дикая мысль устроить триумф вдали от Рима и его богов? И для чего устраивать столько шума из-за какой-то Армении, если Парфия до сих пор не наказана?

Антоний, напротив, относился к Подношениям со всей серьезностью. Он отправил официальный отчет о церемонии в Сенат. Друзья предупреждали полководца, что его действия могут быть превратно истолкованы. Римляне наверняка обвинят своего соотечественника в «безрассудном и преступном высокомерии», а ведь Цезаря как раз за это и убили. Собираясь поразить согражданам небывалым зрелищем, Антоний забыл, что их зрение устроено по-другому. Блеск золотых тронов запросто мог ослепить жителей Рима. Им было невдомек, как можно оставаться одновременно западным военачальником и восточным монархом. Антоний допустил непростительное смешение смыслов. Если Клеопатра владеет всеми этими землями, что делать римскому политику подле нее? Ведь себе он не присвоил никаких территорий. Длинный титул Клеопатры смущал не только римлян, но и ближайших соседей. Царица занимала особое положение среди римских сателлитов, ее богатство и могущество неуклонно росли. Отношения царицы с Антонием вызывали опасения. С какой стати портрет чужеземки чеканят на римских деньгах? Сегодня диктатор делит с любовницей аверс и реверс одной монеты, а завтра, чего доброго, отдаст ей римские земли.

В Риме отчет Антония доставил удовольствие лишь одному человеку. Октавиан безуспешно пытался скрыть от народа победу над армянами. Он не собирался позволять сопернику устраивать триумф, тем более по столь ничтожному поводу. Однако Антоний пошел другим путем и устроил в Александрии непристойное помпезное действо, сродни возведению золотой статуи Клеопатры в храме Венеры. В худшем случае это был отвратительный выпад против него, Октавиана. В лучшем — вздорная выходка двух безумцев и развратников, «дионисийская оргия, устроенная восточной шлюхой». Раздавая подношения, Антоний продемонстрировал неслыханную щедрость. Октавиан не получал от него таких подарков.