Поражение, как известно, сирота. Клеопатре не пришлось долго ждать, чтобы убедиться в справедливости этой поговорки. Ее уловки переставали действовать. Греческая элита, которой царица никогда не нравилась, могла воспользоваться катастрофой при Акции, чтобы объявить, будто царица отдала Египет римлянам. Она не желала позволить им наслаждаться ее поражением и не собиралась ждать, пока ее сбросят с престола. Прежде чем вернуться, Клеопатра приказала арестовать и убить всех своих сколько-нибудь значимых противников, конфисковав их поместья и деньги. Она изыскивала дополнительные средства, где и как только могла, не гнушаясь изъятием сокровищ из храмов. Деньги должны были понадобиться в любом случае, хотя бы для того, чтобы отсрочить неизбежное. Клеопатра снарядила новую армию и принялась создавать новые союзы. Артавазд, непокорный царь Армении, проведший последние три года в заключении в Александрии, был казнен, и его отрубленную голову отправили в Мидию. Царица рассчитывала на помощь мидийского царя, старого врага Артавазда, но тот не спешил присягать ей в верности.

Как и прежде, Клеопатра обратилась за помощью на восток, где у нее были торговые связи и давние сторонники, где цари были царями, а у Октавиана не было влияния. Когда Антоний вернулся в Александрию, он застал подругу за «самым дерзновенным и удивительным занятием». Перешеек отделял Средиземноморье от Суэцкого залива на восточной границе Египта. Клеопатра намеревалась большими силами перетащить корабли шестьдесят пять километров по суше из Средиземноморья в залив, чтобы потом выйти в Красное море и перебраться со свитой и казной подальше от Египта, возможно, даже в Индию, «туда, где нет войны и рабства». В безвыходном положении склонность Клеопатры к грандиозным проектам проявилась в полной мере: теперь нетрудно было поверить, что она и вправду собиралась покорить Рим. Ее планы касательно Красного моря не были такими уж несбыточными для страны с многовековой историей перетаскивания огромных каменных блоков на большие растояния. Большие корабли Птолемеев — они достигали ста двадцати метров в длину и восемнадцати в высоту — несколько веков назад уже перетаскивали по деревянным валикам, равномерно расположенным вдоль портовых каналов. Для этого использовали смазанные жиром шкуры. Корабли также можно было разобрать на части. Тем не менее данное предприятие было неосуществимо для правителя, который поссорился с обитателями другой стороны перешейка. Там жили набатеи, потерявшие не один год в бессмысленной склоке с Иродом из-за науськивания Клеопатры. Набатеи сжигали каждый египетский корабль по мере того, как их вытаскивали на берег. Для Клеопатры это поражение было особенно горьким: ведь именно отсюда когда-то началась ее дорога к трону.

Ирод был для Антония естественным союзником: в пустыне Октавиан нипочем не справился бы с их объединенными силами. Но никому на свете беды Клеопатры не доставляли столько удовольствия. Она сама отдала Ироду все козыри, отпустив его из Акция, и он постарался как можно скорее примириться с Октавианом. Прибыв на Родос, иудейский царь устроил целое представление. Одетый как простолюдин, он снял диадему перед тем как ступить на берег. С новым властелином Рима Ирод был честен и откровенен. Да, он был безгранично предан Антонию — таков, увы, его характер. Принципиальность — его отличительная черта. Ведь друзья, объяснял Ирод, должны жертвовать друг ради друга «душою, и телом, и самим естеством». Если бы не война с набатеями, он, без сомнения, и сейчас был бы рядом с Антонием. Ирод признался, что бросил своего старого друга только из-за египтянки. А ведь он предупреждал Антония, что эта связь до добра не доведет. Историки умалчивают, удалось ли Ироду удержаться от смеха, когда он произносил эту речь. Выслушав его, Октавиан заявил, что благодарен Клеопатре, ведь из-за нее у него теперь есть такой прекрасный союзник. (А благодарность самого Ирода была сильна вдвойне — ведь своей короной он был обязан страху римлян перед Клеопатрой.) Октавиан милостиво водрузил диадему на голову Ирода и отправил его обратно с римскими подкреплениями. Тем временем Клеопатра денно и нощно пыталась заключать военные союзы с соседними народами. Пока ей удалось мобилизовать лишь отряд гладиаторов, хорошо подготовленных бойцов, которые готовились к играм в честь ожидавшейся победы. Гладиаторы шли на юг с территории современной Турции. Ирод сделал так, что дальше Сирии им уйти не удалось.

Потерпев неудачу на востоке, Клеопатра обратила свой взор в другую сторону. Риму пока еще не удалось полностью подчинить себе Испанию, мятежную провинцию с плодородными землями и серебряными рудниками. Даже если для царицы закрыто Средиземное море, даже если бы она была не в состоянии продолжать войну против Октавиана, у нее еще сохранялась возможность выйти в Индийский океан и обогнуть Африку, чтобы покорить испанские племена и основать новое царство. Это не было вовсе безумной идеей; до Клеопатры такое уже пытался проделать один весьма харизматичный лидер. В восемьдесят третьем году вышедший из подчинения римский проконсул Серторий, к ужасу его соотечественников, захватил Испанию. Прозванный испанскими сторонниками новым Ганнибалом, он поднял восстание и почти добился создания независимого государства. Клеопатра на полном серьезе рассматривала такой вариант, и Октавиан опасался, что ей удастся повторить успех Сертория. Для царицы война на своей территории равнялась самоубийству: после предательства Ирода у нее оставался только Египет. Народ был ей верен, а жители Верхнего Египта выразили готовность встать на защиту своей властительницы, но Клеопатра отговорила их от этого шага: против войск Октавиана у них не было ни малейшего шанса. Кроме египтян, рассчитывать приходилось лишь на четыреста преданных галлов и остатки флота.

По своему накалу битва при Акции уступала предшествующим ей ожесточенным столкновениям и сама по себе была не такой уж кровопролитной. Истинная кульминация войны состоялась в Александрии спустя несколько месяцев. Клеопатра вновь потерпела неудачу и отчаянно пыталась спасти положение. В ее дворце кипели лихорадочные приготовления; Плутарх утверждает, что помимо разработки испанских и индийских планов там вовсю экспериментировали с ядами. Клеопатра собрала большую коллекцию ядовитых веществ, которые проверяла на заключенных и животных, чтобы определить, какое из них принесет самую быструю и легкую смерть. Царица не паниковала и не оплакивала поражение; как и много лет назад, в пустынном лагере, ее мужество оставалось при ней. Слово «потрясающая» рано или поздно всплывает при описании жизни Клеопатры, и ее поведение после поражения действительно не может не вызывать восхищения, так она была энергична, тверда и находчива. Даже через две тысячи лет можно почувствовать, как интенсивно работал ее мозг, пытаясь найти выход.

Про Антония того же сказать нельзя. Распустив свиту, он метался по Северной Африке в обществе бывшего наставника и приближенного командира. Относительное одиночество давало ему успокоение. Римлянин рассчитывал сосредоточить войска, но вскоре обнаружил, что четыре его легиона перешли на сторону врага. Придя в отчаяние, он пытался покончить с собой, но друзья спасли его и отвезли в Александрию. Антоний вернулся во дворец без подкрепления и, по выражению Диона, «без особых достижений». Наступила поздняя осень, время посевной. Клеопатра как раз занималась своим злополучным проектом в Красном море. В результате ей пришлось ограничиться укреплением подступов к Египту. Нельзя исключать, что царица обдумывала возможность устроить покушение на Октавиана. Антоний старался никому не показываться на глаза. Он приказал соорудить длинную дамбу в александрийской гавани и поселился в хижине на самом ее конце, у подножия маяка. Подобно Тимону Афинскому, он объявил, что находится в изгнании, «поскольку с ним обошлись несправедливо, а его друзья оказались неблагодарными, и он возненавидел все человечество». Дион почти жалеет своих героев: число тех, кто, получив дорогие подарки и почести от Антония и Клеопатры, бросили их трудную минуту, поражает воображение. Царицу, впрочем, такая неблагодарность нисколько не смущала. Возможно, они с Антонием вообще по-разному понимали благодарность. Клеопатре было проще принимать действительность такой, какова она есть.

Антоний пробыл отшельником недолго и скоро вернулся во дворец. Клеопатре не составило труда заманить друга обратно в тенистые рощи и роскошные покои. Новости были по-прежнему невеселыми: Канидий прибыл в Александрию, чтобы сообщить, что армия Антония сдалась Октавиану. Теперь у их противника было даже больше людей, чем нужно. Он также сжег захваченные корабли. Затем Антоний и Клеопатра узнали о предательстве Ирода, тем более обидном, что к нему был отправлен самый опытный переговорщик с целью убедить его сохранить им верность (тот самый друг, к помощи которого Клеопатра прибегала, чтобы заставить Антония забыть Октавию). Он не только провалил задание, но и воспользовался возможностью перебежать к врагу. Римский губернатор Сирии перешел на сторону Октавиана, так же поступил Николай Дамасский.

Египтянка и римлянин не стали обвинять друг друга. Клеопатра предпочитала смотреть в будущее, а не зацикливаться на прошлом, рассудив, что дружескими увещеваниями и упреками Антонию уже не поможешь. В том, что касается укоров, она была согласна с Плутархом: в несчастье лучше прибегнуть к добрым словам, а не к обвинениям, ибо «в такие времена нет пользы от дружеской откровенности или слов горького порицания». Но Антоний был другим человеком; поражение при Акции лишило его легендарного безрассудства и «неотразимого мужества». Перед Клеопатрой стояло две задачи: поддержать любовника и подготовить побег. Постепенно Антоний немного примирился с горькой реальностью. Царица развеяла его тоску и помогла избавиться от безысходности. Теперь она думала за обоих.

Потеряв надежду, Антоний позабыл страх; вернувшись во дворец, он без особого повода «вовлек весь город в череду празднеств, попоек и гуляний». Клеопатра организовала пышные торжества в честь совершеннолетия их с Антонием сыновей от предыдущих браков: 15-летнего Антилла и 16-летнего Цезариона. Согласно греческим обычаям, Цезарион теперь мог идти на военную службу. Антиллу же наконец было позволено снять детскую тогу с пурпурной каймой. Смешав египетские и римские традиции, Антоний и Клеопатра отпраздновали вхождение мальчиков во взрослую жизнь. Обоих записали в войска, чтобы поднять боевой дух египтян. В течение нескольких дней в городе царил разгул. Дион утверждает, что Антоний и Клеопатра организовали эти празднества, чтобы взбодрить народ: Клеопатра давала понять своим подданным, что «у их полководцев есть достойная смена». Что бы ни произошло, династия Птолемеев выживет. Осенью Цезариона уже называли фараоном. Антоний и Клеопатра смеялись в глаза Октавиану. Ведь у них были сыновья, а значит, будущее, а у него — нет.

В течение осени послы курсировали между противниками, неся взятки и подношения в одну сторону и угрозы и обещания в другую. Клеопатра просила об одном: оставить царство ее детям. Одно дело было расстаться с жизнью и совсем другое, совершенно немыслимое, пожертвовать детьми и страной. Больше всего царица боялась, что не оставит наследников. Ее детям было от семи до семнадцати лет, старшему уже доверяли править в отсутствие матери. Клеопатра отправила Октавиану золотой скипетр, корону и трон. Она была готова отречься от престола в обмен на помилование, рассчитывая, как предполагает Дион, что «хотя он и ненавидит Антония, над ней он все-таки может сжалиться». Антоний считал, что ему позволят поселиться в Египте или хотя бы в Афинах. Октавиан проигнорировал просьбу Антония, но ответил Клеопатре. Официально он отправил в ее адрес одни угрозы, но в частном письме согласился проявить к ней снисхождение при одном условии: казнить Антония или по крайней мере отправить его в изгнание (подарки Октавиан оставил себе). Антоний попытался напомнить бывшему шурину об их родственных связях, «любовных похождениях» и дружеских розыгрышах. Чтобы доказать свою искренность, он выдал остававшегося в живых убийцу Цезаря, которого укрывал все эти годы. Полководец готов был даже убить себя, «если это спасет Клеопатру». И вновь ответом ему было ледяное молчание. Убийцу Цезаря казнили.

Грустная правда заключалась в том, что Антонию было нечего предложить. Положение Клеопатры было чуть более выгодным: в ее распоряжении по-прежнему находились величайшие богатства, до сих пор неподконтрольные Риму. Октавиан не мог достичь своих целей, не заполучив ее легендарные сокровища: золото, жемчуга и слоновую кость. Они давно сделались одной из главных причин войны. Из-за лавины дезертирства изоляция Антония и Клеопатры дошла до того, что им не с кем было посылать корреспонденцию. Вначале пришлось использовать в качестве посланника учителя детей. Третье письмо вместе с изрядным запасом золота доверили пятнадцатилетнему Антиллу. Золото Октавиан оставил себе, а мальчика отправил обратно. Не совсем понятно, в какой мере обе стороны были искренни: Дион предполагает, что Антоний и Клеопатра просто оттягивали время и готовились к реваншу. В любом случае предложения были ничуть не менее откровенными, чем ответы на них. Октавиан не мог всерьез рассчитывать, что Клеопатра убьет Антония. Ее брат ничего для себя не добился, убив уже поверженного Помпея. К тому же не было никаких гарантий, что диктатор выполнит обещание. Мог ли он помиловать женщину, которой сам объявил войну, да еще с такими театральными эффектами? Клеопатра не собиралась предавать Антония. Она всегда распознавала ловушки. Нет уж, пусть Октавиан сам избавляется от бывшего шурина.

С последним посланником от Клеопатры Октавиан отправил обратно талантливого переговорщика (так он пытался перехитрить египтянку). Тирс был хорош собой, убедительно говорил и более чем подходил для переговоров с женщиной, которая, по словам Плутарха, «была надменна, гордилась своей неземной красотой», и, как пишет Дион, «считала, что все человечество обязано ее любить». Историк называл Клеопатру маниакально тщеславной, настолько уверенной в собственной неотразимости, что она позволила Тирсу убедить себя, будто Октавиан, с которым она никогда не встречалась, увлечен ею. Царица, пожалуй, переоценивала свое влияние на молодых римских полководцев. Клеопатра провела много времени с этим утонченным интеллектуалом и напоследок осыпала его дорогими подарками. Они подолгу оставались наедине. Чувства Тирса остались для нас тайной, но в Антонии взыграла ревность. Он приказал схватить посла, высечь его и отправил обратно с письмом следующего содержания: человек Октавиана вел себя неподобающим образом. Если его хозяин не согласен с таким наказанием, ему не составит труда получить компенсацию. «Выпори одного из моих дезертиров, — посоветовал Антоний, — и мы квиты».

У Клеопатры тоже было полно дел, но самым главным она считала заботу о возлюбленном. Царица проявляла к незадачливому полководцу удивительную нежность и терпение. Свой тридцать восьмой день рождения она отметила скромно, «как подобало в ее плачевном положении», зато на праздник для Антония в январе не пожалела средств. Римлянин по-прежнему надеялся, что ему будет позволено тихо дожить свой век в стороне от борьбы за власть и политических баталий, но понимая, что его надежда иллюзорна. Клеопатра постралась, чтобы Антоний встретил свой пятьдесят третий день рождения в кругу самых верных друзей, и «многие из тех, кто пришел на ужин бедняками, ушли с него богачами».

На самом деле радоваться было нечему. Октавиан публично продолжал угрожать Клеопатре, а в частной переписке обещал прощение, только, если она убьет Антония. Царица стояла на своем. Она продолжала опыты с ядами, хотя кобры, о которой пишет Плутарх, скорее всего, не существовало. Ей нужен был токсин, который бы незаметно и безболезненно подавлял чувства, так, чтобы со стороны это выглядело как обычный сон. Для эллинистического монарха, хорошо знакомого с ядами и противоядиями, подобного рода увлечения были обычным делом. Клеопатре ассистировал ее личный врач Олимп. В те времена, если бы вам понадобился хороший яд, проще всего было обратиться к александрийскому лекарю. Ни Олимп, ни Клеопатра не могли не знать, что кобра совершенно не годится. Роскошные пиры и попойки продолжались, хотя и под другим названием; Антоний и Клеопатра распустили Общество Отчаянных Гуляк и основали новое, ничем ему не уступающее «пышностью, роскошью и великолепием». То ли это был черный юмор, то ли мрачное отчаяние, но общество это назвали Соратниками Смерти. Те, кто возлежал на мягких дворцовых скамьях, клялись умереть вместе с пригласившими их хозяевами. Под личным контролем Клеопатры рядом с храмом Исиды на узкой песчаной полосе недалеко от дворца было в спешке построено причудливое двухэтажное здание с видом на Средиземное море. То был ее «необычайно величественный и прекрасный» мавзолей.

Зимой наступило небольшое облегчение: стало ясно, что Октавиан не выступит в поход, пока не потеплеет. Полководцу пришлось вернуться с Самоса в Рим, где назревали волнения. Недовольных солдат надо было чем-то занять. Октавиан вернулся на Восток только в начале весны. Навигация еще не началась; диктатор передвигался с такой скоростью, что «Антоний и Клеопатра узнали о его отбытии и возвращении в одно и то же время». В Сирии Октавиана приветствовал новый сердечный друг: стоило его людям высадиться на Финикийском побережье, как Ирод тотчас же отправил им подарки и провизию и разместил уставших путешественников в своем дворце. Он обеспечил Октавиана всем необходимым для предстоящего перехода, совсем как шесть лет назад Клеопатру, только на этот раз по доброй воле. Царь снабдил Октавиана суммой, эквивалентной четырехгодовому доходу египтянки от Иерихона (римляне должны были видеть, что «возможности Ирода были слишком скромны в сравнении с теми услугами, который он оказал»). В начале лета Октавиан прибыл в Пелузий. Его план заключался в том, чтобы одновременно напасть на Египет с двух сторон — из Сирии и из Ливии, — использовав на западе легионы, прежде принадлежавшие Антонию.

В Александрии Клеопатра продолжала свою «странную и безумную жизнь» с Антонием. Этот человек в свое время помог ей возродить империю Птолемеев, а потом довел до полного ничтожества. Возможно, зимой состоялся еще один раунд тайных переговоров. Хотя данные о них разнятся, как Плутарх, так и Дион сходятся на том, что договоренности с Клеопатрой позволили Октавиану пересечь восточную границу Египта, не встретив ни малейшего сопротивления. Эта информация могла исходить от одного и того же враждебного Клеопатре источника: коварная натура египтянки была весьма благодатной темой, которую римляне без конца мусолили еще несколько столетий. Впрочем, царица могла вести двойную игру или попросту смириться с неизбежным. До этого момента она всегда отличалась безжалостным прагматизмом, а теперь ее интересы кардинально разошлись с интересами Антония. Лучшее, на что он мог рассчитывать, это красиво погибнуть в бою. Она же боролась за сохранение династии и спасение страны. Согласно одному источнику, Клеопатра уговорила вражеского военачальника сдаться, а потом позволила Антонию казнить его семью. Впрочем, Октавиан все равно утверждал, что взял Пелузий с боем. Понимая, что силы катастрофически неравны, Клеопатра в душе готовила себя к новым уступкам, если не к прямому предательству. Прежде она отговорила жителей Верхнего Египта создавать ополчение (вероятно, еще рассчитывая на успех переговоров), теперь упрашивала александрийцев не сопротивляться захватчикам. Дион приписывает ей и другой, куда менее убедительный мотив. Он утверждает, что царица поверила рассказам Тирса о том, будто Октавиан ею очарован. И в самом деле, почему он должен отличаться от Цезаря или Антония? Дион настолько зациклен на женском тщеславии Клеопатры, что забывает о ее колоссальном политическом опыте. Он убежден, что царица сдала Пелузий, поскольку ожидала «получить не только прощение и власть над Египтом, но и над всем Римом». Обычно от Клеопатры можно было ждать разумных поступков, Дион же приписывает ей явное безрассудство. Она боролась за свою жизнь, свой трон и своих детей. Клеопатра правила уже двадцать лет и давно распрощалась с иллюзиями. Она понимала, что если Октавиан и был влюблен, то не в нее, а в ее богатство. Свой мавзолей она приказала заполнить драгоценными камнями, украшениями, произведениями искусства, сундуками с золотом, царскими облачениями, запасами корицы и благовоний. Для всех это были предметы роскоши, а для нее — первой необходимости. Все эти богатства были приготовлены к сожжению; уж если Клеопатре суждено погибнуть, пусть богатства Египта исчезнут вместе с ней. Мысли об этом не давали Октавиану покоя.

Когда Октавиан был на подходе к Александрии, Антоний неожиданно встряхнулся. Собрав небольшую армию, он выехал навстречу авангарду вражеского войска, встретив его в нескольких милях к востоку от Канопских ворот. Армия Октавиана была ослаблена длительным переходом, и кавалерии Антония удалось одержать верх, обратив передовые отряды в бегство. Приободрившийся полководец вернулся в Александрию, чтобы поделиться хорошими новостями: «Затем, наслаждаясь своей победой, он вбежал во дворец, не снимая боевого облачения, поцеловал Клеопатру и представил ей одного из воинов, наиболее отличившихся в том бою». За отвагу Клеопатра наградила запыленного и усталого юношу золотыми нагрудником и шлемом. Тот с благодарностью принял награду и той же ночью перебежал к Октавиану. Несломленный Антоний предпринял еще одну попытку переманить на свою сторону неприятельские войска; в конце концов часть этих солдат когда-то была под его началом. Он отправил бывшему шурину вызов на поединок. На этот раз его удостоили внимания: Октавиан сухо ответил, что в распоряжении Антония есть много других способов умереть.

Диктатор планировал одновременное нападение с суши и с моря. Вечером тридцать первого июля во дворце состоялся мрачный, молчаливый ужин. Октавиан разбил лагерь перед внутренними воротами Александрии у городского ипподрома. Флот стоял на якоре прямо у входа в гавань. Над некогда веселым городом разлилась зловещая тишина. Собрав друзей, Антоний предложил им устроить последний пир, ведь завтра у них, возможно, будет новый хозяин, а сам он обратится в прах. Его друзья разрыдались при таких словах, а он их утешал. Полководец не стал просить их о бессмысленном сопротивлении, для себя же он хотел лишь достойной смерти. На восходе первого августа Антоний с остатками пехоты вышел из городских ворот, расположившись так, чтобы видеть перемещения на море. Город был погружен в тишину. Антоний стоял неподвижно, нервно ожидая исхода битвы. Его флот подошел вплотную к кораблям Октавиана и приветствовал неприятеля поднятыми веслами. Флот Октавиана вернул приветствие, после чего, как Антоний мог видеть с берега, корабли, не вступая в бой, вместе вернулись в гавань. Не успели два флота слиться в один, как Антония бросила и кавалерия. Пехота вступила в вялую перестрелку с противником. В негодовании от того, что «Клеопатра предала его ради врагов, с которыми он боролся ради нее», Антоний бежал во дворец. Страшные обвинения можно приписать его помутившемуся рассудку, однако не склонный доверять египтянке Дион принимает их за чистую монету. Для него нет никаких сомнений в том, что Клеопатра предала Антония и сделала так, чтобы флот перешел на сторону Октавиана. Такое в принципе возможно: царица старалась сохранить для себя утерянное Антонием пространство для маневра. Однако достоверной информации мало, а главные источники пристрастны. Дион везде видит предательство, а Плутарх губительные страсти. Охваченный паникой город теперь принадлежал Октавиану.

Предательница или нет, Клеопатра не стала дожидаться возвращения Антония. У нее не было ни малейшего желания выслушивать его напыщенные тирады. С любовником было покончено, окончательно и бесповоротно. Сбежав от Антония, Клеопатра с верными слугами поспешила в мавзолей. Они закрыли за собой массивные двери и опустили решетку. Вход был надежно заблокирован, но царица приказала на всякий случай задвинуть засовы. Дион полагает, что все это было хорошо разыгранным спектаклем. Октавиан не прекращал слать египтянке утешающие письма, и она вполне могла обменять жизнь любовника на спасение страны. Полное драматизма бегство в мавзолей было призвано подтолкнуть Антония к самоубийству. Полководец подозревал, что это уловка, «но, будучи ослепленным любовью, гнал от себя эти мысли и жалел царицу больше, чем самого себя». Принять версию Диона трудно: при всем двуличии Клеопатра не была бессердечной. Узнав о ее смерти, Антоний без сомнения не стал бы жить дальше. Тем не менее, согласно Диону, укрывшись в мавзолее, египтянка отправила Антонию гонца с сообщением о ее смерти.

Зачем она его обманула? Клеопатру обвиняют в таком количестве измен, что именно этот обман, пожалуй, самый гуманный и наименее неожиданный, не может не вызывать сомнений. В конце концов, Антоний давно предлагал убить себя, чтобы спасти ее. Октавиану живой Антоний был ни к чему, да и Клеопатре он скорее мешал. Кто-то должен был помочь ему уйти из жизни, хотя потерпевшие поражение римляне, как правило, делали это сами. Отправленное письмо могло дойти до адресата в искаженном виде еще до того, как его содержание переврали историки. В любом случае Антоний не стал тянуть время: без Клеопатры он потерял смысл жизни. Да и обидно было вновь оказаться трусливее женщины. Полководец получил горькую новость в присутствии друзей и свиты. Согласно Плутарху, он без промедления снял нагрудник и прокричал: «О, Клеопатра! Меня пугает не то, что я потерял тебя, так как скоро мы воссоединимся. Но мне горько, что столь великий человек, как я, уступил женщине в храбрости». Согласно более ранней договоренности, слуга Антония Эрот согласился убить его, если возникнет такая необходимость. Антоний попросил его исполнить обещание. Эрот достал меч и, отвернувшись от своего господина, убил себя. Римлянину оставалось лишь аплодировать его мужеству и примеру. Выхватив свой меч с удлиненным стальным навершием, он вогнал его себе между ребер, проткнув живот, но не задев сердца. Теряя сознание и обливаясь кровью, Антоний упал на скамью. Скоро он пришел в себя. Как это было на него похоже — оставлять работу недоделанной. Проигравший полководец умолял соратников пресечь его мучения, но они, в очередной — теперь последний — раз предав, вышли из комнаты.

Крик отчаяния заставил Клеопатру подняться на недостроенную крышу мавзолея: в Египте строили быстро, но не так, как хотелось бы. Ее появление должно было вызвать смятение — значит она жива! — хотя, если верить Диону, никто, кроме Антония, особенно не удивился. И вновь рассказы Плутарха и Диона расходятся. Так и остается непонятным, узнал ли Антоний первым, что Клеопатра жива, или она вначале услышала, что он при смерти. Затем, по версии Диона, царица поспешила к нему, а по мысли Плутарха, велела принести умирающего к себе. К этому времени Антоний уже потерял слишком много крови. Помощник Клеопатры нашел его на полу стонущим от боли.

Слуги Антония на руках отнесли его к мавзолею. Из окна Клеопатра сбросила веревки, которые использовали для поднятия каменных блоков. К ним привязали обмякшее тело, и Клеопатра сама, при помощи двух давних знакомых Антония Ирады и Хармион, стала тянуть его наверх. Невозможно описать это лучше, чем сделал Плутарх. Такое не удалось даже Шекспиру. «Нельзя представить себе зрелище жалостнее и горестнее. Залитого кровью, борющегося со смертью, поднимали его наверх, а он простирал руки к царице, беспомощно вися в воздухе. Ибо нелегкое то было дело для женщины, и Клеопатра, с исказившимся от напряжения лицом, тянула веревки, вцепившись в них что было сил, под ободряющие крики тех, кто стоял внизу и разделял с нею ее тревогу». Уложив возлюбленного на скамью, она принялась стенать и рвать на себе одежды. Это единственный из дошедших до нас случаев, когда Клеопатре изменила ее колоссальная выдержка. Она, поддавшись чувствам и «проникшись состраданием к его бедам, забыла о своих». Эти двое были вместе большую часть десятилетия. Клеопатра вымазала свое лицо его кровью. Она била себя в грудь и царапала ее ногтями. Царица называла Антония господином, полководцем и мужем; даже сейчас она помнила, как надо обращаться с мужчинами. Он заставил ее прекратить крики и потребовал глоток вина, «то ли потому, что хотел пить, то ли надеясь таким образом приблизить свой конец». Напившись, Антоний стал убеждать Клеопатру позаботиться о собственной безопасности и договориться с Октавианом, но так, чтобы избежать позора. Похоже, у него все же оставались сомнения в ее честности. Среди людей Октавиана он советовал более всего доверять Гаю Прокулею, своему бывшему другу. Клеопатре не стоило оплакивать его участь: ведь он познал и славу, и счастье. Ему довелось сделаться величайшим из людей и умереть благородной смертью, потерпев поражение от соотечественника. Антоний умер на руках у Клеопатры под звук прибоя, доносящийся снаружи.

Пока Антоний совершал мучительное восхождение в мавзолей, один из его телохранителей, спрятав под одеждой меч господина, спешил в лагерь Октавиана. Там он показал тяжелый окровавленный клинок и поведал о самоубийстве. Октавиан немедленно удалился в свой шатер, где, совсем как Цезарь после смерти Помпея, лил крокодиловы слезы о «человеке, который был его родственником, соправителем и товарищем во многих делах и битвах». Избавиться от Антония было непросто. В тот самый момент, когда его соперник умирал на руках Клеопатры, Октавиан занялся самооправданием, достав письма, которыми он обменивался со своим бывшим шурином за последние несколько лет, и прочитав их своим приближенным. Не правда ли, он обращался к родичу с неизменным дружелюбием, а тот отвечал бранью и оскорблениями (впоследствии он позаботился о том, чтобы уничтожить письма, хранившиеся у Антония). После этого сеанса художественного чтения Прокулей отправился в дорогу и прибыл к Клеопатре через несколько минут после смерти Антония.

До самого конца Антоний остался легковерным. У Прокулея было две цели: выманить Клеопатру из ее мавзолея и сделать так, чтобы богатства, на которые рассчитывал Октавиан, не были преданы огню. Нельзя было допустить, чтобы легендарные сокровища Египта, предмет всеобщих мечтаний со времен Гомера, погибли в погребальном костре. В Риме у диктатора осталось слишком много долгов. Египетскую царицу тоже хотелось бы взять живьем как «главное украшение предстоящего триумфа». Повествуя о дальнейших событиях, Дион понимает, что описывает поединок двух скользких, двуличных натур. Октавиан собирался захватить Клеопатру живой, но не хотел, чтобы все выглядело так, будто он заманил ее в ловушку. Благовоспитанный Прокулей должен был поддерживать в царице ложные надежды, чтобы не допустить рокового шага.

Несмотря на уверения Антония, Клеопатра отказалась впустить Прокулея в мавзолей. Ему пришлось говорить с ней через плотно закрытую дверь. В ответ на предложения Октавиана она потребовала твердых гарантий для детей, которые, за исключением Цезариона, были под надежной охраной. Прокулей не давал однозначных ответов. Он лишь убеждал царицу, что ей не стоит переживать, и она может полностью положиться на Октавиана. Недоверчивая Клеопатра приняла меры предосторожности. Она уже давно носила на поясе кинжал, Цезариона в сопровождении его наставника Родона отправили вверх по Нилу, выдав в дорогу значительную сумму, чтобы он добрался до побережья и отплыл в Индию, в которой Птолемеи покупали слоновую кость, пряности и черепаховые панцири. Царица понимала, что просить за старшего сына бессмысленно. Прокулей мало чего смог добиться в ходе переговоров, но по крайней мере воспользовался возможностью изучить мавзолей со всех сторон. К нему присоединился Гай Корнелий Галл, пришедший в Египет с запада во главе Антониевых легионов. Будучи поэтом и мыслителем, он прекрасно обращался со словом. Галл был одним из родоначальников жанра любовных элегий, которые он по иронии судьбы посвящал актрисе, бывшей любовницей Антония. Возможно, ему удалось бы уговорить сдаться другую женщину павшего полководца. Но долгая беседа так ни к чему и не привела. Клеопатра оставалась непреклонной.

Тем временем Прокулей приставил лестницу к окну, через которое втащили Антония, и забрался в мавзолей. За ним по стене залезли двое слуг. Оказавшись внутри, троица спустилась на один этаж и подкралась к Клеопатре. Хармион и Ирада заметили их первыми и закричали: «Клеопатра, несчастная, тебя хотят взять живьем!» Увидев римлян, Клеопатра выхватила кинжал, чтобы убить себя, но Прокулей опередил ее: бросившись вперед, он крепко обхватил царицу обеими руками, вырвал кинжал и обыскал ее одежду в поисках яда, продолжая со всей учтивостью говорить то, что ему велели. Клеопатре не следует вести себя опрометчиво. Она несправедлива и к себе, и к Октавиану. Почему бы не дать ему возможность проявить доброту и благородство? Ведь он «милосерднейший из полководцев», совсем как тот, чье окровавленное тело лежит этажом выше. Октавиан приставил к Клеопатре вольноотпущенника Эпафродита, дав ему четкие указания: «неотступно» следить, чтобы царица Египта не лишила себя жизни, «в остальном же обходиться с нею самым любезным образом и исполнять все ее желания». Клеопатра уже дважды пыталась убить себя, и от нее спрятали все, что можно было использовать для самоубийства. Скорее всего, тогда же из мавзолея вывезли все сокровища. Клеопатра получила все необходимое, чтобы приготовить Антония к погребению: ладан, кедровое масло и корицу. Два дня ушло на бальзамирование тела; Октавиан этому не препятствовал: он был не прочь заработать лишние очки, проявив великодушие к мертвому сопернику. Люди диктатора не тронули никого из приближенных Клеопатры, «дабы она не отчаялась и не причинила себе вреда». С ее детьми обращались хорошо. Шестнадцатилетнего Антилла, который прятался под ворохом одежды, выдал его собственный наставник, польстившись на крупный алмаз. Сын Антония укрылся в святилище, расположенном, судя по всему, за стенами Цезариума. Молодой человек умолял пощадить его, но люди Октавиана выволокли его наружу и отрубили голову. Наставник не мешкая снял с тела казненного драгоценный камень, за что его впоследствии распяли.

Клеопатре было позволено собственноручно похоронить Антония. Третьего августа состоялось поистине царское погребение, подготовленное царицей при содействии преданных Ирады и Хармион. От женщины того времени ожидалось, что на похоронах мужа она будет пронзительно кричать, биться в конвульсиях и царапать себя ногтями. Клеопатра так и поступила: к концу похорон ее грудь воспалилась и покрылась язвами от чрезмерных проявлений скорби. Началось заражение и лихорадка. Царица радовалась болезни: отказавшись от пищи, она теперь могла тихо умереть без участия римлян. Так она говорила своему врачу Олимпу, помощью и советами которого пользовалась много лет. Впрочем, Октавиан быстро заподозрил неладное. В его распоряжении было сокровище, не уступавшее в цене богатствам Клеопатры. Он «стал угрожать ей расправою с детьми», что, по признанию Плутарха, по своей эффективности не уступало ведению боевых действий. Клеопатра согласилась есть и лечиться.

К тому времени Октавиан уже успел проявить себя с лучшей стороны. Во второй половине дня первого августа, в день смерти Антония, он вступил в город, держа наготове небольшой свиток: диктатор по обыкновению заранее составил речь на латыни и велел перевести ее на греческий. В гимнасии, где проходили подношения, он поднялся на специально построенную трибуну. Собравшиеся александрийцы в ужасе упали ниц. Октавиан велел им встать и объявил, что не причинит им вреда. Он решил помиловать город по трем причинам: во-первых, ради его основателя Александра Великого, во-вторых, потому, что он восхищен его красотой, и в-третьих, чтобы угодить своему другу Арию, греческому философу, который в тот момент стоял рядом с ним. На самом же деле, как полагал Дион, Октавиан не хотел «нанести непоправимый ущерб столь большому числу людей, которые по разным причинам могли оказаться очень полезными для Рима».

События развивались стремительно. Клеопатра потребовала срочной аудиенции у Октавиана и встретилась с ним восьмого августа. Хотя в общих чертах описания этой встречи у Плутарха и Диона похожи, детали разнятся кардинально: Плутарх писал либретто для Пуччини, а Дион — для Вагнера. В обоих случаях художественного вымысла может оказаться больше, чем правды, но представление удалось на славу (и совсем не походило на то, что устроил Ирод). Плутарх описывает, как ослабевшая и растрепанная Клеопатра в одном хитоне лежала на простом ложе. Октавиан пришел к ней без предупреждения и, увидев его, она вскочила и бросилась ему в ноги. Неделя мучений не прошла для царицы даром: «Ее волосы и лицо были в полном беспорядке, голос дрожал, глаза потухли. Грудь ее покрывали кровоподтеки. Одним словом, телесное ее состояние, казалось, было ничуть не лучше душевного». Дион изображает гордую и величественную царицу, встретившую гостя в богатых покоях на изящной скамье. Траур «был ей к лицу». Когда Октавиан вошел, Клеопатра поднялась на ноги и оказалась лицом к лицу со смертельным врагом. Почти наверняка это была их первая встреча. Октавиан, если верить панегерикам в его честь, был хорош собой и нравился женщинам, ибо «лик его радовал взор», как позднее напишет Николай Дамасский. Клеопатра, должно быть, испытала облегчение. Как говорил Цицерон, «в страхе больше зла, чем в самом предмете, которого боятся». В конце концов перед царицей стоял всего лишь болезненный молодой человек небольшого роста, с взъерошенными светлыми волосами и добрым лицом, моложе ее лет на шесть, изъяснявшийся на корявом греческом, скованный и напряженный.

Если из кто двух историков и приукрасил действительность, то это Дион. Его рассказ излишне кинематографичен, слишком неправдоподобен даже для восточного царства. При всей любви к театральным эффектам, Клеопатра обычно не заходила так далеко. На скамье она якобы разложила бюсты и портреты Цезаря и его любовные письма, которые хранила на груди. Почтительно приветствуя победителя, она якобы хотела напомнить ему о том, что его приемный отец был когда-то ее возлюбленным. Дион утверждает, что Клеопатра даже прочла вслух отрывки из писем, старательно выбирая подходящие фрагменты. Она была застенчива, мила и утонченна. Ведь у них столько общего! Царица всегда была Риму другом и союзником, а корону получила из рук самого Цезаря. Октавиан наверняка слышал о почестях, которых она была удостоена? По ходу действия Клеопатра «обливалась слезами и целовала письма, а потом вновь и вновь падала на колени перед портретами Цезаря». Поднимая глаза, она бросала нежные взгляды на Октавиана, будто сравнивая старого Цезаря с новым. Царица показала себя соблазнительной, красноречивой и дерзкой, хотя, разумеется, диктатор держался с традиционной римской прямотой и простотой. Вся сцена у Диона построена на этом контрасте. Октавиан оставался непроницаем, чувственные взгляды его не трогали. Он всегда гордился своим пронзительным взором, но в этот раз избегал смотреть женщине в глаза, предпочитая разглядывать пол. Гость был немногословен, старался придерживаться заранее подготовленной речи, избегал разговора о судьбе Египта и царевичей. Увлеченный описаниями, Дион обходит молчанием кое-что другое: Клеопатра не просила благодарности за сдачу Пелузия или за передачу флота Антония, или за то, что это она вынудила его покончить с собой. Возможно потому, что на самом деле никого не предавала. Будь по-другому, она потребовала бы платы. В конце концов царица разрыдалась и бросилась в ногам Октавиана. Жизнь ей опостылела. Неужели в память об отце Октавиан не исполнит одну ее просьбу? Не позволит ей присоединиться к Антонию? Клеопатра молила: «Не откажи мне быть похороненной с ним, ибо я умираю из-за него, и мы будем рядом в самом Аиде». Но Октавиан был непреклонен. Он задумал грандиозный триумф, и египтянка была нужна ему живой.

В версии Плутарха, основанной на рассказе лекаря, но от этого ничуть не более достоверном, если учесть, что у лекарей тоже бывают политические пристрастия, изможденной болезнью Клеопатре удается сохранить чувство собственного достоинства. Подняв пленницу с колен, Октавиан усадил ее на скамью и сам сел подле нее. Клеопатра обрушила на него все тот же набор оправданий, который она ранее предъявляла Тирсу, объясняя свои действия «необходимостью и страхом перед Антонием». После того как Октавиан разбил все ее аргументы один за другим, царица изменила тактику и принялась взывать к его жалости, моля сохранить ей жизнь. У Диона Клеопатра доведена до отчаяния, у Плутарха она и в отчаянии сохраняет величие. Его египтянка пытается соблазнить своего тюремщика. Отбросив откровенные выдумки и более поздние наслоения, Дион и Плутарх сходятся в сути произошедшего. Растрепанная или нет, но Клеопатра по-прежнему вызывает восхищение: «ее чарующее обаяние и дерзкая красота» никуда не делись, несмотря на все ее несчастья. Она как и прежде льстива и проницательна, обладает «музыкальным голосом» и умеет быть убедительной. Даже будучи больной и голодной, она не утратила мужество и сумела повергнуть Октавиана в полное замешательство.

Увидев, что мольбы не действуют, Клеопатра предъявила свой главный козырь. Признав победу Октавиана, она передала ему опись своих сокровищ. Диктатор стал изучать список, и тут попросил слова дворцовый управляющий. В такие моменты каждый сам за себя. Селевк заявил, что царица «похитила и утаила» несколько весьма ценных предметов. Услышав это, Клеопатра вскочила со своего ложа, «вцепилась ему в волосы и била по лицу». Октавиан, не в состоянии сдержать улыбку, попытался остановить ее и услышал резкий ответ в духе Клеопатры: «Но ведь это просто неслыханно, Цезарь! Ты удостоил меня в моем жалком положении посещения и беседы, и один из моих же рабов меня обвиняет в том, что я отложила, припрятала безделушки! Да, припрятала, но не для себя, а в подарок твоим Ливии с Октавией, чтобы они постарались смягчить твое сердце!» У Диона эта сцена получилась совсем уж гротескной. По его версии, Клеопатра действительно отложила несколько камней для Ливии, хотела даже даже воззвать к женской солидарности. Оба рассказа насквозь фальшивы и отдают дешевым фарсом. Октавиан хотел, чтобы Клеопатра прошла по улицам Рима во время его триумфа, но скрывал свои намерения. Клеопатра обо всем догадалась, но не подавала вида. Она не собиралась возвращаться в город Цезаря в цепях. Это унижение было бы для нее «хуже тысячи смертей». Царица прекрасно знала, как оканчивали жизнь пленные цари, привезенные в Рим. Те, кому удавалось избежать казни, навсегда попадали в темницу, многие сходили с ума или кончали с собой. Услышав имя Ливии, Октавиан заверил Клеопатру, что «все обернется для нее гораздо лучше, чем она ожидает» и «удалился с мыслью, что обманул ее, но в действительности обманутый ею».

Напоследок Клеопатре удалось покорить еще одно мужское сердце. В окружении Октавиана был знатный юноша по имени Корнелий Долабелла. Плутарх сообщает нам, что он испытывал «определенного рода влечение» к Клеопатре, хотя в реальности это чувство скорее более походило на жалость. Долабелла рассказывал царице обо всем, что творилось в городе. 9 августа он тайно известил ее, что Октавиан через три дня планирует отбыть в Рим, забрав с собой царицу и царевичей. Клеопатра тотчас же отправила гонца к Октавиану, испрашивая разрешения принести жертвы в честь Антония. Диктатор разрешил. На следующее утро царицу отнесли на могилу. Ее сопровождали Ирада и Хармион. Плутарх вкладывает в уста Клеопатры душераздирающую речь, больше подходящую для греческой трагедии, чем для реальных исторических событий. Со смерти героя прошло десять глав, а автор не на шутку увлекся новой героиней. Бросившись на могилу Антония, Клеопатра, обливаясь слезами, принялась проклинать свое горькое положение. Ее «зорко стерегут, чтобы плачем и ударами в грудь она не причинила себе вреда; ее тело больше ей не принадлежит, это тело рабыни, сберегаемой для триумфа». Тех, кого не смогли разлучить при жизни, вот-вот навеки разведет смерть. Антоний испустил свой последний вздох в ее стране, а ей, «злосчастной женщине», суждено встретить свой конец на его родине. Боги Олимпа отвернулись от них, и если у богов подземелья остались сила и могущество, пусть Антоний попросит их за нее. Все что угодно, только не позорный триумф. Клеопатра умоляла «схоронить ее рядом с любимым, ибо из всех горестей ее жизни тяжелее всего была краткая разлука с ним». В этой трогательной сцене нет и намека на призыв к отмщению: у Плутарха Клеопатра погибает от любви, а не вследствие вражды. Украсив могилу венком и поцеловав надгробие, она с нежной грустью сообщила Антонию, что это последнее возлияние, которое она сможет совершить в его честь.

Вернувшись в свой мавзолей, царица приказала приготовить ей ванну и завтрак. Ближе к вечеру у ее дверей появился крестьянин с корзиной спелых смокв. Стражники изучили содержимое корзины, подивившись сочности и сладости плодов: римлянам такие фрукты были неведомы. Улыбнувшись, крестьянин поделился смоквами со стражниками, после чего был беспрепятственно пропущен внутрь. Через некоторое время Клеопатра запечатала заранее приготовленное письмо и попросила Эпафродита поскорее доставить его Октавиану. Эпафродит взял послание и отправился во дворец, а Клеопатра отпустила всех своих слуг, кроме Ирады и Хармион. Женщины кое-как закрыли двери мавзолея; засовы выломали, когда вынесли сокровища. Служанки одели Клеопатру в роскошные одежды, дали ей знаки царского отличия, водрузили на голову диадему.

Открыв письмо, Октавиан поморщился: опять жалобы и просьбы похоронить ее рядом с Антонием. Перечитав послание, он вдруг понял, что произошло, и пришел в ужас. Сперва диктатор хотел бежать в мавзолей, но потом передумал и отправил доверенных людей. Они помчались к мавзолею, который охраняли ничего не подозревавшие гвардейцы. Вместе они ворвались внутрь, но было уже поздно. По словам Плутарха, «все совершилось очень скоро». Клеопатра лежала на золотом египетском ложе с львиными лапами вместо ног и львиными головами по краям. Облаченная в «лучшие из своих одежд», в руках она держала знаки фараонского достоинства — крюк и плеть. Покойная выглядела совершенно умиротворенной. У ее ног умирала Ирада. Слабевшая на глазах Хармион неловко пыталась поправить диадему в волосах Клеопатры. Кто-то из людей Октавиана в ярости воскликнул: «Прекрасно, Хармион!» Перед тем как упасть бездыханной подле своей госпожи, ей хватило только сил, чтобы дать ответ, которым бы гордилась сама Клеопатра: «Да, поистине прекрасно и достойно преемницы стольких царей».

Никто не мог оспорить эту эпитафию. Шекспир процитировал ее дословно, ибо не смог придумать ничего лучше. «Храбрость обреченных вызывает восхищение даже у их врагов», писал Плутарх. Беспримерное мужество Клеопатры потрясло весь римский лагерь. Непонятно было только, как ей удалось осуществить свой замысел. Октавиан был убежден — или делал вид, что убежден, — что царица прибегла к помощи аспида. Прибыв на место вскоре после своих приближенных, он предпринял попытку вернуть Клеопатру к жизни. Послали за псилами, ливийскими заклинателями змей, которые, как считалось, обладали иммунитетом от всяческих ядов и могли, высосав отраву из раны и прочитав заклинания, вернуть мертвого к жизни. Как и следовало ожидать, чуда не случилось, и Клеопатра не воскресла. Ни Дион, ни Плутарх не были абсолютно уверены в том, что Клеопатра умерла от укуса змеи, которая, судя по всему, проползла в эту историю уже после ее смерти, а не была принесена в корзине со смоквами. Даже Страбон, прибывший в Египет вскоре после смерти царицы, не верил в версию с аспидом.

По ряду причин Клеопатра не могла воспользоваться аспидом, или египетской коброй; вряд ли бы женщина, известная своим благоразумием, могла доверить свою судьбу дикой твари. В ее распоряжении было много более быстрых и безболезненных способов распрощаться с жизнью. Конечно, смерть от знака египетской власти имела глубоко символический смысл. Ни одна кобра не может убить трех женщин подряд, а вообще аспиды известны своей медлительностью. Свирепо шипящая египетская кобра, достигающая двух метров в длину, не могла долго прятаться в корзине со смоквами. Да она бы в ней попросту не уместилась. Скорее всего, Клеопатра приняла один из своих ядов. Например, смесь цикуты и опия, которой отравили Сократа. Ганнибал выпил яд, когда его загнали в угол. Митридат пытался сделать то же самое. Дядя Клеопатры, правитель Кипра, знал, что делать, когда римляне пришли за ним в пятьдесят восьмом году. Если предположить, что Клеопатра умерла от того же яда, что и Хармион, и мертвой выглядела именно так, как описали историки, особых мучений она не испытала. Между тем укус кобры вызывает конвульсии. Токсин, которым воспользовалась Клеопатра, больше походил на какой-нибудь наркотик. «Впрочем, истины не знает никто», — заключает Плутарх, но его уже никто не слушает.

Человечество возвращается к этой истории вот уже две тысячи лет. Аспид Клеопатры — ключевой персонаж древней истории, легко запоминающийся символ, настоящий подарок для скульпторов и поэтов. С художественной точки зрения, змея была вполне к месту (как и оголенная грудь, о которой изначально не было сказано ни слова). История зажила своей собственной жизнью. В одах Горация встречается «острозубый змий». Ему вторят Вергилий, Проперций и Марциал. Змея или змеи появляются во всех ранних рассказах о смерти царицы. Октавиан собственноручно зацементировал легенду, во время своего триумфа пронеся по римским улицам изображение Клеопатры со змеей. В Египте свернувшаяся кобра была символом не только власти фараонов, но и культа Исиды. Женщина со змеей — емкий образ. Мать Александра Великого — самая жестокая и кровавая из всех македонских цариц — держала змей в качестве домашних животных, чтобы внушать страх мужчинам. А до нее были Ева, Медуза, Электра и эринии. В союзе женщин и змей есть нечто, вызывающее оторопь. Судя по истории с псилами, Октавиан и сам оказался очарован вечным образом. Диктатор контролировал работу историков не менее строго, чем свою юношескую чувственность. Возможно, это он направил нас по ложному следу.

Существует и альтернативная версия смерти Клеопатры. Сохранившиеся описания событий десятого августа не отличаются правдоподобием, и конец этой удивительной женщины до сих пор остается тайной. В самом раннем из письменных свидетельств «Клеопатра усыпила бдительность стражи», чтобы достать змею и таким образом покончить с собой. Октавиан был в бешенстве. Однако не стоит забывать, что в его распоряжении был огромный аппарат, состоявший из преданных ему людей. Как показывает случай с Селевком, мало кто в Александрии осмеливался перечить новой власти. В Октавиане беспечности было не больше, чем в Клеопатре наивности. Человек, который на всех своих письмах проставлял не только дату, но и час написания, ни за что не выпустил бы из рук добычу. Возможно, уходя от Клеопатры восьмого августа, Октавиан усыпил ее бдительность, сам подстроил ее убийство. Живая царица была опасна даже в цепях. Октавиан присутствовал на триумфах сорок шестого года и даже участвовал в одном из них и помнил о сочувствии, которое вызвала тогда у зрителей сестра Клеопатры. Он и сам публично осудил Марка Антония за то, что тот провел Артавазда в цепях по улицам Александрии. Тогда он заявил, что подобные выходки бесчестят Рим. В случае с Клеопатрой все было еще сложнее: царица была любовницей божественного Цезаря и матерью его сына. Многие считали ее богиней. Если даже ее сестра решилась устроить переворот, рассчитывать на лояльность самой Клеопатры уж точно не приходилось. Царица дважды пыталась покончить с собой и рано или поздно могла добиться своего.

Октавиану нужно было решить, что хуже: вернуться в Рим с пустыми руками или привезти туда опасного врага. Предсказать реакцию римлян было сложно. Порой они улюлюкали вслед детям поверженных Римом царей, а порой портили триумф слезами. Клеопатра была объявлена врагом Рима, но с нее хватило бы чучела; в прежние времена так и поступали. Смерть царицы делала торжества в честь победы не столь эффектными, но зато позволяла избавиться от множества проблем. Самого Октавиана ничуть не волновало, жива Клеопатра или мертва. Куда важнее было заполучить ее сокровища. Молодой Долабелла мог оказаться пешкой в игре диктатора и действовать по его наущению: едва ли он решился бы нарушить волю своего господина ради египтянки. На самом деле Октавиан не собирался покидать Александрию двенадцатого августа. Этот слух был запущен намеренно, чтобы ускорить развитие событий. Разумеется, ни Дион, ни Плутарх ни слова не говорят о виновности Октавиана. Наоборот, они в один голос говорят о том, царица была нужна диктатору живой. Разумеется, это ровным счетом ничего не значит. Четвертой жертвой десятого августа тридцатого года стала истина.

Все изложенное выше можно легко опровергнуть: Клеопатра пыталась заколоться, а потом уморить себя голодом. С какой целью Октавиан предотвратил эти попытки и даже шантажировал ее детьми? Между смертью Антония и смертью Клеопатры прошло девять дней. Не логичнее было бы сразу от нее избавиться? Тем более что царица сама дала клятву умереть с Антонием. Клеопатра не могла не понимать дилеммы, стоявшей перед Октавианом: она не забыла истории своей сестры. Царица могла надеяться, что Октавиан не осмелится прогнать ее и ее детей-полуримлян по улицам Рима. Узнав о смерти Клеопатры, диктатор искренне огорчился. Победителю не довелось выказать великодушие, которого все от него ждали. В своих воспоминаниях он хвастал, что многие цари и девять царских детей прошли перед его колесницей во время трех триумфов. Никто из последующих историков, включая тех, кто относился к Октавиану без симпатии, даже не намекает на его причастность к убийству. Единственное, что нам остается, это ходить по кругу. Все, что можно сказать с полной уверенностью, это то, что Клеопатра до конца держалась героически, и даже ее враги не могли бы это оспорить. Между прочим, много раз описанная и задокументированная чуть ли не по часам смерть Александра Македонского остается не менее загадочной.

У Плутарха Октавиан разрывается между двумя противоположными эмоциями: он одновременно «раздосадован смертью этой женщины» и восхищается ее «благородством». У Диона он также полон сочувствия и восхищения, хотя и «чрезмерно горюет», но по другой причине: без царицы триумф был бы неполным. Клеопатра оказалась одной из тех, кто обрел вечную жизнь — благодаря обстоятельствам своей смерти. Это была благородная и достойная кончина, уход, которому стоило бы подражать. Несломленная женщина сама выбрала свою участь. С точки зрения римского поведенческого кодекса, она наконец-то поступила безупречно и совсем не так, как можно было ожидать от представительницы слабого пола. В римской истории женщины всегда получали дополнительные очки за глотание раскаленных углей, за то, что они душили себя собственными волосами или бросались с крыши, или протягивали своим мужьям окровавленный кинжал со словами: «Это не больно». (В греческих трагедиях женщины гибнут не менее часто, но за ними никогда не остается последнее слово.) Панегерики не заставили себя ждать. В оде, написанной вскоре после ее смерти, Гораций осуждает Клеопатру за ее безрассудство и излишние амбиции, но в итоге восхищается ей. «Мужества не женского полна», она вызывает восхищение своим ясным умом, самообладанием и храбростью. Ее финал был ее величайшим деянием. Эту цену Октавиан готов был платить: отныне слава царицы была и его славой. Благородный противник — достойный противник.

Клеопатра была погребена «с поистине царской пышностью». Поступить иначе означало разозлить александрийцев. Согласно Плутарху, ее действительно похоронили рядом с Антонием. Почетного погребения удостоились Ирада и благородная Хармион. Скорее всего, их мумифицировали. На могиле трех женщин поставили величественный памятник, достойный усыпальниц Птолемеев. Согласно одному из описаний, статуи Ирады и Хармион охраняли вход в усыпальницу. Плутарх утверждает, что Клеопатру похоронили в самом центре Александрии, рядом с предыдущими Птолемеями. Октавиан приказал достроить мавзолей. Его возведение завершилось уже в захваченном городе, не уверенном в собственном будущем: александрийцы стали теперь подданными Рима. Могила царицы располагалась возле храма Исиды, то есть могла быть где угодно. Согласно последней гипотезе, Антоний и Клеопатра были похоронены в тридцати двух километрах к западу от Александрии, на выжженных солнцем холмах Тапосирис-Магны, с видом на Средиземное море. Ни гробница, ни мавзолей так и не были найдены.

Клеопатра прожила на свете тридцать девять лет, из которых двадцать два правила царством. На десять лет дольше, чем ее великий предшественник Александр Македонский, наследство которого она против собственной воли вручила в руки Рима. С ее смертью египетская династия Птолемеев прекратила свое существование. Октавиан официально аннексировал Египет тридцать первого августа. Первый год его правления совпадал с последним Клеопатры. Позднее император учредил новый календарь, начав отсчет с первого августа, дня, когда вошел в Александрию.

Со смертью Клеопатры пришел конец эпохи Птолемеев, хотя, с точки зрения египтян, винить в этом следовало Антония. Царица была так же повинна в его гибели, как и он в ее.

Клеопатра напрасно доверила жизни своих детей хваленым алксандрийским наставникам. Цезарион добрался до порта на Красном море, но Родон уговорил его вернуться в Александрию и начать переговоры с Октавианом. Древний мир порой был слишком тесен: Октавиан не мог оставить своего кузена в живых, не мог он и прогнать сына божественного Цезаря по улице Рима во время триумфального шествия. Само имя «Цезарион» таило опасность. Как только семнадцатилетний юноша вернулся в Александрию, его схватили, подвергли пыткам и убили. Младшие дети — Александр Гелиос, Клеопарта Селена и Птолемей Филадельфий — не представляли никакой угрозы, и Октавиан забрал их в Рим и отдал на воспитание своей сестре. Они выросли в большой и богатой семье вместе с другими детьми Антония. Иотапе, суженая Александра Гелиоса, вернулась в свою семью в Мидии. Через год после смерти Клеопатры ее выживших детей все-таки заставили участвовать в триумфальной процессии. То было тяжелое испытание для детей, которых растили с такой заботой, словно они были детьми самого Октавиана. Позднее Октавиан выдал Клеопатру Селену за Юбу Второго, который в пятилетнем возрасте принял участие в африканском триумфе Цезаря и с тех пор воспитывался в Риме, проявляя особый интерес к истории. У них были схожие судьбы: оба остались сиротами и испытали немало унижений. Юба был образованным человеком и даже писал стихи. Позже Октавиан поставил своего любимца править Нумидией. Известно, что маленьким братьям Клеопатры Селены оставили жизнь, но после триумфа их следы теряются.

Клеопатра Селена продолжила дело матери, на которую, если судить по монетам, была удивительно похожа (на монетах с портретом Клеопатры чеканили надписи на греческом, а с портретом Юбы — на латыни). Молодые супруги превратили свою столицу в центр искусств и собрали великолепную библиотеку. Многие египетские скульптуры — включая одну, датированную тридцать первым июля тридцатого года, то есть завершенную за день до входа Октавиана в Александрию — были перевезены в Мавританию. Клеопатра Селена собирала бюсты своих предков и держала священных крокодилов. Единственный известный внук Клеопатры Птолемей Мавританский наследовал престол в двадцать третьем году н. э. Семнадцать лет спустя он посетил Рим по приглашению императора Калигулы. Они оба были потомками Марка Антония, то есть троюродными братьями. Римский император вел себя как радушный хозяин, пока африканский царь не появился на гладиаторских боях в роскошной пурпурной тоге. Калигула пришел в ярость и приказал казнить Птолемея. Таков был конец династии, все представители которой любили носить густо-лиловое.

Октавиан уничтожил память об Антонии в Риме и Александрии. Четырнадцатое января, его день рождения, было объявлено несчастливым числом. Сенат издал указ, согласно которому имена Марк и Антоний отныне нельзя было использовать вместе. Проигравшего забыли, словно историческое недоразумение. В своем описании битвы при Акции Октавиан не называет по имени ни Антония, ни Клеопатру. Многие из близких сподвижников Марка Антония были казнены, включая Канидия и римского сенатора, который управлял текстильными мануфактурами Клеопатры. Влиятельный верховный жрец Мемфиса, родившийся в один год с Цезарионом и безгранично преданный Клеопатре, умер при таинственных обстоятельствах за несколько дней до нее. Никого, кто мог бы объединить вокруг себя египтян, нельзя было оставить в живых. Люди Октавиана вывезли из Александрии груды золота и драгоценностей Птолемеев и установили новые драконовские налоги. Там, где не хватало фантазии придумать причину, имущество попросту реквизировали. Это был цивилизованный грабеж, сделавший грабителей сказочно богатыми. Октавиан забрал из Александрии произведения искусства, свезенные в город Антонием и Клеопатрой со всей Азии, частично вернув их туда, откуда они были украдены. Самые ценные предметы перевезли в Рим, по традиции, сложившейся еще со времен разорения Коринфа во втором веке. Через семнадцать лет послед смерти Клеопатры Октавиан закончил строительство Цезариума и объявил его появление исключительно своей заслугой.

У Клеопатры было много сторонников, таких же преданных, как служанки, о верности которых говорила вся Александрия. Сказать по правде, рабы редко умирали за своих господ. Народ любил свою царицу: в годы ее правления в Египте не было восстаний. Когда весть о смерти Клеопатры облетела Александрию, город погрузился в траур. Жрецы обратились к Октавиану с просьбой не трогать многочисленные статуи Клеопатры, пообещав взамен две тысячи талантов. Это было выгодное предложение, которое, к тому же, освобождало Октавиана от неприятной необходимости связываться с Исидой. Статуи Клеопатры часто бывали неотличимы от изображений богини. В городе было неспокойно, и в таких условиях вряд ли стоило заниматься осквернением святилищ. Статуи Клеопатры, как и ее культ, продержались еще несколько столетий, не в последнюю очередь благодаря ее сопротивлению римлянам.

Октавиан не стал задерживаться в Египте, который сделался римской провинцией и его личным владением, куда никто не мог приехать без разрешения. Октавиан, один из немногих завоевателей в истории, который не мнил себя новым Александром Великим (если бы это было так, то для Клеопатры все бы сложилось совсем по-другому), был более заинтересован во власти как таковой, чем в ее атрибутах. Его мало интересовала египетская история. Когда Октавиану хотели показать мумии Птолемеев, он дал понять, что не питает особого интереса к мертвецам. Диктатор поклонился лишь останкам Александра Великого, которые по такому случаю вынули из саркофага. Согласно легенде, Октавиан случайно задел тело, когда покрывал его цветами, отколов у мумии кусочек носа.

Учитывая, что Октавиан плохо переносил солнце — у него всегда была с собой широкополая шляпа — вряд ли ему нравилось в жаркой и влажной Александрии в августе. Осенью римлянин отбыл в Азию, где его вновь ждал радушный прием у Ирода. Никто не радовался смерти Клеопатры так сильно, как его давний враг. Октавиан вернул ему пальмовые и висячие сады, а также портовые города, которые Антоний отдал Клеопатре, и добавил еще земель. Наконец царство Ирода сделалось соразмерным его заслугам. В качестве дополнительного поощрения новый римский фаворит получил в свое распоряжение телохранителей-галлов, прежде служивших египтянке. Николай Дамасский стал его близким сподвижником и написал историю Ирода и его двора. Эти записи впоследствии легли в основу сочинений Иосифа Флавия. Назначенный префектом Египта Корнелий Галл очень скоро обнаружил, что управлять этой провинцией непросто. В двадцать девятом году он покорил Фивы, «ужас всех царей», но богатства священного города вскружили ему голову. Галл превысил свои полномочия, воздвиг слишком много статуй в собственную честь, запечатлел свои деяния в надписях на пирамидах и после того как Сенат предъявил ему обвинения покончил с собой.

Почти ровно через год после смерти Клеопатры ее чучело пронесли по улицам Рима во время последнего и самого роскошного трехдневного триумфа Октавиана. За ней по Виа-Сакра на Форум текла река золота, серебра и слоновой кости. Дион сообщает, что египетская процессия превосходила все прочие «роскошью и величием». За сундуками, набитыми золотом и серебром, шли повозки, груженные драгоценностями, оружием и предметами искусства, несли яркие знамена, вели пленных солдат и наиболее знатных невольников, включая закованных в цепи десятилетних двойняшек и шестилетнего Птолемея Филадельфия. Гипсовая Клеопатра была изображена на смертном одре с той самой змеей. Октавиан, одетый в пурпурную тогу, шел сзади в окружении своих командиров. Царица ошиблась в одном: о Марке Антонии во время триумфа никто не вспомнил. Зато она оказалась права в другом: единственный монарх, принявший участие в шествии, бывший союзник Антония, вскоре был казнен. Город ломился от египетских трофеев: Октавиан вывез с собой тонны драгоценных металлов, доспехи и столовые приборы, короны и щиты, инкрустированную мебель, картины и статуи и даже несколько крокодилов. Есть свидетельства, что во время триумфа по улицам провезли бегемота и носорога. Октавиан наконец мог позволить себе быть расточительным, и подарки лились рекой. Египетская победа праздновалась с особым размахом, и не только из-за невиданных трофеев. Она помогла забыть о гражданской войне.

Статуи Клеопатры на Форуме никто не тронул. Это было самое малое, что Октавиан мог сделать для женщины, чьи позолоченные скамьи и дорогие кубки пошли на оплату его политической карьеры и помогли расплатиться со всеми долгами. Золото Клеопарты гарантировало процветание Рима. Настолько велики были средства, которые Октавиан влил в экономику, что подскочили цены, а ссудные проценты утроились. Как писал Дион, сокровища Клеопатры «обогатили Римскую империю и украсили ее храмы». Отобранные у нее статуи стояли на городских улицах. Побежденная царица жила в памяти римлян. За богатствами пришла мода на все египетское. Сфинксы, кобры, солнечные диски, листья аканта, иероглифы заполонили Рим. Лепестки лотоса и грифоны даже использовались в убранстве личного кабинета Октавиана. Клеопатра одержала и еще одну косвенную победу: с ее уходом в Риме наступил золотой век для женщин. Жены и сестры патрициев получили право участвовать в общественной жизни. Они влияли на назначение послов, давали советы мужьям, путешествовали за границу, заказывали статуи и строительство храмов. Их роль в искусстве и обществе выросла. Вслед за Клеопатрой женщины пришли на Форум. Больше никто из римлянок не будет иметь такого статуса и таких привилегий, как Ливия и Октавия, и обязаны они этим сопернице-иностранке. Ливия станет крупнейшей землевладелицей, ей будут принадлежать участки в Египте и пальмовые рощи в Иудее. Октавия войдет в историю как анти-Клеопатра — скромная, разумная и благонравная.

Клеопатре выпала честь стать символом новой эры: начало современного мира можно отсчитывать со дня ее смерти. С собой в могилу она забрала как четырехсотлетнюю римскую республику, так и эллинистический мир. Октавиан войдет в историю как один из величайших обманщиков: он восстановил республику во всем ее величии, чтобы, как стало очевидно через десятилетие, превратить в монархию. Диктатор действовал аккуратно, научившись на ошибках Цезаря. Он не был «царем», а лишь «принцепсом» или «первым гражданином», первым среди равных. Когда Октавиану понадобился новый титул, громкий и величественный, но не связанный с монархией, тот обратился за помощью к Планку, нашей морской нимфе. Планк придумал термин «Август». Римлянин, воевавший с Востоком за западные ценности, все больше походил на восточного деспота с двором и интригами. Римских императоров обожествляли и изображали в образе Сераписа так же, как ранее Антоний представал в образе Диониса. Традиционная римская скромность была отброшена в пользу имперского величия. Хотя Октавиан якобы приказал расплавить золотую посуду Клеопатры, эллинистическая роскошь все равно одержала верх. Как говорил один из советников Августа, «уж если нам суждено править народами, мы должны их превосходить во всем. Подобное великолепие внушает страх врагам и вдохновляет друзей». Октавиана никто не обвинил бы в скупости. Рим превратился в огромный рынок предметов роскоши, куда устремились ремесленники самого разного толка. У одной Ливии было более тысячи слуг. Октавиан был так впечатлен мавзолеем Клеопатры, что построил похожий в Риме. Рим во многом обязан Александрии и превращением из кирпичного города в мраморный. Август умер в возрасте семидесяти шести лет, в своей постели — один из немногих римских императоров, которые не были убиты ближайшими родственниками (еще одно наследие эллинистического мира). Правление Октавиана продлилось сорок четыре года, в два раза дольше, чем Клеопатры, так что у него было время переписать историю. Октавиан со всем основанием мог заметить, что «ни одна из высоких должностей не обходится без зависти и предательства, в особенности — должность правителя». Хуже врагов были только друзья. Август не был счастливым человеком.

Переписывать историю принялись незамедлительно. Упоминания Марка Антония исчезли из летописей, а битва при Акции волшебным образом превратилась в величайшее из сражений, небывалую победу, изменившую ход истории. Все было перевернуто с ног на голову. Октавиан спас страну от величайших бед. Он прекратил гражданскую войну и восстановил мир после века потрясений. Время возобновило свой бег. При чтении официальных историков складывается такое впечатление, будто с возращением Октавиана Апеннинский полуостров, уставший от века бесконечного насилия, пережил дивный расцвет, и пшеница на полях сама по себе налилась спелостью. «Законам вернули силу, судам — власть, а сенату — достоинство», — заявляет Валлей, почти дословно повторяя слова Цезаря, сказанные в сорок шестом году. Тщеславие Августа оказало влияние на календарь: в честь него был назван месяц, по примеру Гая Юлия Цезаря. В тогдашних документах эту дату определяют как время, когда Рим был спасен «от величайшей из опасностей».

Клеопатре не повезло: ее историю писали предатели во главе с Деллием, Планком и Николаем Дамасским. Битва при Акции открыла эпоху фальсификаций и мифотворчества. Клеопатре выпало жить в эпоху становления римской литературы: ее судьба вдохновила величайших поэтов, которые были рады оттачивать свой талант на ее бедах. Гораций воодушевленно писал об Акции. Он первым отпраздновал блистательную победу Октавиана, когда Клеопатра еще готовилась к обороне Александрии. Он же преждевременно воспел ее поражение. Вергилий и Проперций присоединились к египетскому триумфу, когда все уже знали, что царица была коварной распутницей, погибшей от укуса аспида. Во всех своих жизнеописаниях Антоний по настоянию Клеопатры бежит из Акция. В стихах Проперция слабый мужчина, зависимый от порочной женщины, стал любимым персонажем. Получалось, что Октавиан восстановил естественный ход вещей: мужчины правили женщинами, а Рим правил миром. Историю Клеопатры можно было использовать для иллюстрации этих достижений. Вергилий сочинял «Энеиду» в течение десяти лет после смерти Клеопатры. В его поэме за царицей всюду следуют змеи. Вряд ли стоило ожидать, что ее история будет рассказана беспристрастно и с симпатией в произведении, которое читали вслух Августу и Октавии. История Клеопатры написана римлянином, с которым она встретилась лишь однажды в последние несколько дней жизни. Он изобразил ее опасной соперницей, при этом напустив туману и окутав ее историю вымыслом. Она относится к тем великим неудачникам, которые остались в памяти человечества не по той причине, из-за которой их следовало помнить. Как часто бывает, история уступила место мифу. Все, кто писал о Клеопатре всего через сто лет после ее смерти, излагали не правду, а вымысел.

Посмертная судьба Клеопатры полна драматизма не меньшего, чем ее жизнь. Разносторонняя сильная личность осталась в памяти человечества хищной обольстительницей. В этом ничего удивительного. Как сказал один из убийц Цезаря: «Страх для человека важнее памяти». У мужчин всегда есть соблазн приписать успехи яркой женщины исключительно красоте и сексуальной привлекательности. Кто устоит перед ненасытной демоницей! Против женщины, способной перехитрить мужчину, должно существовать хоть какое-нибудь средство. Клеопатра была умна и потому прослыла соблазнительницей. Поверить в роковую красоту проще и спокойнее, чем в силу интеллекта (слова, которые Менандр произнес еще в четвертом веке: «Учить женщину писать — все равно что давать яд аспиду», — школьники твердили наизусть и через сто лет после смерти Клеопатры). Да и публика больше любит истории о женских чарах. Тон задал Проперций. Для него Клеопатра был распутницей, «царицей блудниц». Дион назвал ее «женщиной непомерной жадности и ненасытной чувственности», Данте — великой грешницей, Бокаччо — «обольстительницей с Востока», Драйден — «отпрыском беззаконной любви». Проперций утверждал, что царица имела обыкновение развлекаться со своими рабами. Римский автор первого века заявил (без всяких на то оснований), что все древние авторы писали о ее беспримерном распутстве. В одном источнике есть упоминание о том, что египетская правительница любила изображать проститутку. Утверждали, будто она была так хороша собой, что многие мужчины готовы были купить ее ночь ценой своей жизни. С точки зрения дамы девятнадцатого века, царица была «ужасной колдуньей». Флоренс Найтингейл аттестовала ее так: «Эта омерзительная Клеопатра». Предлагая Клодетт Кольбер роль в своем фильме, Сесиль де Милль спросил: «Вы согласитесь сыграть самую нечестивую женщину в истории?» Клеопатра фигурирует на страницах книги «Величайшие грешники», изданной в тысяча девятьсот двадцать восьмом году. Живой женщине бесполезно соперничать с легендой.

Личное интереснее общеисторического, секс притягательнее политики. Все знают, что Клеопатра спала с Юлием Цезарем и Марком Антонием, но никто не задумывается о том, каково ей было править огромной, богатой, густонаселенной империей на закате великой, просвещенной династии. Она прославилась как соблазнительница великих мужчин лишь потому, что дважды в жизни осмелилась вступить в «опасную и подозрительную» связь, из тех, что позволял себе любой человек, облеченный властью. Беда царицы была в том, что она не делала секрета из своей страсти. Вот и прослыла извращенным, аморальным, противным природе существом. Конечно, Клеопатра была сама виновата. Она заставила римлян почувствовать себя не в своей тарелке, вызвала к жизни тревоги и желания, которые они привыкли загонять внутрь. При Августе активно развивался институт брака, и за царицей навсегда закрепилась репутация коварной, властолюбивой разрушительницы семейных гнезд.

Клеопатра всегда вызывала в равной мере ненависть и зависть; ее история — квинтэссенция мужских страхов и фантазий. Поведав об одной не слишком романтической жизни, Плутарх подарил миру волнующую любовную историю. Эта египтянка сделалась образцом роковой женщины. Сражение при Акции превратилось в битву за судьбы мира, а подруга проигравшего полководца стала «царицей варваров» и разрушительницей Рима. Разумеется, Антоний мог покориться чужестранке лишь в том случае, если имел дело с величайшей соблазнительницей, «погубившей его и готовой погубить еще многих». Поди пойми, где тут кончается ненависть и начинается восхищение. Историки хотели унизить Клеопатру, но вместо этого парадоксальным образом ее превозносили, приписывая своей героине поистине мифические черты. Отделить правду от вымысла чрезвычайно сложно. Правда в том, что царица была преданной и любящей дочерью, патриоткой и заступницей своего народа, храброй женщиной, жесткой правительницей с крепкими нервами, гениальной актрисой. Неправда, что она построила Александрийский маяк, умела превращать железо в золото, была идеалом женщины (Готье), мученицей любви (Чосер), «глупой девчонкой» (Шоу), богородицей. Коптский епископ седьмого века назовет ее «величайшей из царственных женщин». Станут говорить, что она умерла из-за любви, но это тоже неправда. К ее образу станут обращаться Микеланджело и Жером, Корнель и Брехт. Ренессанс сделает ее своей иконой, романтики будут от нее без ума. Ее история вдохновит самого Шекспира на создание удивительной пьесы, образца подлинной поэзии, третий акт которой, тот, где нет Антония, предстает восторженным гимном свободной женщине. Это по его вине египетская царица Клеопатра Седьмая навсегда растворилась в александрийской знойной дымке, исчезла под лавиной римской пропаганды и возродилась в образе Элизабет Тейлор с ясным фиалковым взором.

Живая Клеопатра не желала сдаваться. В памяти средиземноморского мира она жила еще лет двести. Со временем эта память начала стираться. Вслед за ней постепенно исчезали права женщины. Теперь жена уже не могла потребовать от свекра вернуть приданое, если неверный муж прижил на стороне дитя. В пятнадцатом веке произошло землетрясение, и дворец Клеопатры рухнул в море. Маяк, библиотека, музей погибли безвозвратно. Александрии Клеопатры больше не существовало, воспоминания об эллинистической главе в истории города остались только в гробницах. Не стало и культуры Птолемеев. Деяния Клеопатры пребывали в забвении пятнадцать веков. Александрийская гавань изменила очертания. Нил течет в другую сторону. Город ушел под землю почти на шесть метров. Даже линия берега в районе Акция теперь не такая, какой ее запомнила царица. Женщина совсем другого рода, Дева Мария стала новым воплощением Исиды, а новым воплощением самой Клеопатры сделалась Элизабет Тейлор. Однако чары царицы не рассеялись. На место живого человека пришел миф. Белые пятна истории обладают огромной притягательной силой. А мифическая Клеопатра так и осталась возмутительницей спокойствия. В ее образе воплотилось все темное, опасное, волнующее. Через две тысячи лет после того, как Октавиан заполучил свое египетское сокровище, людей по-прежнему интересуют две вещи: чрезмерная удачливость и катастрофическое падение. Продолжается война между Востоком и Западом. Вседозволенность и стойкость, о которых говорил Цицерон, по-прежнему противостоят друг другу. Секс и власть все так же неотделимы друг от друга. Женские права, социальные проблемы и политика интересуют нас ничуть не меньше, чем римлян, для которых Клеопатра была чудовищем в значительно большей мере, чем чудом, но и чудом, вне всякого сомнения, тоже была.

Две тысячи лет предвзятой историографии и высокого искусства не должны затмевать образ удивительно способной женщины, умной, хитрой, двуличной царицы, выдающегося стратега. История Клеопатры — это история бесстыдной и восхитительной дерзости. «Как женщина, которой суждено служить мужчинам, может быть великой?» — вопрошал неизвестный римский стихотворец, сделавший Клеопатру главной героиней своей поэмы. Царица вторглась в мировую историю с бесцеремонной решимостью и последствия этого вторжения трудно переоценить. Она без труда могла убедить своих подданных, что солнце встает на западе, но потом делала все возможное, чтобы превратить сумерки в рассвет. В отчаянных ситуациях она действовала с изобретательностью и решимостью, достойными истинного гения. Ее блеск не сумел затмить Октавиан, Шекспир не нашел для него верных слов. Она покорила современников и заставила Плутарха исписать не один десяток страниц. Прирожденная актриса, она притягивала взоры, едва появившись на сцене. Она была хозяйкой собственной судьбы, проницательной, решительной, энергичной, сказочно богатой, самоуверенной и честолюбивой.

Клеопатре довелось встретить не так много людей, которые были бы ей ровней. Для римлян она стала вопиющим исключением из всех возможных правил. Царицу решительно не с кем сравнить, таких, как она, не было ни прежде, ни потом. Эпоха великих правительниц ушла в прошлое вместе с ней. За две тысячи лет едва ли найдутся хотя бы две женщины, обладавшие столь огромной властью. Она была единственной царицей среди множества мужчин, со всеми достоинствами и недостатками такого положения. Она всегда поступала правильно и споткнулась лишь однажды. Нам трудно представить, что чувствовала эта женщина летом тридцатого года, когда Октавиан был на подходе, и с каждым днем становилось все яснее, что не будет ни чудесного спасения, ни счастливого будущего, что и она, и ее Египет обречены. «Неужто потерять царство так тяжело?» — спрашивает царица своего сына в пьесе Еврипида. «Куда тяжелее, чем можно подумать», — отвечает тот. Только вообразите, в какой ужас и ярость пришла бы Клеопатра, прочитав у историка третьего века нашей эры, что на ее совести гибель империи Птолемеев. Для такой страшной потери нет и не может быть никакого утешения, кроме — если только царица в нее верила — блистательной жизни после смерти.