Первобытный человек верил в магию подобно тому, как это делает маленький ребенок в нашем цивилизованном мире. Ваш внутренний ребенок по-прежнему носит эту архаичную веру в себе, и вам время от времени необходимо выводить эти детские идеи на чистую воду. Подобно любому скрытому чувству вера в магию может обманом довести вас до провального поведения. Если же осознавать это, разум взрослого не даст вам попасть в глупую ситуацию.

Человек, который смотрит на каждую новую неудачу с неким фатализмом, как бы утверждая: «Ну что ж, со мной вечно так бывает, я обречен на провал», обобщает свой жизненный паттерн вместо того, чтобы попытаться исследовать данный конкретный случай. Его слова подразумевают следующее: «Некое могущественное существо наложило на меня магическое проклятье. Я обречен на неудачу». Подобная вера в магию — не что иное, как способ избегания ответственности за собственные действия. Он не хочет признавать причину и следствие, отказывается отследить источник конкретной неудачи. Вместо того чтобы задать себе вопрос: «Что здесь пошло не так? Где я мог допустить оплошность? Может, я что-то скрывал от самого себя?», он предпочитает отмахнуться от ситуации в целом. Он не решается прочувствовать до конца все разочарование и боль этого конкретного опыта, а отворачивается от открытого чувства и находит прибежище в туманной жалости к себе: силы Рока против него. Этот провальный паттерн можно сломать, если только человек поймет, что его внутренний ребенок продолжает верить в магию. Распознав свою неадекватную реакцию (он действовал так, будто он, взрослый человек, верит в магию), он сможет приступить к исследованию конкретной ситуации, начать использовать опыт и разум, чтобы разорвать цепочку своих неудач.

Я знала одну умную женщину, которая, несмотря на свое истинное обаяние и высокую культурную образованность, была одинока. Она вызывала в людях желание общаться с ней, но потом наскучивала им до смерти своими навязчивыми монотонными жалобами на собственные проблемы. Каждый раз, теряя очередную подругу, она дополняла этим опытом «перечень обид», по терминологии Эдмонда Берглера. Происшедшее лишний раз доказывало ей, насколько несправедливыми бывают боги к отдельному человеку. Этот стереотипный образ себя в роли жертвы не позволял ей обратиться к разуму и опыту, чтобы помочь себе, избавлял от необходимости отвечать на важный, но болезненный вопрос, на который тем не менее следовало бы поискать ответ: «Что пошло не так в отношениях с этой подругой?»

Скрытая вера в магию может вынуждать нас действовать странно. В течение нескольких лет я поддерживала приятельские отношения с одной женщиной, которую недолюбливала, и никак не могла найти предлог, чтобы разорвать эту неприятную связь. Мэриэн и я вместе состояли в одной гражданской организации и имели детей одного возраста — и это все, что было между нами общего. Ее отличали враждебность, злобный характер, ко всем окружающим она относилась с подозрением и обожала распространять злобные сплетни о своих ни в чем не повинных соседях. Ее базовые жизненные ценности целиком расходились с моими. Наши разговоры состояли из неиссякаемых монологов с ее стороны, перемежающихся редкими «угу» с моей. Ни о какой встрече умов не было и речи. Кроме того, Мэриэн была невыносимо скучна. Она взяла себе за правило звонить мне по меньшей мере раз в день и доводить меня до белого каления своей болтовней. Выслушав очередную жалобу о ней, Берни удивленно вскинул брови:

— Ну и что за проблема? Зачем ты продолжаешь зря тратить время? Просто возьми и брось ее.

Но я никак не могла на это решиться.

— Она так одинока, бедняжка, у нее совсем никого нет. Я ей нужна. Она считает меня своей подругой.

На что Берни лишь язвительно рассмеялся, а я почувствовала себя в ловушке.

Эти неприятные для меня отношения продолжались несколько лет. Однажды, выступая на одном собрании организации, в которую входили я и Мэриэн, я сказала что-то, сильно обидевшее ее (о чем даже не подозревала): она истолковала мои слова как критику в свой адрес. На следующее утро она позвонила и гневно меня отчитала. Не знаю, что меня задело, но я совершенно растерялась, отстаивая свою невиновность: «Но… Но я не имела в виду ничего подобного. Как ты могла подумать… Но…» Мэриэн была в такой ярости, что мне не удавалось вставить и слова в ее бурную речь. Она бросила трубку, и я почувствовала себя несчастной. Как она могла подумать, что я намеревалась ее обидеть? Разве она забыла, что мы дружим? Зачем мне намеренно причинять кому-то боль? Это просто ужасно! Я принялась активно названивать остальным, кто присутствовал на том роковом собрании. «Мэриэн говорит, что я обидела ее. Вы тоже думаете, что я сказала что-то по-настоящему ужасное?»

Каждый соглашался со мной, что речь была совершенно невинной. «Ты ведь знаешь Мэриэн», — смеялись они. Да, я знала Мэриэн, знала, что она сама ищет ссор, что обожает раздувать междоусобицы, но впервые сама была втянута в это.

Мне никак не удавалось выкинуть этот телефонный разговор из головы. Весь день я думала об этом, а на следующей день после бессонной ночи меня занимали уже не ее задетые чувства: нашлась новая причина для беспокойства. Размышляя над ее гневными словами, я вспомнила прозвучавшую в них завуалированную угрозу моему положению в организации. Она отвечала за исполнительные функции, и возможно, в ее власти было помешать моей работе, делу, представлявшему для меня в тот момент большое значение. Этот страх перед властью Мэриэн возрастал, пока не достиг фантастических размеров, я не могла найти себе места от тревоги. В конце концов, я поговорила с администратором нашего филиала, рассказала ей всю историю. Скандальная репутация Мэриэн была давно известна нашему администратору тоже, и я осведомилась о своем положении в организации и его безопасности. Нет, Мэриэн не обладала такими полномочиями, и мне не о чем беспокоиться: «Вы ведь знаете Мэриэн!»

Теперь мой страх перешел в гнев. Наконец у меня появилась способность выразить свое праведное негодование. Как она смела говорить со мной так, будто я провинившийся подчиненный или нашкодивший ребенок! Кем она себя возомнила? У меня сдавали нервы. Этот острый внутренний протест продолжался без передышки, и я постепенно начала уставать от собственных мыслей. Но лишь на третий день, отправившись по делам на машине, я вдруг поняла, что эти навязчивые мысли были неадекватной реакцией (Шаг 1).

Шаг 2. Почувствовать внешнюю эмоцию. Я кипела от злости, так что с этим проблем не было.

Шаг 3. Что еще я чувствовала? Когда Мэриэн позвонила и обругала меня, я ужасно расстроилась, что так обидела ее.

Шаг 4. О чем мне это напомнило? Ничего стоящего на ум не шло, поэтому я спросила себя: «Какое впечатление со стороны производило мое поведение?» Я попыталась объективно посмотреть на все свои действия за последние несколько дней. Если бы я была посторонним человеком, то могла бы сказать вслед за Берни: «Зачем беспокоиться из-за пустяка? Ты все равно не выносишь эту дамочку. Радуйся, что наконец удалось от нее избавиться. Забудь обо всем». В этом определенно был здравый смысл. Тогда почему я так переживала? В чем заключалась важность происшедшего для меня?

Я вернулась к Шагу 3. Что еще я чувствовала? Когда Мэриэн мне позвонила, я почувствовала сильную тревогу из-за ее задетых чувств. Я не просто сожалела о происшедшем, я испытывала страх, будто случится что-то ужасное, если мне не удастся доказать ей, что она не права, что у меня и в мыслях не было ее обидеть. Страх появился задолго до того, как я подумала, что от нее исходит угроза моей работе, но я не знала, чего боюсь. Более того, теперь я поняла, что, несмотря на позитивное разрешение вопроса после разговора с администратором, меня это нисколько не успокоило. Внешнее чувство сменилось на гнев, но я по-прежнему не могла перестать думать о ней. Я вела себя так, будто Мэриэн и ее чувства были жизненно важны для меня. Почему? Что она могла мне сделать? О чем мне это напомнило? (Шаг 4).

И тут перед моим внутренним взором стала проступать сцена из детства, один давно забытый эпизод. Я опять превратилась в того девятилетнего ребенка, каким была когда- то. Два ужасных года я провела в деревне под присмотром жестокой приемной матери, и вот мой отец (который посещал меня в выходные) поссорился с миссис Дж. В своей обычной импульсивной манере он упаковал наши чемоданы, вызвал по телефону такси, и теперь мы стояли на платформе пригородной станции, ожидая поезда, который должен был увезти меня оттуда навсегда. Я никогда не посвящала папу в детали своего адского существования (по иррациональным причинам, которые я только недавно начала понимать). Поэтому ему было невдомек, почему я дрожала, прижавшись к руке своего избавителя, и поминутно спрашивала его: «Что если она догонит нас до того, как придет поезд?» Мой отец добродушно взирал на меня с высоты своего взрослого Олимпа и посмеивался: «О чем ты говоришь?»

«Если ей удастся нас опередить, она меня заберет». Страх сковал меня стальным обручем. Спокойным уверенным тоном, но не переставая улыбаться, он заверил меня, что миссис Дж. не обладает подобной властью. Он мой отец, а она всего-навсего женщина, которую он нанял для моего воспитания. Вся ее власть закончилась с разрывом их контракта.

Хотя я была не глупее любого другого девятилетнего ребенка, и мой разум усвоил его слова, в глубине души я никак не могла ему поверить. Миссис Дж. всегда представлялась мне кем-то вроде ведьмы. Рассудок девятилетней говорил мне, что ведьм не существует, но на другом уровне я верила в ее магическую силу. Я знала, что отцу меня не понять, поэтому ничего не говорила вслух, но продолжала дрожать в страхе, как осиновый лист, пока мы не уселись целыми и невредимыми па свои места в поезде, и я не увидела, как огни станции убегают вдаль. Я изо всех сил напрягала глаза, глядя в окно, но нет, она не бежала вдогонку за поездом, так что можно было вздохнуть спокойно.

Я впервые за все время после того случая вспомнила подробности этой сцены и пережила ее заново вместе со всем ее напряжением и последующим облегчением. Секунду спустя я поняла, что мой гнев к Мэриэн прошел. Вся ситуация вдруг показалась тривиальной и превратилась в не заслуживающее внимания недоразумение.

Шаг 5. Определить паттерн. Теперь мне стало ясно, что ребенок во мне продолжал верить с первой моей встречи с Мэриэн в ее магическую силу, подобно вере в несуществующую власть миссис Дж. В этом была подлинная причина того, что мне никак не удавалось разорвать наших отношений: я ее боялась. Прежняя печальная история жалости к ней, бедному одинокому созданию, служила лишь прикрытием моему беспомощному страху. Я скрывала от себя то, что верю в ее власть надо мной. Вот почему я вела себя с ней как подруга, выслушивала злость, которую она день за днем изливала на меня, вопреки моим терзаниям. Сама эта злоба служила лучшим подтверждением моему внутреннему ребенку, что она ведьма наподобие миссис Дж.: именно дьявольская сила наделяла ее властью надо мной.

Теперь я наконец была свободна. Я прислушалась к чувствам ребенка в себе, взрослый смог вступить в свои права и авторитетно заявить, что ведьм не бывает. Я могла избавиться от Мэриэн раз и навсегда, что я и сделала. Прошло несколько дней, и она по-видимому решила, что я достаточно наказана, можно меня милостиво простить и продолжить на том же месте, где мы остановились. Она позвонила и самым любезным тоном, ни словом не упомянув о прошлых неприятностях, предложила заехать за мной, чтобы отвезти на собрание. Я вежливо, но твердо отказалась от ее предложения под удобным предлогом. День за днем Мэриэн продолжала делать попытки к примирению, без труда мною отвергаемые, и в результате ей ничего не оставалось, как принять бесповоротность нашего разрыва. Я освободилась от этой тягостной дружбы.

Теперь, разоблачив свою скрытую веру в ведьм, я вспомнила и другие аналогичные отношения с «могущественными» женщинами, которых боялась и чувствовала необходимость им потакать: некоторых школьных учителей, например. На этот раз я преисполнилась решимости твердо усвоить урок и больше не попадаться на эту удочку.

Примерно год спустя я навестила одного моего Хорошего Слушателя из-за неадекватной реакции, с которой никак не могла разобраться самостоятельно.

— У меня что-то не ладится в хоре, — стала рассказывать я Хильде. — Песни замечательные, но возникает странное чувство, что руководительница хора меня недолюбливает. Что ты об этом думаешь?

Хильда побывала на одной из моих репетиций. Нет, никакой дискриминации по отношению ко мне она не заметила.

— Мне хотелось бы продолжать там петь, — делилась я с ней, — но при мысли о следующей встрече меня охватывает странное беспокойство, я буквально дрожу от волнения. Кажется, меня мучает тревога. Я продолжаю думать, что Джулия испытывает ко мне какую-то неприязнь.

— Она нравится тебе?

— Я бы не сказала. Думаю, я немного боюсь ее — она такая агрессивная женщина. Но у меня чувство, что мне надо остаться в ее хоре и заставить ее полюбить меня.

— Зачем?

Неожиданно я вспомнила Мэриэн и свою скрытую веру в ведьм. На мгновение меня захлестнула горячая волна стыда: подумать только, я до сих пор веду себя как ребенок, все еще страдаю от этой дурацкой болезни, боязни магии. В следующий момент с моей нерешительностью было покончено. Вокруг столько других хоров, вовсе необязательно привязывать себя к одному месту, продолжая мучить упорно не желающего взрослеть внутреннего ребенка. Поэтому я бросила этот хор, и с проблемой было покончено.

Однажды, через несколько лет после этого случая, мне позвонила некая миссис Л., которая сказала, что была на одной из моих лекций. Мы немного поговорили о том, о сем. Она оказалась чрезвычайно умным и образованным человеком и не только разделяла мои вкусы в чтении, но и могла порекомендовать некоторых авторов, которых я не знала. Потом, без всякой преамбулы, она объявила с некоторым самодовольством, что на протяжении нескольких лет периодически практикует терапию. «Меня не очень интересует ваше преподавание, но думаю, между нами много общего. Вы производите впечатление достаточно умного и начитанного человека, поэтому я решила, что лучше мне быть вашей подругой, чем студенткой». Такой безжалостно прямолинейный подход совершенно меня ошеломил и застал врасплох. (Разве в дружеские отношения прыгают, как в холодную воду, а не входят постепенно? И разве не заключается дружба по взаимному невысказанному согласию?) Но мне так не хотелось ее обижать, поэтому я осторожно согласилась, что это было бы неплохо, оговорившись тем не менее, что я очень занятой человек и вынуждена по большей части общаться по телефону. «Не затрудняйте себя оправданиями, — отрезала она в ответ, — если вы слишком часто будете заняты, то я и сама пойму, что не нужна вам».

Положив трубку, я почувствовала смутную тревогу. Было непонятно, что делать, если она станет слишком требовательной. Она показалась мне весьма умной и энергичной, так что это даже слегка пугало, но я и в самом деле была очень занятым человеком. В тот же вечер я рассказала о ней Берни.

— Бедная, — сказала я печально, — она до того эксцентрична, что рядом с ней, должно быть, становится страшно. Бьюсь об заклад, она постоянно отпугивает от себя людей, удивляясь при этом почему.

Берни был краток и высказался по существу:

— Похоже, какая-то чокнутая. Лучше держись от нее подальше.

Но я продолжала думать о том, сколько подруг ее уже отвергли, поэтому просто не могла себе позволить стать ее очередным разочарованием. Этот телефонный разговор, ее по-детски трогательное требование, скрытое под маской внешнего высокомерия, назойливо звучал у меня в ушах. Конечно, времени разъезжать по гостям у меня не было, но уделять по полчаса для своего рода телефонной дружбы я вполне могла себе позволить. Итак, я последовала ее совету и прочла книги, которые она рекомендовала, после чего у меня возникло желание позвонить ей и поделиться своими впечатлениями. У нас состоялось увлекательная дискуссия о прочитанном (ее действительно отличал острый ум), и повесив трубку, я вздохнула с облегчением от мысли, как гладко у меня прошел этот разговор.

Как оказалось, поздравлять себя было рано. На следующей неделе миссис Л. позвонила с требованием (и это самое подходящее слово), чтобы в этот день я навестила ее. У меня был безумный день, когда не было и минуты для передышки, — я действительно пыталась обогнать время, но имперский тон ее голоса не терпел возражений. Я не отважилась первой предложить отложить нашу встречу.

— Вообще-то, — промямлила я, — сегодня у меня тяжелый день. Наверное, не получится выбраться к вам до самого вечера. — В душе я надеялась, что она все поймет и отпустит меня с миром.

— Меня устраивает любое время, — отрезала в ответ миссис Л., — главное, чтобы вы приехали.

На этом разговор был закончен. Весь день я крутилась, как белка в колесе, отчаянно пытаясь вставить этот чрезвычайно неудобный визит в свое переполненное расписание. Ближе к вечеру, когда единственным моим желанием было вытянуть ноги на софе, полистать газеты, а потом не спеша поужинать, я подъезжала к ее дому.

Самым лучшим гостеприимством в тот момент для меня была бы хорошая чашечка кофе (предпочтительно внутривенно), однако моя хозяйка, не принимая возражений, разлила шерри и затеяла философский монолог, очевидно задуманный с целью потрясти или испытать меня, или что-то в этом роде. Никаких Великих Книжных дискуссий. Вместо этого с какой-то истеричной напыщенностью, резким, срывающимся на визг голосом, с нарочитой небрежностью миссис Л. стала щеголять передо мной своими познаниями и эксцентричными идеями. Меня никогда не шокируют личные откровения, когда люди по-настоящему искренне раскрываются передо мной, хотя чаще всего их страдания меня волнуют. Но на этот раз происходило нечто совершенно иное: своего рода фальшивая порочность, претенциозность злой выходки, сознательно усложненная речь, которая могла только смутить меня и заставить мучиться от скуки. Я чувствовала, как она старается неким невообразимым способом произвести на меня впечатление. Видимо, сочетание шерри и усталости притупило мое остроумие, и все, что мне удалось в этой ситуации, — вымучивать из себя любезную улыбку с единственной мыслью, как скоро я сумею вежливо ретироваться отсюда восвояси. Наконец, когда, выждав не выходящий за рамки приличия интервал, я стала весьма неуклюже откланиваться, она наградила меня на прощание словами, которые угрожающе запечатлелись у меня в ушах: «Запомните, если я не услышу вас в ближайшее время, то буду знать, что вы меня отвергли». Такая форма шантажа была мне не по зубам.

Последующие дни я провела в беспокойстве из-за миссис Л. Я больше не могла позволить себе тратить время на визиты к ней. Кроме того, только телефонные разговоры с ней доставляли мне какое-то удовольствие, во плоти она была ужасна. Следовало ли мне звонить ей? Чтобы обсудить новые книги, которые я только что прочла? Или объяснить ей еще раз, что располагаю временем только для телефонной дружбы? Или для извинений за то, что не приглашаю ее к себе? Берни возмущало мое поведение. «Бога ради, не звони ты ей. Так ты только лишний раз обнадежишь ее, кроме того, этого для нее явно будет недостаточно. Оставь ее в покое».

Разумом я понимала, что он прав, но эмоции толкали меня в другом направлении. Я чувствовала тягостную потребность позвонить ей: мне было так ее жаль, мучила вина за то, что я отвергаю ее. Я начала осознавать свою одержимость мыслями о миссис Л., и это был Шаг 1. Распознать неадекватную реакцию. Настало время вглядеться в себя и понять, что я скрываю. Поэтому я решила поговорить с одной из моих Хороших Слушательниц — не с Берни: он всегда был слишком полон «дельных советов», вместо того чтобы помочь мне в самотерапии. Итак, я рассказала все о миссис Л., начиная с первого телефонного звонка до моего визита и последующих навязчивых мыслей. «Бедная, — подвела я итог сказанному, — мне так ее жаль. Конечно, она эксцентричная натура. Именно потому мне так не хочется ее обижать: должно быть, такое с ней слишком часто случается». Это стало Шагом 2. Почувствовать внешнюю эмоцию. Моей внешней эмоцией в этом случае оказалась жалость.

Шаг 3. Что еще я чувствовала? Ну-ка, припомним тот первый звонок, когда она стала навязывать мне свою «дружбу» в этой агрессивной манере. Что я тогда почувствовала? Прямо перед появлением жалости к миссис Л., я ощутила потрясение и беспомощность, будто сказав себе: «Эта женщина хочет моей дружбы, и она настолько сильна и своенравна, что я должна подчиниться ее желанию».

Шаг 4. О чем мне это напоминает? Внезапно я вспомнила Мэриэн и мое скрытое чувство — веру в ее магическую силу. «Ну вот, опять, — вырвался у меня тяжелый вздох. — Неужели я никогда не повзрослею?» Миссис Л. стала для меня очередной ведьмой. Она вселила ужас в моего внутреннего ребенка.

Шаг 5. Определить паттерн. В случае с миссис Л. я повела себя так же, как с Мэриэн: использовала жалость («Она нуждается во мне») для прикрытия страха перед ее «магической силой».

Теперь, распознав паттерн, я почувствовала себя свободной. Конечно, было глупо звонить миссис Л. и надеяться утолить ее непомерные требования телефонными отношениями. Теперь я хорошо это понимала. Прежде всего, вообще не стоило ей звонить, именно тот звонок позволил ей сделать мне приглашение. Выходит, я из кожи вон лезла, чтобы начать дело, которое совсем не хотела продолжать. Существовал единственный способ покончить с этими тягостными отношениями в зародыше, пока они не причинили мне еще больше страданий. Я не стала ей звонить. Я также решила не сдавать позиций и храбро отказывать в ответ на любые ее приглашения. Но до этого дело не дошло: после того как я не предприняла дальнейших попыток к сближению, миссис Л. все поняла, и я больше никогда ничего не слышала об этой бедной леди. Что же касается моих навязчивых мыслей и вины, они исчезли сразу, как только я вспомнила свою старую скрытую веру в магию и ведьм.