Радужные Дюны Ребята осторожно пробирались по обочине тропки. Гигантский дисплей снова выплыл откуда-то издалека и, словно туча, низко навис над унылым пейзажем. Его мерцанье – словно зловещее свечение предгрозовой тучи. Они всё ещё надеялись выбраться на дорогу, которая выведет их из "окривевшего кольца", а там – может, даже к шоссе в сторону Неве-Меирии. Но перед ними уныло и зловеще продолжал маячить гигантский экран – и вдруг неожиданно вырос перед ребятами, целиком заслонив горизонт. Казалось – стоит протянуть руку, и она упрётся в мерцающее холодом стекло, за которым заключено в рамку неведомое пространство, внутри которого они самым непостижимым образом оказались и даже не поняли, как и когда это случилось.

Над головами повис дорожный столб-указатель, на нём на разной высоте торчали в разные стороны стрелки, указывающие направление. На одной написано: "Первый витковый тупик – переход через Вихревой перевал, Радужные Дюны – в гости к Задумчивым Страусам". На другой стрелке: "Долина Биц-Боц – желающим посетить её выдаются напрокат флайерплейты". Было очевидно, что через "долину Биц-Боц" можно было на флайерплейтах попасть в "Полусухое Море-Окуянь". Что это означало, было непонятно. Им тонко намекали, что именно там находится Второй витковый тупик, где проходят концерты и музыкальные Турниры. ("Интересно, теперь-то кто у них с кем соревнуется – ведь они стали непререкаемыми победителями и законодателями музыкальной моды!" – с кривой ухмылкой обронил Шмулик.) Самая длинная стрелка, разместившаяся на самом верху столба-указателя, показывала направление на "матч по флай-хоккею на флайерплейтах".

Ирми сказал: "Всё! Приехали… Выбор без выбора: все направления одинаково дикие и ведут в одно и то же никуда". – "А почему выбор без выбора?" – спросил Ноам. "Ну, так уж… – неопределённо пробормотал Ирми, махнув рукой. – И назад дороги нет – это мы уже проверили…" Ренана спросила, исподлобья поглядывая на Ирми: "А куда, как ты думаешь, нам теперь надо?" – "Что значит – куда?! Всё туда же: искать выход отсюда. Моя задача – вывести вас всех отсюда без потерь! А попутно – найти Хели с Максом. У нас с ними тут ещё достаточно дел. Как я понимаю из данных нам указаний, чтобы выйти из "Цедефошрии", надо пройти через неё. Другого выхода нам всё равно не оставили… Заодно и проверим кое-что…" Он улыбнулся и подмигнул Ренане, словно говоря: "Не унывай, всё будет тип-топ!" Но на её лице оставалось тревожное и несчастное выражение. Ирми протянул руку и погладил девушку по плечу, она подняла голову и снизу вверх умоляюще посмотрела на него: "Ирми, я с тобой… с вами… куда бы вы не…" – "Но сейчас-то мы все вместе: и братишки с тобой, и подруга…" Шмулик пристально глядел на экран и неожиданно задумчиво произнёс: "Мне кажется, что развилка с указателями разных направлений – приманка-обманка. На самом деле это одна и та же дорога…" – "Точно, братишка: мне тоже так показалось!" – кивнул озабоченно Ноам. "Это просто реклама, пакет аттракций, предлагаемый "Цедефошрией", и за весь пакет в любом случае с клиента возьмут деньги целиком…" – мрачно процедил Ирми. – "То есть – как?" – "А вот так! – огрызнулся Ирми и пояснил: – "Цедефошрия" – это гигантская аттракция как бы мирового уровня. Помните, на входе на Турнир, на контроле, главе семьи вручалась магнитная карточка? Это ловушка…" – "А-а-а… – тихонько вскликнул Ноам. – Кажется, я понял. Карточка осталась у папы. Если они нас ещё не вычислили…" – "Похоже, что нет, если речь идёт о семействе Дорон. И вообще, мы ещё нигде никаких карточек не отмечали и не видели мест, где это можно сделать…" Рувик, снова украдкой оглянувшись на Ширли, заметил: "А может, весь вопрос в том, какое направление мы выберем первым, чтобы выбраться из этого гнилого места…

Что-то душа у меня не лежит к Радужным Дюнам! Мало нам голову морочили всякими радугами? Радужным устьем манит дураков "Цедефошрия"!.. До чего же эта дурацкая струя похожа на бензин, разлитый по асфальту! Вроде бы посветлее, зато и более вонючая… Наверно, издали она иначе выглядит, ну, а мы-то её видим близко!.. А кто такой Задумчивый страус? Наверно, научит голову в песок прятать, чтобы ничего не видеть и не слышать". Ренана кивнула: "Точно!.. Дюны, да ещё и Радужные… они затянут, сами не заметим, как…" Ирми тихо и медленно проговорил: "Короче, друзья, любой путь – в одно и то же "никуда". Значит, просто бросим жребий – и пойдём… Ну, а защищаться будем по-нашему… Ницафоны у всех заряжены? Давайте по дороге подзарядим! "Типуль-нимрац", музыку!"

***

Друзья осторожно шли по еле приметной бугристой тропке, стараясь не оступиться и не попасть в позванивающий и ощутимо пованивающий ручей, по самой серединке которого во всей своей болотно-радужной красе бесстыдно вихляла струя подобающей цветовой гаммы. Ирми держал в руках ницафон, поглядывая на маленький экранчик.

Ноам, сжимая в руках ницафон, рассеянно поглядывал по сторонам. Вдруг почуяв лёгкое нежное позванивание прибора, он уставился на него и насторожился: было что-то необычное в лихорадочной пульсации такринатора. Он вытянул его до отказа, по маленькому экрану побежали строки. Он тут же прошипел близнецам: "Пойте!

Немедленно! Все в сторону… Да не в ту – там струя! – а напротив!" – и легонько подтолкнул Цвику с Нахуми. Ренана с силой потянула Ширли за собой, толкнула её в заросли колючек. Они даже не заметили, как колючки царапают кожу, перекатились и плюхнулись на крохотный участочек мягкой земли среди колючек. Рувик затянул, подыгрывая на гитаре: "Ты, В-вышний, подобно огню…" Вступил Нахуми, подыгрывая Рувику и подпевая, Цвика вторил на флейте, Шмулик на угаве. Красивая мелодия понеслась над местностью с неописуемо диким рельефом.

Ширли не смогла удержаться и почти шёпотом начала подпевать. Ноам пристально смотрел на экран, едва шевеля губами, читая мелькающие строки. И тут же пробежал пальцами по клавишам. Такринатор продолжал мелко подрагивать.

Ирми шёл немного впереди и поначалу ничего не заметил и прошёл ещё несколько шагов. Услышав тревожный мотив, остановился и оглянулся. Его поразило отчаяние на лице Ренаны, и он тут же прыгнул в центр группы. Ренана вовремя успела накрыть всех своей огромной шалью и сама, дрожа, забралась под неё. Пока Ноам вчитывался в надпись, выскочившую на маленьком экранчике, ребята, открыв рот от неожиданности, взирали на пролетавший мимо них экспресс "Хипазон", словно бы парящий над землёй, почти не касаясь её. По идее, трасса экспресса не должна пересекаться с пешеходными тропками для любителей пеших прогулок (или для "неудостоенных" чести путешествовать на экспрессе). Неужели экспресс сбился с пути? Ведь в мире виртуального счастья, в "Цедефошрии", таких непредвиденных ситуаций быть не должно по определению! Странно, действительно странно!..

Ноам вгляделся в экспресс, грохочущим вихрем проносящийся мимо. В огромных окнах вагонов сверкали разноцветные блики, оттуда неслись раздражающие пронзительные звуки, вызывающие знакомую по силонокуллу ассоциацию со спуском по крутой резьбе вкручивающегося в металл винта. Он поднял голову, по его лицу разливалась бледность, и шёпотом закричал: "Мальчики! Пойте, играйте, не останавливайтесь!

Шмулон, где угав? Чёрт возьми, без пауз! Девчата, читайте "Шма"… – он слабо улыбнулся Ширли, тут же обернувшись к мальчикам: – Закройте девчат, ну же, закройте!" Шмулик издал каскад тревожных "труа", потом рассыпался грозной трелью "шварим".

Экспресс пронёсся мимо, затихли сверлящие пассажи силонофона. Ширли отняла руки от головы и отёрла пот со лба: "Хорошо, что ребята пели и играли! Спасибо, мальчики! Спойте ещё что-нибудь, пожалуйста… Это… э-э-э… вроде как… мелотерапия… Ренана, можно пару глотков воды?" Шмулик заиграл, а Рувик с Цвикой и Нахуми затянули свой любимый 23-й псалом: "Даже долиною смертных теней проходя…" Ренана поднесла к губам Ширли, на щёки которой медленно возвращался её смуглый румянец, бутылку с водой. Ширли благодарно взглянула на неё, перевела взгляд на четвёрку музыкантов, потом немного смущённо глянула на Ноама и глотнула из бутылки: "Всё, всё, всё!.. Спасибо! Оставь на всех. Мне хватит…" Ноам улыбнулся ей ободряюще и сочувственно и сказал: "Ну, будем надеяться, он не скоро вернётся сюда…" – "Да и мы уже будем далеко отсюда! Похоже, путь свободен", – кивнул Ирми, не сводя глаз с экранчика ницафона. Маленький отряд снова двинулся по бугристой тропке, то и дело ныряющей в неглубокую топь. Ширли улыбнулась близнецам и проговорила: "Вам нужно беречь силы и голоса для серьёзных случаев. А сейчас опасность миновала…" Мальчики кивнули и принялись запихивать инструменты в чехлы.

***

Расслабившись, ребята не заметили, как их снова куда-то занесло. Только вдруг снова обнаружили себя посреди мрачных лабиринтов. Вокруг клубился туман цвета свежего гноя на застарелой ране, словно бы наваливаясь на них гнетущей тусклой, вязкой тишиной – вроде той, с которой они познакомились ещё на памятном концерте в "Цлилей Рина", а потом и на Турнире. Эта жуткая тишина с прямолинейной откровенностью всасывала любые звуки, закладывала уши, навевая ощущение пустоты, одиночества и отчаянной безысходности. Голоса ребят звучали всё глуше. Дело дошло до того, что вскоре они понимали друг друга разве что по движению губ.

Они не знали, что в этот самый момент на Центропульте фанфаризаторы запустили испытание экспериментальной программы "обратного ораковения" (о которой Мезимотес рассказывал Арпадофелю). Пительману доложили, что Меирия (как и было задумано!) полностью очищена от жителей. Стало быть, эксперимент не может угрожать ничьим жизням ("а если кто затерялся в гигантском муравейнике – мы не виноваты!"). Фанфаризаторы стремились как можно скорее вернуть посёлок в нормальное состояние и торжественно преподнести его мирмейским друзьям, объявившим себя "законными владельцами этих земель".

Программа запускалась взбрыньком Ад-Малека на инфразвуке. Поэтому совершенно неожиданно в момент, когда растерявшиеся ребята пытались стряхнуть с себя оцепенение, которым вязкая тишина сковывала их по рукам и ногам, на них налетел пронизывающий до костей, совершенно беззвучный вихрь. Сначала слабенький, он вдруг резко усилился, закружил сразу по нескольким спиралям и набросился на них, едва не сбивая с ног каскадом резких порывов, словно бы штопором закручивая тела.

Не издавая ни единого звука, он наносил удары по лицу, толкая то в спину, то в грудь, атакуя одновременно со всех сторон. Ребята поначалу не поняли, как им удаётся перемещаться, и уж точно не знали, куда их несёт кошмарный многорукий вихрь. Гораздо позже оказалось, что у Ренаны с Ширли и у близнецов одновременно возникла одна и та же ассоциация беззвучно атакующего их вихря с глухонемым злодеем из кошмарного сна, бесчинствующим в полнейшем безмолвии. Ребята упрямо пытались двигаться вперёд, борясь со свирепым вихрем. Раз за разом в жутком рваном ритме он всё ожесточённей повторял неутомимые атаки на каждого по отдельности. Вскоре стало ясно, что это не один вихрь, а целый легион вихрей, без единого звука, но от этого не менее слаженно, атакующих каждого с разных направлений, словно бы намереваясь растащить, раскидать их в разные стороны, оторвать друг от друга и расправиться с каждым по одиночке. Четверо музыкантов не на шутку испугались, что вихри вырвут у них из рук инструменты, которые уже не раз спасали их в пути, и поспешили прижать их к себе покрепче, а что можно, запихнуть поглубже.

***

Маленький Цвика отчаянно сражался со "своим" вихрем, получая от него сильные шлепки по лицу и по голове, почти ничего не видя от потоков слёз, застилавших и разъедавших глаза. После нескольких неудачных попыток мальчик ухитрился достать угав, вцепился в него мёртвой хваткой и, крепко сжимая окоченевшими пальцами, поднёс его к губам. Тут же ввысь вспорхнула нервная мелодия, наспех составленная из россыпи шварим (Цвика любил строить импровизации на угаве именно на этом пассаже). Резкие, тревожные и гневные, звуки цвикиного угава прорвали тишину на краткие мгновенья, которых оказалось достаточно, чтобы следом за ним и Шмулику удалось достать и приложить к губам свой угав, переливистые пассажи которого окончательно разорвали вязкую тишину вокруг них и резко ослабили налетающие на мальчишек со всех сторон вихри.

Шмулик благодарно взглянул на Цвику: "Молодец, не растерялся! Всех нас, считай, спас!" Рувик вытащил гитару, приспособил её ремень под курткой, приговаривая: "Теперь я уж гитару из рук не выпущу! Нахуми, и ты тоже!" – он обернулся, ища глазами самого младшего в их четвёрке, но того нигде не было видно. На считанные мгновенья показалось, что откуда-то издалёка звучит его звонкий голос, жалобно поющий печальную мелодию без слов. "Нахуми-и-и!!!" – испуганно вскричал Цвика.

Шмулик ещё ничего не замечал и устало улыбался. Увидев паническое выражение на лицах Цвики и Рувика, он начал вертеть головой, пытаясь отыскать глазами старшего брата – но ни того, ни девочек, ни Ирми нигде не было.

Он воскликнул: "Ребя-а-ата! Они потерялись, и наш Нахуми тоже!.." – "Как мы их теперь найдём?" – "А где Ренана с Ширли?" – пробормотал Рувик, краснея и отворачиваясь. – "Пошли их искать… – решительно заявил Шмулик, приложил угав к губам и сыграл несколько коротеньких мелодий, которые, он знал, так любили девочки.

***

Перед тремя мальчиками неожиданно распахнулась бескрайняя долина, покрытая песчаными дюнами странных переливающихся оттенков, на которую они ошалело уставились. "Ребята, да это же Радужные дюны, куда Рувик так не хотел идти…" – пробормотал потрясённо Шмулик и вдруг рванул к Цвике, который стоял столбом в совершенном оцепенении, не в силах сделать ни шагу, только глухо повторял: "Это всё из-за меня… мой брат пропал… Что я скажу его папе…" – "Пошли, пошли, ребята! Не в песке же увязать!" – решительно сказал Шмулик, приобнял брата и Цвику за плечи и потянул их вперёд.

Дорожка затейливо петляла меж дюн, покрытых колючим кустарником, который становился всё ниже, превращаясь в стелющееся, вьющееся, колючее растение унылого пыльно-зелёного цвета. Приходилось остерегаться, чтобы острые колючки, словно бы на глазах удлиняющиеся, не впились в тело: никто не знал, не ядовиты ли они. Становилось всё жарче и жарче. "И это в конце декабря такая раскалённая сковородка?!.. Куда нас занесло?.." – подумали все трое одновременно.

Цвика вдруг воскликнул: "Смотрите: Радужные Дюны! Радуга у них, правда, какая-то бледненькая, будто с недосыпу… – воскликнул Шмулик. – А где обещанный Задумчивый Страус?" Рувик недоверчиво спросил: "А ты уверен, что это Радужные Дюны? Уж очень тут серо и уныло…" – "Ну, не скажи! Смотри, как пыль сверкает – как будто радугой переливается!" Шмулик оглянулся по сторонам и тихо, с тревогой в голосе, сказал: "Чёрт знает, что!.." – "Ага… Виток "Цедефошрии", – кивнул Рувик. – Очень смахивает на пустыню, или на что похуже…" – "Назвать-то можно как угодно!.. – мрачно откликнулся Шмулик. – В "Цедефошрии", куда ни кинь, всюду радуга… Пыльно-серая – всё равно радуга…" – "Мне тут не нравится, – заявил Рувик. – Думаю, и вам тоже. Не зря я говорил…" Ребята огляделись по сторонам и уныло кивнули.

Тропка неотвратимо сужалась, пока окончательно не растворилась в бездорожье, усеянном еле заметными буграми, ухабами и комьями, оказавшимися небезопасными.

Как и полагалось бездорожью, вело оно неведомо куда. Сначала ребята шли осторожно рядышком, затем гуськом, а под конец – боком и на цыпочках. И вот уже под сыпучим и мелким песком, превратившимся в мельчайшую пыль, исчезли свирепые, угрожающе стелющиеся растения, усеянные колючками.

Идти становилось всё труднее, ноги увязали в пыли, которая от каждого движения поднималась лёгким облачком и хрустела на зубах. То и дело приходилось сплёвывать. Жара между тем усиливалась. Мальчиков начала мучить жажда, и время от времени, но всё реже, они позволяли себе по маленькому глотку. Кроме того, все трое, особенно маленький Цвика, устали, им очень хотелось присесть и отдохнуть, но нигде не было видно ни удобного клочка нормальной почвы, ни намёка на тень. Садиться же в одну из куч мелкой, всепроникающей пыли они опасались, словно чувствуя, что эта пыль может засосать их в свои зыбучие недра. Каким-то шестым чувством ребята ощущали, что спасти их могло только энергичное движение.

Но мелкая, вязкая пыль под ногами и знойная сушь в воздухе высасывали из них все силы, всю энергию.

***

Цвика медленно брёл, озираясь по сторонам, и вслух рассуждал: "Струя воняла, зато звенела. Хоть какая-то влага… А тут – великая сушь… и тишь…" Последние слова звучали тускло и глухо, а под конец и вовсе заглохли, словно мальчик потерял голос.

Близнецы тревожно переглянулись. Их окружали, между ними зависали, обволакивая со всех сторон в странном колыхании, сонмы молчунов – не стремительно налетающие с непредсказуемой стороны вихри, а нечто зловеще застывшее в раскалённом воздухе.

Вокруг них медленно вылепились тусклые гримасы многочисленных прозрачно-бледных спиралек, они чуть-чуть подрагивали и ехидно ухмылялись, совершая еле заметные хаотичные колебания во всевозможных направлениях. Словно бы каждым движением они всасывают порцию знойного воздуха, от этого дышалось всё труднее. Недвижность Радужных дюн парадоксально усиливалась едва заметным вздрагиванием блёклых воздушных струек, болезненными гримасами многочисленных тусклых спиралек.

Сколько времени они в этом душном кошмаре, оцепеневшие от беспомощности ребята не знали. Даже неунывающий Шмулик сник, забыв о том, что у него хранится за пазухой. Он только еле слышно бормотал что-то как бы сам себе. И вдруг, мучительно преодолевая бессилие и апатию, отчаянно возопил: "Братишка!

Немедленно… петь! Что угодно! Цвика! Я на угаве, а ты – на флейте! Сейчас же!" Его отчаянный вопль прозвучал пугающе беспомощным хрипом, и это всколыхнуло остальных. Они почти не слышали его слов, но ощутили его тревогу и отчаяние, и поняли, что надо делать.

Рувик еле гнущимися, распухшими, как сардельки, пальцами вытянул из кармана ницафон, вытянул на всю длину такринатор. Шмулик благодарно улыбнулся и приложил угав к потрескавшимся губам.

***

Издав первые звуки, Шмулик в панике обнаружил, что едва их слышит. Необходимо, понял он, смочить горло. Мальчики жадно приникли к флягам и сделали пару глотков.

Им стало легче, огромные глаза-виноградины близнецов снова заблестели… Шмулик распухшими, плохо сгибающимися пальцами снова поднёс к губам угав и осторожно издал ткуа, поначалу почти неслышное. Мальчик облизал губы и снова дунул в "басовый" шофар угава, потом перешёл к следующему и так, пока не проиграл ткуа на всех шофарах, составляющих угав. На самой высокой ноте его угав зазвучал чуть погромче, потом ещё громче, и, наконец – зазвучал чисто и звонко! Он снова облизал губы и выдал целый каскад шварим. Ободрённый прорезавшимся чистым звуком, мальчик улыбнулся, рассыпал над блёкло-радужными холмами ещё одну звонкую трель шварим, и уже совершенно уверенно вывел на угаве мелодию одной из песен, которую близнецы чаще всего пели и дома, и сейчас на пути по виткам "Цедефошрии". Цвика весело заиграл на флейте. Рувик распухшими от жары пальцами осторожно коснулся струн гитары и, улыбнувшись запёкшимися губами, сначала чуть с хрипотцой, потом чистым баритоном, похожим на голос отца, затянул: "Упорхнув, словно птица из сети…". Цвика воодушевлённо подхватил. Рувик закончил песню незаметно и ловко вплетёнными в песню словами: "Не кажется ль вам, что стало чуть легче дышать?..

И вроде не так уж и жарко…" – улыбнулся, подмигнул и продолжал воодушевлённо петь всё более крепнущим голосом. Измученные жуткой атакой душного зноя, они уже не надеялись издать хоть какие-то звуки, – о мелодии и говорить нечего!

Шмулик улыбнулся и откликнулся: "Мальчики, давайте всё время, пока мы пересекаем эи, так сказать, Радужные Дюны, петь и играть? Можно по очереди… И вот что, Рувик, не убирай ницафон: может, он от наших песен зарядится!" – "Во всяком случае, такринатор прореагировал на угав, как я и рассчитывал. Но всё равно ты прав: нужна хотя бы маленькая подзарядка… Шмулон, свой ницафон подзаряди от угава…" Измученные, мальчишки держались только на энтузиазме, но они решили, пока есть силы, петь и играть.

***

Шмулик первый обнаружил, что они вышли на вьющуюся по твёрдой почве тропку, и ноги не вязли в тускло мерцающей пыли. По обе стороны тропки перекатывались, переливаясь всеми цветами пыльной радуги всё те же Радужные Дюны. Между холмами вихлял "кошмарненький пескоструй", как назвал это Рувик. И нигде вокруг ни капли влаги, даже стелющиеся колючки остались где-то позади…

***

Цвика первым заметил странное "нечто о трёх ногах", неподвижно возвышающееся вдали между высокими холмиками, и туда вела извилистая тропка. Неподвижное издали, вблизи это "нечто" оказалось живым и дышащим. Мальчики с любопытством смотрели на удивительное создание. Чуть подрагивали две ослепительно-серебристые пышные кучки сверху и по бокам, похожие на пышные кудельки. Такой же ослепительно-серебристый, ритмично подрагивающий куделёк, но гораздо более пышный и втрое-вчетверо большего размера, вершил это удивительное создание, возвышающееся в жутковато-таинственном месте.

Когда ребята приблизились к удивительному созданию, оно начало медленно извлекать мелко вибрирующую "ногу" из тускло переливающейся песчано-пыльной горки. Движения были исполнены ленивой медлительности и глубокой задумчивости.

То, что ребята приняли за третью ногу, под самый конец медленного, плавного процесса оказалось гибкой, длинной и толстой шеей, которую венчала несоразмерно маленькая головка с игривым хохолком.

Ребята застыли, раскрыв рты и глаза, глядя на медленно вылезающую из тускло посвёркивающего песка темно-сероватую с блёклыми переливами шею, затем голову, увенчанную хохолком, на появление томно прикрытых глаз, далее – мощного, переливающегося едва уловимой радугой сероватого клюва. Когда создание выпрямилось во весь свой гигантский рост, стало ясно, что пышные серебристые кудельки – это не что иное, как крылышки и хвост удивительного создания. Они ярко сверкали на чуть проглядывающем сквозь серо-желтоватые тучи пугающе-безликом, безразличном диске белёсого солнца.

Это и был Задумчивый Страус, о котором информировала стрелка указателя. Он был занят тем, что погружал маленькую головку в мягкий сыпучий песок и удерживал её там какое-то время. Извлекал голову из песка он только для того, чтобы вдохнуть новую порцию воздуха, горячего и вязкого, скудного живительной влагой – и тут же снова запихнуть, как правило, в соседнюю кучку песка. Лучше что-то, чем ничего, как видно, рассудил задумчивый чудак, пока дают…

Если что и могло отвлечь Страуса от высокоинтеллектуального занятия, так это неожиданное появление в Радужных Дюнах незваных гостей. Задумчивый Страус грациозно и медленно выпрямился, в том же темпе и ритме с благородной ленцой, распахивая большие, тёмные, ласковые глаза. Затем он с милой, неуклюже-детской грацией повёл крохотными пушистыми крылышками и встрепенулся, стряхивая с себя песчинки, словно бы он только что выбрался из воды и отряхивается от жемчужных капель. Во все стороны блёклыми блёстками разлетелись тучи мельчайшего песка и пыли.

Ребятам показалось, что снова на них со всех сторон одновременно налетел блёкло сверкающий вихрь, что от этого причудливого создания повеяло не то, чтобы угрозой, но… безразличным, с оттенком любопытства, приятием этой угрозы.

Крепко ухватившись за руки, они ошеломлённо отступили в сторону: чего-чего, но такого? – они от громадной, по виду совершенно безобидной птицы не ожидали, – и принялись отряхиваться. Страус, как показалось ребятам, со скучающим любопытством глянул на них, переводя взор своих круглых глаз от одного к другому потешными скачками.

***

Цвике захотелось подойти поближе и погладить пушистую птичку по маленьким мягоньким крылышкам. На лицах близнецов проступил неподдельный интерес, и они, вслед за Цвикой, протянули руки к пушистой птичке. Вот только… добраться до пушистых, мягоньких крылышек мальчикам почему-то никак не удавалось. Страус был недосягаем, хотя, казалось, – вот он, стоит рядом, на расстоянии протянутой руки.

Каково же было неприятное удивление, когда оказалось, что рука пронизывает пустоту…

Ребята так увлеклись попытками погладить Задумчивого Страуса, что не сразу заметили разбросанных в живописном беспорядке по всему, насколько хватало глаз, пространству, таких же Страусов, клонов первого, синхронно совершающих одинаковые замедленные движениях.

Пока они изумлённо оглядывались по сторонам, ближайший к ним Страус снова окунул голову глубоко в горячую кучу мелкого песка, каким-то непостижимым образом ухитряясь при этом косить то на одного, то на другого выглядывающим из песчаной кучи огромным тёмным глазом.

"Пёстрики-пустики" с Задумчивым Страусом В этот момент одновременно со всех сторон, переполняя жутковато мерцающее блёкло-радужное пространство, зазвучал глуховатый, и в то же время довольно громкий голос, который опешившим ребятам напомнил фанфарисцирующие интонации Главного Фанфаролога. Им показалось, что исходитт этот голос от ближайшего к ним Страуса – больше неоткуда.

Шмулик удивлённо и в сомнении качал головой: "Не может быть! Неужели у него такой голос?.. У этого или у другого, их тут видимо-невидимо в Радужных Дюнах…" Голос фанфарисцировал: "Остановитесь и внимайте! Всякий, даже незванно пришедший сюда, считается дорогим гостем Радужных Дюн и Задумчивого Страуса! По нашей доброй традиции Задумчивый Страус приглашает своих гостей сыграть с ним в любимую игру – "пёстрики-пустики". Вы не можете обойти добрую традицию Радужных Дюн. Но знайте: Задумчивый Страус – непревзойдённый мастер "пёстриков-пустиков".

Выиграть у него – всё равно, что выиграть пари у (неразборчивое бубнение): такого ещё никому не удавалось. У нашей игры есть маленькое, но необходимое условие: проиграв Задумчивому Страусу, вы закрываете себе выход из Радужных Дюн и пополняете наш дружный коллектив Задумчивых Страусов – всерьёз и надолго!" Похоже, Задумчивый Страус – не что иное, как фантом (или ещё хуже – один из блоков угишотрии.) А глаза (и глаза прочих клонов) – видеокамеры. Ребята знали, что они в розыске – "за антистримерскую деятельность на Турнире и за прямое участие в убийстве рош-ирия Эрании Ашлая Рошкатанкера". Цвика искоса глянул на Шмулика и впервые искренне порадовался, что Нахуми нет с ними.

Пока эти тревожные мысли проносились в головах ребят, после коротенькой паузы голос профанфарисцировал: "Готовы? Будете играть по очереди, или выберете Игрока?

Правила игры позволяют!" Шмулик выступил вперёд, сложил ладони рупором и прокричал: "Разрешите нам, уважаемый адони Страус, выбрать игрока!" – "Выбирайте!

Вас всего трое… хе-хе!.." – ласково, но с угрожающими тусклыми интонациями зачем-то уточнил голос. – "О-кей!" Ребята присели на корточки в кружок на пригорке. Цвика чуть слышно прошелестел:

"Интересно, что это за игра?" – "Я думаю – та самая, которую…" – начал Рувик.

– "Тс-с…" – опасливо прошипел Шмулик. – "Помнишь? Ноам сказал – это вроде "крестиков-нуликов"!" – тихо воскликнул Рувик. – "А-а-а! Тогда порядок! Я помню…" – ухмыльнулся мальчик, выразительно глядя на Шмулика, тот понимающе кивнул, незаметно вытаскивая угав. Цвика как бы говорил: "Позвольте мне сыграть! Я не подведу!" Ребята знали, что Цвика – отличный игрок в "крестики-нулики". Рувик прошептал чуть слышно: "Этот чудик сканирует…" Но об этом уже некогда было думать: пора было вступать в игру с её непонятными правилами, которые им навязали силой.

Шмулик улыбнулся и задумчиво прошептал: "Осталось выбрать песню…" Рувик откликнулся: "А разве мы не выбрали?" – "Точно! Если что, у нас в запасе целый репертуар! В конце концов, есть универсальная… – и Шмулик тихо напел: – "Даже долиною смертных теней проходя…" Шмулик сунул Цвике свой ницафон: "Это – твой игровой пульт! – и тихой скороговоркой пояснил: – Тут всё понятно, Цвика. Давай, я только вытащу такринатор. На игру он уже настроен! Поглядывай на экран – там всё увидишь, – и следуй указаниям. И мы рядом!.." – "Я справлюсь, – сказал Цвика, заметно волнуясь. – Только смотрите на поле, мало ли что…"

***

Цвика вышел вперёд и увидел постепенно проявляющиеся в пространстве неравномерные клетки игровой сетки, которые тут же воспроизводились на маленьком экранчике. Явственно видно было, что невидимая нетвёрдая рука небрежно набрасывает линии, располагая их в пространстве вкривь и вкось. Увидев Цвику, Страус крохотным, пушистым крылышком изобразил неуклюже-изящный жест, указывая место партнёра. Раздался обволакивающе тусклый, гнусаво фанфарисцирующий голос:

"У нас традиция – ты, шкет, играешь пёстриками, а Страус пустиками. Правила игры:

Пёстрики должны первыми заполнить целиком одну линию поля, неважно какую – горизонталь, вертикаль, или диагональ. Задача пустиков – этого не допустить…" – "Простите, а какова длина линии?" – спросил Цвика. – "Определится в процессе игры!.." – услышали ребята сильно приглушенный носовой голос, будто исходящий из-под толстого ватного матраса. – "Но как же тогда…" – начал Цвика, но его прервал нетерпеливый и явно раздражённый глухой возглас: "Так ты играешь, или сразу сдаёшься?" Цвика пожал плечами и отважно сказал: "Ваш ход, адон Задумчивый!" – и с удивлением увидел, что расчерченное вкривь и вкось поле выгнуллось в нескольких местах, и на нём появилось сразу несколько пустиков цвета разбавленного водой молока. Это были безглазые мордочки с бессмысленно полуоткрытыми ртами, что придавало им на удивление дебильный вид. Размеры поля ещё позволяли окинуть его взглядом целиком. С ницафоном в руках не нужно было много времени, чтобы понять: дебильно-ликие пустики раскиданы по полю, почти не оставляя возможности протянуть через всё поле линию пёстриков, будь то горизонталь, вертикаль, или диагональ. И следующий, столь же щедрый, ход-бросок хитроумного игрока мог исключить эту возможность напрочь.

Мальчик взглянул на экран, увидел там предупреждающую надпись, и всё же попытался возмутиться: "Мы так не договаривались! Каждый ход – одна фигура!" – "Интересно, – услышали ребята сварливый, но столь же обволакивающе-глухой, тусклый, почти без интонации, голос: – кто устанавливает правила: ты или Страус?" – "Но правила же, а не их отсутствие! Значит, и я могу выкинуть много пёстриков!" – воскликнул Цвика. – "А вот это против правил! И нечего выкручиваться!" – "Но как же тогда!..

Условия-то неравны!" – "Если сдаёшься, так и скажи, и не морочь мне голову! Мою – драгоценную – голову!!! – просипел сразу со всех сторон хор противных голосов, как бы пылью проскрипевших у ребят на зубах (они с отвращением сплюнули). – Страусам давно уже пора окунуть их драгоценные головы в тёплый и манящий радужный песочек! А ты заставляешь их играть!" Цвика пробормотал, скорее себе, чем странному собеседнику: "Кто кого ещё заставляет!?" Мальчик с мольбой поглядел на близнецов и в этот момент почувствовал в левой руке что-то маленькое, мягонькое и колючее. Раздался противно-скрежещущий голос:

"Сюда ставить!" – и на кривом поле вспыхнула и тут же погасла крохотная точка.

Цвика решительно нажал на ницафоне клавишу и сделал первый ход: маленькое, мягонькое нечто подпрыгнуло в его левой руке и стремительно вылетело на поле.

Сетка поля состроило гримасу, и в самой кривой и маленькой его клеточке появился пёстрик – смешная мордочка с круглыми ярко-фиолетовыми глазками, пухлыми ярко-оранжевыми щёчками и выпуклым лобиком. Глазки у мордочки весело подмигивали и излучали сияние, большегубый рот улыбался от уха до уха. Этот Пёстрик был единственным ярким пятном на фоне безжизненной тусклой радуги, которой был окрашен пейзаж Радужных Дюн. Близнецы запели, Рувик подыгрывал, весело и энергично ударяя по струнам гитары.

На поле, подобно волдырям, вздулись, вписавшись в различные клетки, несколько призрачно-белёсых пустиков. Цвика возмутился: "Не-ет, так не пойдёт! Вы, адон Хитродумчивый, играете в кости – или в "Пёстрики-пустики"? Значит, и я тоже так буду играть!" Ближний Страус ласково зажмурился, подмигнул и кивнул головой – как бы пренебрежительно-согласно махнул рукой и… засунул голову в ближайший песчаный холмик. Цвика изумлённо раскрыл рот, но ницафон уже послал ему нервно-вибрирующий сигнал. Цвика бросил стремительный взгляд на экранчик, который призывал к неусыпному вниманию.

И вовремя! Над полем неожиданно зависло Виртуальное Многогранное НЕЧТО и в ритме дешёвенького канкана (о котором мальчишки, естественно, не имели ни малейшего понятия) заплясало под непонятно откуда несущиеся звуки песни: "Изваяно нечто!

Нечто!! Нечто!!!" Простенькая мелодия популярной некогда у далетариев песенки Виви Гуффи звучала всё громче и агрессивнее.

Но и Шмулик не зевал. Он приложил к губам угав, и в звуки дешёвенького канкана искусно вплелась альтернативная музыкальная тема. Она сразу же зазвучала мощно и призывно, почти заглушив песенку "об изваянном нечто". Другое "нечто" послушно прыгнуло в руку Цвики. Мальчик, удерживая его левой рукой, правой быстро пробежал по клавишам ницафона и ловко подбросил своё "нечто" вверх, и на многоугольной грани, которая оказалась сверху, ярко и чётко высветилась набранная мальчиком цифра. Это и было число пёстриков, которые Цвика мог запустить на поле. Цвике показалось: только что в живописном беспорядке упавшие на неровные клетки поля пустики выглядят какими-то пристукнутыми и побледневшими, ёжатся и вздрагивают. Было похоже, что им очень хочется сбежать, вывинтиться, выскользнуть из тех клеток, в которых они оказались. Такринатор ницафона в цвикиной ладони ритмично подрагивал. Машинально мальчик принялся тихонько подпевать песне, которую не переставали петь близнецы.

В ответ на горсть пустиков он ожесточённо выбросил обозначенную сверкающей цифрой горсть пёстриков, да так ловко, что они тут же заняли диагональную линию, упираясь в только что непонятно откуда взявшийся похожий на белую дыру пустик, ухмыльнувшийся нагло-дебильной улыбочкой. Раздался странно неуверенный глухой и тусклый голос, словно бы равнодушно констатирующий происходящее на поле: "Кажется, партнёр нарушил правила игры…" – "Да ну?" – иронически заметил мальчишка, наблюдая, как пустик, в который упёрлась стройная линия пёстриков, задрожал мелкой, раздражающей дрожью, становясь всё бледнее и на глазах превращаясь в извивающийся вибрион. Сплошные линии его абриса прямо на глазах превращались в пунктирные.

***

Неожиданно весь объём пространства начали наполнять усиливающиеся с каждым звуком нервно перекатывающиеся, грохочущие звуки. Одновременно на поле, откуда ни возьмись, словно из источника грохочущих звуков, посыпалась целая пригоршня новых пустиков, отличавшихся ещё большей дебильностью, но выглядели они ярче и чётче, чем прежние. Они явно пытались отрезать пёстрикам возможность выстроиться в одну линию. Линии и клетки игрового поля на глазах постоянно меняли свою кривизну: казалось, на таком поле выстроиться в чёткую прямую линию пёстрики попросту не смогут.

Шмулик тихо заметил, обращаясь к Рувику: "Ну, и жулик этот Страус! Наверно, думает, что ему карты… в руки…" – " А ты что думал! За ним же стоит вся фанфаразматура! Даже не знаю, что делать…" Шмулик, прищурившись, иронически глянул на брата, впрочем, и он растерялся.

***

Экспресс "Хипазон" стремительно и плавно огибал Радужные дюны. Округу оглашали резко взвывающие пассажи силонофона, к ним время от времени присоединялись грохочущие синкопы ботлофона Куку Бакбукини. Ад-Малек, со свирепым торжеством поглядывая на сидящих у его ног близнецов Блох, изобразил сначала классический, а затем и сложный взбрыньк.

Эти новые пассажи Аль-Тарейфы будили у братишек не самые весёлые воспоминания.

Они с братом помогли тайной спец-группе "дабуров" (как их совсем недавно стали называть), посланной Пительманом, похитить отца, но при этом так и не смогли добиться, чтобы мать согласилась придти к Тимми. Тот выразил им своё неудовольствие в такой форме, что они этого не скоро забудут. Уж лучше бы он накричал на них. Его мягкий, ласковый голос, которым он давал оценку их способностям и интеллектуальному уровню и прогнозировал их отнюдь не блестящее будущее, перемежая это привычными "лапуль" и "сладкий мой", до сих пор стоит у Галя в ушах. И это причиняло ему, очень самолюбивому по натуре, нешуточные душевные муки. Гай, тот и вовсе пал духом. Одновременно он как бы вскользь намекнул, что им бы очень стоило сменить фамилию: "Чем плохо – Галь Хадаш?

Подумай, детка, если тебе дорого моё расположение…" Близнецы знали, что Тим Пительман сидит в соседнем вагоне и манипулирует фелиофоном как мобильным пультом, превратив его в дубль Центропульта. Фелиофон, искусно отфильтровывая все прочие звуки и шумы, напрямую воспринимал и обрабатывал силонокулл-пассажи, которые наяривали виртуозы. Виртуальный носик на кончике антенны бешено вращался то в одну, то в другую сторону. Это вращение, вызывавшее у непривычного человека лёгкое, до тошноты, головокружение, выглядело хаотичным, но был в этой мнимой хаотичности неуловимо зловещий принцип. Нащупав цель, носик антенны радостно вздрогнул и остановился, указывая в сторону игрового поля пёстриков-пустиков; как раз в это время Цвика задумался над следующим ходом, а близнецы собирались выдать какую-нибудь композицию из своего репертуара.

Пассажиры экспресса смутно ощутили, как на Радужные Дюны выплеснулась волна обжигающего воздуха, что, впрочем, не причинило им каких-либо неприятных ощущений. Ад-Малек поймал торжествующий посыл Тима; его пальцы словно бы исполнили на кнопочках фелиофона весёлый танец.

Злорадно ухмыляясь, Ад-Малек наяривал каскады взбрыньков с удвоенной энергией, и его сложным взбрынькам вторили брям-взбрыньки ботлофона, и пол вокруг Куку вскоре был усеян осколками бутылок. Ад-Малек повёл бровью, и Смадар с Дальей, опустив глаза, бочком, бочком двинулись прибирать вагон, подбирать с пола материальные плоды усердия великого ботлофониста, а тот, бросая на них косой взгляд, продолжал орудовать своей изящной дубинкой, азартно лупя по живописно расположенным в пространстве маленьким бутылочкам. Он знал, что большие бутылки ему ещё понадобятся, а запасы пока что пополнить неоткуда.

Нестерпимый, влажный, тропический жар затопил Радужные Дюны. Неожиданно вагоны резко встряхнуло, и экспресс остановился, приземлившись в колючий кустарник…

"Что случилось? В "Цедефошрии" диверсия?" – впал в панику ярости Аль-Тарейфа.

Куку пристально посмотрел на братьев Блох: "Эй вы, командиры звена дубонов! Вам известна причина нашей внезапной остановки? Да – или нет??!" – сверля глазами, грозно вопросил он, нависнув над Галем. Тот задрожал: "Н-н-нет… Откуда…" – "А может, антистримеры здесь окопались? Может, они научились бороться с фелио?" – "Н-н-не знаю… Навряд ли… у пейсатых…" – залепетал Галь. Гай тупо молчал, отрешённо потирая уши, которые ещё больше напоминали тёмно-лиловые лопухи. Девицы ниже пригнулись к полу, почти касаясь носами серых ступней великого виртуоза, который яростно шаркал ногами по полу, наяривая сложный взбрыньк. Да, он исполнил самый крутой сложный взбрыньк! Даже у молодёжи, отлично натренированной на силонокулл, мурашки по спине побежали, а у девушек к горлу подкатила тошнота. Но в тот момент, когда Далья испугалась, что сейчас её вырвет прямо на голые ноги хозяина, победное перекатывание в пространстве крутейшего сложного взбрынька – к ярости и недоуменной досаде виртуоза, – внезапно и очень резко оборвалось.

Ад-Малек попробовал повторить эффект и даже усилить его, но у него ничего не получилось. Вместо этого пассажиры "Хипазона" услышали грозные звуки "ткуа" и "шварим", исполняемые (о, ужас!) на мультишофаре, а затем – звонкий мальчишеский голос. И где? – в самом сердце "Цедефошрии"! "Диверсия-а-а-а!.. Сабота-а-а-аж!.." – истерически неслось из всех вагонов экспресса. Силоноиды вскочили с подушек, крикнув: "Сидеть и не сметь покидать вагон до нашего прихода! Всё равно толку от вас никакого!" – выскочили из купе.

Тим сидел в напряженной позе и лихорадочно жал на кнопки. Нос виртуальной мордочки на антенне лихорадочно метался в разные стороны, превратившись в нечто бесформенное. Увидев силоноидов, Тим завопил: "Обратно!!! К инструментам!!!

Продолжа-а-а-айте!!! Прямо на фанфароботы!!! А ко мне Блохов – немедленно!.. Э-э-э…

Хадашей!.. Антистримеры тут! Чую нутром! Сами себя выдали! Во-он они-и-и!.." – истерически вопил Тим. Может, в истерике он лупил по кнопкам невпопад (вместо плюса – минус), или это уже не срабатывало против грозных пассажей угава и сложившихся мелодий.

Галь воспрянул духом, но Гай по-прежнему сидел, пригорюнившись на своём месте, и нянчил свои уши. Его охватила такая депрессия, что его ничто не интересовало. А может, он просто решил уклониться от встречи с Тимом, чего Галь себе позволить не мог. Он махнул на близнеца рукой, успев прошептать девушкам, чтобы последили за братишкой, и рванул в соседний вагон к Тимми. По дороге он по та-фону известил дубонов своего звена, где собираться.

Длинная змея "Хипазона" начала изгибаться, чтобы охватить сплошным окривевшим кольцом источник мерзкого шаманства. Но Тиму не удавалось замкнуть кольцо: экспресс медленно сворачивался в спираль, которая становилась всё туже, и мерзкий источник неизменно оказывался где-то вовне. Тим в кошмарном сне представить себе не мог, что всего лишь два простеньких ницафона, один угав да флейта в сопровождении двух голосов способны так скрутить длинную змею "Хипазона".

Галь и его верные дубоны топтались поблизости в ожидании команды. Но Тим, не глядя на них, вдруг раздражённо пробормотал: "Иди, детка, не мешайся под ногами…

Я вас вызову… если понадобитесь…" Пришлось дубонам разбежаться по вагонам.

Галь снова с горечью подумал: "Неужели он так никогда нас с братишкой и не простит?" И снова Галь уселся рядом с безучастным братом, потирающим свои уши, в ногах Ад-Малека, который наигрывал кое-что из старых пассажей. Неожиданно это помогло: старые силонокулл-пассажи запустили программу, которая раскрутила экспресс и вывела его на касательную к опасному витку.

***

В ботлофонный грохот падающих металлических болванок ввинтился зудящий пассаж электродрели. Близнецы тревожно оглянулись по сторонам и ошеломлённо замолкли: стремительные вихри вздымали клубы тускло-радужной пыли. Пыльные смерчи поглотили унылый пейзаж, оживлённый сеткой грубо расчерченного поля, усеянного пёстриками и пустиками. Пыль немного осела, и можно было заметить, как на глазах искривляется игровое поле. В воздухе повисла мутная духота.

Рувик, приоткрыв рот, с тревогой озирался по сторонам в поисках источника жутких звуков. Ему представлялось, что не только игровое поле, а все Радужные Дюны захлёстываются вздымающимися волнами силонокулла. Ребята увидели длинную змею "Хипазона", стремительно огибающую Радужные Дюны, которые уже превратились в глубокую кривую миску, на дне которой они втроём бессильно копошатся. Они ощутили подступающее удушье, виски сжало, как обручами. Надо было немедленно что-то делать. И Шмулик резким движением поднял вверх угав. Состязаясь с громовой мощью выплеснутого на них взбрынька, пространство пронизало громовое, тревожное и грозное "ткуа", резко сменившееся грозной россыпьб "шварим". Загремела мелодия, которую подхватил Рувик, запев во весь голос. Вытянувшись в струнку перед ехидно гримасничающей сетью игрового поля, Цвика сжимал в руке ницафон и подхватил слова псалма своим звонким чистым мальчишеским голосом. Шмулик незаметно передал свой ницафон Рувику, который вскинул прибор над головой, выдвинув до отказа такринатор. Цвика краем глаза заметил манёвр близнецов и повторил его. Теперь уже два такринатора, слегка подрагивая от напряжения, рассыпали вокруг себя невидимые флюиды, которые начали незаметно очищать воздух от клубящейся блёкло-радужными струями пыли, а главное – от жутких звуков сложного взбрынька.

Не успел погаснуть и окончательно растаять пронзительный взбрыньк, как воздух вокруг ребят очистился, повеяло свежестью и прохладой. В этой свежести словно бы растворилась змея "Хипазона", игровое поле медленно расправлялось, это снова была тусклая плоская равнина, покрытая волнистыми дюнами.

Там, где стояли мальчики, блёклая радужная муть растаяла, однако, всё ещё мягко окутывала Страусов. А те, словно бы не замечая накатившего катаклизма, вызванного явлением "Хипазона", томно прикрыли глаза и плавно, не спеша, запихнули головы в находящиеся близко от них кучки радужного сыпучего песка.

***

Как только "Хипазон" исчез из Радужных Дюн, и воздух очистился, Страусы начали, не спеша, вытаскивать головы из пыльных кучек. Ближайший к Цвике Страус, азартный игрок в пёстрики-пустики, выдернул голову из песка судорожным, резким движением. Он ласково, и в то же время напряжённо, взглянул на Цвику, который задумался над очередным ходом.

Неожиданно мальчик услышал бесцветный, гулкий словно бы дробящийся и рассыпающийся, голос: "Не понимаю я вас, ребятки! Почему вы не хотите остаться здесь?" Сквозь мерцающую дымку он с изумлением увидел, что это заговорил ближайший к нему Страус: "Смотрите, какой тут мягкий, мелкий песок, как он блестит, сверкает и переливается! Ты не знаешь, как это здорово и полезно – песочные ванны!? У нас даже игра есть такая: кто глубже сунет голову, тот и выиграет… и не только соревнование, но и душевное здоровье. Тут вся хитрость – дюнка поглыбже, песочек помягше!" – "А разве у нас с тобой, голубчик, не другая игра?" – "Ты не понимаешь, что такое наши песочные ванны, как они полезны для нервной системы, а пуще всего – для мыслительной деятельности! Как мозги прочищаются, когда, стоишь вниз головой, весь из себя сдвинутый и опрокинутый!

Голова полностью в целительном песке! Мягкий, понимаешь, горячий, красивый, так и светится весь, так и переливается всеми красками! Краски мягкие, никого не раздражают! Что ещё нужно для счастья? Не думать, не соображать, не сомневаться!

А для школьников какой кайф: ни уроков, ни задачек, ни просьб и приставаний родителей. И никакого силонокулла! Нам он тоже… э-э-э… Я тебе ничего не говорил! – тут же оборвал сам себя Страус и, кося глазом во все стороны, забормотал: – Если чего и есть, то только самые приятные, самые нежные и ласкающие обертоны. Ну, те, которые песок профильтровывает. У нас в песке зарыты чересполосчатые фильтры! В общем, лучше Радужных Дюн, лучше наших песочных ванн нет и не будет ничего на свете…" – "А жара?" – "Жара – не мороз: наш жар греет и не обжигает… И жратвы – до балды… Ты же не хочешь посмотреть, со мною вместе поискать, голову свою упрямую в песочек засунуть!" – "А как у вас, адон Многодумчивый, в Радужных Дюнах с кашрутом?" – "Конечно, всё, что я сказал, только для тех, кто правильно мыслит, правильно излагает… Поэтому о своём, как-его-там? – каш-ш-руте, – и не заикайся! Это у нас, Страусов, как посягательство на основы".

– "А если, к примеру, вам нечаянно сожмут ваши чудо-Дюны, и дышать станет нечем?

Ведь силонокулл сжимает и растягивает витки – когда и как фанфаризаторской левой пятке зачешется…" – "Во-первых, не думаю, что адон Коба позволит слишком круто сжимать наши Радужные Дюны! Это ж тебе не какой-то… Юд-Гимель!.. Да и сам сахиб Ад-Малек… Не понимаю, как ты можешь так плохо о нём думать, тем более говорить! – вдруг прокричал, вытянувшись во фрунт, Страус: – Он великий человек: гениальный силонокулл миру подарил!" Цвика, отмахнувшись, пытался размышлять над следующим ходом. Страус мечтательно продолжал: "Ну, а если случится такая неприятность, то голова уже будет в песке, желательно и шея… ах, по самые крылышки! Если уж всё равно помирать, так лучше – ничего не зная, ничего не видя, ничего не слыша! Отбросить копыта счастливым, с мыслями о любимых песочных ваннах, мечтая о том, как было бы хорошо, если бы удалось ещё раз вытащить голову наружу и надышаться, да увидеть нашу радугу о-о-очень пастельных тонов! Ведь если глубоко задуматься: будет жаль, если не успею… Но если ещё глубже задуматься, то, наверно, пожалеть – и то не успею! Так зачем думать о плохом? Как говорят ваши мудрецы: думай хорошо, и будет хорошо! Вот тогда и окажусь кругом счастливый! Чего и вам всем желаю!" – "Даже по самые крылышки в песке?" – "Да!!! – и махнув пушистым крылышком, Страус прибавил: – Ничего не понял… Темнота-а-а!!!" Ласковое журчание тусклого всепроникающего голоска убаюкивало Цвику. Он вполуха слушал цветистые речи Задумчивого Страуса, машинально кивал головой. Вдруг мальчик на грани полудрёмы услышал откуда-то из своей ладони, в которой был зажат ницафон, тихий дуэт близнецов. Он встрепенулся, моргнул, глянул на экранчик ницафона и тут же незаметно пробежался левой рукой по клавиатуре.

Словно свежим ветром выдуло из головы все давешние слова страусоподобного фантома, голова которого уже погрузилась глубоко в песчаную кучку. Правая рука сама собой выбросила пригоршню ярких, улыбчивых пёстриков, которые начали теснить как будто опрокинутых безглазых пустиков. Считанные мгновения – и Шмулик воскликнул: "Ура: пёстрики встали в чёткую линию – от кромки до кромки! Мы победили!" – "Не может быть!.. Не-ет, так не пойдё-о-от – это правилами не предусмотрено!.." – забормотал удивлённо глухой голос.

Голова Страуса снова вылезла из песка: "Смотри, где кромка, и где твои пёстрики!" – ухмыльнулся Страус, почесал крохотным крылышком хохолок на низеньком лобике и, вытянув голенастую крепкую ногу из вязкого песка, мозолистым пальцем указал на поле. Стройная прямая диагональ, образованная его пёстриками, сиротливо повисла внутри неожиданно распухшего и окривевшего поля, почти в самом его центре.

Такринатор ницафона печально поник.

***

Шмулик нахмурился, увидев, что клетки игрового поля кривятся и распухают, и на него безо всякой системы потоком обрушиваются пустики, на глазах наливаясь гноем, надуваясь наглой важностью.. Может, мощности маленького ницафона оказалось маловато, может, это сильные обертоны в ультразвуковой области?.. Шмулик воскликнул: "Нет, друзья мои, так не пойдёт! Рувик! Нашу боевую!" – и поднёс к губам угав.

Снова завизжал бьющий по нервам винтовой силонокулл-пассаж, словно ребят захлестнул смерч из раскалённой пыли. Это вызвало приступ сильной головной боли.

Шмулик несколько раз судорожно глотнул, вскинул голову и отчаянно воззвал мощным ткуа. Рувик ударил по струнам гитары и неожиданно запел громким, ломким от отчаяния голосом "Колокольчики радости". Жаль, что нет с ними старшего брата и его друга, но сейчас им придётся справляться самим. Только бы малец не свалился!

И Цвика не подкачал: он пел во весь голос, вторя близнецам, и отчаянными резкими движениями кидал и кидал на поле новые и новые горсти пёстриков.

Пёстрики Цвики выстроились в стройную диагональ от края и до края поля, которое – теперь уже было понятно, – заканчивалось в обозримой бесконечности.

Раздражающая кривизна и изломы линий куда-то исчезли. Ровный строй пёстриков тянулся куда-то за горизонт, словно бы указывая направление, которое выведет ребят из этого жутковатого места. Безглазые пустики беспорядочно рассеялись по полю и бессмысленно хлюпали кнопками почти провалившихся носов, на глазах превращаясь в юрких вибрионов и выскальзывая из клеток. Страусы, как видно, потеряли интерес к игре и дружно засунули голову в песок – теперь уже глубоко и надолго. Цвика насмешливо прокричал, надеясь, что его услышат: "Важна не победа, но участие!" – и победно поднял над головой ницафон. На все Радужные Дюны неожиданно зазвучали громкие шварим.

Ребята повернулись и двинулись в путь вдоль по линии, начертанной пёстриками.

Близнецы продолжали петь и играть, и Цвика присоединился к ним. Их никто не останавливал.

В неожиданном убежище Как только вихри стихли и оставили попытку раскидать в разные стороны Ренану с Ширли и Ноама с Ирми, те начали оторопело оглядываться по сторонам. Не сразу стало ясно, что близнецы и Цвика исчезли. Сначала Ширли думала, что исчезли все четверо, но тут Ренана увидела на бугристой тропинке лежащего ничком и тихо постанывающего Нахуми. Он крепко сжимал расцарапанной рукой гриф разбитой гитары, не замечая, что от неё осталось меньше половины. Девочки бросились к нему, а он только бессвязно повторял: "Цвика… Где Цвика?.. Дубоны украли братика…" Пока девочки и Ноам успокаивали мальчика, чуть не насильно поя его из фляжки, Ирми достал ницафон и проверил его. Прибор работал, но ни с кем связаться ему не удавалось. Он махнул рукой и хрипло проговорил: "Ладно, главное -отсюда выбраться…". Знаками он велел всем тесно окружить его и увёл их за обочину тропки.

Ноам на ходу не отрывал взора от экранчика ницафона, то и дело нажимая на ту или иную клавишу. Оставалось загадкой, как он ещё успевал смотреть себе под ноги.

Вдруг он тихо воскликнул: "Не могу поверить… Неужели мальчики приборы не включили?" – "А может, их в такое место закинуло, где нет приёма… Вообще!" – "Рувик больше всего опасался попасть в Радужные Дюны… А вдруг именно туда…" – "Ну, а ты чего больше всего боишься?" – робко поглядывая на брата, спросила Ренана.

Ширли крепко держала за руку Нахуми и что-то ему шептала на ухо, но он месил землю ногами и упрямо качал головой.

Ноам угрюмо глянул на сестру и проговорил: "Я за них троих беспокоюсь… Ирми, ты можешь что-то сделать?" – "Пытаюсь… Нет, твоя сестричка мне не мешает, не беспокойся!" – и, подмигнув Ренане, он слабо улыбнулся Ноаму. Ширли оглядывалась по сторонам, и её губы слегка дрожали. Окружающий пейзаж не вселял надежды на скорый выход из лабиринта.

Ренана первая разглядела среди редких зарослей в нескольких десятках метров от них облезлое и заброшенное, явно совершенно пустое строение. Она указала на него, и маленькая компания с Ирми и Ноамом впереди, направилась туда. Ребята не задумывались, как оно здесь оказалось – они просто открыли неожиданно крепкую дверь и вошли вовнутрь. Довольно просторное помещение холла отдалённо напоминало дешёвую закусочную. При ближайшем рассмотрении домик оказался чем-то вроде крохотной придорожной гостиницы: кроме холла, разделённого почти наполовину длинным прилавком, и скрытых занавеской туалетов, при которых была ещё крохотная душевая, сзади оказался коридор, ведущий в три или четыре комнаты. Мебели там никакой не было, но в каждой комнате на полу валялись матрасы и какие-то тряпки, вроде сильно вытертых тонких одеял.

Ребята уселись прямо на пол под прикрытием прилавка. Неожиданно девочки обнаружили в углу холодильник: он мало того, что работал, но и ещё был наполнен запечатанными упаковками полуфабрикатов с печатями удостоверений о кашруте.

Откуда тут взялось такое богатство, ребята предпочитали не задумываться. У окна на полке стоял микрогаль.

Пока Ренана и Ширли готовили немудреный ужин из оставшихся припасов, Ирми, наконец-то, удалось связаться с Максимом. Он поведал Максиму обо всех приключениях их маленького отряда. Тот выслушал, потом что-то долго говорил, Ирми внимательно слушал и хмурил брови. Под конец он проговорил: "Беседер. Нам придётся тут переночевать – вроде, нашли закуток. Если ты пришлёшь мне… (что-то неразборчивое), мы сможем "зачехлить" территорию – получится отличное убежище на несколько дней. Эти дни мы с Ноамом используем для работы, может, удастся запустить маячок. Были бы мальчики, дело пошло бы быстрее… – затем Ирми внимательно выслушал Максима, потом произнёс: – Вы уж постарайтесь, беседер? Мы тоже будем думать, у меня есть кое-какие идеи, нужно время для отладки и проверки", – и он закрыл ницафон.

Ренана подняла голову: "Что сказал Макс?" – "Да ничего особенного… Про испытания на Центропульте сложного взбрынька, я о нём, кажется, упоминал. Судя по всему, мы с вами как раз и угодили в эпицентр испытаний – вот нас и раскидало.

Мальчиков, наверно, забросило в Радужные дюны, где их могут заставить играть с Задумчивым Страусом в пёстрики-пустики… Это неприятный виток, да ещё и на трассе "Хипазона"…" – "А что такое – Задумчивый Страус?" – спросила Ренана. – "Фантом, один из блоков угишотрии…" Нахуми тяжело вздохнул. Ширли села с ним рядом, ласково погладила по голове и тихо проговорила: "Ничего, братик, всё будет хорошо. Мы обязательно их найдём! А сейчас поедим – и ложись спать! Нам всем надо отдохнуть, мы все с ног валимся".

Нахуми удивлённо оглянулся на двоюродную сестру, которую только недавно узнал поближе, и поёжился. Она успокаивала младшего братишку, а у самой на душе кошки скребли: мало того, что половину группы потеряли, ещё и неизвестно, что с родителями, где они. Туманные разговоры между Ирми, Ренаной и Ноамом, прекращавшиеся при её приближении, только усиливали тревогу. Ирми туманно намекнул, что она очень вовремя сбежала из дома дяди. Он всё время подчёркивал, что теперь их с Ноамом задача привести их всех в безопасное место, где ей, может быть, удастся связаться с мамой и папой. То, что в запутанном лабиринте это почти невозможно, её подавляло. Она и на этот раз почти ничего не ела, только пила. Внезапно она почувствовала столь сильное желание спать, какого не припомнит, что свалилась тут же на полу. Ренана обняла её и с трудом оттащила сонную в ближайшую к салону комнату, которую тут же решила сделать спальней для них с Ширли. Ширли пролепетала сквозь сон: "Позаботьтесь о братике…" Ренана, поцеловала подругу и заботливо укрыла её какими-то тряпками, что должны были заменить одеяла.

Ноам хмуро буркнул: "А ты чего? Иди тоже спать…" Ренана поймала его хмурый взгляд, так похожий на взгляд мамы, и, надув губы, скорчила уморительную гримасу.

Ирми улыбнулся ей и обратился к Ноаму: "У меня идея: может, мне удастся этот пятачок, где мы сейчас, превратить в станцию связи и убежище…" – "А может, сначала чуток отдохнём? После всего-то…" – "Как знаешь… – сухо отозвался Ирми. – Только помоги мне с мальцом…" Ноам с Ирми отнесли Нахуми в комнату мальчиков и удобно устроили. Мальчик уже спал, то и дело вздрагивая и тихонько поскуливая. Ноам сел рядом и вдруг широко зевнул и заплетающимся языком пробормотал: "Ирми… пару минут…" – свалился рядом с Нахуми и захрапел.

Ирми постоял, недоуменно уставившись на неожиданно провалившегося в сон друга, пожал плечами, пробормотал: "Наверно, и на него это приключение подействовало, как снотворное". Постояв немного, он вздохнул и направился к входной двери с включённым ницафоном и до отказа выдвинутым такринатором. У двери он обернулся и тихонько окликнул: "Ренана, я вижу, мы с тобой крепче всех! Или и ты тоже?" – "Нет, я в порядке!" – тут же вскочила Ренана, которая только что готова была свалиться тут же в холле. – "Ну, пошли, поможешь?.. – обрадовался Ирми. – Только ницафон возьми. Заодно я тебя кое-чему научу, а потом ты – Ширли…" Когда они вернулись в дом, Ирми подпёр дверь принесённой им увесистой дубиной. В домике воцарилась тишина.

***

Среди ночи Ширли внезапно проснулась. Было темно, и она не сразу поняла, что в комнате одна. Ей показалось, что откуда-то раздаются тихие голоса. Оказалось, из-за стены, а она и забыла, что в этом домике есть ещё комнаты! Она с изумлением услышала возбуждённый шёпот Ренаны со странными, несвойственными ей, звенящими интонациями, в ответ – еле слышный, мягко рокочущий басок Ирми. Слов, разумеется, было не разобрать. Потом тихий, мягко рокочущий басок Ирми сменился пыхтеньем.

Ширли решила, что ей почудилось. Натянув на голову краешек тощего матраса и свернувшись в клубочек, Ширли снова крепко уснула.

***

Ноам проснулся среди ночи от невнятного шопота, доносящегося то ли из коридора, то ли из комнаты напротив. Ему показалось, он слышит голос сестры. Приподнявшись на локте, он в полумраке увидел похрапывающего Нахуми. Он поискал глазами Ирми, но не нашёл, повернулся на другой бок и попытался уснуть. Спустя полчаса или час вышел в туалет. Возвращаясь, он увидел, что дверь в комнате напротив чуть-чуть приоткрыта. Он удивился и заглянул туда. То, что он увидел, повергло его в шок: на тонком матрасе лежали, обнявшись, его сестра и Ирми; Ренана слегка всхлипывала во сне, а Ирми, продолжая похрапывать, как ему показалось, нежно поглаживал её по спине. Выругавшись про себя, Ноам вернулся и улёгся на место.

Но уснуть он уже не мог… Он думал об арестованном отце, о том, что до сих пор неизвестно, где он, и о сестре, которая… которая… Как она могла, когда папа в такой беде?!.. А их дедушка Давид, что он скажет о своей внучке, если узнает?..

А мама… бедная мама… Неожиданно перед мысленным взором он увидел Ширли. Ноам почувствовал, как его окатил жар. Он крепко, до боли, закусил губу и зажмурился, словно бы пытаясь прогнать наваждение.

***

Утром Ширли проснулась и сразу увидела, что Ренаны в комнате нет – и, судя по всему, не было. Она с изумлением поняла, что Ренана тут не ночевала. А где? Куда она делась? Ширли привела себя в порядок после сна и выскочила в холл.

Она увидела, как Ноам в одиночестве меряет просторный зал нервными широкими шагами, что-то про себя бормоча и сжимая кулаки, что выглядело уж и вовсе странно и на него непохоже. На его лице явно не выспавшегося человека Ширли заметила странное выражение – смесь неловкости с гневом. Она подумала, что никогда не видела его сердитым, и этот новый, непривычный Ноам не столько удивил, сколько напугал её. Но всё же она преодолела робость и заговорила с ним: "Шалом, Ноам…" Ширли смущённо глянула на него, в горле застрял комок: "А где все? Где Ренана, Ирми? А Нахуми что – спит ещё? Надо разбудить, пора бы…" – "Хороший вопрос… – не глядя на Ширли, буркнул он. – Ирми ночью с нами не было, а где он, я не знаю. И, честно говоря, знать не хочу!.. – вырвалось у него, но он тут же смешался и начал мямлить: – Э-э-э… Вернее, они оба… Ай, ладно… не бери в голову…" – "Что с ними?" – "Да… э-э-э… беседер… – покраснев и сильно запинаясь, сердито промямлил он. – Они сделали хорошую защиту, я всю ночь спал, как убитый, ничего не слышал… Разбуди братишку, идите умойтесь, вроде, тут даже душ тёплый имеется – спасибо… э-э-э… Ирми… – и Ноам снова сердито прикусил губу. – Беседер… Скоро будем завтракать, я очень надеюсь…" Слова Ноама не успокоили Ширли, скорее наоборот. Но больше Ноам ничего ей не сказал, а она постеснялась у него спрашивать. Она только заметила, что парень то и дело на неё смотрит исподлобья каким-то новым, незнакомым, смущающим взглядом, при этом не может скрыть очень сильной неловкости. А, может, по какой-то неизвестной ей причине, он за что-то очень сердит на неё, или вдруг начал испытывать к ней неприязнь? Сердечко её ухнуло, внутри что-то сильно затрепыхалось, она почувствовала, что в горле растёт и больно набухает комок; ещё немного – и он взорвётся рыданиями.

Внезапно Ноам, не глядя на неё, что-то пробурчал, похожее на извинения, или просьбу не мешать, отошёл к стене, накинул талит, наложил тфилин и начал молиться. Ширли забилась в уголок, то и дело исподлобья косясь на молящегося Ноама. По правде говоря, ей давно нравилось украдкой подглядывать за тем, как он молится. Понимая, что мешать ему она не должна, она всегда старалась, чтобы он этого не заметил. Но сегодня он вообще, казалось, ничего не замечал, угрюмо отрешённый от всего окружающего.

Ноам закончил молиться и принялся медленно и аккуратно, даже слишком медленно и аккуратно, сворачивать талит и тфилин, укладывая их в специальную сумочку. Тут из глубины коридора появилась Ренана, а следом, почти на полторы головы выше неё – Ирми. Ширли никогда не замечала, что Ирми такой высокий…

Ренана вышагивала, держась неестественно прямо и вскинув голову, Ирми, напротив, сутулился, нежно приобнимая её за плечи. У обоих странные, непривычно смущённые лица. У Ренаны красные глаза и припухшие щёки – сразу видно, что она плакала.

При этом лицо её светилось, по нему блуждала счастливая, и в то же время смущённая улыбка. Ширли никогда не видела у подруги такого лица. Было ясно, что между этими двумя произошло что-то очень серьёзное. Но Ширли, верная своему принципу не задавать лишних вопросов, пока не захотят с нею поделиться, старалась не глядеть на них пристально и молча ждала развития событий. Ноам бросил на сестру сердитый взгляд и, сильно прикусив губу, чуть заметно качнул головой, кулаки его снова непроизвольно сжались.

Ирми довёл Ренану до прилавка, что-то ласково шепнул ей и смущённо улыбнулся, затем деревянными шагами приблизился к Ноаму с таким же смущённым лицом и, стараясь не встречаться с ним глазами, протянул ему руку для приветствия. Тот, не глядя ему в лицо, помедлил, внимательно и как-то очень сосредоточенно изучая протянутую руку, потом очень медленно перевёл глаза на лицо Ирми и, наконец, очень пристально уставился на него неожиданно засверкавшими глазами. Потом развернулся и отошёл к окну, так и не подав другу руки. Ирми остался стоять с протянутой в пустоту рукой посреди комнаты, по лицу разливался жгучий румянец.

Ренана вспыхнула, закусив губу, резко развернулась и бросилась в ближайшую комнату.

Ширли, которую изумила эта сцена, переводила глаза с Ноама на Ирми, синие глаза которого метали молнии – то ли от гнева, то ли от стыда и неловкости. Она попыталась сделать шаг вслед за подругой, но он гневно глянул на неё и сделал резкий знак рукой, чтобы она оставалась на месте. Ширли в недоумении остановилась и смотрела уже только на Ноама, который отвернулся и упрямо уставился в пыльное окно. Ирми, постояв немного, вдруг резко рванул вслед за Ренаной. Из комнаты, где скрылись Ренана и следом за нею Ирми, раздались сдавленные рыдания.

Ширли так и осталась стоять, не зная, что ей делать и как помочь подруге, которая явно пребывала в сильно расстроенных чувствах. На Ноама смотреть она боялась.

Спустя несколько минут Ирми вышел и вывел Ренану, нежно придерживая её за плечи и что-то тихо шепча ей на ушко, пытаясь улыбаться вымученной улыбкой. У обоих красные глаза. Закусив губу, Ирми сделал решительный шаг к Ноаму и, стараясь не отводить от него взгляда, что-то горячо и быстро заговорил тихим голосом. Ноам односложно отвечал, не глядя на него, упрямо качал головой, потом сказал резким голосом: "Вы взрослые люди, но надо поговорить! Здесь, при всех, я говорить с тобой не буду. Пошли!" – процедил он резким повелительным тоном. Ирми молча повиновался. Оба удалились в комнату, откуда только что Ирми вывел Ренану.

***

Ноам прошёл вперёд и остановился посреди комнаты, не глядя на Ирми, остановившегося в неловкой позе у двери. "Закрой дверь!.." – повелительным тоном бросил Ноам, по-прежнему не глядя на Ирми, который от неловкости не знал, куда девать чуть подрагивающие руки. Ноам долго молчал, словно бы раздумывая и взвешивая каждое слово, наконец, заговорил тихо и медленно, продолжая глядеть куда угодно, только не на друга: "Я всегда желал вам – тебе, которого считал, – он подчеркнул это слово: – другом, а тем более ей, моей сестрёнке, только счастья…" – "Ты же знал: мы с Ренаной давно любим друг друга, – срывающимся голосом начал Ирми. – Ты хоть понимаешь, сколько лет я её ждал?" – "Ну, понимаю… ну и что! А ты что, не понимаешь, что вы наделали? Я с неё вины не снимаю, хотя уверен, что ты был инициатором…" – "Конечно… Я сам не знаю, как это произошло… какое-то наваждение… Ну, такая ситуация создалась, необычная…" – почти жалобно пролепетал Ирми, понурившись. – "И ты решил… э-э-э… утешить девушку?! Таким вот образом?! Воспользовался?" – "Да ты что, Ноам!.. Как ты можешь… такое… обо мне, а главное – о сестре?" – потрясённо прошептал Ирми, глядя на него расширенными глазами, и лицо его, в который уж раз за это утро, залил тёмный румянец то ли гнева, то ли стыда. "У нас, сам знаешь, какая семья!

Дедушка раввин! Папа – достойнейший и уважаемый человек! То, что ему устроили это судилище!.. Сам ведь знаешь!.. – с горечью и ожесточением заговорил Ноам, повысив голос, но тут же с опаской оглянувшись на дверь и переведя полный горечи взгляд на Ирми. – А что скажут папа с мамой, если узнают… Что будет с мамой!..

Как это на неё подействует! Мало она им…" – "Ты никак её обвиняешь в том, что произошло тогда в "Шоко-Мамтоко"? Ты же был тогда с нами, всё это видел!" – со сдавленной яростью выговорил Ирми, отвернувшись. Ноам смешался: "Н-н-нет… Её – нет… Но… Это меня очень беспокоит. Вообще родителей давно беспокоил её характер: она слишком импульсивна, ей самой трудно держать себя… в рамках… тем более – сейчас…" – "Неужели не можешь понять! Это было… как наваждение…

Мы собираемся пожениться… сразу же, как доберёмся до Неве-Меирии. Мы давно это решили… не сейчас, а… гораздо раньше… Видишь же: мы все в ненормальной ситуации…" Ноам ничего не сказал, только хмуро посмотрел на Ирми и кивнул в сторону двери: мол, пошли… Он неожиданно подумал о Ширли, о том, что никогда бы не смог так поступить с девочкой, которую любит… Или… он сам себя не знает?.. Ирми на несколько лет старше него… уже не мальчик…

***

Когда парни вышли из салона, скрылись в одной из комнат, Ширли внезапно осенило, что произошло, не глядя на подругу, она густо покраснела. Ренана, упорно глядя вниз красными глазами, в которых стояли слёзы, металась между холодильником, микрогалем и прилавком, готовила их немудреный завтрак, потом раскладывала по тарелкам порции. Ширли подошла помочь, но Ренана, молча и всё так же не глядя, покачала головой, отклонив её порыв. Вернулись, почти не глядя друг на друга, Ноам и Ирми, и первую порцию Ренана тут же подала Ирми, только потом старшему брату, бросив на него взгляд, в котором смешались гнев, вызов и немая мольба.

Неведомо когда и как появившийся Нахуми только переводил недоуменный взор с одного лица на другое. Завтрак прошёл в молчании. Ирми и Ренана почти ничего не ели и не сводили друг с друга покрасневших глаз. Кидая исподлобья взгляд на подругу, Ширли с несказанным изумлением отмечала всё ту же смесь сильного смущения и (через линзы слёз!) бесшабашной, чуть ли не вызывающей, радости. Её огромные, покрасневшие глаза то и дело наполнялись слезами, и тогда не сводивший с неё глаз Ирми незаметно гладил её ладонь и что-то ласково шептал, близко наклонившись к уху. Ноам угрюмо молчал, время от времени так же исподлобья кидая стремительные взгляды то на одного, то на другую, и, покусывая губы, качал головой.

Когда они встали, окончив завтрак, Ренана собрала остатки еды в коробочку, упаковала. Ирми, уставившись в прилавок, вдоль которого они стояли, срывающимся голосом заявил: "Мы с Ренаной решили пожениться. Мы очень любим друг друга… уже много лет… Я ждал, пока Ренана подрастёт, и вот… Как только, с Б-жьей помощью, доберёмся до Неве-Меирии, отпразднуем помолвку. С Б-жьей помощью, тогда и ваш папа будет с нами! – и тихо прибавив: – я очень надеюсь… Если повезёт, то сыграем свадьбу вместе с Хели и Максом…" Глаза Ренаны снова наполнились слезами. Ирми положил ей руку на плечо и принялся шёпотом утешать. Ренана слабо улыбнулась, а Ноам стоял посреди салона, как оглушённый, исподлобья кидая на Ширли странные взгляды.

Ирми сделал шаг в сторону Ноама, и голос, которым он заговорил, был твёрд и спокоен: "Итак, ребята, как я уже сказал, мы с Ренаной собираемся пожениться, если Б-г захочет… Но сейчас нам с вами надо решать более неотложную задачу! В этом домике – спасибо ему: он стал нам хорошим убежищем! – какое-то время нам придётся пересидеть, пока Максим с друзьями добираются до нас. А теперь… – Ирми оглядел всех и проговорил: – Нам удалось согреть воду, поэтому примем по очереди душ, отдохнём… Я между тем попытаюсь связаться с Максимом…" Так и сделали…

***

Ноам спросил у Ирми: "Ты имеешь в виду, что с помощью ницафонов можно будет воду для душа согреть?" – "Для того, чтобы на всех хватило, нам понадобился бы не менее, чем двухчасовой концерт группы "Типуль Нимрац". Но… увы… – ответствовал Ирми и с сожалением прибавил: – Будь у нас большой угав Ронена, дело пошло бы быстрее…" – "Давай с тобой сейчас этим и займёмся, может, сможем на пятерых обеспечить этот маленький кайф без двухчасового концерта!" – слабо усмехнулся Ноам, а Ирми благодарно глянул на него, потом – украдкой с нежностью на Ренану.

Ирми с Ноамом долго возились с ницафонами, чтобы подогреть воду. Девочки готовили обед, а Нахуми наблюдал то за ними, то за Ирми с Ноамом.

После обеда Ренана резко встала и направилась в душевую, дав знак Ширли, та тоже встала и пошла за нею следом. Обернувшись, Ренана бросила: "Мы идём в душ первыми…" Никто с нею не спорил.

***

Приняв долгожданный душ, Ширли с Ренаной сидели друг против друга на матрасах в их спальне. Ренана, не глядя на подругу, задумчиво крутила завиток своих влажных медно-рыжих густых волос. Ширли поглядывая на неё, мучительно думала, как начать разговор. "Ренана, – наконец, робко заговорила Ширли, – я не собираюсь ни о чём выспрашивать да выпытывать, что-то обсуждать и так далее… Но я… Короче, на меня ты всегда можешь положиться! Мы с тобой столько вместе пережили…" – "Спасибо, Ширли… А я так боялась, что это… оттолкнёт тебя, что ты… осуждаешь меня… – еле слышно, запинаясь, шептала Ренана, и голос её еле слышно зазвенел, – это же… такой позор… для нашей семьи! Дедушка – раввин… а я… Я сама виновата, надо было твёрдо сказать "НЕТ!" – а я не смогла… Я… его… очень… люблю…" – судорожно выдохнула она, глаза снова наполнились слезами.

"Ну, хватит, перестань! Мне утром почему-то казалось, что ты… э-э-э… чуть ли не счастлива…" – "Так и есть! – сквозь слёзы улыбнулась Ренана. – Но в то же время… не знаю, как тебе это объяснить… Это такой перелом, даже, я бы сказала – надлом… в моей жизни… и даже до помолвки… Мне до сих пор кажется, это был какой-то сон… наваждение… А когда опомнились… оба…" – неожиданно она разрыдалась. Ширли пододвинулась к ней поближе и крепко обняла её, достала платок и принялась промокать её пухлые щёчки. Ренана заулыбалась сквозь слёзы: "Всегда я тебя утешаю, а теперь – ты меня! Ведь тебе тоже нелегко…" Ширли вздохнула: "Ещё бы!.. Тут столько всего сразу… Что с папой и мамой?.. И Ноам… Ты ведь можешь быть почти абсолютно уверена, что Ирми тебя любит… А мне сегодня вдруг показалось, что Ноам… меня… если и не ненавидит, то… – и она выговорила через силу: – просто я ему неприятна… Он на меня так странно смотрел сегодня утром… потом старался вовсе не замечать!" – "Ну, как ты не понимаешь: ему сегодня не до тебя… то есть… не так… просто он сильно сердит на меня… В какие-то моменты мне тоже казалось, что он хочет меня ударить… Но ты же его знаешь: Ноам и ударит? – тем более меня, девочку!.. Он любит меня, он вообще очень хороший брат… А сейчас он запутался, не знает, как ему реагировать на то, что я натворила… И за папу с мамой переживает – как они на это прореагируют… если узнают…" – "Послушай, Ренана, а, собственно, нужно ли им всё это говорить?

Нет, ты не подумай… – смешалась Ширли, – я не призываю тебя врать родителям!

Но… это… как бы твоё… privacy. Просто, если не спросят, то и не говори…

Ведь Ноам не пойдёт же на тебя доносить!" – "Конечно, нет! Но… самой неприятно, что надо что-то от папы скрывать… А Ноам… Он всю жизнь был такой… э-э-э… правильный, что ли! С ним тоже не очень просто… – она помолчала и неожиданно сменила тему: – О, Ирми! Он такой нежный и ласковый!" – Ренана с мечтательной улыбкой, озарившей заплаканное лицо, уставилась в пространство. Ширли, покраснев, отвернулась, у неё на глаза набежали слёзы и покатились по щекам. Она еле выговорила сдавленным голосом: "Ренана, а ты не хочешь отдохнуть… э-э-э… после всего?" – "Ты знаешь, очень хотела бы, но не уверена, что смогу уснуть…

Хорошо, что смогли принять душ… Эх, если бы можно было ванну!.." – и она, сидя на низком матрасе, выгнула спину и потянулась. Ширли смотрела на неё снизу вверх, дивясь выражению её лица, всё той же смеси безудержной радости со смущением, неловкостью и маленькой капелькой опасения – как бы не расплескать, не растерять ощущения счастья и любви, что ей меньше суток назад подарил любимый.

Ренана улеглась, закутавшись в одеяло, прикрыла глаза и вдруг широко раскрыла их и заговорила: "Ирмуш мне сказал, что приятели Максима не оставили идею сделать мультик на песню Рувика по мотивам твоего комикса… помнишь? – о воронках? На них произвела впечатление эта песня на Турнире, ну, и твой комикс тоже… Им нужна ты, автор комикса! Хочешь поработать с ними и с нашими мальчиками над этим мультиком? Разумеется, когда выберемся отсюда…" – "Ещё бы!.. Очень хотела бы!

Но сейчас о чём говорить… Между прочим, мне кажется, надо немножко изменить концовку: нельзя довольствоваться только половиной неба, нельзя Фаготу ни капельки оставлять – это уже становится опасно для нас всех! Я не знаю, хватит ли у меня на такой конец смелости… А уж… поговорить об этом с Рувиком…

Сама понимаешь… Ты ему лучше скажи!" – "Скажу, обязательно скажу! Дай только отсюда выбраться…" – произнесла Ренана, неожиданно засмеялась и, закрыв глаза, отвернулась. Ширли ещё долго с грустью смотрела на спящую подругу…

СЕГОДНЯ НОЧЬЮ. Третий виток