Когда вспоминают академика Андрея Сахарова, упоминают имя его жены Елены Боннэр. Складывается впечатление, что только вторая жена сделала из него правозащитника. Но если обратиться к истории, то можно обнаружить, что Сахаров уже в 50-е годы начал заниматься правозащитной деятельностью. В своей «Автобиографии» академик сообщил: «В 1953–1968 годах мои общественно-политические взгляды претерпели большую эволюцию. В частности, уже в 1953–1962 годах участие в разработке термоядерного оружия, в подготовке и осуществлении термоядерных испытаний сопровождалось все более острым осознанием порожденных этим моральных проблем». Неслучайно Андрей Сахаров стал одним из инициаторов заключения договора о запрещении ядерных испытаний в атмосфере, воде и в космосе. В 1968 году, ещё до знакомства с Боннэр, он написал статью «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе». «Это выступление стало поворотным во всей моей дальнейшей судьбе, — вспоминал академик. — В советской прессе «Размышления» долго замалчивались, потом о них стали упоминать весьма неодобрительно. Многие, даже сочувствующие, критики воспринимали мои мысли в этой работе как очень наивные, прожектерские. С июля 1968 года, после опубликования за рубежом моей статьи «Размышления», я отстранен от секретных работ и «отлучен» от привилегий советской «номенклатуры». «Если бы я жил в клерикальном государстве, я, наверное, выступал бы в защиту атеизма и преследуемых иноверцев и еретиков!» — рассуждал Андрей Дмитриевич.

Как-то Елена Боннэр высказалась о Сахарове: «Свое одиночество Андрей переносил хорошо. Он людей переносил плохо». Вероятно, Андрей Сахаров не был коммуникабельным человеком, хотя эта черта характера не мешала ему выступать в защиту инакомыслящих и репрессированных. Но свободолюбивый учёный не заметил, как сам оказался под прессом своей супруги Елены Боннэр. Однажды Сахаров не захотел выступать на съезде.

— Так не выступайте, — посоветовали ему коллеги-депутаты.

— Не могу, жена смотрит, — отреагировал Сахаров и направился к трибуне.

Нельзя отрицать, что Елена Боннэр активизировала общественную деятельность Андрея Дмитриевича. Благодаря её неусыпному руководству, Сахаров стал известной личностью не только в СССР, но и за рубежом. В 1975 году академик был награждён Нобелевской премией Мира «за бесстрашную поддержку фундаментальных принципов мира между народами и за мужественную борьбу со злоупотреблениями властью и любыми формами подавления человеческого достоинства».

Боннэр вспоминала: «Когда же он (Сахаров) пришел в наш дом, то я стала приучать его к тем ценностям, которыми дорожила сама. А самое дорогое у нас — книги да грампластинки». Второй жене удалось многое изменить в привычках и вкусах академика, он стал ей помощником во всех хозяйственных делах, «иногда даже прямо рвал у нее из рук».

С первой женой Клавдией у академика жизнь складывалась по-другому. «Я, к сожалению, в личной жизни (и в отношениях с Клавдией и потом с детьми, после ее смерти) часто уходил от трудных и острых вопросов, в разрешении которых я психологически чувствовал себя бессильным, как бы оберегал себя от этого, выбирал линию наименьшего сопротивления, — подчеркнул Сахаров в своём дневнике. — Потом мучился, чувствовал себя виноватым и делал новые ошибки уже из-за этого… Я, вероятно, мало что мог сделать в этих казавшихся неразрешимыми личных делах, а устраняясь от них, все же смог быть активным в жизни в целом».

После женитьбы на Боннэр Сахаров, беззаветно любивший своих детей, оставил их, и лишь периодически присылал по почте деньги на содержание своего несовершеннолетнего сына Дмитрия. Сын и дочь Боннэр появились в жизни академика, будучи уже взрослыми, но быстро заменили место родных детей и публично представлялись «детьми академика Сахарова». «Я же по душевной слабости не сообщил своим детям о предстоящем бракосочетании — об этом я всегда вспоминаю с самоосуждением, подобное поведение никогда не облегчает жизни», — раскаивался Андрей Дмитриевич, но продолжал отдаляться от своих детей.

14 Августа 2003 года родной сын академика Дмитрий дал интервью «Экспресс газете», в котором впервые рассказал об отношениях с отцом: «Когда умерла мама, мы некоторое время продолжали жить вместе — папа, я и сестры, — рассказывал сын академика. — Но после женитьбы на Боннэр отец ушел от нас, поселившись в квартире мачехи. Таня к тому времени вышла замуж, мне едва исполнилось 15 лет, и родителей мне заменила 23-летняя Люба. С ней вдвоем мы и хозяйничали. В своих воспоминаниях отец пишет, что старшие дочери настраивали меня против него. Это неправда. Просто в дом, где папа жил с Боннэр, меня никто никогда не приглашал. Туда я приходил редко, вконец соскучившись по отцу. А Елена Георгиевна ни на минуту не оставляла нас один на один. Под строгим взором мачехи я не осмеливался говорить о своих мальчишеских проблемах. Было что-то вроде протокола: совместный обед, дежурные вопросы и такие же ответы».

«С 1972 года все более усиливалось давление на меня и моих близких, кругом нарастали репрессии», — записал Андрей Дмитриевич Сахаров в «Автобиографии». Под близкими он подразумевал в первую очередь Елену Боннэр и её детей.

Репрессии по отношению к «близким» заключались в следующем. Татьяну, дочь Боннэр, исключили с факультета журналистики МГУ, так как она не работала по специальности. Её мужу Ефрему Янкелевичу не разрешили поступить в аспирантуру, так как после окончания института он не захотел ехать по распределению. Алеша, сын Боннэр, отказался вступать в комсомол. По этой причине ему якобы пришлось уйти из математической школы и учиться в обычной. При поступлении в МГУ его как будто завалили на вступительных экзаменах, и он вынужден был поступить в пединститут, который в скором времени бросил и уехал за границу.

Однажды Елена Боннэр пожаловалась жене Солженицына, что ее дети не могут получить хорошее образование. Наталья Дмитриевна ответила, что миллионы детей в России вообще лишены возможности получить какое-либо образование. Боннэр с возмущением воскликнула: «На…ть мне на русский народ! Вы ведь манную кашу своим детям варите, а не всему русскому народу!»

26 августа 1980 года председатель КГБ СССР Ю.В. Андропов направил Информационную записку в ЦК КПСС «О вновь открывшихся обстоятельствах преступной деятельности академика Сахарова А.Д. и его жены Боннэр Е.Г.», в которой сообщалось:

«Установлено, что действия Боннэр, подогревающей антисоветизм мужа, основаны не только на ее враждебном отношении к советской власти, но и соответствуют рекомендациям спецслужб США и зарубежных антисоветских центров. О ее связи с ним говорит такой факт. В 1979 году американцы, воспользовавшись пребыванием Боннэр на лечении в Италии, вывезли ее в США под чужой фамилией, без оформления документов в установленном порядке. Там она установила контакты с антисоветчиками и встречалась с лицами, подозреваемыми в связях с ЦРУ. Из этой поездки Боннэр привезла и навязала Сахарову, в частности, идею по объединению антисоциалистических элементов СССР, ПНР и ЧССР. И только выселение его из Москвы позволило пресечь эту подрывную акцию».

22 января Андрей Сахаров был арестован и сослан вместе с Еленой Боннэр в город Горький.

Чтобы получить разрешение на эмиграцию для себя и своих детей, Елена Боннэр склонила Сахарова к проведению трёх длительных голодовок.

В 1981 году академик голодал семнадцать дней вместе со своей супругой за право выезда в Америку Лизы, невесты сына Боннэр.

С горечью рассказывает об этом событии сын академика Дмитрий: «В те дни я приехал в Горький, надеясь убедить отца прекратить бессмысленное самоистязание. Между прочим, Лизу я застал за обедом! Как сейчас помню, она ела блины с черной икрой. Представьте, как мне стало жаль отца, обидно за него и даже неудобно. Он, академик, известный на весь мир ученый, устраивает шумную акцию, рискует своим здоровьем — и ради чего? Понятно, если бы он таким образом добивался прекращения испытаний ядерного оружия или требовал бы демократических преобразований… Но он всего лишь хотел, чтобы Лизу пустили в Америку к Алексею Семенову. А ведь сын Боннэр мог бы и не драпать за границу, если уж так любил девушку. У Сахарова сильно болело сердце, и был огромный риск, что его организм не выдержит нервной и физической нагрузки. Позже я пробовал говорить с отцом на эту тему. Он отвечал односложно: так было нужно. Только вот кому? Конечно, Елене Боннэр, это она подзуживала его. Он любил ее безрассудно, как ребенок, и был готов ради нее на все, даже на смерть. Боннэр понимала, насколько сильно ее влияние, и пользовалась этим. Я же до сих пор считаю, что эти шоу сильно подорвали здоровье отца. Елена Георгиевна прекрасно знала, насколько голодовки губительны для папы, и прекрасно понимала, что подталкивает его к могиле».

После подобного самоистязания у академика произошёл спазм сосудов мозга.

В мае 1984 года Андрей Сахаров голодал двадцать шесть дней, протестуя против уголовного преследования Елены Боннэр. С апреля 1985 года академик приступил к третьей голодовке за право Боннэр выехать за рубеж для лечения. На этот раз Сахаров был госпитализирован, с помощью врачей голодовка была прекращена. Проводя подобные акции, Андрей Дмитриевич рисковал своей жизнью, у него было больное сердце. В 1984 году родные дети Сахарова пожалели отца и послали Боннэр телеграмму:

«Елена Георгиевна, мы, дети Андрея Дмитриевича, просим и умоляем вас сделать все возможное, чтобы спасти нашего отца от безумной затеи, которая может привести его к смерти. Мы знаем, что только один человек может спасти его от смерти. Это вы. Вы мать своих детей и должны понять нас. В противном случае будем вынуждены обратиться в прокуратуру о том, что вы толкаете нашего отца на самоубийство. Другого выхода не видим. Поймите нас правильно».

После подобной телеграммы Сахаров обиделся на детей и на полтора года прекратил переписку с ними. Елена Боннэр своеобразно объяснила поступок мужа: «Для Сахарова было действительно важно сохранить мою жизнь и в такой же степени сохранить окно в мир. Без меня это окно для него было бы закрыто… Эту голодовку спровоцировали власти».

«Мы оба понимали, что «за так» меня не отпустят — значит, голодовка» — рассуждала Боннэр.

Родной сын Сахарова Дмитрий решил последовать примеру детей Боннэр и уехать за границу, но согласия отца на выезд из страны он не получил. «Почему вы хотели сбежать из СССР, неужели вашей жизни угрожала опасность?» — спросил у Дмитрия журналист «Экспресс газеты».

«Нет, — ответил Дмитрий и пояснил. — Я, как и Татьяна Семенова с Алексеем, мечтал о сытой жизни на Западе. Но, похоже, мачеха боялась, что я могу стать конкурентом ее сыну и дочери, и — самое главное — опасалась, что откроется правда о настоящих детях Сахарова. Ведь в таком случае ее отпрыскам могло достаться меньше благ от зарубежных правозащитных организаций. А отец слепо шел у жены на поводу».

«Я подозреваю, что отец, ни разу не навещал могилу нашей мамы с тех пор, как женился на Елене Георгиевне, — добавил Дмитрий. — Понять этого я не мог. Ведь, как мне казалось, папа очень любил маму при ее жизни. Что с ним случилось, когда он стал жить с Боннэр, не знаю. Он словно покрылся панцирем. Когда у Любы при родах умер первый ребенок, отец даже не нашел времени к ней приехать и выразил соболезнование по телефону. Подозреваю, что Боннэр ревниво относилась к его прежней жизни, и он не хотел ее расстраивать».

В 1982 году во время горьковской ссылки к Сахарову приехал художник Сергей Бочаров, чтобы написать портрет опального академика. Во время работы — разговорились.

«Сахаров не все видел в черных красках, — заметил Бочаров в интервью «Экспресс газете». — Андрей Дмитриевич иногда даже похваливал правительство СССР за некоторые успехи. Теперь уже не помню, за что именно. Но за каждую такую реплику он тут же получал оплеуху по лысине от жены. Пока я писал этюд, Сахарову досталось не меньше семи раз. При этом мировой светило безропотно сносил затрещины, и было видно, что он к ним привык».

Художник возмутился и поверх изображения Сахарова нарисовал чёрной краской портрет Елены Боннэр. Когда женщина взглянула на картину, то пришла в ярость и тут же рукой размазала краску на холсте. «Рисовать «пенька», который повторяет мысли злобной жены, да еще терпит побои от нее, я не хочу», — пояснил Бочаров. — И Боннэр тут же выгнала меня на улицу».

«Сотрудники Андрея Сахарова по «ящику» не любят вспоминать о Елене Георгиевне, — подчеркнул Дмитрий Сахаров. — Они считают, что если бы не она, то, возможно, Сахаров мог бы вернуться в науку».

12 сентября 1982 года председатель КГБ СССР В. В. Федорчук направил в ЦК КПСС донесение «Об изготовлении Сахаровым А.Д. и Боннэр Е.Г. провокационных материалов. Наряду с этим Боннэр принудила Сахарова подготовить и заверить в нотариальной конторе города Горького завещание и доверенность (тексты прилагаются). Как видно из содержания завещания, Боннэр становится единоличным распорядителем авторских прав и денежных вкладов, находящихся в заграничных банках, а в случае смерти последней все права переходят ее дочери Янкелевич Т.И., проживающей в настоящее время в США. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что Боннэр в соответствии с доверенностью получает право распоряжаться не только всем имуществом, принадлежащем Сахарову, но и вести от имени мужа «дела во всех государственных учреждениях, кооперативных и общественных организациях, гражданские и уголовные дела во всех судебных учреждениях».

В интервью Дмитрий Сахаров рассказал об исполнении завещании отца:

«Завещание составлялось при активном участии мачехи. Поэтому неудивительно, что право распоряжаться литературным наследством отца досталось Боннэр, а в случае ее смерти — ее дочери Татьяне. Мне и моим сестрам отошла часть дачи в Жуковке. Не буду называть денежные суммы, но доля детей мачехи была больше. Елена Георгиевна сама продала дачу и выдала нам наличные. Но самым виртуозным образом она поступила с деньгами Березовского! Два года назад музей Сахарова в Москве был на грани закрытия — не было средств на его содержание и зарплату сотрудникам. Тогда олигарх подбросил с барского плеча три миллиона долларов. Боннэр тут же распорядилась направить эти деньги на счет Фонда Сахарова в США, а не в России! Причем эта зарубежная организация активно занимается не столько благотворительностью, сколько коммерцией. Теперь миллионы крутятся на счетах в США, а музей отца по-прежнему влачит жалкое существование. Чем занимается Фонд Сахарова в Бостоне, для меня большая загадка. Изредка он напоминает о себе выступлениями в западной прессе, проводятся какие-то вялые акции. Фондом занимается сама Боннэр».

Когда Геннадий Горелик писал биографическую книгу об академике Сахарове, он встречался с Еленой Боннэр и обнаружил, «что Елена Боннэр скептически относится к моим религиозно-биографическим расспросам. Я — полная атеистка!», — заявила она и столь же уверено добавила: «И Андрей не верил в Бога», — Лишь когда я процитировал слова об источнике духовной теплоты, лежащем вне материи и ее законов, она признала, что проблема, пожалуй, есть. Признала в свойственной ей форме: «Какая я дура была! Я же печатала эти его слова!.. И не растрясла его: что он, собственно, имел в виду?»

«Теперь можно «растрясти» лишь его дневник», — пошутил писатель.

Вот так высказался Андрей Дмитриевич о своей вере в Бога:

«Для меня все религии равноправны, я не близок ни к одной из них. Для меня Бог — не управляющий миром, не творец мира или его законов, а гарант смысла бытия — смысла вопреки видимому бессмыслию. Диалог с Богом — молитва — главное во всех религиях, в прямом смысле для меня, по-видимому, невозможен. В личное бессмертие я не верю, хотя, конечно, возможно 100 лет превратить в 100 000 или 100 000 000 лет. Но в кратком мгновении жизни и общения отражается бесконечность!»