Прозаик Винцент Шикула (род. в 1936 г.) в современной словацкой литературе занимает особое место. Он принадлежит к наиболее ярким писателям среднего поколения, определившим основной процесс развития словацкой литературы в 70-е годы. Его книги вызывают живой читательский интерес — у него на родине и за рубежом — и постоянный отклик литературной критики.

В литературу Шикула вошел в 1964 году двумя книгами: «Не аплодируйте на концертах!» и «Может, я построю себе бунгало». Первая книга, лирический дневник солдатских будней, привлекла к себе внимание своеобразной художественной концепцией и жизненной философией. Уже здесь автор обнаружил редкий дар — описание внешней реальности насыщать напряженным внутренним динамизмом. Восемнадцать прозаических произведений книги, в жанровом отношении трудно определимых, тематически и формально неброских — о ценностях «малого гуманизма» в современной жизни, то есть о человечности в непроявленных жизненных ситуациях, во взаимоотношениях людей. Под лупой прозы Шикулы этот гуманизм обретает новый смысл. Вторая книга — возвращение в пору детства, к истокам непреходящего и сокровенного. Такие рассказы, как «Мандуля», «Дорога», «Падали груши», подтвердили основной принцип его повествования, устремленного к тем «мелочам» жизни, которые обычно ускользают из поля зрения, а на деле часто выражают социальное в человеческом бытии. Так в прозе Шикулы утверждается мир человеческих отношений, а следовательно, мир — в широком смысле — социальный. Атмосфера легкой грусти и лирической ностальгии характерна для его рассказов, построенных на едва обозначенном, незавершенном сюжете. Резкую контрастность драматических столкновений писатель обычно, создавая образ, приглушает. Легкий полунамек, непроизвольность, а то и случайность преобладают в его творческой манере. Шикула неподражаем там, где его слово «легко», как бы мимолетно, где писатель не «выжимает» некую правду из самого слова, а лишь пользуется им, чтобы обозначить взятое из жизни, характерное, и в этом характерном, поданном непринужденно, словно мимоходом, открывает истинно человеческое, познавая таким образом изобразительную силу слова. Шикула ищет чистоту простых человеческих ценностей: непосредственного жеста, обычного понимания и сочувствия, хотя и не идет к этим ценностям напрямик, а тем более — не допускает сентимента. Не удивительно поэтому, что в его мире столь большая роль отведена детству.

Пожалуй, вполне закономерно, что год спустя писатель опубликовал повесть для детей «У пана лесничего на шляпе кисточка» (1965). Эта книга — тонкое проникновение в хрупкий мир детства, в мир первых мальчишеских впечатлений первоклассника накануне второй мировой войны. Затем последовала еще одна книга на тему детства: «Каникулы с дядюшкой Рафаэлем» (1966), прочно вошедшая в основной фонд словацкой детской литературы. Это впечатляющий образ детства на пороге отрочества, делающий близкими и понятными истоки шикуловского мироощущения. История двенадцатилетнего Винцента, играющего в деревенском духовом оркестре и открывающего для себя удивительный мир музыки благодаря дружбе со старым музыкантом Рафаэлем, явно автобиографична. Писатель блестяще воспроизводит комические моменты детской психологии. Впоследствии четко обозначится, что своеобразный юмор и, условно говоря, «детский» аспект характерны для творчества Шикулы вообще.

«Симбиоз мира детей и мира взрослых в книгах Шикулы, — замечает известный словацкий критик Станислав Шматлак, — столь же естествен, сколь и детское ви́дение в его книгах для взрослых».

В том же 1966 году выходит повесть «С Розаркой», которая по праву считается лучшей в творчестве первого периода. В повести своеобразно раскрыта тема преодоления человеком одиночества и замкнутости, разработанная писателем не только метафорически и символически, но затрагивающая и сферу психиатрии. Пожалуй, можно сказать, что здесь автор подал свою тему как бы наоборот, изобразив трагедию взрослой девушки, простодушной, непосредственной и незащищенной, духовное развитие которой осталось на уровне ребенка. Несомненно, метафора в этом произведении имеет и более широкий смысл.

1966 год был для молодого писателя необычайно продуктивным: тогда же вышла повесть «Не на каждом пригорке трактиры стоят», изображающая судьбы словацкого «босячества», людей общественного дна — такие герои будут постоянно появляться на страницах произведений Шикулы. Это сложная проза, скомпонованная по принципу монтажа. Первый период творчества Винцента Шикулы завершает книга рассказов «Воздух» (1968). Здесь в художественном миропонимании автора более определенно намечается движение от субъективного к объективному, границы повествования расширяются, создавая возможность конфронтации со временем и эпохой.

Шикула обогатил развитие словацкой прозы шестидесятых годов разработкой этической проблематики, многими художественными инновациями, обретая свою неповторимую манеру изображения, свое понимание общественных связей, в которых главное место отводится взаимопониманию людей. Именно поэтому художественный мир Шикулы строится на устремлении человека к человеку. Герой его рассказов раскрывается преимущественно через других людей, через свои социальные связи. Отношения человеческие — в центре его прозы. Ощущается это во всем: прежде всего в повествовании, в репликах, в монологе, диалоге, являющихся основным знаком и функцией человеческой деятельности, которая требует присутствия другого человека, отношений между Я и Ты, ибо основной закон жизни — закон коммуникации. Поэтому и герой Шикулы, мир, созданный писателем, имеют диалогическую, то есть диалектическую структуру.

Повествовательность и с формальной точки зрения составляет основной принцип поэтики писателя. Исключительно динамичное повествование становится функциональным инструментом рассказчика, субъективной формой эпической интеграции в прозе Шикулы. Повествование у Шикулы буквально вибрирует увлеченностью человеком, его напряженным бытием, а проникновенное понимание широких социальных связей дает писателю возможность создавать новые, все более значимые художественные произведения. Свидетельство тому — романическая трилогия «Мастера» (1976), «Герань» (1977) и «Вильма» (1979). В трилогии писатель воплотил свою большую тему, к которой готовился всем своим предшествующим творчеством: тему простого народа Словакии и его места в истории. И тему эту он воплотил с такой последовательностью, о какой мы уже давно не встречались в нашей литературе.

Почти на протяжении сорока лет словацкая проза разрабатывает тему второй мировой войны и Словацкого национального восстания. В литературе постоянно происходит процесс углубления художественной правды об этом ключевом событии словацкой новейшей истории, оставившем неизгладимый след в жизни нескольких поколений словацкого народа, во всех его политических и духовных проявлениях. Особый вклад в художественный образ Восстания внесли писатели, которые сами прошли через горнило войны, через опыт партизанской борьбы. Литература и время, отделяющее нас от событий тех лет, убедительно подтверждают, что такое сложное социальное явление, как Восстание, неисчерпаемо. К полной правде о Восстании литература постоянно лишь приближается, открывая в этой теме все новые и новые черты. Временная дистанция позволяет нам понять, насколько велики были трагические жертвы, о которых мы не смеем забывать даже в День Победы, ибо без такого осмысления не может быть правды о Восстании. У этой темы существует своя логика развития — ведь она есть у страны, которая ее породила.

Шикула, трилогия которого, несомненно, обогатила художественную литературу о Восстании, использует и комические элементы в изображении уходящей эпохи, и трагические аспекты в изображении судеб повстанцев. Временно́е расстояние, все более отделяющее нас от событий Восстания, заставляет видеть многие проблемы в новом свете, зачастую более глубоко. Такова, в частности, проблема создания широкого Национального фронта, который формировали коммунисты, стараясь объединить все здоровые силы народа; такова и проблема участия в нем широких народных слоев — простых солдат Восстания, обыкновенных крестьян из словацких деревень и поселков, всех тех бесчисленных карчимарчиков и гульданов, что несли эстафету поколений и своими деяниями наводили мосты между мирами, эпохами, временами. Шикула прослеживает «внутреннее спонтанное участие широких народных масс», закладывавших фундамент Восстания, о котором Густав Гусак говорил так:

«Восстание, как и любая народная революционная акция, стало возможным лишь при активном участии, поддержке и инициативе широких слоев народа».

Именно такова отправная точка художественного осмысления темы в трилогии В. Шикулы.

Сюжетный костяк трилогии сравнительно несложен. Действие происходит в деревне (условной) Околичное в пору второй мировой войны, в которую вассальное «Словацкое государство» вступило на стороне фашистской Германии. Война как таковая еще не всколыхнула этот мир. Социально верно, хотя и предельно нетрадиционно воссозданная картина жизни простого словацкого люда, отраженная в судьбе семьи мастера-плотника Гульдана и трех его сыновей, не воспроизводит в точности канвы исторических событий. Привычный образ эпохи несколько «смещен», он схвачен как бы «сбоку». Шикулу интересуют здесь прежде всего специфические черты времени, его масштабность в смысле исторической достоверности, корней, которые связывают его с прошлым и будущим. Писатель обращается к конфликтам, противоречиям, обозначившимся в кипении и неурядицах эпохи и интересующим его прежде всего как определенный опыт, непосредственно связанный с прошлым и настоящим, то есть с тем, что умножает и обогащает жизнь, что глубоко запечатлевается в душах и мыслях людей. Когда в прошлом и настоящем закладывается то насущное, что становится необходимым сегодня.

В первой книге трилогии нет персонажей, наделенных зрелым классовым сознанием. Писателя интересуют не сложившиеся герои, осознающие свои классовые интересы, а прежде всего несознательная крестьянская масса и процессы, способствовавшие становлению такого сознания. Время действия первой книги трилогии приурочено к периоду, когда борьба между Советской Армией и фашистскими ордами достигла наивысшего напряжения. Именно под влиянием этих событий в Словакии созревают силы антифашистского Сопротивления, возглавляемого коммунистами, и, следовательно, возникает общественная ситуация, рождающая реальную возможность активного действия, борьбы.

Западнословацкая деревня, изображенная в трилогии, находилась в стороне от основного русла исторического развития тогдашней Словакии. Определенные политические и географические причины крайне ограничили возможности революционного общественного движения. Этот узкий мирок, отягощенный религиозными традициями (в «Мастерах» о них сказано немало — им посвящены многочисленные эпизоды и главы, например строительство костела, роспись нового храма библейскими сценами и т. д.), всегда сторонился политики, которая представлялась ему «господской затеей», игрой «сильных мира сего», никогда не приносившей людям ничего хорошего. («А что до правительства, — говорит церовский крестьянин, — то должен вам сказать, оно смердит больше всего, вот потому-то я до сих пор от любого правительства нос воротил и ворочу».) Большинство жителей просто не думали, что возможны какие-нибудь социальные перемены, надеялись «обойти» войну, охватившую весь мир, укрыться от нее — как обещали деревенские пророки-священники — в костелах. Сомнения одолевали в основном только тех, чьи сыновья остались на полях Восточного фронта (коллаборационистское правительство, как известно, посылало словацких солдат на братоубийственную войну против Советского Союза). Писатель хорошо знает эту «отсталость», «несознательность» своих героев, их взгляд на мир, их мышление, позицию. Именно поэтому он изображает рождение антифашистского Сопротивления на окраине страны, на периферии общественной жизни, среди тех, кто долго оставался лишь зрителем.

Эти вопросы автор рассматривает в то же время с учетом не только конкретной ситуации в Словакии периода войны, но и нашей национальной история вообще. Ведь в течение долгих веков игнорировались национальные права словаков, более того, отрицалось их право на собственную историю. Авторские раздумья об унизительном чувстве исторической вторичности нации приобретают особое значение именно в контексте общенародного выступления словаков против фашизма. Кардинальный вопрос, который Шикула разрабатывает в художественных образах, гласит: кто же принадлежит истории? Те, кто создает страну, кто поддерживает жизнь в ней, то есть трудовой люд — мастера, или те, кто в этой жизни благоденствует — господа, чьи псевдоисторические деяния попадают в официальные учебники истории?

Марксистско-ленинское положение о том, что только массы своим трудом и борьбой творят историю и что революция начинается лишь тогда, когда массы берут дело революции в свои руки, когда они становятся субъектом исторического процесса, помогает нам осмыслить суть трилогии. Концепция Шикулы строится на исследовании тех «медленных» социальных процессов, в ходе которых каждодневные дела и проблемы «маленьких» людей обретают большую историческую значимость и приводят этих людей к масштабным политическим решениям. В романе прослежен процесс формирования самосознания массы простых деревенских жителей, освобождения от пассивности, забитости, отчуждения от истории и постепенного понимания собственных возможностей. Это процесс затяжной, исполненный сомнений, требующий, как известно, определенного толчка. Такой толчок могут дать лишь сознательные силы, несущие революционность в массы. О присутствии таких сил в деревне Околичное («Мастера») говорится мало, отрывочно. О их действиях мы узнаем главным образом в заключительной части первой книги, когда в решительную минуту на сцену открыто выступают жестянщик Карчимарчик, батраки Онофрей, Ранинец, Вишвадер и ведут людей на Восстание. Такое «частичное» изображение борьбы народа допустимо, конечно, только в том случае, если в поле зрения художника постоянно ощущается диалектическая связь этого ограниченного фрагмента с общественной и, более того, интернациональной целостностью, в их взаимозависимости и взаимообусловленности. Если в литературе речь заходит об одном полюсе, хотя бы в подтексте, то обязательно должен быть ощутим и другой.

Взгляд художника обращен прежде всего к человеку, к его истории. Шикула никогда не воспринимал человека абстрактно, а в трилогии еще более явственно подчеркнул его социальные и общественные связи. Но выбирает он главным образом те социальные факторы, которые создают «лицо» человека, поэтому так подробно в его книге описаны профессии. Хвала простому народу, хвала мастерам, их созидательному труду, труду во имя людей — это, надо признать, самые прекрасные партии произведения. А самая идея мастера, мастерства обусловливает еще один важнейший аспект книги. В мастерстве — воплощение принципиальной сущности родной земли, мастерство — определяющий образ жизни словаков, ее творцов. Во имя этого, во имя созидательных усилий народа писатель ведет своих героев на борьбу за новый мир, за прогресс, то есть ведет к сознательному социальному творчеству, именно в нем полагая нравственный смысл Восстания.

Если полифония, многоголосье, в «Мастерах» целиком сосредоточена на разработке вышеназванной темы — народ в истории — и лишь подводит к теме Восстания, то вторая книга трилогии, «Герань», уже непосредственно касается событий Восстания — с августа 1944 года вплоть до освобождения Словакии Советской Армией. Внимание художника и здесь сосредоточено главным образом на отношениях людей, на моральной проблематике. В конкретных, тщательно детализованных образах раскрывается процесс кристаллизации партизанской солидарности, в которой писатель видит прототип новой социальной морали — так художественно осмыслен в книге нравственный завет Восстания будущему.

Действие «Герани» строится на контрапунктическом звучании двух главных тем: в деревне и в горах, в деревне Околичное и на полях сражений Восстания (с этой темой связана история партизанского отряда, в котором находится младший сын плотника Гульдана Имрих; в романе есть еще один, побочный, план: письма жандарма Штефана, свояка Имриха, своей жене Агнешке, в них рассказывается о противоречивых судьбах словацкой жандармерии в Восстании). Сюжетный параллелизм в структуре книги создает возможность конфронтации разных судеб: тех, кто остался дома, и тех, кто должен был покинуть дом и уйти в горы, чтобы воевать. Эта конфронтация осуществляется по большей части во второстепенных, боковых, опосредованных эпизодах, позициях и взглядах, отсюда широкий диапазон авторской концепции исторического значения Словацкого национального восстания: в сложный, противоречивый процесс прямо или косвенно был втянут весь народ, процесс этот отразил и инерцию старого в людях, и ломку старого, становление новых форм сознания и самосознания.

Теме Восстания и войны посвящена и последняя книга — «Вильма», но подается эта тема в ином ракурсе: здесь писателю важны последствия войны, ее гибельное вторжение в жизнь человека, все то разрушительное, что она с собой несет. В книге действуют те же персонажи: Имрих, Вильма, старый мастер Гульдан и мальчик Рудко, которому здесь отводится роль повествователя. Автор, таким образом, и в этой части сохраняет основную стилистическую структуру трилогии; он исходит из ви́дения подростка, из его манеры общаться, говорить со взрослыми, из его восприятия мира — так и этот образ органично вписывается в структуру всей трилогии. Рудко прежде всего свидетель, свидетель автора. Но свидетель, который несет свою ответственность. И его ответственность — нечто неизмеримо большее, нежели только он сам, — в этой ответственности сконцентрирован весь опыт, через который прошли простые словаки, их скромный трагический героизм.

Сломленным возвращается с войны Имрих. Его послевоенная жизнь — лишь затянувшаяся смерть, которая в конце концов побеждает его. Обычно литература расстается со своими героями сразу же после их взлета, их падение уже, как правило, не занимает ее. Зачем, скажем, навязывать читателю образ человека больного, угасающего? Лупа шикуловской прозы, которая избегает всего крикливо драматичного, в «Вильме» задерживается на тех трудных, горьких моментах в жизни партизана, которые пока что интересовали мало кого из художников. Шикула создает образ партизана, исчерпавшего свои силы в бою. Его время принадлежит уже иному измерению — времени истории. А время его молодой жены Вильмы — это время неисполненного настоящего, время долгого ожидания, постоянно возвращающего ее в прошлое. Оно выражено в парадоксе: «…что у меня за жизнь! Он был в горах, а я там по сю пору!» Писателю удалось с необыкновенной художественной проникновенностью изобразить мучительную борьбу этой женщины за полноценную жизнь, ее нравственную силу, помогающую противостоять нелегкой доле, на которую обрекла ее неизлечимая болезнь, а потом и смерть мужа. Писатель окружает свою героиню (и здесь мы снова сталкиваемся с внутренней символикой, присущей прозе Шикулы) цветами и детьми в парке, за которым она ухаживает и который после войны становится достоянием всей деревни. Вильма — основной персонаж заключительного романа трилогии. В этом образе Шикула воплотил идею прекрасного, ненадуманного героизма жен словацких партизан, которым довелось противоборствовать самой истории и о которых так впечатляюще говорит мать Вильмы в своем заключительном монологе:

«Мужчины — герои, каждый хочет глядеть героем. Только каково бабонькам, Имришко, скажи, каково потом бабонькам, кто их заметит, который герой? Сынок мой, хочешь скажу тебе, кто герой. И Вильма — герой! Она еще и теперь из-за тебя мается».

Каждая национальная литература обладает правом сказать свое слово о человечности, о гуманизме. Потребность воспользоваться этим правом проявляется главным образом тогда, когда народ оказывается втянутым в историческое событие, затрагивающее и судьбы иных народов. Это дает литературе новые параметры. Литература, черпающая из этих источников, глубоко народна, она повествует о всечеловеческом — в ней присутствует человек во всей своей полноте, в ней — его поступки, мысли и чувства. Трилогия Винцента Шикулы открывает читателю черты великого и значимого в судьбе людей, которые оказались способными заплатить за свою Родину великую плату и потому победили.

Шикула создал богатую, разнообразную и живую романическую структуру, использующую самые разнообразные формальные возможности этого динамичного жанра. Его трилогия — истинная сокровищница стилистических приемов, самых разнообразных способов воплощения жизненного опыта в художественном слове. Это произведение высокой эпической культуры, базирующейся на давних местных речевых, главным образом народных, традициях. Литература здесь — чуткая выразительница народного опыта, народных элементов, импульсов, их историко-социальной, жизненной, идейной, языковой специфики, глубоко осознанной народности, нового отношения к ней, к ее традиционной красоте. Конечно, трилогия во многом строится на принципах предшествующей прозы художника: скупые сюжетные средства, углубленное проникновение в действительность, предпочтительное внимание к человеку из народа, постоянный интерес к миру детства. Все эти особенности еще более ярко раскрываются в трилогии благодаря активной позиции рассказчика, организующей всю структуру повествования. Если «Мастера» — роман повествователя, где Шикула выступает в двух ипостасях, искусно «смешивая» функции рассказчика и свое авторское отношение к нему и к героям, то в двух последующих книгах он передает это право другому герою — деревенскому мальчику Рудко, хотя ни в одной из частей трилогии типы повествования не выдерживаются в едином ключе. Шикула — автор и повествователь — отверг немало традиционных приемов старого и нового романа, но одно осталось у него незыблемым — его повествование реалистично, оно объемлет огромный мир человеческих отношений, воплощая его в разнообразных формах: от эпических до неэпических жанров. В трилогии все подчинено типу повествования, оно во многом определяет особенности живых, полнокровных характеров и то многоголосное народное звучание (главным образом, в «Мастерах»), которое порой приглушает даже голос самого рассказчика.

Историко-философская проблематика в трилогии — это и тема и предмет раздумий, а порой и мудрствований героев; она явственна в комментарии повествователя и выражается в основном а стилизации, в духе народной (мнимо наивной) идеологии, поскольку повествователь Шикулы, так же как и его герои из народа прежде всего приверженцы этой идеологии. Шикула ясно видит историческую перспективу, он тщательно, детально выписывает малые жизненные явления, но столь же внимателен к крупным общественным категориям, он легко переходит от индивидуальных масштабов к историческим и социальным, проницает глубины жизни в поисках правды человеческих отношений. Человек у него не бессознательный исполнитель велений истории, его человек стремится стать равноправным ее партнером.

Шикула раскрывает внутренний мир своих персонажей без всякого крена в излишнюю психологизацию; они проявляют себя в действии и прежде всего в рассказе — в речи, в разговоре. Его персонажи, на наш взгляд, — это новая индивидуализация коллективного героя родной земли, ее безымянного люда, чья неписаная история воскрешается на страницах трилогии. В той же мере, в какой автор ценит эту историю, он ценит и своего коллективного героя. Писатель — строитель и выбирает в конкретной действительности материал, необходимый для его романической структуры. Но одновременно он и критик, поскольку никакой отбор невозможен без дифференциации. В родном народе он видит не только мастеров, но и бездельников, подлинную человечность с ее социальным, классовым инстинктом и волей, но и зыбкую уступчивость и двойственность беззащитного, спасающегося от беды человека. Однако в писательской концепции и интерпретации все эти люди не существуют вне времени, вне истории, они не бегут, не увертываются от ее настигающей колесницы. Шикула выводит на сцену народ, с которым ведет диалог многовековая история. Народ выступает наследником и продолжателем культурных традиций, в истории он познает самого себя и потому не проявляет своей исторической воли, пока не найдет для нее твердой почвы. Мастерство в понимании Шикулы есть проявление всесилия человеческих способностей не только в ходе преображения материального мира, но и в процессе созидания собственной истории. Участие в Восстании — это необходимость, обусловленная не столько общегуманными, сколько социальными, а следовательно, и политическими соображениями, и потому представляет собой конкретное претворение в жизнь глубинного смысла истории словацкого народа. Народные массы открывают для себя в условиях антифашистской борьбы революционную социальную перспективу, которая является не только естественным выражением жизненных устремлений народа, но и свидетельством его способности воспринимать самые прогрессивные тенденции нашей эпохи.

Уже сам широкий круг проблем, предложенный книгой, говорит о том, что картина народной жизни вовсе не видится ее автору как некая изящная идиллия, некий прототип замкнутой в себе гармонической родины. Родина у Шикулы — это отнюдь не ограниченная территория, отличающаяся лишь местным колоритом и ценностями, лишенными общественной значимости и причастности всему остальному миру, у нее своя «сердцевина», свой «край», своя «высота» («самолучший дом только тот, где ты родился, где твоя родина… родина — это расходящийся круг, у которого есть своя сердцевина… у родины высота… если бы понял ее, ты понял бы и сердцевину и тогда бы уже не бежал, не предал бы своей родины и не надругался бы над чужой; у кого есть родной дом, тот повсюду дома, любая родина его привечает… родина с родиной всегда заодно…»). Шикуловское отношение к исторически ограниченному образу родины обусловлено этой диалектикой: родина — мир. («Мы давно должны были думать о мире, больше тревожиться за него и друг друга учить, что нужно себя уважать, себя и других…») Шикула касается, казалось бы, лишь «сердцевины», а держит он в поле зрения всю родину — до самого ее «края».

С необычайной чуткостью и точностью художник живописал деревенскую жизнь, золотую, но и горькую пору далекого детства, его вкус и запах, его неповторимую атмосферу. Колорит детства удался ему еще и потому, что в качестве рассказчика выступает в трилогии и мальчик Рудко, в чьем восприятии, по-детски наивно, воссоздается почти все, что происходит в Околичном в период войны и после нее. Это сообщает повествованию особый настрой, все основные его компоненты модифицируются в диалектической взаимосвязи комического и трагического.

Авторская раскованность, свободное отношение к материалу выявляется и в других стилистических аспектах повествования. В словацкой литературе редко встречаются произведения, пронизанные стихией народного юмора, веселости. Она, скорее, склонна к аскетизму письма, аскетизму духа. Современной нашей литературе прежде всего недостает для этого остраненности. «Веселость», легкость произведения Шикулы выразительно определяют всю его тональность, общее звучание. Шикула умело сочетает смешное с ощущением глубокой причастности; о серьезном он предпочитает говорить с улыбкой, с грациозной иронией. Сфера смеха, как сфера остраненности и одновременно причастности, гармонично входит в его художественный замысел. Каким действенным художественным инструментом становится смех в руках такого мастера, как Шикула, превосходно видно в картине строительства церовского костела, этой эпической метафоры словацкого theatrum mundi, воплощающей государственно-политическую концепцию того времени и реальность этого «островка порядка»: посреди рушившегося мира строится новый костел, который должен стать единственным укрытием от железной лавины войны.

Смех Шикулы — это не смех сатирика (сатирик редко бывает веселым), он определен той исходно теплой человеческой атмосферой, которая свойственна его художническому миру. Юмор — не только средство выражения, но и форма отражения целостности жизни. При этом надо сказать, что для Шикулы юмор не единственная панацея от всех бед, достойная человека. Шикула слишком ясно сознает суть юмора, чтобы ограничиться только им, чтобы отказаться от диалектической игры субъективного и объективного, веселого и серьезного, а подчас и трагичного. Он отлично видит двуединую направленность юмора: как только смех отзвучит, мы вновь оказываемся лицом к лицу с реальностью бытия, из которого вышли. Отлично сознавая сущность закона равновесия, Шикула не впадает в односторонность комического или трагического. С какой чуткостью и тонкостью, например, уравновешивает он драматическую напряженность своей книги с ее в общем-то светлой, а подчас и иронической интонацией.

Этот освобождающий смех является составным элементом глубокой связи писателя с народным миром; его ухмылки, подковырки, насмешки сродни народному характеру, народному гротескному реализму, фамильярной грубости, игре. Шикула вводит нелитературную речевую стихию, используя различные сферы народного языка. Поскольку все происходящее в мире для писателя существует преимущественно в слове, он в народной среде ищет свойственные ей словесные формы выражения, жесты. На этом исходном материале он и строит свою трилогию — на этой народности, на ее раскованности, доступности, на многообразии и гибкости ее словаря и синтаксиса, на ее импровизационности, живописности, сочности, широте, метафоричности, на ее жизненности. Мастер многоликого изображения жизни художественным словом, Шикула один из тех словацких писателей, книги которых относятся к выдающимся образцам нашей словесной культуры.

Произведение Шикулы прекрасно прежде всего тем, что все происходящее в нем — от жизни и для жизни; оно с лихвой возвращает жизни то, что взяло у нее. В нем нет концовок, которые бы ставили последнюю точку. Автор предоставляет читателю широкий простор для воображения, для дальнейших раздумий над судьбами мира, над его проблемами. Он смотрит на мир глазами живописца, сосредоточиваясь всегда только на определенной части его многообразной совокупности. В этих акварельных теплых красках, где доминирует голубой цвет и нет резких контрастов, мы находим не только частицу родной земли, но и самих себя.

ВИНЦЕНТ ШАБИК,

Братислава