Глава 15. Добрые люди

Сопящую сразу двумя маленькими носиками большую хозяйственную сумку нужно было везти почти через весь город. О коптящем общественном транспорте, естественно, не могло быть и речи: дети могли расплакаться в самый неподходящий момент, а давать снотворное младенцам (да еще в возрасте всего нескольких часов от роду) Анна Семеновна считала слишком весьма рискованным мероприятием. Не рассчитаешь дозу снотворного – и что потом делать? Или, к примеру, вдруг у ребенка есть какие-то скрытые пороки сердца? Тогда оно не выдержит даже правильно рассчитанной дозы. Тем более, что рассчитывают-то на здоровых детей. А пороки… Так ведь их просто так, без специального оборудования ни за что не обнаружить. Да и с оборудованием, подозревала, Анна Семеновна, сделать это у только что родившегося ребенка, похоже, очень сложно. Кроме того, оставалась еще опасность банальной, но оттого далеко не менее опасной аллергии, когда обычное снотворное могло вызвать сильнейшую аллергию. Как следствие – анафилактический шок, который даже при условии экстренной медицинской помощи в 20 % случаев оканчивался летальным исходом. А что говорить об общественном транспорте и условиях строжайшей конспирации? Вероятность гибели младенца в этом случае возрастала практически до 100 %.

Естественно, Анна Семеновна этого допустить не могла. Нет, с заказчиками никаких особых проблем возникнуть не могло – не получилось в этот раз, получиться в другой. Проблема была в другом: что делать с тельцем, таким маленьким, что его даже и человеческим еще назвать сложно? Просто так выбросить на помойку Анна Семеновна не могла. Не смогла бы она и закопать его где-нибудь в лесу, хотя ее участок и выходил огородом прямо к опушке. Особых проблем (чисто технически) это бы ей не составило. Всего-то нужно выйти попозже вечером, зайти подальше, вынуть заранее припрятанную лопатку, да и похоронить человечка где-нибудь под березкой или осинкой, чтобы никто о нем так никогда и не узнал. Даже крестик поставить. Обычный, из двух прутиков скрученный. Жаль, конечно, что не на кладбище, не на святой земле, но сколько таких могилок по всему свету раскидано? К тому же технически это весьма просто и вполне осуществимо. Одна только маленькая проблемка – поступить так Анна Семеновна все равно не могла, потому что было это, с ее точки зрения, как-то не по-человечески и совсем не по-христиански. Анна Семеновна, хоть и занималась вот уже больше десяти лет своим, скажем так, незаконным бизнесом, в Бога все равно верила, в церковь ходила исправно и на жизнь после жизни в тайне надеялась. Про то, как отразиться на ее личном послужном списке занятие преступным бизнесом, она как-то старалась не думать. Точно так же гнала она от себя и мысли о том, что у детей, проходящих через ее руки (взять ли вот этих двух, или других, которых за долгие годы через ее руки прошел уже не один десяток), возможно, точно так, же, как и у нее самой, есть душа и есть свое жизненное предназначение. «На все воля Божья», – обычно в таких случаях сама себе отвечала Анна Семеновна. Сама себе – потому что ни с кем подобные вопросы, она, естественно, обсуждать не собиралась.

В общем, от коптящего общественного транспорта, с его потенциальной опасностью для жизни малышей Анна Семеновна давно отказалась. Да и хлопотно это было очень – тащить огромную хозяйственную сумку через весь город, часто – с пересадками и иногда – в час пик. Поэтому еще давно, когда она только начала заниматься своим криминальным бизнесом, Анна Семеновна закончила курсы вождения, сдала на права и приобрела в личную собственность маленький, некрасивый и максимально неудобный с точки зрения любого мыслящего человека (особенно мужчин-водителей) автомобильчик отечественного производства. Впрочем, несмотря на свою явную неудобность и уже очевидную ветхость, чудо отечественного автопрома обладало целым рядом весьма ценных, хотя, может быть, большинству людей и незаметных, достоинств. Во-первых, ввиду его ветхости и убогости ее почти никогда не останавливали гаишники, ибо каждому из них было понятно, что с того, кто управляет подобным «монстром» много денег не возьмешь – их у него просто нет, а иначе он бы давно сменил эту кучу ржавого железа на что-нибудь более приличное. Вторая причина, по которой Анна Семеновна не хотела расставаться со своим верным железным конем – это его высокая проходимость, которая в совокупности с общей компактностью позволяла не только добираться в самые дальние, практически полностью лишенные асфальтового покрытия районы города, но и выезжать из любых, даже самых сложных пробок, которые (увы!) так часто стали появляться на наших дорогах. Кроме того, при всем этом автомобильчик Анны Семеновны был еще и крайне экономичен: бензина потреблял не много, да и то самого дешевого. Конечно, по телевизору она слышала, что японцы уже давно придумали и более экономичные двигатели, но, как говорят в Одессе, где эта Япония и где мы? Покупка даже подержанной иномарки для Анны Семеновны была непозволительной роскошью. И пусть доходы Анны Семеновны от ее незаконного бизнеса были постоянны и иногда (как в этот раз, надеялась она) даже весьма существенны, постоянные денежные переводы, которые она регулярно отсылала дочери и сыну, саму ее все равно заставляли жить в постоянной экономии.

Тепло распрощавшись с Александрой Васильевной (Евгения Николаевна в это время уже крепко спала), Анна Семеновна погрузила свою огромную хозяйственную сумку в видавший виды автомобильчик, предусмотрительно оставленный на соседней улице и, соблюдая абсолютно все правила дорожного движения, отправилась домой, избегая центральных улиц и больших перекрестков. Боялась она не столько милиции, сколько гигантских автомобильных пробок, в которых можно было застрять как минимум на полчаса. Ей же нужно было спешить, совсем скоро дети проснутся, и их нужно было покормить, помыть, провести медицинский осмотр, перепеленать и уложить спать обратно.

Жила Анна Семеновна, собственно не в самом городе, а в пригороде. Ее уже порядком обветшалый дом, построенный мужем почти сорок лет назад, стоял у самого леса. С одной стороны, это, конечно, было здорово – пройдя всего каких-то пару-тройку метров от огорода, в лесу можно было собрать грибов, ягод, или даже просто посидеть у деревьев, отдыхая от суеты. С другой стороны, близость леса позволяла гостям Анны Семеновны, которых она не хотела показывать соседям, тайно приходить к ней в дом. Конечно, иногда ей было страшно. Особенно когда в криминальных новостях в очередной раз передавали сообщение о новом маньяке, убивающем одиноких женщин. Понятное дело, не радовали ее и известия о преступниках, бежавших из колонии строгого режима, расположенной неподалеку. Любой из них, по теории вероятности, запросто мог догадаться поискать укрытие где-нибудь в их местах, может быть, даже в ее маленьком домике. Впрочем, помня пословицу «береженого Бог бережет», Анна Семеновна давно уже как следует подготовилась к непрошенным визитам: орудия самообороны (топор, молоток, гаечный ключ, шило и прочие необходимые любой одинокой женщине вещи) были продуманно спрятаны по всему дому в укромных местах, откуда любое их них могло было в экстренном порядке извлечено и использовано по назначению.

Но то ли ей просто везло, то ли ее личный ангел хранитель хорошо работал, но за те сорок лет, которые она прожила в этом доме, ни одного не то что маньяка, даже самого завалящего грабителя встречать ей не приходилось. Отчего-то преступные элементы старались избегать этого мрачного места, подыскивая себе укрытие где-нибудь еще, а не в ее маленьком жилище.

Домик Анны Семеновны и в самом деле был мал. За все свои сорок лет существования большим и вместительным ему удалось побыть совсем немного – только в начале, когда он так выгодно смотрелся против строительных вагончиков, в которых на первое время обосновались некоторые из соседей Анны Семеновны. Сегодня же, когда большинство старых домов – ровесников жилища Анны Семеновны давно уже было снесено, а на их месте, как грибы после дождя, вырастали огромные уродливые монстры из красного кирпича, за массивными кирпичными заборами и кованными чугунными воротами, уютный одноэтажный ее домик казался маленьким и каким-то неказистым. Не прибавлял ему достоинства и покосившийся после смерти мужа забор. Даже разросшийся в палисаднике куст сирени, призванный радовать глаз своей бурной зеленью и нежной весенней лиловостью цветов, на самом деле только подчеркивал проступающую убогость жилища Анны Семеновны. На его ярком, веселом фоне как-то особенно жалко смотрелись и треснувшие наличники, и трещина в фундаменте, и покосившийся угол дома. Впрочем, все это саму Анну Семеновну ни чуточку не расстраивало: дом она свой любила и чувствовала себя в нем прекрасно.

О том, что жить они будут только в доме, Анна Семеновна договорилась с мужем еще до свадьбы. Поэтому все, что им подарили многочисленные родственники, пришедшие поздравить молодых или выславшие материальную часть своего поздравления в виде денежного перевода, было тщательно сложено, пересчитано и отнесено сначала в банк, а потом, по мере необходимости, переведено в различные строительные материалы. Строительство семейного очага Анны Семеновны растянулось на несколько лет. Первый год после свадьбы они жили то с ее, то с его родителями. Потом мужу на работе дали комнату в коммуналке на восемь семей. Родился сын. На полученном участке рыли котлован и заливали фундамент. Когда мальчик научился ходить, они с мужем начали возводить стены дома, при этом постоянно то «доставая» нужный кирпич, то цемент, то ругаясь с прорабом и рабочими, затягивающими стройку. Все это время Анна Семеновна мечтала о том, как она, наконец, войдет в свой дом, где не будет завистливых соседей, каждый раз подозрительно заглядывающих в твою кастрюлю и на глаз пытающихся определить качество мяса, плавающего в супе, а потом, сидя в своих таких же точно, как и у Анны Семеновны, тесных комнатушках, размышляющих о том, где соседка могла, во-первых, достать мясо, а, во-вторых, на какие доходы она это сделала. И даже если муж Анны Сергеевны зарабатывал достаточно, вкалывая на своем заводе по две смены подряд и уже которых год числясь в передовиках производства, даже если самой Анне Семеновне недавно выдали премию в честь Дня медработника, это ничего не значило. В государстве, где все были равны, выделяющийся даже несчастным дополнительным куском мяса сразу попадал под подозрение.

Счастье наступило только через три года, когда, наконец, была завершена черновая отделка дома и подведен газ. Поздней осенью, не дожидаясь окончания стройки, они переехали в новый дом. Крышу докрывали уже по холодам. И только когда ударили первые морозы, наконец-то утеплили окна, да так и зажили, пусть в недостроенном доме, пусть без побелки и даже местами с незакрепленными половицам, с неокрашенными окнами и с прислоненными к входной двери ящиками из-за отсутствия крыльца, но зато в своем собственном доме. И пусть у них почти не было мебели, пусть большинство отделочных работ им с мужем приходилось выполнять самим, учась часто только на собственном опыте, это все равно было самое счастливое время в ее жизни. Они были молоды, полны сил и, самое главное, были вместе. Да и ребенку, думалось, на свежем воздухе жить было лучше, чем в тесных стенах коммунальной квартиры.

Дом они потом достроили, поставили забор, разбили грядки и даже соорудили летний душ, эволюционировавший позже в настоящую русскую баньку, пусть небольшую, зато свою собственную. Анне Семеновне удалось даже маленький садик отвоевать у леса. Участок, выделенный им под строительство, был изначально невелик – государство не признавало частной собственности и всячески с нею боролось. Но точно так (а можете быть, даже сильнее) люди боролись за эту самую собственность, пусть даже и нелегальную. Муж Анны Семеновны долго договаривался с чиновниками, искал «нужных людей», и вот, наконец, им разрешили использовать дополнительно еще несколько соток пустыря. На них-то Анна Семеновна и разбила свой небольшой садик, в котором было все, что нужно настоящей семье с растущими маленькими детьми: несколько яблонь, стройные вишни у забора, аккуратные кусты смородины и крыжовника, а между ними – ровные грядки клубники, непослушные усы которой Анне Семеновне приходилось обрезать по несколько раз в год.

Так они и жили – своим хозяйством – пусть и небольшим, но зато личным. Несколько лет даже держали пару кур и петуха, но потом отказались – петух пропал (наверное, сказывалась близость к лесу), а куры перестали нести яйца, как-то заскучали и погрустнели. И хотя это вряд ли подняло им настроение, по решению семейного совета они были зажарены в ближайший же праздник.

Но нет ничего вечного. Счастье прошло, да и жизнь Анны Семеновны, по большому счету, тоже прошла. Сидя одной, пустыми и холодными от одиночества вечерами, ей все чаще и чаще вспоминалось, как мечтали они с мужем о собственном доме и как строили потом его. Как доставали дефицитные материалы, как учились премудростям строительных работ и как искали хорошего мастера, как уставали, но какой приятной была эта усталость. Не то что, сейчас, когда тяжелеют ноги, отказывают руки, часто схватывает сердце и болит душа.

Единственная радость, которая и осталась в жизни Анны Семеновны – это дети да внуки, но они далеко. Только несколько минут телефонных переговоров, почтовый перевод денег, полученных за очередную, подобную сегодняшней, работу, да замусоленный от частого просмотра старенький фотоальбом, со страниц которого смотрели на Анну Семеновну такие далекие, но такие родные глаза. Помогал ей и портрет покойного мужа, повешенный на самом видном месте – там, где Анна Семеновна могла бы в любой момент подойти, сесть, посмотреть на него. Мысленно поговорить, попросить совета. Она никому не рассказывала, но иногда покойный отвечал ей. Портрет его оставался все таким же бесстрастным, но в голове Анны Семеновны будто начинала сначала тоненько-тоненько звенеть струна, а затем раздавался голос – такой родной и такой близкий, который бы она не забыла не только за десять, но, наверное, и за сотню лет.

К голосу Анна Семеновна давно уже привыкла, ждала его, заранее готовила вопросы, которые хотела обсудить с мужем. Обдумывала аргументы, с помощью которых хотела что-то доказать, если дело дойдет до спора. Впрочем, сколько она помнила, поспорили они с голосом только однажды – как раз когда речь шла о то, ввязываться ей в подпольное акушерство, или нет. Голос тогда был категорически против, но Анна Семеновна, настояв, все равно сделала по-своему. К этому больше не возвращались, но она чувствовала, что именно здесь покойный муж был ею недоволен. Чувствовала, но сделать ничего не могла, потому что намного сильнее было жаль одинокую дочь с двумя детьми и сына, оставшегося без работы.

Решительно вздохнув, Анна Семеновна усилием воли отогнала грустные мысли. Закрыла гараж, подхватили тяжелую сумку, понесла в дом. Разделась, степенно повесила платок на металлическую спинку кровати. Поправила выбившуюся прядь волос, по привычке глянув в потрескавшееся зеркало на дверце шкафа. Машинально отметила, что в комнате давно уже нужно было сделать ремонт, да все руки не доходили. С другой стороны, а оно ей надо? А так хоть и без особой красоты, но поживет остаток жизни без нервотрепки… Остановилась на том, что в ближайшие выходные сделает хотя бы уборку. Лучше бы, конечно, генеральную, но уж там как получиться.

– Здравствуй, Паша. Устала я сегодня, – привычно поздоровалась с портретом Анна Семеновна. – В город ездила.

Муж на портрете, казалось, ободряюще улыбнулся.

– Сердце опять болело. Может на погоду? У тебя там, наверное, погода всегда теплая. А у нас знаешь какая грозища разыгралась? Ураган был такой, что с некоторых домов шифер посрывало, я когда ехала по городу, видела куски. Конечно, если бы прикрутили лучше, оно-то, может быть, и ничего. Ну, так ведь ты же знаешь наших строителей! Мы когда дом строили, они так и норовили схалтурить, а теперь, когда советской власти не стало, на них вообще управы не найдешь. Раньше, Паш, боялись. А теперь страху в людях нет. Так, мелкий страшок остался. Бояться, конечно, но немного: чуть-чуть милиционера, чуть-чуть тюрьмы, бандитов, конечно, побольше, но и тут думают, что бандитов хоть и много, но на всех не хватит. Так и сами становятся бандитами. Тяжко жить стало, Паш.

Анна Семеновна горестно вздохнула. Поставила сумку с «грузом» на маленькую низенькую скамеечку, вырезанную покойным мужем из старого дерева, которое все время росло на самом краю участка, постоянно мешало, но было таким красивым и таким древним, что рука его срубить не поднималась. Так и жили они – с деревом – до тех пор, пока однажды не на шутку разгулявшаяся гроза, не метнула случайную молнию в этот старый дуб, расколов его на две половины. Только после этого на семейном совете было решено его срубить. Древесину было решено пустить на доски, а из остатков муж Анны Семеновны смастерил ей в подарок удобную симпатичную маленькую скамеечку. Муж давно уже умер, а скамеечка так и служила ей, выполняя пусть и небольшую, но зато очевидную пользу. Да и о муже напоминала.

– Глянь, скамеечка-то совсем как новая, – горестно улыбнулась Анна Семеновна, украдкой смахивая слезинку в уголке глаза. – Тебя уж нет, а скамеечке чего будет? Она еще и меня переживет, и детей наших.

Вздохнула и добавила со злорадной улыбкой:

– Если не выкинут они ее после моей смерти.

Из расстегнутой сумки Анна Семеновна осторожно достала уже начавшие попискивать свертки. Бережно уложила на кровать. Застелила стол старым детским одеяльцем. Поверх положила чистую пеленку. Из-за кровати достала аптечку с самым необходимым: зеленкой, перекисью, бинтами, ватами, вазелиновым маслом, присыпкой.

Детские вещи у Анны Семеновны были всегда. Содержала она их в идеальной чистоте и аккуратно отглаженными: никто ведь не знал, когда придет очередной «груз», а спешки Анна Семеновна не любила ни в чем. Вот и сегодня ей нужно было всего лишь открыть шкаф, в котором всегда хранились чистые, отглаженные, упакованные в чистый целлофан мелкие вещички.

Детей распаковала, осмотрела, обработала. Она, конечно, не была врачом. Когда-то давно, сначала до замужества, потом после рождения дочери, она пыталась поступить в медицинский. Муж был не против, свекровь соглашалась помочь по хозяйству, а на работе обещали отпускать на учебу. Но… То ли подготовилась плохо, то ли на экзаменах волновалась слишком сильно, но поступить ей так и не удалось.

– Не расстраивайся, – сказал тогда муж. – Я и так неплохо зарабатываю. Нам хватит.

– Лучше быть хорошей медсестрой, чем плохим врачом, – была более категорична свекровь. – Медсестра ты неплохая. А чему хорошему можно научиться на заочном? Ничему. Да и ответственности меньше. Ты и так дома сутками не бываешь. А когда в доктора перейдешь? Придется не только сутками дежурить в больнице, так еще и на приемы ходить, по вызовам бегать.

– Вы и так отличный работник, – сказал главврач ее родной больницы. Да и повысил до должности главной сестры.

Так она и распрощалась с мечтой. Не то что бы совсем: все-таки в больнице она осталась, потом, правда, перешла в роддом, где все оставшееся время проработала медсестрой детского отделения, но хирургом, как хотела с самого детства, так и не стала.

– Ну и ладно, – сказал муж. – Ты у меня и так самая лучшая.

– Да они же все алкоголики! – запротестовала свекровь. – Нечего тебе там делать! Да и вообще: не женское это дело – людей резать.

И она продолжила заниматься самой женской в мире профессией – ухаживать за детьми. Так и занималась до самой пенсии. Да и после пенсии тоже.

Гришка и Катька, разбуженные медицинским осмотром, недовольно покряхтывали на пеленальном столике. Анна Семеновна достала пачку памперсов, так же, как и пеленки, предусмотрительно припасенных заранее. Тщательно перепеленала детей. После чего достала из чулана другую коробку (чистую), выложила ее пеленками, постелила матрасик на дно и бережно уложила сопящие комочки в это импровизированное картонное подобие колыбели. Покормила, открыв новую пачку детского питания из бутылочек, найденных все в том же шкафу. Бережно прикрыла одеяльцем и перенесла в другую комнату, где, собственно, и планировала определить на постой маленьких гостей.

Тщательно прикрыв дверь в «детскую», Анна Семеновна взяла стул и достала из укромного места – из-под образов – старую телефонную книжку. Надела старомодные роговые очки (дальнозоркость под старость замучила), среди множества разновозрастных надписей нашла нужную. Трубка ответила ей ровными, бесстрастными гудками.

 

Глава 16. Мир, в котором мы живем, называется …

Детей было жаль. Мальчик, которого отчего-то так и хотелось назвать Гришкой, был спокойный и какой-то уверенный в себе, что ли. Девочка, наоборот, была более шустрой и когда Анна Семеновна развернула ее, плакать сразу перестала, а занялась тем, что начала вполне осмысленно (хотя какая может быть осмысленность у только что родившегося младенца?) рассматривать окружающий мир. Когда Анна Семеновна училась в медицинском училище, да и потом, когда несколько раз повышала свою профессиональную квалификацию, именитые доктора рассказывали им, будто бы дети то ли до двух, то ли даже до трех месяцев ничего не видят дальше метра (а может быть, и того меньше, Анна Семеновна уже позабыла подробности за давностью лет). Но за всю свою долгую трудовую жизнь, бросавшую и на ночные дежурства в роддоме, и на срочные вызовы «Скорой помощи» и в командировки, она так ни разу и не поверила в это. Наоборот, ей всегда казалось, будто только что родившиеся дети на удивление мудры. Как будто они уже приходили в этот мир, обладая какой-то мудростью и целым набором знаний, но потом, увлекшись изучением возможностей собственного тела, забывают их. А может и не забывают, а отправляют в самый дальний уголок памяти, где как на огромном складе, складируются, классифицируются и пылятся самые разные ящики со знаниями.

Потом, намного позже, освоившись с возможностями собственного тела, человек начинает вспоминать о том, что было что-то такое, о чем он должен был помнить. Душа, что ли… Но знания, затолканные за ненадобностью в самые дальние уголки памяти, найти очень и очень тяжело, а подчас даже невозможно. Вот и идут люди к различным гуру, которые на самом деле выдающиеся лишь тем, что смогли найти в собственных завалах памяти то самое зерно истины, которое все мы потеряли когда-то. Да и все религии, по большому счету, рассчитаны именно на поиск этого самого зерна. Они ведь очень похожи, религии. Одни, которые мы считаем традиционными, пытаются научить человека истине заново. Тщательно отобранная и упакованная в простые для понимания религиозные догмы, она доступна практически любому, кто захочет ее услышать. Конечно, нужен труд, чтобы очистить ее зерна от плевел догм, но ведь ничего в этой жизни не достается нам без труда, тем более истина.

Есть и другие религии. Они, с другой стороны, более простые. Там нет запретов и форм, мало проповедников и нет многотомных книг. Но там и сложнее. Эти религии не учат истине, они учат, как искать ее зерна в самом себе. Они пытаются научить нас понимать самих себя, устанавливая контакт с собственным подсознанием, или душой, но это кому как удобнее. Дело ведь не в названиях. Хоть горшком назови, смысл от этого не изменится.

Анна Семеновна же всю жизнь тайно не только от остальных, хотя и это в эпоху официального атеизма это было чревато нешуточными последствиями, но и в большей степени от себя самой, искала истину в детях. Всматриваясь в мутноватые глазки новорожденных младенцев, она пыталась понять, чего же такого забыла она и на какой полке памяти нужно это искать. Вот и эти два малыша – мальчик и девочка – только что родившиеся, причем в условиях явно подпольных, с неопределенной судьбой. Что ждет их?

На этот вопрос ответить Анна Семеновна даже не пыталась. Она давно уже поняла, что нет смысла разгадывать нити судьбы. Богатый жизненный опыт показывал, как часто то, что кажется предопределенным, вмиг оборачивается стороной, о которой никто не предполагал.

Когда-то давно, может десять, а, может и больше лет назад, Анна Семеновна услышала одну историю об одном мудреце.

Однажды давно один человек купил на рынке великолепного белого коня.

– Как тебе повезло, – сказали подошедшие соседи, любуясь прекрасным скакуном. – Ты купил такую великолепную лошадь и так дешево!

– Может быть, – ответил мудрый человек.

Прошло некоторое время.

Однажды сын этого человека, отправившись покататься на скакуне, выпал из седла и сломал ногу.

– Мы сочувствуем тебе! – сказали подошедшие соседи и друзья. – Тебе так не повезло – твой сын упал и сломал ногу!

– Может быть, – ответил мудрый человек.

Через какое-то время началась война. Всех молодых людей селения стали забирать в армию. И только потому, что у его сына сломана нога, его так и не забрали на войну.

К мудрому отцу подходили друзья, соседи со словами:

– Тебе так повезло, твой сын не идет на войну!

– Может быть, – ответил мудрый человек.

Может быть, эту историю кто-то выдумал, желая поразить своим красноречием собравшуюся компанию, а, может, она случилась на самом деле, – неважно. Много лет Анна Семеновна воспринимала ее с одной позиции: как руководство к действию, можно даже сказать, как жизненное кредо.

– Как ты думаешь, – обращаясь к портрету мужа, спросила Анна Семеновна, – что они думают?

Портрет, по своему обыкновению, молчал. Гришка с Катериной, чтобы они не думали по этому поводу (а они, скажем по секрету, ничего хорошего не думали), тоже ничего бедной Анне Семеновне не сказали. Молча выпили предложенную смесь и уснули, смешно повернув маленькие кнопки носиков друг к другу.

Да, детей было жаль. Но еще больше было жаль дочь, которая жила одна в огромной Москве с двумя малолетними детьми, перебиваясь нищенской зарплатой учительницы, которой едва-едва хватало на оплату детского сада, коммунальных услуг и самого простого набора продуктов. А ведь растущим детям требовались витамины, хорошее, полноценное питание, игрушки, книги и еще много-много чего, чего на зарплату учительницы не укупишь. Привыкшая работать с детства, дочь Анны Михайловны всячески подрабатывала – брала репетиторство, по ночам корректировала тексты для одного рекламного агентства, продавала всем желающим косметику через сетевой маркетинг и даже не брезговала разовыми заработками – расклейкой рекламных объявлений, например, или выгулом соседских собак. Но денег все равно катастрофически не хватало. Единственное, что было положительным в этой ситуации – это наличие жилья – в служебной квартире, которую дали ее мужу-военному. Ей разрешили остаться с детьми даже после его гибели в очередной командировке в очередную горячую точку страны. Даже какую-то компенсацию выплатили за потерю кормильца и назначили детям повышенные пособия, которых как раз хватало разве что на самые простые продукты. А ведь детей еще нужно было и одевать, и учить. Да и дочери, еще молодой и вполне привлекательной женщине, нужно было что-то одевать, где-то стричься и как-то пытаться обустроить свою судьбу. И хотя бесконечные «мыльные оперы» на экране телевизора уверяют нас, что свое счастье можно встретить буквально везде – даже на печке, не говоря уж про остановки общественного транспорта, где нужно было расклеивать объявления, в сказки Анна Семеновна давно уже не верила. Каждый раз после получения очередного вознаграждения она отправлялась на почту (при этом обязательно в новое отделение – для конспирации) и привычно заполняла бланк почтового перевода.

Как было не вспомнить Анне Семеновне и про семью сына, уволившегося из Вооруженных сил по состоянию здоровья и теперь скитавшегося по съемным квартирам с женой-медсестрой и вечно больной внучкой Иришкой – тихой и слабенькой, но такой талантливой девочкой, которая умела и петь, и рисовать, и танцевать, и даже стихи пробовала сочинять, только вот денег на развитие всех этих талантов у сына не было. Ему хоть и удалось устроиться начальником охраны в какой-то частной фирме, хоть и платили там довольно прилично, но растущие цены на съемное жилье не оставляли никаких шансов на дополнительные траты. Хорошо, хоть не голодали.

Еще одна головная боль Анны Семеновны состояла в невестке, которую она, в глубине души, не любила. Они обменивались поздравлениями к праздникам, она исправно отсылала ей подарки к Рождеству и Дню рождения, но как мать своего сына Анна Семеновна мечтала совсем о другой снохе.

– Во-первых, – рассуждала она длинными зимними вечерами, просматривая фотографии, она могла бы пойти работать. Молодая, здоровая женщина, а сидит дома и ничего, абсолютно ничего, не делает.

– Нет, забот-то у нее полон рот, – спохватывалась Анна Семеновна. – Целый день надо бегать по массажным кабинетам да косметическим салонам. А платья? У нее их столько, что хватило бы, как минимум, на целый магазин. И зачем столько, да еще неработающей женщине. Перед кем ей крутиться? Перед зеркалом? Или перед чужими мужиками, пока родной муж на работе. Конечно, на хорошую работу ее вряд ли возьмут. Образование, конечно, есть, даже неплохое. Но стаж? Ни одного дня! А с момента получения диплома прошло уже почти десять лет. Раньше, понятно, с работой было туго. В военных частях вообще для женщин выбор работы очень и очень невелик. А что делать? Но теперь-то ведь они живут в большом городе. Ребенок вырос и полнее самостоятелен. Девочке, конечно, нужен уход, но на полставки, в вечернюю-то смену она могла бы устроиться! Деньги, конечно, небольшие, но хотя бы свои собственные тряпки окупила.

Нет, не понимала Анна Семеновна невестку. Но, жалея сына, продолжала заниматься не совсем законным бизнесом – принимать подпольные роды, а затем передавать младенцев улыбчивой паре – Марине и Сергею. О том, что было дальше с новорожденными, она предпочитала не думать, искренне веря в богатых бездетных иностранцев, желающих усыновить русских малюток. Телевизионные передачи о трансплантациях органов и продаже детей в рабство она старалась сразу выключать, не вдаваясь в кровавые подробности сюжетов, успокаивая себя тем, что все эти «страсти» могут быть только «в телевизоре», но уж никак в обычной жизни, и, тем более, с нею.

В этот раз все пошло по обычному сценарию. С третьей попытки ответил как обычно вежливый голос Марины. Узнав, что для них есть «груз» (сработала память советских времен, когда спецслужбы следили буквально за каждым, а затем, кто не попал в их поле зрения, не менее зорко наблюдали соседи и прочие «доброжелатели»), причем груз – двойной, Марина обрадовалась. Встречу назначили на вечер следующего дня. За грузом пообещали приехать прямо домой.

– Такса, как обычно, но в двойном размере, – раздалось в трубке, после чего послышались длинные гудки.

– Ну и хорошо, – ответила трубке Анна Семеновна, а потому еще долго сидела в темноте, думая о чем-то своем и иногда тяжело вздыхая. Потом, словно очнувшись, охнула, тяжело поднялась и отправилась готовить себе ужин и подогревать молоко для детей.

Вечер обещал был самым обычным, как тысяча других, точно таких же безликих серых вечеров одиночества, которые уже прошли со времени смерти мужа и которые еще предстоит прожить ей. На кухне монотонно бубнил телевизор, где молодая и красивая диктор новостей рассказывала, как хорошо нам жить в этой стране. Бодрым голосом новости рапортовали о повышении пенсий и благосостоянии российских пенсионеров (в этом месте Анна Семеновна горько усмехнулась, вспомнив размер своей пенсии), о повышении уровня жизни и снижении преступности, о принятии множества новых, безусловно полезных (если бы их выполняли, конечно) законов, о неусыпной заботе правительства обо всех сирых, убогих и просто гражданах.

Мерно шумел закипающий чайник, а в открытое окно вместе с густым запахом луговых трав доносился стрекот цикад.

В дверь неожиданно, как-то тревожно и требовательно, постучали.

– Баба Нюся! Открывай! – из-за массивной двери слышался взволнованный детский голосок девчонки Федора – двоюродного племянника, с которым Анна Семеновна, таясь от родни, поддерживала связь. Таясь – потому что Федор в некотором роде был «коллегой» Анны Семеновны. И хотя роды на дому он не принимал, на жизнь себе зарабатывал все же далеко не законным путем, правда, каким именно, Анна Семеновна вдаваться в подробности не хотела, но, судя по периодичности, с которой его показывали в выпусках местных криминальных новостей, «бизнес» его был намного более серьезным.

К «приработку» Анны Семеновны Федор относился снисходительно. Он, кстати, и втянул ее в этот бизнес, познакомив с покупателями – Мариной и Сергеем. За определенный процент, естественно, но другие бы и этого не сделали. Он так же (исключительно по доброте душевной, не требуя за это никаких дополнительных денег) крышевал тетю от ментов, налоговой, органов опеки и прочей чиновничьей братии, так охочей до денег бедной женщины. Федору, от которого она видела только добро, Анна Семеновна верила, как самой себе, а в некоторых вопросах даже больше, считая его непререкаемым авторитетом во всяких криминальных делах.

– Баба Нюся! Папа просил сказать, что сегодня жди гостей. Сказал, что серьезных, не наших – федералов. Сейчас он ничего сделать не может, велел предупредить, чтобы ты вещи собрала, и с грузом помочь. Но ты, баб Нюсь, не волнуйся. Папа сказал, что это всего на несколько дней. Когда суета уляжется и федералы уедут обратно, он сделает все, что нужно.

Анне Семеновне два раза повторять не надо. Федор никогда ничего зря не говорит, вон, даже девчонку свою ночью прислал. Значит, дело действительно серьезное. Анна Семеновна перевязала большой шалью коробку и сунула в руки девчонке, давно уже выполнявшей при отце роль эдакого тайного посыльного, применяемого в самых ответственных делах.

– Донести-то сможешь?

– А то! Как обычно, в схроне укрыть?

– Да, давай. Я утром заберу. Ежели чего, скажи отцу, чтоб сам все организовал.

Под «ежели чего», само собой, подразумевалось то, чего Анна Семеновна боялась больше всего – ареста и дурной славы среди соседей, с которыми бок о бок прожила уже более полувека. Она даже не догадывалась о том, что уже то ли пять, а может и все десять лет по городу ходили упорные слухи о ведьме, живущей на самом краю города, у леса. Ею давно уже пугали детей, а старухи плевали ей вслед. Но Анна Семеновна, погруженная в свои мысли и заботы, обычно внимания на это не обращала, да и когда ей встречаться – то с этими самыми старухами? Все дела да заботы. Тут и поговорить-то толком не с кем, не то что на всякие глупости внимание обращать.

Сопящий сверток был собран и упакован в рекордно короткие сроки. Девчонка Федора подхватила его и, сгибаясь под тяжестью коробки, быстро пошла огородом в сторону леса. И то вовремя: к калитке как раз подъезжали машины – разбитая красная «шестерка» участкового и дорогая, с запыленными московскими номерами иномарка.

– О последнем грузе они не знают, – подумала Анна Семеновка, – а то бы спецназ прислали.

Подумала, да и пошла открывать калитку, встречать дорогих гостей.

 

Глава 17. Кубик – рубик реальности

Близнецы мирно спали, посапывая крошечными кнопочками носиков в своей импровизированной колыбели. Схватив коробку, старшая дочь бандита Федора – Лизавета – длинноногий подросток в рваных (последний писк моды) выцветших джинсах, разукрашенных, вышивкой и стразами, через огород Анны Семеновны, практически ничего не видя в темноте, но отлично ориентируясь на местности по памяти, пробиралась к землянке, вырытой в лесу и тщательно замаскированной.

К ее огромному сожалению, отец слишком редко давал ей подобного рода поручения, справедливо полагая, что девочки-подростки и взрослый криминальный бизнес – это несколько несовместимые между собой понятия. Доводы самой Елизаветы о том, что: а) это интересно (в детстве и в раннем подростковом возрасте мы все обычно слишком романтичны); б) захватывающе (что-то среднее между приключениями отважных пиратов и подвигами лихих разбойников) и в) она уже взрослая, – в расчет Федором, отчего-то, к ее глубочайшему сожалению, не принимались. Тем не менее, в наименее опасных операциях дочь он все же использовал, правда, основываясь при этом на совершенно других доводах.

Во-первых, Лиза была старшей дочерью Федора, а ввиду отсутствия наследников мужского пола свой криминальный бизнес он собирался передать именно ей, предварительно максимально легализовав его. Во-вторых, девочка уже сейчас проявляла недюжинные способности к аналитическому мышлению, что, кстати, уже не раз помогало Федору с успехом завершить несколько неосмотрительно начатых и весьма авантюрных по своей сути операций. От грязных подробностей своего бизнеса Федор девочку, естественно, старался оградить. Она, впрочем, была в курсе. То, что пытался скрыть от нее отец, девочка с успехом узнавала из многочисленных криминальных сериалов, показываемых по всем каналам подряд. Многое из этого, конечно, было вымыслом (это понимала даже девчонка, но отчего-то не сценаристы), но некоторые полезные вещи она все же смогла почерпнуть. Плюс ребята отца иногда, болтая, забывали о ее статусе, делясь подробностями той или иной операции. И хотя бойцы в основном всегда упирали на собственную силу, мощь, быстроту и реакцию, девочку больше интересовала психология происходящего. Она долго и тщательно расспрашивала о мотивах, поступках, желаниях людей. Один раз даже пыталась попросить отца разрешить участвовать в допросе, но Федор, к большому сожалению Лизаветы, не позволил, с бойцами провел разъяснительную беседу, после чего они целый месяц отказывались разговаривать с девочкой. Потом, к счастью, все забылось.

Хотя Федор за дочь, безусловно, волновался, провести некоторые особо деликатные операции (как эта, например, связанная с родственниками), даже при наличии хорошо обученных и прекрасно тренированных бойцов в его, скажем прямо, немалочисленной банде, без помощи Лизаветы он все равно не мог. К ее, впрочем, величайшей радости.

Темные силуэты огромных сосен закрывали частую россыпь звездного неба. Ухали сойки, кричали совы, а, может и не совы и даже совсем не сойки, просто недавно девочка читала книгу, в которой рассказывалось как раз о них, вот и пришло на ум. В жизни же она ни тех, ни других, понятное дело, не видела. До того ли вообще было юной мафиози местного разлива, потому что свободного времени у нее практически не оставалось. Помимо опасного отцовского бизнеса она посещала две спортивные секции (одну по боевым искусствам, вторую – по стрельбе), занималась танцами (мама хотела, чтобы девочка была гармонично развита) и посещала дополнительные занятия по информатике, которые проводил специально нанятый папой для этого репетитор – преподаватель одного из местных технических вузов. Последние занятия девочка посещала исключительно по собственному желанию, рассудив (в основном под влиянием иностранных фильмов о хакерах), что хорошее знание компьютеров и информационных сетей еще никому не помешало. По собственной инициативе, к огромной радости отца, она так же изучала сразу два иностранных языка – английский и немецкий, чем беззастенчиво пользовалась вся семья, отправляясь на отдых за рубеж. Впрочем, сама Лиза от этого немало не страдала. Будучи ребенком развитым и не по возрасту рассудительным, она вполне справедливо полагала, что лишняя языковая практика ей никогда не повредит. Кроме того, это соответствовало и ее тайным амбициям, тщательно скрываемым даже от папы. Когда семейный бизнес по наследству перейдет к ней (а она в этом уже нисколько не сомневалась), девочка планировала его максимально расширить и даже (возможно) выйти на международный уровень. Правда, о том, что могла предложить мелкая провинциальная мафиози иностранным криминальным воротилам, она пока не придумала, но ведь у нее на это еще была куча времени, не правда ли? Ее время еще не пришло. Она готовилась к будущему, но пока продолжала жить самой обычной жизнью российского подростка и даже весьма успешно учиться в школе. Без какой бы то ни было помощи отца, заметьте.

До захоронки Лизавета добралась быстро. Помогла прекрасная память и хорошие навыки ориентирования на местности. Никаких маньяков она, в отличие от Анны Семеновны, не боялась (сказывалась уверенность обладательницы черного пояса по каратэ), а что до других бандитов – так они, прекрасно зная, чья Лиза дочь, скорее, боялись ее саму. Но на всякий случай она, естественно, взяла с собой оружие. Новую девятимиллиметровую «Бэби»-Beretta ей подарил отец, хотя, правда, и по ее просьбе. Лиза сама выбрала это хотя и изящное на вид, но, в то же время, весьма мощное оружие для самозащиты. Из-за компактности его было довольно легко спрятать на поясе или в потайном кармане школьной сумки, при этом излишнего внимания органов правопорядка можно было даже не опасаться – у подростка (тем более, такого юного на вид) вряд ли кому пришло в голову искать оружие. Да если бы и пришло – Федор легко решал подобные вопросы с местными органами власти.

Вооруженная, она ничего не боялась. При помощи мощного фонаря со специальным, хорошо сфокусированным лучом света (позаимствовала с новой снайперской винтовки из последней партии оружия, закупленной Федором), без труда нашла вход. Бережно установила коробку. Проверила, чтобы был свободный доступ воздуха. На всякий случай осмотрела еще раз. Дети спали, мирно посапывая. Лиза, аккуратно прикрыла схрон специально сделанной крышкой, изнутри – деревянной, а сверху замаскированной под груду камней, поросшей мхом. Для верности сверху прибросала сухими сосновыми ветками, брошенными тут же, неподалеку. Тщательно (насколько позволял узкофокусированный луч фонаря) еще раз осмотрела местность. Удостоверилась, что все нормально, после этого отряхнулась, включила фонарь и, прекрасно ориентируясь в темноте, быстро побежала домой. За детей Лиза не волновалась.

– Ничего, – думала она. – Диких зверей в лесу давно уже нет, а если какая-нибудь бродячая собака почует груз, то она все равно не сможет открыть схрон, слишком сложно для животного. Коробка надежно укрыта от холода. Приток воздуха обеспечен. Уже через несколько часов, рано утром, папа или кто-нибудь из его ребят подъедет, груз заберут и передадут кому нужно.

Младенцы же, то ли не осознав всю трагичность произошедшего с ними, то ли относясь к ним философски, мирно спали, укутанные в детские одеяльца, в старой картонной коробке из-под принтера, о чем любому, кто захотел бы об этом узнать, с радостью сообщили бы веселые красно-голубые буквы на ее боку.

Прошла ночь. Закончился день. На бледном вечернем небе уже зажигалась заря, а коробка все так же продолжала оставаться на прежнем месте. Обессиленные младенцы, уставшие плакать, голодные и несчастные, тихонько лежали в своей импровизированной кровати, дожидаясь решения судьбы. Призрак Чистилища становился все более и более реальным, тем более, что помочь, по большому счету, им было не кому. Анна Семеновна, задержанная «до выяснения обстоятельств», попасть в лес, понятное дело, не могла. Да даже если бы и могла, все равно место «клада» она не знала. Кроме того, она на 100 % была уверена, что эту проблему уже решил Федор. Единственное, о чем она беспокоилась, так это чтобы племянник как можно быстрее организовал пересылку денег дочери. О своей собственной судьбе она не волновалась: сколько ей осталось той судьбы? В лучшем случае, лет десять. Так чего же печалиться? По крайней мере, она искренне верила в то, что, возможно, таким образом она хоть чуть-чуть, но сможет искупить уже в этой жизни часть тех грехов, за которые обязательно придется отвечать позднее.

К сожалению, Анна Семеновна даже не догадывалась, что дети – это была последняя проблема, которая волновала сейчас Федора. Если у него и оставались какие-то проблемы, то решать ему их приходилось теперь на гораздо более высоком уровне, можно сказать, в самых верхах. Вечером, как раз в то самое время, когда Лизавета, оставив коробку в тайнике, бежала по глухой темной тропинке домой, его (увы, но такова жизнь!) застрелили. Поэтому единственное, что мог сделать он для близнецов – это молча наблюдать с небес за тем, как сказывается их судьба. Возможно, он даже попытался привлечь внимание к их проблеме кого-нибудь из Небесной канцелярии, или даже замолвил словечко перед Самим. О том судить не нам – мы, смертные (увы, а может – к счастью) не знаем, что нас ждет на Небесах. Вполне возможно, что он просто забыл о близнецах, ведь слишком сложной и запутанной была его собственная жизнь, и слишком серьезного разбирательства требовала она.

Оставалась Лизавета, но и она была бессильна что-либо изменить: вот уже вторые сутки подряд врачи городской детской больницы в реанимационном отделении боролись за ее жизнь.

А неприятности пошли, как водится, совсем не с той стороны, откуда их ждали. Мафиози местного разлива Федор, как обычно, решал свои проблемы по бизнесу на очередной деловой встрече в небольшом ресторанчике в тихом центре города, не то что бы очень крупном или супермодном, но зато уютном и (самое главное) принадлежащем Федору.

Тихо, как обычно, играла музыка. Протяжно пел саксофон и рыдала скрипка. Федор, хоть и не заканчивал «консерваторий», хоть и не понимал в музыке абсолютно ничего (а тем более, в классической), звук предпочитал живой и репертуар всегда выбирал сам, из предложенного желающими наняться на работу музыкантами. Критерии приема на работу были предельно просты: если Федору нравилось то, что исполнял музыкант на своем инструменте – его брали. При этом абсолютно не играло никакой роли ни то, каким именно был инструмент, ни жанр, ни выбор репертуара. Единственное, чего Федор не любил, так это блатных песен, называемых в России отчего-то шансоном. На возражения приятелей и деловых партнеров он всегда отвечал, что они ему действуют ему на нервы, напоминая об опасности его бизнеса, а вот тихая и спокойная музыка расслабляет, позволяет по-настоящему отдохнуть и никогда не мешает серьезным разговорам. Именно поэтому в маленьком ресторанчике Федора можно было услышать и Моцарта, и Бетховена, и даже экзотического Сен-Санса. Впрочем, именами композиторов Федор никогда не интересовался, как не интересовался он и названием инструментов, на которых все это исполнялось. По большому счету, ему было все равно, на чем именно играл музыкант: на арфе или на виолончели, на скрипке или флейте, на гавайской укулеле или шотландской волынке. Если бы его спросили, он вообще вряд ли бы отличил их друг от друга. Но то ли благодаря его любви к живому звуку, то ли у Федора, всегда самолично принимающего на работу музыкантов, действительно был врожденный идеальный слух, но музыка, звучавшая на маленькой сцене его ресторанчика, была действительно первоклассной. Именно поэтому в нем всегда было так много настоящих ценителей искусства, приходивших сюда в основном как раз послушать, какую следующую новинку будут исполнять музыканты. К чести Федора так же нужно отметить, репертуар менялся максимально часто, правда, в основном из-за того, что самому хозяину очень быстро надоедала одна и та же мелодия. Так что, придя в ресторан, посетители никогда не знали, что им предложат в этот раз: фрагмент из вагнеровской «Песни о Нибелунгах», виртуозно исполненный на обычной русской балалайке, «Eсhoes» «Pink Floyd» из альбома «Meddle» 1971 года на баяне или что-то еще, не менее экзотическое.

Вторым немаловажным достоинством ресторанчика Федора была его максимальная конфиденциальность, из-за чего его в основном и ценили местные бандиты. Здесь всегда можно было провести любые, даже самые тайные переговоры, не опасаясь, что тебя прослушают различные органы безопасности, отличающиеся, как известно, крайней степенью любопытности по отношению к делам подобного рода. Надежную защиту от чужих ушей обеспечивал целый набор самых современных технических приспособлений, аналогам некоторых не было даже в местном управлении ФСБ. Впрочем, все это не мешало самому Федору тайно записывать все переговоры. На всякий случай. Жизнь ведь такая штука, что никогда не узнаешь, что тебе может пригодиться в следующий момент.

Естественно, как и в любом другом приличном ресторане, в заведении Федора можно было еще и поесть. Кормили, нужно сказать, отменно: вкусно, сытно и большими порциями, то есть именно так, как и должны это делать в любом уважающем себя заведении общепита. Впрочем, для любителей экзотики (которую сам хозяин искренне считал несъедобной и людей, поедающих какое-нибудь фуа-гра или жареные лягушачьи лапки втайне даже презирал) специально содержался повар-француз и минимальный набор продуктов в холодильнике. Работы у него, впрочем, было немного. Мало кто из гостей, прекрасно осведомленных о вкусах хозяина, заказывал что-нибудь эдакое. Большинство же довольствовалось вполне привычным для русского человека перечнем блюд.

Ресторан свой Федор любил и всячески лелеял. И хотя основную прибыль он получал совсем от другого бизнеса, всю энергию, все свои способности и таланты он отдавал именно ему. Собственно, в том, что близнецы так и остались лежать в тщательно замаскированном схроне, рядом с ящиком оружия и несколькими, тщательно упакованными, впрочем, в полиэтилен килограммами героина, был именно ресторан. Как раз в тот самый момент, когда несчастная Анна Семеновна отправлялась открывать дверь прибывшим властям правопорядка, а его собственная дочь Лизавета бродила по темному лесу, унося подальше от укромных глаз груз, в ресторанчике Федора случилась небольшая и даже вполне обычная заварушка. Несколько прибывших накануне молодчиков, никому не знакомых, переборщили со спиртным и требовала продолжения банкета, но уже с участием Лидочки – местной певички, являвшейся, по совместительству, любовницей самого Федора. Сначала вмешалась охрана, попытавшаяся вежливо и доходчиво объяснить ребятам, что банкет, в принципе, продолжен может быть, но вот Лидочка в нем (какая жалость!) принять участие не может в виду своей занятости. Взамен гостеприимное заведение предложило компании переместиться в другой, изолированный от остальных посетителей зал, а в качестве сопровождения услужливые охранники вызвались в самые короткие сроки доставить несколько других, не менее симпатичных, чем Лидочка, девушек. Но то ли девушки оказались не такими симпатичными, как расписывали охранники, то ли Лидочка была настолько хороша, но заменять ее кем-то другим гости не захотели. Потасовка возобновилась, переместившись, впрочем, очень быстро на стоянку перед рестораном: все-таки это было заведение Федора и людей его здесь было намного больше. Не прошло и пяти минут, как все закончилось, дерущихся растащили и слегка попинали для оснастки. И на том бы закончиться этому неприятному инциденту, но оказалось, что самый наглый парень, который, собственно, это все и затеял, так и остался лежать на асфальте. Из пробитой головы тяжелыми каплями стекала кровь.

Присутствующие замерли. Бойцы Федора, давно привыкшие к виду не только отдельных капель крови на асфальте, но и значительно большего количества пробитых, а так же размозженных, обожженных, отрубленных, отрезанных, оторванных и прочих голов разной степени разложения, в полном спокойствии, оцепив место происшествия и максимально оградив его от любопытных взглядов, ожидала распоряжения начальства, благо сам Федор в этот вечер был в ресторане. Только один из бойцов побежал за местным врачом, содержащимся (естественно, на всякий случай), в штате ресторана, правда, в официальной должности менеджера, но кому нужны эти официальные записи в трудовых книжках? Еще один охранник бросился докладывать Федору.

Ситуация была опасной, но далеко не безнадежной. Под непосредственным руководством Федора охрана разогнала оставшихся молодчиков, предварительно отобрав у них мобильные телефоны (на всякий случай, чтобы они хотя бы какое-то время не могли вызвать подкрепление). Естественно, сами телефоны тут же были надежно уничтожены – то есть выброшены с моста в реку. Следы крови на асфальте смыли водой из пожарного гидранта. Машину гостей отогнали (естественно, со всеми предосторожностями) к ближайшему глубокому уступу реки, и тоже утопили. Конечно, ее потом найдут, но произойдет это, дай бог, не так уж и скоро. Труп погрузили в припаркованный на стоянке служебный джип и отвезли в лес примерно километров за десять от основной дороги, где и спрятали в одном из оставшихся еще с войны окопе, для верности присыпав сверху землей и замаскировав ветками. При удачном стечении обстоятельств его вообще могли никогда не найти. Сам Федор, не желая ввязываться в возможные проблемы с законом, тот час же уехал домой. В ресторане, естественно, не было никаких свидетелей происшествия. Впрочем, посетители действительно ничего не видели. Обслуга же и, тем более, охрана отличалась врожденной невнимательностью, патологической близорукостью и наследственной глухотой, мешающей им вообще что-либо замечать в окружающем мире, кроме своих непосредственных обязанностей. Ничего удивительного: любая организация набирает в свой штат тех сотрудников, личные качества которых максимально соответствуют ее внутреннему уставу. Естественно, никто из них даже не догадывался, что этот вечер Федор провел в ресторане, а о разгулявшихся молодчиках они вообще даже не слыхали. Наверное, товарищ начальник, вы имели в виду какой-то другой ресторан.

Но, как это часто и бывает, беда пришла совсем не с той стороны, с которой ее ожидали. Милиция еще даже не подозревала о случившемся, а дом Федора уже окружили вооруженные до зубов накачанные парни с суровыми выражениями лиц. В шквальном огне, открытом одновременно из множества стволов, погиб сперва пытающийся отстреливаться Федор и вставшие на его защиту охранники, несколько пуль зацепили прислугу, которая не успела спрятаться в подпол. Тяжело ранена была его беременная жена. Шальной пулей, причем абсолютно непонятно чьей именно – то ли выпущенной из самого дома, то ли срикошетившей от его стен, – была ранена Лизавета – дочь Федора, посланная решить проблему Анны Семеновны. Спустя всего полчаса после происшествия ее, истекающую кровью, почти у самого дома найдут приехавшие по вызову соседей бойцы ОМОНа. «Скорая», мигая синими огоньками и протяжно завывая сиреной, понесется по полупустым вечерним улицам к ближайшей больнице, которая, по счастью, окажется детской. Дежурную бригаду врачей будет ждать веселая ночь, Елизавету, конечно, спасут, но близнецам от этого, увы, легче не станет.

Наверное, если бы Федор знал заранее, что заносчивый парнишка из ресторана, погибший в глупой драке с его охранниками, окажется сыном одного из главарей самой могущественной криминальной группировки города, только что приехавшим к отцу, он никогда не разрешил бы бойцам ввязываться в драку. Если бы он хотя бы догадывался о том, что парень является последним и единственным напоминанием о большой любви, случившейся когда-то между юной нежной студенткой и сильным симпатичным парнем, уже рецидивистом, он, скорее всего, предпринял соответствующие меры. Если бы ему доложили, что мальчишку (а по большому счету это и был именно мальчишка – слегка подросший, вытянувшийся, но еще абсолютно не соображающий ничего в жизни ребенок) привезли сюда потому что его мать умерла, Федор, конечно, проявил бы намного больше сочувствия. Знай он о том, что в тайне паренька планировали сделать наследником всей этой пока криминальной, но в будущем, возможно, одной из самых могущественных финансовых корпораций (никто ведь не сомневается в способностях криминала в легализации криминальных доходов), он, возможно, даже разрешил Лидочке присоединиться к компании или, в крайнем случае, вызвал бы к себе отца парня, чтобы тот его утихомирил. В любом случае, он если бы не постарался подружиться с пареньком, так уж не ссориться – точно.

Жаль, что ключевым словом во всей этой ситуации было «если»….

 

Глава 18. Ангелы не плачут

Не нужно было быть гением, чтобы понять: дела младенцев шли далеко не самым блестящим образом. Можно было проводить кучу научных обоснований, рассчитанных с использованием теории вероятности и различных методах прогнозирования. Можно было без конца анализировать графики и статистические данные, поступающие с Земли. Можно было привлечь в помощь бедным ангелам-хранителям Катьки и Гришки дополнительные силы. Можно, но – без толку. Ситуация была критическая. И спасти ее было бы трудно даже присланным для помощи и координации архангелам. Старожилы Чистилища даже не могли припомнить другого подобного случая. Да, архангелов иногда присылали, но что бы сразу двух и при отсутствии войны…

Ситуация явно была уникальной.

Круглые сутки работал штаб по спасению Гришки и Катьки. Ангелы-служители, напряженно вглядываясь в мерцающие экраны мониторов, пытались распутать так неудачно закрутившиеся нити судьбы. В Вычислительный центр поступали все новые и новые запросы на просчет алгоритмов развития ситуации. Компьютеры предлагали огромное количество математически обоснованных решений. Распечатки анализировались в отделах, после чего поступали на рассмотрение в штаб, где над ними трудились архангелы. По мере принятия решений оперативно вносились изменения в общую картину жизни на земле, вовлекая все новых и новых участников – людей, ангелов-хранителей и даже служителей Ада.

Ангелы-хранители ребят вообще сбились с ног. Участвовали в бесконечных мозговых штурмах, не забывая при этом ни на минуту о безопасности оставшихся в лесу детей. Писали бесконечные докладные записки и даже отослали прошение на Самый Верх. Кроме них, бумагу подписали почти все служители Телепортационного центра и даже оба архангела. Особых надежд, впрочем, никто не питал – то ли опыт многовековой (даже с учетом выходных, праздников и законных отпусков) сказывался, то ли тот факт, что оптимисты вообще крайне редки среди ангелов, а уж среди ангелов-хранителей, похоже, так и вовсе ни одного нет. Оба ангела-хранителя записались на прием к Самому Главному. Однако надежды на этот визит у них было не на много больше, чем при отправлении официального прошения. От начальства (пусть и небесного), помощи вообще ожидать тяжело: скорее выволочку получишь за плохую работу и за твою же собственную якобы халатность, которая привела кризису. Ангелы это прекрасно понимали (в первый раз к начальству, что ли?), однако на чудо все-таки хоть и чуть-чуть, но надеялись. Чем черт не шутит, если, конечно, это выражение уместно на Небесах…

Витька тоже хотел отправиться на прием к Самому Главному. Он просил ангелов-хранителей, потом служителей Телепортационного центра. Он даже собрался было подойти к одному из архангелов, но передумал. Не потому что не верил – в отличие от ангелов, оптимизма в нем еще было хоть отбавляй, – просто испугался очень. Больно уж грозный вид был у архангелов. В латах, при полном вооружении, с мечом и огромными белоснежными крыльями (в отличие от остальных служителей Небес, им нужно было постоянно ходить в рабочей одежде) – архангелы вызывали трепет и почтение. Яркий нимб (такого у обычных обитателей Чистилища не встретишь) слепил глаза, а громогласный голос (вполне обычный, впрочем, для любого архангела, но не привычный всем остальным) заставлял дрожать даже самого стойкого. Помимо воли хотелось исповедаться и даже покаяться во всех грехах – настоящих, прошлых, будущих. Даже в тех, которые только собирался совершить. А тут еще ангелы с их поголовным пессимизмом. Они, конечно, при Витьке особо депрессию не разводили – инструкцию соблюдали и обсуждения проводили за закрытыми дверями. Но дети ведь они и на небесах дети: если что-то очень хочешь скрыть, они все равно узнают, как ни конспирируйся. И при этом абсолютно не важно, в чем тут причина – в интуиции ли, в способности к ясновидению или в банальных неплотно запертых дверях. А тут еще ангелы-служители, жалея Витьку, пропускали его в Телепортационный центр к огромным мониторам, на которых мелькали графики с удручающей статистикой. Рисковали, конечно. Дошло бы до начальства (а если бы Витька все-таки отправился на прием, то обязательно дошло бы), по головке не погладили бы. В лучшем случае разжаловали в ангелы-хранители, а то ведь могли же и в Ад на исправительные работы сослать, а там климат, сами знаете, не очень. В общем, подумал Витька, подумал, да и не пошел записываться на прием к Самому Главному.

Витьку, впрочем, жалели. Потихоньку открывали рано утром служебный вход и пропускали в подсобку, откуда было все видно, но сам он при этом оставался незаметен для любопытных глаз. Да и в остальном старались не обманывать. Всей страшной правды, конечно, не говорили: за развенчание веры в чудо знаете что бывает? То-то и оно! Но и не врали. Вот и получалось, что каждое утро Витька, окрыленный и полный надежд, бежал в Телепортационный центр, чтобы узнать последние новости, а потом весь оставшийся день ходил грустный-грустный, эти новости узнав. Он тоже в тайне от всех начал готовиться к возвращению ребят. Витька даже ненароком, чтобы никто не понял, поинтересовался у знакомого ангела дяди Коли, сколько в этом случае времени уйдет у ребят на адаптацию. Дядя Коля, конечно, обо всем догадался (не зря же он был старым, опытным ангелом, несколько веков прослужившим в должности ангела-хранителя), но виду не подал. Вместо этого он долго и подробно рассуждал о том, что жизнь (хоть на Небесах, хоть где) на самом деле иногда бывает довольно запутанной штукой. Он сам не единожды был свидетелем тому, как иной раз ситуация, казавшаяся на первый взгляд безнадежной, совершенно неожиданно для всех переходит во вполне нормальную стадию.

– Понимаешь, Витька, – говорил ангел дядя Коля, – жизнь это самая странная штука, которая есть на свете. Давно, когда я только пришел работать сюда, я был молодым неопытным ангелом, который искренне верил в предсказуемость линий судьбы. Ты ведь знаешь, что каждому ангелу-хранителю известна судьба его подопечного? Не досконально, конечно, а так, самые важные моменты. Ты думаешь, по какому принципу подбираются семьи для рождения? Конечно, очень важно, чтобы подготовленная к телепортации душа чувствовала себя максимально комфортно в той среде, которую выбрала. Но самым главным критерием является далеко не это.

Старый ангел вздохнул.

– Самое главное, Витька, чтобы душа попала в те условия, где она сможет лучше всего развиться. Нам даже выдавали краткие путевые листы, в которых все это было прописано.

– Дядя Коля! Но тогда получается, что и моя, и Катькина с Гришкой судьбы уже известны? Но тогда получается, что…

Витька вспомнил свое первое неудачное рождение и чуть не заплакал.

– Ты, Витька, погоди. Не части, – перебил его старый ангел. – Да, известна. Но понимаешь, какая получается штука… На самом деле отчего-то постоянно оказывается, что линии судьбы твоего подопечного складываются совсем не так, как ты представлял вначале. Жизнь так и норовит подкинуть какие-нибудь неприятности. Ты должен постоянно быть начеку. На секунду отвлечешься – и все пошло наперекосяк.

Ангел вздохнул.

– Ты, Витька, своего ангела не вини. Молодой он у тебя еще, неопытный. А может и вообще не в этом дело. Тут какая штука… Понимаешь, некоторым душам на роду написаны испытания. Душа ведь она, Витька, как раз в этих самых испытаниях и закаляется, совершенствуется. Так что ты не переживай насчет своего возвращения. Тяжело, конечно, но, скорее всего, именно это тебе и нужно было сделать – попробовать родиться, а затем вернуться в Чистилище. Кто знает, может быть, тебе как раз общения с чертями не хватало.

Ангел засмеялся. Витька, глядя на него, тоже заулыбался.

– Думаете? – спросил он.

– Ты даже не сомневайся! Жаль, конечно, что я не могу заглянуть в твой путевой лист. Но ты, Витька, хороший, и душа у тебя правильная, светлая. Сам-то ты ни в чем не виноват.

– А что, – удивился Витька, – разве бывает, что души сами не хотят рождаться?

– Ну, насчет рождаться я не знаю… Но вот следовать своему предназначению некоторые не хотят… Да что там некоторые – большинство! Не зря ангелам-хранителям так тяжело работать.

– Как так? – удивился Витька.

– Да очень просто! – ответил старый ангел дядя Коля. – В самом-то начале, когда вас только отправляют на землю, вы еще помните, зачем туда попали. Вон и Гришка с Катькой сейчас знают и то, где они, и то, зачем они там. Не забыли они еще и Чистилище. Да это и все остальные души сначала помнят. Жаль только потом, обживаясь на Земле, учась управлять человеческим телом, они все это забывает.

– Совсем? – удивился Витька.

– К сожалению, совсем, – вздохнул дядя Коля. – Некоторые, правда, хоть ангела-хранителя слушаются, и то хорошо. Правда, чтобы они тебя услышали, в кого только не превратишься!

– А это обязательно?

– Не то, чтобы обязательно, просто иначе до них не достучишься. Когда это еще маленький ребенок, то представляешься доброй феей, или маленьким гномиком, или еще каким сказочным добрым персонажем, который постоянно находится рядом, охраняет и заботится. Жаль только, что с возрастом вера и в добрых фей, и в маленьких гномиков пропадает.

– А в кого же тогда верят взрослые? – поинтересовался заинтригованный и даже позабывший на время о проблемах друзей Витька. Как и любого ребенка, его было очень легко заговорить и отвлечь.

– Да по-разному каждый раз, в зависимости от того, кто во что верит. Кто-то очень любил свою маму, а она давно умерла. Тогда я принимал ее облик, приходил к человеку во сне и подолгу беседовал, направляя человека на путь истинный. Некоторые вместо мамы (особенно если она была жива– здорова) предпочитали других умерших родственников: бабушку, например, легендарного дедушку, чей призрак до сих пор появлялся в стенах фамильного замка, правда, уже в качестве привидения. Несложно догадать, что призраком в этом случае тоже был я. Уловка с призраками – это вообще один самых любимых приемов ангелов-хранителей, исполняемых часто и с большим удовольствием. Иногда роль «передается по наследству» от ангелов-хранителей родителей к ангелам-хранителям детей и так далее. Достичь внешнего сходства, как ты понимаешь, для нас не представляет абсолютно никакого труда. А на земле, тем временем, появляется еще одно «фамильное» привидение.

Старый ангел помолчал, погрузившись в воспоминания. Молчал и Витька, представляющий дядю Колю призраком, гремящем цепями и протяжно завывающим в пустых коридорах старинного замка. Получалось скорее смешно, чем страшно.

– Жаль только, Витька, – продолжал старый ангел, – что люди все больше и больше перестают верить призракам.

– И что тогда?

– Приходиться придумывать что-то новое, изобретать. Как любил говорить мой прежний начальник нашего небольшого ангельского звена, проявлять творческий подход. Например, если в призраков и тому подобную чертовщину твой подопечный совершенно не верит, можно попытаться замаскироваться под его собственный внутренний голос или, в крайнем случае, под интуицию, если человек привык прислушиваться к ней. В другой раз можно попытаться прикинуться озарением – творческим, например, или религиозным, в зависимости от склада ума твоего подопечного. К сожалению, этот способ подходит далеко не всем – только людям, выбравшим творческую профессию (писателям, актерам, художникам) или служителям религиозного культа, да и то не всем. Со священниками, кстати, вообще труднее всего.

– Почему? – удивился Витька. – Им же вроде по штату положено верить в ангелов.

– Положено – то положено, да не всем. Раньше, когда руководство только ввело на Земле религию, большинство так и делало. Выше всего почиталось как раз религиозное озарение. Соответственно, именно к нему и стремились священники. Но природа человеческая несовершенна. Человек хоть и создан «по образу и подобию», к сожалению, точной копией не является. Истинное знание и истинный путь постепенно в большинстве религий были надежно скрыты под толстым слоем догм, пока и вовсе не пропали из виду. К сожалению, Витька, люди чаще желают заучивать пространные тексты, мало относящиеся, кстати, к истинному знанию, чем попытаться открыть свою душу и получить это знание напрямую, от Бога. Поэтому, собственно, и противятся всяческим озарениям, приписывая их Нечистому, пытающемуся сбить их с пути.

Ангел на минутку замолчал, собираясь с мыслями.

– С другой стороны, – продолжил он, – обычные люди, верующие, но особо не влезающие в дебри религиозных догматов, Бога понимают буквально, как и нас, ангелов. Они лучше всего воспринимают нашу обычную (хоть и парадную) форму одежды. Ты, конечно, знаешь, как неудобно носить полную ангельскую форму – крылья, сандалии, нимб. Но что поделать – иначе люди отказывались верить.

– И часто ты приходил к людям? – поинтересовался Витька.

– Это зависело от того, какая душа тебе попалась. Некоторые – развитые души – сами все знали, поступали обычно правильно, и особых забот не вызывали. Единственное, за чем там приходилось следить, так это за всевозможными ловушками, которых на самом деле полным-полно в жизни каждого. Впрочем, там тоже особых проблем не возникало. Иное дело, если попадалась неразвитая душа. Та так и норовила сбиться с пути и отправиться куда-нибудь не туда…

Дядя Коля помолчал. Потом совершенно неожиданно улыбнулся:

– Хватит о грустном. Ты, Витька, я уверен, будешь просто замечательным человеком.

– А я не забуду, зачем попал на землю? – спросил малыш.

– Скорее всего, сам ты забудешь, но душа твоя, я уверен, будет помнить. Она у тебя и сейчас уже не по годам развита. Думаю, что особых проблем с тобой у твоего ангела-хранителя не возникнет, за работу он будет получать одни благодарности. Может быть, его даже наградят.

Глаза Витьки загорелись. Все-таки дети очень любят, чтобы их хвалили, даже если это еще и не ребенок вовсе, а только его душа.

– Правда, правда! – улыбнулся старый ангел. – Думаю, что его даже повысят за хорошую службу. Эх, если я был бы хоть чуть-чуть моложе, я бы обязательно попросил себе в подопечные тебя.

Помолчали.

По небу плыли кудрявые белые облака, любуясь собственным отражением в тихой заводи реки. Мерцающей дымкой разливался покой по холмам, по вершинам деревьев, по пестрым коврам лугов. В такт собственным думам качали кудрявыми головами березы. Подпевая тихой песне ветра, качался огромный старый дуб. Шуршала листва. В воздухе плыл густой аромат середины лета.

– Ты ребят ждешь? – неожиданно спросил старый ангел.

– Нет! Что ты, дядь Коль, – начал было оправдываться Витька. Потом, с надеждой взглянув в добрые голубые глаза ангела, спросил, – ведь они не вернутся обратно, правда?

– Конечно, нет! – утешил его старый ангел. – Ребята в Телепортационном центре работают круглые сутки, чтобы разрешить их проблему. Они очень опытные, ты же ведь знаешь. Будем верить, что у них все получится.

– Правда? – с надеждой спрашивал мальчик.

– Конечно, правда, – отвечал старый ангел и так же украдкой, как и Витька, смахивал скупую мужскую слезу.

Ангелы ведь не плачут.

Ну, разве что в очень, очень исключительных случаях.

 

Глава 19. Гениальное устройство – мирозданья вечный круг…

А на земле тем временем клонился к закату еще один день. Закрывались кувшинки, возвращались домой муравьи, запели первые ночные птицы. На засыпающий лес опускалась ночь. Судьбу младенцев это, впрочем, особо не меняло. Дикие звери им не грозили, по причине их полного отсутствия в окрестностях большого города. Самое страшное, что могло с ними приключится в этом случае – так это визит какого-нибудь трусливого зайца, случайно пробегавшего мимо по каким-то своим, заячьим делам. Ну, еще разве что собака какая одичавшая пробежит, да и то надежно укрытым младенцам она была не страшна. Гришка и Катька, не подозревая о грозящей им опасности, спокойно спали в своей импровизированной колыбели. А может и не спокойно. Может быть, они уже все понимали и, напряженно вслушивались в тишину, надеясь услышать человеческую речь. Никто ведь не знает точно, что и, главное, как люди думают, когда пребывают в счастливом времени младенчества.

Ранним утром, когда так хочется поспать (что, впрочем, и делают все нормальные люди), Иван Алексеев поцеловал жену Софью, накинул куртку, свистнул рыжему спаниелю Марксу и отправился на свою обычную прогулку в раскинувшемся сразу за дорогой лесу. В район этот – новостройки на самом краю города – они переехали совсем недавно, обменяв свою двухкомнатную «сталинку» в тихом центре на просторную «трешку» на окраине. На оставшиеся деньги сделали ремонт, купили мебель и даже приобрели автомобиль – не самую дорогую и пусть не новую, зато свою собственную иномарку. Правда, на работу теперь приходилось добираться значительно дольше, но что поделать? В жизни ведь всегда так – где-то теряешь, но что-то находишь. Главное, не пропустить это самое «что-то».

Иван очень любил свою жену. По большому счету, все, чтобы ни делал он в этой жизни, он делал это ради нее. Развивал свой небольшой, но стабильно растущий бизнес с очень большими перспективами. Собственно, и в перспективы он верил тоже исключительно благодаря жене. Менял жилье и покупал мебель. Делал ремонт. Водил машину. Регулярно, не реже двух раз в год ездил на курорт и честно терпел неделю безделья в каком-нибудь иностранном отеле, общаясь с окружающим миром только посредством жены, свободно болтающей на двух языках. Ей хорошо – она закончила языковой факультет по специальности «переводчик», а вот у извечного технаря Ивана хорошо было только с техническим английским, но его, к сожалению, прислуга иностранных отелей отчего-то понимать отказывалась. Именно из-за жены он даже делал над собой такое титаническое усилие, как посещение филармонии и постановок местного театра оперы и балета, где так хотелось спать любому нормальному человеку. Кроме этого, они, естественно, посещали и драму, и камерный, и даже какие-то молодежные театры, где студенты института искусств играли свои дипломные спектакли, но там хоть Ивану было ясно, о чем, собственно идет речь на сцене. Речь актеров была понятна (в отличие от оперы, где вроде бы пели, но что именно – никто, кроме самих актеров, не знал), хотя местами и чересчур визглива. На некоторых спектаклях было даже интересно, жаль, что режиссеры всегда не выбирают пьесы именно по этому признаку.

Софья, нужно отдать ей должное, усилия Ивана ценила, любила его и точно так же, как он в театре, терпеливо и безропотно жертвовала собой на кухне. Ее усилие было особенно титаническим с учетом того, что она с детства терпеть не могла готовить, но замужество заставило ее этому научиться. Кроме того, в перечень ее семейных подвигов входила еженедельная глажка белья, уборка квартиры и даже регулярное мытье окон, что было во много раз противнее, чем даже процесс приготовления еды. Иван, впрочем, усилия жены ценил и всячески старался помощь – ходил в магазин за продуктами, гулял с собакой и даже иногда готовил ужин, тем более, что готовить не только любил, но (и это очень важно!) умел. Софья в качестве ответного жеста благодарности иногда соглашалась заменить посещение театра или консерватории простым и банальным походов кино на премьеру какого-нибудь очередного разрекламированного блокбастера. Пару раз она даже сходила с мужем на футбольный матч, но не прониклась и впредь отпускала Ивана одного.

Так они и жили. Вполне обычной жизнью, без особых ссор и взаимных нервотрепок. Утром спешили на работу, вечером – домой. Обсуждали проблемы и жаловались друг другу на сослуживцев, начальство и вредных чиновников, нагрянувших с проверками. Считали сбережения. Копили на хороший отдых и новую машину. Составляли планы. Ходили в гости. Однажды даже отважились прыгнуть с парашютом. Адреналина, как и обещали инструкторы, получили море, Иван, хоть и умудрился вывихнуть лодыжку, был в полном восторге, а вот Софье не понравилось – она вообще боялась высоты, поэтому прыгать с парашютом больше не стали. Следующим летом ребята планировали попробовать сплав по рекам и дайвинг (зависело от того, куда именно они поедут отдыхать), знакомые им рассказывали, что и то, и другое весьма приятная вещь.

По большому счету, Иван и Софья вели точно такой же образ жизни, как и тысячи других молодых семейных пар по всей России. Можно сказать, они даже были счастливы, если бы не одно «но». Вернее, даже не одно, а целых два. Во-первых, они оба очень хотели иметь ребенка (а лучше двух или трех), но (во-вторых) не могли, отчего весьма и весьма сильно страдали. Впрочем, сидеть сложа руки тоже было не в их характере. Софья много лечилась, но врачи только разводили руками – врожденная патология не оставляла ей шансов стать матерью. В клиниках ей советовали подождать лет эдак десять, или пятнадцать, а лучше так и все двадцать, а потом медицина, возможно, научиться решать ее проблему. Как восточной притче: или осел сдохнет, или эмир умрет.

Ребята (не особо, впрочем, веря во всю эту чертовщину) даже обращались к нескольким экстрасенсам. Над животом Софьи с самым сосредоточенным видом водили руками, на нее брызгали какими-то жидкостями и окуривали травами (довольно вонючими, надо сказать). Последней была одна бабушка из небольшой деревни, расположенной почти в двухстах километрах от их городка. Ребятам пришлось постараться, чтобы до нее добраться. Съездили, впрочем, не зря. Старушка тепло их встретила, с благодарностью приняла привезенные подарки, после чего напоила молоком и отправила гулять по опушке леса, располагавшейся прямо за огородом. До вечера наказала не возвращаться, потому что «перед обрядом отдохнуть надобно». А потому как погода на дворе стояла на удивление теплая и приятная, Иван с Софьей с радостью оставили свои нехитрые пожитки, уложили в небольшой рюкзак заботливо предложенные бабкой пирожки и бутылку настоящего кваса (не покупную сладко-коричневую бурду, а настоящего, светлого, заваренного кваса), сбросили башмаки и, взявшись за руки, отправились по тропинке прямо к лесу. Дорога была едва заметной, почти заросшей той свеже-зеленой травой, которую практически невозможно встретить в городе. Ноги приятно щекотал разогретый жарким июльским солнцем песок. В воздухе носились стрекозы. Меж деревьев, сквозь высокую луговую траву, пахнущую медом, летом и свежей земляникой, весело поблескивала изгибами речка. Квакали лягушки.

– Как приятно, оказываются, могут орать лягушки! – удивилась Софья.

– А ты еще дольше в городе посиди, – засмеялся Иван, – тебе не только лягушка, но и ворона соловьем покажется.

День пролетел незаметно. Они гуляли по лесу (не особо далеко, так, чтобы не заблудиться), купались в речке, загорали в густой траве. Софья даже уснула, пригревшись на солнышке. Поспала, правда, недолго. Разбудил Иван, во время заметивший, как нежная кожа жены начала покрываться легкой краснотой.

Это был один из самых лучших дней в их жизни. Проголодавшись (а на свежем воздухе нельзя не проголодаться), они вернулись в избушку к бабке. Несколько пирожков, выданных ею с утра, закончились еще тогда же, утром. Есть хотелось зверски. Ребята пожалели, что не догадались захватить с собой какой-нибудь снеди. А объедать бедную старушку было как-то неудобно.

Иван начал вспоминать, не встречалось ли им где-нибудь по дороге какое-нибудь кафе или хотя бы продовольственный магазин. Вспомнил – встречались, но почти перед самым выездом из города, то есть километров как минимум за сто отсюда, а то и за все сто пятьдесят. По пути, правда, попадались отдельные коробейники, выезжающие прямо на трассу, чтобы продать своей нехитрый товар, но Иван сомневался, что они остаются там до глубокого вечера. С другой стороны, даже несмотря на голод, лопать одну сгущенку, закусывая ее медом, тоже не хотелось. Как поняли ребята, по близости располагался завод по производству сгущенки, и именно это определяло представленный у местных коробейников ассортимент. Софья, правда, вспомнила, что где-то на трассе им попадались еще бабушки с ведрами картошки и яблоками, но вот где именно это было – неизвестно. В конце концов, Иван предложил не расстраиваться и просто спросить у бабки, где тут находиться ближайший магазин и до которого часа он работает. Местная магазея, предположили ребята, вероятно, уже была закрыта, а вот в ближайшем райцентре, похоже, можно было чем-нибудь поживиться. Уж чипсы с колой купить точно можно было, потому что их продают везде, всегда и в любую погоду.

Как оказалось, ребята переживали зря. Старушка, давно уже переделавшая все свои старушечьи дела, поджидала их у калитки, обмахиваясь от тягучей июньской жары легким батистовым платочком. День уже почти сошел на нет, запели первые вечерние птицы, основная жара уже почти спала, но на улице все равно было душно. В воздухе плыл удушливый запах вечерних цветов и свежескошенного сена. На покрытом белой скатертью столе в саду за домом стояла крынка молока, дымилась свежесваренная молодая картошка, посыпанная мелкой зеленью укропа. В небольшой железной миске плавало полурастопленное масло. Рядом горкой на тарелке были насыпаны блины. Старушка, не слушая возражений ребят, пригласила к столу. Стояла привезенная ребятами из города в качестве гостинца бутылка «Абсолюта». От водки, впрочем, отказались. Слишком уж хорош был день, чтобы портить его окончание алкоголем. Да и жара стояла совершенно не подходящая для такого крепкого напитка. После недолгого голосования единогласно решили ограничиться свежим молоком.

Вечер плотной пеленой опустился на деревню. Раскрасил огоньками окна домов, скрыл цветы, спрятал дорожки. В лесу заухали филины и запели соловьи, а может и не филины, и не соловьи вовсе, а какие-то другие птицы. Где-то вдалеке лаяли собаки. Скрипели запираемые на ночь ворота. Кое-где ревела скотина. Деревня жила своей обычной деревенской жизнью, провожая один день и готовясь к встрече другого.

Софья помогла старушке убрать со стола. В старом, скрипучем умывальнике вымыли посуду. Стол покрыли плотной клеенкой – от росы. Для обряда отправились в дом.

Домик оказался маленьким, но на удивление уютным. Пахло травой, побелкой, свежевымытыми досчатыми некрашеными полами и испеченным хлебом. В углу висели иконы, заботливо украшенные ослепительно белыми вышитыми полотенцами. На стенах – старые пожелтевшие фотографии в рамочках и какие-то (такие же древние, как и фотографии) лубочные картинки с пухлощекими младенцами, волоокими красавицами и прекрасными кораблями, плывущими по неестественно-синему морю в далекие страны. За цветастой ширмой пряталась огромная деревенская белобокая печь.

– На ней и переночуете, – сразу уточнила старушка. – А я в горнице лягу.

Зажгли лампаду. Старушка помолилась. Ребята из вежливости молчали: ни в Бога, ни в черта они не верили. Попытались помолиться – не получилось: может быть, оттого, что не верили, может быть, потому что ни одной молитвы толком не знали. Так и стояли, пряча зевоту. Больше всего им хотелось спать, хотя, если вспомнить о цели визита… Вспомнили и на всякий случай опять принялись молится, пытаясь вспомнить где-то когда-то слышанные слова. В голове крутилось «Отче наш, иже еси…», а дальше – пустота. Помнилось, что вроде бы «на небеси», но что именно должно происходить на этих самых «небеси», как назло, забыли. А тут еще бабка, как назло, бубнила себе под нос. Можно было, конечно, попросить говорить погромче и повнятней, но неудобно как-то. Да и бабка, подумалось, может обидится: они вообще странные, эти бабки. Так и стояли, рассматривая картинки на стене и усиленно сдерживая зевоту. Организм, дорвавшийся наконец-то до свежего воздуха и нормальной еды, требовал здорового сна. Цель, с которой они сюда прибыли, впрочем, была важнее, организму было сказано заткнуться и вести себя нормально. Сон ему, впрочем, пообещали, самый что ни на есть здоровый, но попозже. На том и порешили.

Молитву старуха читала сосредоточено, монотонно и ужасно долго. К счастью, все на этом свете имеет свойство заканчиваться, в том числе и долгие молитвы деревенских старух. Ребята не успели даже как следует задремать (по-солдатски, с широко открытыми глазами), как молитва закончилась, старуха, тяжело кряхтя, поднялась и, почти не глядя на ребят отправилась куда-то за печку, за цветастую ситцевую ширму. Иван с Софьей переглянулись: не понятно, то ли нужно было пойти за ней (но тогда что им всем делать в узком закутке?), то ли оставаться на месте, а если оставаться, то что делать? Просто стоять? Или можно присесть? Или нужно вообще отправляться ложиться спать? По обоюдному молчаливому согласию решили подождать: в древне, конечно, было хорошо, но они же приехали сюда не просто отдыхать.

Бабка вернулась минут через десять, тяжело волоча за собой средних размеров кованый старинный сундук. Где она его взяла, так и осталось загадкой, ибо никаких сундуков возле печки до того не стояло. С другой стороны, это же ее изба, может это какой-то особый, складывающийся сундук, или не складывающийся, но в печке для него предусмотрена специальная, например, ниша. А, может быть, расфантазировался Иван, там вообще тайный вход в подземелье. Почему именно в подземелье и откуда оно возьмется под старой покосившейся избенкой деревенской старухи, он объяснить естественно, не мог. Но кто их знает, этих старух, да еще и ведьм к тому же… Дальше думать не стал, выкинул фантазии из головы и бросился помогать бабке, ибо сундук по виду явно не относился к категории легких. Да и не только по виду, как оказалось…

Сундучок и на самом деле оказался волшебным. В нем лежали какие-то самого старинного вида скляночки, колбочки, коробочки и перевязанные атласными ленточками пучки травы. Из специального кармашка старуха достала потемневшие бусы. Принесла со стола огромную миску с водой. Из полотняного мешочка высыпала на дно какие-то цветные полупрозрачные камушки.

– Стеклянные, наверное, – подумала Софья.

– А вдруг настоящие? – удивился Иван.

Но вслух ничего не сказали.

Тускло светила лампада. Оттуда же, из-за печки (видимо, мысль о таинственном подземелье была не такой уж и бредовой) бабка притащила пять больших кованных подсвечников. Зажгли свечи. Софья и Иван в почтенном молчании уселись на лавку, покрытую домотканым полосатым полотном.

Как оказалось, бабка не столько лекарка, сколько ясновидящая, или ведьма, говоря простым деревенским языком. Поводила над водой руками, что-то пошептала, потом с полчаса (или, может быть, меньше – вечером в деревне время вообще течет намного медленней) пристально вглядывалась в миску.

– Медитирует, – благоговейно подумала Софья.

– Новая модель телевизора, – непочтительно отозвалось в голове Ивана.

Оба, впрочем, молчали.

Наконец, старуха чего-то там увидела. Сперва нахмурилась, все так же пристально вглядываясь в миску с водой.

– Колдовство, – подумала Софья.

– Шарлатанка, – рассудил Иван.

Вслух, однако, ни тот, ни другая, ничего не сказали.

Наконец бабке надоело пялиться в миску с водой: то ли действительно она рассмотрела все, что хотела и сеанс связи с потусторонним миром был окончен, то ли наступило время окончания удачно сыгранного спектакля. Она глубоко вздохнула, потом пристально посмотрела на Софью, после чего так же молча сосредоточено начала собирать свои магические причандалы обратно в сундук. Воду, правда, вылила в окно.

– А давай-ка я тебе, милая, погадаю, – совершенно неожиданно сказала бабка.

Софья, приехавшая к ведьме лечиться, удивилась, конечно, но согласилась. А чего отказываться? Зря, что ли ехали за двести с лишним километров?

– Я пока пойду, карты свои найду, – бормотала бабка. – А вы тут пока посидите. Да не просто так сидите, а на своей проблеме сосредоточьтесь.

Да и ушла обратно за ширму. По-видимому, таинственное подземелье все-таки существовало на самом деле.

Иван с Софьей переглянулись, но вслух ничего говорить не стали. Иван лишь пожал плечами. Он, конечно, искренне считал старуху шарлатанкой, но виду не подавал: для спокойствия жены он был готов вытерпеть не только это. С другой стороны, ведь не знали же раньше радиоволн? Не знали. Но это не значит, что каких-то лет двести назад их не было в природе. Были. Вот и бабка, может быть, обладает чем-то вполне объяснимым, просто уровень науки еще не позволяет дать это самое объяснение.

Бабка вернулась где-то примерно минут через десять, сжимая в старой морщинистой руке засаленную колоду карт. Попросила Софью ее подержать. Долго смотрела на Ивана, после чего попросила его пойти немного прогуляться во дворе. Покурить, к примеру, или еще по каким делам. К своему удивлению, Иван вдруг почувствовал, что как раз по этим самым «делам» ему и нужно срочно бежать на улицу. Бабка, улыбнувшись, объяснила дорогу.

Когда Иван вернулся, карты уже были разложены, а бабка сообщила, что они, собственно, только его и ждут, чтобы начать предсказание, потому что оно касается их обоих, а не только Софьи. После чего начала рассказывать просто удивительные вещи.

– Деточек у вас родиться не может, – сообщила бабка. – Оттого я и лечить начинать не стала. Не в моей воле судьбу человеческую менять. Ребята вы хорошие, хоть и не верите во все это.

Тут Иван почувствовал, как начинает краснеть.

– Но бабку все-таки послушайте, – продолжала старуха, не обращая на него внимания. – Родить ты, деточка, сама не сможешь. Но детей вам Господь пошлет, нужно только ждать. Да и не долго осталось ждать-то, карты показывают.

Иван и Софья непонимающе переглянулись.

– Ты, милок, – продолжала старуха, обращаясь к Ивану, – можешь уже приданное детям готовить. А ты, деточка, сама готовься.

Старуха немного подумала, пристально вглядываясь в разложенные на столе карты.

– О именах можете не думать, – продолжала бабка. – Они сами вам подскажут. Все будет хорошо.

Больше, несмотря на расспросы ребят, она ничего не сказала. Решительно потушила свечи. Собрала карты. Не слушая протестов Ивана и Софьи, повела их спать, сообщив напоследок только, что «утро вечера мудренее».

Ну и ладно, подумали ребята, да и в самом деле отправились спать.

Их сон, напитанный свежим воздухом и парным молоком, был крепок. Проснулись они рано, от крика петухов. Никакой усталости при этом не чувствовалось, тела были отдохнувшими, а головы ясными. Уезжать домой, в пыльный удушливый город не хотелось категорически. Вздохнув, Иван пошел осмотреться по окрестностям. Софья, одевшись, пошла помогать бабке готовить завтрак. Пока жарились оладьи, и закипал огромный самовар, нашла старый таз, вымыла крыльцо. Помогла накрыть на стол. Иван, тем временем, найденным в маленьком сарайчике молотком пытался починить покосившийся забор.

Это был, наверное, самый лучший завтрак в их жизни. Тихий и спокойный. Без забот и хлопот. В воздухе плыл тягучий аромат свежих оладий и малинового варенья. Самовар пыхтел вишневыми веточками. Из заварника доносился едва уловимый аромат лесных трав.

– Ешьте, ешьте – подливала чай бабка. – Не стесняйтесь. Все свое, домашнее. У вас, в городе, поди, такого и нет. Малину-то я сама собирала. По прошлому году еще, по осени. Осенью-то она, малина, самая сладкая. Для варенья сахара-то почти и не надо. Я тогда в лесу хотела грибов набрать, а ежели грибов нет, то ежевики в овраге, возле речки. Ежевика там знатная растет. Крупная, сладкая. Грибов-то я тогда не нашла. Дай, думаю, в овраг тогда загляну. Смотрю, а там малины полно. Ежевика, она, конечно, тоже была. Я ее потом набрала. Если хотите, могу из погреба баночку достать, попробуете. Это просто у меня малиновое варенье было открытое. Вот я его и достала.

Старушка суетливо подавала ребятам то одно кушанье, то другое.

– У нас-то ведь тута места какие хорошие! – продолжала она. – К нам только отдыхать нужно ездить, а не во всякие Турции и Испании. Тут и лес, и речка. Все тут. А чисто как!

– Хорошо вам тут живется, бабушка, – улыбнулся Иван.

– Не жалуемся, – ответила старуха. – А по молодости, когда силы были, так и еще лучше. Теперь-то мне тяжело одной. По хозяйству помочь некому.

– А дети как же, – поинтересовалась Софья.

– Так ведь одна я на этом свете, совсем одна, – вздохнула старуха. – Детки-то были, да господь прибрал их уже. Сперва мужа не стало, а потом и деток.

Бабка посмотрела куда-то вдаль, вспоминая. Вытерла краем платка глаза. Тяжело вздохнула.

– Так что хорошо мне тут живется, только скучно. Вам ежели в город еще ехать не нужно, может останетесь погостить? Платы я с вас не возьму. Может только поможете мне чем – забор там починить, или огород прополоть.

В город ребятам было не нужно. У них как раз наступил отпуск. В принципе, они собирались провести его на море, куда планировали добраться на своей собственной машине. Но, вспомнив про удушающую жару, пыль на дорогах, вредных гаишников и необходимость еще искать место для отдыха, планы решили поменять.

Единогласно.

 

Глава 20. Лай судьбы

К сожалению, отпуск, как и все хорошее в этой жизни, имеет свойство заканчиваться. Наступил день, когда нужно было прощаться с гостеприимной бабкой, пообещав, впрочем, приезжать к ней просто так, на выходные. Сердобольная старушка насовала им целую кучу разнокалиберных банок и баночек с вареньями и соленьями, и даже один бочонок с малосольными огурцами. Взамен Софья оставила старушке свой мобильный телефон, чтобы с ней вообще можно было связаться в случае необходимости: в деревне никакой другой связи не было и в этом тысячелетии, похоже, не предвиделось. В следующий раз ребята пообещали приехать недельки через три – помочь копать картошку. С тем и уехали, научив бабку пользоваться телефоном, крупными буквами записав на бумажке номер мобильного Ивана и домашний телефон.

– Если кто мне позвонит, – сказала Софья, просто прочитайте номер мобильного Ивана, а он уже разберется, кто это и нужен ли он нам. А я себе новый куплю, он не так уж и дорого стоит. А номер так вообще проще простого получить.

– А чтобы нам позвонить, – учил бабку Иван, нужно просто два раза подряд нажать на цифру один. Я уставил автоматический набор номера.

Бабка, впрочем, продолжала сопротивляться, ссылаясь на дороговизну подарка. Ребята, не слушая возражений, телефон все же вручили.

Город встретил их плотной пеленой смога, раскаленным асфальтом и толпами спешащих людей. Жизнь снова входила в свое привычное русло, лишь чуть-чуть изменив свое направление.

Утро воскресного дня, когда Иван, набросив на плечи легкую куртку и вышел гулять с собакой, практически ничем не отличалось от множества других летних утр. Ну, разве что тумана было чуть больше, да птицы, может быть, пели чуть громче, но, скорее всего, это просто Ивану показалось. Точно так же, как и множество предыдущих утр до того, он вышел в пустой двор, посмотрел на чуть розоватые от первых лучей восходящего солнца застекленные балконы многоэтажек, свистнул спаниелю Марксу и трусцой побежал в сторону близлежащего леса. Чем особенно нравился Ивану этот район, так это тем, что он граничил с настоящим сосновым лесом, пусть и искусственного происхождения (лес здесь был насажен после войны, поэтому в нем до сих пор можно было проследить некогда ровные очертания рядов сосен). Но, с другой стороны, он был большим и каким-то диким своими извилистыми тропинками, изящными деревцами рябин, выросшими по собственной воле и там, где захотелось им, нахальными шляпками грибов, пробивающимися сквозь плотный покров прошлогодней травы и опавших листьев. Там можно было увидеть лесных птиц и даже диких зверей. Правда, если из первых Иван встречал дятла и еще каких-то (по виду – явно лесных) пичуг, то из славного племени вторых лично он был знаком только с зайцем. Да и то, знаком – это слишком громко сказано. Так, видел, как вдали пару раз мелькали чьи-то серые уши, да и все. С другой стороны, надежда все-таки оставалась: сосед по гаражу уверял Ивана, что встречал в лесу небольшую лисичку. Кто-то потом упоминал волка. Но то ли Ивану не везло – ничего подобного он, как не старался, встретить не мог. С другой стороны, люди вообще очень часто врут непонятно с какими целями, возможно даже из любви к искусству.

Этим утром никаких ушей вдали не мелькало. Вблизи, впрочем, не мелькало тоже. Дятлы, похоже, спали, как спали и многочисленные собачники. Последнее, в общем-то, было неудивительно, учитывая рань воскресного утра, когда одна половина города отсыпалась после тяжелой рабочей недели, а вторая не могла проснуться после бурно проведенной субботней ночи. Но, согласитесь, в данном случае, это было не так уж и плохо.

Когда собака вдруг бросилась в кусты и призывно залаяла, Иван, честно говоря, не обратил на это особого внимания, посочувствовав несчастному зверьку, которого угораздило уснуть как раз в том месте, где будут гулять они с Марксом. Зверька было жаль, ибо не он один хотел поспать в это прекрасное утро. Иван свистнул Марксу, но тот продолжал лаять и на настойчивые предложения хозяина вылезти из кустов и продолжить пробежку с хозяином не реагировал. Пришлось хозяину, наплевав на гордость (субординация, етит ее!), стиснув зубы и молясь о том, чтобы какая-нибудь особо настырная ветка не проткнула его насквозь или не порвала куртку, согнувшись в три погибели, полезть в кусты, проклиная и Маркса, которому не бежится по ровной дорожке, и зайцев, которые ложатся спать, где попало. Зайца, впрочем, не было. «Смылся, зараза» – подумал Иван, которому еще предстояло выбраться обратно на дорогу. Небольшой овражек, наваленные на дне сосновые ветки. Под ними – несколько камней. Пучки растущей травы. Нахально выглядывающий из-под шляпки гриб. Собака, громко лая на всю округу, зубами пыталась растащить ветки.

– Маркс, – пытался усовестить Иван собаку. – Ну чего ты орешь? Тебе захотелось поиграть с палочкой? Ну давай я ее вытащу, вылезем обратно на дорогу и поиграем там. Неужели обязательно нужно было тащить хозяина через эти чертовы кусты, чтобы показать мне какую-то дурацкую палку, которых в лесу, кстати сказать, полно.

Собака, бешено лая, продолжала зубами оттаскивать ветки.

– Конечно, – продолжал Иван. – хозяина мы не слушаем. Мы же самые умные. Вот сейчас разозлюсь и больше вообще не буду ходить с тобой гулять.

Спаниель Маркс, прислушавшись, на минуту замолчал. Внимательно посмотрел на хозяина, потом отвернулся и опять залился звонким лаем, прыгая возле странной груды камней.

– Странно это все как-то, – задумчиво протянул Иван. Почесал затылок, да и отправился разбираться, что же там такое заинтересовала Маркса.

Добрые полчаса они, на пару с собакой растаскивали ветки, разгребали камни и выламывали отчего-то не хотевшие выниматься из земли доски. На самом деле механизм открывался достаточно просто, теми, кто о нем знал. Иван, который не только не разбирался в механизмах тайников, но даже не догадывался о том, что его ждет под старыми, на вид полуразвалившимися, но на деле оказавшимися такими крепкими досками. Проглядывал картон, но не будет же собака так разрываться из-за старой картонной коробки? Да и просто пустую коробку вряд ли бы стали так прятать. Азарт кладоискателя, живущий в любом мальчишке и, не смотря ни на что, не умирающий ни в одном мужчине, заставлял Ивана голыми руками разгребать землю, отбрасывать колючие высохшие сосновые лапы.

Маркс не умолкал.

– Наверное, выбросили котят, – ворчал Иван, которому нужно было хотя бы перед самим собой оправдать собственную глупость. Добавил уже про себя, – ироды.

И хотя котята, по большому счету, Ивану были совершенно не нужны – у них дома, кроме Маркса, жил еще огромный черный кот по кличке Студент, который получил свою кличку от того, что постоянно хотел есть. Несмотря на свой весьма существенный вес и довольно-таки солидный возраст, он до сих пор опускался до того, что клянчил самые вкусные кусочки, расположившись под обеденным столом. Иван с Софьей, зная о пагубной страсти кота к обжорству, ему, впрочем, не потакали, кормили в строго установленные часы. Настоящее разгулье для кота наступало, если приходили гости. Как правило, они были неизбалованы кошачьим вниманием и явно непривычны к кошачьим спектаклям, их сердца быстро таяли и, к неудовольствию хозяев, под стол незаметно отправлялись самые вкусные и лакомые куски. Зная обжорство и поистине вселенский эгоизм Студента, Иван очень сомневался, что того порадует несколько неожиданно появившихся в доме котят. Хотя, с другой стороны, думал он, котят можно будет отдать друзьям или, в крайнем случае, отвезти в деревню, где и места и еды предостаточно.

За подобными мыслями, собственно, и прошли те полчаса, пока Иван откапывал несчастную коробку. О чем в это время думал суетящийся, с диким лаем бегавший вокруг Маркс, никто не узнал: то ли Маркс разговаривать не умел, то ли Иван его разговоров не понимал. А кроме них двоих в радостно-утреннем лесу никого не было, так что и спрашивать больше, собственно, не с кого.

Когда последняя ветка была отброшена, а доска с корнем выломана из проема в земле, Иван с трудом достал на свет божий огромную картонную коробку из-под принтера, о чем с радостью сообщала всем желающим надпись на ее боку. Коробка была большой и отчего-то аккуратно завязанной большим старомодным женским платком в цветочек. На вес она была довольно тяжелой и (кажется) даже пискнула пару раз. То есть пискнула, конечно же, не коробка, а, скорее всего, котята. В любом случае, каждый знает, что картонные коробки пищать не могут, даже если это коробки из-под принтеров.

 

Глава 21. Киндер-сюрприз

Коробка тихонечко продолжала попискивать, но сложный узел на старомодном женском платке развязываться отказывался. Добрым словом вспомнился любимый охотничий нож, недобрым – собственная забывчивость. Маркс, поскуливая, как сумасшедший бегал вокруг, но помочь уже ничем не мог. Чуть позже, когда неподатливый узел наконец был развязан, бегать как сумасшедшему пришлось уже Ивану. Не сразу, конечно: сначала он впал в ступор, глядя на две маленькие детские мордочки, с надеждой в мутно-серых младенческих глазках смотревшие на него. Чуть позже до его сознания, наконец, начало доходить, что это, во-первых, не котята, а дети. Во-вторых, какая-то сволочь положила их туда. В-третьих, неизвестно, сколько они там находились: возможно, что долго и их жизнь находится в опасности. В общем, сначала у Ивана забегали мысли, а уже после этого забегал сам Иван. Звонок в МЧС, потом в «Скорую помощь», потом в милицию, потом, на всякий случай – пожарным. Каждый раз – подробные объяснения куда приехать и довольно путанные – зачем. Путанные – потому что в голове до сих пор не укладывалась картина с детьми в лесу.

Бег на окраину, но сначала – курткой отметить место, где лез между кустами. Для надежности – ломать ветки по дороге, чтобы уж точно не заблудиться, чтобы уж наверняка. Кепку бросить на развилке у пня. И бег, как в армии с полной выкладкой, только вместо автомата – бережно прижатая все та же самая несчастная коробка с радостной, но лживой надписью о том, что внутри находиться принтер.

Уже подбегая к окраине леса, Иван услышал завывание сирен. С окружной дороги на лесную просеку сворачивал милицейский «жигуль» и снежно-белая скорая помощь. Вдали слышался рев пожарной сирены. МЧС не приехало, потому что пожарные и есть МЧС, просто Иван об этом позабыл. Ну, да скучнее от этого не стало.

А потом все было, как в детской игре калейдоскоп – реальность словно разбилась на тысячу мелких кусочков, никак не связанных между собой. Позже Иван пытался собрать воспоминания, но память услужливо подталкивала только вот эти самые кусочки. Удивленные глаза женщины из машины «Скорой помощи» и возбужденно объясняющую диспетчеру медсестру, запрашивающую номер больницы и кричащую что-то о том, чтобы их там предупредили о том, кого именно они привезут. В воздухе летали обрывки фраз – «Готовьте реанимацию», «Пусть ждут с носилками» и «Какой ужас». Иван своей находкой удивил даже видавших виды врачей «Скорой помощи». Младенцев, не вынимая из все-той же коробки, загрузили в пасть неотложки. С металлическим лязгом захлопнулась дверь.

Следующий кусочек воспоминания – отъезжающая, с воющей сиреной «Скорая» и мятый клочок бумаги, на которой женщина-врач записала номер больницы, куда повезли детей. Областная детская. Собственно, именно этого и следовало ожидать: в Воронеже из детских больниц и нормальной-то была всего одна – детская областная. Что поделать – маленький провинциальный город… Ну хорошо, пусть не маленький, но провинциальный же.

Как обломок мозаики: одна из милицейских машин, разворачиваясь, уезжает вслед «Скорой помощи». Две сирены, разными голосами, одинаково громогласно разносились над еще не до конца проснувшегося леса. Почему милицейских машин приехало сразу две – Иван так и не понял: может быть, они всегда ездят парами, а, может быть, он в состоянии шока милицию вызвал два раза.

Потом было объяснение с милицией и поиски места, где он нашел детей. Отыскали, впрочем, довольно быстро, ориентируясь по сломанным веткам, брошенной на развилке фуражке и (в самых сложных местах), следуя за спаниелем Марксом. Почему идея использовать Маркса в качестве поисковой собаки не пришла Ивану в голову раньше, когда он бежал с коробкой наперевес по лесу, лихорадочно ломая по пути ветки, никто не знал, а сам Иван – так и вообще в первую очередь.

Лесок, пригорок, те самые колючие кусты. Полянка, с развороченным в самом ее центре небольшим погребком – тайничком. Никаких свидетелей и (похоже) никаких следов. Переговоры по рациям, просьбы прислать опергруппу. А может и не опергруппу, может быть, это как-то по-другому у них называлось – не важно.

Стандартный осмотр, так и оставшийся бы стандартным, если бы за остатками досок опытный глаз опера не углядел ящик с боевыми гранатами Ф1 – «лимонки», так похожие на всеми любимый с детства фрукт. Следующий осколок реальности – возбужденно кричащий что-то в трубку капитан. Требования прислать подкрепление. Отборный мат, когда на том конце диспетчер ответил, что помощь уже запрашивали. Как фон – молоденький лейтенант, дрожащими руками пытающийся выпроводить Ивана за черту установленного им же ограждения.

А где-то между этими двумя событиями – мат прибывших пожарников, не обнаруживших даже малейшего признака пожара. Их объяснение с милицией, требования задержать «шутника». Когда выяснилось, что «шутник» – это, собственно, Иван и есть, попытки самого мощного пожарного слегка подкорректировать физиономию виновника «торжества». Торопливые объяснения молодого лейтенанта. Уже ставший привычным мат капитана. Молчаливые сборы пораженных пожарных. Тихо, без сирен, ярко-красная неповоротливая машины выезжала из леса, чтобы спустя каких-то десять минут, так и не доехав до части, вернуться обратно, получив сообщение о возможном взрыве, и, как следствие, массовом пожаре в лесу. На случай внештатной ситуации на подмогу было выслано еще три пожарных расчета.

Калейдоскопы лиц, отдельные звонки по мобильному, обещания перезвонить попозже. Обрывки фраз и бессмысленные разговоры. Единственное осмысленное действие – звонок домой жене, чтобы не волновалась. И опять, по пятьдесят пятому, наверное, разу, повторение истории находки: «Нет, не знаю». «Вышел погулять с собакой». «Обнаружил спаниель». «Никого вокруг не было, даже зайцев. Дятлы? Нет, дятлов тоже не было». «Предположений на счет подозреваемых не имею». «В этот участок леса забрел в первый раз».

Наконец, записав все данные, Ивана отпустили домой, где его уже ждала обеспокоенная жена. Даже до окраины леса довезли, причем вместе с Марксом. Радостно повизгивающий спаниель, который всегда любил кататься в автомобилях, пусть даже на милицейских, запрыгнул в патрульную машину. Капитан на всякий случай уточнил номер телефона, по которому можно связаться с Иваном.

Довезли до самого дома.

Следующий эпизод – удивленно-взволнованные глаза открывающей дверь Софьи. Путанные объяснения – в сорок пятый, наверное, раз, но оттого не намного понятнее. Как итог – Софья долго не могла поверить в то, что вот так, просто выйдя на прогулку с собакой, можно найти ребенка. А то, что не одного, а двух – вообще не укладывалось в голове. Сюрприз-киндер удался на славу.

 

Глава 22. Расправив сруб креста как два крыла…

Потом были походы в реанимацию. Ночные дежурства, разрешенные добродушными медсестрами. Перекусы в убогом больничном буфете, и такие родные две маленькие сопящие мордочки за стеклом. Назойливый корреспондент местной даже не газеты – газетенки, доставал дурацкими вопросами. Его тоже можно было понять – детей в лесу не каждый день находят. Еще реже их находят живыми и здоровыми. Его статью купили бы все местные СМИ и, возможно, при удачном стечении обстоятельств – даже федеральные. А это, как вы понимаете, совершенно другой уровень и совершенно другая зарплата. Намек на собственное счастье журналист пропускать не желал, вот и доставал с эксклюзивном, норовя при этом сделать фотографии. Помог уже ставший хорошо знакомым капитан, зашедший проведать младенцев и обнаруживший там Ивана с Софьей. Журналисту популярно объяснили его заблуждение относительно дальнейших перспектив (с цитатами из Уголовного и Административного кодекса, что-то про нарушение прав на личную жизнь и мелкое хулиганство). А тут как раз и новая сенсационная тема подоспела: прямо в центре города из автомата Калашникова расстреляли местного криминального авторитета, того самого, кстати, который «заказал» Федора. Стрельба в центре города показалась журналистам намного более перспективной (да и гонорары за информацию были на порядок выше). Туда они и улетели, как пчелы на мед или, скорее, как мухи сами знаете на что.

Через несколько дней детей перевели из реанимации в обычную палату. Разложили каждого в свою собственную кроватку, стоящие, правда, рядом друг с другом. Каждому выдали его личную бутылочку, на каждой кровати написали имена, придуманные Иваном и Софьей (с одной стороны – вроде как нареченные родители, с другой – нянечкам было просто все равно) – Григорий и Катерина. Без фамилий, с датой счастливого обнаружения вместо даты рождения.

И потекли одинаково-безликие больничные дни. Врачи лечили в меру своих способностей, образованности и лени. Нянечки – заботились о детях. Заботились хорошо, материально простимулированные предусмотрительным Иваном. Не давали расслабляться и частые визиты милиции, а тут как раз внимание прессы к проблемам трагически погибшего криминального авторитета начало утихать. Другой сенсации не было, и журналисты снова вспомнили о двух найденышах.

– Оно, конечно, повезло им, что вы тогда на прогулку-то вышли, – делилась впечатлениями с Иваном и Софьей одна из нянечек, милосердно разрешавшая им находиться рядом с детьми. – Но с другой стороны, это еще как посмотреть.

Нянечка перевела дух, тяжело переставила огромное ведро с грязной водой. Меланхолично прополоскала в нем такую же грязную затасканную тряпку. Поправила выбившуюся из под белой косынки прядь волос.

– Ежели подумать, что чего хорошего-то их ждет в этой жизни?

– Как это? – удивилась сначала не понявшая Софья. – Их ждет сама жизнь – и это уже хорошо! Неужели лучше было бы им умереть там, в лесу? В какой-то дурацкой коробке на ящике с гранатами?

– А может и лучше! – неожиданно со злостью швырнула швабру на пол нянечка. – Чего хорошего в этой жизни? Три месяца они отлежат у нас, под надзором, в тепле и сытости, а потом – в Дом ребенка. А там на одну нянечку по десять-двадцать детей. Платят-то нам сколько? Копейки, а работы – выше крыши. У них там не то что на прогулки, даже на то, чтобы задницы подмыть времени не хватает.

Иван и Софья, как-то не особо до того задумывающиеся о перспективах, вздрогнули. Перед глазами, как наяву, стала картина, где маленькие, голодные, беззащитные, вечно мокрые, покрытые язвами дети печальными глазами смотрят на мир сквозь высокие решетки кроватей. Вспомнились недавние телерепортажи о нянечках, пластырем заклеивающих рты младенцам, о детях, которых по году никто не выводил на прогулку, об издевательствах педофилов-воспитателях. По коже тот час побежали мурашки. А тут еще нянечка не унималась.

– Но Дом ребенка – это еще цветочки. После трех лет детей переводят в детский дом, вот уж где порядки так порядки! Ничего путного из детдомовских не вырастает – одни наркоманы, бандиты и проститутки.

Иван с сомнением посмотрел на сопящие маленькие мордочки Гришки и Катьки. Было как-то тяжело представить, что эти курносые личики, такие трогательные и беззащитные, могут превратиться в прожженную проститутку, наркомана или бандита. Нянечка, увидев заметно побледневшие лица Ивана и Софьи, вдруг опомнилась и даже непонятно отчего начала оправдываться:

– С другой стороны, Господь, наверное, знал, чего делал, когда не дал им в лесу помереть. Детки-то вон какие симпатичные! Может их еще усыновит кто. Может даже иностранцы. Вон в телевизоре показывали недавно в «Новостях», что ли, бездетную американскую миллионершу. Усыновила нашу девочку где-то в Сибири. Так теперь живут – души друг в друге не чают. Может и нашим деткам повезет.

И пошла, гремя ведрами, по коридору, оставив Ивана и Софью в раздумьях. Ничего хорошего в своей собственной жизни эта маленькая сгорбленная, уже почти совсем седая женщина не видела. Сперва вечно пьяный отец. Матери не было – она еще в войну погибла, оставив ее маленькой девочкой. Тогда-то отец с горя и запил. Потом было скорое замужество – то ли от отца убежать хотелось, то ли соседок, вечно нудевших про то, что «в девках засидишься» наслушалась. Целый год счастья, пока муж-шофер по профессии, тоже любивший выпить, но хоть не такой буйный, как отец, по пьянке не сбил пешехода и не попал на целых пять лет в тюрьму. Долгие годы ожидания, тяжесть женского одиночества и необходимость одной растить ребенка. Потом – как глоток – еще одно мгновение счастья: вернулся муж. С новой силой вспыхнула надежда на нормальную жизнь. Вспыхнула, да и погасла, разбившись о те самые пресловутые серые будни. Муж опять запил. Да еще как! Не просыхал по несколько месяцев. Так и помер от пьянки – то ли сердце не выдержало, то ли выпил чего не того: он ведь, страдая похмельем, мог любую горючую жидкость принять, совершенно при этом не обращая внимания на всякие глупые надписи типа «Только для наружного применения», «Техническая жидкость» или даже «Осторожно! Яд!». Жизнь опять повернулась своей задней стороной, а, может, так и была, а ощущение счастья – всего лишь заблуждение. Временное. Проходящее.

С тех пор прошло почти тридцать лет. Дети выросли, а ни достатка, ни счастья, ни, тем более, здоровья не прибавилось. Разве что только проблем накопилось. А тут еще время такое наступило, переоценочное. Вдруг, совершенно неожиданно, оказалось, что все, во что она верила, было неправильно. Мир словно перевернулся, унося с собой и жалкие накопления (на старость), и мечты о собственном маленьком домике в деревне, и надежды на детей.

Дети были больной темой и нянечки Клавдии Степановны. Их у нее было двое. Старшая дочь – успешная, благополучная мадам. Сама выучилась, сама начала работать, сама себе купила квартиру и машину (Клавдия Степановна не особо разбиралась в марках, но по виду машина была явно дорогая). Одевалась исключительно в дорогие шубы. На ногах – изящная дорогая обувь на высоких тонких каблуках. Всем замечательная дочь, вот только к Клавдии Степановне она не приезжала. Никогда. С тех самых пор, как между выпускными экзаменами в школе не объявила Клавдии Степановне, что беременна, а та, несмотря на протесты дочери, не оттащила ее на аборт. Обиду на мать дочь так и не смогла простить.

С сыном у Клавдии Степановны тоже были проблемы. Он блестяще учился в школе, по собственной инициативе изучал музыку, писал стихи. А потом что-то произошло такое, чего Клавдия Степановна не могла объяснить – вероятно, пропустила из-за вечной занятости собственными проблемами. Сын начал сначала выпивать, жалуясь при этом на извечную тяжесть жизни творческих людей. Потом творчество закончилось, осталась одна пьянка. Так и маялась Клавдия Степановна – сначала с отцом-алкоголиком, потом с мужем, потом с сыном. И после этого кто-то скажет ей, что жизнь, в принципе, неплохая штука? В везение, она, понятное дело, тоже не особо верила. «На все воля Божья!» – была ее любимая присказка, а, заодно, и все кредо жизни.

Иван с Софьей от судьбы ожидали большего. Может жизнь их меньше потрепала, а может, в силу молодости, еще не растеряли оптимизм. Само собой пришло понимание необходимости сделать шаг.

– У судьбы, Ваня, не зря бывают извилины. Мы очень долго просили детей. Ну что ж, способ получения довольно оригинален, но ведь важен результат, не правда ли? – произнесла задумчиво Софья. Иван ничего не ответил, молча прикидывая, сколько и где нужно оформить бумаги, каково примерное количество денег, которое нужно при этом потратить, и, самое главное, кому их эффективнее всего отдать.

А тем временем две маленькие головки в основном либо спали, либо делились мыслями друг с другом по поводу того, что, возможно, в этот раз Чистилища им удастся избежать. Впрочем, вполне возможно, что они думали совсем о другом или не думали вообще: никто ведь не знает, о чем думают младенцы.

 

Глава Последняя. Чистилище

В Чистилище, как, впрочем, и всегда, царило спокойствие на фоне рабочей обстановки. Компьютеры собирали и анализировали информацию, дежурившие ангелы внимательно наблюдали за изменениями данных на многочисленных экранах. У дяди Коли сегодня был выходной, но, ввиду того, что отправиться ему особо было некуда, а просто так шляться по Земле не хотелось, он проводил его здесь же, в Чистилище, с оставшимся в одиночестве, да так и не сумевшим найти себе новых друзей Витькой. Последний все чаще задумывался о том, что в Чистилище, конечно, хорошо, но пора бы и честь знать. Нужно было принимать решение о телепортации. Вот и ангелы из Телепортационного центра все настойчивей предлагали ему самые различные варианты рождения в теплых странах мира (о его боязни холода знали все). Да и скучно ему было без друзей в огромном Чистилище. Только и оставалось развлечения, что с ангелом дядей Колей поговорить, когда он не на работе.

– Привет! – улыбнулся старый ангел дядя Коля парнишке с чуть раскосыми восточными глазами.

– Привет! – серьезно ответил Витька.

– Как дела? Какой-то ты в последнее время грустный ходишь. Скучаешь?

– Да, – серьезно ответил Витька, а потом вздохнул и добавил, – как вы думаете, дядь Коль, у них там все будет нормально?

– Обязательно! – думаю, что в Чистилище мы их уже точно не увидим, по крайней мере в ближайшее время. По секрету тебе скажу: я краешком глаза подсмотрел их жизненный лист. Так вот, у обоих будет длинная и вполне счастливая судьба.

– Здорово! – заулыбался Витька. – А не могли бы посмотреть и мой жизненный лист?

– Ну, ты же знаешь, что это запрещено и за это меня по головке не погладят, – серьезно ответил старый ангел. – Но я тут совершенно случайно как-то заходил в Телепортационный центр в закрытый отдел корректировки судьбы. Ну, куда вход только по пропускам. Вообще-то меня туда не пускают, но тут начальство отправило меня к их начальству за какой-то надобностью, поэтому мне сделали временный пропуск. Так вот, на одном мониторе я случайно подсмотрел твою судьбу! И знаешь… Там все будет хорошо. Я, конечно, по тебе, Витька, буду очень скучать, но ты, к сожалению, обратно сюда тоже не вернешься. Что поделать… Такова жизнь…

Не известно, правду ли говорил дядя Гриша. С одной стороны, ангелы вообще-то не врут, только разве что в исключительных случаях. Только вот случай Витькин как раз и был именно из такого разряда. Взявшись за руки, старый ангел и маленький мальчик спрыгнули с мягкого пушистого облака и, о чем-то разговаривая на ходу, побрели к зданию Телепортационного центра. И только ангелы продолжали выполнять свою работу, отправляя на Землю все новые и новые партии душ, лишь в самых особенных случаях вспоминая о своем праве слегка изменять судьбу.