Последняя фраза Психа надолго запала в память Джага: «Самое трудное еще впереди!..»

После ночи, проведенной на охапке сухого тростника в запертом снаружи сарае, Джагу дали миску пустой баланды и вывели во двор, где суетливо копошились в пыли худые грязные куры.

Двое батраков держали его за руки, пока новый хозяин занимался какими-то таинственными приготовлениями.

— Готово, можно приступать, — сказал он наконец, заходя со спины Джага. — Держите крепче, бездельники, иначе я не смогу взнуздать его!

Сильный удар заставил Джага согнуться, и грязные пальцы вцепились ему в щеку.

— А ну, опусти голову! Теперь открой рот и хватай зубами эту штуковину!

Оторопев от неожиданности, Джаг почувствовал, как его затылок и челюсти оплела сложная система ремней, а мягкие удила, забитые между зубов, растянули рот.

Взнузданный таким образом, он затряс головой, ошалев от бешенства и унижения. Но на этом дело не кончилось: на плечи ему взгромоздили тяжелую деревянную колодку, под весом которой он рухнул на колени.

Ярмо! Он никак не мог поверить, что его взнуздали, как обычную тягловую скотину!

В оцепенении он даже не обращал внимания на то, что с ним делали. Руки его завели назад и забросили на поперечину, отполированную временем и сыромятными ремнями; на запястья надели браслеты, которые соединялись с цепями, кольцами крепившимися к ярму. Свет померк в глазах Джага, и он уже не замечал батраков, лихорадочно прилаживавших сбрую: постромки, поводья и вожжи.

Он пришел в себя лишь тогда, когда крестьянин больно ткнул его в спину острой палкой, которой обычно погоняют волов. С трудом поднявшись на ноги и покачиваясь из стороны в сторону, Джаг в сопровождении батраков побрел в поле.

При их появлении стая луней с громким хлопаньем крыльев тяжело поднялась в воздух, с явным сожалением оставляя не обглоданную до конца лошадиную голову.

Заметив у начала борозды брошенный плуг, Джаг понял, чего от него ждали. Ему предстояло заменить подохшую лошадь! Перед его внутренним взором встал Псих, и Джага охватил приступ дикого смеха: он обратился в животное быстрее, чем тот предсказывал!

Запряженный в плуг, покачиваясь под тяжестью ярма, он встрепенулся, почувствовав укол палки.

Первые шаги стоили ему ударов хлыста и потоков брани:

— Тяни! Тяни же! — орал крестьянин. — Бросайся вперед! Ты все время должен чувствовать, что вот-вот потеряешь равновесие, и смотреть в одну точку в конце поля! Только так можно проложить ровную борозду! Тяни! Да тяни же ты!

Пошатываясь и невзирая на боль, которую причиняла сбруя, Джаг пытался найти тот ритм движений, который позволил бы ему удержаться на ногах. Удила раздирали ему рот, по подбородку текла вязкая слюна, глаза заливал едкий пот, а туча жирных зеленоватых мух с глухим гудением роилась вокруг головы! Проклятые насекомые забивались в уши, ноздри, садились вокруг глаз, и отогнать их не было никакой возможности.

Загипнотизированный монотонной, ровной линией горизонта, Джаг со стоном тянул плуг. Туго натянутые постромки при ударе палки погонщика низко гудели, словно басовые струны.

Ему приходилось напрягать все силы, чтобы стальной лемех вспарывал неподатливую землю, выворачивал из нее камни, чтобы колеса плуга, наехав на препятствие, перескочили через него. Все мышцы его тела вспухали узлами, когда лемех цеплялся за корень дерева, который никак не хотел поддаваться напору стали.

Джаг пахал с утра до вечера, от зари до зари, чаще всего один, изредка с кем-нибудь из батраков, — когда земля была чересчур тяжелой и каменистой.

Он пахал из последних сил, даже на грани обморока. И в холод и в жару он изо всех сил упирался ногами в твердую почву, временами то утопая в пыли, то по щиколотку увязая в раскисшей от дождей земле.

Он пахал то подбадриваемый криками довольного крестьянина, то осыпаемый потоками брани и градом палочных ударов, на которые тот никогда не скупился.

С течением времени менялись и работы, которые ему приходилось выполнять: он бороновал, таскал двухколесную тележку, груженую то навозом, то тюками сена, то собранным урожаем.

Хозяева использовали его на самых тяжелых работах: Джаг поднимал целину, корчевал старые, крепко сидящие в земле пни, таскал срубленный строевой лес.

Со временем пришел и опыт. Теперь Джаг знал, как лучше надевать на себя ярмо, равномерно распределяя его вес по загорелой шее и могучим мышцам спины. Он научился тащить любой груз, и это зрелище могло зачаровать кого угодно: согнувшись чуть ли не вдвое и низко опустив голову, он шел вперед, напрягая мощные развитые мышцы.

Джаг не ведал покоя ни днем ни ночью, ни в дождь ни в ведро. Во время пахоты, сева, сбора урожая или на лесоповале он редко спал больше двух часов кряду.

С ним редко разговаривали. Все разговоры ограничивались короткими приказаниями, которые отдавал ему хозяин дома.

В полдень его, не распрягая, оставляли посреди поля, в то время как крестьяне устраивались в тени деревьев, либо под навесом, защищавшим их от дождя и пронизывающего ветра, чтобы наскоро перекусить, что Бог послал! Перед Джагом же ставили ведро воды с твердым брикетом прессованного черного зерна. Справлять естественные надобности ему приходилось стоя, как скотине. Но в отличие от нее, он не должен был забывать прятать следы своего «преступления».

На ночь Джага распрягали и сажали на цепь в сарае, который запирался снаружи, — излишняя предосторожность. Даже допуская возможность побега, Джаг понимал, что идти ему некуда. К тому же, на поимку беглеца потребуется не так уж много времени. Его неизбежно найдут и вернут назад, исполосуют спину хлыстом и проденут стальное кольцо через мошонку, как это делают с некоторыми конями, отказывающимися ходить под седлом.

Первые дни Джаг сваливался с ног и засыпал, едва успев проглотить свою порцию похлебки. Но постепенно молодость брала свое, крепла выносливость, наливались силой мышцы, и сон перестал быть тем бездонным омутом, в который он проваливался, едва коснувшись головой охапки соломы, служившей ему подушкой. Джаг заставил себя смириться с судьбой… До поры до времени. Что будет дальше — будущее покажет. Со дня смерти Патча на долю Джага выпадали только жесточайшие муки и лишения. Патч… Всякий раз вспоминая его, Джаг чувствовал, как оттаивает его душа, уже давно превратившаяся в кусок льда. Без старика жизнь потеряла для него всякий смысл, но, чтобы возродиться, чтобы не удавиться цепями, сковывавшими его, Джаг думал о Баскоме. И о Базе тоже. Образы этих подонков не давали остыть его ненависти и заставляли, стиснув зубы, ждать своего часа. «К тому же, тебе не долго осталось сидеть на цепи», сказал когда-то Псих. Джаг молил небеса, чтобы его слова обернулись правдой, чтобы в один прекрасный день он снова обрел свободу. И тогда тем двоим не придется долго ждать расплаты. Он перевернет все вверх дном, но доберется до них! Эту клятву Джаг давал себе каждую ночь.

Однажды, когда он уже засыпал, его заставил насторожиться какой-то тихий посторонний шум. Кто-то пытался открыть засов, на который запиралась дверь сарая. Затаив дыхание, Джаг ждал, что за этим последует, приготовившись к любой неожиданности.

По опьяняюще-сладкому запаху духов он узнал в ночном посетителе женщину. Джаг слегка расслабился, но бдительности не потерял — в его памяти еще живы были воспоминания о Базе и его кошмарных объятиях.

Легкая рука коснулась его щеки, скользнула по лицу, словно ночная посетительница хотела убедиться, что он именно тот, к кому она пришла, затем поползла ниже, ниже… и наконец легла на восставшее мужское достоинство Джага. Тонкие пальцы начали осторожно массировать нетерпеливо рвущуюся наружу плоть, обтянутую тонкой тканью штанов.

После событий в «Последнем эротическом саду», расцветшем на краю пустыни, у Джага больше не было нормальных сексуальных связей. До сих пор это нисколько не мучило его, но он понял, насколько соскучился по женскому телу в тот самый момент, когда ловкие пальцы ночной посетительницы расстегнули пояс его холщовых штанов.

Все произошло без лишних слов и в кромешной темноте. Тишину нарушили лишь короткие сдавленные крики, сладострастные стоны и едва сдерживаемые рыдания экстаза.

Переступив через Джага, гостья опустилась на его вздыбившийся член. Сначала она не шевелилась, наслаждаясь ощущением живой силы, заполнившей ее естество, затем, все так же сохраняя неподвижность, она повела Джага к вратам наслаждения и восторга, умело сокращая мышцы, без остатка вобравшие в себя мужское достоинство партнера, что выдавало ее большой опыт в любовных играх. И только потом, словно обезумев, она начала бешеную пляску на тугой колонне плоти, придерживая ее рукой, чтобы не потерять контакт.

Не выдержав такого дьявольского темпа, Джаг взорвался буквально через несколько минут. И тогда женщина сделалась мягкой и нежной, внимательной к своему партнеру. Казалось, ее заботило только одно — доставить ему неописуемое, райское наслаждение.

Благодаря ее мастерству Джаг, опустошенный до последней капли, не потерял формы, и они снова вознеслись на самую вершину блаженства, после чего, потрясенные безумным взрывом чувств, подобным тому, который дал начало этому миру, медленно погрузились в бархатную пучину пьянящей, восхитительной усталости.

Когда дыхание странной ночной гостьи выровнялось, она встала, поправила на себе одежду и, нежно погладив Джага по щеке, вышла, так ничего и не сказав на прощание.

На следующий день Джаг нет-нет, да и бросал украдкой взгляд на хозяйское подворье, пытаясь уловить тайный блеск в глазах женской части обитателей фермы — матери и ее четырех дочерей. Но парень зря старался: его не замечали в упор.

На следующую ночь все повторилось по тому же сценарию. И пошло, и поехало…

Постепенно любопытство Джага пошло на убыль. Да и какая разница, кем была его таинственная наездница, лишь бы она приходила ежедневно со своей долей нежности и тепла. Между ними установилась некая необъяснимая связь, которая вскоре вышла за рамки примитивного, животного совокупления. Когда по вполне понятным и естественным причинам они не могли предаваться ставшим привычными любовным играм, она все равно приходила и приносила Джагу то, что ей удавалось выкроить из скудного повседневного рациона. И пока он, давясь, жадно набивал рот пищей, она сидела рядом и ободряюще пожимала его мускулистую руку.

Время шло, и вскоре Джаг осмелел настолько, что стал даже разговаривать со своей благодетельницей. Он говорил ей все, что приходило ему в голову: рассказывал о своем прошлом, о своих надеждах. Он задавал вопросы, пытаясь разговорить ее или застать врасплох, чтобы она каким-то образом выдала себя. Тщетно.

Но однажды Джаг напрасно прождал всю ночь — она не пришла.

На следующее утро он узнал от батраков, что их хозяйка умерла поздним вечером от приступа астмы. С похоронами решили не тянуть, и по этой причине работы в поле отложили до полудня.

Тогда же Джагу стало известно, что хозяйка была немой. И он понял, что еще на одну ступеньку спустился вниз по лестнице, ведущей в ад.