Кавендиш буквально валился с ног от усталости, когда решил, наконец, устроить небольшой привал. Остановившись, он первым делом сбросил с плеч седельные сумки, рухнул на землю и сразу закурил одну из своих тонких и длинных сигар, которые так любил.

Еще ни разу в жизни Кавендишу не приходилось так сильно жалеть об утрате коня, как сейчас. Ему казалось, что он не сможет подняться, и что все его вещи стали в тысячу раз тяжелее, особенно, сапоги, плащ и даже шляпа. Его ноги дрожали от напряжения, и он, кривясь от боли, массировал мышцы икр. Но больше всего разведчика раздражал Джаг, который, казалось, совсем не чувствовал усталости: его шаг был плавным и мягким, он не спотыкался и шел вперед с точностью хорошо отлаженного механизма.

— Я совсем не чувствую ног, — ухмыльнулся Кавендиш, увидев, что Джаг все еще стоит и пытается на глаз определить расстояние до тропы, ведущей в долину. — Слушай, из какого материала ты сделан? Ты что, никогда не устаешь?

— У меня есть железное правило, — ответил Джаг. — Я ношу с собой ровно столько, сколько могу поднять!

Разведчик натянуто улыбнулся.

— Хорошее правило, — буркнул он. — И много у тебя еще таких в запасе? Чего ты торчишь передо мной? Садись, а то у меня голова закружится на тебя глядя!

Джаг отрицательно покачал головой:

— Чем быстрее мы дойдем, тем быстрее я смогу оказать помощь Энджелу, а мы оба обязаны ему жизнью.

После того, как Энджел предупредил об опасности, он опять погрузился в оцепенение, что очень беспокоило Джага.

— Кроме того, у меня дико болит рука! Боюсь, что она сломана, поэтому и тороплюсь!

Сказав это, Джаг легко поднял с земли седельные сумки и вскинул их на свои широкие плечи.

— Я тебя ни о чем не просил, — сказал Кавендиш.

— Я тоже, — ответил Джаг.

В эти смутные времена, царящие на Земле, существовало неписанное правило: каждый сам несет свою поклажу, из чего бы ни состоял груз — из еды или из более ценных вещей. Если владелец груза по той или иной причине прибегал к помощи постороннего лица, то, чтобы расплатиться с ним, он отдавал половину своей поклажи. Этот закон дороги знали все без исключения.

— Я уже говорил, что больше всего ценю свободу, — продолжат Джаг. — Так что золото мне ни к чему, оно лишь свяжет меня.

— Не следует относиться к золоту с пренебрежением, — ответил разведчик. — Свобода слишком дорого обходится. И вообще, за все, что тебе нравится, приходится платить, а золото везде берут с удовольствием.

— Мне от вас ничего не надо. Просто я хочу, чтобы мы побыстрее двинулись в путь.

Кавендиш покачал головой:

— Я мог бы дать тебе кран или сифон, ведь медикастры — совсем не филантропы, и за их услуги надо платить.

— Мне ничего не надо, я сам разберусь, когда мы будем на месте.

— Я знавал одного организатора боев, который говорил, что чем сильнее человек, тем он глупее, — усмехнулся Кавендиш, тяжело поднимаясь с земли и опираясь на приклад карабина. — Теперь я могу сказать, что он был прав!

Джагу совсем не хотелось спорить, и он пошел вперед, а разведчик был вынужден двинуться за ним. При этом он бормотал проклятья, ругая все на свете: свои сапоги, которые стали слишком узкими для его отекших ног, неровности дороги, солнце, жару и сумасшедшую скорость передвижения, которую ему навязывал его бестолковый попутчик.

Они быстро вернулись туда, где им пришлось свернуть, и снова оказались под сводом густой листвы в своеобразном тоннеле из деревьев с отравленными колючками. Тропа была усеяна камнями разных размеров, и Кавендиш с трудом шел по ней, постоянно спотыкаясь. Джаг, привыкший к гораздо более тяжелым нагрузкам, легко продвигался вперед и, казалось, совсем не чувствовал тяжести мальчика и седельных сумок, набитых золотыми трубами.

Лучи солнца никогда не проникали под густой свод листвы деревьев, поэтому воздух там был влажным и насыщенным какими-то кислотными испарениями, что делало его весьма своеобразным. На кончике каждой колючки дрожала капелька странного желеобразного сока. Падая, эти капли протачивали в земле неглубокие выемки.

— Когда я был здесь в прошлый раз, по тропе легко могли пройти рядом два человека, — пробормотал Кавендиш. — Теперь ясно, что когда-нибудь эти чертовы заросли совсем сомкнутся и до плато уже не доберешься.

Капельки густой росы на листьях переливались всеми цветами радуги, отчего на лицах обоих путешественников постоянно возникали и исчезали странные цветовые пятна.

— Нам нужно попасть в город до того, как стемнеет, — сказал вдруг Кавендиш.

— А он далеко? — спросил Джаг, замедлив шаг, чтобы разведчику было проще догнать его.

— Да нет, уже близко!

— А что это за город и как он называется?

Кавендиш ненадолго задумался.

— Некоторые называют его Эдемом, — произнес он наконец. — Но уверяю тебя, что ничего райского в нем нет. Для очень многих этот город — настоящий ад. Правда, Властелины всего мира буквально расталкивают друг друга, чтобы попасть туда.

— А почему только Властелины?

— В этом городе рады только богатым людям. Даже для того, чтобы войти в Эдем, нужно много денег. А ты думаешь, зачем я тащу с собой весь этот хлам?

— Ну сейчас его тащу я!

— Ты или я — какая разница? К тому же, ты сейчас зарабатываешь на входной билет: без золота тебя не впустят в город. Там все стоит страшно дорого, и только за воздух, которым ты дышишь, не надо платить. Там очень быстро просаживаются огромные состояния, и каждый день туда стремятся новые люди, а Эдем выплевывает из себя столько же неудачников. Это очень жестокий город. Ничего более варварского ты еще не видел. Джаг встряхнул головой и сказал:

— Ничего не понимаю. Зачем же люди рвутся туда, если этот город пожирает их, словно чудовище?

Голубые глаза разведчика затуманились и приобрели серо-стальной оттенок.

— Эдем — это самая древняя мечта человечества, — прошептал он.

Секунду помолчав, Кавендиш хрипло добавил:

— Бессмертие!